Сын предателя

глава 17

Прасковья развила бурную деятельность. Несмотря на свою малограмотность, имела она серьёзные организаторские способности. В соседней улице жил художник, который работал в Художественном Фонде. Сходила она к нему посоветоваться, показала рисунки Николая.

Иван Буракин был художником оформительского плана, рисовать картины забросил в далёком прошлом, но помочь соседке пожелал. Выяснил, что в Художественном училище на третьем курсе в Казани учился молодой человек, который как раз в это время подрабатывал на Сельскохозяйственной выставке. Была такая особенность СССР иметь для показухи необыкновенные достижения, которых добивался какой-нибудь выборочный колхоз обязательно имени Владимира Ильича, в котором спереди и сзади наталкивали витаминами хрюшку, быка или корову. Опытная станция выращивала необыкновенно могучий сноп пшеницы, кукурузы или гигантские овощи.

В павильонах стены сплошь завешивались художественно оформленными плакатами, которые как раз и стоили очень даже прилично. Здесь-то и подкармливались художники, студенты художественных ВУЗов и училищ.

Вот такой молодой человек и оказался в соседстве с художником Буракиным. Он и дал адрес квартиры в Казани, в которой можно было на период экзаменов снять койку в комнате. Прасковья вручила Николаю адрес в Казани, дала денег на дорогу и еду, а поезд довершил этот подвиг самостоятельного путешествия в исторический город, с которым были связаны годы учёбы Владимира Ульянова.

Училище располагалось на улице Комлева. Двухэтажное старинное здание было небольшим, поэтому принять должны были тридцать человек. Приехало же со всего Советского Союза сто тридцать жаждущих стать Репиными, Суриковыми, и просто скромными учителями рисования, если уж не повезёт стать большим.

Был и сюрприз для менее одарённых. Пятнадцать мест отводилось для национальностей. Если, значит, удмурт или татарин, рисуй на тройки. А русским с этими тройками делать нечего. Так что для хозяев России конкурс был неизмеримо тяжелее.

Комната, в которой хозяева устроили Николая, вместила ещё двух конкурентов. Каратаев и Бегенев были тоже из Ижевска, возрастом старше его и опытнее. Как они рисовали, Николай ещё не знал, но смеяться над ним они стали с первого дня из-за дремучести в области знания знаменитых художников. Оказалось, что Николай не знал ни о Тициане, ни о Рембрандте, Веласкесе и Микельанджело. Ни о ком, кроме Шишкина и Репина. Беседы их о художниках Николай слушал, разинув рот, но часто не зная даже по репродукциям этих мастеров, просто не понимал, о чём идёт речь.

Тем не менее, на первом же экзамене за рисунок гипсовой модели он получил пять.

Надо сказать, в училище бытовало среди педагогов убеждение, что гипс передать на экзамене претенденты могут только на четыре. Так что сразу же Николай вырвался вперёд в числе четырёх лучших. Бегенев и Коротаев фыркали и возмущались - "И такому дремучему человеку так везёт!" Они, почему-то, просто не могли понять, что в училище везёт только умеющему рисовать. Когда же был поставлен натюрморт из различных предметов, и опять была получена пятёрка, Бегенев приуныл.

Николай уже знал, что этому парню исполнилось тридцать четыре года, и этот год давал Бегеневу последний шанс. И он знал, что всех троих из одного города ни за что не примут. Кто-то непременно будет за бортом. Коротаев был на три года моложе товарища и был даровит.

Третий экзамен Николай тоже сдал на пять. Бегенев сидел на кровати в расстроенных чувствах. Друг его, как мог, утешал. Но чувствовалось, что был он неискренен. Экзамены вообще не для того придуманы, чтобы утешать неудачников, но Николаю было не по себе.

Его возраст позволял поступать и поступать. Когда же он узнал, что Бегенев поступает в третий раз, выходило, что он свалился бедой на голову этому великовозрастному парню.

В общем, на экзамене по литературе Николай пот из себя не выжимал, получил двойку, таким образом почётно устранившись от конкурса. Директор училища пытался выжать из него хоть какую-нибудь зацепку, чтобы исправить положение, Николай молчал, как на экзамене по алгебре в школе.

Даже пожелание директора увидеть его на следующий год снова он не озвучил словами благодарности.

Коротаев и Бегенев поступили.

Прасковья встретила Николая широко улыбаясь. Узнав, что сын не поступил в училище, прямо-таки засветилась солнечной улыбкой. Никак, гора с её плеч свалилась, не иначе.

-Не переживай! - урезонивала она сына. - Денег же всё-равно нет. Ты ничего не умеешь делать. А я уже договорилась, тебя примут на Мотозавод слесарем. Деньги там хорошие платят. Чем не жизнь!

Через две недели, когда Николаю показалось, что о нём в Мотозаводе забыли, самостоятельно сбегал на берег пруда, где начался приём на работу в Элетромеханический завод. Оказалось, что устроиться на работу и в этот завод не было никаких препятствий. Только и здесь попросили подождать. А на другой день пригласили на работу в Мотозавод.

До путешествия в цех дело не дошло. Предложили поработать кочегаром. Николай послушно согласился.

Сколько силы нужно кочегару для катания одноколёсной тачки с углем, у Николая не было.

Тачка сама весила, как оказалось, в два раза тяжелее кочегара. Николай усердно учился катать ей порожняком. Когда стало получаться, грузил на треть. То ли случайно, то ли как, пришёл начальник смены, посмотрел на героя-угольщика и в приказном порядке сократил восьмичасовой день на два часа. И всё-равно через неделю руки, спину и ноги ломило, отчего сон не наступал подолгу. К счастью, через две недели пришло избавление. Николая вызвали в цех. Здесь он пришёл в откровенное уныние.

Перед ним раскрыли схемы с ненавистными для него Кулонами, Джоулями, Омами и Фарадами из его нелюбимой физики! Через два дня его пригласили на работу и в Электромеханический завод. Он, конечно, сходил, сообщил, что уже работает в Мотозаводе. Там посмеялись его активности и с миром отпустили. Однако учебник и работа выгодно отличались. Все эти всевозможные сопротивления просматривались зрительно, прощупывались руками и вставлялись в нужные отверстия с понятной маркировкой. К тому же эта работа хорошо оплачивалась.

Поэтому любовь к деньгам и физике была обоюдной, автоматически вспоминались законы. Так что уже через полгода Николай стал числиться в передовых рядах рабочих. Он снова ходил в ИЗОстудию, надеясь через год снова поступать в Художественное училище. Но зарплата, такая превосходная, можно сказать - сказочная, затягивала. Когда месяцев через восемь

он струдом затолкал в два кармана советские "портянки", то шёл домой как будто в брюках-галифе. Дома он снял клеёнку с круглого стола, который сам смастерил, уложил деньги в два слоя по всей столешнице, накрыл обратно клеёнкой и стал ждать мать.

Прасковья поднялась на второй этаж их маленькой половины дома.

-Ну, и где же деньги? - улыбаясь в ожидании чуда, спросила она.

-Да вот же они, разве не видишь? - так же улыбаясь, показал Николай на стол. - Вот же!

-Да где?

-Ну, приподними клеёнку-то! Может, сколько-нибудь и найдёшь!

Прасковья приподняла клеёнку и тут же без сил присела на стул.

-Боже мой! Как много-то! Вот и дожили до перемен! Я знала, что когда-нибудь так и будет!

Но так хорошо жить долго не пришлось. После Нового года стал беспокоить Военкомат. Понеслись повестки на медкомиссию. Ввиду слабого здоровья Николая направили учиться в Радиоклуб! Что же это такое? Опять эта физика! До мая Николай терпел это истязание. Уже было трудно посещать ИЗОстудию после выстукивания азбуки Морзе, изучения материальной части радиостанции и напряжённого труда в заводе. В мае он бросил эти занятия и стал усиленно готовиться ехать обратно в Казань. В июле пришёл капитан из Военкомата и умолял придти сдать экзамен хотя бы на радиотелефониста. И он сходил. Сдачи экзамена никакой не было. Просто само присутствие зафиксировали, и в личном деле записали профессию для будущей службы.

-Идите, пока свободны! - сообщил всем подполковник. - Ждите повестки!

А через неделю дядя Лёша, который был ещё больше Прасковьи рад, что Николай не поступил в Училище в Казани, сообщил ему об открытии Художественно-Графического Факультета в Удмуртском Государственном Педагогическом Институте.