XIX ПОКИНУТАЯ

Вальвер не помнил, ни каким образом он сумел добраться до Парижа, ни где провел остаток дня.

Разумеется, это не суть важно — мы все равно чувствуем себя обязанными вернуться к нему.

Домой на улицу Коссонри Вальвер попал глубокой ночью: наверное, инстинкт помог ему добраться до его жилища.

Ландри Кокнар давно уже спал сном праведника, и Вальвер не стал его будить. Он рухнул в единственное в квартире кресло и, разбитый усталостью, вскоре заснул тяжелым беспокойным сном.

Утром его обнаружил Ландри Кокнар; взволнованный слуга разбудил Вальвера. Но напрасно мэтр Ландри задавал многочисленные вопросы, напрасно прибегал ко всем известным ему уловкам, чтобы вынудить своего хозяина разговориться. Тот даже рта не раскрыл. Он почистил костюм, умылся и ушел, оставив обеспокоенного Ландри Кокнара в совершеннейшем недоумении. Вальвер отправился исполнять свои обязанности подле герцогини Соррьентес. В течение двух дней он бездумно нес службу, никого не слушая и не замечая ничего вокруг. Впрочем, он был настолько непроницаем, что никто не догадывался, какие жесточайшие душевные муки испытывает Вальвер. Только герцогиня сразу обратила внимание на его ужасающую бледность и любезным тоном осведомилась о его самочувствии. Он небрежно ответил, что простудился, и госпожа Соррьентес отступилась.

За эти два дня Одэ ни разу не покидал дворца Соррьентес, ночуя и обедая в отведенных ему покоях. Это означало, что он присаживался к столу, жадно пил вино, едва притрагивался к еде, а затем вскакивал и принимался кружить по комнате. Вечером же, окончательно измучившись, он не раздеваясь валился на кровать и на несколько часов забывался тяжелым сном. Надо ли говорить, что он старательно избегал встреч с Мюгеттой, исправно приносившей герцогине цветы.

Но случилось то, чего он никак не мог предусмотреть — если сейчас он вообще был способен загадывать что-либо наперед. Мюгетта сама захотела увидеть его и поговорить с ним. Он избегал ее, она же мечтала о встрече с ним…

Через три дня в среду он вышел из дворца в тот час, когда девушка обычно тоже покидала его. У него было достаточно времени продумать свое поведение и прийти к определенному решению, и, судя по его уверенному виду, он уже знал, что ему следует делать. Вальвер твердым шагом направился в сторону приюта Кенз-Ван, спрятался за стеной укреплений и стал ждать.

Наконец из дворца Соррьентес вышла Мюгетта. Она была печальна, ибо все эти три дня думала только о Вальвере, а Вальвер упорно не показывался ей на глаза. Мысль о том, что молодой человек страдает и не хочет, чтобы она видела его страдания, почему-то не приходила ей в голову. Нет, она решила, что он утешился… слишком быстро. Как и любая женщина, она не видела противоречия в том, что сама высказала ему подобное пожелание, а теперь грустила и корила его за неверность. И когда Вальвер внезапно возник у нее на пути, она удивилась и обрадовалась одновременно. Но ее радость тут же пропала, когда она заметила, какие ужасные перемены произошли за эти несколько дней с всегда жизнерадостным молодым человеком. Она глядела на его изможденное постаревшее лицо и проникалась безмерной жалостью и одновременно уверенностью в том, что он действительно любит ее. Из ее груди помимо воли вырвался изумленный возглас:

— О Господи! Что с вами?

— Вы считаете, что я сильно изменился? — лихорадочно спросил он. — Да, Господь свидетель, я много страдал… Я даже иногда спрашиваю себя, отчего я до сих пор жив. Вы не понимаете? Погодите, сейчас я вам все объясню. В воскресенье я отправился следом за вами. Да, я дошел до Фонтене-о-Роз… Я слышал… видел… Я видел малышку Лоизу.

Девушка смертельно побледнела. В ее округлившихся глазах читался ужас — она представила себе, что он должен был подумать тогда, и что скажет ей теперь. Собрав все свои силы, она выпрямилась и, постаравшись придать голосу твердость, произнесла:

— Что ж, значит, теперь вы знаете… знаете, что я не солгала, говоря, что я не свободна.

— Вы не сказали мне всей правды, — мягко произнес он.

И, не обращая внимания на ее протестующий жест, продолжал:

— Оставим это, я остановил вас совсем не для того, чтобы осыпать упреками. Я только хочу сказать вам: я видел маленькую Лоизу… Это дитя прекрасно, и мне понятно, почему вы обожаете его. Но этому очаровательному созданию нужен отец. У девочки должен быть отец! Жив он или умер? Вы должны это знать…

— Я ничего об этом не знаю, — ответила она, устремив на него свой сияющий взор.

Вальвер зашатался. Проведя рукой по лбу и как бы пытаясь отмахнуться от ужасных подозрений, он, дрожа, словно в лихорадке, быстро заговорил:

— Выслушайте меня, вот что я могу сделать для вас и для невинной крошки: если ее отец жив, назовите мне его имя. Я отыщу его и — клянусь вам! — заставлю его жениться на вас.

Мюгетта чувствовала себя на седьмом небе от счастья: она даже не подозревала, что из любви к ней Вальвер способен на такую жертву! О, с каким трудом удалось ей сдержать возглас восхищения, рвавшийся из ее груди! Но ее чистый взор был столь красноречив, что только слепец — или влюбленный — не понял бы, как он обманулся и не упал бы перед ней на колени, умоляя о прощении.

Вальвер, однако, ничего не замечал, поглощенный одной-единственной мыслью, целых три дня не дававшей ему покоя. Мы не ошибемся, если предположим, что он был близок к безумию. Вот что еще сказал он Мюгетте:

— Вы молчите?.. Неужели вы и впрямь этого не знаете? Нет, не может быть! Или отец девочки умер?.. Что ж, значит, так оно и есть.

Он тяжело вздохнул и опустил голову. Помолчав же, продолжил скороговоркой, словно желая поскорей избавиться от давящего на него груза:

— Тогда… если вы пожелаете… я мог бы… мог бы заменить девочке отца! Я вновь предлагаю вам стать моей женой. Я женюсь на вас, признаю ребенка и, честное слово дворянина, буду любить его как настоящий отец. Вы знаете, ради вас я готов на все… Соглашайтесь, я все тщательно обдумал. Все три дня я думал над своим решением и своими словами. Клянусь вам никогда ни о чем не сожалеть, никогда ни словом не обмолвиться о вашем прошлом… Соглашайтесь, сделайте это если не ради меня, то ради ребенка!

Она молчала. Взволнованная, потрясенная до глубины души, она не могла произнести ни слова, но в ее глазах читались бесконечная благодарность и любовь… любовь, которую пробудила великодушная самоотверженность юноши.

Вальверу показалось, что ему не удалось убедить девушку.

— Так вы отказываетесь?.. — воскликнул он горестно. — Я настолько противен вам?.. Если да, то скажите мне об этом честно. Клянусь, я тотчас навсегда избавлю вас от своих неуместных притязаний… вонзив себе шпагу в сердце!

Она поверила, что он и впрямь сделает именно так, как говорит, и может быть, даже у нее на глазах, ибо Вальвер схватился за оружие и уже наполовину вытащил его из ножен. Безумный вопль вырвался у нее из груди; крик этот стал ее признанием:

— Одэ!..

Она бросилась к нему, вырвала из его рук шпагу и сунула ее обратно в ножны. Затем, словно опасаясь, как бы он снова не попытался убить себя, схватила его правую руку, крепко сжала ее и долго не выпускала.

Вальвер ничего не понимал, однако не сопротивлялся. А когда она заговорила, он вздрогнул.

— О, как же глубоко вы заблуждаетесь!.. Как вы могли так подумать?.. Одэ (она произнесла это имя так, будто произносила его всю жизнь), Одэ, я говорила правду, утверждая, что не знаю, умер отец моей Лоизы или нет, но объяснение этому следует искать вовсе не там, где вам подумалось. Все гораздо проще: Одэ, Лоиза мне не дочь… Лоиза — ребенок, потерянный родителями, а, может быть, и похищенный у них. Я ее удочерила, привязалась к ней и полюбила, как собственную дочь. Вот и все.

— Неужели?

— Да покарает меня Господь, если я лгу!

Она стояла бледная, гордо выпрямившись, и, несмотря на волнение, ласково улыбалась. Весь ее облик дышал чистотой; невозможно было усомниться в ее словах. Он и не усомнился: он уже все понял, и в глазах его вспыхнула радость. Но тут же он смущенно опустил голову.

— Простите!.. О, простите меня!..

Нежным движением руки она приподняла его подбородок.

— Мне нечего вам прощать, — мягко сказала она. — Вы подумали о том, о чем подумал бы на вашем месте любой. Но никто, никто в мире, подумав так, как вы, никогда бы не поступил столь благородно, как вы. Ах, я была права: вы не только самый отважный и самый сильный, но и самый благородный и великодушный из людей. Повторяю: вам не в чем себя упрекнуть. Я одна во всем виновата. Зачем я рассказывала посторонним, будто у меня есть дочь? Зачем я не доверилась вам? В тот день, когда я в полной мере оценила благородство вашего сердца, я обязана была честно объяснить вам все, но я этого не сделала. Это я виновата и должна просить у вас прощения за те мучения, которые вы претерпели из-за моей глупости и скрытности.

Взор Вальвера излучал счастье.

— О, как вы добры!.. И как я люблю вас!

— Теперь, — сказала она, улыбнувшись прежней лукавой улыбкой, — вам надо знать все… все, что я сама знаю о Лоизе. А так как я знаю очень мало, то мой рассказ не займет много времени.

Она помолчала, собираясь с мыслями. Вальвер осмелел. Он взял руку девушки, почтительно поцеловал ее, и даже легонько пожал. Мюгетта и не подумала протестовать.

— Я слушаю вас, — проникновенно сказал Вальвер.

— Кто я? — начала она. — Где я родилась? Кто мои родители, и живы ли они до сих пор? Я ничего об этом не знаю. С самого раннего детства я жила у женщины по имени Ла Горель, которая неустанно твердила, что родители бросили меня, а она из жалости подобрала и воспитала брошенного ребенка. В те времена у меня, как и у всех людей, было имя, данное при крещении, и иногда Ла Горель называла меня этим именем. Думаю, что если бы я его сейчас услышала, я бы вспомнила. Это было так давно, что сама я ни за что не вспомню — даже пытаться не стоит. Ла Горель, у которой несомненно были на то основания, вскоре дала мне другое имя. Сначала она называла меня «подкинутой девчонкой», а потом, найдя, что это слишком длинно, стала звать просто «подкидышем». Это имя я и запомнила. В общем-то Ла Горель была не зла, вот только невероятно скупа. Алчность толкала ее на отвратительные поступки. Она вбила себе в голову, что я обязана добывать деньги и для нее, и для себя; в будущем же она надеялась хорошо заработать на мне. Каким образом она собиралась это сделать, я поняла значительно позже. Когда же я была совсем маленькой, она раздевала меня едва не донага, брала на руки и шла на улицу просить подаяния. При этом она до крови щипала меня, и я кричала и заливалась слезами от боли. Вид плачущего ребенка вызывал жалость у прохожих, и сума ее быстрее наполнялась монетами.

— Гнусная мегера! — возмутился Вальвер.

— Позже, когда мне было года три-четыре, она, не желая в холодную дождливую погоду выходить из дома, посылала меня одну просить милостыню. Если я приносила мало денег, она била меня и отправляла спать без ужина. Впрочем, она никогда не бывала довольна, ибо жадность ее была поистине ненасытна и требования ее постоянно росли. Когда мне исполнилось лет семь или восемь, она стала отправлять меня в поле собирать цветы. Потом я продавала их горожанам. Вот каким образом я освоила ремесло цветочницы. Обладая некоторыми начатками образования, эта женщина научила меня читать и писать и дала кое-какое воспитание. Пожалуй, это было ее единственным добрым поступком, хотя и тут, как я потом поняла, она преследовала свои корыстные цели. Нищета и тяжелая работа, лишения и побои — вот вся история моего детства, больше мне вспомнить нечего.

— Но почему, — вскричал Вальвер, нежно сжимая ее руку, — почему прежде вы мне ничего не рассказывали? Вы же знаете: все, что касается вас, меня глубоко трогает. Прошу вас, расскажите мне все… Все, что вы помните.

Девушка продолжила:

— Я росла и становилась хорошенькой — так по крайней мере говорила Ла Горель. И тогда она решила осуществить свою мечту — продать меня какому-нибудь богатому и развратному вельможе и таким образом заработать кругленькую сумму. И если я не оказалась на дне, то только потому, что изо всех сил сопротивлялась ее желаниям, не обращая внимания на многочисленные попреки и частые побои.

— Ах, мерзавка, ах, грязная свинья!.. — возмутился Вальвер, сжимая кулаки. — Попадись она мне!..

— Не волнуйтесь! — с прежней лукавой улыбкой произнесла Мюгетта. — Все это было так давно! Лучше послушайте теперь историю моей маленькой Лоизы.

— Я слушаю, — улыбнулся Вальвер, — я весь внимание.

Он говорил правду: рассказ девушки захватил его. С не меньшим интересом ожидал он повествования о крошке Лоизе. Почему? Да потому, что с той самой минуты, как его возлюбленная Мюгетта сказала, что девочка была потеряна родителями, а может быть, даже украдена у них, он неотступно думал о своем кузене Жеане де Пардальяне: его дочь Лоиза была похищена совсем еще младенцем, и отец до сих пор разыскивал ее. Вальвер твердил себе: «О, только бы это была она, о, если бы это оказалась она!..»

Не подозревая, какие мысли обуревают юношу, девушка продолжала:

— До двенадцати лет я жила в Марселе, а затем Ла Горель уехала оттуда и, как вы догадываетесь, взяла меня с собой. Она сказала, что мы отправляемся в Париж. До Парижа мы добирались целый год: похоже, старуха не спешила. Мы приехали сюда четыре года назад. Я не знаю, чем занималась в то время Ла Горель, но зато отлично помню, как однажды она явилась домой с большим кошелем, полным золотых монет, и, высыпав их на стол, принялась пересчитывать. Радость ее была так велика, что она даже не подумала, как обычно, спрятать от меня деньги. Более того, она забылась настолько, что стала хвастать перед мной своей удачей. «Если дельце, из-за которого нам пришлось покинуть Марсель, выгорит, я получу еще один такой же мешочек», — потирая руки, говорила старуха. На следующий день она уехала. Я не могу вам сказать, ни куда она направилась, ни с какой целью, потому что меня она оставила в Париже — под присмотром такой же мегеры, как она сама. Ла Горель вернулась через месяц. Это было вечером, в час, когда я возвращалась домой после долгих блужданий по улицам Парижа. Моей мучительницы не было в городе, но та, кто ее замещала, была не менее жадна, и я целыми днями продавала цветы, а потом отдавала ей всю выручку. Так что я ничего не выигрывала от отсутствия Ла Горель. Итак, Ла Горель вернулась в сумерках; под плащом она прятала объемистый сверток. Заперев дверь, она развернула его. Там лежал ребенок — малышка Лоиза.

— И вы говорите, — перебил ее Вальвер, — что это случилось четыре года назад?

— Да.

— Вы уверены?

— О, совершенно!

— В каком месяце?

— В августе.

— Не могли бы вы поточнее сказать, в какой половине августа?

— Разумеется. Ла Горель вернулась накануне праздника святой Марии.

— Значит, пятнадцатого, — прошептал Вальвер, сгорая от нетерпения.

Расспросы его встревожили девушку.

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Сейчас я вам все объясню, — ободряюще улыбнувшись, ответил Вальвер. — Но продолжайте, прошу вас.

— На следующий день, как только распахнулись городские ворота, мы отправились на юг Франции. Ла Горель уносила с собой ребенка, пряча его под своим широким плащом. Она хотела поскорее оказаться подальше от Парижа, поэтому целую неделю мы шли без отдыха, останавливаясь лишь для того, чтобы восстановить свои силы. По истечении этого срока она решила, что мы уже достаточно ушли от города, и позволила себе как следует отдохнуть. Мне пришлось приняться за свою обычную работу. Надо вам сказать, что когда Ла Горель принесла Лоизу, малышке было не больше года. Она была одета в грубые и грязные лохмотья. В дороге Ла Горель наряду с прочей поклажей поручила мне нести сверток, который, по ее словам, стоил больших денег, и пригрозила, что если я его потеряю, то мне не поздоровится. Я очень испугалась и с тех пор берегла сверток как зеницу ока. Но однажды меня одолело любопытство, и я решила заглянуть в него. Внутри лежала детская одежда — такая роскошная и нарядная, какую только можно себе представить. Я поняла, что это одежда Лоизы и что Лоиза была ребенком из знатной дворянской семьи, ибо на каждой вещице красовались короны. Сама не зная зачем, поддавшись какому-то неясному порыву, я вытащила оттуда маленький детский чепчик, отделанный дорогими кружевами.

— Который, я надеюсь, вы сохранили?

— Еще бы! Вдруг он поможет установить, кто родители малышки?

— На нем тоже вышита корона?

— Да, корона маркиза… Об этом я узнала позже.

— Так значит, девочка — дочь некоего маркиза? — взволнованно спросил Вальвер.

— Я уверена в этом.

— А дальше? Дальше? — жадно вопрошал молодой человек. — Старуха больше ничего вам не говорила?

— Нет, — улыбнувшись, ответила Мюгетта. — В первом же большом городе, куда мы прибыли, Ла Горель, чья алчность была поистине неуемна, продала детскую одежду. Видимо, сделка была выгодной, поэтому она ни словом не обмолвилась о пропаже чепчика. Не стоит и говорить, что я, лишенная любви и ласки, сразу же привязалась к похищенному ребенку. Девочка была такая милая, такая хорошенькая и… такая несчастная! Она быстро поняла, что я одна защищаю ее и люблю, и платила мне своей трогательной детской привязанностью. Представьте себе, как я была счастлива! Наконец-то подле меня появилась любящая душа! Меня, подкидыша, как называла меня Ла Горель, любили! Теперь мое жалкое существование озаряла улыбка белокурого ангелочка. Мы обосновались в одном из больших городов, и для Лоизы началась та же жизнь, которую некогда вела я. Дождь ли, снег ли, палящее солнце — Ла Горель, прихватив с собой Лоизу, шла на паперть и заставляла ее протягивать свои замерзшие ручонки навстречу прохожим, прося подаяние.

— Она так делала?.. — сдавленно спросил Вальвер. — И тоже щипала ее, чтобы заставить плакать?

— Ее крохотное тельце было сплошь покрыто синяками.

— О, гнусная ведьма! Только попадись она мне! Мучить бедных детей! Чума ее забери! Пусть дьявол унесет ее к себе в пекло!

Мюгетта коротко взглянула на него и продолжила свой рассказ:

— К счастью, это длилось недолго, ибо Ла Горель никогда не любила утруждать себя. Она поручила девочку мне, и с тех пор жизнь Лоизы изменилась к лучшему. Однако теперь я была обязана приносить заработок за двоих, иначе…

— То есть вы работали за себя и за малютку, — перебил растроганный до слез Вальвер.

— Ну, конечно. Признаюсь, в те времена мне доставалось много колотушек и мало хлеба. Однако для меня было истинным счастьем встретить на своем пути такого ангелочка, как Лоиза. Без нее я бы никогда не отважилась сбросить с себя гнет этой злобной женщины и — кто знает? — может, в конце концов я бы и скатилась в ту пропасть, куда меня неуклонно подталкивала Ла Горель. Но как бы там ни было, я твердо решила, что не допущу, чтобы моя дочь терпела все те мучения, которые когда-то пришлось вынести мне. Уже в то время, оставаясь наедине с Лоизой, я называла ее своей дочерью. В один из дней я, умоляя Господа поддержать меня, бежала в Париж, унося с собой Лоизу. Тогда ей было около двух лет. Мне повезло: мы ускользнули от погони и достигли Парижа. Я была уверена, что Ла Горель бросится разыскивать нас, и хотела как можно скорее надежно спрятать Лоизу. Сама я больше не боялась этой отвратительной жадной старухи — я твердо решила ни за что не возвращаться к ней. Но если бы ей удалось похитить у меня Лоизу, она наверняка бы замучила малютку. По дороге я заработала немного денег, и они помогли мне устроить Лоизу в хорошем месте и у добрых людей. Затем я принялась устраиваться сама. Крошка Лоиза принесла мне счастье: за что бы я ни бралась, все мне удавалось. Сегодня я неплохо зарабатываю, а Лоиза живет в деревне, на свежем воздухе, под присмотром замечательной женщины, которой я в свое время сумела оказать несколько мелких услуг; сейчас мы с ней компаньоны. Это она выращивает цветы, которые я продаю; прибыль мы делим пополам. Ни я, ни Лоиза ни в чем не нуждаемся… верите ли? Мне даже удалось скопить несколько сотен ливров, которыми я не обязана никому, кроме себя. Вот и все. Теперь вы знаете историю «моей дочери» Лоизы так же хорошо, как и я.

— Отныне, — взволнованно произнес Вальвер, — я стану оберегать и вас, и нашу дочь и буду заботиться о ваших нуждах. Можете быть уверены: граф де Вальвер всех сумеет заставить уважать и свою жену, и свою дочь… Ибо, надеюсь, что теперь вас больше ничто не останавливает и вы согласны стать моей женой.

— Да, — ответила она, — я согласна.

И лукаво добавила:

— Согласна не только ради моего ребенка, как вы только что сами сказали, но и…

Смутившись, она умолкла.

— Говорите же, прошу вас! — взмолился Вальвер.

И девушка отважно завершила:

— …ради вас и ради меня.

И она подставила Вальверу свой чистый лоб, на котором тот запечатлел нежный и целомудренный поцелуй. Не в силах долее сдерживать свой восторг, юноша воскликнул:

— Ах, Мюгетта! Милая моя Мюгетта-Ландыш, как я буду любить вас, баловать и лелеять! Вы навсегда забудете свое страшное прошлое!.. Как мы будем счастливы!.. Обязательно будем! Судите сами, счастье уже нам улыбнулось: из вашего рассказа я понял, что знаю, кто родители маленькой Лоизы.

Услышав последние слова Вальвера, девушка страшно побледнела. Заметив это, молодой человек взял ее руки и, покрывая их поцелуями, убежденно произнес:

— Не тревожьтесь. Я спокоен, потому что уверен: никто не станет вас разлучать.

— Вы так думаете? — облегченно вздохнула Мюгетта.

— Совершенно уверен, ручаюсь вам. Вы покажете мне тот маленький чепчик и, надеюсь, позволите взять его на некоторое время?

— Я дам вам его, когда вы только пожелаете.

И, ощутив внезапный прилив доверия к Вальверу, Мюгетта спросила:

— Прошу вас, скажите… Я сгораю от нетерпения узнать, чья же дочь моя Лоиза.

— Лоиза — родная дочь Жеана де Пардальяна. А дальше — смотрите, как нам повезло: Жеан де Пардальян женат на моей кузине.

— Жеан де Пардальян, — задумчиво промолвила Мюгетта. — В тот день, когда вы вызволили меня из лап негодяя Роспиньяка, со мной говорил господин де Пардальян-отец. Он задал мне несколько вопросов относительно крошки Лоизы. Перед этим я случайно натолкнулась на Ла Горель. Так что можете себе представить, как я была взволнована; опасность мерещилась мне повсюду. Поэтому Пардальяну-отцу и его сыну я сказала, что Лоиза моя дочь. Казалось, мой ответ глубоко опечалил их обоих. До сих пор не могу себе простить, что обманула их. Я говорила себе: Пардальян-сын вполне может быть отцом Лоизы. Он наверняка разыскивает ее, а я его обманула. Дабы успокоить свою совесть, я стала наводить справки. Мне сказали: «Господин де Пардальян носит титул шевалье, его сын тоже». И я подумала: «Раз Лоиза — дочь маркиза, значит, она не может быть дочерью господина де Пардальяна, который всего лишь шевалье». Моя растревоженная совесть успокоилась, и я забыла об этой встрече. А вот теперь вы говорите, что он — ее отец. Уверены ли вы в этом, не ошибаетесь ли?

— Тот, кого вы спрашивали, милая моя Мюгетта, или обманул вас, или же сам толком ничего не знал. Дело в том, что господин де Пардальян и его сын действительно не признают иных титулов, кроме скромного звания шевалье. Но по отцу Жеан де Пардальян является графом де Маржанси. А теперь слушайте: женившись на моей кузине маркизе де Сожи, графине Вобрен, Жеан де Пардальян стал маркизом де Сожи и графом де Вобрен. Понимаете?

— Понимаю.

— А вы, став моей женой, становитесь кузиной Жеана де Пардальяна и его жены, то есть отца и матери Лоизы. Счастливые родители обретают дочь, которую они повсюду разыскивают вот уже четыре года. Но главное, милая моя Мюгетта, еще впереди. Знаете ли вы, где находится тот клочок земли и те руины, что именуются моим графством Вальвер?

— Откуда же мне знать? — улыбнулась девушка.

— Справедливо, — рассмеялся он. — Так вот, Вальвер граничит с Сожи… Ах, наконец-то вы все поняли!

— Да, — радостно ответила она, — мы будем жить в Вальвере, возле Сожи. Наши семьи будут всегда неразлучны… И малютку Лоизу станут ласкать и баловать сразу две матери!

— Две матери и два отца, — добавил Вальвер, радуясь еще больше, чем сама Мюгетта.

Загрузка...