Том 2. Склянка Тян-ши-нэ

Женщина

Я много ласкал их, – и всегда они были непонятны мне. Если я понимал на миг, то не мог ласкать больше – ибо тогда моя ласка унижала их и пригибала…

Я целовал ноги, колени, живот, руки, глаза, рот – все у женщин, но никогда не целовал их пятки и за ушами…

Когда поцелую пятки и за ушами, тогда женщины будут скучны мне и не нужны.

Впрочем, я полюблю горбатую или шестипалую.

Женщина под одеялом всегда виновата пред тобой, если ты думаешь молча. – Зажги лампу или спроси ее о чем она думает. Это ее отвлечет и утешит.

Когда женщина зевнет, спроси ее о ее любимом цвете платья – она растеряется и полюбит тебя на миг – до следующего зевка…

Тогда ты зевни вслед за ней и она будет ревновать и бояться тебя…

Ты победил ее. –

Можешь тушить лампу…

Женщина, если умна, – несчастна или скучна, как пень.

Умную женщину надо ласкать при свете…

Женщины любят любовников, когда те спят. Они тогда присматриваются к ним жадно и знойно.

Спящий возбуждает женщину, но она боится его, пока не оглянется, или не разбудит.

В темноте женщину ласкаешь иначе, чем при лампе.

Лампа как-то мешает и заставляет думать.

Лампа заставляет лгать, или уверять, даже телом.

Тело устраивается лучше, чем душа. Тело не оправдывается, а душа доказывает что-то.

Женщина отдаст тело любовнику и тянется к его душе. А он возьмет ее тело и переляжет на другой бок – спиной к ее душе и лицу.

Женщина плачет.

Старая дева

Старая дева отражалась в зеркале.

Пышные красноватые волосы падали на лоб и от этого лицо казалось не в меру чувственным. Синие глаза в темных рамках век горели желанием. На щеках ярко рдели лепестки румянца. Губы пылали.

…Вошел юноша и поцеловал руку старой девы.

Когда они лежали утомленные, юноша неожиданно сказал:

– «Зачем ты говоришь о своих летах!.. Поверь, мне вовсе не интересны молодые женщины – они такие неопытные в страсти… Вот ты»…

– «А ты разве знаешь женщин?!»

– «Конечно»! – и он удивленно усмехнулся, а она разрыдалась. Отошла от него. Быстро одела платье. Села у камина. – Задумалась.

Заговорила тихо, медленно:

– «А я думала – ты девственен. Я хранила себя так долго! Моя чистота стоила слишком дорого: – несколько жизней. Умирали влюбленные, потому что никому не отдавалась… Все мое очарование скрывалось в этом… в чистоте…»

Юноша смущенно слушал. Вдруг рассмеялся.

– «Вот видишь… а ты говоришь о летах!.. Разве молодая девушка придумает что-нибудь подобное… Ну, иди же – я хочу»…

Старая дева прогнала юношу.

Через час она целовала грудь и бедра юной приятельницы, у которой были серые глаза, пепельного цвета волосы и маленькие, тугие, неразбутонившиеся губки.

Камень безымянный

В тонкий мизинец левой руки вдето кольцо. Хризолиты окаймляют красный безымянный камень.

Она говорит, что это – капля крови в прозрачной капсюле.

Если ее белые руки обнимают возлюбленного, – красный камень загорается ярче, и алый отблеск играет в хризолитах.

Когда она умрет – красный камень примет цвет ее глаз. И тринадцать следующих владетелей кольца рано умрут от безумной, неудовлетворенной страсти к неизвестной безымянной.

После тринадцатой смерти, камень вновь станет красным.

Так сказал странный китаец, который подарил ей это кольцо.

У нее синие глаза.

Уют

Белые шторы и свет лампы спугнули сумерки. В зеркале отражалась голая стена.

– Войдите?

– У вас так неуютно!.. Можно на диван?..

Сняла боа и шубку…

Когда ушла, подумал: …

– «Если б было уютнее она отдалась бы»… надо повесить японские циновки над кроватью, а в углу – между «Христом в терновом венце» – Гвидо Рени и «Богоматерью» Мурильо – привешу розовую лампадку.

Прислуга внесла молоток и гвозди, и безразлично тупо сказала:

– Только гвоздочки маленькие…

Засыпая вспомнил, что в чемодане есть несколько оригинальных офортов.

За окном

Вот кто-то опустил веки и краски стыдливо вспыхнули на серых лохматых странниках неба.

Снег бледный, синеватый лежит на дороге, перерезанный только что умчавшимся куда-то зеленым автомобилем.

С голой ветки березы, у самого ствола, свесилось, как растерзанная черная голова чудовища, забытое воронье гнездо и, точно, одурманенное чарами чутких сумерек, смотрит безглазое, жадное на перерезанный снег.

Вот на дорогу вступает лошадь с санями, в которых дрова, две корзины и человек с заспанным лицом – он дремлет. Лошадь упрямо понурив голову смотрит на снег и кажется: она угрюмая, не хочет поднять голову – боится увидать кровь заката.

Печально и медленно удаляются, словно кортеж: лошадь, сани, дрова, две корзины и человек.

И краски на небе бледнеют.

Новые шрамы на снегу еле заметны: – сумерки, как заговорщики, сбегаются, крадутся и скрывают их.

Снег темнеет.