Том 2. Склянка Тян-ши-нэ

Яд за яд^*

Чаман-Лал – один из бесчисленных обитателей рабочего поселка Крысиного Скопища.

Его тощая высокая фигура – обтянутые коричневой кожей кости; его пронизывающий, едкий взгляд больших черных блестящих глаз, его желтая одежда, огромный фиолетовый тюрбан и перевитая змеевидными жгутиками широкая синеватая борода на узком леще были хорошо знакомы прохожим Бараньих Кишек – узких, коленчатых, перепутанных улиц Крысиного Скопища.

Никто не знал, откуда и когда явился в город молчаливый, мрачный и необщительный Чаман-Лал. Ни кто не знал, сколько лет Чаман-Лалу, и поэтому люди прозвали его «человеком без возраста».

Знали обитатели Крысиного Скопища лишь то, что у Чамана был сын – гибкий красавец-юноша Джоши. И знали, что в подземной лачуге Чамана, вместе с ним и сыном, ютились страшные, очкастые «тишита-негу» – кобры, очковые змеи, виперы-гадюки, змеи-крысы и множество других ядовитых многоцветных пестрых гадов.

Вот почему даже самые любопытные соседи боялись спуститься за порог Чамановой лачуги.

Чаман-Лал принадлежал к одной из четырех каст, профессии которых связаны с ловлей и заклинанием змей.

Некоторые считали Чамана «бедийахом» – пришлым бенгальским цыганом-фокусником, укротителем змей. Другие называли его «малом» или «модари» – людьми, также промышлявшими змеями.

В действительности же Чаман-Лал происходил из древнейшей касты бродячих заклинателей змей – «турби-валахов»… Тысячелетия из рода в род «мастера змеиного цеха» передавали друг другу вековечные навыки и тайны общения с ядовитыми гадами.

Люди поговаривали о том, что Чаман-Лал принадлежал к новому жуткому тайному ордену целующихся змей. На его дудочке, которой он вызывал змей из их гнезд, был начертан странный знак: крест-накрест серп и молот в ореоле – кружке перевившихся целующихся змей; внизу хвосты змей упирались в священный цветок индусов – лотос.

Только Джоши знал некоторые тайны отца… Бывалый заклинатель змей избороздил вдоль и поперек огромный Индостан – от Пенджаба до Цейлона, от Бомбея до Мадраса. Чаман блуждал и по пустыне Тарр и в джунглях дельты Ганга. И на своем бродяжеском пути заклинатель змей не однажды встречал новых людей – борцов за свободную Индию. Эти люди порассказали ему о далекой красной стране свободы и труда. И знаком этой красной страны был – серп и молот.

Темный и дикий охотник-змеелов по-своему понял эти рассказы, по-своему окружил эмблему красной страны – серп и молот – змеиным ореолом.

– В той стране нет рабства и унижения… Там все равные – и заклинатель змей и человек, летающий на металлических, крыльях, – знойным шепотом рассказывал Чаман сыну, дрессируя своих страшных питомцев, очковых кобр и випер: – там нет власти богатых; там нет произвола «баниа» – торговцев и кулаков… В эту страну не пускают рыжеволосых дьяволов – англичан. Там само государство на пышных пастбищах разводит священных коров…[46] Все это сделал великий вождь красной страны – Лэйни, в котором в последний раз воплотился Брама Кришна – премудрый и совершенный бог правоверных индусов…

И в самое ухо Джоши шипел таинственно и восторженно заклинатель змей:

– И у нас в стране рабства появились люди «серпа и молота»… Это они поднимают текстильщиков, рабочих от Бомбея до Калькутты против хищных хозяев проклятых фабрик, выбивших прялку из рук миллионов наших трударей.

Одно ясно понял Чаман из россказней людей «серпа и молота»: нет больших врагов у индийского народа, чем англичане и свои отечественные богатеи, и всем существом ненавидел их.

Единственное богатство свое – эту ненависть Чаман передавал единственному наследнику своему – Джоши.

Вместе с тем отец передавал сыщу и все тайны своего жуткого ремесла – ловца и заклинателя змей.

Джоши уже отлично мог быстрым, резким взмахом руки взбесить и тут же успокоить, расплесть разъяренный живой змеиный клубок размеренной, медлительной речью или плавными, мягкими движениями рук.

Джоши уже научился хладнокровно и уверенно приближать к самому лицу извивающуюся кобру. И ни один мускул на лице не вздрагивал и не моргали острые ресницы, когда змея водила стрельчатым жалом возле самого его зрачка.

И вместе с тем сын перенял от отца беспредельную, жгучую ненависть к заморским незваным гостям-англичанам и своим богатеям.

– С ядовитой змеей легче справиться, чем с человеком, имеющим капитал, нажитый чужими руками, – любил повторять Чаман сыну во время жуткой учебы с ядовитыми гадами.

Иногда отец с сыном надолго покидали Крысиное Скопище и уходили в леса, болота, в джунгли, охотиться за змеями.

Их снаряжением в таких случаях служили кривые топорики для рубки неподатливых, упорных лиан, кореньев и стеблей; легкие заступы; длинные тонкие веревки; сети и просторные плетеные корзины для пойманных гадов.

Отец и сын углублялись в джунгли, леса, перепутанные и затянутые гибкими лианами – вьющимися змеевидными растениями, проходили с неимоверными усилиями пядь за пядью дебри, обросшие громадными, узорчатыми папоротниками, резко и сочно хрустящими под ногами; спускались, прыгая с кочки на кочку, в болотистые, хлюпкие поляны – обиталища несметных лягушек; подымались на заросшие причудливыми корявыми манговыми деревьями, стройными кокосовыми пальмами склоны, гор, обряженных на высотах снежными башлыками…

И всюду отец и сын ползали по земле, принюхивались, выслеживали, шарили в густой листве, в путаных травах, нагроможденных друг на друга каменьях.

Время от времени пронырливые змееловы останавливались, переговаривались почему-то жестикуляцией рук и мимикой лиц, без звука, и приступали к своему искусному лову.

В воздухе быстро мелькали проворные заступы. Кривые топорики врезались в мясистые корни, разрывали сети лиан, – и вдруг из красно-бурой перегнившей земли раздавалось ворчливое шипение:

– Пшшшы!..

Змея, почуяв что-то неладное, недовольно просовывалась, выползала из своего подземного гнезда и, извиваясь, шурша в сохлой листве, пыталась ускользнуть прочь. Но быстрое и ловкое движение обструганной палкой, раздвоенной на конце в виде остроконечной вилки, и пресмыкающееся оказывалось в плену у испытанного змеелова.

Еще одно ловкое, стремительное движение – и змея под плетеной крышкой широкой корзины.

Когда солнце, точно нанятое, принималось нещадно палить и змеи покидали свои земляные поры. чтобы погреться и понежиться в ярких и жгучих лучах, Чаман с сыном расстилали, укрепляли сети, поджигали вокруг сухие, трескучие на огне растения и загоняли змей огнем и дымом в расставленные сети.

И на этот раз Чаман-Лал и Джоши вернулись с охоты, с необычайно богатой добычей. Корзины дополна кишели светло-шоколадными виперами, юркими змеями-крысами, зелеными древесными змеями и самыми разнообразными очкастыми «тишита-негу». Здесь были и совершенно черные, и желто-оранжевые, и бледно-коричневые, и отливающие всеми цветами радуги, перламутровые, пятнистые кобры.

Но отцу и сыну не пришлось рассматривать, заниматься добычей. Обычно жалкий, тусклый пригород в этот день их возвращения из джунглей не был похож на «крысиное скопище»; он скорее напоминал бурный военный лагерь. Население вооружалось чем попало: топорами, вилами, кайлами; кузнецы ковали длинные копья; кое-где мелькали дула настоящих ружей.

С часу на час на помощь ожидались вооруженные отряды «красных рубах» – крестьян ближайших сельских местностей, за которыми были посланы специальные гонцы.

Носились слухи о том, что вся Индия восстает против своих ненавистных поработителей – англичан.

Чаман-Лал вскоре уже знал подробно о всех последних событиях, происшедших в городе в его отсутствие. Англичане, чтобы отвлечь рабочих от забастовочного, революционного движения, пытались использовать свой излюбленный провокационный способ – организовать кровавую резню между буддистами и мусульманами.

Но люди «серпа и молота» вовремя растолковали массам жестокие замыслы англичан – и, неожиданно для поработителей, индусы объединились с мусульманами, чтобы вместе выступить против английских провокаторов.

Даже в самом городе мелкая индийская буржуазия присоединилась к разбушевавшимся массам. На перекрестках, улицах и на площадях пылали костры: огонь пожирал шелк, кипы хлопчатобумажной ткани, товары английского изделия…

В полдень все многотысячное население Крысиного Скопища двинулось в город – к английским дворцам.

На площади Виктория толпе преградили путь цепи английских стрелков, забинтованных с головы до ног пулеметными лентами.

Завязалась перестрелка.

Со стороны англичан полился свинец; индийцы бомбардировали стрелков камнями…

Неожиданно стрелки отступили, – и вскоре на смену им появились люди, наряженные в странные, невиданные носатые маски. Впереди показалась ненавистная толстая фигура известного всему населению своею жестокостью полковника Перкинса. Лицо мистера Перкинса было скрыто под такой же неуклюжей носатой маской.

Толпа ринулась было вперед на этих английских чудовищ, вооруженных всего лишь резинами и бамбуковыми палками с металлическими наконечниками.

Но тут случилось что-то совершенно неожиданное и непонятное.

Люди стали задыхаться, истерически громко смеяться, мучительно чихать; глаза у всех стекленились в непроизвольных едких слезах.

Казалось, какие-то невидимые руки щекотали, щипали, дергали людей, и эти люди корчились, падали наземь, и невольно из ослабевших рук выпадало их оружие.

Толпа пришла в неописуемое волнение, и индусы, точно безумные, давя друг друга, в паническом страхе бросились назад – к Крысиному Скопищу.

Вскоре вся площадь Виктории и вся иностранная часть города были очищены от мятежников. Лишь кое-где безмятежно покоились трупы да корчились на каменьях израненные, истерзанные люди.

Так полковник Перкинс испробовал впервые свой новый химический препарат: неопасный для жизни, но обессиливающий и обезоруживающий врага наркотический газ – «комбинешен».

Чаман и Джоши долго корчились на своих неуютных травяных лежанках, задыхаясь в непроизвольном смехе и едких спертых рыданиях. И им, как и всему населению Крысиного Скопища, пришлось. испробовать плодов изобретения мистера Перкинса, – ведь они были в первых рядах мятежников.

– Как хорошо, что мы наловили так много ядовитых змей! – были первые слова Чамана, когда отец и сын поздней ночью пришли в себя. – Я не принадлежал к справедливой партии серпа и молота и не знаю всех их законов, но я по-своему отомщу мистеру Перкинсу за его страшный яд.

Чаман-Лал чиркнул спичку, и в полутьме небывало зловеще-лихорадочно дрожали его огненные глаза.

– Отец, ты сам говорил, что легче справиться с виперой, чем с такой проклятой белой собакой, как этот Перкинс!

– А я справлюсь! – и спичка, извиваясь в воздухе, отлетела к порогу…

…Чаман-Лал, неожиданно даже для сына, переменил профессию: он нанялся к своему земляку Нару – богатому садоводу и разносил иностранцам бледно-палевые чайные розы, ярко-красочные ароматные орхидеи, лилейные туберозы, мохнатые хризантемы, нежные магнолии и самые причудливые диковинные цветы.

Заметная фигура высокого, сухого, коричневого Чамана-цветоноши примелькалась английским стрелкам, полисменам-сикхам, и его беспрепятственно пропускали во дворцы иностранцев.

Новая профессия Чамана не оттолкнула его от змей. Нередко, закончив трудовой день, он возвращался в свою подземную лачугу, расстилал циновочный ковер, вынимал из-за пазухи свистящую «волшебную» дудочку и принимался за свое любимое занятие. Заклинатель змей наигрывал на дудочке монотонные жалобные мелодии; змеи выползали из корзины, вытягивались на спирально свитых хвостах, извивались и точно плясали гибкими телами в такт мелодии…

Чаман близко общался только со змеями. Он еще больше замкнулся в себе и иногда по нескольку дней кряду не произносил ни одного слова даже с любимым сыном. В глазах его появился еще более яркий, словно металлический блеск; было жутко и неловко смотреть в эти большущие, горящие глаза.

Однажды Чаман-Лал вышел из лачуги в необычное время. Черный вечер, минуя сумерки, внезапно сменил день.

На фиолетовом тюрбане Чамана стояла огромная корзина, покрытая сверху цветами. Но лицу и напряженным рукам, вытянутым вверх – к корзине, наблюдательный человек мог бы заметить необычайную тяжесть для корзины с цветами.

Чаман уверенно прошел в английскую часть города.

Стража у ворот особняка мистера Перкинса – любителя и знатока экзотических орхидей – по обыкновению беспрепятственно пропустила завсегдатая, высокого цветоношу, в сад, окружающий мраморный особняк.

Отойдя в глубь подстриженного сада, Чаман вдруг ловким прыжком отскочил в боковую аллею и быстро-быстро проник в самый темный уголок сада. Здесь он бережно уложил свою цветочную ношу за розовыми кустами, под оградой.

Через несколько минут индиец снова спокойно проходил мимо стражи, стоявшей у ворот, но уже с пустыми руками.

Чаман обошел высокую ограду, свернул за угол и скрылся из поля зрения вооруженных привратников.

Вдруг он круто остановился, осмотрелся вокруг… Прыжок… и вмиг, словно юноша, Чаман легко перелетел через высокую отраду в сад мистера Перкинса.

Индиец пробрался к розовым кустам, прикорнул на корточках возле корзины с цветами и застыл в этой позе на несколько часов.

Только когда колокол ближайшей церкви св. Павла отсчитал полночь, Чаман встрепенулся, взвалил на плечо свою цветочную ношу и неслышной кошачьей походкой проскочил к особняку мистера Перкинса.

Цветоноша отлично изучил расположение комнат своего всегдашнего покупателя. Но нелегко было с большой тяжелой корзиной пробраться к боковому окну второго этажа, где находилась спальня полковника.

Все же ловкий Чаман вмиг раскрутил веревочный пояс змеелова, перекинул его через водосточный желоб и в минуту-другую он необычным путем в окно «доставлял» мистеру Перкинсу его излюбленные орхидеи.

Вместе с цветами из корзины в спальню спящего полковника посыпались какие-то гибкие, шуршащие предметы.

Сползая наземь, Чаман тщательно прикрыл окно, нарушив обычай мистера Перкинса спать с открытым настежь окном.

Мистер Перкинс передернулся, вздрогнул и проснулся от леденящей боли в правой руке…

Ему показалось, что он оглушен болью. Кружилась голова. Тошнило. По всему телу выступала липкая испарина.

Мистер Перкинс недовольно присел на край кровати, протянул привычно руку к штепселю, и пышная спальня полковника – в восточном стиле – осветилась матовым светом.

Но что это?.. Мистер Перкинс застыл в неподвижной позе. Глаза, налитые и расширенные ужасом, казалось, готовы были вывалиться из орбит и повиснуть на ниточках нервов.

С роскошного старинного итальянского зеркала, обрамленного оранжевым китайским шелком, свисала светло-шоколадная випера… Три ряда больших черных со светлыми концами колец ощетинились на ее спине.

Перкинс резко протянул руку к маленькому столику, чтобы схватить браунинг… и с нарастающим ужасом отдернул руку: на блестящем фоне красного лакированного столика извивались две зеленые древесные змеи.

– Пшшш-ш-ш!..

Перкинс резко дернул головой… С персидского узорчатого многоцветного ковра над кроватью, лавируя среди развешенного старинного оружия, спокойно сползала на подушки огромная оранжевая кобра. Отчетливые «очки» выделялись бархатистыми черными линиями.

Укушенный палец стал иссиня-серым… опухоль охватывала всю кисть…

Перкинс попытался крикнуть, но крик, точно осязательный липкий ком, прилип к воспаленному нёбу…

Только тут мистер Перкинс разглядел, что по всей спальне, в коврах, из фарфоровых ваз, в пышных орхидеях – по полу извиваются, ползают, шипят ядовитые гады.

В горле ссохлось. Мучила терпкая жажда… От глаз расходились перламутровые круги, и сквозь эти круги, словно в бреду, в самых неожиданных позах – извивающиеся танцующие гады.

Что-то холодное скользнуло по обнаженному плечу. И мистер Перкинс грузно грохнулся на толстый кашмирский ковер.

Кровь жгла и леденила тело…

Вместе с хрипом из тела, обвитого змеями, выходило сознание и жизнь.

– «Комбинешен…» – почему-то некстати последнее слово выступило и увязло в потухающем сознании.