Темные алтари

СЕРЕБРЯНЫЙ БАР{9}

Ровно год спустя после того, как застрелили Луи Херока и тяжело ранили Фила Адабо, в Селд-соуле, штат Калифорния, был арестован по обвинению в убийстве некий Кардуно, пуэрториканец, тридцати восьми лет. По свидетельству Фила Адабо, именно этот человек застрелил его друга Луи Херока, а его самого ранил. Неожиданно, без всяких видимых причин напав на них, убийца сумел скрыться и объявился только сейчас на другом конце страны.

Фил Адабо долго лежал в больнице, где находился под постоянной охраной полиции. Естественно, что, опасаясь за свою жизнь, он старался теперь не выходить, из дому один. В результате ранения в голову он стал плохо видеть, его массивное тело время от времени начинало трястись, он терял равновесие, руки, раздробленные в кистях, плохо слушались, и машину приходилось водить жене. Они не ходили в гости, никого не приглашали к себе.

По требованию властей штата Кардуно был доставлен в их город, где его должны были судить за убийство Луи Херока. Газеты много писали о предстоящем процессе, напоминая еще об одном давнем загадочном убийстве, У. К. Беглера, — в обоих случаях убийца стрелял из одного и того же оружия, и город замирал от страха и любопытства. Почти ни для кого не было тайной, чем занимались Луи Херок и Фил Адабо, а тот факт, что защиту Кардуно взял на себя Сэм Кокер (личный адвокат известного во всем штате Фардуччи{10}), недвусмысленно доказывал, что это было не что иное, как сведение счетов между людьми, принадлежащими к одной и той же преступной организации.

Так что все сочувствовали двенадцати судебным заседателям, которые должны были решать судьбу Кардуно.

В день суда зал был переполнен. Между рядами, в коридорах и по прилегающим к зданию суда улицам сновали полицейские. Присутствовали родственники Луи Херока и Фила Адабо, Джером, сын Боба Лонгли, на автозаправочной станции которого было совершено преступление, а также все, кто в тот жаркий день год тому назад мог видеть убийцу. Фил прибыл в «шевроле» шерифа, охраняемый тремя дюжими полицейскими.

Единственной свидетельницей защитника Сэма. Кокера была Гленда Килуэс, невеста Кардуно, которая работала в недавно созданной компании, открывшей по всему штату свои супермаркеты, что привело к необыкновенно быстрому разорению старых, имевших постоянную клиентуру фирм.

Фардуччи, разумеется, на суде не присутствовал.

Когда ввели Кардуно — маленького, с увядшим, морщинистым лицом и глазами, обведенными коричневыми кругами, — зал притих.

Двенадцать судебных заседателей, среди которых было двое негров, потупились и так, почти неподвижно, просидели все три дня, пока длился суд.

Первым давал показания Фил Адабо. Он говорил «мы» — от своего имени и от имени убитого Луи. Описал их встречу с обвиняемым, обращаясь то к одному, то к другому из сидящих в зале, словно ища у них поддержки и желая напомнить им происшедшее в тот уже полузабытый день.

Когда он, закончив, в сопровождении двух полицейских направился к своему месту, Кардуно смерил его жестким, пронизывающим взглядом темных глаз и громко, отчетливо, с нескрываемым презрением сказал:

— Свинья, ты будешь следующим!

Фил сел и так же, как и заседатели, опустил глаза и больше не отрывал их от своих сложенных на коленях изуродованных рук.

Затем выступил главный свидетель обвинения — Джером Лонгли.

Волнуясь, парень рассказывал, что его дядя Луи Херок, Фил Адабо и обвиняемый Кардуно подъехали к станции на дядином «кадиллаке», что он дал им, по просьбе Луи, ключи от нового помещения, и не успели они все вместе войти в него, как оттуда послышались один за другим три глухих, но все же достаточно отчетливых выстрела. Пес Синдирли залаял и заметался как бешеный. Машина, которую Джером заправлял, умчалась, а Кардуно в одно мгновенье вскочил в свой «бьюик» и тоже исчез. Хотя ноги, сказал Джером, у него как-то странно отяжелели, он все же подошел к стеклянной стене помещения. На забрызганном кровью полу неподвижно лежал Луи, рядом корчился Фил…

Некоторые из выступавших свидетелей опознали Кардуно, другие заявили, что никогда его прежде не видели.

Гленда Килуэс утверждала, что ее жениха в тот день не было в городе, то же самое твердил и Кардуно.

Закончился второй день суда, а ночью в разных частях города вспыхнули пожары, загорелись авторемонтная мастерская и прачечная, где в два ряда стояли новенькие стиральные машины.

На третий день судебные заседатели вынесли Кардуно оправдательный приговор{11}. Его должны были отправить обратно в Калифорнию отбывать срок, к которому его приговорили ранее за другое совершенное им преступление.

Люди расходились. В общем-то все понимали и оправдывали заседателей, принявших такое решение. В конце концов, у каждого есть свой дом, работа, дети — кто знает, что может с ними случиться? А Кардуно так или иначе уже был осужден.

Мысленно каждый, выходя из здания суда и садясь в машину, произносил: «Безумный суд! Безумные заседатели!»

— Луи!

Сквозь шум струившейся воды Луи услышал голос Эйкрил и отодвинул стеклянную перегородку, отделявшую неглубокую ванну от ванной комнаты. Алюминиевая рама легко скользнула в пазах. Белый свет утра мгновенно изгнал зеленоватые тени из углов.

— В чем дело, Эйкрил?

— Ты что, не слышишь звонка?

Из широкого зеркала, занимавшего всю стену над туалетным столиком с двумя раковинами, на него смотрело бледное бесцветное лицо Эйкрил.

— Фил тебя спрашивает! — сказала она и, сняв трубку с висящего на стене телефона, закрыла дверь.

«Пусть подождет! Или позвонит попозже!» — хотел было крикнуть Луи, но сообразил, что если Фил звонит ему в столь ранний час и просит подозвать его к телефону, хотя Эйкрил наверняка сказала, что он в ванной, то не затем же, чтобы сказать ему: «Луи! Здорово, приятель!»

Все же Луи не торопясь закрутил массивный браслет крана. Встав на пушистый махровый коврик возле ванны, подождал две-три секунды, пока стечет вода с тела. Тяжелые капли со стуком падали на каменный пол, наполняя мелодичным звоном просторную ванную комнату.

За зеленоватым стеклом было тепло, даже жарко, и ванная комната показалась ему по-утреннему прохладной, а коврик под ногами — ласкающе мягким. Он ощущал гибкость своих отмассированных сильной струей мышц, чувствовал себя бодрым, энергичным, освеженным сном и в то же время все еще находящимся в плену сонной безмятежности.

«Сердце мое спит!» — вспомнил он слова, которые сказала ему Джил утром, когда он упрекал ее за то, что она ходит по дому словно в полусне.

Он поднял трубку с мраморной подставки туалетного столика.

— Луи, — пророкотал в трубке густой низкий голос Фила, — ты, поди, голый стоишь?

— И ради этого ты мне позвонил? — спросил в свою очередь Луи и уставился на свое отражение.

До него только сейчас дошло, что он действительно стоит совершенно голый на фоне черно-белых, как шахматная доска, стен, черного блестящего мрамора и огромного зеркала с белыми канделябрами по обеим его сторонам.

Всматриваясь в зеркало, Луи вдруг с ненавистью осознал, что мужчина с черными глазами и смуглыми, еще крепкими плечами и волосатой грудью, темный треугольник которой книзу становится уже и переходит в тонкие, тоже волосатые бедра, — это он, Луиджи, Луи Херок; и каковы бы ни были его представления о себе и собственной внешности, это он, и именно таким его воспринимают окружающие.

— Ты угадал! Я стою совсем голый! — сказал он, поворачиваясь спиной к своему отражению.

— Извини!

— Ничего-ничего!

Теперь, не видя себя, он уже мог говорить спокойно, подумать, шутит Фил или — что было плохо! — ему не до шуток.

— Звонил этот тип, Кардуно! Только что приехал, и желает сегодня же встретиться с нами!

Луи молчал. Его разгоряченное тело остывало. Зеленоватые стекла, над которыми возвышалась металлическая груша, душа, были мокрыми, однако еле слышный кондиционер работал, и в ванной не было влажно.

— Уверяет, что у него совершенно нет времени! — продолжал своим мягким, слегка медлительным голосом. Фил. — Завтра же должен быть в Колумбасе!

Он говорил, как всегда, ровным тоном, и Луи подумал, что если в его голосе и была какая-то шутливая нотка, то он не успел ее уловить.

— Откуда он звонил?

— От какой-то Гленды Килуэс! — ответил Фил и, помедлив секунду, назвал ее телефонный номер.

Луи показалось, что ему знаком этот телефонный номер, и, порывшись в памяти, он вспомнил, что когда-то это был номер телефона У. К. Беглера.

— Это где-то в районе Сондерстенд-хилса! — словно угадал его мысли Фил, вероятно, задававший себе тот же вопрос после разговора с Кардуно.

Да, Луи не ошибся. Именно там находилась оружейная мастерская У. К. Беглера, на солнечной Кросланд-стрит, где он впервые увидел Бетси…

Квартал был старый, застроенный в первые послевоенные годы кирпичными, не очень просторными двухэтажными домами, с желтоватыми оттого, что почва здесь была песчаная, газонами и хилыми, точно воткнутые прутики, деревцами вдоль красноватых стен. А в общем место это было сухое, солнечное, и цена на участки даже со старыми глинобитными домиками постоянно повышалась.

— Тогда все в порядке! — сказал Луи.

Он был уверен, что Фил уже узнал адрес Гленды Килуэс, но не назвал его и не упомянул имени У. К. Беглера, поскольку не сомневался, что Луи сам не замедлит навести справки и что ему не надо будет его записывать, потому что они с Филом прекрасно знали, где жил старик Беглер, которого застрелили ровно год назад, когда этот Кардуно также приезжал в их город.

У Луи вообще была хорошая, натренированная память, и одним из его бесспорных достоинств была способность не хранить никаких заметок, записок, бумажек, ни тщательно спрятанных, ни разбрасываемых где попало листочков с именами, адресами, телефонными номерами, счетами.

— Встречаемся в пол-одиннадцатого. В баре Боба! — объяснил наконец Фил причину своего необычно раннего и настойчивого звонка. — Тебе, полагаю, хватит времени, чтобы приготовиться!

Луи медленно повесил трубку, нажал головку наручных электронных часов. На темном циферблате зажглись крупные цифры.

Удивительно! Сердце его уже не спало, как выразилась Джил. Пока он принимал душ и растирался, подставляясь под сильную то горячую, то холодную струю, он действительно был в плену сонной лени, теперь же, напротив, его охватило привычное легкое возбуждение, жажда действия, при которой все необыкновенно обостренные органы чувств как будто предугадывали, как сложатся обстоятельства, чтобы выбрать из них самые выгодные для него.

Он провел руками по телу (оно было скользким от несмытого мыла) и уже нехотя направился за зеленоватые стекла. Проходя, он краешком глаза уловил свое мелькнувшее в зеркале отражение — угловатое, волосатое, — и его снова охватило смутное недовольство при мысли, что его представление о себе не совпадает с тем, что он видит в зеркале.

— Эйкрил!

Вместе с утренней ленью испарилась и углубленность в себя, закрылся тот недоступный для других сокровенный мир великих замыслов и планов, где он один был полновластным хозяином. В их не очень большом городе самым могущественным из боссов был Фардуччи, и Луи восхищался им так же, как и главарями мафии, о подвигах которых ему приходилось слышать и которым он стремился подражать. Но Луи сам не подозревал, что те дерзкие идеи, те интересные предложения, та холодная обдуманная решительность, за которые его хвалил Фардуччи, — все это зреет в нем именно в такие вот минуты, когда он заглядывает в себя и понимает, чего он хочет и на что он способен.

И может быть, не столько ранний звонок Фила и собственное отражение в зеркале, сколько осознанное им вдруг противоречие между своими амбициями и реальностью испортило ему настроение.

— Эйкрил! — крикнул он громче.

Третий раз кричать не пришлось.

Открылась дверь. На пороге, там, где черный ковер в ванной смыкался со светлым кремовым паласом, которым была застлана вся правая половина их дома — со спальнями и коридорами между ними, — возникла фигура жены.

— Чего тебе?

— Запри дверь!

Эйкрил слегка поджала губы. Она успела подкрасить только глаза — от зеленых теней они казались зеленоватыми и блестели под тонкими, выщипанными бровями. Пышные светлые волосы делали ее лицо более продолговатым, отчего подбородок казался по-девичьи беззащитным, хотя губы уже окружала сеточка мелких морщинок.

Но при неярком свете в ванной Луи не замечал этих морщинок и думал не о них, а о крепких бедрах и гладкой, словно намыленной, коже Эйкрил. Она по крайней мере была такой, какой он ее видел — он мог сколько угодно смотреть на нее в зеркало; и, как всегда в то мгновенье, когда он неожиданно и исступленно желал ее, он с какой-то пронзительной болью вспомнил стройные — овальные, гибкие, как у лани, — бедра Бетси…

Он знал: Эйкрил ненавидит его за эти вспышки, ненавидит давно, холодной затаенной ненавистью, не прорывающейся наружу, но и не утихающей, зародившейся еще до того, как она стала его женой, и в то же время боится. За внешней покорностью он различал ее чисто ирландскую холодную расчетливость и уверенность в том, что при любых обстоятельствах она все-таки останется в стороне, не замешанная в его сделки, обеспеченная солидными банковскими вкладами на ее имя и на имя их детей. Он относился к этому со снисходительной насмешкой, в свою очередь уверенный, что может ее сломить, когда пожелает, — во всяком случае, в своем доме, в созданном им самим царстве власть всегда будет принадлежать только ему.

— Девочки встали! — сказала Эйкрил.

Луи отодвинул задвижку автоматического замка, и его короткий стальной язычок щелкнул в углублении.

— Ну их к черту! — зло ответил он.

Он не хотел сейчас, в этот миг, думать ни о Джил, ни о Джесси, хотя невольно представил себе их презрительно-наглые мины, которые часто видел на их лицах.

«Скверные девчонки, — мелькнуло у него, — уже расчетливые и развратные!»

— Ну их к черту! — прошипел он.

Эйкрил пристально посмотрела на него. За семнадцать лет она уже изучила, что предвещает это шипение, и, когда он раздвинул на ее груди длинный, запахнутый спереди розовый пеньюар, она сама одним движением развязала пояс и, просунув пальцы под фиолетовые бикини, такие же, какие носили ее дочери, привычно сбросила их. Она была голой под пеньюаром. Луи увидел в зеркале ее тело, не такое, как его желтоватое тело уроженца юга, а отливающее молочной белизной, увидел маленькие торчащие груди, белесый треугольник с редкими нежными рыжеватыми волосами, ощутил прохладную кожу ее тугих бедер и подумал, что, в сущности, это почти единственное, что еще привлекает его в Эйкрил. И сквозь страсть, сквозь привычное ожидание, что скоро, вот сейчас, может быть, исчезнут досада и смутное недовольство собой, в нем дрожало так же, как трепетали подведенные ресницы Эйкрил, странное, до сих пор не свойственное ему тревожное беспокойство.

Он не купил, как это делали многие, новый дом в одном из быстро растущих пригородов не потому, что боялся властей, которые могли заинтересоваться его доходами и заставить платить более высокие налоги. Как ни крути, а богатство, так же как и бедность, не скроешь. Особенно если у тебя такие глупые дочери и сын вроде Харви, на которого ты возлагаешь все надежды, мечтая, что он добьется того, чего ты не смог, вернее, тебе не удалось добиться в молодости; и особенно если ты не столько презираешь бедность и невозможность иметь ту или иную вещь — все равно нельзя иметь все на свете, — сколько не можешь устоять против мелочного, разъедающего душу тщеславия и желания обладать тем, чем обладают те, на кого ты хочешь походить.

Деньги были ему нужны, чтобы устроить свою жизнь по своему разумению, и если он не купил дом в одном из новых пригородов на зеленых холмах, которые так нравились Эйкрил, то потому, что хотел жить в старом, обжитом районе, чтобы его соседями были люди, давно поселившиеся там, хотел пустить где-то корни. Поэтому он выбирал для покупки не дом, а участок, и они купили два участка рядом на сбегающей вниз к югу Мелиди-роуд, широкой, просторной и солнечной улице, вдоль которой стояли огромные дубы с черными стволами, чьи шумные кроны всегда шелестели от легкого ветра над необъятными сине-зелеными просторами. Почти все участки здесь были большие, дома были расположены в их глубине, по обеим сторонам холмов темнели редкие дубовые рощи — все, что осталось от прежних густых лесов, существовавших некогда в этой части штата.

Луи давно облюбовал это место, и, как только Эйкрил сказала: «Да!», он не колеблясь подписал чек, несмотря на довольно высокую цену. Почти за ту же цену можно было купить готовый дом. Но Луи был непреклонен: в конце концов, деньги зарабатывал он, и Эйкрил согласилась. Оформив покупку, Луи еще долго советовался с архитекторами, подрядчиками, представителями мебельных фирм. А пока они продолжали жить в старом доме — типовой, наспех построенной после войны панельной коробке.

В какой-то момент Эйкрил даже засомневалась, хватит ли у них денег для осуществления задуманного. И только когда нанятые им рабочие разобрали почти до основания дом на Мелиди-роуд и завалили лужайку перед ним строительными материалами, она окончательно поняла, каковы намерения Луи, и в ее привычной сдержанности по отношению к нему появилось что-то похожее на уважение, даже, пожалуй, на любовь.

От старого дома использовали только подвал, но и его расширили, сделав специальные помещения, где разместились кондиционер, машины для подогрева и очистки воды в бассейне, яма для которого была выкопана на заднем дворе в первые же дни после начала строительных работ.

Почти ничем не отличавшийся от соседних с ним домов, облицованный так же, как они, светлым кирпичом, одноэтажный, повернутый на восток, с широкой нависающей крышей, которая делала его еще более низким, с жалюзи на окнах и бетонированной дорожкой, ведущей к гаражу на две машины, дом их не бросался в глаза, но привлекал своим спокойствием и уютом.

На Мелиди-роуд выходили лишь главный вход, квадратные высокие окна ванных, туалетов, кухни и других подсобных помещений, в то время как окна спален, холла, гостиной, столовой были обращены на запад, а их стеклянные, автоматически открывающиеся двери в алюминиевых рамах вели прямо во двор позади дома, к овальному бассейну, облицованному синей плиткой, отчего вода, отражавшая синеву неба, казалась еще синее. Тишина, дубы, медленно проплывающие в широких стеклах белые тени облаков, скрытые за кустами дождевальные установки, вертел для жаренья мяса, похожий на стоящего на одной ноге ворона, пестрые зонты над белыми столиками и расставленные вокруг шезлонги — все это внушало доверие, уважение, уверенность, свидетельствовало о состоятельности, прочном положении в обществе хозяев — людей респектабельных, достойных, собственников среднего достатка, какими были большинство обитателей этой части Мелиди-роуд.

Именно об этом и мечтал Луи. И Эйкрил одобрила или, во всяком случае, приняла это, хотя и не выражала вслух своего одобрения.

Трудно было не построить, а выплачивать ссуду и содержать дом, подобный их дому. Ничего лишнего не было ни во внутреннем, ни в наружном его убранстве. Однотонный кремовый бобрик устилал все полы, стены оклеены были рельефными, под шелк, неяркими обоями, тщательно подобранные люстры и светильники, практичная стильная мебель, немногочисленные недорогие украшения, еще больше усиливающие впечатление простора и изысканности. Все было на своем месте, в соответствии с предписаниями самых модных журналов и каталогов, которые предлагались крупнейшими фирмами по постройке и меблировке современных квартир. Любая случайная вещь тотчас же бросалась в глаза, нарушала общий стиль дома, девизом которого стало: «Ничего лишнего!» Эти слова, высеченные на двух кирпичных плитах, можно было прочесть над парадным входом и над гаражом. Единственной роскошной вещью, странной, но, пожалуй, поэтому казавшейся особенно элегантной, превратившейся, по существу, в центр всего дома, был серебряный бар. Его изящный изгиб, связывающий прихожую и кухню со столовой, холлом и гостиной, учитывали архитекторы при составлении проекта. Возле бара обычно собиралась вся семья, и друзья, приходившие к ним в гости, тоже предпочитали посидеть именно там.

Чуть более высокая, чем обычно, стойка бара своей вогнутой стороной была обращена к кухне, что делало его обслуживание особенно удобным, внешней же своей стороной она соединяла все прилегающие помещения. Откуда бы ни входил человек: через парадный вход, спальни или внутреннюю дверь в гараж, — он обязательно попадал прямо к бару. Его матово-серебристая, словно покрытая патиной, поверхность влекла как магнит. Светлые, в тон обоев, которыми была оклеена столовая, кухонные шкафчики над ним тоже были чуть изогнутой формы. Эти мягкие линии повторялись и в табуретах, грациозно возвышавшихся на своих металлических ножках цвета слегка потемневшего старого серебра. Но если ножки табуретов, стол и стулья в столовой были только отделаны под серебро, то сам бар, длиной более четырех метров и шириной шестьдесят сантиметров, был из чистого серебра — из пятидесятицентовых серебряных монет, выложенных рядами и спаянных между собою.

— Алло, мистер Херок? — откликнулась девушка из справочного тотчас же, как только Луи набрал номер, — Гленда Килуэс, Сондерстенд-хилс, Кросланд-стрит, сорок один триста шестьдесят восемь!

«Кросланд-стрит, Кросланд-стрит», — зазвенело в ушах у Луи.

— Сорок один триста шестьдесят восемь! — услужливо произнесла по слогам девушка, по-своему истолковав его молчание.

«Сорок один триста шестьдесят восемь!» — повторил за ней ошеломленный Луи.

Выйдя из ванной, он решил, что неплохо было бы уточнить адрес Гленды Килуэс, у которой остановился Кардуно. Он платил за эти услуги невероятно дорого, так же как и за телефон в «кадиллаке», но зато в любое время мог узнать в справочном бюро не только телефонный номер интересующего его лица, но по номеру телефона — имя и адрес соответствующего абонента.

— Благодарю вас! — сказал Луи как можно более безразличным тоном.

— Всегда к вашим услугам, мистер Херок! — бодро прозвенел голос девушки. — Приятной работы!

«Кросланд-стрит, сорок один триста шестьдесят восемь, У. К. Беглер!» — беззвучно прошептал Луи.

Не было никакой необходимости запоминать адрес. Он прекрасно знал, где находится оружейная мастерская Беглера, они с Филом не раз бывали там, но ему и в голову не могло прийти, что Кардуно остановился в доме Беглера, вероятно, снятом после его смерти Глендой Килуэс. А если допустить, что Кардуно застрелил Беглера (а у Луи было достаточно оснований предполагать это и не меньше оснований делать вид, что он ни о чем не подозревает), то, значит, эта Гленда Килуэс связана с их шефом, с Фардуччи.

Повесив трубку, Луи не спеша надел один из своих будничных клетчатых костюмов. У него было более сорока пар брюк, все в клеточку различного цвета, одного и того же, точно соответствующего его росту размера, купленных в универсальном магазине Сиэрса, расположенном в новом торговом загородном центре. Обычно, получив товар, продавщицы звонили ему, и Луи просил прислать ему вещи, за которые он расплачивался по счетам, домой. С тех пор как они с Эйкрил поженились, он не потолстел и не похудел, и, где бы он ни взвешивался, весы в ванной, спальне, в комнате дочерей и комнате Харви неизменно показывали один и тот же вес, что было предметом его особой гордости.

Одеваясь, он думал о Бетси, и сердце неожиданно сжалось от тревоги за нее, которая, впрочем, никогда его не покидала. Ему казалось, что он что-то упустил, что-то ускользнуло от его внимания — почему, например, Фардуччи не предупредил их о приезде Кардуно, кто такая эта Гленда Килуэс и когда, каким образом дом, принадлежавший Беглеру, явно стал собственностью шефа, без их ведома, хотя они с Филом занимаются куплей-продажей недвижимости во всей округе?

Бетси действительно продала дом после смерти отца, но кому — Луи не знал. Вероятно, это было до того, как они с Филом получили указания от Фардуччи заниматься этими делами.

«Сейчас я ее спрошу! Непременно надо ее спросить!» — сказал он себе и начал просовывать пистолет за пояс брюк с левой стороны, но тут из столовой донесся испуганный крик Джесси:

— Харви!

Луи вздрогнул, пистолет выскользнул из рук и со стуком упал на пол.

Он выругался сквозь зубы. Впервые ему случалось выронить пистолет.

Эйкрил была еще в ванной, и хорошо, что она задержалась там, пока он узнавал адрес Гленды Килуэс — он узнал его как раз вовремя… Но почему кричит в столовой эта дурочка Джесси? Что натворил Харви, что вообще он может сделать такого, что привело бы в ужас равнодушную ко всему, наглую Джесси?

— В чем дело? — крикнул Луи срывающимся от злости голосом.

Голоса в столовой стихли.

Он наклонился, поднял пистолет — легкий, удобный, с длинным стволом и слегка закругленной, прилипающей к ладони рукоятью. Он купил его незадолго до того, как застрелили Беглера, и носил без кобуры и не как Фил, на резинке под мышкой.

«Если бы Беглер был жив, я бы сначала зашел к нему!» — с грустью подумал Луи. Неожиданный разговор с Филом и сообщение о том, что Кардуно остановился в доме на Кросланд-стрит, нарушили то душевное спокойствие, в котором он находился после долгого крепкого сна и утреннего душа, усилили его беспокойство за Бетси. Он звонил ей в последние дни, но не специально, а так, между делом, звонил и домой, и в супермаркет, где она работала, но никак не мог застать.

«Куда она подевалась?» — спросил он себя и снова подумал, что меньше бы беспокоился за Бетси, будь жив ее отец.

Впрочем, что мешает ему повидаться с ней до встречи с Филом и Кардуно?

Успокоенный этим внезапным, вполне логичным решением, Луи спохватился, что надо заправить бензином «кадиллак» — может быть, придется поехать на нем; и все показалось ему знакомым, привычным — день начинался с того, с чего он обычно и начинался.

В столовой дочери накрывали на стол к завтраку. За стойкой бара, возле плиты, на которой стояла большая сковородка, заполненная тонко нарезанными ломтиками бекона, суетился Харви.

— Доброе утро, папа! — в один голос поздоровались дочери.

— Доброе утро, — сдержанно ответил Луи. — Что случилось, Харви?

Он нарочно спрашивал его, а не Джесси; худой веснушчатый мальчик понимал это, но молчал, упрямо стиснув тонкие бескровные губы.

— Я тебя спрашиваю, Харви! — настойчиво повторил Луи.

— Он хотел нарезать сыр и поджарить бекон! — порывисто ответила черноволосая Джесси. — Но он такой неуклюжий! Нож не умеет держать в руках!

— Могу! — озлобленно крикнул Харви. — Могу!

Луи на секунду прикрыл глаза. Он не хотел сердиться, но ярость снова охватила его.

В душе поднималась противная жалость к мальчику, которого дочери постоянно, с какой-то неистощимой энергией дразнили. Они были уже большие девчонки, под хлопчатобумажными майками выпирали груди, толстые ляжки обтягивали джинсы с широкими, обтрепанными по краям штанинами. В колледж они ездили то на школьных красновато-оранжевых автобусах, то Эйкрил привозила и увозила их на своем белом «шевроле». А они все искали предлогов не посещать занятия. И его уже несколько раз предупреждали, что видели, как они шляются по грязным дневным барам в обезлюдевшем и запущенном центре города, как в полдень, в самую невыносимую духоту и жару, расхаживают по пыльным пустынным улицам мимо давно запертых магазинов и покинутых жильцами домов в компании черных и белых девушек и парней, которые, как точно было известно, употребляли наркотики.

Он не был уверен, что Джил и Джесси тоже уже пристрастились к наркотикам, но полагал, что это рано или поздно случится — больше того, он ждал этого, но ничего не предпринимал, чтобы предотвратить, да и что он мог предпринять, как он мог справиться со своими детьми, хотя они были его плоть и кровь. Если и было что-то, чего Луи не выносил, то это были дочери — весь их внешний облик, их манеры. Он хотел бы, чтобы Харви обладал тем, чего лишила его природа, наградив в избытке сестер, словно уже одним своим появлением на свет они отняли у него бодрость, жизнерадостность и крепкие нервы, столь необходимые настоящему мужчине.

— Выйди оттуда, Харви! — ласково сказал Луи. — Твое место не там!

— Он сам захотел, папа! — снова заговорила Джесси. — Он любит делать мамину работу, если она занята!

Рассеянная, полусонная, с голыми руками и просвечивающим под майкой розоватым телом, Джил снисходительно улыбалась.

Луи снова прикрыл глаза, чтобы не вспылить, не поддаться гневу.

Он любил Харви и по мере того, как с годами все больше внутренне отдалялся от дочерей, возлагал все надежды на сына, хотя сын уродился в мать, а дочери походили на него.

На подкове бара желтел большой кусок твердого ноздреватого сыра; от такого куска Эйкрил по утрам отрезала тоненькие, изгибающиеся под лезвием ножа ломтики. Сыр, горячий подрумяненный бекон, фруктовый салат из крупно нарезанных грейпфрутов, апельсинов, бананов, мандаринов и в заключение кофе, крепкий кофе почти без сахара, неизменно подавались по утрам на стол независимо от того, что еще приготавливали на завтрак Эйкрил и девочки.

В приоткрытую дверь проникало утреннее спокойствие, которым веяло от газона, от синеющей за ним неподвижной водной поверхности бассейна. Весь сине-зеленый простор чуть волнистой земли словно бы проникал в их тихий дом, делая его еще более уютным, и Луи вдруг подумал, что, в сущности, злиться не на что, что все в порядке, все «о’кей» и незачем сердиться из-за пустяков ни на дочерей, ни на Харви.

Джил ходила вокруг бара, каждый раз мимоходом брала кусочек сыра и, почти не жуя, проглатывала его.

— Толстуха! — шлепнул ее по заду отец.

Джил улыбнулась затуманенными от сна черными глазами, и он опять вспомнил Бетси.

И вправду, где она пропадает?

Он нажал кнопку часов. До встречи с Филом и Кардуно оставалось еще много времени.

— Девочки, Харви, давайте быстрее! — бодро воскликнул он. — Садитесь за стол!

Он почувствовал во всем теле легкость, необыкновенную легкость, и смутное нетерпение охватило его. И еще — желание есть, которое пробудил в нем запах бекона, свежемолотого кофе и поджаренного хлеба.

— А мама? — вызывающе крикнула Джесси.

— Мама сейчас придет! — сухо сказал Луи.

Он знал, что Эйкрил не задержится больше необходимого, что она покажется в коридоре между спальнями, как всегда, бесшумно, спокойная и углубленная в себя, даже чересчур серьезная, и только два румяных пятнышка на узких скулах будут выдавать только что удовлетворенную страсть.

Неся тяжелую блестящую сковороду, Джил прошла мимо бара. За ней вышел из-за стойки Харви, и Луи заметил на его пальце запекшуюся кровь.

— Харви!

Мальчик спрятал руку за спину.

— Сядь!

Харви сел на свое обычное место, справа от отца. Дочери обычно садились рядом: сначала Джил, потом Джесси. На стул напротив него последней садилась Эйкрил.

— Возьми нож, Харви!

Мальчик озадаченно посмотрел на отца холодными голубыми глазами, потом повернулся к бару.

— Нож и сыр!

Джил, которая еще не успела сесть, услужливо положила перед Харви доску с сыром и изогнутый нож с двумя поперечными бороздками.

— Режь!

На тарелках было достаточно сыра — не в привычках Эйкрил было ставить на стол еды больше, чем нужно.

— Можешь ведь?

— Могу! — оживился Харви и, прижав левой рукой крепкий кусок сыра, провел ножом по его маслянисто-пористой стенке.

Один продольный разрез — и на стол, изгибаясь, падал полупрозрачный ломтик.

— Могу! — повторил с каким-то злорадным торжеством мальчик, и Луи подумал, что если природа лишила его ловкости, зато щедро наградила честолюбием.

— Ты настоящий мужчина, Харви! — сказал он тихо. — Ты становишься настоящим мужчиной, и прошу тебя, никогда об этом не забывай!

— Но он так весь сыр нарежет! — визгливо крикнула Джесси.

Харви перестал резать. Взглянул на отца.

Луи кивнул.

Подойдя сзади к Харви, все такая же розовая, сонная, Джил взяла доску и гибким ленивым движением опустила ее на стойку бара.

«А ведь близнецы, родились одна за другой через двадцать минут!»

И насколько Джесси вспыльчивая, резкая, думал он, настолько Джил великодушно-глуповата! И если когда-нибудь с ней что-нибудь случится в этом мерзком центре города, то не она, а Джесси будет виновата, трепку надо будет задавать Джесси!

Тонкая занавеска на приоткрытой двери слегка заколыхалась — Эйкрил шла по коридору из ванной. Луи догадался об этом раньше, чем послышались ее шаги, и его снова охватило непонятное нервное возбуждение.

— Ешьте же! — сказал он нетерпеливо.

Но его нетерпение было не желанием есть, а желанием иного рода, и, увидев покрасневшие скулы Эйкрил, он всем своим существом оторвался от созданного им самим мира, чтобы устремиться мысленно к Бетси.

Сильный запах ароматизированного мыла, воды, смятого паласа и сухого тела Эйкрил — весь этот бодрящий запах продолжал жить в нем, покуда новый мощный «кадиллак» с гулом уносил его вниз по Мелиди-роуд. Он любил эти утренние поездки в город, риск, связанный с его работой, любил ощущать, как тяжелая громада движется почти бесшумно, оставляя позади дома, газоны, облака и темные под необъятным небом пятна дубовых рощ. Было время, когда, куда бы он ни направлялся — в канцелярию Фардуччи, в бар возле заправочной станции Боба, где они обыкновенно встречались с Филом, в загородный торговый центр, на фермы за свежими, разложенными под навесами из гофрированной жести овощами и фруктами, которые он любил выбирать собственнолично, — путь его неизменно пролегал через Кросланд-стрит, тихую главную улицу Сондерстенд-хилса, и сейчас он не мог отделаться от воспоминаний о теплой душной комнатке с низким потолком и старым пыльным плюшевым диваном, на котором они провели с Бетси столько прекрасных часов.

Догадывался ли ее отец об их отношениях?

Неряшливый, в одном и том же дешевом костюме, в рабочем фартуке, в старомодных очках с круглыми стеклами, У. К. Беглер встречал его вежливо, но никогда не был особенно любезен. И ни разу не пригласил его зайти в дом — двухэтажный, с пристроенным сбоку навесом, под которым Беглер оставлял свой обшарпанный «олдсмобил». Это был флегматичный человек с лицом, на которое годы наложили свой отпечаток. Однако в его медлительных движениях сквозила самоуверенность, не вязавшаяся с его профессией. В своем доброжелательном отношении к нему Луи замечал что-то непонятное, вроде бы даже что-то сыновнее, и, может быть, поэтому его долго мучило сознание вины за то, что он сразу же влюбился в Бетси и пожелал ее. Когда Беглера не было дома и, охваченные нетерпением, они шли к плюшевому дивану в комнату с низким потолком, пробираясь через просторную оружейную мастерскую, заваленную разбросанными повсюду ружьями, пистолетами и другими видами оружия, стендами, приборами и всякими странными инструментами, Луи чувствовал себя словно бы вне того, что составляло его повседневную жизнь. Ему представлялось, что хрупкий, полный душевных порывов мир Бетси — это и его мир. Он забывал об Эйкрил, о дочерях, даже о Харви. Вернее, он думал о них, но как-то отвлеченно, как о чем-то далеком, о чем еще будет время подумать, такими ничтожными представлялись ему в эти мгновенья все расходы и хлопоты, связанные с домом на Мелиди-роуд и серебряным баром, ненужными автомобилями — его личным «кадиллаком-севильей», белым «шевроле» Эйкрил, изнутри отделанным под дерево, «бьюиком» дочерей, которые иногда ездили на нем, хотя и не имели шоферских прав; и даже солидные вклады на имя каждого из членов семьи в «Колтрейн-банке». Он был уверен, что, так же, как и Эйкрил, Бетси догадывалась, каким образом он нажил свое состояние, но в отличие от Эйкрил она проявляла не просто любопытство, а жгучий интерес к его сделкам. Более того, она требовала, чтобы он полностью доверялся ей и позволил ей вместе с ним переживать все связанные с его делами опасности и трудности, считая, что это еще больше сблизит их.

Сначала это внушало ему подозрения. У. К. Беглер, насколько ему было известно, был почти беден. У него были только его оружейная мастерская, дом, старый «олдсмобил», стоявший под навесом, и Бетси, на время вернувшаяся к нему после своего недолгого неудачного замужества. Она никогда не требовала от Луи никаких обещаний, клятв. Единственное ее желание было быть с ним вместе, встречаться с ним, и он часто думал, что с такой женщиной, как она, действительно нуждающейся в мужской заботе, он, наверное, был бы счастлив. Они были знакомы почти три года. До нее у него бывали случайные кратковременные связи. Самой продолжительной была связь с кассиршей из банка, но она уехала с мужем в Нью-Мехико, откуда присылала ему страстные письма, на которые он не отвечал. Это было незадолго до рождения Харви, когда он открыл в себе похотливость, которую удовлетворял то с кассиршей, то с Эйкрил, то с какой-нибудь из девушек, которых они выискивали с Филом в старом центре города, искренне веря в то, что ему больше никогда в жизни не встретится женщина, ради которой он был бы готов на все…

Как-то они отправились на старом «форде» Фила за игральными автоматами. Машину вел Фил. Неожиданно он свернул к одному из пригородов, к Сондерстенд-хилсу, где никаких магазинов не было. Они остановились перед двухэтажным домом без жалюзи на окнах, подобным большинству домов этого квартала. Фил попросил Луи подождать и куда-то ушел, а Луи остался в машине. В глубине двора позади навеса, служившего гаражом, виднелось низкое строение, утопавшее в густой зелени, которой давно не касались ножницы садовника. Прошло десять, пятнадцать минут. Солнце припекало сквозь стекло, Луи не выдержал, вышел из машины, хлопнув дверцей, и направился по усыпанной белыми камешками дорожке туда, где исчез Фил. Низкое, выкрашенное белой краской строение, сбитое из горизонтально положенных досок, казалось давно заброшенным. Но едва Луи ступил на цементную площадку перед входом, как где-то внутри прозвенел электрический звонок.

— Фил! — крикнул Луи.

Никто не отозвался. Он растерянно повернулся к дому, стоявшему перед строением, ощущая на себе чей-то пристальный взгляд. И тут за одним из окон он увидел нежное лицо Бетси и приятную светло-коричневую оправу огромных очков, за которыми сияли ее спокойные, увеличенные стеклами глаза.

Лицо мелькнуло и исчезло.

Луи толкнул дверь строения. Над его головой весело зазвенел металлический звонок. В сумраке, прорезанном светом из расположенных по бокам запыленных окон и единственной зажженной, но яркой лампы, ему предстало хаотическое нагромождение приборов, стендов и оружия самых различных видов и калибров, от которого исходил запах металла и машинного масла. В перламутрово-белом конусе спускавшейся с потолка лампы отражались неподвижные фигуры Фила и Беглера в широком фартуке, который стоял, наклонившись вперед, слегка присев, и показался ему смешным и похожим на темную, готовую взлететь ночную птицу.

Фил заметил Луи и знаком велел ему не мешать.

Луи замер.

На стенде перед Беглером был прикреплен пистолет Фила. И, быть может, потому, что он впервые оказался в оружейной мастерской, или потому, что его преследовал бархатистый, мягкий взгляд сияющих за стеклами карих, каких-то ореховых глаз, он решил купить себе новый пистолет — и действительно купил французский пистолет и в тот же день, уже один, отправился на Кросланд-стрит, 41368.

Чтобы Бетси получила место в супермаркете новой компании, разорившей в невероятно короткий срок ряд других фирм, Луи пришлось попросить Фардуччи похлопотать за нее.

Пока Бетси работала там кассиршей, он был спокоен, поскольку знал, что в рабочее время всегда сможет застать ее. Перерывы устраивались всего минут на десять, только чтобы многочисленные служащие успели выпить кофе в отведенных для них внутренних помещениях. Правда, были и свои неудобства — супермаркет был бойким местом, у касс постоянно толпился народ, и Бетси едва успевала переброситься с ним двумя-тремя словами.

Несколько месяцев назад ее повысили — вероятно, считали ее хорошей знакомой Фардуччи, — и, хотя теперь работа у нее была легче, а зарплата выше, Луи в душе был недоволен. Прежде всего ему стало трудно разыскивать ее. В обязанности Бетси входило проверять, своевременно ли поступают продукты на прилавки, наклеены ли на все товары маленькие продолговатые ценники. Она сновала теперь по всему магазину, и, чтобы отыскать ее, Луи приходилось долго плутать по проходам среди высоких полок, заставленных бумажными пакетами с самыми разнообразными продуктами, привезенными со всех концов земного шара, коробками консервов и стеклянными банками с пестрыми наклейками, лавировать среди огромных закрытых или открытых холодильников, набитых розоватым мясом разных сортов, колбасами, овощами, фруктами, напитками, хлебом, пирожными, мороженым — настоящий Вавилон, стерильный, с неизменной во все времена года температурой, который медленно вывозили в никелированных колясочках к тихо позванивающим кассам. Заваленные, как новогодняя елка завешана игрушками, всем, что только может в последний момент понадобиться покупателю — от жвачки, крема для бритья, шпилек, консервного ножа до последнего номера популярного журнала, нашумевшего романа, противозачаточных таблеток и пилюль для похудания, — за кассами сидели улыбающиеся, несмотря на усталость, кассирши.

Стоявшие у края подвижных резиновых лент ловкие парни складывали покупки в большие желтые пакеты, потом в колясочки и услужливо отвозили их к автомобилям, ожидавшим на просторной стоянке. Получив положенные им чаевые, они складывали одну на другую пустые теперь колясочки и возвращали их в гигантское чрево супермаркета, этого Вавилона, среди богатств которого Луи очень часто — одинокий среди толпы, беспомощный и взволнованный — тщетно искал Бетси.

Вот и сегодня он искал ее. Он слышал, как глухо бьется сердце, нервное возбуждение, которое вызывало в нем все — и приезд Кардуно, и то, что он поселился в Сондерстенд-хилсе, и их предстоящая встреча с ним, которая неизвестно чем могла кончиться, и загадочное поведение Фардуччи, — превращалось в одно-единственное непреодолимое желание хоть на мгновенье увидеть Бетси, чтобы успокоиться, соединив мир ее молодости с его полной риска повседневной жизнью, давно ставшей его сущностью и судьбой.

«И куда она, в самом деле, запропастилась?» — в который раз спрашивал он себя и, глядя на окружавшее его изобилие, думал, что, сколько бы ни имел человек, все равно всего иметь нельзя. Поэтому лучше иметь немногое, то, что никто не сможет отнять у тебя, потому что в этом и состоит смысл существования, и эти мысли тоже были связаны с Бетси.

Она просила его, чтобы, разыскивая ее, он не спрашивал у других служащих супермаркета, где она, и он не спрашивал, но втайне заподозрил, что она с некоторых пор стала скрывать свою связь с ним, и это раздражало его, наполняло глубоко скрытым разочарованием, заставляло сердиться на нее, а еще больше на самого себя.

Он уже обошел один раз весь огромный прямоугольник супермаркета и чувствовал, как разгоряченное его тело охватывает прохлада. Кондиционер работал бесшумно, над светлыми мозаичными плитками дул легкий ветерок, и воздух был свежий, хотя и не пронизанный ласковым солнечным светом, которым радовал на улице летний день.

Красные, каллиграфически выведенные цифры проступали за темным стеклом его часов.

Если он хочет заправиться бензином — а это непременно надо было сделать! — то ему пора было уходить.

Но ведь в правом углу стоянки, отведенной для служебных машин, стоял ее красный аккуратный «датцун», значит, она должна быть здесь…

Но где же она?

Луи в последний раз огляделся вокруг. Он пошел вдоль мясного отдела, где позади прилавка постукивал новый автомат для расфасовки — в одном конце длинная стальная полированная машина заглатывала гладко ободранную тушу, на другом конце вылезали готовые, завернутые в целлофан пакеты, на которых после взвешивания сгибающийся и разгибающийся рычаг приклеивал этикетку с соответствующей ценой, вычисленной электронно-счетной машиной, — об этой машине Бетси говорила ему с восторгом, — и уже направился было к выходу, когда вдруг столкнулся с нею в одном из самых тесных проходов.

Неужели она все время была здесь? Неужели он не заметил ее раньше?

Бетси, в голубых джинсах, в туфлях без каблуков и коротком, выше колен, белом фартучке, концы которого сходились сзади на ее тонкой талии, что-то говорила высокому длинноволосому парню, раскладывавшему товар по полкам.

«Студент. Случайный человек. Из тех, кто подрабатывают где придется, чтобы скопить денег на ученье или поездку в другой штат», — сразу же оценил его Луи.

Он знал, что у Бетси есть свои знакомые, о которых она не всегда и не все рассказывала ему, и воспринимал это как нечто естественное для их отношений, но в первый раз он почувствовал, что у него пересохло в горле, что глухие удары сердца в груди превратились в боль, которую он давно ждал, к которой давно готовился.

Высокий парень слушал, продолжая свое дело и не поворачивая худого лица к Бетси. И тут, не переставая говорить, кончиками пальцев она коснулась своих расчесанных на прямой пробор, свободно падающих длинных волос и легким движением одновременно руки и головы откинула их назад. Парень улыбнулся.

Луи был потрясен. Таким же движением Бетси отбрасывала назад волосы в те мгновенья нежности, когда она встречала его, заглядывая ему в глаза, или когда они разжимали объятия, и ее гибкие мягкие волосы рассыпались по ее лицу и плечам.

— Бетси!

Она вздрогнула — он заметил, как она вздрогнула всем телом, — и, повернувшись, медленно подошла к нему.

— Здравствуй! — сказала еще издали Бетси.

Голос у нее был, как всегда, ласковый, не очень громкий, но звонкий, точно идущий из самой глубины груди, по нему почти так же, как по глазам, Луи безошибочно угадывал ее настроение.

— Где ты была? — воскликнул он, стараясь скрыть закипающие обиду и гнев. — Я тебя уже целый час ищу!

— Ты же видишь, работаю, — спокойно ответила она.

Увеличенные стеклами, глаза ее смотрели на него внимательно, но холодно — он не сомневался, что холодно! — и это привело его в еще большую ярость.

— Это работа? Болтать по углам с мальчишками! — прохрипел он, не сдержавшись.

Он понимал, что не прав, но невозможность побыть с Бетси наедине бесила его не меньше, чем неприятности, которых он мог ждать от Фардуччи и предстоящей встречи с Кардуно; делала его неуверенным в себе, вспыльчивым и несправедливым.

Бетси чуть вздернула подбородок. Ее нежные губы сжались. Сияние теплых ореховых глаз словно бы померкло.

— Я тебя никогда ни в чем не упрекаю, Луи! — ответила она все так же звонко, но уже потише. — И никогда ни о чем не спрашиваю!

«Упрекай! Кто тебе мешает?» — хотелось крикнуть ему, но он промолчал, сознавая, что она права.

Снова бросил взгляд на часы.

— Я спешу!

Он ненавидел, ненавидел себя и красные цифры, которые, казалось, преследовали его, когда они расставались с Бетси.

— Вечером позвоню! — сказал он примирительно.

Розовые губы Бетси изогнулись иронически. Глаза смотрели все так же холодно.

— Это все, что ты хотел мне сказать?

Луи через плечо взглянул на парня, который все так же усердно, спокойно и, похоже, безучастно раскладывал товар.

— И это тоже!

Сердце его стучало все так же предательски гулко, и ему пришло в голову, что сейчас, в этот самый миг, из-за того, что он должен ехать на встречу с Кардуно, а может, и из-за этого парня, который ни о чем не подозревает, они расстаются, навсегда расстаются с Бетси.

Он сознавал, что это разрыв, он видел его в холодных зрачках Бетси, ему тоже стало холодно, он испытывал какую-то непривычную для него неловкость.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Вечером меня, вероятно, не будет дома! — долетел до него голос Бетси, и ему опять почудилось, что таким именно — вежливо-ласковым, но официальным — тоном она иногда по телефону отклоняла его предложения встретиться, а он не спрашивал причин отказа и не требовал никаких объяснений; ему достаточно было слышать ее голос, достаточно было его звука, чтобы стать спокойным, уверенным в себе и в ней.

— Я тебя разыщу!

Конечно, он может ее разыскать, но он понимал, что, даже если и разыщет ее, все будет не так, как прежде, что он будет лишь одним из тех, кто звонил ей или иногда приходил к ней в гости в то время, когда его не было у нее.

А ведь ничего вроде бы и не случилось. Но он шел не оборачиваясь, точно бежал, ничего не видя и не слыша вокруг себя, не махнув, как обычно, Бетси рукой на прощанье, и она не подмигнула ему, как обычно, обоими глазами — только ей свойственное проявление ласки, которое он видел, вернее, улавливал на любом расстоянии.

Он не знал, смотрит ли Бетси ему вслед, ждет ли, чтобы он обернулся.

У одной из касс он прошел мимо стоящих в очереди, разведя руками — ничего не купил! — молоденькая кассирша улыбнулась ему ничего не значащей улыбкой, о которой он тотчас же позабыл, и выбежал на улицу, где солнце тут же ударило ему в лицо, ожгло его голову прежде, чем он дошел до своего «кадиллака». Горячий воздух точно прокрался под одежду, и, может быть, поэтому дрожь пробежала по всему его телу.

Луи отпер машину — он никогда не оставлял ее незапертой, — сел на удобное, нагретое солнцем сиденье. Лучи его били прямо в переднее стекло. Он опустил козырек. Постоял минуту-две с открытой дверцей, чтобы машина проветрилась. Пережидая машины, ехавшие в обоих направлениях, немного задержался при выезде. Потом резко дал газ, тяжелая машина развернулась, накренилась на одну сторону и так, накренившись, понеслась вперед.

Озноб, охвативший его, прошел. Он больше не думал о Бетси. Но холод словно поселился внутри его, и он знал, что это надолго, он помнил, что вот так же похолодел, услышав известие о смерти У. К. Беглера.

Дорога шла вниз по слегка холмистой местности. То тут, то там возвышались груды песка и над ними ярко-желтые землечерпалки. Чуть дальше у них с Филом были свободные земельные участки, пригодные для застройки, но довольно дешевые из-за близости к промышленному району — неподалеку находился стекольный завод. Скоро, через два-три поворота, появятся первые улицы этой части города, именно здесь, на самом высоком и солнечном месте, раскинулся Сондерстенд-хилс.

Огромная машина неслась, шурша шинами. Луи отпустил педаль акселератора, сбросил газ, и «кадиллак», разогнавшись, точно по инерции на одной и той же скорости преодолевал подъемы, спуски, плавные повороты. В низине Луи обдало палящим зноем, которым веяло от разогретого песка и почти пересохшей реки, хотя вверху, на холмах, еще чувствовалось свежее дыхание просторов.

Охваченный не столько мыслями о предстоящей встрече с Филом и Кардуно, сколько странным, непривычным ощущением, что, как бы он ни пытался, он не сможет изменить хода событий и предотвратить того, что должно с ним случиться, потому что в нем самом что-то непоправимо изменилось, Луи по привычке свернул к горбатой, залитой солнцем Кросланд-стрит. Вскоре по обеим сторонам от машины замелькали кирпичные домики с арками или колоннами на фасадах.

С тех пор как застрелили У. К. Беглера и Бетси продала дом, Луи старался не проезжать по этой улице, но сейчас ему было все равно, точно какой-то другой, упрямый и дерзкий, Луи сидел на его месте за рулем. В окна с обеих сторон врывался ветер, Луи чувствовал затылком постоянный сквознячок, разгуливавший в машине, и почему-то именно этот ветер создавал у него впечатление, будто что-то уже совершилось за его спиной в то время, пока он мчится куда-то вперед и вперед.

Подъезжая к Кросланд-стрит, к дому, возле которого он так часто останавливался — под навесом или во дворе на посыпанной белыми камешками дорожке, — он не уменьшил скорости. Чувство безразличия и обреченности предстоящего не покидало его. Он впился взглядом в белый дом Бетси, не сводил с него глаз, пока тот не остался позади — под навесом пусто, за окном никого, трава разрослась, выгорела от солнца, кое-где на лужайке выступали желтоватые песчаные проплешины, потом он переключил все свое внимание на дорогу, смотрел только перед собой на расстилавшееся перед ним шоссе и ни разу не поглядел в стекло заднего обзора, так же как в супермаркете не обернулся назад, точно бежал от самого себя.

Широкие шины придавили тонкий черный провод, протянутый прямо по асфальту к бензоколонкам перед заправочной станцией Боба, и внутри раздался громкий звонок.

В дверях показался Боб. К этому времени две заправлявшиеся утром машины уже разъехались.

— Здравствуй, Боб! — крикнул Луи, не вылезая из машины.

— Здравствуй, Луи! — приветливо ответил Боб.

Тщедушный, но проворный, он был, как всегда, чисто выбрит и одет в аккуратный стираный синий комбинезон с множеством карманов на груди, спереди и сзади на штанах. Пестрая шапочка автозаправщиков красовалась на его маленькой голове.

— Полный наливать?

— Полный!

Боб нажал круглую кнопку ближайшей колонки. Стальная стрелка за толстым стеклом завертелась как бешеная, и черные цифры, отсчитывающие галлоны и центы, запрыгали, сменяя одна другую с молниеносной быстротой.

— А где Джером? — высунулся в окно Луи.

— В школе!

Солнце уже палило вовсю. Пахло бензином, над асфальтом трепетало марево.

На близлежащих улицах до первого большого перекрестка никаких других заправочных станций, принадлежащих крупным компаниям, не было, и Боб, по крайней мере до сих пор, трудился, не опасаясь конкуренции, хотя ему приходилось, конечно, учитывать общие цены на бензин. Но он зарабатывал также и на ремонте автомобилей и на услугах, которые оказывал владельцам испортившихся в дороге или потерпевших аварию машин. Он приволакивал их к своей станции при помощи мощной машины техпомощи, выпускаемой заводами Форда, оборудованной необходимыми инструментами, краном и прицепом, на который он водружал особенно сильно помятые машины. Кроме того, ему полагался определенный процент с доходов от игральных автоматов, от продажи сигарет, пепси- и кока-колы, а в будущем и от нового, пристроенного к боковой стене станции застекленного зала, который формально принадлежал ему, а на самом деле всем троим. Фил и Луи собирались в ближайшее время установить в зале различные игральные автоматы, но выжидали, пока пройдет срок, за который Боб якобы должен быть выплатить долги. Луи не раз удивлялся его умению превращать в деньги весь этот старый хлам. Своим острым, расчетливым умом Луи оценивал станцию только с точки зрения того, сколько пришлось бы заплатить, чтобы снести все это старье — место было бойкое, подходящее для торговли — и начать какое-то солидное и, главное, перспективное, хорошо обдуманное дельце — вроде построенного ими зала, который, к сожалению, все еще пустовал.

Боб наполнил бак, вымыл водой с жидким мылом переднее стекло и направился в контору.

Луи хотел было окликнуть его, чтобы тут же заплатить, но, поколебавшись, вылез из машины и пошел вслед за ним.

Один из углов довольно большого помещения своей станции Боб превратил в нечто вроде конторы — тесной, заваленной всякими инструментами, запчастями и деталями вышедших из употребления автомобилей. На старомодном массивном письменном столе стояла обклеенная рекламами касса, а вдоль стен — несколько уже обшарпанных игральных автоматов{12}, которыми Фил и Луи в свое время наводнили почти все магазины и увеселительные заведения города. Если же владелец не соглашался или без церемоний прогонял их, то они сообщали его имя Фардуччи. Через день-два кто-то разбивал в них все витрины или там начинался пожар, и тогда злополучные владельцы сами спешили к ним обратиться.

— Выпьешь чего-нибудь? — предложил Боб, убирая деньги.

Старая, как и стол, касса была, вероятно, куплена когда-то по дешевке. Но Бобу, наверно, приходилось бы труднее, если бы Луи не помогал ему, не давал денег на обучение сыновей и не оплачивал многие другие его расходы, Луи был привязан к Бобу и трем его сыновьям почти как к родным, и не только потому, что тот был единственным братом Эйкрил.

— Нет, Боб! Спасибо! — отказался он, хотя во рту у него было сухо, а внутри по-прежнему холодно.

Боб смотрел на него своими светлыми, чуть навыкате глазами. Он вообще отличался спокойным характером. Да и чего ему было бояться, если рядом за стеной прыгает злющий пес Синдирли, посаженный на цепь после того, как он сильно искусал двух мальчишек, забравшихся на автостанцию, из-за чего Бобу пришлось объясняться с судьей, адвокатами, а затем платить штраф пострадавшим.

С тех пор Синдирли не только посадили на цепь, но и держали взаперти, чтобы кто-нибудь его не пристрелил. Выпускали его побегать только в подсобном помещении, где не было света, и он бегал там — огромный, страшный, с желтыми, злобно горящими зрачками, которые зловеще вспыхивали в темноте.

Он слушался только самого Боба и до какой-то степени старшего из его сыновей — Джерома.

— Ты что-то плохо выглядишь, Луи. Что с тобой?

— Ничего, все нормально. Давай-ка выйдем на минутку!

Луи обошел станцию и направился к пустырю, где бог знает с каких времен ржавели остовы десятков разбитых машин.

Боб, удивленный, двинулся за ним.

— Ты помнишь убийство У. К. Беглера, Боб? — вдруг спросил Луи, останавливаясь.

Боб вопросительно взглянул на него. В его светлых глазах не проступило ни удивления, ни страха, ни смятения — Луи знал, что он, как и сестра, не хочет иметь ничего общего с тайными рискованными сделками, хотя им обоим, как и всем окружающим Луи, перепадало немало из того, что он зарабатывал на них.

— Тот, кто, по моим предположениям, застрелил его, со вчерашнего вечера снова у нас в городе! — продолжал свистящим шепотом Луи.

Он произнес это чуть слышно, одними губами, — никого вокруг не было, никто не мог их слышать, а до стены автостанции было больше десяти метров, но Луи говорил шепотом. Над их головами было только чистое летнее небо, поблизости — плоские крыши мясных складов и длинные гаражи квартальной пожарной команды. С другой стороны станции по улице то подъезжали, то отъезжали машины, блестевшие на солнце стеклами, хромированными пластинами, броней; по широкой асфальтированной ленте они въезжали вверх на стоянку круглосуточно открытого ультрасовременного бара-ресторана «Нон-стоп».

— Ты ведь знаешь, где сейчас работает Бетси? — спросил Луи, глядя поверх высокой травы на возвышение и дымку, стоявшую над асфальтом.

Уставясь на него серыми, ничего не выражающими глазами, Боб молчал.

— Его зовут Кардуно, пуэрториканец!

По-прежнему не глядя на Боба, Луи повернул к нему голову, словно ожидая ответа.

— Я тебе, кажется, все объяснил?

Боб кивнул.

— Тогда все в порядке! — Луи немного помолчал. — Ты знаешь, я никогда тебе этого не говорил, но сейчас скажу: будьте осторожней! И ты, и мальчики!

«И Харви!» — хотел он добавить, но промолчал и, повернувшись, направился к машине.

Мог ли Фардуччи каким-нибудь образом узнать, что за его спиной они с Филом совершали выгодные для себя сделки по купле-продаже недвижимости?

Пока они занимались поставкой игральных автоматов, льда и напитков, они были ему исключительно преданы и докладывали о каждом заработанном ими центе. По правде говоря, Фардуччи их щедро вознаграждал. Сам он жил скромно, и, построив дом на Мелиди-роуд, Луи долго колебался, стоит ли приглашать его в гости. Но не приглашать было нельзя, и он пригласил. Фардуччи пришел. Держался любезно, разговаривал с Эйкрил, с девочками, с Харви, и, хотя его маленькие, черные, как маслины, глазки не шарили по комнате, Луи не сомневался, что от его взгляда ничто не укрылось. Он сидел на одном из высоких табуретов перед серебряным баром и время от времени задумчиво проводил своей волосатой, уже морщинистой рукой по блестящей металлической поверхности стойки, словно пересчитывая пятидесятицентовые монеты.

Прошли годы, и Фил и Луи давно уже были не мальчиками, а солидными семейными людьми, и пора им было, думал Луи, стать самостоятельными. Он верил Филу так же, как верил в то, что если Фардуччи и узнает об их сбережениях, то вряд ли догадается, что большая часть их вкладов находится не в «Колтрейн-банке», а в каком-то не очень известном банке в другом, далеком от их города штате. Только о Бетси он не позаботился, но она была чем-то иным, отличным от всей его остальной жизни, и когда он задумывался о ней и ее будущем, то невольно связывал с ней и свою судьбу. В глубине души он сознавал, что это невозможно, но никогда не признавался в этом открыто и успокаивал себя тем, что не отделяет себя от нее.

И все-таки ему было тяжело. Особенно после того, как застрелили У. К. Беглера.

Он не был абсолютно уверен в том, что это сделал Кардуно, маленький пуэрториканец, у которого под глазами были большие темные круги, но ведь он явно неспроста приехал в их город за несколько дней до того, как Луи прочитал в местной газете, что неизвестным лицом вчера был убит в своей оружейной мастерской на Кросланд-стрит У. К. Беглер, пятидесяти четырех лет, и некоторые обстоятельства наводили на мысль, что он причастен к этим событиям. Луи сумел внешне сохранить самообладание, но внутри его что-то словно заледенело, и с тех пор этот холод вот уже многие месяцы не исчезал и то временами внезапно охватывал все его существо — и тогда без всякой видимой причины он начинал дрожать всем телом, — то таился где-то в глубине сердца.

Фардуччи отрекомендовал им Кардуно как свое доверенное лицо, специалиста по поставке различных автоматов для увеселительных заведений, и в тот день, когда Беглера застрелили, у Кардуно было бесспорное алиби. Десятки людей, оказывается, видели его с Филом и Луи в различных местах в предполагаемое время совершения убийства. Это было алиби и для Фила, и для Луи. Никто не усомнился в их словах, ни у кого не возникло никаких подозрений, и это удивило Луи. Он помнил, как на следующее утро в том же самом баре-ресторане «Нон-стоп», пока они втроем пили кофе, он, прикидываясь, что случайно узнал об убийстве из сообщения в газете, обратил на него внимание Фила. Фил, который не имел привычки читать газеты, удивился или умело изобразил удивление, что кто-то — за что бы это? — свел счеты со стариком Беглером. Тогда Луи еще более ловко прибавил, что они оба хорошо знакомы с У. К. Беглером, чинили у него свои пистолеты, а Фил даже автоматическое ружье. Кардуно слушал их с безразличным видом и сказал как бы между прочим, что этот Беглер был шерифским прихвостнем, доносчиком, свиньей и в том, что его убили, нет ничего удивительного, особенно если учесть его ремесло.

В тот же день Кардуно уехал.

Неизвестное лицо, застрелившее Беглера, до сих пор не нашли.

Луи не смел сказать о своих подозрениях Фардуччи, поскольку видел, что шеф не заговаривает об этом, и понимал, что ему не следует о чем-то спрашивать и выражать мнение по этому поводу.

Не поделился он своими сомнениями и с Бетси.

Ее он, наоборот, пытался успокоить. Он даже сам посоветовал ей побыстрее продать мастерскую и дом отца и нарочно не стал интересоваться, кто его новые владельцы, что (теперь он это понял) было с его стороны ошибкой.

Прошел почти год, никто не вспоминал о Беглере, и вот неожиданно Кардуно опять появился в их городе, вроде бы без ведома Фардуччи…

«Кадиллак» стремительно въехал по плавным поворотам на возвышение. Луи свернул к стоянке, огороженной пестрыми рекламными щитами, увидел старый темно-вишневый «форд» Фила и пристроился рядом с ним. Он снова подумал, что если надо будет ехать вместе, то лучше ехать на его машине — здесь он чувствовал себя в большей безопасности, здесь все у него было под рукой, да и сам он за рулем был всегда очень собранным.

Он вышел из машины и на сей раз не стал ее запирать. Из окон бара-ресторана вся стоянка была видна как на ладони, да и Кардуно, если он уже ждал их, незачем было это видеть. Не только стоянка была видна из ресторана — архитекторы таким образом запроектировали здание на вершине холма, что из огромных его окон открывалась вся волнистая равнина, зелено-синяя под высоким небом и знойным солнцем вплоть до затянутого сероватой дымкой горизонта. Где-то вдали за холмами виднелись четырехугольные громады старого центра города, за ними, как-то неестественно вытянувшись, торчала телевизионная башня с блекло-розовыми сигнальными огнями, которые мигали, соблюдая равные интервалы, и ночью и днем, а еще дальше темнели лесные массивы, серебрились полоски остывающего пара, выпускаемого невидимыми на этом расстоянии фабричными трубами.

Прежде чем войти, Луи взглянул сначала на часы на табло над входом, затем на свои — и те и другие показывали ровно десять тридцать. Он любил быть пунктуальным, но флегматичный Фил, тоже, вероятно, встревоженный появлением Кардуно, приехал раньше времени, а возможно, что и Кардуно уже был здесь.

«Тем хуже для них!» — сказал себе Луи и, как всегда, когда не оставалось другого выхода, решительно направился к стеклянному, вымытому до блеска, украшенному разноцветными рекламами фасаду бара-ресторана.

На секунду ему показалось, что в отличие от других подобных случаев вместо холодной решимости он ощущает внутри какую-то противную и в то же время приятную пустоту, какую-то слабость, но это ощущение длилось всего одно мгновение, пока он ступал на мозаику пола, пока раздвигались стеклянные створки дверей и он входил в просторное прохладное помещение с вытянувшимся вдоль всей задней стены баром, с холодильниками, с алюминиевыми и стеклянными полками, заставленными разноцветными бутылками и всевозможными видами готовых к употреблению или ждущих приготовления продуктов. Позади бара сквозь прямоугольные отверстия в стене виднелись блестящие плиты, решетки для жаренья мяса и холодильные установки. В кухне мелькали мужчины в снежно-белых халатах и белых шапочках, но в баре хозяйничали одни молоденькие, такие же молоденькие, как и официантки, стройные и красивые девушки с чистыми, улыбающимися, абсолютно не накрашенными лицами.

«Откуда их всех берут, таких вот, как с обложки журнала?» — спросил себя вдруг с досадой Луи, вспомнив о своих плотных низеньких дочерях и невольно с каким-то неудовольствием сравнивая их с Бетси; но он тут же забыл обо всем, потому что заметил за одним из столиков курчавую голову Фила и рядом бледное, изможденное лицо Кардуно, и решительно направился к ним.

Он никогда не предполагал, что их с Филом деятельность приобретет такой размах.

Они пили кофе, рассматривали друг друга с нескрываемым интересом, потом Кардуно выразил желание посмотреть земли, предназначавшиеся для разделения на обособленные строительные участки, и Луи предложил поехать на его машине.

За изысканно накрытыми столиками в светлом приветливом зале никого не было, кроме нескольких опоздавших на самолет пассажиров, которые у стойки бара ели сандвичи с ярко-зелеными листьями салата, повисавшими в уголках рта, когда они откусывали кусок сандвича. Только они трое, развалясь в креслах, равнодушно глядели на улицу, без всякого интереса провожали взглядом молодых ловких девушек в небесно-голубых коротеньких, выше колен, форменных фартучках, и казалось, что они и не собираются уходить.

В данном случае они с Филом продавали, были посредниками при продаже участков для застройки, а Кардуно — покупателем. Они — учтивые, заинтересованные продать участки как можно дороже, он — сдержанный, но явно хорошо осведомленный в этой области, очень выгодной для энергичных предприимчивых мужчин, которые в последнее время крупно наживались на строительстве частных домов. Все больше людей бросали свои старые жилища в прежней черте города и, побуждаемые желанием быть ближе к природе и подальше от городского шума, загрязненного воздуха, а главное — от беспокойного городского центра, населенного в основном неграми, а также поощряемые щедрым кредитом банков, строили новые, прочные и вместе с тем нарядные дома с гаражами на две машины, асфальтированными дорожками и лужайками.

Еще недавно бедные и заброшенные, пригороды преображались за месяцы, недели, дни. Рушились ветхие деревянные домишки. Исчезали фермы. Быстро возникающие компании и люди с деньгами превращали вчерашние поля, луга, пастбища в аккуратные прямоугольники — впереди асфальт, сзади деревья или кусты, — чья цена возрастала в несколько раз в зависимости от отдаленности, спокойствия и безопасности, которые в конечном счете дороже всего на свете.

Да, это так, лениво перебрасывались они словами, как люди, которые только что познакомились и которых, кроме сделки, ничто не интересует. Но Луи улавливал: Кардуно все знает, и притом от Фардуччи; ему казалось странным, что Кардуно, деловой человек, занимающийся таким солидным и прибыльным бизнесом, каким занимаются они, все еще ходит в длинном приталенном пиджаке в широкую красновато-бежевую полоску, который он купил в магазине Сиэрса в прошлый свой приезд в их город. Когда Фил утром позвонил ему, Луи тотчас же вспомнил маленькую подвижную фигурку пуэрториканца, не вязавшиеся с ней большие руки с широкими крепкими пальцами, невозмутимое лицо с твердым пронизывающим взглядом темных глаз. Но только сейчас он заметил, какая увядшая, какая сморщенная кожа у него под глазами и на щеках, какой у него потрепанный, с пятнами на бортах пиджак, который совсем не подходил к его новой рубашке с твердым воротничком, и какой маленький замасленный узел у его старомодного галстука на резинке.

«А кто его знает? — думал напряженно и вместе с тем чересчур спокойно Луи, словно оценивая обстоятельства, которые его совершенно не касаются. — Может, он и был такой или меня обманывает память?»

Они встали. Расплатились. Кассирша, знавшая Луи, пожелала ему приятной работы, и, выходя из ресторана, он где-то в подсознании уносил очарование ее свежих губ. Но быстро, как все в это утро, забыл о девушке.

Они медленно съехали с возвышения — первым Луи, за ним Кардуно в своем новом синевато-сером «бьюике» и последним Фил в своем «форде». Когда они, оставив две машины у заправочной станции Боба, наконец пересели в его «кадиллак», Луи облегченно вздохнул. Он переключил скорость и поднял стекла, тихий свист кондиционера сливался с ровным шумом мотора, шуршанием широких шин, и машина то плавно покачивалась, то словно замирала. Чем-то привычным, знакомым дохнуло на Луи от мелькавших за окном домов, реклам, лужаек, и он снова подумал, что все в порядке и тревожиться не о чем.

— Включить музыку?

Кардуно, утонувший рядом с ним в глубоком сиденье, безразлично пожал плечами.

Фил устроился на заднем сиденье позади Кардуно.

Луи нажал клавишу радиоприемника, отыскал музыку, потом приглушил звук. Мелодия зазвучала из колонок в четырех углах уютного, обитого бежевой тканью салона с блестящими ручками и кнопками.

Они договорились, что объедут почти весь город. Кардуно равнодушно смотрел на городские кварталы, по которым они проезжали, на дорогую машину с белым телефоном на специальной подставке под радиоприемником и магнитофоном, но Луи улавливал в нем под внешней сдержанностью какое-то внутреннее напряжение. Когда они пересекли переезд на северной линии железной дороги и въехали в район старых рабочих окраин, где на месте бывших увеселительных заведений предполагалось построить жилые дома, Кардуно не захотел осмотреть место. Он только достал из внутреннего кармана пиджака совершенно чистый блокнот, дешевую ручку и медленно, неловким движением сделал на первой странице какие-то пометки.

Пока он писал — сосредоточенно, словно какими-то негнущимися пальцами, — Луи встретил в зеркале заднего обзора вопросительный взгляд Фила.

Они покатили вдоль реки, широкой дугой опоясывающей город с запада, солнце ударило в стекла «кадиллака» с правой стороны, и Кардуно всем корпусом повернулся к Луи. Приталенный, застегнутый на все пуговицы пиджак облепил его узкую, но, видимо, мускулистую грудь.

Там, где река сливалась с двумя другими речушками, городское шоссе пересекало федеральную автостраду Восток — Запад. Ее широкое бетонное полотно, рассеченное надвое зеленой полосой, тянулось, как два острия, исчезавшие в синевато-серой дымке, и по ним стремительно, с ровным гулом неслись грузовики, легковые машины, автобусы. В тот самый момент, когда «кадиллак» выскакивал из-под моста, мимо них с воем, сверкая синей лампой на крыше, пронесся, удаляясь по левой стороне автострады, белый полицейский «шевроле», его сирена еще долго после того, как он на бешеной скорости обогнал весь остальной транспорт на автостраде, прорезывала окрестности удаляющимися и утихающими вдали гудками.

Насколько оживленным было шоссе, настолько тягостным было молчание в их машине. Неподалеку от перекрестка они остановились, чтобы осмотреть купленные для распределения на участки кукурузные поля, на которых из травы кое-где торчали высокие стебли кукурузы.

— Меньше чем через шесть месяцев участки будут разбиты! — пояснил Фил, а Кардуно снова что-то записал в блокнот, повернул голову сначала направо, потом налево, посмотрел, жмурясь, на солнце, словно определял, где север, где юг, а где восток и запад.

Он был в самом деле такой маленький, помятый невзрачный и казался таким жалким, что тревожное чувство невольно исчезло, Луи окончательно успокоился.

Осмотрели еще один участок в западном районе.

Разговаривали все так же отрывисто, обмениваясь лишь замечаниями по поводу цен на участки, времени, к которому они будут подготовлены для строительства, а также по поводу возможного процента прибыли. Он должен был образоваться благодаря усилиям и предприимчивости дельца, занявшегося присоединением к пригородам участков, скупленных у фермеров или крупных компаний по перепродаже земли.

Когда они выходили из машины, их обдавало жарким, словно из печки, дыханием горячего воздуха, а в машине их мгновенно пронизывал холод, быстро сушивший липкий пот, выступавший на коже. Луи терпеливо сносил жару, Фил непрерывно вытирал платком мокрую шею, Кардуно только однажды отер ладонью свой блестящий, словно приплюснутый лоб. Они выехали в одиннадцать и ездили уже три часа, Луи мечтал о глотке кофе и сандвиче с ветчиной и свежим салатом.

К югу от города местность становилась более пологой, один за другим следовали невысокие холмы с редкими дубовыми рощами на зеленых склонах с возвышающимися среди просторных участков одноэтажными домами. Они въехали в один из самых красивых и дорогих жилищных кварталов. Он походил на ухоженный парк, вид которого не портила ни одна современная коробка, парк, где были коттеджи, то солидные из красного кирпича, то белые, изящные, как сахарные дворцы, теннисные корты, плавательные бассейны и окаймленные кустами асфальтовые дорожки. Людей почти не было видно. Только время от времени они пропускали мимо себя какую-нибудь машину — такую величественную и грациозную, несмотря на скорость, с которой она мчалась. Вели их чаще всего женщины с узкими надменными лицами и аккуратно уложенными волосами цвета платины.

Эйкрил мечтала жить именно в одном из таких кварталов. Но Луи, бывая здесь, испытывал неприятное чувство, его подавляли богатство и высокомерие их обитателей, среди которых он всегда чувствовал бы себя чужаком, хотя был и не беднее, чем они, и, наверное, прежде всего поэтому он построил свой дом на Мелиди-роуд.

Как и в промышленном квартале, Кардуно не пожелал выйти из машины, когда они подъехали к южным холмам, где у Луи и Фила тоже были участки для перепродажи, но опять что-то пометил в блокноте своим крупным, грубым, как его пальцы, почерком.

«Чего он хитрит? — спросил себя Луи. — И почему он делает вид, что мы с ним никогда раньше не встречались, почему ни слова не говорит о Фардуччи?»

Он был голоден, чувствовал, что изнемогает от жары, что у него стучит в висках и пересохло в горле.

Они свернули на северо-восток к загородному торговому центру, в котором большинство компаний имели свои огромные магазины; это был настоящий город под крышей, один из многих возникших за последние годы по всей стране и приведших к упадку мелких торговцев, — расположенный вне старых городов, просторный, со стоянками для машин, супермаркетами, автостанциями, кинотеатрами и концертными залами, барами и ресторанами.

— Не мешало бы перекусить, — произнес осипшим голосом Фил, тоже измученный жарой, поскольку солнце теперь било в заднее стекло.

Дороги сливались, переходя в широкое шоссе. Металлические барьеры по обеим сторонам словно бы определяли направление движения, которое с каждой минутой все усиливалось. Вскоре внизу справа блеснула изогнутая крыша торгового центра, перед которым выстроились сотни машин. Впрочем, они не оставались все время неподвижными — одни съезжали с темного, расчерченного на квадраты асфальта, другие — через десятки входов — въезжали на него. Увлекаемый автомобильным потоком, Луи спустился к стоянке и, обогнув несколько квадратов, остановился у самого входа в бар-ресторан.

Солнце пекло немилосердно, пахло раскаленным металлом, краской, горячим машинным маслом, казалось, просто нечем дышать. Но едва стеклянные двери за ними сомкнулись и они вступили под высокие, залитые мягким светом своды торгового центра, на них повеяло прохладой. Посередине, где пересекались две главные линии, журчала вода, серебристые струи высоко взметались к застекленному куполу и со звоном падали в чашу фонтана, вокруг которого отдыхали старики, дети, женщины, уставшие от хождения по бесконечному лабиринту ярко освещенных магазинов. В расширяющейся полукруглой, как зал, части центра была устроена выставка различных образцов домов на колесах — автомобили и прицепы, полностью приспособленные для повседневной жизни человека. Кардуно загляделся на них, и Луи с досадой посмотрел на свои часы. Они все еще ни о чем определенно не договорились, а Кардуно явно проявлял к этим домам на колесах интерес больший, чем к участкам, которые они объезжали весь этот невыносимо жаркий день.

Когда они вышли, духота показалась им еще более невыносимой. Прозрачное остекленелое небо стало пепельным и плоским. Сузившийся горизонт был словно бы в дыму, его далекие очертания расплывались в дрожащем мареве.

Но все же зной начинал спадать.

Фил выпил в ресторане четыре банки холодного как лед пива, и теперь его грузное тело покрывалось липким потом от соприкосновения с горячим воздухом. Луи съел сандвич с фаршем из судака и выпил холодного чаю. Один Кардуно заказал себе горячее — бифштекс с салатом — и тоже выпил пива, но всего одну банку.

— А теперь куда? — спросил Луи, когда они снова сели в машину. — Нам еще осталось болото и центральная часть города!

— Надо было до обеда съездить туда! — вздохнул Фил.

Луи чувствовал себя бодрым, только возбужденным немного больше обычного; и виноват в этом был опять же Кардуно со своей непонятной мрачностью и странной сдержанностью.

«Скорей бы кончить!» — сказал себе Луи, включая кондиционер.

Они снова миновали железнодорожный переезд и очутились в старом центре, населенном сейчас неграми, которые сидели на деревянных ступенях в тени потемневших, облупленных веранд, неподвижные и непроницаемые, как черные изваяния в широкополых шляпах. Только белки их глаз поблескивали, как плоский жемчуг, и их блестящие черные глаза внимательно встречали и провожали огромный «кадиллак».

Кардуно молчал. Он не проявлял никаких признаков усталости, в то время как Фил на заднем сиденье непрестанно отирал платком шею и лоб, на которых проступало выпитое им пиво.

За домами начиналась площадка для игры в гольф с выстриженной зеленой травой, где обычно собирались после ужина члены клуба банковских служащих, чьи конторы, так же как и административные органы, все еще помещались в солидных двадцатиэтажных зданиях в самом центре. Как-то неожиданно тут же за площадкой выросли красновато-серые каменные стены колледжа, в котором учились дочери Луи. По углам здания торчали остроконечные башни, окна были высокие, узкие, сводчатые. От мостовой колледж отделялся большим газоном без единого деревца, кустика или цветочка — лишь трава, перерезанная асфальтовыми, расходящимися в разные стороны дорожками. Стоянка для машин и спортивные сооружения были расположены позади здания, что усиливало производимое им впечатление строгости, неприступности, и Луи он казался то необыкновенно маленьким, далеким, то огромным, нависающим, как скала, над окружающим его пустынным пространством. И хотя Луи понимал, что это не так, он никогда не мог себе объяснить, почему колледж представляется ему совсем не таким, каким он его видел.

Фил знал об этой его странности, которую объяснял тем, что в свое время ни он, ни Луи не могли получить настоящего образования, и если бы они сидели сейчас в машине одни, то, наверно, опять говорили бы о своем детстве, о дочерях Луи, о Харви или сыновьях Фила. Но сейчас с ними был этот загадочный Кардуно, с которым надо было считаться, быть любезным и в то же время настороже, чтобы и он их ни в чем не заподозрил и чтобы не обиделся Фардуччи, человеком которого, несомненно, был маленький пуэрториканец.

Зачем Фардуччи прислал им его?

Неужели он пронюхал про их тайные сделки?

И так ли уж сведущ в этих делах корчащий из себя важную персону, а на самом деле имеющий почти карикатурный вид Кардуно, чтобы разгадать их запутанные махинации, которые они с Филом тщательно маскировали?

Дорога плавно поднималась вверх. Город возник именно тут, на пологих склонах этого самого высокого из холмов среди безбрежной, чуть волнистой равнины. Широкая Олдфилд-роуд, по которой они ехали, была главной улицей. Некогда нарядная и оживленная, сверкавшая огнями и вывесками кинотеатров, магазинов, баров, заполненная шумной толпой, теперь она, такая же, даже более, чем раньше, широкая, была унылой и запущенной — заброшенные дома и магазины, разбитые витрины и стекла окон, обвалившиеся стены. Теперь здесь чаще всего можно было видеть молодых негров, которые собирались стайками на углах домов, у открытых дверей дешевых сомнительных баров — места сборищ хиппи, наркоманов, бездельников и воров. Кое-где против этих групп, среди которых иногда мелькали белые девушки и парни, держась поближе к своим машинам, поставленным обязательно так, чтобы зад одной был почти вровень с передом другой, стояли полицейские С гладко выбритыми лицами, в широкополых шляпах, неподвижные, внешне безучастные, какие-то незаметные в своих серых брюках и серых рубашках с короткими рукавами. Черные пояса, провисающие под тяжестью взведенных револьверов, дубинки и блестящие браслеты наручников придавали им внушительный вид.

Кардуно не смотрел по сторонам. Но Луи, снизивший скорость до требуемых двадцати пяти миль в час, окидывал взглядом молодых людей на тротуаре то справа, то слева и вдруг, еще не видя лиц, узнал по фигуре своих дочерей, стоявших на углу по другую сторону улицы. Он узнал их но обтягивающим бедра джинсам, хотя одежда всех, кто был в этот час, этот год, это десятилетие на Олдфилд-роуд, была цвета предзакатного неба, узнал их по книгам, которые они держали под мышками, и уже готов был остановиться, но его поразило то, что Джил и Джесси были единственными белыми среди группы тонких, гибких черноволосых девушек и юношей.

«Подлые девки! — разъярился он, и холодный пот выступил у него на лбу. — Увижу вечером — убью!»

Он не понял, заметил ли Фил его дочерей и обратили ли они внимание на «кадиллак». И отвернулся, когда машина поравнялась с углом дома, возле которого они стояли.

Ему вспомнилась Бетси.

Переставал ли он вообще думать о ней? Где она сейчас, в это самое мгновенье, что она делает в это навсегда отнятое для их близости время, которое никто, никогда им не вернет?

Он мог бы ей позвонить, он даже положил было руку на телефонную трубку, но воздержался. Острое желание прошло.

И в другой раз он ловил себя на том, что может спокойно думать о Бетси, пока его не начинает вдруг мучить, терзать вопрос, где она, с кем, о чем думает в этот самый миг…

Проехав Бентон-стрит, которая разделяла Олдфилд-роуд ровно пополам, Луи затормозил и остановился. На противоположной стороне виднелся желтый трехэтажный дом, парализованный владелец которого доверил Филу и Луи его продажу.

— Можно отремонтировать! — сказал Луи. — А можно снести и построить что-нибудь подходящее! Кто как пожелает! Во всяком случае, в этом месте приличный человек вполне может поселиться.

Взгляд его фиксировал мельчайшие детали окружающей обстановки, мозг отмечал все — досаду, гнев, необъяснимое безразличие — так, словно он наблюдал со стороны за кем-то другим, знакомым и чужим одновременно, который двигается, действует, думает вместо него.

Кардуно оглядел улицу. По обеим сторонам действительно были неплохие магазины, солидные здания, не было ни полицейских, ни групп молодых людей, стоящих на углах.

— И цена, цена! — откликнулся с заднего сиденья Фил. — И цену этот бедняга просит — ниже некуда. Вот что главное!

Кардуно молча кивнул. В блокнот ничего не записал. С того момента, когда они выехали из торгового центра, он больше не делал никаких пометок.

Поехали дальше. Было около половины пятого, движение в прилегающих к центру кварталах становилось интенсивнее. Проехав Олдфилд-роуд, Луи тоже прибавил скорость. Они возвращались на восток, туда, откуда выехали.

Косые лучи солнца, воспламенившие словно бы затянутое дымом небо, заливали кирпичным светом стекло окна, возле которого сидел Луи. В этой части города находились в основном церкви, школы, отделенные друг от друга большими лужайками, и небольшие дома — с балкончиками, с облицованными камнем торцами, с высокими трубами. Сверкающие снежной белизной двери и рамы, плющ, обвивающий потемневшие от времени стены, придавали им кокетливый вид.

Они уже приближались к знакомым кварталам, к заправочной станции Боба, но тут Луи резко свернул налево. Вскоре они очутились в низине, за которой опять поднимался холм. Вверх по почти отвесному его склону карабкался редкий кленовый лес, внизу текла речушка.

Асфальт кончился, и они все втроем вышли из машины.

Два бульдозера, грохоча, выравнивали территорию, засыпали заболоченные участки. На полосе земли между прокладываемой дорогой и плотиной, чей глубокий котлован заполняли бульдозеры, возвышались четыре недостроенных дома, возле которых сновали люди. Во всех четырех пока не было ни окон, ни дверей, но все же первый имел более законченный вид. Дома наверху, на холме, располагались, бесспорно, на красивом, выигрышном месте, но после осушения болота эти, строящиеся у подножия, тоже будут пользоваться спросом. Это было, пожалуй, самое удачное дельце Луи и Фила, купивших за бесценок этот участок, за что их похвалил даже сам Фардуччи. Они же занимались строительством, на чем рассчитывали нажиться еще больше.

Луи ждал, что в Кардуно заговорит наконец предприниматель и торговец и он проявит интерес к сделке, которую они с Филом были готовы заключить — разумеется, на наиболее выгодных для них условиях, но маленький пуэрториканец по-прежнему молчал. Они поднимались и спускались по деревянным лестницам. Кардуно рассматривал рабочих, квартиры без крыш и окон, заполненные грохотом бульдозеров и послеобеденной духотой. Луи стало как-то неудобно, что он возит по городу человека, который приехал к ним в город с до сих пор неясной для них целью и словно бы ищет что-то и никак не может найти.

— Мы все осмотрели? — спросил Кардуно, когда они снова вышли на шоссе.

— Все! — развел руками Фил.

Его густые курчавые волосы на висках и на шее были мокрыми от пота.

— Тогда, — как-то решительно огляделся вокруг Кардуно, — поехали обратно!

— Куда? — не понял Луи.

Он не чувствовал усталости, но все это ему надоело. Его снова охватило ощущение, что он что-то упустил, что сегодняшний день, так же как многие другие дни, не принес ему ничего нового, кроме, пожалуй, сознания, что его жизнь и впредь будет такой же — однообразной, лишенной тех острых переживаний, к которым он привык и без которых чувствовал себя ограбленным и опустошенным.

— На заправочную станцию! — ответил Кардуно.

До автостанции Боба было недалеко, и Луи надеялся, что эта нудная деловая встреча скоро кончится, что они скоро распрощаются с Кардуно и тот отправится куда пожелает, хоть в Колумбас, хоть на Кросланд-стрит, хоть к Фардуччи — все равно, они с Филом не такие уж дураки и кое о чем догадываются; чтобы он мог наконец позвонить по телефону Бетси и увериться в том, что ее нет и никогда не будет на месте.

На этот раз их встретил Джером.

— Здравствуй, Джером! — крикнул Луи, когда тот вышел в ответ на звонок, раздавшийся, как только Луи притормозил перед входом.

— Здравствуй, Луи! — как всегда радостно ответил Джером.

Он был занят работой. С улицы все время подъезжали машины, и звонок, раздававшийся в конторе, выводил из себя бегавшего за дверью Синдирли.

— А где Боб? — спросил Луи.

— Придет попозже! — ответил Джером, не сводя глаз с вертящихся на колонке цифр.

Это был высокий широкоплечий мальчик со светлыми, как у Боба и Эйкрил, глазами, впрочем, не мальчик, а совсем уже взрослый парень с красными прыщиками на висках и черными красивыми волосами, опускавшимися на уши. Как отец, он был одет в отлично выстиранный и выглаженный комбинезон. Он учился, но каждый день в свободное время помогал отцу на станции, за что в конце недели получал точно определенную сумму. Подрабатывал он и тем, что следил за аппаратом для льда. Из этих денег он регулярно платил дома — за комнату, за еду и матери за ее услуги. Своим новым спортивным «фордом» с двумя дверцами, стоявшим перед автостанцией, Джером занимался сам лично и сам выплатил ссуду за него.

— Новое помещение открыто? — спросил Луи.

В конторе было неудобно располагаться, а Кардуно, да и Фил тоже явно ждали, чтобы он решил, где им можно будет сесть и поговорить.

Клиенты, по всей видимости постоянные, сворачивали к бензоколонке, Джером вежливо здоровался с ними, заправлял машины бензином, ловко протирал сначала мокрой, а потом сухой тряпкой передние стекла и убирал деньги в глубокий нагрудный карман комбинезона.

— Не открыто! — ответил он. — Но ключи на своем обычном месте!

Луи взял связку ключей со старого письменного стола, и, прихватив три стула, они с Филом повели Кардуно в новое помещение.

Фил, сопя, еле тащился сзади, а Луи торопился, ему не терпелось скорее закончить разговор. У него не выходил из головы телефон в «кадиллаке». Возможность позвонить Бетси искушала его, но он понимал, что этого не следует делать, ведь именно с этого начинается беспокойство, томление души, рожденное вечным вопросом об одиночестве.

Он сознавал, что подобные мысли неуместны сейчас, в конце дня, когда он должен быть особенно внимательным, не отвлекаться ни на секунду, но ничего не мог поделать с собой и становился все рассеяннее. Похоже было, что, несмотря на всю его настороженность, Кардуно все-таки удалось добиться своей цели — они с Филом устали, изнервничались, отупели.

У него уже не было никаких желаний. Словно долгое однообразие этого дня вселило в него предчувствие неизбежности того, что должно было случиться, приглушило его внутреннее возбуждение, сделало его равнодушным ко всему… Он отпер дверь нового помещения. И вдруг почувствовал себя необыкновенно одиноким в этом пустом зале с высоким потолком, точно перед лицом верховного суда, который один мог принести ему успокоение, восстановить справедливость.

За полыхающими закатом стеклами продолжала течь знакомая, будничная жизнь, но Луи вопреки воле того, чужого ему двойника, которого он увидел утром в зеркале, уже отдалился от этой жизни.

— К стене! Руки за голову!

Выронив стулья, он и Фил мгновенно обернулись.

Но было поздно.

Боб! Позаботишься ли ты о Харви, Боб!

— Не шевелиться!

Целясь им в голову из здоровенного черного револьвера, Кардуно стоял в нескольких шагах от них — достаточно близко, чтобы выстрелить без промаха, и слишком далеко, чтобы они могли увернуться от его выстрелов.

— Да ты что?.. — выдохнул Фил.

— К стене! — отрезал жестким, холодным тоном Кардуно.

Сначала Фил, за ним Луи приблизились к белой стене.

И за секунду до выстрела, в свой предсмертный миг — Луи осознавал это, как любое живое существо на свете, — он искренне верил, что не может умереть. Он как бы наблюдал себя со стороны и видел, как, простреленный, падает волосатый, ненавистный ему Луи, и с каким-то злорадством в душе безумно долгое и безумно краткое время чувствовал, что он наконец обретает спокойствие, что восстанавливается та высшая справедливость, которая, в сущности, сковывала его волю и мешала ему действовать.

Словно попытка защитить себя в этот последний миг перед выстрелом нарушила бы гармонию этого долгого, последнего для него дня.

Пуля размозжила ему голову.

Раздался второй, затем третий оглушительный выстрел.

Неестественно перегнувшись вперед, Луи сполз по стене. По белой штукатурке потекла кровь, смешавшись с его мозгом.

Фил зашатался, оседая на пол.

Наступила тишина. В этой жуткой тишине послышался сначала скулеж, а потом неистовый лай Синдирли. Поспешно, на полной скорости свернула за угол и умчалась машина.

Кардуно выругался. Схватив за дуло давший осечку револьвер, он несколько раз обрушил его на голову Фила, ломая ему кости черепа до тех пор, пока тот не уткнулся в стену рядом с Луи…

Несколько секунд спустя Джером, прижавшись спиной к двери, за которой метался как бешеный Синдирли, увидел застывшими от ужаса глазами, как маленький человек в длинном приталенном пиджаке в широкую красновато-бежевую полоску вскочил в серый «бьюик», стоявший у автомата со льдом, и, дав полный газ, скрылся в звенящей тишине огромного заката.

Безумный суд! Безумные заседатели!

Эйкрил в оцепенении стояла перед серебряным баром, краска на лице ее размазалась, волосы прилипли к темени. Она никак не могла поверить в то, что кошмар, который продолжался уже год, обрушился на нее с новой силой, разрушающей весь мир вокруг.

Когда кончилось последнее заседание суда, никто не проводил ее даже до машины. Джесси и Джил не захотели сесть рядом с ней. Фил сидел, не поднимая головы, и ни разу не взглянул на нее. Все, все ее бросили. Она смотрела на смешную, какую-то помятую фигуру Кардуно и не могла поверить, что он был более ловок, чем Луи и Фил, что он сумел застать их врасплох. Только глаза его — темные, немигающие, полные презрения — пугали ее.

Когда Луи был жив, она ненавидела и одновременно боялась его. Она считала, что без него смогла бы лучше устроиться в жизни. Но только когда случилось то непоправимое, что, как она предчувствовала, должно было случиться, она осознала, чем он был для нее. Весь их дом, каждая его вещь, его одежда, «кадиллак», который долго стоял сбоку от дорожки, ведущей к гаражу, словно притягивали ее к себе, и она часто ловила себя на том, что ждет его к ужину, что по привычке ставит прибор и для него.

Сначала она крепилась. Пыталась держать в руках дочерей и быть ласковой и вместе с тем строгой с Харви, относиться к мальчику так же, как Луи относился к нему. Но вскоре поняла, что она не выдержит, что она слишком одинока. Завела роман с мойщиком, молодым человеком, которого Боб нанял помогать ему, пока Джером не оправится после пережитого потрясения, потом, внутренне неудовлетворенная, связалась с другим, затем с третьим… Раньше она жаждала самостоятельности, а сейчас, когда ей никто не мешал, оказалось, что ей не хватает уверенности в себе, характера.

И упрекала опять же Луи — слишком долго они жили вместе. Семнадцать лет!

Рослые, в туго облегавших бедра джинсах, Джил и Джесси смотрели на нее с нескрываемой иронией. Они почти перестали ходить в католический колледж, и Эйкрил напрасно бранила их, грозя, что, если они будут так относиться к занятиям, она перестанет тратить деньги на их обучение, которое и так обходится слишком дорого.

Дочери не обращали никакого внимания на ее слова. Они уже стали совершеннолетними, и она не могла им запретить по целым дням разъезжать в «бьюике». Она все время видела их в окружении белых и черных девушек и парней, таких же бездельников, как и они, которых они вскоре после смерти Луи начали водить в дом. Конечно, они собирались вокруг бара, восхищались его серебряной стойкой, пили, курили марихуану, кололи друг другу в маленьких дозах героин. Кое-кто из гостей, более нахальных или сильно подвыпивших, уже выковыряли ножом в некоторых местах по полдоллара на память, и теперь поверхность бара была попорчена и утратила свой прежний блеск так же, как и весь их дом. Запущенный, неубранный, с грязными обоями и паласами в пятнах, он приобретал все более унылый и непривлекательный вид.

«Девки! Грязные девки!» — вспоминала часто Эйкрил, как сердился на них Луи.

Но она не в силах была освободиться от оцепенения, которое все больше овладевало ею. Как будто любой ее порыв, каждая ее попытка стать тем, кем она мечтала стать, разбивались об ее безволие, неспособность что-либо изменить, начать жизнь заново. Опасаясь, как бы дочери не ушли из дома, она терпела их друзей, а оставаясь одна, пила.

Ходила нечесаная. Красилась редко, но зато ярко, как дочери, несоответственно своему возрасту. Она видела, что все вокруг нее рушится, распадается, и все глубже погружалась в мучительно сладостное безразличие, которое все чаще охватывало ее.

Иногда по вечерам, когда Джесси и Джил не было дома или они развлекались со своими приятелями, сидя у серебряного бара, она вдруг бросалась в спальню и, упав на колени, лихорадочно набирала телефонный номер Бетси.

— Алло! — долетал из трубки ласковый, не очень сильный, но звонкий молодой голос. — Алло… Алло!

Эйкрил молчала.

Связь прерывалась, а она все продолжала стоять на коленях возле широкой двуспальной кровати, на которой они спали с Луи. И это было гораздо лучше, чем когда никто не отвечал и она не слышала голоса Бетси Беглер.

Эйкрил никогда ее не видела. И не хотела видеть. Она хотела только услышать ее голос, когда особенно остро ощущала, что весь мир вокруг рушится, что она сама гибнет, что жизнь кончилась.

Как, например, сегодня…

Темнело. Дочерей не было дома. С тех пор как черные девушки и парни беспрепятственно появлялись в их доме, старые знакомые перестали к ним заходить.

А может, они не ходили из-за того, что убили Луи?

— Безумный суд! Безумные заседатели! — восклицала время от времени Эйкрил.

Ей не хотелось есть. Не хотелось двигаться. Она пила виски — неразбавленное, без льда, смотрела, как гаснут полосы света за шторами, и сама угасала.

Вдруг она вспомнила о Харви, которого отправила на время суда к Бобу, но она чувствовала себя слишком усталой, слишком расстроенной, чтобы сходить за ним к брату.

Безумный суд! Безумные судьи! Безумный мир, Луи!

Сумерки сгущались, она сидела одна в темноте час, другой и даже не расслышала, как зашуршали шины, сверкнули и погасли фары и возле дома остановилась машина.

Вошли Боб и Джером.

Джером включил свет.

Боб внес на руках спящего Харви.

Эйкрил, все еще сидевшая на высоком табурете в какой-то неестественной позе, подняла голову.

— А… Боб!

В ее затуманенном сознании мелькнуло беспокойство за Харви, слезливая жалость к нему. Она попыталась встать, оперлась руками о стойку, но руки у нее подвернулись, и голова беспомощно опустилась на серебряный бар.

Чем больше проходит времени, тем более странной, реальной и вместе с тем нереальной, вернее, невероятной кажется попытка властей вмешаться в кровавую вражду между различными группировками мафии. Меня поразили не столько эти выстрелы и поднятая вокруг них газетная шумиха, поскольку меня мало волнуют сенсационные сообщения о махинациях боссов «Коза ностра», меня поразило другое: судьба тысяч простых людей, толкаемых на преступление гигантской машиной так называемого бизнеса, где единственное мерило достоинств человека — его удача во всеобщей погоне за успехом, в которой дозволены все средства.

Если бы я не побывал в доме с серебряным баром, не держал на руках спящего сына убитого члена мафии, то, пожалуй, не понял бы всей глубины трагедии этих людей, которые съехались сюда со всех концов света, привлеченные американской мечтой.

Перевод М. Тарасовой.