КОРАБЛЬ Пьеса Перевод Н. Бронштейна

ПРОЛОГ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ПРОЛОГА

Марко Гратико.

Серджо Гратико.

Диакониса Эма.

Орсо Фаледро.

Четыре сына Орсо.

Базилиола, дочь Орсо.

Орио Дэдо, начальник вод.

Лучо Поло, лоцман.

Гауро, каменотес.

Надсмотрщик рабов.

Изопо, органный мастер.

Бэнно, мельник.

Симон д’Армарио, кормчий.

Агрикола, придверник.

Зосима, заклинатель.

Эузебио, чтец.

Саба, отрок.

Начальник галер.

Акколиты.

Скончавшийся епископ.

Хор Катехуменов.

Хор участников процессии.

Хор Наумахов.

Матросы.

Цеховые мастера.

Швеи.

Сторонники Гратиков.

Сторонники греков.

Народ.


Остров Венецианского залива. 552-й год от спасительного воплощения Сына Божия.


Сцена представляет людную площадь Аренго, рабочий центр, сердце нового города, воздвигаемого свободным народом-скитальцем, избежавшим огня и меча варваров и не подчиняющимся законам славной отчизны. Город построен на песчаных и илистых отмелях и сваях из лесных деревьев и обломков руин. С одной стороны возвышается незаконченная базилика, обращенная фасадом на восток, со своим внешним нартексом на шести колоннах, среди которых стоит множество гробниц. С другой стороны на фоне огненно-багрового неба чернеют балки и колеса мельницы, изгиб моста, крытые камышом кровли домов, навесы, укрепленные на сосновых столбах, огороды, почва которых покрыта слоем смолистого ила, остовы судов на открытых пристанях. В глубине, за густыми рядами лиственницы и ольхи, скрыта широкая бухта, откуда, из-за деревьев, поднимаются высокие кормы стоящих на якоре судов, виднеются большие разрисованные паруса и сплетающиеся сети снастей и рей; на верхней части высокого дерева укреплена сторожевая будка наподобие корабельного марса, в ней стоит на наблюдательном посту начальник вод. Он предостерегает от опасности лоцманов и подает сигналы фонарщикам. На самом краю отмели возвышается трибуна, внешний вид которой напоминает корабельный квартер-дек, трибуна устроена так, чтобы речи ораторов были слышны и на берегу, и на судах. Посредине аренго — кресло, грубо высеченное из каменной глыбы.


Везде кипит работа цеховых мастеров: вокруг базилики, вдоль густых рядов деревьев, под навесами, в открытых местах стоянки судов. Там и сям мелькают синие венетские кафтаны. Каменотес обтесывает каменную плиту еще неосвященного алтаря органный мастер прикрепляет к своим мехам ослиную кожу; мельник понукает своих рабов вертеть жернов; плотник распиливает на доски стволы вяза, ясеня и дуба; токарь выделывает из тополя формы для сосудов; парусники, канатчики, конопатчики, чесальщики шерсти, прядильщицы, швеи и всякого рода мастеровые трудятся надо льном, коноплей, паклей, шерстью, смолой, салом, дроком. Вот один корабль снимается с якоря и собирается отчаливать. Среди плеска волн слышатся крик начальника галер и громкие голоса сидящих на мачтах матросов.


Конец весны. Воды тающих горных снегов и разлившиеся ручьи неудержимо несутся к заливу, размывая его берега. Голоса людей, вынужденных насаждать здесь своими первобытными инструментами и орудиями новую жизнь, звучат мольбою и проклятием, не пробуждая эха среди этого непрерывного гула, в котором, кажется, смешиваются угрозы и ужасные знамения Стихии, Нужды и Смерти.


Голос начальника галер. Подымай якорь! Снимайся! Тащи канат! Держи шпиль! Эй! Тащи наверх! Отдай! Якорь прочь! Ворочай!

Матросы. Тащи! Подымай! Тащи! Подымай!

Мельник. Джорджо Магадизо отчаливает в Равенну. Он везет соль грекам.

Голос начальника галер. Ворочай! Вперед! Вперед! Поворачивай! Ставь паруса, с помощью Господа нашего Иисуса Христа и покровителя нашего святого Эрмагоры.

Матросы. Тащи! Подымай! Тащи! Подымай!

Мельник. Напирайте! Напирайте! Сильней мелите, рабы, чтобы получить к обеду ячменных отрубей, приправленных жирным маслом.

Лоцман Лучо Поло. Мастер Бэнно! Тебе повезло: едва только бешеный напор воды испортил колеса водяной мельницы, как ты успел приспособить эти ручные жернова. И плотины на солеварнях тоже размыты. Настанет нужда в муке и соли. А не мешало бы использовать и воду.

Голос начальника галер. На кран ката! Надевай! Найтов! Рустов на лапы и стержень!

Матросы. Наверх! Нажимай!

Мельник. Теперь ты, лоцман всех морей, сведущий в звездах, очутился на суше, а не среди водной стихии; нечего учить мельника и солевара.

Лоцман. Не ставь мельницы на песке, построй ее на барке.

Мельник. Разве это когда-либо видано?

Голос начальника галер. Распусти маработт! Отчаливай! Ставь паруса!

Начальник вод. Начальник галер, Джорджо Магадизо!

Мельник. Отвечай мне, старик.

Лоцман. В Риме, на Тибре, возле моста Валентиниана я видел эти сооружения на барках, воздвигнутые по приказу Велизария Византийского, когда Рим был осажден Витихом с готами. Я на судне Исавров вошел в порт, а в Остию прибыл Джованни Сангвинария, который привез из Калабрии запряженный быками обоз со съестными припасами и спас всю страну от голода.

Мельник. Как же все-таки они приводили в движение жернова?

Лоцман. Связали несколько барок канатами и установили на них жернова; между каменными быками моста была устроена запруда, так что колеса приводились в движение напором воды. Но осаждающие, желая помешать работе и испортить сооруженные мельницы, стали бросать в воду бревна и трупы убитых греков. Тогда Велизарий приказал всю реку загородить цепями, и у нас ни было недостатка в муке.

Мельник. Если Бог поможет мне, да и ты, лоцман, не откажешь мне в своей помощи, то я свои мельницы тоже перенесу на барки и установлю их в месте встречи прилива и отлива. Ну-ка, лентяи-рабы! Сильнее налетайте на шест жернова! Мелите во всю, чтобы завтра вечером Николай Белиньо нагрузил полные мешки для евнуха.

Голос начальника галер. Поставь кормовой и галерный паруса! Ворочай! Двигай с помощью Владычицы нашей Святой Марии!

Матросы. Ставь паруса! Подымай! Ставь! Подымай!

Каменотес. А где сейчас евнух императора?

Лоцман. Он отправился сухим путем, по совету Джованни Фаледро.

Каменотес. А сын Орсо, советник императора?

Лоцман. Он уже миновал Изонцо и плывет вдоль берега Анфоры к Тальяменто; быть может, он уже миновал Капруланскую рощу и Ливенцо и будет все время держаться берега, пока не достигнет Сермиды на По. У него много войска, но мало судов.

Мельник. Мы снабдим его судами и провиантом. Ну, сильнее на шест!

Органный мастер. Его зовут Нарсесом. Он — благочестивый человек. Послы говорят, будто он обещает выстроить на островах церкви и капеллы святым мученикам, а также и монастыри для святой жизни.

Мельник. А ты, мастер Изопо, сделаешь самые большие органы для «Аллилуйя».

Органный мастер. Oremus omnes in hac domo hodie.

Каменотес. Да хранит нас Бог от благочестия греков, проникнутых до мозга костей ересью.

Мельник. В обмен за эту заслугу мы получим торговые льготы и привилегии.

Лоцман. В лагунах вас будут защищать императорские гарнизоны.

Мельник. Наша безопасность — в священном имени Юстиниана.

Лоцман. Пусть этот добрый византийский каноник высасывает из вас последние соки и обдирает вас до костей.

Каменотес. Чтобы сделать плиту для нового алтаря, я с этой надгробной крыши счищаю имя какого-нибудь Декуриона. Так племя венетов попирает свою свободу!

Органный мастер. Мастер Гауро, в мире служи нашему Господу Иисусу Христу, Его кроткой Матери Марии и всем нашим святым, для которых ты построил такие прекрасные алтари!

Каменотес. Изопо, приладь к двум доскам ослиную кожу, а я займусь обтесыванием твердых каменных глыб для постройки башен и заострю резцом камни для метательных орудий.

Лоцман. Лучше бы заострить носы кораблей. Да постарайтесь, чтобы благочестивый евнух прошел мимо и не останавливался здесь. Довольно вас грабили. Еще дымятся пожарища городов могучей страны, и бич Божий со свистом переходит из рук в руки, оглашая руины. Вы еще не разыскали костей ваших мучеников и патриархов в кровавых курганах. Уже сто лет прошло с тех пор, как умер Аттила, а вы все еще стиснуты кольцом огня и меча. На горе укрепились франки, на равнине — готы, на маремме — греки. Пусть же ради Венетов Господь защитит своей дланью хоть море!

Мельник. Ах, лоцман, море в руках грабителей-славян!

Каменотес. Кроатские волки со всяким попутным ветром плывут сюда за добычей.

Лоцман. А вы снарядите суда, чтобы истребить их.

Мельник. Но ведь торговые суда не вооружены.

Лоцман. Снабдите их таранами и абордажем.

Органный мастер. Astringe pacis foedera, rex regum!

Голос начальника галер. Ставь паруса! Крест — на корму, Евангелие — на нос и образ св. Девы на мачту, дабы ветер дул в самую середину двух шкотов.

Матросы. Ставь паруса! Одерживай! Эй!

Начальник вод. Начальник Джорджо, тебе придется плыть устьем Альбензе. Остерегайся мелей Плеаги. Луна пурпурного цвета, и воды сильно бушуют. Иди под ветром.

Голос начальника галер. Вперед! Иди в бейдевинд!

Матросы. Святой Эрмагора!

Начальник вод. Все реки выходят из берегов и угрожают гибелью. На Альпах тают снега. Скоро равноденствие. Берегись, моряки! Солнце входит в созвездие Рака, и поверхность вод становится неустойчивой. Где было море, там будет суша, а вместо суши будет море. Такова воля Бога, Который Своей рукой направляет наши суда.


На высоких кормах, стоящих на якоре судов, из-за ольховой чащи показываются матросы.


Первый матрос. Орио Дэдо, разъясни невежественным фонарщикам их обязанности, ведь ты — начальник порта.

Второй. Если тебе известны новые мели, ты поставь на этих местах столбы.

Третий. И вдоль каналов поставь вехи, чтобы нам было виднее.

Четвертый. Для караульщиков порта вели поставить башенки на плотах.

Пятый. Сколько земли залито реками!

Кормчий Симон д’Армарио. Орио! Пиава и Ливенца залили все пастбища. Табунам лошадей нет спасения. У епископа пропали стада овец. В ущельях Сан-Зенонэ погибли монегарские быки. Роща Вольпего вся затоплена. На восточной стороне Порто Эрмело один берег повысился, а перед Тальяменто появился новый остров. Семь рек со всеми своими притоками, семь больших рек и двадцать малых вышли из берегов. Поверхность земли изменилась. И не знаешь теперь, где вода, где песок и где тина. Где обрести нам новую отчизну?


Внезапно слышится голос с высоты базилики.


Голос. На корабле!


Толпа, как будто пораженная неожиданным чудом, начинает волноваться, бросает работы и со страхом смотрит в ту сторону, откуда послышался повелительный голос.


Матросы и ремесленники.

— Кто это ответил?

— Вы слышали? Слышали?

— Голос из пространства! Кто это говорил?

— Голос чуда, голос с небес, из уст ангелов!

— Слышали?

— Это тот самый голос, который некогда услышал наш епископ, — тот самый, что привел народ к морю и указал скитальцам необитаемые острова.

Сторонники Гратиков.

— Орио Дэдо, ты тоже слышал?

— Ведь к тебе кормчий обращался с вопросом.

— Кто это ответил, Симон д’Армарио?

— Ты — наш избранник. Пусть Марко Гратико, которого мы поднимем на рулевой доске и провозгласим морским трибуном, сделает тебя кормчим большего корабля.

— Сними же эту доску с крюков и держи наготове, так как провозглашен будет сын Эмы.

— Мы посадим сына Эмы на кресло трибуна.

Мельник. Что ж, посадите на кресло еще мальчишку, грудного младенца!

Сторонники греков. Дайте молокососу власть судьи!

Каменотес. Нас ведет Тот, Кто смотрит вперед, а не назад. Мы возродились вновь. Наш Бог вновь окрестит нас в море. Он даст новому городу вместо колыбели корабль. Он дал нам знамение.

Матросы и ремесленники. Слушайте! Слушайте!


Из школы Катехуменов, позади базилики, доносится вечернее пение.


Хор Катехуменов.

Veni navigantium

         sidus

nautragantium

     portus,

Maris stella!

Мастера.

— Поют Катехумены.

— Неужели голос донесся и до них?

— Пусть идет гонец к епископу!

— Зовите его!

Лоцман. Молитесь, женщины, преклонив колени на парусе.

Швеи.

Ave, Матерь Божья,

Звезда морей златая,

Приснодева, Неба

сладкое Преддверье!

Лоцман. Молитесь, преклонив колени на парусе, но не выпускайте из рук ваших игл и ниток А затем начните шить, оставляя большой запас и кайму, и прочно обшейте кругом ликтрос. Ветер дует к востоку. Мастера.

— Пусть епископ даст нам совет!

— Позовите епископа!

— Он при смерти.

— Узнайте его мнение!

— Смерть уже витает над ним.

— Три дня тому назад он лишился речи.

— Он уже помазан святым муром.

— Гратики заперли его в епископии и никого не впускают туда.

— Пресвитер Серджо добивается мантии.

— Он хочет скрепить базилику кровью!

— Серджо — мантия, а Марко — власть судьи!

Начальник вод. В Белую гавань плывет полным ходом либурна.

Мастера.

— Трубите в букцину, чтобы собрался народ!

— Позовите диаконису, пусть и она придет!

— Пусть придет диакониса!

— Где она?

— В базилике.

— Никто не видел ее. Двери на запоре.

— Сверху раздался голос. Она не слышала его.

— Зовите ее! Стучите в двери!

— В ней пророческий дух.

— Она молится за сына, который должен вернуться с реликвиями.

— Если только не оставит своих костей в общем кургане.

— Кресло трибуна свободно, но тень диаконисы уже стережет его для сына.

Лоцман. Могуч Марко Гратико: он львиного племени, он смел и горяч на великое дело. Я утверждаю, что он вернется целым и невредимым со святыми мощами.

Сторонники Гратиков.

— Пусть он будет трибуном!

— Пусть сядет в кресло!

— Он не опозорит себя сношениями с греками, как Фаледры.

Мельник. Орсо Фаледро лишили зрения, и его четыре сына ослеплены вместе с ним, но жив еще Джованни, его первенец.

Сторонники Гратиков.

— Да постигнет его та же участь!

— Разве он не пошел в лагерь евнуха?

— Разве он не отправился с коварными замыслами в Салун, куда стянулись императорские войска?

— И взял с собою свою сестру Базилиолу на дурное дело.

— Оскопленный воин целомудрен. Он предоставил ее в распоряжение своих солдат.

Каменотес. Он продавал ее всякому солдату.

Мельник. Молчи, каменотес!

Каменотес. Когда ты понесешь свою муку в лагерь, то, наверное, увидишь Базилиолу вместе с блудницами на телегах, что со скрипом катятся за сбродом болгар, гуннов и аланнов.

Мельник. Смотри, каменотес, как бы не вернулся Джованни Фаледро и не вырвал тебе язык.

Каменотес. Венеты готовят ему ту же участь, какая постигла его отца и четырех братьев. Да сгинут все сторонники греков!

Мельник. Разве ты не знаешь, что Нарсес миновал Изонцо и идет через болота? А кто всегда показывает ему дорогу, как не Джованни? Он может легко отомстить, если пожелает.

Каменотес. Не посмеет.

Мельник. Живее, рабы! Ну-ка, сильнее нажимайте на шест!

Начальник вод. Либурна полным ходом плывет в нашу сторону. Передняя часть ее ярко освещена, и более двадцати весел на каждой стороне.

Матросы.

— Не судно ли пиратов?

— Не судно ли грабителей? Идет из Наренты!

— Нет, нет. Палатка на корме завешена пологом, а на дрейдвуде — икона. Быть может, это греческое посольство.

— Смотрите! Возле Доццы фонарщик подает сигнал.

— А фонарщик у Бедойи поджигает хворост.

— Это сигнал! Они заметили судно Марко Гратико.

— Орио, ты видишь судно?

— В Порто Пило! В Порто Пило идет судно! Спереди прикреплена ветка акации, а сзади — целая флотилия лодок.

Мастера.

— Аллилуйя! Все небо стало багровым.

— Аллилуйя! На небе пылает кровь мучеников.

— Закипела святая кровь на небе и в море.

— Христос царит.

— Per saecola alleluia.


Ослепленный трибун Орсо Фаледро появляется на ступенях моста. Его ведет отрок. Четыре сына, подвергнутые той же пытке, следуют по пятам отца.


Орсо Фаледро. Вопи без удержу во все свое собачье горло, безземельная чернь! Вой, пока глотки твоей еще не коснулся нож, который ты сама оттачиваешь на своем проклятом оселке! Возноси к Богу твой ликующий вой, чтобы заключить сделку со смертью! (Шум внезапно стихает. Молчание.) Не кричите больше?.. Никто больше не славит Христа?.. Как внезапно вы онемели!.. Мое лицо заставило вас умолкнуть?.. Не наступила ли ночь?.. А, это мрак моих глазниц давит вас. Чувствуете, как он тяжел? Отрок, веди меня за руку, чтобы я не натолкнулся на какой-нибудь труп. Когда они воздают хвалу Богу мира, это значит, что они обагрили свои кафтаны кровью.


Сходит со ступеней. Его осторожно ведет отрок. Сыновья следуют за ним тесной группой, прижавшись друг к другу.


Кто предо мной?.. Кто позади?.. Сожаление?.. Ужас?.. И тогда молчание не было более зловещим… — помните, палачи мои? — дикое дыхание ваше не задерживалось за вашими зубами с большей жестокостью и тогда, когда вы терзали мое тело, захватив его щипцами между челюстями и затылком, когда вы стали вырывать у меня веки, выдавливать мои глаза, словно сочную виноградную кисть, когда ослепитель коснулся раскаленной медью обнаженных и изуродованных глазниц… Вы слышали, как зашипела осушаемая влага на моем уже ослепленном челе?.. Вы помните об этом?.. И четыре раза, четыре раза в глубокой вечности — это не будет забыто: ты вспомнишь об этом, Христос! — мне казалось, что душа моя превращалась в жидкость, подобную капле воды, и вливалась в зрачки моих четырех сыновей, более живых во мне, чем моя скорбь, более близких мне, чем шум крови в моем мозге, кипящем под убийственной раскаленной медью… О, Димитрий, о, Теодато, и ты, Витторе, где вы?.. Я дал вам мускулистые руки и непокорную шею. Где ты, Марино? О, прекрасная ветвь без цветов! Ближе, еще ближе подойди, чтобы я коснулся тебя… Все — без надежды… Видите ли вы их, люди, живущие среди песков и тины?.. Пусть поглотит вас песок! Пусть погребет вас грязная тина!.. Слышите, слышите шум великих вод? Против вас ополчился Тот, Кто повелевает морем и реками, Кто превратит населенную землю в безлюдные солончаки, в вечную пустыню. Не для того ли, чтобы не слышать Его голоса, вы подняли крик?


Открываются двери священного атриума, и на пороге появляется диакониса Эма в своей строгой тунике и мантии, она опирается на длинное древко монограммического креста.


Диакониса. Долго ли ты будешь еще кричать, Орсо Фаледро? Долго ли?

Орсо Фаледро. Кто теперь лает на слепого? Я знаю этот голос, который швыряет в меня словами, чтобы забросать меня ими как каменьями. Я хорошо знаю его. Это — вдова Стефано Гратико, которая обручилась с Христом, чтобы сойтись со своими сыновьями в храме Господнем.

Диакониса. Замолчи, слепой! Ты совершаешь кощунство, позоря священную особу. Твоим карателям не следовало оставлять тебе язык, после того как они отрезали его у твоих щенят, ты способен вывести из себя самого кроткого и сострадательного. Они хотели бросить тебя в Темную Яму и оставить тебя в этой темнице, в гнилой воде, доходящей до пояса, чтобы ты вымок в ней как конопля, пока не коснулась бы тебя рука смерти. Но я избавила тебя от этой пытки. А ты теперь у самых священных дверей осыпаешь меня бранью.

Орсо Фаледро. Слышали ли вы, дети мои, какой благодетельницей она была для нас? Я должен пасть перед ней ниц и умолять ее, чтобы она своей священной пятой наступила мне на шею.

Диакониса. Тот, Кто выше меня, придавит пятой твой затылок и не даст тебе более подняться. Горе тому, кто упал и остается поверженным в прах.

Орсо Фаледро. Люди, стоящие вокруг, видите ли вы ее? Не из бронзы ли ее лицо? Не подобна ли грудь ее каменной стене? Смотрите, разве та, что стоит на пороге, не уподобилась дверным косякам?

Диакониса. Да, я тверда и непреклонна, я бодрствую и не двигаюсь с места и я знаю, что Господь — за меня.

Орсо Фаледро. Он за тебя и на путях насилий? Он за тебя в твоих лживых видениях? Ты знаешь, что мне суждено было перенести; ты знаешь, как я вернул то, чего не похищал. И хочешь, чтобы я молчал. Но если я умолкну, то будут вопить деревья этой рощи, и врытые в землю бревна будут свидетельствовать против тебя.

Диакониса. Слушайте его! Тот, кто окутан позором, говорит, что он чист и невинен. Тот, кто наводнил острова грабежом и обманом, прикидывается угнетенным. Слушайте же его!

Орсо Фаледро. Вас подстрекает эта ведьма.

Каменотес. Берегись, нечестивец! Она у священных дверей, и в руках у нее крест.

Орсо Фаледро. Крест в ее руках, словно острое жало.

Сторонники Гратиков.

— Берегись, Фаледро! И береги свое отродье! Ни от кого не будет пощады.

— Руки твои запятнаны вымогательством, а пальцы грабежом.

— Ты был поставлен над нами не как трибун, а как комиссар-притеснитель, чтобы выжать наши жилы и мозг.

— Каждый день ты покушался на что-нибудь чужое.

— Ты захватил себе Кампальто, Тессару, Сан-Микеле-дель-Кварто в долине Силе, долину Рибуги.

— По всему берегу Ливенцы и в Пинето хозяйничают твои рабы и вольноотпущенники.

— Ты стал хозяином всех болот до самой Пиавы.

— Для своих собственных нужд ты истребил чужие леса и ввел налоги на солеварни и огороды.

— А хищнический захват куньего меха?

— А десятину на срубленные деревья, лен и испанский дрок?

— И еще, и еще многое другое. Ты покушался на свободу островов.

— Ты обещал подкупившим тебя грекам сделать нас их подданными.

— Ты не прочь был торговать даже людьми и от супруга Истрионессы получить звание ипата над нами.

— В наказанье же за все это ты, по византийскому обычаю, лишен был зрения.

— И теперь ты снова посылаешь гонцов к грекам, чтобы они взяли тебя на свое судно и отвезли в Пропонтиду.

— Ты можешь продать себя в рабы на мельницу: ведь тебе не нужна повязка на глаза.

— Продай себя маслоделу и сбивай молоко в кадке.

— Сделайся монахом секты «Бессонных» и проповедуй ересь.

Орсо Фаледро. О, мой Димитрий, я чувствую, что ты едва сдерживаешься и дрожишь, как тетива натянутого лука. Не вспоминается ли тебе, когда ты слышишь во мраке завывания этой своры псов, как ты охотился вдоль побережья Капрулы? Знай же, что один из Фаледров, самый старший, на том же самом берегу затевает теперь иную охоту, и что черный конь, на котором он скачет, носит имя Мести. Око за око!

Сторонники Гратиков.

— Ты грозишь нам расправой?

— Греки лишены возможности воевать на островах.

— У евнуха нет кораблей.

— Эма, Эма, ты слышала голос?

— Во время прилива лоцману был дан ответ с вышины небес.

Орсо Фаледро. Ты подделываешь чудеса, личина неба, лжепророчица!

Каменотес. С высоты небес был ответ Симону д’Армарио. Ты слышала?

Хор Катехуменов.

Славься, ясная звезда моря, Мария,

Божественно рожденная

Для просветления народов…

Дева, украшение мира.

Лоцман Лучо Поло. Отчизна — на корабле!

Матросы.

— На корабле!

— Эма, сын твой Марко плывет через Порто Пило.

— Орио Дэдо увидел судно.

Орсо Фаледро. Орио Дэдо! (Охваченный внезапной тревогой, слепой громким голосом зовет человека из сторожевой будки) К морю обрати меня, Саба, к наблюдательному посту.

Мастера.

— Эма, плита для алтаря готова.

— Каменотес отполировал ее.

— Мы несем ее к тебе, чтобы ты окропила ее.

— А также и четыре колонки и гробницу для святых мощей. (Более ревностные поднимают на руках плиту, колонки и гробницу.)

— На подмогу! На помощь! Дай нам твоих рабов, Бэнно. Помогите же!

Орсо Фаледро. Орио Дэдо! Мастер Дэдо, выслушай меня! Разве не ты на наблюдательном посту? Молю тебя именем истинного Бога, скажи мне, видел ли ты, что с восточной стороны показалась либурна? Сегодня третий день, и она уже должна показаться. Разве теперь не вечер? Орио, видишь ее?

Начальник вод. Да, она вошла в Белую гавань; гребет в нашу сторону. Сейчас причалит. Уже слышны удары весел.

Орсо Фаледро. Не издеваешься ли ты над слепым, Орио Дэдо?

Начальник вод. Если ты еще не оглох, то должен слышать крики надсмотрщика рабов. Двадцать четыре весла с каждой стороны, и гребут изо всех сил.

Сторонники Гратиков.

— Кто едет?

— Кого ты ждешь?

— Он подкупил сторожа порта, чтобы тот пропустил судно.

— Нужно помешать причалить судну чужеземцев!

— Говори! Говори! Кто в либурне?

— Кого ты ждешь?

— Быть может, Джованни?

— С вооруженным отрядом?

— Говори! Признавайся!

Орсо Фаледро. Нет, это не Джованни.

Сторонники Гратиков.

— Лжешь! Признавайся!

— Не с эпирскими ли воинами?

— Горе ему! Горе тебе!

— Будет бой!

— Острова станут пурпурными.

— Кровавый вечер.

— Вот их настигает Гратико. Его судно мчится полным ходом.

— Дэдо, дай сигнал «на помощь»!

— На абордаж! На абордаж, Гратико!

Орсо Фаледро. Нет, нет, это не Джованни. Это моя дочь Базилиола. Едет моя дочь, Базилиола — душа души моей, чье имя — Базилиола! Ах, люди, не вопите так! Дети, вот едет сестра к вам, возвращается ваша любимая сестра, и вы не увидите ее… Покройте же, покройте лица ваши краем одежды, чтобы она не испугалась, внезапно увидев вас… Слышен крик надсмотрщика рабов, слышны удары весел… Орио, ведь ты сказал это, правда?.. Безумцы, перестаньте вопить! Хоть на миг сдержите гнев, чтобы среди тишины, прерывающей град насмешек, я мог слышать, как по морю спешит ко мне та, которой больше не увидят мои глаза!


Среди водворившейся тишины слышится в раскаленном воздухе хриплый крик, сопровождающий удары весел. Четыре брата прикрывают головы и, прислонившись к креслу трибуна, остаются недвижимы. Матросы и мастера несколько мгновений молча прислушиваются. Старый лоцман, взойдя на деревянный помост, смотрит, как причаливает судно. Его мрачный, предостерегающий голос заглушает голоса более отдаленных приказаний.


Лоцман. На море сирена!

Голос начальника галер. Киль! Лево киль!

Голос надсмотрщика рабов. Одерживай!

Лоцман. На море сирена! Корабль может погибнуть!

Голос начальника галер. Ближе!

Голос надсмотрщика рабов. Вниз! Копай!

Лоцман. Берегитесь, моряки!


Несколько человек вскакивают на трибуну, цепляются друг за друга, вытягиваются, чтобы лучше видеть.


Орсо Фаледро. Саба, Саба, возьми меня за руку. Идем, идем. Уже приехала?.. Дети, где вы?

Матросы.

— Сейчас причалит. Смотри, смотри! Сходит с квартер-дека с рабынями.

— Правда, это Фаледра.

— Превосходная гребля, так и режут воду, быстроходное судно.

— Заново осмоленное.

— Как несется! Мастера эти славяне строить узкие суда.

— Недурно построено: и быстроходно и устойчиво.

— Весла с двойными уключинами, лопасть длинная, почти в двадцать римских локтей.

— Это Фаледра. Смотри, смотри!

Голос Орсо. Базилиола!

Сторонники Гратиков.

— Столкните в море эту византиянку!

— Долой гречанку!

Матросы.

— Как она прекрасна! Как прекрасна! И движения ее быстры, как ее судно.

— Скользит по палубе.

— Стала еще прекраснее.

— Она в диадеме.

— Нет, это алеет лента из золотистого пурпура.

— Ее волосы словно пламя.

— Сирена! Сирена!

— Лоцман, на острове сирена. Смотри!

Органный мастер. Вы снова стали язычниками?

Голос Орсо. Базилиола!

Матросы.

— Смотри, сколько корзин!

— Рабы несут ящики и ларцы.

— Жирная добыча из салунского лагеря!

Начальник пристани. Судно Гратиков со всей флотилией барок вошло в канал Фаннио; плывет сюда.

Мастера.

— Слушайте, слушайте звуки букцин!

— Слушайте, слушайте гимны!


Среди шума причаливающего судна слышно победное пение хора.


Хор Наумахов.

Ave, Матерь Божья,

Звезда морей златая,

Приснодева, Неба

Сладкое Преддерье.

Мастера.

— Помогите же, помогите! Нужно нести алтарь!

— Сейчас придут со святыми мощами, а куда нам положить их?

— Слушайте, слушайте победный гимн!

— Э-э-эх! Ну, и тяжелая гробница. Помогите же, помогите!

— Где же диакониса?

— Акколиты, зажгите лампады и свечи!

— Где святая вдова?

— Она вернулась в епископию к умирающему епископу.

— Заклинатель Зосима, неужели он в агонии?

Заклинатель. Наш Господь не пошлет ему смерти до тех пор, пока он не примет реликвий и не освятит нового алтаря. Клирики облачают его и несут на носилках. Laus trino Domino semper et uno.

Мастера.

— Заклинатель, готов ли у тебя цемент со святой водой, чтобы закрепить плиту?

— Придверник, открой также и другую половинку дверей, чтобы могла пройти гробница.

— Мастер Изопо, закончил ли ты свою работу? Можешь ли извлекать из органа звуки?

— Эй! Ну-ка, понесем мехи! Сделай так, чтобы и без отделки из них можно было извлекать звуки.

Органный мастер. И во веки веков, славься Тебе, Христе.

Сторонники Гратиков.

— Акколиты, зажгите тысячи свечей!

— А вы, Фаледры, освободите кресло, ведь это не обломки, за которые цепляются потерпевшие кораблекрушение.

— Что вы, окаменели? Не превратились ли вы в надгробные статуи? Ступайте отсюда вон!


Слышен крик Базилиолы. Четыре брата, закрывшие себе лица, содрогаются и в отчаянии сжимают руки. Шум прекращается. В раскаленном воздухе все ближе и ближе слышится хвалебная песнь.


Хор Наумахов.

Tu mons justitiae

Turris fortitudinis.

Alleluia

Голос Базилиолы. Марино! Теодато! Где вы?.. Димитрий! Витторе! Братья мои!..


Из-за угла базилики, между стеной портика и палисадом, появляется молодая женщина, ведя за руку своего отца. Озирается вокруг с тревожной нерешительностью. Выпускает руку отца. Смертельно бледнеет от ужаса. Зловещая тишина, после которой сила ее воли перевешивает ужас.


Базилиола. Люди, отвечайте мне… Я вернулась из-за моря… Люди, строящие дом Божий, отвечайте мне! Кто те, печальные, с закрытыми лицами? Кто эти тени без взгляда и голоса возле того места, где восседает морской трибун, чтобы чинить суд?.. Отвечайте мне. Это сыновья Орсо Фаледро, мои братья?..

Каменотес. Это сыновья подвергшегося каре, твои братья, и ты знаешь это.


Женщина быстро поворачивается.


Базилиола. Ты, произнесший эти слова, — Гауро, каменотес. Я знаю, кто ты. Я помню тебя. Ты говоришь побледневшими губами. Жизнь как будто убегает от тебя, когда я смотрю на тебя. Почему, люди, меня всю пожирают ваши дикие взоры? Всю, от головы до пят… Ваши дыхания обжигают меня… Не готовитесь ли вы к бою?.. Но руки не сжимают эфесов. У вас нет мечей. Не собираетесь ли вы сражаться топорами? Что за страшная сила вдруг вселилась в вас?

Нет, не говорите так тихо, что я не слышу бранных слов… Кричите свою брань… Изрыгайте хулу… Я согнусь под тяжестью унижений… Сделайте меня рабыней… Дайте мне буковую лейку, чтобы я целые дни выливала воду из стоков ваших кораблей. Дайте мне дрок, чтобы взять тетиву для кривых луков. Женщины, принесите прялку, чтобы вить веревки, иглу, чтобы сшивать полотнища — дайте все это мне, Фаледре.

Орсо Фаледро. Дочь моя, где витает твоя душа? Каким голосом ты говоришь? Его не узнает твой отец.

Швеи.

— Она безумна.

— Помешалась.

— Заговаривается.

— Говорит, словно в бреду.

Орсо Фаледро. Базилиола!

Базилиола. Не бойся, отец, если услышишь, как бушуют огненные вихри. Из-за моря я принесла с собой безумие, еще невиданное на водах.

Органный мастер. Женщины, сжальтесь над нею, уведите ее куда-нибудь отсюда.

Базилиола. Сжальтесь?.. Вы хотите плакать над той, которая не плачет?.. Скажи, отец, этой черни, что источник слез высох навеки в нашей мощи. То отверстие, где проходит якорная цепь, менее сухо, чем мои глаза… И я буду смотреть на потухшие лица, не моргнув глазом, своими обнаженными руками я подниму края одежд, скрывающие это немое мясо. Я увижу, как четыре раза отразится в этом ужасе мое собственное лицо.

Орсо Фаледро. Ах, нет, Базилиола!


Четыре брата выходят из немой неподвижности, каждый из них с выражением стыда и печали еще ниже надвигает край одежды и крепче прижимает его к лицу. Базилиола внезапно утрачивает свое лихорадочное возбуждение. Порыв ее гнева падает, с внезапной нежностью она обращается к братьям. Кажется, будто лицо ее смягчается, голос становится робким и тихим.


Базилиола. Ах, не дрожите так, не бойтесь!.. Это я, это ваша Базилиола. Не отступайте от меня в таком ужасе… Я не прикоснусь к вам, если вы не хотите, чтобы я дотронулась до вас. Как бледны ваши руки, дорогие братья! Раньше я мало смотрела на них, ведь я не знала, что они могут так говорить со мною на расстоянии. Крик отчаяния не так пронзает сердце, как молчание хотя бы одной жилки этих рук, куда перешла разбитая душа, над которой веки оказались сомкнутыми, но не сном, смягчающим горе, и не исцеляющей смертью.


Один из несчастных, подобно человеку, лишающемуся чувств, опускает руки и склоняет покрытую голову.


Марино!


Бросается к нему и сжимает его в своих объятиях.


Да, это ты, это ты… Я ощущаю тебя по твоей нежней душе, которая сгибается под тяжестью слез. Это ты, Марино, ты, младший брат, наша любовь, самый прекрасный, самый прямой, который был окрещен именем могучего моря и вместо кормилицы имел владычицу всех событий — Фортуну, пришедшую наградить твоего отца. Безжизненный, как твоя одежда, слабее былинки, — иди ко мне, в мои объятья! Ах, дай мне взглянуть на тебя… Нет, нет, не так!.. Нет, не скрежещи зубами… Ах, не умирай!..


Колени юноши подгибаются, он почти припадает к земле, запрокинув голову. Сестра судорожным движением руки открывает его бледное изуродованное лицо. Наклонившись над истерзанным, она несколько мгновений пристально смотрит на него.


Хор Наумахов.

Regi regum

decantet fidelis chorus.

Alleluia

Начальник вод. Иди фордевинд на восток! Фионко, крикни Гратико, чтобы он причаливал к Баицце, пусть остерегается прилива. На восток! Фордевинд!.. Фордевинд! Прилив особенно бурный между Чентрагой и Морго. Брадила занесена песком.

Голос начальника галер.

— Парус на гитовы! Убери кормовой парус! Внизу мель!

— Парус прочь! Убирай! Сворачивай! Спускай! Стопор к канату!

Сторонники Гратиков.

— К берегу! К берегу! Причаливает Марко Гратико! Причаливает к Баицце!

— К Баицце!


Базилиола снова закрывает лицо ослепленного, который приседает к земле. Она поднимается, оставаясь среди криков на несколько мгновений словно в оцепенении. Потом вдруг приходит в себя, собирается с духом и становится лицом к лицу со своей судьбой.


— Дорогу! Дорогу! Пусть освободят кресло! Фаледра, пора, пора!

— Едет победитель! Причаливает Марко Гратико! Он добыл нам святые мощи.

— Слава! Зажигайте смоляные костры! Зажигаете сосновые факелы!

— Базилиола, возьми с собой своих родных и веди их к себе домой. Так будет лучше, так лучше!

— Удались! Скрой побежденных! Схорони мертвых.

— Дорогу! Дорогу! Едет новый избранник!

— Трибуном моря будет провозглашен Марко Гратико.

— Зажигаете факелы! Аллилуйя!

— На небе сияет кровь мучеников. Слава!

— Зажигаете смоляные костры!

— Фаледра, уходи же, уходи!

Базилиола. Нет, нет, люди! Я не буду скрывать побежденных и не стану хоронить мертвых. Люди, если идет победитель, если Господь наш увенчал его, то да будет воля Его! Если резня, пытки и казни и беспощадный бой нужны спасенному народу, то я готова воздавать хвалу вечному среди потоков крови. Да будет так, как Он судил! Если ему угодно унизить нас, то мы украсим триумфальное шествие нового избранника. Пусть пройдет он через наш позор!.. Плотники, канатчики, конопатчики, торговцы солью, вы еще слишком грубы и недостаточно украсили кресло избранника… Каменотес, это четырехугольное сиденье грубо обтесано. Для победителя нужно разукрасить его. И я украшу его четырьмя статуями у ножек… Теодато, Димитрий, Витторе, — к земле, к земле! Сядьте на корточки как ваш младший брат. Сядьте на корточки у четырех углов, вы, отпрыски римской Аквилеи, согните спины, обнимите колени руками, уткнитесь подбородками в колени и будьте неподвижны как скала, чтобы придать великолепие креслу Марко Гратико.


Шепотом уговаривает братьев исполнить все это.


Орсо Фаледро. Базилиола, дочь моя, где ты? Куда идешь? Я потерял тебя. Ты единственный светоч в моей тьме. Куда тащишь ты своих братьев?

Базилиола. Не бойся, отец. Из-за моря я принесла с собой безумие, еще не виданное на водах.

Орсо Фаледро. Я потерял тебя.


В дверях атриума снова появляется диакониса, опираясь на свой длинный жезл.


Мастера.

— Диакониса!

— Эма, смотри: из-за моря вернулась дочь Орсо, она, видимо, не в своем уме. Что нам делать с нею?

— Эма, она безумна.

— Святая вдова, произнеси заклятие над одержимой демоном.

— Она безумна, безумна.

Каменотес. Нет, не безумна.

Базилиола. Я унижаюсь, святая вдова.

Каменотес. Нет, она не безумна. Когда она говорит, вы умолкаете, а когда она молчит, вы следите за каждым ее движением. Как мудро было предостережение лоцмана. Диакониса, наблюдай за нею.

Базилиола. Я унижаюсь, святая вдова. Из твоих непорочных уст хочу услышать я суд Бога, Который отдалился от нас из-за нашей неправедной жизни. (Склонившись, говорит тихо, со странной покорностью.) Ты столп базилики, лампада, подвешенная к своду, завеса, протянутая между колоннами. О, блаженная Эма, невеста Христова, радуйся!

Диакониса. Дочь слепца, уста твои нежны, как твое имя, хвала твоя — неведомый мне опьяняющий напиток. Но кто же научил тебя словам священных гимнов? Не духовенство ли Герулов, Гепидов и Сарматов? Не Лонгобард ли с бритым затылком учил тебя им ради своего пострижения? Отвечай, благочестивая Базилиола. Не болгарин ли, для которого елеем служил бараний жир?


Фаледра выпрямляется со змеиной гибкостью. Глаза ее сверкают. Но она сдерживает бешенство и снова произносит унизительные слова.


Базилиола. Митрополит Салунский, кроткая вдова, корень справедливости.

Диакониса. Знаю: тот, кто устраивает пышные пиры и, как отец Авраам, приглашает к столу ангелов.

Базилиола. Мать непорочная, о, мед без воска, выслушай: я возложу на алтарь заветную склянку с изображением святого Марка, молящегося среди верблюдов; склянку, полную масла, что горит над его гробницей на берегу египетском. Слышали ли вы, люди?

Диакониса. Ты его подделала.

Базилиола. Вот она, во имя Господне.

Мастера. Покажи ее! Покажи ее!

Базилиола. Я приношу ее в дар алтарю.

Мастера.

— Pax tibi, Marce!

— Муро святого евангелиста из Аквилеи!..

— Молитесь! Молитесь!

— Те rogamus, miles Christi praecelse.

— Вернись на острова твоего народа, вернись из Александрии, святой Марк!

— Те rogamus… Те laudamus.

— Аллилуйя.

— Боже, отпусти грехи Фаледре!

— Позволь ей пройти, вдова.

— Если она не умерла, прикоснувшись к миру, значит, она чиста.

— Эма, позволь ей пройти со своим вечным даром.

— Иди, Базилиола!

Базилиола. Слушайте, люди! Я приношу вам в дар серебряный лист, чтобы покрыть им крышу скинии. Ита, Чириака, принесите самый тяжелый сундук! Иди сюда, отец, иди и сложи свой гнев и горе перед Богом, который принизил нас, чтобы возвысить над нами праведных.

Матросы.

— Идут! Идут!

— Причалили пресвитер Серджо и Марко Гратико.

— Идут со святыми мощами.

— Зажигайте смоляные костры! Зажигайте факелы!

— Идут сюда с народом.

— Огромное количество судов покрывает поверхность вод до самой Бедойи.

Хор Катехуменов.

In deum exultet jubilando

caro et cor nostrum.

O, Christe, splendor patris,

eleison.

Хор участников процессии.

Hi sunt candelabra

ante Deum lucentia

hi sal terrae,

hi lux mundi.

Alleluia.

Хор Наумахов.

О salus navigantium

virgo semper Maria,

stella Maris praelucida,

tibi laus et gloria


Из храма, с берега и с моря раздается пение трех хоров; пение разливается по воздуху, заглушая шум стихии и людей. Сторонники Гратиков толпятся под портиком, заполняя атриум. Раздаются отдельные возгласы.


Сторонники Гратиков.

— Пусть выйдет на порог епископ!

— Он скончался.

— Нет! Нет! Еще дышит.

— Не движется в своем кресле.

— Жив, жив.

— Акколиты, несите его к порогу.

— Без сознания и не говорит больше.

— Лицо восковое. Как неподвижны взоры!

— Страшные глаза, они видят вечность.

— Видят судьбу Гратиков.

Придверник. Молчание! Gloria et laus Trino Domino et Uno semper. Amen.


Придверник закрывает двери. От берега движется процессия со святыми мощами. Пресвитер Серджо, в доспехах под плащом, с покрытой капюшоном головой и защищенной металлическим панцирем шее, несет в руках серебряный ковчег. Рядом с ним три начальника галер в больших кожаных капюшонах несут ковчеги меньшей величины. Марко Гратико идет один; на груди у него кольчуга, сбоку — нож, в руке — длинный абордажный крюк, на голове — маленький шлем с гребнями и складками, похожими на плавники дельфина. За ним следует группа рабов, которые тащат на канатах четыре коринфских колонны. Дальше — сторонники Гратиков: моряки, пастухи, укротители коней, лесничие, охотники на волков, с баграми, крюками, садовыми ножами, рогатинами, топорами, копьями, плетьми, пращами. Народ размахивает сосновыми факелами и поет песнь славы; ему отвечают невидимые хоры Катехуменов и Наумахов; первый — из епископии, второй — с судов, сгруппировавшихся за деревьями. Три торжественных хора оглашают бухту среди шума и рокота весенних потоков. Последние сумеречные лучи озаряют легионы херувимов и множество эмблем, которыми разрисованы паруса, на пурпурном небе. Когда несущие ковчеги останавливаются перед закрытыми дверями, народ прекращает пение гимнов. Из сосудов с угольями поднимается смолистый дым. Марко Гратико выступает вперед и трижды стучит в двери вместо своего брата, несущего тяжелый серебряный ковчег.


Пресвитер Серджо. Поднимите врата, верхи ваши, и поднимитесь двери вечности, и воидет Царь Соломон! Кто сей Царь славы?


Торжественно-религиозная тишина. Все время слышится хор Катехуменов и моряков. Более ревностные приверженцы Гратиков занимают портик и толпятся среди гробниц.


Народ.

— Ответа нет!

— Никто не открывает дверей.

— Епископ не ответил.

— Он умер.

— Открой, придверник!

— Он жив, он жив!

— Откройте!

Пресвитер Серджо. Поднимите врата.


Двери раскрываются, и на пороге в дыму фимиама показывается бледное тело епископа, облаченное в священные одежды; его несут и поддерживают акколиты. Высокая фигура диаконисы и длинный крест видны позади желтого как воск лица пастыря.


Народ.

— Епископ! Он стоит! Он жив!

— Не отвечает.

— Говори! Говори!

— Назначь преемника!

— Слушайте! Слушайте!

Марко Гратико. О, пастырь людей! Если ты еще жив, отправляйся в путь. Иди через Кону, Дубу и Стробил, чтобы увидеть там кровь, чтобы увидеть там трупы. Города — в прахе, крепости — в развалинах; наши владения стали оплотами варваров; наши алтари раскрошены как глыбы извести. Враги захватили Опитерджио, завладели также Альтино и полонили славную Аквилею. О, пастырь народа, мы отправились отыскивать среди развалин священные останки. Но прежде чем добраться до развалин, мы вступили в бой. Букцины на кормах дали сигнал к битве. Мы взяли неприятельские суда на абордаж баграми и крюками и стали сражаться; море наше обагрилось кровью этих грабителей. Если ты еще жив, отправляйся через Кону, Дубу и Стробил и увидишь все. Мы сошли на берег, и было решено, что придется сражаться также и на суше. И вот этот человек, мой брат Серджо, вышел вперед с Телом Христовым. Он шел впереди других, так что каждый видел его. И он был виден всем. И вместо того, чтобы приобщиться Святой Тайне, все нагнулись, взяли по горсти родной земли и во имя Христа прикоснулись к ней губами. Слышишь меня, пастырь народа? И мы победили. Отправляйся туда, чтобы видеть там тела убитых. В течение трех дней мы производили тщательные раскопки среди пыли, пепла и развилин; три дня мы искали и лишь на третий день нашли тела наших покровителей. Мы захватили с собой также колонны для Скинии, кроме того, мы нагрузили корабли большим количеством гробниц для наших покойников, которым мы не могли вырыть сухих могил в отчизне, залитой водой. И вот этот человек, мой брат Серджо, несет в руках ковчег. На правой руке у него недостает большего пальца — его отсек вражеский удар. У него недостает большего пальца как у смиренного святого Марка, как будто этим знаком евангелист хотел уподобить его себе. Ты видишь этот знак, пастырь народов, говори же.

Сторонники Гратиков.

— Говори! Говори!

— Назначь себе преемника!

— Прежде чем вознестись к Богу, произнеся имя преемника.

— Нет, он умер.

— Говори, передав мантию достойному ее.

— Имя! Имя!


Группы людей из различных партий тянутся к трупу, желая услышать имя. Заклинатель наклоняет ухо к бездыханным устам.


Заклинатель. Серджо!.. Он назвал имя Серджо и скончался.

Сторонники Гратиков. Мантия — Серджо Гратико!

Враждебный голос. Ложь! Он уже был мертв.

Сторонники Гратиков. Мантия — Серджо!

Заклинатель. Он сказал. Клянусь в том.

Голос. Ты клятвопреступник!

Марко Гратико. Пусть народ рассудит!

Народ. Мантия — Серджо! Мантия — Серджо. Гратико!

Голос. Он не может быть рукоположен. У него нет большего пальца. Он не может преломлять священный хлеб.

Заклинатель. Так хочет святой Марк.

Придверник. Ведь апостол Петр рукоположил Евангелиста.

Голос. Анафема тебе! Пусть первосвященник предаст тебя анафеме. Тело епископа осквернено. Все это затеяла диакониса ради своего сына.

Каменотес. Кто это кричит? Кто кричит? Не сторонник ли Фаледров? Долой его! Долой греков!


Группа гратиканцев бросается по направлению к враждебному голосу и производит беспорядок.


Народ.

— Мантия — Серджо! Да будет он избран!

— Судьей пусть будет Марко Гратико!

— К алтарю! Несите к алтарю останки!

Чтец. Кто сей Царь славы?

Пресвитер Серджо. Червь, а не человек.

Хор участников процессии. Ingredimini in domum Domini.


Серджо и его волнующиеся сторонники входят в базилику. Марко Гратико подхватывает восторженная толпа и теснит его к трибуне.


Народ.

— Марко, ты трибун! Будь трибуном! Ведь ты руководил боем.

— Ты добыл нам останки покровителей.

— Господь направил тебя на подвиг…

— Твоя мощь засияла для нас ярким блеском.

— Построй великий корабль!

— Воздвигни нам стены среди моря.

— Был слышен голос с небес.

— Господь сподобил тебя!

— Господь отметил тебя, когда ты был еще в чреве матери.

— Вы, живущие над великими водами, возьмите этого человека, что среди нас, и поднимите его на трибуну.

— Будь трибуном, трибуном моря!

— К трибуне! К трибуне!

— Все суда в сборе. Собрался весь Аренго.

— Аренго — на суше и на воде.

— Говори ко всему морю!

— Дуйте в букцины! Дайте сигнал молчания!

— Пусть говорит! Пусть говорит!


Резкий звук морских труб водворяет тишину.


— Слушайте!

Марко Гратико. О, люди новой отчизны! Не меня слушайте, не меня, который служить Богу парусом, веслом, багром и крюком, который по огненным путям принес прах предков к сердцу пустынных вод. Не меня, не меня… Внимайте весенним рекам, плеску прилива, с шумом заливающего берег и смывающего пески вдоль побережья; слушайте грозный голос великих вод, что растет, как растет тень. О, люди, у которых реки похищают землю, без страха внимайте этому грозному голосу, без предсмертной тоски и без трепета; напротив, радуйтесь и веселитесь, так как Бог пошлет вам еще невиданные дни не разрушения, а власти, если только квартер-дек будет вашей крепостью, а борта — вашими стенами.

Народ.

— Мы не хотим других крепостей!

— Мы не хотим других стен для нас и сыновей наших!

— Мы даем клятву Богу: Крест — на корме и Евангелие — на носу!

— Будь трибуном! Будь трибуном и адмиралом!

— Снимите с петель руль! Поднимите его на рулевой доске!

Марко Гратико. Нет, не меня поднимайте на доске, снятой с петель, не меня, а вашу вольную юность и вечную Свободу Венетов! Не бушует ли в вас кровь предков? Могучая Аквилея была некогда римской; римскими были и гробницы, куда мы положим наших покойников; римскими были и эти колонны, которые мы утвердим у четырех углов нашего алтаря, а на них — дарохранильницу. Разве во время разразившейся бури вы не спешите перерезать якорный канат, оставляя якорь в глубине вод, чтобы легче было бороться с бурей? Такова же в глубине тяжесть древней отчизны, возврат к которой отрезан. Теперь вас ждет новый удел. Враги — со всех сторон, от Равенны до Истрии, от Изонцо до разлившегося По, от Каварджиле до покрытого водою Лупанио. Население всей страны порабощено. Священный Рим лишен своего могущества, обесславлен, уподоблен голой скале в царстве теней. О, моряки, вы молоды и свободны! У самого моря, среди половодья, юность и свобода поднимают гордый крик. И Господь возвестил Юности: «К тебе придет слава моих морей; для твоих кораблей — лен, сосна, смола, дуб и железо; для твоих базилик — камень, серебро и золото. Строй корабль и плыви к Миру!»


Фаледра выходит из базилики; она ходит взад и вперед под портиком между саркофагами. Подходит к рабыням, стерегущим ее вещи, и тихо говорит им что-то. При последних словах новоизбранного, оглушительный крик потрясает Аренго и распространяется до пределов бухты.


Народ.

— Мир! Мир! Строй великий Корабль!

— Назови его «Весь Мир»! Totus Mundus!

— Пусть будет он больше всех!

— Мы срубим деревья для тысячи кораблей. Дадим тебе железа для тысячи ростр.

— Строй корабль и плыви!

— Отыщи мощи евангелиста!

— Верни их народу островов.

— Плыви к Египетскому морю, к Александрии!

— Ты один можешь сделать это, ты один.

— Проси! Требуй! Дерева и льна, канатов и металла, смолы, сала, дрока. Требуй, и все получишь…

— Мы нарубим дубов, сосен, буков.

— Все плотники, канатчики, парусники и конопатчики — все мы возьмемся за работу.

— Требуй! Приказывай!

— О, владыка моря!

— Начальник кораблей!

— Будь трибуном!

— Подымите его на доске! Понесите его к креслу!

— Ты избран всем Аренго.

— Сын Эмы, будь трибуном и начальником.

— Руль! Руль!

— Поднимите его!

— Тимон д’Армарио, дай нам твой руль.

— Ты будешь кормчим великого корабля, так как на тебя сошел голос небес.

— Пусть рулевые поднимут его на доске. Таков обычай.

— На кресло! На кресло!

— Трубите в букцины!

— Бейте веслами по воде!

— Размахивайте факелами!

— Растяните новый парус перед креслом!

— Весь мир! Слава! Слава!


Группа рулевых усаживает Гратико на гладкую поверхность руля, поднимает его вверх и несет к трибунскому креслу. Резкие звуки морских труб заглушают возгласы моряков и мастеров. Смоляные факелы и сосуды со смолой с треском вспыхивают и горят ярко-красным пламенем среди синеватой тени, падающей на волнующееся море. Весь Аренго между песчаной отмелью и водой, весь народ, стоящий у деревьев и на судах, громко ликует, предчувствуя величие, предсказанное героем, строителем кораблей и базилик. Среди смешанного гула слышны переливы органа, пение невидимого хора Катехуменов, антифоны, ектении и ритуальные литании.


Хор Катехуменов.

Salve crux santa,

Christi vexillum,

virga potentiae,

signum victoriae,

Alleluia


Когда новоизбранного трибуна собираются посадить на кресло, Фаледра внезапно выбегает из антипортика. Сойдя с доски, Гратико усаживается на каменное кресло. Он неподвижно сидит, еще держа в руках корабельный крюк. Стремительно, подобно порыву ветра, подбегает к нему женщина и останавливается среди крика народа и гудения труб.


Базилиола. Перестаньте кричать, люди, перестаньте кричать! Я говорю, я пою. Мой голос должен заглушить гудение букцин, он должен донестись до самого сердца моря. И ты слушай меня, Гратико, новоизбранный трибун. Слушай меня, владыка моря. Поистине, был бы не полон твой триумф, если бы я не украсила его собою, не прославила его своим голосом. Знаешь ли ты меня? Я из рода Фаледров, из Аквилеи, дочь Орсо, твоего предшественника. Ты хорошо знаешь меня. Не раз твои хищные глаза впивались в меня. Мой отец звал меня Базилиолой. Для тебя я буду называться Разрушением. О, Гратико, для тебя протанцую я победную пляску перед этими плотниками и канатчиками; я протанцую тебе священный танец перед этими твоими пастухами лошадей и охотниками на волков.

Народ.

— Танцуй! Танцуй!

— Эта гречанка училась искусству плясать у императрицы.

— Танцуй, танцуй, Фаледра!

— В Квадривиях Византии, в цирке!

— Как она прекрасна! Как прекрасна!

— Базилиола!


Она приближается к толпе и смотрит на нее. Останавливается перед одним из Венетов; он огромного роста, на целую голову выше всех прочих.


Базилиола. Великан, ты назвал меня по имени. Взгляни же на меня. Кто ты? У тебя пестрая льняная одежда. Не пасешь ли ты быстрых, как волки, кобылиц вдоль Тимава, в долине Семи Источников? Когда ты вернешься к своим пастбищам, сын язычников, принеси в жертву красоте Базилиолы молодую белоснежную кобылу, на бедре которой остался след от волчьих зубов.

Народ.

— Загадочная речь.

— Она безумна.

Матросы.

— О, сирена!

— О, сирена!

Народ.

— Ну, танцуй, пляши под звуки кротолы!

— Танцуй, о, дочь Орсо!

— Базилиола!


Базилиола на миг наклоняется к братьям, сидящим в тени на корточках с покрытыми лицами. Поднимается снова, выпрямляется и обращается к избраннику.


Базилиола. Гратико, что прибавляют к твоему триумфу эти крикуны? Ростральную группу или острый багор?.. Это грубые люди. А дочь Орсо украсила тебе кресло по-царски. Глаза твои, подернутые дымкой опьянения, ничего не видят! Видишь ли там, в тени, четыре немые статуи? Не принимаешь ли ты их за рабов-носильщиков, за вьючный скот? Это четыре сына Фаледро, и ты знаешь их. Они были равны тебе, могучи, как и ты, стройны, как сосны Эрмела. И глаза их вспыхивали молнией, и голоса их звучали как ясный зефир. Как и ты, могли они стрелять из лука в цель, править кораблем, укрощать диких коней, строить величественные планы, убивать зверя и человека, смеясь радостным смехом. И если б тогда они услышали, как ликует народ на площади в ожидании величественного зрелища, в предчувствии власти, они вскочили бы со стремительностью, равной тысяче готовых на все душ, как бурные летние ветры несутся к пределам моря. Вот они, Гратико, вот эти пленники молчания и мрака. Я приношу их твоему триумфу. И себя, и себя, столь прекрасную. Смотри, смотри, какими страшными взорами пожирают меня конопатчики! Аромат моих волос сильнее запаха смолы, и одна жилка, трепещущая на моей шее, гораздо сильнее морского прибоя — себя тоже я приношу победителю. Пусть я буду розой среди твоих трофеев.

Голос Орсо. Базилиола!

Базилиола. Рабыни, принесите мне мой ларец. Кордула, Сима, дайте мне мой золотой гребень и пояс весь из блесток, которые переливаются и звенят! И покрывало, змеевидное покрывало! И ароматы.


Она наряжается, льет ароматную жидкость в вазу с горящими углями; всю ее окутывает благоухающее облако.


Вот, чувствуешь этот аромат? Он богаче запаха факелов и смолы, владыка моря. Я протанцую тебе победную пляску. Кордула, расстели ковер у подножия кресла, чтобы я танцевала на пурпуре. А ты Сима, поищи-ка в ларце: на самом дне его, под прекрасными одеждами, должен быть чудный меч. Вот он. Этот самый.


Она сама достает из-под нарядов обнаженный меч и взмахивает им в воздухе.


О, Гратико, этот меч будет твоим. Видишь, как он сверкает? Он будет твоим. Он обоюдоострый. Дай мне факел! Танец победы исполняют с мечом и факелом. Ну, бейте в кротолу, трубите в букцины!


Ослепленный ощупью выходит из базилики, вне себя спешит по направлению голоса дочери.


Орсо Фаледро. Базилиола!


На пороге появляется диакониса, опираясь на длинное древко монограммического креста.


Народ. Слава Марко Гратико, новоизбранному трибуну.


Трибун, молчаливый и бледный, поднимается и стоит на ступенях кресла. В то же время его сторонники потрясают факелами и оружием, вблизи и вдали все пространство оглашается звуками букцин.


Базилиола. Войте, люди, войте сильнее! Я буду танцевать до смерти!


Запрокинув голову, широко раскрыв устремленные на Гратико глаза, она разражается безумным хохотом. Сверкающий меч выпадает у нее из рук, она падает на ковер. Смех ее переходит в судорожные рыдания. Четыре брата в тени кресла испуганно вскакивают, их теснит и толкает опьяненная толпа, которая окружает трибуна, чтобы поднять его и нести к освященному алтарю.


Народ.

— Бог лишил ее рассудка! В яму, в яму всех Фаледров!

— Да будет он посвящен, помазан миром! Поднимайте его!

— К алтарю, к алтарю вернувшего святые мощи!

— Пусть он приставит колонны Скинии!

— Пусть совершит помазание епископ Серджо!

— Диакониса, пой псалом!

— Аллилуйя! Аллилуйя!

— Христос царит!

— Господь с Гратиками!

— Слава трибуну!

— Слава владыке моря!

ПЕРВЫЙ ЭПИЗОД

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ПЕРВОГО ЭПИЗОДА

Базилиола.

Марко Гратико.

Гауро, каменотес.

Траба, монах.

Симоне Флока.

Стрелки из лука.

Заключенные.


Сцена представляет возвышенный лесистый берег, скрепленный корнями деревьев, за ним скрыта поверхность вод. Летнее небо загромождено вершинами приморских сосен; между их стволами, ровными и прямыми, как мачты кораблей, стоящих в гавани, видны грозовые тучи, еще молчаливые, но уже готовые послать свои молнии к пределам залива. Под кручей зияет Темная Яма, края которой укреплены большими каменными плитами, образующими род вала.


Направо — галерея, выложенная плитками змеевика; своды поддерживаются желобчатыми и гладкими римскими колоннами, обломками архитравов, фресок, карнизов, орнаменты которых указывают на их славное происхождение. Галерея примыкает к деревянному зданию, с крытой камышом крышей. Внутри, в глубине, видно какое-то темное отверстие, как будто вход в более уединенную часть здания, между двумя столбами, украшенными грубо высеченным дельфином, плывущим вокруг трезубой остроги. Над фронтоном галереи, подобно вывескам, висят: якорь с двумя лапами, сделанный из дерева и окованный толстым пластом железа, бронзовая ростра, похожая на орлиный клюв, весло и абордажный крюк. В середине, на квадратном цоколе, возвышается путсал в виде четырехугольника, на сторонах которого в сплетениях ветвей вербы высечены резцом попеременно то рыба, то утка. У входа, недалеко от первых двух столбов, на двух корабельных прицепах в виде козел, висит изогнутый руль, на котором в вечер славы рулевые подняли новоизбранного трибуна.


С противоположной стороны, в тесной ограде огромных дубов, между тремя красными колоннами фиванского мрамора, наподобие треугольной палатки, протянут латинский парус с изображениями херувимов и серафимов; там высится языческий алтарь, на барельефе которого стоит статуя Победы, подобная той, которая вычеканена на тетрадрахме Димитрия Полиоркета; статуя стоит на носу трехвесельного судна, с распростертыми крыльями, с трубой в правой руке и с каким-то орудием в виде длинного креста — в левой; быть может, это принадлежность трофея или, скорее, какое-нибудь украшение кормовой части судна. Вокруг Темной Ямы стоит на страже небольшой отряд стрелков из лука, с железными касками на головах, в коротких туниках, голубых штанах, туго обмотанных кожаными ремнями до самых бедер. У одних луки за плечами, другие, ослабив тетиву, опираются на луки, третьи, держа их наготове, угрожают ими. Стража караулит заключенных, которыми битком набито это позорное место. Из глубины ямы подымается крик среди зловещей тишины, сопровождающей ожидание грозы.


Заключенные.

— Хлеба! Хлеба!

— Дай нам наш паек хлеба, Флока, наш паек хлеба! Пора! Пора!

— Спусти мехи с водой! Мы хотим пить.

— Неужели ты хочешь, чтобы мы сосали грязь?

— И это невозможно! Грязь тоже высохла. Видишь?

— Под ногами — раскаленные уголья.

— Неужели солнце остановилось и больше не склонится к западу?

— Будь проклят, сын Эмы!


Стрелки, наклоняясь с каменного вала, натягивают тетивы длинных луков и прицеливаются в проклинающих.


Стрелок Флока. Молчи, Фаннио, или я пущу стрелу.

Заключенные.

— Скажи нам, должны ли мы все умереть в Темной Яме?

— Хлеба! Хлеба!

— Флока, неужели ты допустишь, чтобы тело Марцелла начало разлагаться среди нас?

— Оно уже гниет. Разве у тебя нет ноздрей?

— Взгляни: он весь позеленел.

— Разве ты не дал знать матери, чтобы она пришла забрать его?

— Брось веревку, чтобы вытащить его!

— Спусти мехи с водой! Мы хотим пить. Дайте нам хлеба! Пора!


Хриплые крики переходят во взрыв дикой ярости.


— Будь проклят, сын Эмы!

— Проклятие Гратико!

— Палач! Палач!

— Пусть поразит его проказа!

— Палач!

— Пусть заберет его чума!

— Пусть весь он будет покрыт язвами и ранами!

— Пусть его отравит наложница!


Слышно, как идущая по сосновому лесу Базилиола поет любовный антифон на стих царя Соломона.


Пение Базилиолы.

Fulcite me floribus,

stipate me malis:

quia amore langueo.

Стрелок Флока. Молчать, собаки, илия пущу стрелу!

Другие стрелки. Молчание или стреляю!

Голос из Темной Ямы. Убей меня!

Стрелки.

— Тише!

— Вот, сейчас стреляю.

Голос. Убей меня!


Крики смолкают под угрозой натянутых луков, слышно, как из глубины долетает тот же голос, звуча как в бреду. За деревьями сгущается туча, красноватый пар, подобно отблеску из кузницы, проходит по эмали небес, темной как лазурь, покрывающая купол над алтарем.


Стрелки.

— Ты бредишь, Гауро?

— Это каменотес.

— Его терзает лихорадка.

Голос Гауро. Убей меня, но будь ближе ко мне!.. Не луком, не дротиком, а порази меня тем дивным мечом, который ты достала из-под своих чудных одежд, когда танцевала для Гратико.

Стрелки.

— Он безумен.

— В нем говорит лихорадка.

— Он одержим.

Голос Гауро. Базилиола, приди! Я обнажил грудь, открыл горло. Приди, возьми обоюдоострый меч и нанеси мне удар. Сюда ударь меня, между этим ребром и этим. Я — Гауро, который ненавидит тебя и любит… Погрузи лезвие до золотого эфеса… Я — каменотес, тот самый человек, что называл тебя блудницей, маркитанткой и побелевшими губами посылал тебе позорную брань… Ударь же меня, погрузи в мое тело все лезвие до драгоценных камней рукоятки!


Вот, ступая тихим и легким шагом пантеры, Фаледра показывается вблизи алтаря. На ней — зеленая, как морская трава, мягкая туника, которая спускается до самых ног; туника обшита длинной бахромой греческой работы, изображающей метаморфозы растений и животных; из рукавов, сотканных из решетчатой ткани, которая отливает как шея дикого селезня, высовываются белые руки. Длинные волосы, по ярко-красному цвету которых матросы издали заметили ее на палубе, спускаются гораздо ниже богатого пояса и ниже роскошной талии; они спускаются до самых колен; царственный лоб опоясан пурпурной лентой. Она останавливается возле одной из трех колонн в тени паруса, над ней свешивается миртовая гирлянда. Когда стрелки замечают ее, она удерживает их жестом и заставляет умолкнуть. Обняв рукой мраморную колонну, она наклоняется вперед, чтобы слышать вопли заключенных.


Но ты не идешь и не наносишь мне раны. Слышишь ли ты меня?.. О, Фаледра, Фаледра, я приказываю тебе убить меня! Будь безжалостна. О, львица, я еще помню твое лицо, полное блеска, в тот момент, когда перед твоими ослепленными и изувеченными братьями было произнесено слово сожаления… Ты сказала тогда, что отверстие, где проходит якорная цепь, менее сухо, чем твои глаза… Что мне сказать, чтобы разгневать тебя? Что сделать мне, чтобы заставить тебя дать мне единственное благо, которого ждет от тебя тот, кто любит тебя? Я — Гауро, твой враг. Я хочу, чтобы ты была жестока ко мне, чтобы ты была такой, какой умеешь быть… Ты слышишь меня? Или вся жестокость твоя, блудница, осталась в волчьих шкурах, где ты подчинилась воле того, кто поступил с твоими родными так, как с псами, которым отрезают уши и хвост и останавливают кровь раскаленный железом?


Фаледра оставляет колонну и устремляется вперед. Потом останавливается возле камней у отверстия Ямы и слегка изгибается, чтобы ее не видно было; в такой позе, с распущенными волосами, стоит эта прекрасная женщина — зверь. Недвижимо стоят стрелки и смотрят на нее.


Я смеюсь над тобой, оскорбляю тебя, изобличаю твой позор, а ты не пронзаешь мне сердца! Быть может, ты не узнаешь своего врага? У меня уже не человеческое лицо, и нет больше мяса на острых костях; ты отделила жилу от жилы, нерв — от нерва, как рука чесальщика отделяет одну прядь льна от другой. Веки мои царапают глаза. Мое дыхание отравлено твоим ядом. Я весь — лихорадка, жажда, сухость. Я весь безжалостно изувечен… Но имя мое — Гауро. Ты знаешь меня. Это я. Я хочу, чтобы ты убила меня. Заклинаю, умоляю тебя ради этой пурпурной ленточки и этих огненных волос, что дважды венчают твое чело.


Фаледра медленно поднимается и перегибается всем телом вперед, опираясь на каменный вал. Заключенные замечают ее. Из отверстия Ямы вырывается крик, подобный вспыхнувшему пламени горна.


Заключенные.

— Базилиола!

— Это ты! Это ты!

— Явилась!

— О, ведьма!

— О, львица!

— Она пришла колдовать.

— Бред Гауро создал ее.

— Не родилась ли ты от огня лихорадки?

— О, злой дух, злой дух!

— Твои волосы закрывают тебя.

— Покажи нам лицо!

— Открой свое лицо!

— Базилиола!


Фаледра одним сильным движением головы отбрасывает назад свои густые волосы, открытое лицо ее опьяняет несчастных.


— Дивная, дивная, дивная!

— Умираем из-за тебя!

— Насыться нами!

— Мы за тебя умираем!

— О, злой дух!

— Насыться нашей кровью!

— Дай нам умереть на твоих глазах! Всем нам — один конец.

— Взгляни на этот труп!

— Разве запах смерти не касается твоих ноздрей?

— Преврати эту яму в свою виноградную кадку.

— Придави нас как виноградную кисть своими ногами зверя.

— Мы запенимся как молодое вино.

— Мы погасим в себе жажду.

— Хочешь, чтобы мы сразились на твоих глазах?

— Грудь с грудью сразимся мы ногтями и зубами!

— И тот, кто последний останется в живых, кто уцелеет, пусть взберется на гору трупов и получит твой поцелуй.

— Говори! Говори!

— Опусти над нами свою руку!

— Брось наш жребий!

— Говори! Говори!


Фаледра склоняет над бездной свое лицо, подобное лицу идола, не знающего храмов, в котором возбуждение и стоны погибающих людей, казалось, зажгли невыразимую жизнь. Ее голос — туча горизонта, приближение молнии.


Базилиола. Готовы ли вы биться? Я еще не метала великого жребия, не выбрала дня. К тому же тесна эта Яма. Я предоставлю вам большое поле для битвы, любовники, и устрою вам более грандиозное побоище. Что иное можете вы сделать для меня, если не умереть? Я хочу насытиться вашей кровавой резней. У кого из вас окажутся более острые ногти, чтобы содрать с противника кожу и завладеть этой добычей? И кожа победителя будет лучшей одеждой для Фаледры. Я говорю вам: блажен тот, кто любит укол крюка, удар секиры, толчок корабельного носа, падение абордажа, жужжание пращи и свист стрелы, так как не будет недостатка в живом мясе и в супах, чтобы окрасить морские волны. Пусть никому не будет пощады.

Заключенные.

— Освободи нас!

— Вытащи нас из этой могилы!

— О, Фаледра, верни нам нашу силу и оружие!

— Мы жаждем!

— Мы голодны!

— Ты хорошо знаешь, что мы были храбрыми.

— Мы сразимся во имя твоей красоты!

— Мы отомстим за глаза твоего отца, о, дочь Орсо!

— Мы сделаем тебя царицей островов, владычицей кораблей!

— Мы отчеканим твой лик на римском золоте.

— Очертания берегов будут походить на края твоего покрывала.

— Мы назовем моря твоим именем.

— Мы по водам проложим тебе путь для триумфа.

— Прекрасная! Сделай лишь повелительный жест рукой и пошли нас на битву!

— Прекрасная! Прекрасная!

— Слава тебе!

— Слава!


Убийственный смех озаряет сивиллино лицо Фаледры. Резко звучит ее голос, потом становится мрачным. Каждое слово, каждый оттенок ее речи рождает демонический ужас.


Базилиола. О, любовники! Как ревет огненный гимн в моей геенне! Мученики, что лежат в гробницах, пробудились, и их объял трепет. Небеса не чисты. Вы видите над моей головой это странное небо, которое пылает и жжет? А там, внизу, у самых берегов, первый клубок туч срывает с тяжело дышащих уст моря едкую пену… Кто из вас вспомнил об Идоле? Вас бросили туда, где некогда было море, а теперь липкая грязь, соль, водоросли, нечистоты и отбросы… Кто из вас знает имя той, что родилась из пенистой, соленой влаги и была венцом и бичом жизни? Кто осмелится назвать ее?


Вдруг слышится безумный крик каменотеса.


Голос Гауро. Мстительница! Ты соединилась с Идолом. Ты вернулась из-за моря, которое скрывает мертвых и их богов. Ты взывала к нему. Я помню…

Базилиола. Ты очнулся, Гауро!

Голос Гауро. Ты назвала меня по имени!

Базилиола. Ты еще жив, а казалось, уже растворился в грязи, так как я совсем не заметила тебя.

Голос Гауро. Ты произнесла мое имя!.. Ты узнала меня!.. Ты повернула ко мне свое лицо!.. Снова низвергни меня во мрак, где я уже находился.

Базилиола. Твоя жизнь не стоит того, чтобы я взяла ее. Я прикажу, чтобы тебе бросили хлеба.

Голос Гауро. Сбереги твой хлеб для отца и братьев, которых твой любовник сделал нищими. Хлеб этот вырос на закваске твоего любострастия.


Оскорбленная гневно встряхивает волосами, и ответ ее еще безжалостнее гнева.


Базилиола. Нет, я не убью тебя.

Голос Гауро. Сбереги свой хлеб для себя, когда палач, изувечивший Фаледров, пресытится тобой, почувствует к тебе отвращение, завернет тебе на голову одежды и покажет весь позор твой ограбленному народу; и он будет хлестать твое тело бичами со свинцовыми наконечниками, и зачирикаешь ты как журавль.


Она встряхивает волосами и со скрежетом сжимает губы, сдерживая бешенство.


Базилиола. Нет, я не убью тебя.


Безумный наносит ей еще более жгучие обиды.


Голос Гауро. И с исполосованной спиной ты пойдешь развратничать в другие места: ты пойдешь за море, чтобы отыскать своего сводника, брата Джованни, который уже продавал тебя каждому солдату; пойдешь отыскивать пятерых слепцов, которых ты украла в изгнании. И будешь ты еще сопровождать войска, сидя на телеге с блудницами. А четверо твоих изуродованных братьев сделаются фиглярами и будут мычать перед прохожими, чтобы добыть себе хлеба.

Базилиола. Нет, я не убью тебя.


Подобно реву, в третий раз звучат эти слова. Вне себя от ярости, она дважды порывается к стрелку Флоке, чтобы вырвать у него лук, но дважды сдерживается с бешеным стоном.


Голос Гауро. Марино, самого прекрасного, твоего любимца… Это был я, Фаледра, и я кричу тебе об этом! Это я во время пытки крепко держал его, чтобы он не извивался как лошадь, которую кастрируют. И тщетно кусал он острия ножниц и обрубком языка продолжал взывать к тебе: и было это на следующий день после Светлого Воскресения…


Женщина выхватывает у стрелка лук, вынимает из его колчана стрелу и накладывает ее на тетиву.


И ты, для увеличения своих доходов, сделаешь своего Марино солдатским наложником.


Слова прерываются протяжным стоном раненого, так как женщина спустила тетиву и попала в цель. Она дико издевается.


Базилиола. Держись! Ты поражен. Но не в сердце, не в сердце, нет: в сухую печень…

Гауро. Люблю тебя!

Базилиола. Стрела вонзилась до самых перьев…

Гауро. Твоя рука священна.

Базилиола.…пусть будет у тебя тяжелая смерть!

Гауро. Ты — божество! Сила, с которой кровь моя стремится к тебе, превышает твою мощь.


Страстные стоны умирающего заглушают умоляющие вопли заключенных, зараженных смертельным безумием.


Заключенные.

— В меня! В меня!

— Пусти стрелу и в меня!

— Метни другую стрелу!

— Отомсти так же и нам!

— Отомсти за изувеченных братьев!

— Я связал Теодато руки.

— Выстрели и в нас!

— Возьми лук!

— У тебя верная рука.

— Стрелу! Еще одну стрелу!

— В меня!

— В меня!


Она выслушивает возгласы безумных, после чего ее всю обуревает жажда видеть, как течет кровь; в ней как будто просыпается инстинктивная жестокость женщин, которые, как бы в силу закона возмездия, хотели бы искупить то, что они теряют каждый месяц. Она накладывает стрелу, натягивает лук и спускает тетиву. Изгиб ее спины и линии губ похожи на гибкие полукруги. Ее зрачки делаются острыми как концы стрел; все лицо ее, окутанное распущенными волосами, горит воинственным пылом. В волосах, смягчающих биение оглушающего уши пульса, то и дело зацепляются перышки стрелы, когда она, натянув тетиву, прицеливается, прикладывая лук к правому виску. Иногда стрела уносит с собой золотистый волосок; тогда она встряхивает головой и запрокидывает ее назад, чтобы отбросить волосы, после чего возобновляет свою игру. Залив оглашается громовыми ударами; облака пьют воду, сбегая длинными полосами к потемневшим соснам. Тучи низко нависают над землей; запах морской травы и смолы усиливает духоту; кажется, будто безумие жажды удваивается и, словно невидимое отражение, вырастает в воздухе над Темной Ямой. В промежутках молчания в воздухе, между выстрелами из лука и стонами казнимых, доносятся со стороны далеких каналов неясные голоса матросов, убирающих паруса под первым напором шквала; портовых сторожей, возвещающих наступление опасности; фонарщиков, зажигающих влажный хворост для сигнализации дымом. Крики этих жителей моря сменяются стоном раненого, которого покидают жизнь и страсть. Порою слышится треск буковой кротолы, созывающей христиан на молитву; еле-еле слышны обрывки хорового пения в базилике, хора Катехуменов и хора в Ораториях, построенных за оградой вокруг гробницы Мученика, защищенной парусом, образующим род палатки. Мужской хор славит царство Христа в вечности.


Regnum tuum

regnum omnium

sasculorum,

domine, rex regun.


Хор отроков поет гимн Амвросия, в котором славит рыбаря Иоанна, чинившего сети и окрестностях Галилеи.


Hamum proiundo merserat,

piscatus est verbum deiz

jactavit undis retia,

vitam levavit omnium.


Женский хор славит ныне и вовеки Владычицу вод.


Ave, Maris stella,

dei mater alma,

atque semper virgo

felix coeli porta


К этим благочестивым хорам с противоположным ветром присоединяется иное пение женской свиты Базилиолы, находящейся в палатке, разрисованной лазурью и золотом: женщины выжимают соки из корней для составления ароматичных эссенций или выкладывают свои одежды из кипарисовых сундуков.


Domine, es potens et almus

Sed compta diva mire est.

Omnes trahit Diona


В кратковременном перерыве после молитвы верующих и криков казнимых нечестивая песнь усиливается и заглушает другие звуки.


Domuit Diona fortes,

fregit Diona vires.

           Omnes trahit Diona


Вот снова слышны крики безумного соревнования. Гауро в последний раз говорит о радости смерти; вопль, вырывающийся из чьего-то еще не пронзенного горла, заглушает предсмертные крики, утверждая победу Идола и переиначивая слова Отступника. Позднее звучат гневные речи Праведника Божьего, направленные против дочери Орсо, как против дочери Эгбаала в Самарии.


Базилиола. Вот тебе! (Накладывает стрелу, натягивает лук, спускает тетиву.) Это тебе, Фаннио, за Теодато! А это тебе, Трасмондо!

Голос Гауро. Базилиола! К моей смерти ты примешала бессмертие любви.

Базилиола. Это тебе, Фебриако!

Голос Гауро. Убивая, ты приобщаешь меня к вечной жизни.

Заключенные.

— Флока! Дай ей колчан!

— Весь колчан!

— Ради нас! Не медли!

— Дочь Орсо, в меня стреляй. Я — Горлио. Я ударил низложенного трибуна.

— Вот грудь моя. Я — Джорджо Сельво. Вспомни и обо мне. Не промахнись!

Базилиола. Как туга тетива: она режет мне пальцы, когда я спускаю ее. И как порой не воспламеняется моя правая грудь, когда в нее ударяется рука! Смотри, смотри, Флока.

Заключенные.

— Я — Гальбайо. Целься в меня, львица!

— И обо мне вспомни. Я — Четранико! Вот этими руками я повалил на землю твоего Витторе!

— Стреляй же, стреляй!

— Смотрите, какое величественное видение горит над ее головой!

— Над нею туча смерти.

— Кусочек чистого неба над ее головой похож на серп.

— Насыться нами!

Голос. Любовь, ты победила!

Базилиола. Это за Димитрия. (Накладывает стрелу, натягивает лук, спускает тетиву. Пронзила ему оба виска.) А это за Витторе… Ах как туга тетива!.. И какое безумие толкает вас, возлюбленные мои, навстречу этому ужасному избиению? Неужели вы хотите, чтобы я вас всех уничтожила?

Заключенные.

— Стреляй!

— Спусти в нас все стрелы, сколько у тебя есть!

— Еще одну!

— Еще!

— Фаледра, я — Стефано Чельзо. Тот самый, который привел в толпу палачей-пастухов из Джаро.

— В меня! В меня!


С увеличением числа убитых безумные вопли становятся все тише и тише. Стоны, дыхание страсти, предсмертное хрипение сменяются призывом, упреками, проклятиями. Порой раздается глухой стук падающего тела. Все чаще слышится имя Базилиолы, произносимое в предсмертном рыдании.


— Любовь, ты победила!

— В Марко Бадоария!

— В Клавдия Мема!

Базилиола. Довольно… Устала… Болят руки… Слишком туга тетива…

Заключенные.

— Еще! Еще!

— Мы тоже просили тебя.

— Будь справедлива!

— Мы последние.

— Неужели ты оставишь нас живыми в этой бойне?

— Базилиола!

— Я — Пьетро Аулипато, родом из Аквилеи, но я — враг твоего рода. Когда Орсо был связан, я плюнул ему в лицо на память об ограблении Кампальто.

Базилиола. Нет! Ты лжешь! Но вот тебе за ложь!


Накладывает стрелу, натягивает лук, спускает тетиву.


Оставшийся в живых. У меня нет имени. Не убивай меня! Раньше порази Виделико, меня же оставь последним.


Убив Аулипато, Фаледра быстро мечет другую стрелу, меняя прицел по просьбе умоляющего, к общей радости того и другого.


Я — последний! Судьба избрала меня для твоей милости. Подожди же и не присоединяй меня сейчас к числу убитых. Я прошу тебя повременить, чтобы я успел сложить в кучу эти тела и добраться до тебя, и ты коснешься меня устами или обвеешь меня одним дыханием своим и затем без лука, а рукою вонзишь в шею свою последнюю стрелу! Я — язычник из Эквилио и поклоняюсь твоим богам.


Она наклонилась к умоляющему.


Базилиола. Не тебя ли я видела в Мализо? Ты был самым прекрасным.

Оставшийся в живых. Чтобы почтить тебя среди моих пастбищ, я выкрасил в красный цвет всех моих коней, и все они приветствовали тебя ржанием.

Базилиола. Флока, нет ли у тебя золотой стрелы?

Оставшийся в живых. Я последний. Неужели великая Фаледра не бросит среди стольких стрел цветка?


Она касается языком наконечника последней стрелы, смачивая его слюною. Поднимает правую руку выше виска, чтобы сильнее натянуть тетиву. Стреляет без промаха.


Базилиола. Вот тебе цветок, мой звенящий поцелуй, стрела, конец которой я смочила для тебя в бальзаме. (Нагибается, чтобы взглянуть на последнюю жертву, ее покрытое потом лицо пылает.) Он был самым прекрасным и не сказал своего имени.

Голос. Sancta Venus, vicisti!


В проходе, между галереей и деревьями показывается монах Траба, уловивший последние слова, которыми Фаледра сопровождала убийство. На бедрах его надета власяница из конского волоса, одежды на нем нет, но солнце, грязь и дождь оставили на его теле больше следов, чем если бы оно в течение десятков лет подвергалось дублению чернильных орешков. Он лыс, как Елисей, космат, как Илия; череп его обвязан веревкой, как у сирийского лодочника. Весь костлявый и жилистый, с всепожирающими глазами и резко очерченным ртом, этот проповедник среди лагун и солончаков, питающийся отбросами рыбной ловли и утоляющий жажду из соленых колодцев, напоминает пророков пустыни, евших овсяные лепешки и утолявших жажду водой потоков.


Монах Траба. Горе тебе, женщина-убийца, горе тебе!


Фаледра вздрагивает и гневно оборачивается, не выпуская из рук лука.


Базилиола. Траба, чего ты хочешь от Фаледры?

Траба. О, Иезавель, среди горячей крови ты чувствуешь себя лучше, чем среди пара твоей ванны, но предсмертные вздохи умирающих не насытят горечи терзающего тебя сладострастия. Горе тебе!

Базилиола. Если я — Иезавель, дочь царя, то уж ты, конечно, не Илия, а с Елисеем ты, лжепророк, сходен лишь в том, что у тебя тоже лысина.

Траба. Ты глумишься надо мною, но — как жив еще Господь и как душа твоя мертва — я говорю тебе, что моя мозолистая нога будет попирать твою прекрасную шею.

Базилиола. О, пророк, глотающий сырых рыб, состязаясь с гагарами Славонии, а потом переваривающий их, лежа лицом к солнцу, — умолкни, если не хочешь, чтобы тебе не сомкнули челюсти железной уздой.

Траба. Ты издеваешься надо мной. Знаю, как безмерна твоя дерзость. Но Господь заострил мой язык больше, чем твою стрелу, и покрыл меня тенью Своей длани, чтобы я разил тебя. Хотя ты бесплодна, как соль, что белеет на усеянной камнями отмели, но я заставлю тебя выть, как вопит разрешающаяся от бремени.

Базилиола. Глупец, разве кто-нибудь может сказать, что я не послана Господом на людей вместо бича? Я послана как огонь среди рек без шлюзов. Неужели ты берешь под свою защиту племя, живущее во лжи и клятвопреступлении, в распрях и грабежах? Они захлебываются в крови. И сказала Сила: «Кого послать мне? Кто пойдет за меня?» Я сказала: «Вот я! Меня пошли, ибо они ослепили моего отца, ослепили и изувечили моих четырех братьев, разрушили мой дом, уничтожили мой род. Меня пошли». И сказала Сила: «Ступай и истреби!» Итак, Траба, я — слуга моего Бога. Но ты не веришь мне и мелешь вздор. Неужели я поверю тебе потому, что ты грязен и на бедрах своих носишь власяницу из конского волоса?

Траба. Конечно, ты служишь богу, но богу позора, которого язычники ставили для охраны садов, этому чудовищному богу Лампсака.

Базилиола. Значит, ты знаешь его?


Ревнитель веры указывает на языческий алтарь между тремя колоннами.


Траба. Ты воздвигла алтарь позору, приносишь на нем жертвы и сжигаешь ароматные травы вблизи гробниц мучеников!


Под галереей, в темном проходе между двумя колоннами появляется Марко Гратико. Делает шаг, потом останавливается. Кажется, будто он сейчас только поднялся с звериных шкур, пробудился от летаргии опьянения, и будто туман застилает его мысли. Дикая, телесная скорбь прерывается в его глазах проблесками противоположных желаний.


Базилиола. Это алтарь архангела, которого сражающиеся называют Победой.

Траба. Какое богохульство!

Базилиола. Разве ты не видишь, что в руках у статуи труба и крест?

Траба. Это принадлежности трофея. Ты подделываешь даже идолов!

Базилиола. Этот крест гораздо красивее, чем орудие казни рабов у римлян; это самое видное украшение корабельной кормы.

Траба. Да будет вовеки славен тот крест, к которому были пригвождены руки Искупившего грехи мира.


Гратико подходит ближе, Фаледра замечает его.


Базилиола. Ты вовремя приходишь, повелитель.

Траба. А почему ты не зовешь его рабом?

Марко Гратико. Кто это кричит?

Базилиола. Этот человек поносит алтарь Наумахов.

Траба. О, сын Эмы, до дна ли ты испил чашу опьянения?

Марко Гратико. К чему этот крик?

Базилиола. Этот человек преследует меня!

Траба. От какого сна ты очнулся?


Гратико, все еще окутанный скорбным туманом, говорит, как человек, который хочет понять загадку рока медлительным умом, в то время как инстинкт его готов к вспышкам ярости.


Марко Гратико. Горе пробудившему меня!.. Кто кричал во время моего сна? Темная Яма?.. Базилиола, у тебя в руках лук. Кого собираешься ты убить?


Несколько мгновений смотрит на праведника. Узнав его, говорит тише, в его голосе слышится религиозная душа того, кто добыл святые мощи.


Это тот самый монах из Морго, которому явился Илия на огненной колеснице…

Базилиола. Где явился? Когда? Как? Это шарлатанство. Пусть он покажет мантию и разделит ею воды.

Траба. Я — тот, кто выходил смотреть на море… до семи раз я возвращался к нему и в седьмой раз увидел, как поднимается туча.


Внезапная тревога овладевает навархом. Его душа стремится к горизонту, где сталкиваются между собой грозные тучи, полные бури, и, внезапно разрываясь, пропускают сквозь себя сноп солнечных лучей. С бухты доносятся заунывные призывные звуки букцины и протяжные крики маневрирующего экипажа.


Марко Гратико. Где мои корабли?.. Где мои корабли?..

Траба. Их сила ослабла, их обшивки потрескались, и корабельные мастера бессильны исправить их.


Бесплодное возбуждение Гратико падает. Он отступает назад и с грустью опускается на изогнутый руль, поддерживаемый козлами на переднем плане галереи. Склоняется к земле, упираясь локтями в колени и закрывая лицо ладонями.


О, Гратико, разве не ты вернулся, облитый пурпуром триумфальной крови и был поднят на руле, на котором ты скорбишь, помазанный миром, возвышенный Богом, избранный судьбою над народом! И вот ты погибаешь теперь, в безумии своем предавшись в руки женщины; и прерван суд, и священным гимн превратился в хвалебную песнь блудницы.


Марко Гратико поднимает голову, словно отделяя ее от мыслей, в которые был погружен, силясь постичь их глубину. Сжимает кулаки, подпирая ими то одну, то другую щеку, и остается неподвижным свидетелем дальнейшего словесного поединка. Вся сила жизни сосредоточивается в глазах, блуждающих под сжатыми бровями и останавливающихся то на праведнике, то на его противнице.


Базилиола. Ты слышишь его, властитель? Не чувствуешь ли ты в его лае куска черного хлеба, полученного им не от вдовы Сарептской, а от той, другой, которая живет еще и сохранила нечто большее, чем горсть муки.

Траба. Ты смеешь вспоминать свое преступление! Разве ты не был по отношению к ней почти матереубийцей? Своим двойным кощунством ты опозорил в ней диаконису и мать. Если великое сердце изнывает где-то в изгнании, на острове Констанции, где кишат змеи и вороны и бушуют наполовину разрушившие его ветры Сирокко…

Базилиола. Значит, ты видел ее. Она послала тебя. Со змеиного острова она погнала тебя против нас. Слышал, властитель?

Траба. Сын Эмы, искупи преступление: верни мать в святое место и брось в Яму блудницу к ее любовникам, чтоб она погибла в пламени своих страстей и оставила там всю свою грязь.


Внезапно женщина разражается сухим смехом, который как будто душит ее, запрокидывает голову, роняет лук на землю и порывистым движением поднимает руки к плечам, покрытым густыми волнами кудрей. Туника, расстегнувшаяся с обеих сторон, спадает, как шелуха плода, открывая две маленьких, полных соблазна груди. Весь торс обнажается, лишь руки еще остаются прикрытыми пестрыми рукавами, поддерживаемыми сверху двумя маленькими полосками, которые блестят на коже лопаток и груди. Чуть повыше пояса виден край второй туники, прикрепленной к рукавам другими полосками, перекрещивающимися между бедрами и мышцами, так что божественная жизнь торса сосредоточена в точках пересечения геометрической фигуры, таинственной как монограмма.


Базилиола. Приблизься ко мне, праведник, если смеешь! Властитель, вели ему схватить меня и бросить к заключенным, которые для меня очнутся от усыпившего их голода и заморозившей их смерти.

Траба. Дай мне силы, Бог мой!.. Сокруши ей зубы, обнаженные ее ужасным смехом.

Базилиола. Не над тобою ли дух Илии? Смелее же! Ну, исполни угрозу. Ты ведь хотел своей мозолистой ногой наступить на мою шею. (Сбрасывает свой блестящий пояс и нагибается, чтобы разложить его на земле.) Вот я сняла с себя пояс и кладу его на землю, поставь же хоть на него ногу, пройдись по нему и выполни то, что сказал.


Зеленая туника распускается и соскальзывает с бедер, раскрывая вторую тунику неописуемого цвета, черного и голубого, окрашенную соком тарентинского багрянца; она тоньше египетских тканей и вся заткана столь легкими узорами, что они не увеличивают ее веса. Противница напоминает змею, которая, обновляясь, медленно выползает из своей кожи. Она не прекращает издевательств.


Он был еще прекраснее, когда стягивал мое тело! Дерзай! Попытайся! Тебе, бескрылая гагара, легче будет преступить запрет, чем Александру в Гоге.


Гратико пристально смотрит на нее, продолжая сжимать кулаками лицо. Все помыслы его теперь сосредоточены на образе обольстительницы, подобно тому как лучи, концентрируясь в фокусе зажигательного зеркала, собираются на предмете, который будет сожжен. Мрачного ужаса полны изобличения праведника, а женщина умолкает, застыв в своей таинственной позе; ни страх, ни гнев не волнуют ее.


Траба. Смотри на нее! Видишь ее? Она все околдовала вокруг себя, как Геката. Позади нее — адская яма, которую ты, терзаемый зверской ревностью, наполнил жертвами, — ложная геенна, где кипит чудовище сладострастия, усеянное человеческими глазами. Над головой ее — туча. Видишь ли ты ее? Видишь, в какой позе она стоит? Кажется, будто своей железной пятой она может растоптать мир. Поистине, в ней есть что-то вечное, вне судьбы и смерти, и человек не в силах обуздать ее. Ты думал, что уничтожил ее род! Она иного племени. Она некогда жила на горах, покрытых травой, в логовищах пантер; рукой волшебницы предлагала гостям-чужеземцам дымящиеся чаши с зельем и, превратив их в свиней, запирала в хлев. Она была Библи, яростно преследовавшая своего брата; была Миррой, которая беременной ушла с ложа своего отца; была Пазифаей, которая сошлась с быком; гречанкой-прелюбодейкой, которая в течение десяти лет обагряла кровью городские башни и корабли; Далилой, которая на своих коленях обрезала силу кудрей героя; Иезавелью, которая обагрила свое обнаженное тело кровью пророков. Она познала все кровосмешения и скотские пороки, всяческий утонченный и противоестественный разврат, все ухищрения, вытравляющие плод, сладострастные ласки, против которых вопят кости. Нет места, не отмеченного ее плотскими связями. Она превратила в ложе блуда площади и людные улицы, молы и портики, таверны и казармы. Ее изголовье изведали убийцы, ее одеялом укрывались грабители, ее тело обнимали наемники. Откуда она пришла к тебе? Разве ты не чувствовал в ее волосах запаха варваров? Разве не оставили на ней своих следов желтый венгр и мавр из Нумидии, гунн с Истра и сармат из Танаиса? Где она взяла золото? Кто дал ей гиацинт, пурпур и ароматы, которыми она покорила тебя, грубый моряк? Откуда у нее такое множество нарядов, кедровые лари, ножные браслеты, при звоне которых ты содрогаешься, краска, которой окрашены ее ногти, антимоний, углубляющий ее глазницы? Смотри: на груди у нее оникс, на котором вырезано непристойное изречение Василида, у нее — драгоценный камень abraxea, свидетельствующий о связи ее с еретиками, о клятвах, соединяющих ее с язычниками. Разве не выбрала она себе слуг среди лошадиных барышников Тимава, которые приносят человеческие жертвы Диомеду, в воспоминание об обагренных кровью яслях? Не доверяйся этому гиганту — вольноотпущеннику с волчьим шлемом на голове! Слушай же меня.


Фаледра переступает первую тунику, упавшую к ее ногам, и направляется к лежавшему на земле луку. Сильная дрожь прерывает неподвижность Гратико; он выпрямляется, как бы собираясь соскочить на землю.


Ты должен выслушать еще и вот что: некий муж и его родной брат — разве оба они не идут к одной и той же блуднице?


Гратико вскакивает.


Базилиола. Ты должен, наконец, раздробить ему челюсти!

Траба. Знай и это. В священном месте она осквернила Евангелие при соучастии брата твоего Серджо Беспалого.


Женщина быстро поднимает лук.


Базилиола. Ложь!


У нее нет стрел. Обращается за ними к стрелкам.


Траба. В Божьем доме они выпили вино покаяния.

Базилиола. Ко мне, ко мне, Флока!


Гратико бросается к обезумевшей от ярости женщине, чтобы обезоружить ее.


Траба. Она его новая диакониса. За решетками алтарей она принесет жертвы позору.


Гратико схватывает лук; она сопротивляется, стараясь вырвать его.


Базилиола. Оставь меня! Оставь меня! Я не хочу его убить. Хочу лишь, чтобы он простерся ниц. Я поражу его в колено. Неужели ты защищаешь посланца Эмы? Оставь! Ты сломаешь мне руку! Это тебе так не пройдет.


Гратико обезоруживает ее и спокойно обращается к изобличителю.


Марко Гратико. Праведник Божий, я выслушал тебя. Смотри, вот я ломаю лук, но уходи же теперь и не говори больше. (Ломает лук и бросает его на землю.) Посланник Илии, у тебя суровое лицо и непокорный затылок, но мой взгляд суровее твоего, а затылок мой непокорнее. У меня трехконечный багор и щит, обитый семью кожами. Пока ты кричал, выпала игральная кость и со звоном покатилась по земле. Уходи же и живи среди водной пустыни, поверни лицо к востоку и жди. Вороны принесут тебе мою весть.


Пророк уже скрылся. Несколько мгновений Гратико провожает его взглядом, потом обращается к начальнику стрелков.


Следуй за ним со своим отрядом, Симоне Флока. Водвори его в барке Аррия Барба, которая отчалит к Констанции. Своей головой ты отвечаешь мне за него.


Стрелки повинуются трибуну и удаляются. Вал Темной Ямы остается без охраны. Над черными соснами нависает тяжелая темно-синяя туча, покрывая землю своей тенью, напоминающей глубокий беззвучный водоворот, в который кажется погруженной эта местность. Фаледра отходит к алтарю Наумахов. Прислонившись к третьей колонне под миртовой гирляндой, неустрашимая женщина улыбается; трибун, бледнея, подходит к ней.


Базилиола. Властитель, не дашь ли ты мне своего плаща, чтобы прикрыться? Я слишком обнажена.


Прислоняется затылком к порфирной колонне, из узких щелей опущенных ресниц струится ее медленный взгляд, уничтожающий всякое враждебное намерение. Герой уже возле нее и обращается к ней, приблизивши свое лицо к ее устам.


Марко Гратико. Нет, не лишай меня последних сил. Не говори больше, не дыши больше, не противопоставляй более своей жизни моей, не дави меня своею тяжестью: она весит больше, чем тысяча локтей воды, которую я хочу иметь своей могилой (ведь я мог бы уже лежать на дне слепого моря!). Не спрашивай, куда ты еще можешь вонзить свои тернии, к какому месту приложить свои раскаленные печати. Напрасно, напрасно пытаешься еще больше затянуть узлы. Я не могу больше видеть тебя такой.

Базилиола. Как бледен ты, властитель!

Марко Гратико. Довольно с меня тех дней, что не имеют более ни зари, ни вечера, ни молитв, ни справедливости, ни победы, — тех дней, что наполнены всецело тобой, словно томительным зноем; наполнены тобой, словно неугасимым нечистым огнем; наполнены твоим безумием и моим стыдом; погружены в ужас и превратились не в ночь, а в какой-то шлак всего, что было в них перемешано и изъедено презрением и безумием — в сумрачный пепел, питающий под темной оболочкой угрозу зловещих планет.

Базилиола. Как близко ты подошел… слишком близко! Смотри, ты дышишь почти у самых губ моих.

Марко Гратико. Ах, если бы я мог сдавить на этих губах твою жизнь, как этот лук в твоих руках; не сломать ее, но обречь ее на бесконечные муки; придушить ее, но не дать ей угаснуть; превратить ее в сплошное зло, которое терзало бы твою душу, но не вырвало бы ее с корнем, чтобы ты, живя, не оскорбляла живых, и, умирая, не оскорбляла мертвецов.

Базилиола. Ты погрузил свои руки в мои волосы.

Марко Гратико. Да, но я делаю это в последний раз, чтобы ты вспомнила тот день, когда надо мной, попавшим в сети, вились они и шипели; так разливается пожар, раздуваемый встречными ветрами, когда огненная стрела падает на палубу и весь корабль с треском пылает, покрывая горящими обломками скованного раба.

Базилиола. Ты чувствуешь? Тебе не знаком еще этот аромат. Эту эссенцию приготовляет Кордула, смешивая ладан и сандал с амброй.

Марко Гратико. Почему ты говоришь и улыбаешься так, как говорит и улыбается та, что издевается над огоньком, вспыхнувшим в крови отрока? Ведь ты знаешь, что мои руки умеют убивать, что я мог бы этой прядью волос сдавить твое горло, в котором горит пламя твоего дыхания и которое в то же время нежно как горло голубки.

Базилиола. Я еще не сказала тебе своей тайны. Тебе еще не известны мои замыслы.

Марко Гратико. Действительно ли ты — та, какой громко называл тебя праведник Божий? Когда родилась ты? Чье молоко вскормило тебя? Почему это после стольких превращений на твоем лице нет морщин! Скажи, о, скажи мне свою тайну! Почему женщины, которые прислуживают тебе, зовут тебя Дионой, воспевая твою чарующую красоту? Неужели ты в общении с язычниками.

Базилиола. Ты узнаешь, узнаешь, кто я такая.

Марко Гратико. Когда же? Я знаю, что ты — дочь Орсо; знаю, что ты — Фаледра, орлица Аквилеи. Чувствую, что в тебе шевелятся корни ужасного племени; я чувствую это всякий раз, когда ты отдаешься мне. Ты ненавидишь меня и отдаешься. Ненавидишь меня и сливаешь свою жизнь с моей. Ты испытываешь такой ужас и не сопротивляешься, когда я беру в свои руки твои волосы и целую твои ресницы… вот так.


Он медленно целует ее ресницы. Она стоит с закрытыми глазами, бледная, как будто он выпил кровь из ее жил. Ее голос меняется.


Базилиола. Узнаешь, узнаешь, кто я такая… Прежде чем загорелись звезды, появились Скорбь и Ночь, рожденные без матери…


Грозовая туча разражается сильным ударом грома, среди раскатов которого слышно пение.


Regnum tuum

regnum omnium

saeculorum,

domine, rex regum.


К пению в честь Сына Божия постепенно присоединяется мужской и женский хор, воспевающий кротость Богоматери.


Virgo Singularis,

inter omnes mitis,

nos culpis solutos,

mites fac et castos.


Но с противоположной стороны ветер доносит иные мотивы хвалебных песнопений.


Spoliis viri decoris

cingi potentis optat.

       Omnes trahit Diona.


Все темнее и темнее становится лазурь небес. Лес становится черным; одна полоса грозовой тучи, зеленая, как камень берилл, вытягивается по направлению к востоку, предвещая ясное небо. Снова слышится глухой призыв букцины, затем водворяется глубокая тишина.


Марко Гратико. О, Диона, Диона, — ведь этим именем зовут тебя язычники, — говори же! Скажи мне свое слово, прежде чем разразится гнев, прежде чем раздастся твой вопль среди утесов. Наступает час Господа, час тучи и вихря. Как жив еще Господь, Которому я служу, и как уст твоих касался не только я, но множество других людей, так же верно то, что ты умрешь.


Она открывает свои большие глаза и не отвечает. Он избегает смотреть на нее.


И нужно, чтобы исполнилось слово посланца Илии: «Брось ее к любовникам». Я брошу тебя, а вслед за тобой брошу мое порочное сердце — да обновит его Бог в моей груди — и засыплю доверху позорную Яму негашеной известью и созову людей, чтобы они принесли с собою камни и сложили над Ямой курган, в который я воткну багор и весло.


Берет ее за руки и тащит, отвратив от нее свое лицо и избегая смотреть на нее.


Базилиола. Ты не смотришь на меня? Разве не дал тебе твой Господь силы взглянуть на меня? Ты призываешь Бога, чтобы Он явился и помог тебе. А Он оказал тебе помощь моей рукой. Лук, который ты сломал, уже устал работать. Он водворил тишину там, где был скрежет зубов, бешеная брань, похоть безумных!..


Он выпускает свою добычу и в ужасе отступает, его перекосившийся взгляд с обломков лука переходит на окруженную камнями Яму, которая безмолвно зияет под дымящимся облаком.


Ты не хотел этого?.. Но оно свершилось… Разве не предсказал смерти святой пророк?


Герой идет к подземелью, наклоняется с вала и смотрит в глубину. Тогда искусительница, подобно сивиллам, внезапно придает окружающему значение чуда; мощным голосом она обращает внимание трибуна на небесное явление.


Твой пророк солгал тебе: он не видел колесницы, а я вижу над тобой огненный корабль!


Как завороженный, стоит он, согнувшись над местом избиения; она снова кричит еще более громким голосом.


Огненный корабль над тобой!


Он не оборачивается и не поднимает глаз, словно зачарованный другим видением.


Гратико, Гратико, услышь меня! Обернись! Твоя судьба не начертана на челе мертвецов. Зачем ты вперил туда свои взоры?


Он отрывается от приковывавшего его взоры зрелища. Его лицо выражает невыразимую тревогу.


Что с тобой? Ты весь дрожишь и бледен! Куда девалась твоя жестокость? Неужели тот, кто обагрил воды Коны и напоил кровью пески Дубы, кто окрасил пурпуром острова и погрузил в кровь руки до плеч, — неужели тот, Ослепитель, не может спокойно смотреть на эту небольшую груду?


Пораженный таинственным, как бы священным чудом, побежденный герой широко раскрывает глаза, его тихий голос меняется.


Марко Гратико. Гауро…


Обвитыми плащом руками он закрывает себе лицо. Фаледра с удивлением смотрит на темную Яму, делает несколько шагов, как будто желая подойти к валу, но останавливается, встряхивает головой, отступает назад. Когда, погруженный в задумчивость, он открывает глаза, она замышляет новое обольщение.


Базилиола. Я помню слова, которые произнесла любовь Гауро. Опьяненный видом моей стрелы, он сказал: «Умоляю тебя ради этой пурпурной ленточки и этих огненных волос, которые дважды венчают твое чело!» О, властитель, мой третий венец — в глубине моря. Но отыщешь ли ты его для меня?..


Искусительница стоит теперь, прижимаясь к его плечу, возле самой его бычачьей шеи, нашептывает обманчивую мелодию; последняя тень Христа со стоном улетает из его сердца.


Марко Гратико. Господи, Господи, почему Ты сразил мою мощь? Почему покинул меня?

Базилиола. Вспомни, с какими могучими словами ты обратился с трибуны к Аренго, собравшемуся на площади; ты заглушил рев водяных потоков и толпы, и даже сердце мое перестало трепетать ненавистью. «Строй корабль и греби ко всему миру!..»


Страсть завоевания снова загорается в глазах, тщетно взирающих на закрытое небо.


Неужели свою славу ты зароешь в песке и иле, зарядами ольхи, под камышовыми крышами? И неужели буковая кротола будет отбивать все твои часы?

Марко Гратико. Услышь меня, Господь! Если я удостоился добыть Останки Покровителей, то услышь меня!

Базилиола. Там, у входа в теплые моря, где Солнце — еще смеющийся бог, — там, на других семи холмах блистает другой Рим; извилины пролива окружают этот рог изобилия, и все торговцы земли заключают с ним торговые сделки, все мореплаватели направляют корабли к его молам, и полководцы мечтают завоевать его, эту огромную, неисчерпаемую добычу! Вот где место твоей мощи!


Своей мелодией она пробуждает грезы, скрытые в жаждущем приключений сердце моряка Адриатики, и обращает его к востоку.


Марко Гратико. О, Христос, подними свою руку, пробуди мою безумную душу!

Базилиола. Голодному льву там предстоит несметная добыча. Хочешь поменять грубый камень твоего кресла на слоновую кость? Шлем с плавниками дельфина — на императорскую корону?


Он перестает взывать к помощи Бога и со всей жадностью грабителя внимает вероломной искусительнице, всей душой стремится к ее единственному голосу.


Марко Гратико. О, демон! Почему, почему ты так волнуешь меня, если не можешь дать мне того, что обещаешь?


Она обольщает его возможностью легкого завоевания, облекая в чарующие образы его смутные затаенные мечты.


Базилиола. Всем этим можно завладеть, все взять и купить весом и мерой оружия. Тебе хорошо известно это искусство! Как виноградный сок, там бродит еще бесцветная грязь на перекрестках дорог; чернь там всегда в состоянии опьянения и приветствует того, кто дает ему более кровавое зрелище. Дворец, цирк, храм и лупанарий — четыре рога азиатского зверя. Какой славный герой укротит его? Виляя хвостом, как бродячий пес, готов он отдаться в руки первого встречного! Кто был император Юстин? Земледелец из Иллирии, который босиком добрался до стен Византии с двумя-тремя ячменными хлебами в кафтане; и женой его была рабыня, которую звали Лупичиной.


Он теперь прикован к прекрасным губам, и великий образ волнует его честолюбивую душу.


Марко Гратико. Ты веришь, что судьба…

Базилиола. Евнух Евтропий был рабом, переходившим из рук в руки; конечно, менее знатен, нежели ты, был Аспар, своей пятой поправший шею Льва Августа и имевший сына, ставшего кесарем.

Марко Гратико. Ты думаешь, что судьба вдруг могла бы мне…

Базилиола. Властитель, две женщины, род которых был ниже моего, возвели в сан императора одного эпирянина из школы Силенциариев, и сирийца Леонтия, венчанного в Тарсе — все это были неизвестные люди, не стоившие даже зубца твоего корабельного крюка.

Марко Гратико. Значит, ты думаешь… Но Юстиниан…

Базилиола. Царица Феодора спит в зеленом саркофаге Иераполя, а старик, говорят, еле дышит за тремя дверьми из слоновой кости. И вдруг разбудит его с воем чернь, подобно тому как подняла она на щитах увенчанного ожерельем Ипатия… Кладет ему руку на плечо, как бы желая всецело завладеть им. Построй большой корабль и греби к сопернице Рима, оставив позади себя горькие лиманы. И в виде эмблемы помести на носу судна Орлицу из Аквилеи.


Он порывисто заключает ее в свои объятия; не будучи в силах противиться искушению, он бурно сжимает ее.


Марко Гратико. О, демон, лик Господа отвратился от меня: конец молитвам и справедливости! Мой свет создан открытым лицом и обнаженным мечом; на голову мою ты возложила ужас твоей ночи, рожденной без матери. Господь оставил меня, не пробудил моей души. Идол — сильнее, так как ты победила меня. Хочешь, я зажгу ему жертвенный огонь на этом алтаре? Всю вину я возьму на себя. Любишь ли ты меня? Или ненавидишь? Что ты готовишь мне? Какой конец ты придумала для меня? Но поцелуй твой, от любви ли он или от ненависти, стоит Мира.


Он долго пьет забвение из уст противницы. Она отстраняется от него, склоняет голову и прижимается щекой к его груди. Улыбается и говорит загадочно.


Базилиола. Слышал? Со звоном выпал жребий. Живет Базилиола.


Трибун пристально смотрит на гавань, по ту сторону смолистого леса. Туча сгущается над его головой. Кажется, будто на него опираются темные клубы.


Над моей головой — средоточие громовых ударов. Кругом — темно и безмолвно, как в море, на глубине тысячи локтей.


Женщина мгновенно рассеивает ею же созданные чары, и вся ее красота как бы возрождается в неожиданной смене движений.


Вот капля упала на мою руку, другая — на лоб, третья — на губы… жжет, словно капля крови!.. Дай мне твой плащ.


Она дрожит, прижимаясь к нему.


Я слишком обнажена.


Трибун снимает с себя красный плащ и закутывает в него женщину. Покрытая пурпуром, она как будто улыбается своей победе. Говорит с двусмысленной лестью; насмешка играет на жестоких складках бровей.


О, властитель, подними мне пояс и тунику.


Трибун ищет взглядом женские одежды, сверкающие на земле; но колеблется, прежде чем унизиться.


Да, нагнись. В этом нет стыда.


Он делает шаг к растянутому на земле поясу; она украдкой следит за ним насмешливым взором. Когда унижающийся нагибается, невидимое ему лицо ее озаряется победоносной насмешкой.


Видишь? Он так мал, что, надев его на чело, ты уже будешь иметь корону.

ВТОРОЙ ЭПИЗОД

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ВТОРОГО ЭПИЗОДА

Марко Гратико.

Епископ Серджо.

Базилиола.

Феодор, пресвитер.

Темистий, диакон.

Евдоссий, диакон.

Северо, иподиакон.

Леонций, акколит.

Атаназий, акколит.

Зосима, заклинатель.

Эводий, заклинатель.

Антим, чтец.

Феоген, чтец.

Костанцо, чтец.

Симон д’Армарио.

Ревнители веры.

Участники Вечери любви.

Музыканты.

Семь танцовщиц.

Матросы.

Чернь.

Народ.


Сцена представляет выстроенный из наскоро сложенных мраморных плит четырехсторонний атриум базилики, занимающий угол между возносящимся к нему северным портиком и примыкающим к нижней части фасада восточным портиком. Вверху над самыми черепицами нартекса выделяется своей белизной двойной ряд мучеников и Дев мозаичной работы; они изображены выходящими из двух таинственных городов среди пальмовых деревьев и подымающими закутанными руками символ вечных даров Младенцу — Спасителю, увенчанному крестообразным сиянием среди овального облака.


Летняя ночь. Над вершинами кипарисов, подымающихся над наружной северной стеной, горят звезды. Главные двери базилики открыты настежь, так что в широкий вход видна вся центральная часть храма до самого абсида: епископская кафедра, скиния алтаря, место для певчих за мраморной оградой, амвоны, с которых читают послания и Евангелие. К навесу и архитравам, от одной колонны до другой, повешены на цепочках зажженные лампады: их огромное количество, они имеют формы корон, голубей, дельфинов, лодочек, с монограммами Христа, равноконечными крестами, чашами причастий, изображениями св. Петра, стоявшего на корме с рулем в руках, и св. Павла, стоящего на вахте.


Народ толпится в двух боковых приделах: с левой стороны — женщины, с правой — мужчины: много людей также под портиками атриума, где приготовлен полукруглый стол Вечери любви, справляемой по нечестивому ритуалу, возобновленному епископом Серджо.


Беспалый, уже одурманенный винными парами, сидит рядом с Фаледрой; его левая рука, лежащая на столе, сжимает пальцами агатовую чашу, его мутный взор устремлен на вино. На нем, вопреки церковному уставу, поверх стихаря с пурпуровыми полосами и вышитыми рукавами надета фиолетовая риза из драгоценной ткани; на ногах — ярко-красные повязки; на голове остроконечная шапка в роде фригийской шапочки, похожей на ту, которую император Константин, по преданию, возложил на Сильвестра; поверх всего — длинная мантия; она перекинута через плечи; проходя под мышками она покрывает грудь и, свисая вниз, закрывает обувь; повсюду в обхватах она укреплена застежками и расшита золотыми узорами. За столом сидят попарно мужчины и женщины; они едят и пьют без меры, не как верующие, собравшиеся для прославления рождения мученика, а как язычники, справляющие среди ночи тризну по умершим. Под портиками много и посторонних лиц, участвующих в ложной Вечери любви, они поедают пищу, раздаваемую диаконами, и пьют вино, налитое в большие церковные сосуды, стоящие на полу. Таким образом все присутствующие являются сотрапезниками Вечери любви; одни сидят за столом, другие стоят, третьи сидят на корточках. Посреди атриума установлены языческий алтарь со статуей Победы, держащий стелид и трубу; это тот самый алтарь, который раньше стоял между колоннами из фиванского мрамора в тени латинского паруса, под навесом галереи трибуна недалеко от Темной Ямы. Перед столом стоят семь бронзовых, золоченых канделябров с лампадами, в которых горит благоухающее масло; у каждого канделябра стоит танцовщица, одетая в белый виссон и опоясанная золотой лентой, проходящей под грудями. Дыхание ночи время от времени наклоняет благоухающие огни к их сверкающим митрам, четыре перевязки которых окаймляют щеки. Каждая танцовщица держит ларчик из слоновой кости; поочередно берут они из ларчика ароматические травы и бросают их в огонь, пылающий на алтаре Наумахов.


Из освещенной базилики доносится благочестивое пение:


Domine omnipotens,

alme deus

rex marium, tua

agmina jubilant

voce praecelsa

tibi sancto

in saecula sempiterna


Со стороны северного портика из-под кипарисов, увенчанных звездами, слышится ответная языческая хвала:


Domine, es potens et almus

sed compta diva mire est,

         Omnes trahit Diona

Pedibus deae virorum

vis igneis teretur.

         Omnes trahit Diona


Все более и более растет священное пение, подхватываемое народом толпящимся в обоих приделах…


Haec est virgo

non irrigata

sed dei gratia

florigera

Maria


Другой хор отвечает:


Feriunt comae nitentes,

risus necant sereni.

         Omnes trahit Diona.


Первая группа восхваляет непорочное имя:


Velut rosa

decorans spineta

sic quod laedat

nil habet

Maria.


Вторая группа прославляет страшное имя:


Decus ut sagitta plegat,

sicut leaena mordet,

         Omnes trahit Diona.


Гребцы либурн, укротители коней, пастухи мелкого скота и быков, охотники на волков, лесничие, рабы с мельниц и солевары, рабы, выделывающие разные вещи из прутьев верб, растущих на болотах. Коны, рабы, плетущие корзины из тростников, растущих в прудах Синко, рабы, собирающие желуди в рощах Вольпего и подделывающие птичьи перья из дрока, грязные огородники Аммианы, задорные пастухи коз из Попилии — вся эта полуязыческая чернь, собравшаяся перед атриумом, поддерживает нечестивый гимн, который заглушает священное пение.


Paphiis viros ligavit

myrtis, flagris cecidit.

         Omnes trahit Diona.


В толпе пробегает ропот: у северных ворот атриума слышатся крики — предвестники возмущения толпы.


Чернь.

— О, Диона! О, Диона!

— Давайте! Давайте!

— Дайте нам хлеба!

— Дайте вина!

— Дайте вина!

— Многая лета Серджо!

— Выслушай нас, Серджо!

— Многая лета епископу!

— Прикажи, Серджо, чтобы акколиты выкатили нам бочонки церковного вина!

— Многая лета Беспалому!

— Многая лета Фаледре!

— Выслушай, выслушай нас, Серджо.

— Прикажите подать и нам сосуды с вином!

— Епископ, пусть и для нас преломят хлеб и дадут вина!

— Епископу многая лета!

— Вы уже сыты и пьяны. Дайте нам хоть остатков!

— Вина! Вина!

— Многая лета Фаледре!


У двери базилики растет толпа ревнителей веры; их лица пылают гневом, кулаки сжаты.


Ревнители веры.

— Прочь, собаки!

— Прочь, блудники и язычники!

— Очистите атриум!

— Да славится Христос!

— Да славится Матерь Божия!

— Прочь, собаки!

— Ешьте пишу, посвященную идолам!

— Ешьте жертвенную пищу!

— Не смейте пить одновременно вина Господа и вина демона!

— Серджо, царство Божие не в питье и не в еде.

— Ты отрекся от Христа.

— Серджо, ты предался идолу.

— Он уже пьян и ничего не слышит.

— Ты согрешил перед Телом и Кровью Господа.

— Бог не призвал тебя совершать нечистые дела.

— Кто сходится с блудницей, тот — одна плоть с нею.

— Беспалый, анафема тебе!

— Вероломный!

— Ты позоришь Евангелие!

— Ересиарх!

— Где ты, Эма!

— Где ты, святая вдова!

— Где ты, пророчица!

— Святой Дух хранит ее на змеином острове.

— Призовите ее! Призовите ее!

— Несшитая плащаница Христа разодрана.

— Прочь, собаки!

— Прекрати пение блудниц!

— Слава Матери Божией!

— Да будет благословен род Иессея.

— Слава Сыну Божию!

— Христос царит!

— Победа царю нашему!

— Пусть смолкнут богомерзкие уста!

— Серджо, прекрати позорное пение!

— Оставь атриум!

— Беспалый, ты полон блуда, вина и богохульных слов.

— Встань из-за оскверненного стола!

Участники Вечери любви.

— Назад! Назад!

— Епископу многая лета!

— Многая лета Серджо Гратико! Многая лета!

— Он — распределитель благ дома Божия!

— Не делайте ничего без епископа. Таков закон!

— Замолчите, святотатцы! Назад! Назад!

— Почитайте мантию!

— Многая лета Серджо!

— Он добыл святые мощи!

— Его отметил святой Марк!

— В нем исполнился обет!

— В нем — исполнение пророчества.

— На его челе знак thau.

— Наступил его день!

— Многая лета Серджо!

— Епископу многая лета!

— Наполняйте чаши!

— Наливайте вино!

— Ликуйте! Радуйтесь!

— Умножайте веселье!

— День наступил!

— Ночь коротка.


Время от времени из-за стола поднимается то один, то другой из отступнического клира и, держа в руке стеклянную чашу с золотым дном, произносит свою ересь.


Диакон Темистий. Все позволено тому, кто раз воспринял благодать.

Ревнители веры.

— Ужас!

— Мерзость!

— Анафема Темистию!

— Пусть кровь Господа удушит тебя!

— Да будет стерто его имя из Диптихов!

— Он извращает слова Христа!

Иподиакон Северо. Не будет более совращен демоном тот, кто хоть раз очистился в воде святого крещения.

Ревнители веры.

— Стыд тебе, Северо!

— Позор тебе!

— Мерзость!

— Возвращается ересь из-за моря, из нечестивого острова.

— Возвращается чума Джовиниано!

— Стыд тебе!

— Анафема тебе!

— Да будет стерто его имя из Диптихов!

— Да будет он изгнан бичами!

— Слава Сыну Божию!

— Слава крестителю.

— Слава Марии!

Диакон Евдоссий. Кто возродился, тот не может более грешить. И тот, кто постится, и тот, кто пирует, все получат награду на небе. Охраняйте вашу плоть, как храм Господа.

Ревнители веры.

— Евдоссий!

— Евдоссий!

— Грабитель храма!

— Взимая десятины и приношения, ты грабил Бога, на которого произносишь хулу.

— Отступник!

— Вероломный!

— Ты изрыгаешь ересь вместе с вином.

— А Серджо не говорит и не движется!

— Он одурманен.

— Выпил чашу забвения.

— Левша, уже наступил предел!

— Уже призван против тебя меч.

— За вашим столом вы насытитесь собственной кровью и собственным жиром.

— Говори, говори, Беспалый!

— Оправдывай, если смеешь, своих диаконов.

Участники Вечери любви.

— Назад! Назад!

— Глотайте вашу слюну!

— Не клевещите на избранника!

— Это святотатство!

— Назад!

— Многая лета Серджо!

— Многая лета епископу!

— Замолчите! Пришел ваш конец.

— Темистию многая лета.

— Да здравствует Евдоссий!

— Многая лета иподиакону Северо!

— Да здравствует Базилиола!

— Ты — свет наш, орлица Аквилеи!

— Твоя жажда зажигает все уста, призывающие тебя.

— Встань и спой нам песнь, сопровождая ее своими телодвижениями!

— Твои кудри — слава пред лицом вечного.

— Волосы даны тебе вместо покрывала.

— Ты огонь, охвативший ночное небо.

— Знойная ночь питается твоим дыханием.

— Встань и танцуй.

— Исполни танец семи канделябр!

— Сбрось свою чешуйчатую повязку, дочь Орсо!

— Распусти свои волосы, полные пурпуром, благоуханиями и безумием!

— Пойте быстрее!

— Пойте гимн!

— Кадите сандалом и ладаном!

— О, Диона! Диона!

Ревнители веры.

— Христос царит!

— Мария побеждает!

— Слава Бессмертному Царю веков.

— Гимн и воскурения — для дочери Давида!

— Язычники, теперь настал для вас час быть убитыми.

— Гнев Божий разразится над вами!

— Одна тень над всеми вами!

— Воскреснут мученики в гробницах.

— Вы преданы в руки женщины как Сисара.

— Вы будете повержены на землю и убиты.

— Очистите атриум!

— Закроем двери!

— Заиграем в трубу, соберем весь народ.

— Алтарь! Алтарь!

— Алтарь!


В течение всего времени, когда между порогом базилики и ко лоннами атриума чередуются возгласы проклятий и приветствий, не перестают перекликаться два хора. Толпа под висящими лампадами поет.


О columna ignis,

te collaudamus,

purpurea ut viola,

roscida ut rosa,

candens ut lilia,

Maria.


Толпа под мерцающими звездами поет.


Spoliis viri decoris

cingi potentis optat.

         Omnes trahit Diona.

Hominis cruore victi

anhelituque gaudet.

         Omnes trahit Diona.


Епископ Серджо продолжает безмолвно сидеть за столом, по временам он бросает на возмущенную толпу подозрительные и угрожающие взгляды, медленно отпивая вино из агатовой чаши. Из-под его остроконечной шапки выбиваются волосы, ниспадающие на низкий лоб, его костистое лицо выражает легкое беспокойство, ярко-красные губы вздрагивают. По временам по телу его пробегает страшная судорога, тогда кажется, будто он весь вытягивается, словно собираясь вскочить; в его желтоватых, потемневших от подозрений и угроз глазах вспыхивает жестокость, усиленная опьянением.


Salibus madens voluptas

est salsior marinis.

         Omnes trahit Diona.


Вдруг встает Фаледра, Она порывисто поднимается из-за стола, движения ее оголенных рук, сверкание драгоценных камней, переливающихся на ее груди подобно чешуе мурены, две жемчужные кисти, свисающие с висков к углам рта, блеск зубов, усиливающийся благодаря нарумяненным губам, ее брови, удлиненные антимонием, разрушительная мощь загадочной души, безумная отвага, все линии тела все движения и тайные прелести обольстительницы волнуют толпу, которая словно пригвождена к ней любовью и ненавистью, ужасом и страстью, презрением и восторгом. Ее мощный голос покрывает весь шум.


Базилиола. Когда раздастся нежданный звук трубы, кто приготовится к битве? Какое оружие скрывается под вашими одеждами? Поведет ли кто-нибудь ваши отряды, вооруженные палочками для писания? Бог, Которому я служу, сказал: «Зачем стоять тебе у хлева и слушать блеяние овец? Вот нож». Ночь над всеми людьми. Vae victis!


Снова хранители храма с криками бросаются к еретикам, но восклицания со стороны атриума громче обвинений и проклятий.


Ревнители веры.

— Ты говоришь загадками, словно пророчицы Монтана.

— Присцилла!

— Максимилла!

— Последовательница ереси Ардаба.

— Она одела своих блудниц в белые одежды.

— На тебе — заклятие Сота-ди-Трача!

— Серджо — лжеисповедник Темизон, который бражничал с пророчицей.

— Ты — в союзе с язычниками!

— У тебя нет Бога.

— Бог осудит твои преступления.

— Он уловит тебя в сети, которые ты расставляешь.

— Он принесет тебя в жертву на алтаре позора.

— Он сдерет с тебя мясо до костей.

— Ты грязна как ткань, испачканная месячной кровью.

— Твое колдовство не исполнится.

Участники Вечери любви.

— О Диона, Диона!

— Танцуй! Танцуй!

— Многая лета Фаледре!

— Слава тебе, орлица Аквилеи!

— Исполни танец семи канделябров!

— Дай знак начальнику твоих музыкантов!

— Окутай созвездие Волопаса своими покрывалами!

— Подражай плачу семи Плеяд!

— Изобрази Млечный Путь и вращение планет!

— И рога луны, зачарованные Фессалийским волхвованием!

— И молнию на золотых ногах, с крыльями без перьев!

— И прилив, и отлив — символ женщины!

— О, Диона!


Она отходит от стола и, улыбаясь, идет по направлению к кричащим. Крепко сжимает висящий сбоку короткий меч, клинок и эфес которого закрыты красным плащом. В ее резком голосе время от времени слышатся вызов к бою и угрозы. Безумная отвага как будто обостряет ее лицо. Она похожа на того, кто собирается грудь с грудью сразиться с судьбой.


Базилиола. Люди, я вспомнила танец, которого еще не танцевала вам! Я буду плясать его до тех пор, пока не вспыхнет молния на золотых ногах, с крыльями без перьев. Эй, вы, кричащие у порога, вдыхающие запах моей крови (к вашему горлу подкатывается сердце, полное ужаса, и заставляет вас хрипеть), кто устоит из вас, если я приближусь хоть на шаг к вам? Я знала и других кусак, — псов, которых водили с собой мавры Нумидии; раскрывая свои красные пасти, они терлись у ног моих и лизали унизанные кольцами руки; они ластились ко мне и следовали за мной вдоль лагерных палаток, где в щитах храбрецов отражался мой смех…

Ревнители веры.

— Ты признаешься!

— Ты бывала в логовищах варваров!

— Щиты отражали твое обнаженное и лежащее в бесстыдной позе тело!

— Каждый солдат сжимал тебя в своих объятиях!

— В твоей крови запах гуннов!

— Ты хвастаешь своим позором!

— Продажная из продажных!

— Лагерная женщина!

— Блудница из Тира!

— По кабакам с ворами…

— В ней воплотилась греческая прелюбодейка.

— Эннойя! Эннойя!

— Симон из Самарии таскался с ней по всему миру!

Участники Вечери любви.

— Назад! Назад!

— Где придверник?

— Тише вы, писаки!

— Тише, фарисеи!

— Не подобает горланить у порога храма!

— Не подобает!

— Где придверник?

— Пусть очистит порог храма!

— Назад!

— Назад, или мы вас угоним под амвоны!

— И начнем вас бичевать!

— Раскрошим вам челюсти и зубы!

— Фаледра, не слушай не слушай!

— Распусти кудри и повернись к нам!

— Покажись тем, кто призывает тебя!

— Сбрось свою обувь!

— Танцуй с обнаженными ногами!

— Мы расстелем свои голубые кафтаны под твоими ногами.

— Под твоими ногами будет цвет родившего тебя моря.

— О, Диона, Диона!

Базилиола. Люди, я буду танцевать не на ваших кафтанах, а на том прекрасном плаще, который я получила в дар от владыки моря. Я буду танцевать на пурпуре, люди, но не на том, что был разостлан пред каменным троном, у четырех углов которого сидели на корточках мои братья. Помните? Аренго был покрыт песком и илом; среди криков толпы, пения торжественных гимнов и трубных звуков рокотали реки весны; и каждый из вас в своем безумном сердце был сыном Обета. Помните? Я была розой триумфа. Я хотела танцевать для избранника танец победы с мечом и факелом. Кто из вас слышал, как смех мой оборвался и перешел в бурные рыдания? Я увидела, как от четырех углов отделились четыре тени и исчезли в пучине безумия. И сказала я: «Душа, душа моя, ты растопчешь силу!» И я также была тогда дочерью Обета…

Участники Вечери любви.

— Слава тебе, орлица Аквилеи!

— Побеждай, побеждай, фурия морей!

— Начинай!

Базилиола. Люди, ваши дикие взоры еще пожирают меня всю, от затылка до пят! Какое оружие скрыто под вашими одеждами? Я хочу продолжать прерванный танец (дабы довершить ваш восторг!), понестись вокруг алтаря, посвященного бессмертию того архангела, которого воины зовут Победой. Быстро извлекает из-под плаща обнаженный меч и взмахивает сверкающим клинком в воздухе. Вот обоюдоострый меч. Он чист, люди, и светит на меня.


Слегка наклоняется и, держа левой рукой край плаща, расстилает его у подножия алтаря с искусством рыболова, забрасывающего свой невод.


Участники Вечери любви.

— Слава тебе, орлица Аквилеи!

— Побеждай, побеждай, фурия морей!

— Начинай!

— Торжествуй!

Базилиола. Пусть станут музыканты и расположатся в два ряда, лицом к востоку; впереди — цитры, позади — бронзовые флейты, а по бокам — кротолы и систры. Пусть семь сестер, опьяненных золотом, откроют дароносицы из слоновой кости и выльют все ароматы на алтарь, и пусть все они, закутавшись в свои покрывала, станут неподвижно у семи канделябров, уподобившись благоухающим облакам. Пусть певчие подымут к звездам свои уста, разгоряченные гимном, и пьют до зари слезы неба. Это ночь ожидания. Играйте! Пойте!

Участники Вечери любви.

— Иди! Иди!

— Приблизься к нам!

— Торжествуй!

— Слава тебе, орлица Аквилеи!

— Победа за тобой!

— Лейте ароматы на алтарь!

— Танцуй, повелительница!

— Облачись в пламень!


Музыканты повинуются приказанию. В базилике прекращается пение в честь Марии. Одно только имя Дионы несется под звездами. Ритм песни, усиленной инструментами, вдруг меняется; все более ускоряется темп мотива, выражающего подобно пиррической пляске воинственную волю.


Venit alma lux Dionae,

lux gaudii et ruinae.

         Omnes trahit Diona.

Семь высокоопоясанных танцовщиц одна за другой подходят к алтарю, льют в огонь ароматы, кладут в сторону пустые ларцы из слоновой кости и, держась того же порядка, отступают. Став вокруг высоких горящих канделябров, подобно языческим дриадам, пляшущим вокруг деревьев, они обвивают их мягкостью своих виссоновых одежд и тел, то сплетаясь руками, то разъединяя их.

Domuit Diona fortes,

fregit Diona vires.

         Omnes trahit Diona.


Внутри базилики начинается волнение народа, который из боковых приделов стремится в центральную часть и волнуясь толпится у решеток. Время от времени доносится гул и возгласы.


Christus impera!

Vincit Ecclesia!

Ave, benedicta!

laus et gloria!


Фаледра ступает ногой на плащ, разостланный перед дымящимся алтарем. Она, кажется, стоит на этой высоте, как вознесшаяся своей душою и местью в вершине, увенчанной молниеносной тучей.


Базилиола. Кто из вас упомянул об огне? Кто та, что послана как пожар среди лишенных шлюзов рек? Люди, вы услышите, как зашипит пламя. Деревья будут пожраны им. Острова вспыхнут, как легкие одежды, пастбища превратятся в печальную пустыню, торжественное пение у алтарей сменится воплями. Наступит ночь, равная семи ночам, и самый сильный превратится в жалкую тряпку, все сооружения ваши превратятся в пепел… Начните же, играть и петь гимны!


Пение усиливается. Цитристы в ярко-красных одеждах и флейтисты в фиолетовых подымаются на цыпочки, чтобы лучше видеть фурию морей. Ее голос рассекает шум толпы, заглушает музыку и хор. Мощь и ожидание опьяняют женщину. Правой рукой она размахивает отточенным с обеих сторон мечом, а левой оправляет свои волосы, скрывающие нечестивую красоту лица.


Вот, от верхней части лба до большого пальца ноги я — музыка звезд. Прилив и отлив чередуются в моей груди. Шум рек бьет в моем пульсе. Мелодия мира живет во мне. Этими сверкающими волосами, рожденными подобно колосьям под знаком Сириуса и обожженными знойным летом, подобно тому как сердце мое сжигают душу; этими кудрями, которые во время кровавых зрелищ окрашиваются всеми оттенками пурпура и будут служить тетивой для лука героя, которому я обещала себя, где бы он ни находился; этим царственным покровом, в котором освятил меня Бог, тем самым, который я приподнимаю рукой своей перед моей ночью, я клянусь вам: «Прежде чем аврора поднимется над портиками моря и прольет свой свет на мир, орлица Аквилеи будет иметь свою зарю, свою более кровавую аврору!»


Исполняет обещанный танец, в диком вихре несясь вокруг алтаря Наумахов. От сильного движения воздуха взвивается дым воскурений, изгибается, удлиняется, лижет руки фурии морей, скользит по сверкающему мечу, сплетается со змеевидными прядями волос. От мощных движений изгибающейся спины и бедер трещит чешуйчатый пояс; в складках покрывала то блеснет, то исчезнет белизна кожи; звенят браслеты; когда торс изгибается назад, резко выдаются груди, и сжимающие их геммы придают им вид опрокинутых чаш. Люди не могут удержать крика; они изгибаются, словно желая вскочить и схватить несущуюся в вихре. Их обожженные золотухой и зноем лица под волчьими шапками, шляпами из твердой кожи и остроконечными головными уборами сладострастно подергиваются и вспыхивают.


Omnes trahit Diona!


Сидящие за богохульной трапезой перестают пить. Они оставляют стеклянные чаши с золотым дном, опираются на локти и с непристойными движениями тянутся к обольстительнице. Полулежа на кедровой кафедре, пристально смотрит на танцующую Серджо. Лицо его помертвело, он нервно грызет повязку своей фригийской тиары.


Участники Вечери любви.

— О, Диона, Диона!

— Ты — аврора! Ты — аврора!

— У тебя — ключ от бездны!

— Ты погасила звезды в небесном пространстве!

— Ты одна горишь в мировой тени!

— Не закрывай от нас своего пламени!

— Сбрось с себя тяжесть золотых одежд!

— Сорви с себя чешуйчатый пояс!

— Развяжи свои сандалии!

— Танцуй с обнаженными ногами! С обнаженными ногами!

— Освободи грудь свою от этих панцирей!

— Твои кольчуги — драгоценные камни!

— Сбрось верхнюю тунику!

— Брось свой пояс вверх и зажги небесный свод созвездием!

— Разденься! Разденься!

— Волосы даны тебе вместо покрывала. Оставь только их и свой меч!

— Будь обнажена как твой сверкающий меч!

— Слушай, фурия морей!

— Выслушай нас! Выслушай!

— Покажи нам всю свою красоту!

— Не скрывай себя! Не скрывай себя!

— Отдай все твои прелести тем, кто призывает тебя!

— Сними свои сандалии!

— Освободи свою грудь!

— Сорви с себя пояс!

— Нагнись!

— Откинься назад!

— Еще! Еще!

— Ускорьте гимн?

— Потрясайте систрами!

— Ударьте по струнам!

— Еще громче!

— Бейте в кротолы!

— О, Диона, разденься! Разденься!

— Отдай себя всю!

— Обвяжись и покрой себя своими волосами!

— Несись вихрем!

— Бичуй нас своими волосами!

— Руки твои душат нас, волосы хлещут.

— О, Диона!

— Ты вливаешь в наш рот горячую соленую влагу, в которой ты родилась.

— Слушайте гимн! Слушайте гимн!

— Она кусает как пантера, ранит как стрела.

— Эй, бейте в кротолы, потрясайте систрами!

— Фурия, беснуйся!

— Колыхайся как морские волны!

— Трепещи! Извивайся!

— Откинься назад!

— Разденься!

— Сорви золото, сними бриллианты!

— Окружи себя только вихрем собственного пламени!

— Еще!

— Потрясайте систрами!

— Ударьте по струнам!

— Дуйте во флейты так, чтобы лопнули щеки!

— Скорее, скорее!

— Еще! Еще сильнее!

— Диона побеждает!


Нечеловеческие крики нечестивцев достигают высшего напряжения; восклицания одурманенных язычников оглашают весь захваченный ими атриум; им отвечают негодующие крики верного Церкви народа подстрекаемого ревнителями веры.


Народ.

— Христос побеждает!

— Наш царь побеждает!

— Побеждает вера!

— Побеждает Матерь Божия!

— Побеждает агнец!

— Свят! Свят! Свят!

— Побеждает Троица!

— Побеждает Крест!


У входа появляется пресвитер Феодор; он держит обеими руками огромный равноконечный крест, обитый золотыми пластинками и драгоценными камнями; другие несут меньшие кресты, а также трехстворчатые хоругви с монограммами, окруженными ореолами; третьи несут образа Марии, нарисованные на досках таинственным способом святого Луки; четвертые — металлические статуи апостолов; пятые — раки с реликвиями; шестые — фиалы со св. миром, обетные венцы, евангелиарии, диптихи. Опережая эти иконы и эмблемы, врываются разгневанные христиане, вооруженные бичами и палками. Вся эта волнующаяся масса народа подступает к участникам оргии.


— Един Бог!

— Едина вера!

— Христос царит!


Музыка внезапно умолкает; нечестивый гимн обрывается. Группа участников оргии рассеивается перед этим неожиданным вторжением. Ужас охватывает семь одетых в белые одежды блудниц; они отбегают от канделябров и с пронзительными криками бросаются к столу, падают на пол, дрожат, прижимаются друг к другу, стараясь укрыться; в белой трепещущей массе сверкают пояса и митры. Неустрашимая Фаледра поднимает плащ и перекидывает его через плечо, она отступает к алтарю, прислоняется к нему и стоит среди рассеивающегося дыма курений, не выпуская из руки блестящего меча. Капли пота сверкают на ее пылающем лице и стекают по нагрудникам. Тяжело вздымается ее грудь стиснутая чешуйчатым поясом, от учащенной пульсации в висках колышется жемчужные кисти у углов порывисто дышащего рта.


— Анафема Серджо!

— Да будет он низложен!

— Стащите с него мантию!

— Отдайте мантию Феодору!

— О, Феодор, пусть в твои руки перейдет великий крест!

— Народ избирает тебя!

— Изгони еретика!

— В Яму, в Яму Беспалого!

— В Яму нового Иуду!

— Долой блудницу!

— Долой левшу!

— Многая лета Феодору!

— Народ избирает тебя!

— Открой мощи мучеников!

— Очисти алтарь!

— Верни Церкви тех, кто изгнан за веру!

— Призови святую вдову!

— Выгони отсюда Беспалого!

— Соверши суд над блудницей, развратившей страну!

— Осуди ее!

— В Яму, в Яму гречанку!

— В Яму отступников!

— Един Бог!

— Едина вера!

— Дева Мария — Матерь Божия. Так постановил святой собор!

— Взойди на амвон и провозгласи завет Халкедонского собора!

— Изложи учение четырех соборов!

— Засвидетельствуй веру отцов!

— Христос царит!

— Христос побеждает!

— Многая лета Феодору, избранному народом епископу!

— Убирайся прочь, Серджо!

— Очисти святой атриум!

— Вон отсюда со своими блудницами!

— Анафема тебе!

— Крест побеждает!


Народ вопит и волнуется, более ревностные христиане, сжав кулаки, бросаются к столу, все пирующие — на ногах, кроме Серджо, который продолжает сидеть на кедровой кафедре, не спуская угрюмых взоров с угрожающей толпы.


Ревнители.

— Встань! Оставь кафедру!

— Сними мантию, или с тебя сорвут ее!

— Уходи прочь, или ты истечешь кровью под ударами палок!

— Народ ненавидит тебя!

— Разве ты не слышишь, левша?

— Почему ты не движешься?

— Не ждешь ли ты колотушек?

— Не заморозила ли тебя смерть?

— Тебя высекут розгами!

— Тебя вытащат за твои женские платья!

Диакон Темистий. Горе тем, кто поднимает руку на епископа, помазанного Богом и поставленного Господом над народом!

Ревнители.

— Молчи, вор!

— Молчи, продажный! Вспомни о Горго!

Заклинатель Зосима. Кто обвиняет избранного Богом? Кто смеет обвинять его? Ах вы — мятежники! В чем вина его? Почему он недостоин трапезы? Игнатий Антиохийский…

Ревнители.

— Не тебе, не тебе говорить, ложный прорицатель, не тебе, кто был участником обмана, вырвав путем колдовства из уст покойника имя преемника!

— Ты сопровождал его, когда он с этой женщиной вошел в баптистерий, откуда были изгнаны Катехумены!

— Ты помог ему превратить в слитки священные сосуды!

— Ты украл для него серебряные светильники с навеса.

— Ради него ты вымазал себе лицо, превратился в блондина, выкрасил себе брови и надушился.

— Ты всегда прислуживал ему в сластолюбивых оргиях и попойках…

Чтец Феоген. Не прикасайтесь к столу! У всех вас — следы проказы на лбу.

Акколит Леонтий. Кто может отличить святое от нечестивого, чистое от нечистого?

Иподиакон Северо. Замолчите! Слушайте! Никогда не может быть соблазнен демонами тот, кто раз очистился в воде крещения.

Ревнители.

— О, Господи, Господи, услышь и порази их молнией!

— Серджо, Серджо, даже таинство крещения осквернил ты!

— Благовонным миром ты окрестил Руфа Мема именем Ахарамофа.

— Ты смешал бальзам с водой!

Диакон Темистий. Христос родился и был крещен, чтобы вода была очищена Его страданиями. Всякая вода чиста.

Иподиакон Северо. Слушайте! Душа не может иметь нечистого и греховного тела, так как и душа, и тело были причастны славе Божией. Никто не грешит во плоти.

Чтец Феоген. Все ангелы грешили с земными созданиями.

Ревнители.

— Мерзость!

— Ужас! Ужас!

— Пусть отсохнет у вас язык!

— Его вырвут у вас, как у братьев этой женщины!

— Слышали? Слышали?

— Суди их, народ-скиталец!

— Вспомни о своем бегстве и двух вождях твоих!

— Призови имя Аррия и Аратора!

— Призови имена своих мучеников!

— Ввергни в яму отступников!

— Сокруши еретиков!

Диакон Темистий. Когда сердце чисто, то отступничество дозволено.

Диакон Евдоссий. Именем Отца всего мира проклинаю вас!


Большая часть участников Вечери снова садится за стол, они запускают пальцы в кушанья, залпом пьют вновь налитые чаши. Полупьяные, они заплетающимися языками провозглашают свои заблуждения. Одни лепечут бессвязные слова, другие говорят тихо, словно в бреду, третьи вызывающе кричат. Одни — безбороды, с нежными лицами и челом, покрытым кудрями, с подведенными бровями и подкрашенными глазами; у других — зверские рожи, толстые шеи, огромные челюсти; у третьих — хищные и острые лица, взгляды быстрые, как у ласок и куниц. То и дело искоса, украдкой поглядывают они на епископа и продолжают непристойно вести себя.


Акколит Леонтий. Изнуряйте плоть наслаждениями!

Иподиакон Северо. Он не был рожден женщиной, а создан четырьмя стихиями, и это тело было распято.

Чтец Феоген. Он не знал, где был погребен Лазарь. Он не знал, кто дотронулся до края Его одежды, когда к Нему прикоснулась кровоточивая жена.

Заклинатель Зосима. Молчите! Горе тем, кто тронет епископа. Игнатий Антиохийский проповедует; «Смотрите на него как на Самого Господа и повинуйтесь ему как Отцу Христа». Кто с Богом, тот — с епископом.

Чтец Антим. Мать Его продавала притирания. Вечером среди ячменного поля она отдалась римскому воину.

Чтец Феоген. Кто из Троицы был распят?

Акколит Атаназий. Он еще не воскрес.

Диакон Темистий. Один ангел создал Вселенную, другой дал закон. Алтарь должен быть посвящен ангелам!

Чтец Феоген. Адонаи! Адонаи! Черный бог похитил его. Музыканты, играйте похоронную песнь на опустевшем алтаре!

Диакон Евдоссий. Кто обвиняет его? Юстиниан тоже не признавал Халкедонского собора. Разве не он издал эдикт против Трех Глав? Не он ли совершил насилие над папой Вигилием?

Иподиакон Северо. Разве папа Вигилий не был обвинен в измене собору?

Акколит Леонтий. Презирай плоть и насыщай ее!

Чтец Антим. Какой безумный бог исторгнул мир из молчания?

Заклинатель Эводий. Молчание — спутник вечной Бездны. Слово раздалось после молчания.

Чтец Костанцо. Не обижайте ее! В Откровении Иоанна есть блудница, стоящая на великих водах.

Акколит Леонтий. Лейте новые ароматы!

Чтец Антим. Она алчна как жерло склепа.

Заклинатель Зосима. В ее кулаке зажата месть.

Чтец Костанцо. Бойтесь звона ее ног!

Акколит Атаназий. Он еще не воскрес!

Ревнители.

— Отступники, в Яму!

— Змеи, в Темную Яму!

— Обманщики! Вы из крови, упавшей на землю из ран пригвожденных рук и ног Христа, делаете краски, которыми окрашиваете ногти блудницы!

— Вы служите не Господу нашему Иисусу Христу, а своему чреву.

— Под видом трапезы вы разыгрываете в кости плащаницу Христа, что на крыше Его гробницы.

— О, Антим и Феоген, какой разврат изведали вы!

— Эводий, вспомни о колодце Нубии!

— Леонтий, вспомни о Ветуле!

— Атаназий, ты был учеником не Черинто, а вольноотпущенника.

— Вы все пьяны!

— Вас рвет вином.

— Бесы вселились в черное стадо и ревут в этой грязи!

— Утопим их в грязи!


Одна часть народа толпится под портиками, размахивая бичами и палками, чтобы разогнать оставшихся осквернителей храма. Другая часть втолкнула пресвитера Феодора в базилику и, волнуясь, толпится под лампадами. Внутри и снаружи — крики, споры. Свалка в полном разгаре. Епископ Серджо, по-видимому, ищет защиты в своей таинственной неподвижности. Никто еще не осмеливается поднять руку на этого гордого человека.

Народ.

— Многая лета Феодору Кальво!

— Праведный, взойди отсюда на амвон!

— Утверди нашу веру, провозгласи учение четырех соборов!

— Анафема тому, кто извращает веру папы Льва!

— Занеси имя папы Льва в диптихи!

— Занеси в Диптихи постановления четырех соборов!

— Диптихи — на амвон!

— Сейчас диптихи — на амвон!

— Сейчас же пусть будут посланы в Рим гонцы!

— Серджо исключен из причта!

— Вычеркни из диптихов Серджо и всех отступников!

— Вычеркни врага Христова!

— Мы веруем как Лев!

— Защищаем догматы отцов!

— Серджо низложен!

— Больше не бойся левши!

— Не бойся кровавого!

— Почему ты еще боишься недостойного сына Эмы?

— Христос победил!

— О, праведный, твоя вера победила!

— Победила истинная вера!

— Мы веруем как Лев!

— Христос — Бог, Дева — Матерь Божия!

— Мы веруем в собор!

— Христос изгнал убийцу!

— Будь нашим избранником!

— Взойди на амвон!

— Изложи веру Льва!

— Пусть этой, а не иной вере учат Катехуменов!

— Христос — Единородное Слово Божие!

— Мы все так веруем!

— Кальво, будь нашим избранником! Взойди и очисти дом Божий!

— Ты не должен больше бояться Серджо!

— Вынеси останки!

— Вынеси святые мощи!

— Объяви празднество в честь этого дня!

— Пророчество Трабы исполнилось!

— Праведный, ты побеждаешь!

— Христос царит!

— Побеждает Троица!

— Свят! Свят! Свят!

— Един Бог!

— Едина вера!

— Алтарь! Алтарь!


Крики потрясают озаренную лампадами базилику, в воздухе мелькают кресты и поднятые руки. В главном входе встречаются два бурных потока: одна толпа входит, подталкивая Феодора к амвону, другая выходит, чтобы разогнать пирующих. За кипарисами, из северного портика, толпа пытается затянуть непристойный гимн Дионе, который обрывается среди оглушительного крика народа.


Animos Diona vicit,

vires Diona fregit.

         Omnes trahit Diona.


Фаледра стоит, прислонившись к алтарю Наумахов, готовая к сопротивлению. В руках у нее меч, на плече пурпурный плащ. Враждебно настроенная толпа бросается к ней.


Ревнители

— Что делаешь ты, злой дух?

— Плясунья, ты еще не можешь отдышаться после позорной пляски.

— Пеной своей похоти ты окропляешь алтарь, воздвигнутый в честь идолов посреди священного атриума.

— Отойди от алтаря, или мы сбросим его на землю и тебя вместе с ним.

Базилиола. Я защищаю его.

Ревнители.

— Уходи! Освободи атриум!

— Отойди от алтаря!

Базилиола. Я защищаю его, и только я одна. Он будет священным для меня, пока звезда, на которую устремлен мой взор, не покажет часа, ожидаемого моей красотой. О, моряки, где же ваши военные корабли? Где багры и крюки? Это алтарь Наумахов. Архангел, стоящий на нем, носит имя Победы, и труба его прозвучит над великими водами и недолговечными островами прежде, чем аврора взойдет над морем. Горе городу крови! Все корни моего племени кричат во мне.

Ревнители.

— Слышите!?

— Она грозит нам!

— Она признается в своем язычестве!

— Люди, она призвала на вас несчастье!

— Воплощение мерзости!

— И ты не боишься раскрывать свой позор?!

— Ты публично заявляешь о своих гнусностях!

— Ты сошлась с двумя родными братьями!

— Ты сходилась с быками и баранами!

— Смотри на нее, Беспалый, вот эта женщина окрасила свои пальцы в твоем священном блюде.

— Народ, свергни, свергни этого идола и развей его нечестивый пепел!

— Наполни ей рот пеплом и засыпь им всю нечисть!

— Свяжи сзади ее волосы, сплети их, как лошадиный хвост, и погоняй ее бичами.

Базилиола. До каких пор вы будете кусать меня?

Ревнители.

— Отойди от алтаря!

— Ты срослась с алтарем и не хочешь с ним расстаться?

— Уходи вон! Освободи атриум!

Базилиола. Я защищаю его. Рука, которая коснется Фаледры, будет отделена от кисти. Этот меч мой рубит так же, как блестит.

Один голос. Побеждай, орлица Аквилеи!

Другой голос. Дочь Орсо, повернись к востоку! Пора!

Третий голос. Дочь ослепленного, око за око!


Фаледра размахивает мечом, чтобы держать невооруженную толпу на некотором расстоянии от себя.


Базилиола. Я стою наготове и жду. Но кто приготовится к бою когда вдруг послышится сигнальный звук трубы?


С северной стороны слышны крики матросов, приветствующих появившегося трибуна.


Матросы.

— Многая лета Марко Гратико!

— Многая лета трибуну островов!

— Слава наварху!

— Слава начальнику кораблей!


У северных дверей волнуется толпа. Все громче и громче становятся приветственные крики. Толпа раздвигается, давая проход трибуну. Фаледра тотчас отходит от алтаря, идет к столу, кладет обнаженный меч перед Серджо, который вскакивает на ноги и бросает по направлению к порогу пылающий взгляд безумной ненависти. Вся его предшествующая неподвижность кажется теперь лишь долгим приготовлением к нападению. Его левая рука, неподвижно лежавшая на столе, тянется к эфесу меча.


— Победа и слава владыке моря!


Весть о приходе Марко Гратико распространяется по атриуму и базилике. Постепенно крики стихают, переходя в шепот, буря прекращается, внезапное молчание воцаряется в портиках, когда входит Марко Гратико. Все взволнованные лица обращены к этому великому человеку.


Он входит, разгневанный, и останавливается посреди атриума, у стола Вечери любви. Сопровождающий его отряд стрелков из лука останавливается поодаль. Он — в легком вооружении, без плаща, на голове — маленький шлем с гребнями и складками, загнутыми как плавники дельфина. Глубокая тишина. Несколько минут царит грозное величие ночи. Слышны отдаленные крики фонарщиков и портовых караульных, рассеянных по заливу. Чуть звучит далекий, почти тревожный напев букцины. На вершинах кипарисов горят звезды; двойной ряд мучеников и Дев белеет на золотом фоне; пламя потрескивает в светильнях семи канделябров; от угасающего огня алтаря тянется едва заметная струйка дыма; толпа как бы замерла перед грозой предстоящих событий. Вот Фаледра, снова наполнив агатовую чашу, из которой пил епископ, смело подходит к трибуну и предлагает ему вино.


Базилиола. Властитель, пригуби чашу евхаристии и прими участие в обновленной Вечери любви. Тебе предстоит горячий бой.


Он берет чашу и поднимает ее.


Марко Гратико. Фаледра, грозовая туча в твоих глазах. Не стану я пить твоего оскверненного вина, а вот так вылью его на камень.


Льет вино на пол.


Базилиола. Бог Обета да искупит мне твое возлияние, ослепитель.

Марко Гратико. Епископ оргии! Эту чашу, изменившую цвет твоего лица, покрытого позорными белилами, эту чашу твоей невоздержанности и твоего отступничества я разбиваю о камень. И так я разобью всякого, кто здесь грешит, напиваясь кровью Господа.


Бросает чашу на пол и разбивает ее. Ненависть брата доходит до бешеной ярости. Беспалый говорит теперь более громким голосом, чем тогда, когда кричал Tollite portas.


Епископ Серджо. Чего хочет этот человек от епископа? Кто творит правосудие и, вместе с тем, гонит людей как скотов? Чего ему нужно? Чтобы я трепетал перед ним? Чтобы я стал перед ним на колени? Чтобы моя мантия валялась в прахе у его ног? Разве он дал людям землю и вечное море? Не хочет ли он стать выше Бога? Не намерен ли он заковать в цепи людей, содрать мясо до костей с подвластных ему народов? Или он думает, что у него одного голова на плечах?


Трибун подходит к столу Вечери любви и останавливается прямо против брата.


Марко Гратико. Ты начал бредить от страха. Безумец, ты вопишь так, как закованный в цепи раб, когда он, сидя за веслом, слышит свист плети за спиной. А ведь я не поднимал руки на тебя.

Епископ Серджо. Но если ты поднимешь руку, если ты пришел вступить в бой со мной, то я не откажусь от поединка.

Марко Гратико. Около тебя — меч женщины. Смотри, чтобы он не погнулся.

Базилиола. Он не гнется… Властитель, тебе, поднятому на руле, я кричала: «Он будет твоим! Будет твоим!»

Епископ Серджо. А я беру его себе. Кладет левую руку на рукоятку.

Марко Гратико. Ты шатаешься! Не покидай стола.

Епископ Серджо. Так ты хочешь сразиться?

Марко Гратико. Хочу судить тебя. Трибун-судья будет судить тебя.

Базилиола. Разве ты не видишь, что на мне твой пурпурный плащ?

Епископ Серджо. Если ты потерял плащ, то у меня есть еще мантия на плечах. У тебя нет никакой власти в храме. Я отлучаю тебя от священного порога.


Трибун обращается к кастразийским стрелкам, через плечи которых перекинуты ореховые луки.


Марко Гратико. Симоне Флока, возьми под стражу изменника епископа и стереги его.


Мужественное лицо левши выражает одновременно страдание и радость.


Епископ Серджо. О, Фаледра! Я слышу твой смех! Пусть звенит твой смех и несется к звездам! Ты танцевала на его плаще. Он боится меча женщины. Люди! Смотрите: вот владыка кораблей, вот непобедимый герой! Вот мощь островов!

Базилиола. Властитель, меч женщины не поддельный, это настоящий меч. Он — из железа и золота. И он будет твоим, если ты отнимешь его у левши, который держит его. У вас равное оружие. Клинок меча не длиннее твоего ножа.


Быстро поворачивается к толпе, коварная и повелительная; вспыхивает; по глазам видно, что в мозгу ее промелькнула необыкновенная мысль.


О, люди островов, сыны Аррия, сыны Гаула, моряки-островитяне, владельцы кораблей, матросы — вы все, славящие в преддверии храма вашего Господа Бога, слушайте: епископ Серджо, обвиненный в кощунстве, хочет перед лицом народа предстать на суд Божий.


Томительная жажда кровавого зрелища вдруг охватывает тех людей, страсти которых возбуждены воинственной пляской.


Первая группа.

— Да будет так!

— Да будет так!

— Пусть рассудит их железо!

— Пусть рассудит их Бог!

— Да будет Господь судьей между двумя Гратиками!

— Принесите большой крест!

— Феодор, неси сюда крест!

— Присутствуй при суде Божием!

— Очищайте место для поединка!

— Дайте им сразиться!

Вторая группа.

— Нет, нет, нельзя!

— Не в священном месте!

— Не проливайте крови за священной оградой!

— Не совершайте кощунства!

— Это неугодно Богу!

— Нельзя!

— Вы оба — сыновья Эмы!

— Пусть призовут Эму!

— Пусть вернут святую вдову!

— Передайте ей право судить!

— Пусть она судит недостойного сына!

— Не опьяняйтесь кровью!


Наварх встает среди спорящих, гневный и суровый, как человек, уверенный в том, что в его власти задуманное возмездие.


Марко Гратико. Могу ли я допустить, искусная обманщица, чтобы свершился предложенный тобою суд? Все же этот на диво сработанный меч будет моим: я без труда вырву его из рук этого человека, я сделаю это для того, чтобы передать его завтра палачу, который раскалит его на огне и покарает тебя так, как покарал тех пятерых из твоего гнезда. На тебя наденут мешок, привяжут тебя как вьючное животное к жернову и отдадут на потеху рабам. Ты не заслуживаешь быть убитой.


Мстительница глядит прямо в его зрачки.


Базилиола. Ослепитель, судьба тоже слепа. Но мы узнаем, что скрывается во тьме. Другой выпал звенящий жребий. Живет Базилиола, и не мешок на ней, а плащ.


Мгновенно нарушает чары скрытой угрозы и неподвижного взора. Вот вызов звучит и смеется в ее словах. Вот ее слова сгущают над толпой ночную тайну и вызывают в ней напряженное ожидание событий.


Серджо, ты слышал? Люди, он уклоняется. Боится суда Божия. Боится предвестий ночи. Поднялся ветер. Приближается ночь… Она полна знамений. Слушайте голоса. Слушайте трубные звуки. Это знамение Бога. Народ, узел, который давит тебя, должен быть разрублен до зари, если ты не хочешь погибнуть.


Возгласы и трубные звуки растут в отдалении вод. Суеверный ужас охватывает толпу, уже возбужденную гимнами, воскурениями, вином и перебранкой.


Первая группа.

— Пусть свершится суд!

— Пусть разрубят узел железом!

— Этого хочет Господь! Этого хотим мы!

— Ты не должен уклоняться!

— Пусть принесут крест!

— Феодор, дай нам крест!

— Принеси нам распятие!

— Пусть будет поединок!

— Будем свидетелями!

— Мы этого хотим!

— Этого хочет Бог!

— А потом вы освятите храм!

— Не уклоняйся!

— Заставьте их сразиться!

Марко Гратико. Я не стану биться с калекой. Для него я готовлю другую кару. (С презрительным спокойствием обращается к брату с приказанием.) Оставь шутовское оружие и убирайся!


Кажется, будто насмешки, вызов, гордость, похвальба, жестокость, отвага возвышают до крайней степени не только голос, но и фигуру, и душу ересиарха.


Епископ Серджо. Фаледра, пусть я услышу твой смех! Смотри, как железо и золото сверкают в руках Левши! Смотри, мой жестокий брат! (Размахивает мечом высоко в воздухе) Крепки ли мои мускулы? Тверда ли кисть руки? На моей ладони отпечатываются камни рукоятки, и кажется, будто эфес и кисть руки составляют одно целое. Кто напомнит тебе? Пресвитер Серджо с Телом Христовым шел впереди всех в битве при Стробиле и под Дубой; и длинная мантия не опутывала его коленей, когда он вскакивал на неприятельские суда. От сильного удара в мачту врезалось все острие топора, отсекшего большой палец тому, кто руки свои превратил в крюки, чтобы во время сражения сцеплять корабли. Кто, кто напомнит тебе об этом? Я был отважен во всем. Разве ты один был в огне битве? Я был там тоже. Разве один ты выступил против тысяч? И я — тоже. Разве тебе одному пришлось терпеть жажду, холод, бессонницы и пытки? И мне тоже. Если бы я был избран начальником, если бы я надел плащ, то сделал бы больше тебя. Лишения, битвы, плен, смерть, пожары — это скорее моя стихия. Ты сам лишил себя первородства, и первородным являюсь я от великой крови Гратиков; когда я приношу Богу Святые Дары, сердце мое рвется к морским битвам. Наконец, этой ночью вернулся ко мне час битвы, час мечей. Я все беру на себя, сыны Аррия. Нет вины на вас. Ваши грехи отпускаются. И говорю вам: Серджо более не пастырь народов; он не наместник Бога, не образ Христа, он — только человек, последний или первый из всех, он — человек, полный ненависти и готовый вступить в бой.


Марко Гратико медленно извлекает большой морской нож с широким клинком, слегка искривленный, с небольшим выступом у конца лезвия, этом ножом можно одним ударом разрезать самый тяжелый якорный канат и все, что препятствует быстрому ходу судна.


Народ.

— Да будет так!

— Да будет так!

— Свершите суд!

— Пусть будет поединок!

— Этого хочет Бог!

— Этого хотим мы!

— Принесите крест патриарха Мавра!

— Феодор, принеси крест и Евангелие!


Наварх выходит на середину очищенного места, обращая свое лицо к фронтону сверкающей изображениями мучеников базилики.


Марко Гратико. Этого ли хочет Господь? Этого ли хочет народ? Великий и грозный Бог, которому я служу в душе моей и в Евангелии Сына Божия, — свидетель, что не я первый извлек оружие. На вас падет пролитая в святом месте кровь Гратиков! Я готов выйти на суд.


Беспалый гневно рвется к месту испытания.


Епископ Серджо. Диаконы мои, снимите с меня мантию. Я отдаю ее епископу всех, который совершает суд надо мною. Снимите с меня, диаконы, и другие отличия моего сана. Снимите ризу, стихарь и пурпурные ремни у ног. Пусть не останется на мне никакой священной одежды. Но на голове своей сохраню я шапку мореплавателей, на теле — кафтан без рукавов и — видишь, мой жестокий брат, — стальной дискос и закаленный панцирь. Мы равны. Вот, я готов.


Диаконы разоблачают ересиарха. Он остается в бывшем под рясой кафтане темного цвета и в панцире поверх него. Обнаженные руки кажутся испещренными жилами и мускулами. Долгий трепет пробегает по толпе. Когда он направляется от стола к очищенному для поединка месту, Фаледра более не в силах сдержать своей радости.


Базилиола. О, люди островов, сыны Аррия, сыны Гаула, дружным криком призовите бога мести и сомкните круг! Они сражаются!.. Гратики сражаются!.. Совершается чудо!.. Слушайте голоса, слушаете во мраке трубные звуки, несущиеся к берегам. Небо посылает герольдов на воды. Поднимается ветер. Налейте снова масла в светильни канделябров: пусть сильнее пылают они, пусть светят! Вот великий крест. Вот Евангелие. Зажгите огни! Пусть певчие поют псалом: «Confringam illos, nec poterunt stare». А потом я исполню перед вами священный танец, люди островов, с двумя благовонными факелами вокруг одного из Гратиков, вокруг поверженного. Я буду танцевать до зари, до белого дня, пока не сломятся мои колени, пока не разорвется сердце!


Народ замыкает круг. Одетые в белые одежды блудницы заправляют огни на семи канделябрах. Пресвитер Феодор поднимает обеими руками большой золоченый крест: возле него становится чтец с Евангелием. За ними через очищенный от народа вход в базилику видим ряды колыхающихся лампад. Ветер доносит из гавани протяжные крики и гудение букцин.


Пресвитер Феодор.

Vox Domini super aquas multas!

Adorate Dominum in atrio sancto ejus

Per eumdem Christum dominum nostrum.

Народ. Amen.

Один голос. Нет, нет, не призывайте Христа! Не ради святого дела извлекают они мечи, но ради обладания наложницей и ради власти.

Другой голос. Они не дали никакой клятвы.

Первый голос. Отврати Крест, Феодор, и закрой Евангелие. Ты совершаешь кощунство.

Пресвитер Феодор.

Confitebor Domine secundum justitiam ejus,

j’er eumdem Christum Dominum nostrum.

Народ. Amen.


Из базилики доносится тихое пение капеллы певчих.


Confitebor Domino secundum justitiam ejus: et psallam nomini Domini altissimi.


Гратики стоят лицом к лицу; прежде чем, начать поединок, они гневно оглядывают друг друга. Фаледра снимает с плеча плащ и приближается к братьям. Как тогда, когда морская фурия изгибала тело в обетном танце, люди тянутся вперед в томительном ожидании, как будто уже вдыхают запах крови, которой суждено пролиться. Как тогда, подергиваются их бронзовые лица под волчьими шапками, шляпами из твердой кожи и остроконечными головными уборами. Все громче слышны среди дыхания зловещей ночи тревожные крики и трубные звуки.


Базилиола. Дочь Орсо приветствует тебя, властитель! Твой нож заострен с одной стороны, а твой меч, Серджо, — с двух, и он светит тебе. Приветствую вас, сыновья Эмы! Кто даст вам знак, если не я? Вот я потрясаю плащ.


Колышет пурпурный плащ; епископ стремительно нападает на наварха. Быстрое нападение и необычные приемы левши заставляют трибуна отступить. Женщина стоит так близко от скрестившихся клинков, что ее дыхание почти смешивается с дыханием сражающихся. Иногда и она в порыве ненависти не в силах удержать криков и движений. В судорожно зажатом кулаке дрожит плащ; все мускулы ее тела то напрягаются, то ослабевают как во время танца.


Эй, Серджо! Коли! Режь! Эй! Меть в лицо! Меть в шею! Нападай! Эй! Смелей! Занимай место! Не уступай! Ты побеждаешь. Ты ранен, властитель!


Марко Гратико ранен в лицо, около рта. Женщина неистовствует при виде льющейся крови.


Э! Лицо твое в крови. Напейся своей крови, если ты жаждешь, Ослепитель! У нее вкус Дионы? Владыка моря, разве ты забыл, что у всех сирен — голос смерти?


Раненый сплевывает кровь, стекающую по углам губ. Как лев, бросается он на брата всей тяжестью своего тела.


Что ты делаешь? Серджо, Серджо, не уступай, не уступай! Наноси раны! Коли! Убивай! Ты контужен. Немного крови… Нет, нет, не поддавайся! Напирай! Напирай, левша! Позади тебя — стол…


Беспалый получает несколько ран и отчаянно бьется. Исход суда, по-видимому, неблагоприятен для него. Ярость братьев усиливается: они упираются колено в колено, лицо к лицу; шлем и шапка чуть не сталкиваются. То и дело из толпы вырываются глухие тревожные крики. Огни канделябров трещат и вспыхивают, озаряя бой. Трубные звуки растут, смешиваясь с неясными криками.


Берегись, Серджо!


Фаледра, видя, что левша в опасности, пытается быстрым движением обернуть плащ вокруг головы побеждающего, чтобы закрыть ему глаза. Но изменническая попытка не удается, так как Марко Гратико успевает отскочить назад и хватает левой рукой взвившийся в воздухе плащ, прежде чем он успел обвиться вокруг его головы, и, делая неожиданный выпад, обрушивается на брата и прокалывает ему горло кривым ножом. Пораженный шатается и, изрыгая сгустки крови, падает на стол Вечери любви, разбивает своим телом чаши, еще наполненные вином, затем падает на пол, выпуская из рук дивный меч, который, ударяясь о камень, издает чистый звон; потом он с глухим шумом падает на плиты пола и истекает кровью, бьющей из перерезанного горла.


Народ.

— Господь совершил суд!

— Он низвергнул безбожника на нечестивый стол.

— Он поразил его в горло, охрипшее от богохульства.

— Христос победил!

— Наша вера победила!

— Христос царит!

— Хвала Богу, хвала Единому!

— Как зияет ужасная рана!

— Танцуй теперь в Темной Яме, гречанка!

— Многая лета Марко Гратико!

— Теперь сверши суд над блудницей!

— Она замышляла против тебя измену.

— Эта бешеная сука хотела твоей гибели.

— Тебя зовут!..

— Не наступайте ногами на кровь!

— Как льется она!

— Заливает атриум!

— Многая лета Марко Гратико!

— Победа владыке моря!

— Слушайте, слушаете трубные звуки!

— Слушайте крики!

— Тебя зовут, о Марко! Зовут тебя!

— Слушайте! Слушайте!


Среди криков и гула доносится имя Гратико. Убийца несколько мгновений неподвижно стоит перед убитым, лицо его вдруг омрачается. Содрогается. Оборачивается назад. Легкая рана алеет на его подбородке.


Марко Гратико. Флока, накрой тело перворожденного пурпурным плащом. Он был храбр. Возьми из рук его меч и храни его.


Передает плащ стрелку; тот покрывает им труп. Быстро подходит к Базилиоле, которая, упершись одним коленом в землю, обнимает погасший алтарь.


Фаледра, ни меч, ни предательство не помогли тебе.


Хватает ее за волосы. Гордая женщина, не выпуская алтаря, оборачивается, как бы готовая укусить оскорбителя.


Базилиола. Что ты делаешь со мной? Разве один перворожденный на свете? Увидишь. Теперь только начинается, теперь начинается настоящий бой. Ну, убей же меня. Я смотрю на тебя.

Марко Гратико. Я не убиваю рабынь, но калечу их и привязываю к мельничному шесту. Твоими волосами я осушу этот нож, одним ударом рассекающий якорные канаты.


Вытирает клинок пышными волосами женщины. Обхватив алтарь, она испускает крик среди возрастающего шума и трубных звуков.


Базилиола. Канат якоря отсечен. Аквилея! Аквилея! Аквилея!


У Северных ворот подымается страшная суматоха. Весь народ в тревоге прислушивается к голосам, возвещающим грозящую опасность.


Голоса.

— Враги! Враги!

— На помощь! На помощь, Гратико!

— Трибун! Трибун!

— Святой Эрмагора!


Наварх спешит к выходу, размахивая сверкающим клинком, как вдруг прибегает, запыхавшись, Симон д’Армарио.


Симон д’Армарио. Спеши, спеши, Гратико! Джованни Фаледро захватил Порто Пило и Брадилу с тремя тысячами эпирских наемников, а с исаврами Нарзеса он входит уже в канал Фанния. Они сожгли уже верфи Орки и барки Пьетро Кандиано. Плывут к Баицце. Спеши! Спеши!


Народ начинает догадываться, чьи это козни, и бешено ревет, обращаясь к своему врагу.


Народ. Долой! Вон! Смерть гречанке!

Один голос. Растерзайте эту собаку в клочья! В клочья!

Другой голос. Разорвите ее тело корабельными крюками!


Трибун своим голосом смиряет яростные крики.


Марко Гратико. Не убивайте Фаледру! Флока, привяжи ее покрепче веревкой к алтарю!


Сдерживая плечами напирающую толпу, он увлекает ее за собой, размахивая длинным мечом и выкрикивая приказания готовиться к морской битве.


Народ! К оружию и на корабли! К Баицце! Христос и святой Эрмагора!


Наварх, сопровождаемый своим отрядом, уходит. Освещенная базилика пустеет. Капелла певчих поет воинственный гимн.


In deo faciemus virtutem: et ipse ad nihilum deducet inimicos nostros.


Сквозь густую толпу мелькает фигура Фаледры, обнимающая алтарь Наумахов; кажется, будто она составляет одно целое с мрамором, подобно статуе архангела. В то время как стрелки привязывают ее веревками, неукротимая женщина испускает к звездам крик рода Фаледров. Пламя семи канделябров трещит и колышется от ночного ветра и движения толпы. У ножек запятнанного кровью опустевшего стола лежит труп епископа, покрытый воинским плащом. Большие церковные сосуды и чаши Вечери любви опрокинуты народом. Толпа спешит на бой, оставляя на каменных плитах атриума следы, окрашенные вином евхаристий и братской кровью.


Базилиола. Аквилея! Аквилея!

Народ.

— Враги!

— Враги!

— На корабли! На корабли!

— На абордаж, на абордаж, Гратико!

— В Баиццу!

— Христос и святой Эрмагора!

— Трибун, на помощь!

— Помоги нам, Владычица наша, Святая Мария!

— Христе, Господи, помоги, помоги!

— С нами, с нами будьте, девы и мученики!

— На абордаж! На абордаж!

— Христос и святой Эрмагора!

ТРЕТИЙ ЭПИЗОД

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ТРЕТЬЕГО ЭПИЗОДА

Эма, диакониса.

Марко Гратико.

Базилиола.

Симон д’Армарио.

Пьетро Анафесто.

Пьетро Орсеоло.

Витале Кандиано.

Джорджо Традонико.

Джованни Манегарио.

Андреа Марчелло.

Гальбайо.

Секредо.

Партечипацио.

Лучо Поло.

Народ.

Цеховые мастера.

Хор Катехуменов.

Капелла певчих.

Рулевые и лоцманы, Судовладельцы, Матросы, Экипаж, Щитоносцы, Палач, Трубачи, Все духовенство.


На заднем плане — большой корабль Totus Mundus, темнеющий на фоне заалевшей над пристанью зари. Корабль хорошо оснащен, укреплен от квартер-дека до кормы и от бака до носа латинским такелажем и оружием и снабжен тридцатью скамьями и комплектом весел под палубой. Судно вполне готово для спуска в Адриатическое море, но стоит еще на сваях, скрепленных попарно изогнутыми балками, наклонившись от кормы к носу, обращенному к морю.


Справа на очень высоких столбах и огромных сосновых шестах укреплена крытая дощатым и камышовым навесом верфь, где сложены груды досок и брусьев, связки конопли и дрока; стоят телеги, кабестаны, тали, шпили и всякого рода машины, и снаряды; там же видны бревенчатые скрепы у откоса, веревки, протянутые между крюками и талями, рамы из планок, фальконеты, прикрепленные к земле, сваи, жерди, брусья, балки, бечевы снастей и швартов, ростры, якоря, цепи, множество железных инструментов; все эти принадлежности мореплавания образуют между навесом и землей спутанную сеть. В огромных котлах кипит сало и смола.


Против верфи, у самого края базилики, замыкающей площадь с запада, полукругом выступает внешняя часть абсиды, построенной из скрепленных цементом каменных плит, еще не окрашенной и не отделанной; абсида совершенно без окон, что придает ей сходство с круглой кормой без фонаря и руля. К южной стороне базилики примыкает, оставаясь совсем в тени, полукоробчатый свод, сложенный из обтесанных резцом каменных плит — это вход в Катехумению и Епископат.


За пристанью высится будка начальника вод, укрепленная на верхушке прямой сосны, подобно марсу на вершине главной мачты; фонарь еще горит, но свет его уже бледнеет на фоне неба, которое белеет над колоннадой скученных на горизонте облаков, после осеннего равноденствия.


Все цеховые мастера-плотники, конопатчики, кузнецы, канатчики, парусники, осмольщики, рулевые и лоцманы, судовладельцы, матросы, экипаж и прочие моряки толпятся в адмиралтействе, бродят среди балок, разбросанных по пристани, скрываются за густыми рядами лиственницы.


На площади, под стенами базилики, собрался весь народ — дети, взрослые и старики. Духовенство занимает пространство под сводом. Несколько впереди других стоит диакониса Эма с суровым сосредоточенным лицом и опущенной головой, она опирается обеими руками на длинное древко монограммического креста.


Посредине высится алтарь Наумахов; к нему веревками привязана Фаледра, подобная попавшей в сети львице. Она совершенно неподвижна и напоминает человека, погруженного в сон или находящегося в бесчувственном состоянии. Распущенные волосы скрывают ее лицо. Возле нее стоит палач, толстый, с обнаженным бронзовым торсом; в руке, защищенной кожаной перчаткой, оставляющей свободным большой палец, он держит эфес короткого меча, выпавшего из левой руки сраженного епископа, и накаливает клинок на огне, который горит на нечестивом алтаре.


Слышится утренний гимн Катехуменов:


Nocte surgentes vigilemus omnes,

semper in psalmis meditemur, atque

viribus totis Domino canamus

dulciter hymnos:

ut pio Regi pariter canentis

cum suis Sanctis mereamur aulam

ingredi cjeli, simul et beatam

ducere vitam.


На верхней площадке кормы стоят наготове трубачи с букцинами в руках. Народ хранит молчание. Вот слышится из будки предостерегающий голос.


Начальник вод. Остерегайтесь, лоцманы, берегитесь! Солнце выходит из созвездия Весов и касается жала Скорпиона. Зловещая звезда поднимается над Сан-Симоне и Джудой. Остерегайтесь!


Предостерегающий голос замирает в бледнеющем небе. Фонарь гаснет. Словно рассвет, разливается в тишине гимн Катехуменов. Кормчий выдвигается немного вперед и с мольбой протягивает руки к диаконисе.


Симон д’Армарио. О, Эма, святая вдова, оплот рода Вультейо, не плачь больше! Обрати лицо к нам, обведи глазами своими все вокруг и смотри: здесь собрался весь твой народ и ждет твоего слова: ибо пришел твой светлый час, и слава Господа сошла на тебя. О, святая, возвести нам видение твоего изгнания, возвести нам, что слышала ты от Бога, что видела в твоей ночи. Эма, что видела ты? Какое знамение? Какой завет? Не плачь больше!


Вдова поднимает свою мужественную голову, покрытую повязкой, все время держа перед собой свой длинный жезл. Словно из бездны звучит ее таинственный голос.


Диакониса. Я перестала плакать, сыны Аррия, печальные скитальцы, перестала плакать. Господь простер длань и осушил мои глаза. Он вложил в грудь мою сердце, твердое как алмаз, который вставляется между лапами якоря. Слушайте меня, островитяне; внимайте люди моря. Целые дни я проводила в ожидании, целые ночи я бодрствовала; я слышала, как шипели змеи, каркали вороны, клокотала грязь, пока не призвал меня Бог, пока над пустыней не послышалось мое имя.

Симон д’Армарио. Да будет благословенно твое имя, Эма!

Народ. Да будет благословенно твое имя, Эма!

Диакониса. Великий плач слышен был среди тростников Констанции, горькое рыдание: «Господи, Господи, Ты знаешь: вспомни обо мне, посети меня и отомсти моим гонителям. Не покидай меня, пока Ты медлишь разразиться гневом. Ты знаешь, что я за Тебя терплю поношение. Я покинула свой дом и имущество. Мои кровные восстали против меня. Мое лоно — оскверненная гробница. Неужели Ты не внемлешь? У них на устах — песнь блудницы, и они вечно пьяны. Я оплакиваю своих сыновей, которых уже нет».

Симон д’Армарио. Да будет благословенна твоя скорбь, Эма!

Народ. Да будет благословенна твоя скорбь!

Диакониса. «Мужайся, — ответил Бог. — Мужайся. Женщина, ты — раба моя и должна ждать в пустыне моего знамения». — «Вижу, — сказала я, — вижу кадку без клепок и без обручей, где жестокая пята давит живые грозди винограда. Они нарушили Твой завет, о Боже, изгнали слуг Твоих, осквернили трапезу Твою, снова, о, Боже, воздвигли алтарь Идолу, и я осталась одна; они хотят погубить также мою душу…» И он покрыл меня сенью десницы и сказал: «На том же алтаре будет принесена в жертву та, которая совершала на нем воскурения; разобьется камень, и будет развеян горячий пепел по земле, полной распрей и оргий».

Симон д’Армарио. Исполни же Его волю, Эма.

Народ. Исполни Его волю.

Диакониса. И еще сказал Он: «Я снова покараю их, вторично предам в руки грабителей и вновь рассею их по земле; и будут они рабами варваров».

Симон д’Армарио. Будь заступницей нашей, Эма!

Народ. Будь заступницей! Будь заступницей!

Диакониса. И сказал: «О, острова, в пределах ваших не будет более слышно ни звуков цитр, ни музыки, ни флейт, ни труб; и нельзя будет отыскать в ваших пределах ни одного мельника; не будет более слышно стука мельницы, и не засияет более свет лампад».

Симон д’Армарио. Будь заступницей! Будь заступницей нашей, Эма! Мы смоем с себя грех и получим от Христа новый вечный завет. Молись за нас, Эма!

Народ. Молись за нас.

Диакониса. Вы продались без цены, и без цены будете выкуплены. Острова увидели, ужаснулись. Очертания берегов задрожали. Не переносит ли Он острова с одного места на другое, как мучную пыль? Стража сказала: «Заря — на море». О, вы, крещеные во Христе и в море, откройте Господу нашему глубокий путь через пустыню великих вод. Обновите свое сердце, чтобы идти по новому жизненному пути. Он обещал. Он обещал. Сказал: «Я творю то, что было послано в видениях; Я творю то, что сказано пророческими устами».

Симон д’Армарио. Возвести нам Его волю, Эма!

Народ. Возвести нам Его волю.

Диакониса. Тем, кого гнал Он через огонь и развалины кровавыми путями к пустынным местам без стен, без ворот и без могил, Он обещает город торжества, заложенный среди морской стихии. Народ не может сдержать крика гордого ликования.

Симон д’Армарио. Да славится на водах Господь наш!

Народ. Да славится на водах Господь наш!

Симон д’Армарио. Открой, Эма, все Божественное слово, которым обещан сынам Бога город без земли.

Народ. Город! Город!

Диакониса. Так сказал Бог о городе, что должен быть воздвигнут: «Вот, соберу их со всех берегов, куда загнал их мой гнев, и приведу их в это место, и дам им вечный завет, который дал их отцам. Я сделаю так, чтобы ноги их попирали не мягкую землю, но палубы кораблей, с бурей в дни битв и с вихрем в дни непогоды. И благодаря множеству судов их господство распространится от одного моря к другому, и богатой добычей овладеют Мои избранники».


Народ разражается ликующими криками.


Народ.

— Осанна!

— Осанна!

— Ты вся сияешь!

— Господь сошел на тебя!

— Мы — народ Его, мы — народ Его!

— Пророчествуй!

— Мы ждем твоего слова!

— Устами твоими говорит истинный Бог!

— Сила Божия сияет на тебе.

— Кричи без удержу!

— Пророчествуй о городе, могуществе, завете и вечности!


Голос вдовы вырывается из сильной груди, как в высшем подъеме мощного гимна. Зрачки ее глаз устремлены в одну точку, лицо пылает. Губы судорожно подергиваются и покрываются пеной как у сивилл, волнуемых великим экстазом. Ее пророчество заглушает тихий скрытый хор Катехуменов. Вспыхнувшее до крайних пределов залива, со стороны пристани и рощи, пламя зари обагряет края движущихся облаков, которые принимают форму окаймленного башнями круга. Широкая четырехугольная площадка кормы, со своим боевым квартердеком и хором трубачей с голыми руками, резко выделяется на фоне пламенеющих предвестий.


Диакониса. «Пойте новую песнь! Кричите, корабли Виджилии, Эквилии, Эрмела и Альбензе! Вопи, экипаж! Если кирпич рассыпался, я положу для вас мрамор на мрамор. Если сосны и ели срублены, у вас будет нетленное дерево. Город, я воздвигну тебя из моих кедров. Из золота я сделаю верх твоих крыш, двери твои — из сапфира, а все стены твои — из яшмы; я сделаю тебя самым прекрасным, и будешь ты преисполнен благ: все парусные и весельные суда и все мореплаватели будут приставать к твоим берегам, чтобы торговать с тобой; все будут богаты, благодаря тебе, и будут благоговеть перед тобой; ты покоришь чужеземцев, и во всех портах у тебя будут свои дворцы, в Латинском море и по ту сторону Столбов. И вечно будешь ты прославляем над всякой волной, среди всякой пучины и при всяком ветре», — вот что обещает нам Бог наш.


Умолкает, тяжело дыша. Рука протянутая к востоку, падает. Она снова поднимает ее, чтобы вытереть губы. Затем снова берег обеими руками древко креста, опять склоняет голову и остается неподвижной; священный экстаз постепенно угасает в ее груди.


Народ.

— Осанна! Осанна!

— Дебора!

— Ты — Дебора в тени пальм!

— Осанна!

— Осанна! Осанна!

— Грядущий город!

— Город золота!

— Город света!

— На восток! На восток.

— Знамение!

— Видите! Вот его изображение!

— Вот, там, позади корабля, его башня!

— Знамение, знамение, у пределов берегов.

— Это высятся и горят его башни! Смотрите!

— На восток! На восток!


Весь народ, взволнованный дыханием обета, поворачивается к сиянию своей открывшейся судьбы. Трубачи, стоя на возвышении кормы, поднимают обнаженные руки и дуют в букцины, приветствуя утро. Марко Гратико, идущий с пристани, показывается на груде бревен. Пение Катехуменов замолкает. Когда толпа замечает наварха, крики стихают, постепенно переходя в неясный гул и шепот.


— Сын!

— Братоубийца!

— Братоубийца!


Наварх подымает правую руку.


Марко Гратико. Сигнал молчания!


Морские трубы дают краткий сигнал. Фаледра судорожно вздрагивает, как после сна или смерти, встряхивает головой, чтобы освободить лоб от падающих прядей волос, в гневе поводит глазами, изгибая тело, крепко привязанное к алтарю веревкой, скрепленной узлом на спине. Ее лицо, полузакрытое волосами, — пепельного цвета, оно прекрасно и мрачно, как лицо лишенной власти эринии.


Люди во Христе! Я зову вас на собрание. Пусть будет здесь новый Аренго.


Голова его обнажена; на нем — венетский кафтан; он без оружия и пурпурного плаща. Возле него — отряд щитоносцев, держащих большие прямоугольные щиты, сделанные из двух досок и двух поперечников и сверху обитые кожей; эти щиты предназначены для защиты брустверов борта против неприятельских стрел, иногда из них образуют сомкнутую «черепаху», на которую воины всходят, чтобы атаковать неприятельский корабль, сцепленный крюками с судном нападающих или столкнувшийся с ним носом к носу.


Голос братоубийцы в течение всей речи — мощный и повелительный; толпа волнуется и не противится обаянию.


Люди горькой страны, воистину я говорю от всего сердца, как истина то, что ради вас я добыл этими руками мощи хранителей; как истина — то, что этими же руками я в третий раз освободил вас в эту ночь моего ослепления от огня и разгрома. Вдова! Я не стану более называть тебя другим именем, так как я отсечен от тебя роковым ударом. Если Богу не угодно было, чтобы твоя плоть стала моей могилой, значит было тому великое основание. Ведь Бог обета сказал: «Скрепляйте город кровью». Вспомните о священном Риме и обагренной борозде первого царя. Слушайте меня. Пост, пепел и ряса не будут моим покаянием. Грех преисполнил меня пылом. Я изгоняю себя из пределов своей родины. Я отсекаю себя от своего корня. Я беру себе корабль, построенный моей душой, и уезжаю вместе с этой душой. Судьба не может более вредить мне, и я вновь приму крещение в буре.


Из сердца народа вырывается крик Божественной надежды, как тогда, в вечер триумфального шествия с останками.


Народ.

— Это искупление. Плыви к Египетскому морю!

— Иди! Освободи Адриатику!

— Это искупление. Спаси Адриатику!

— Освободи наше море от разбойников!

— Плыви к Александрии!

— К Александрии!

— Добудь мощи евангелиста!

— Верни его народу островов!

— Это искупление. Верни его своему народу!

— Это искупление. К Александрии!

— К Александрии!

— К Фаросу! К Фаросу!

— Отчаливай к Фаросу!

— Пусть сопутствует тебе святой Эрмагора!

— Наш покровитель святой Марк ждет своего похитителя.

— Открой его могилу и возьми его прах!

— Пусть святой евангелист Аквилеи покоится в земле венетов.

— Верни его своим венетам.

— Вернись со святым телом и будешь чист. Это искупление.

— Искупи грех, Гратико! Ты будешь долгие годы владыкой моря.

— Ты один только можешь сделать это.

— Возьми корабль и отчаливай!

— К Египетскому морю!

— К Александрии!

— К Фаросу!

— Верни нам святого!

— Верни нам истолкователя!

— Это искупление.

Марко Гратико. Люди горькой страны! Из всех подвигов, совершенных мной во время мира и войны, этот крепче других волновал мою грудь: да, я должен плыть к великой могиле, хотя бы она была замурована крышей, которую могут открыть лишь вера и меч или хотя бы она была в пучине, на глубине десяти тысяч локтей. Я жажду того и другого. Грех мой преисполнил меня пылом и сделается или славой, или молчанием. Я не знаю этого, не знаю. Знает один Бог, для которого море — лишь капля слез. Измерил ли кто-нибудь воды горстью? Но некто ведь измерил их душой своей. Внемли, народ грядущего счастья, внемли: мои спутники и я — мы измерим его твоей юной мощью; великой душой мы начнем это измерение от бурной Адриатики, что закаляет тебя и принадлежит тебе, как и твой святой; мы пойдем далеко-далеко, обрести владения, которые нам сулила великая надежда. Мы будем предвестниками, которые не знают возврата, гонцами, которые не возвращаются, ибо хотят перенести весть так далеко, чтобы к вечеру быстротечного дня перейти за пределы вечности и в царство смерти. Мои спутники! Мои спутники!

Симон д’Армарио. Не забудь и меня, Гратико! Симон д’Армарио — кормчий твоего корабля — Мне послышался голос с небес. На доске моего руля ты был принесен к креслу. Народ да будет моим свидетелем.

Народ.

— Наварх, он прав, он прав!

— Выбери его!

— Он назначен судьбой!

— Он прав, он прав!

— Судьба назначила его!

— Возьми его с собой!

Марко Гратико. Я беру тебя.

Пьетро Анафесто. Марко Гратико, ты можешь взять себе спутников, что не возвращаются, среди племен Альтино.

Пьетро Орсеоло. Среди племен Эквилии.

Витале Кандиано. Среди племен Опитерджо.

Марко Гратико. Я беру тебя, Пьетро Анафесто. Я беру тебя, Орсеоло, и тебя, Кандиано.

Джорджо Традонико. Возьми с собой одного из Традоников.

Марко Гратико. И тебя беру.

Джованни Монегарио. Одного из Монегариев!

Марко Гратико. И тебя тоже.

Андреа Марчелло. Одного Марчелло!

Марко Гратико. И тебя тоже, отпрыск Рима! Но других не могу взять с собой. Нас должно быть семеро, как семь бурных плеяд, семь гвоздей колесницы, семь стражей мореплавателей.

Партечипацио. Возьми меня в начальники твоей свиты!

Гальбайо. Возьми меня в ряды гребцов!

Секредо. Меня — в число матросов!

Марко Гратико. Кому же, кроме нашего Бога и наших мучеников, поручим мы охрану нашей родины, если все перворожденные перейдут в мой отряд?


Сквозь гущу бревен, канатов, инструментов и машин, сквозь толпу народа возле арсенала проталкивается человек, приход которого сопровождается постепенно затихающими восклицаниями.


Народ.

— Лучо Поло!

— Лучо Поло!

— Лоцман!

— Лоцман!

— Лучо Поло — на Аренго!

— Наварх выслушай старика!

— Иди сюда, старец!

— Раздайтесь!

— Дайте пройти!

— Дайте место!

— Дайте ему пройти!

— Говори, говори к Аренго!

— Слушайте его!

— Молчание!


Лоцман, почтенный старец, прикрывший седины кривой шапкой, окрашенной муреной, медленно идет своей морской походкой, ступая геркулесовскими ногами, широко расставляя их, как будто стараясь сохранить равновесие на трясущемся во время качки мостике корабля.


Лучо Поло. Юноша, ради звезд, к движениям которых в течение стольких лет были пригвождены эти потускневших очи мои, возьми и меня на свой корабль! Мне не подобает окончить жизнь среди стоячих вод и речного ила. Сколько стран я видел, сколько народов на белом свете, где я бывал. Три раза я терпел кораблекрушение, семь раз я заходил за Столбы, день и ночь я провел однажды один среди моря на обломке погибшего судна, я переживал опасные наводнения, набеги корсаров, испытывал голод, жажду, холод и всякие лишения. Кто может запомнить это? Я вез из Равенны в Византию папу Иоанна к Теодориху, когда в Святой Софии праздновали Пасху. С маленьких барок я высадил у берега Отранто Исавров, фракийских коней и Сангвинария; я подвез к устью Тибра барки Велизария, нагруженные зерном, я видел, как в Пальмарии умирал на содоме папа Сильверий, как готы под Чирчео поднимали на щитах короля Витиха, как обратился в бегство перед Тотилой Василий, последний римский консул. Что подобает мне? Кто может поведать о минувшем? О, Наварх, я хочу еще раз посмотреть с корабля на вечные звезды. Если глаза изменят мне, то опыт сердца укажет путь. Не дай мне погибнуть среди стоячих вод. Возьми меня с собой в последний раз попытать счастья. Никогда не поздно испытать неведомое. Никогда не поздно идти еще дальше. И не бойся: мудрость моя познала все слова, кроме одного, — она никогда не скажет тебе: «Отступи».

Марко Гратико. Великий духом! Я боюсь только, что не буду достойным того, чтобы ты измерил часы моей жизни так, как ты измеряешь высоту звезд. Клянусь тебе истинным Богом, что час моей смерти будет самым великим. Дадим же великую клятву, спутники мои! И ты, почтенный старец, клянись вместе с нами. Кто отделит нас от сердца Христа? Да не принудит нас к этому ни голод, ни опасность, ни оружие, ни настоящее, ни будущее, ни жизнь, ни смерть, ни высота небес, ни глубина вод! Вдова, дозволь мне в час моего отправления вспомнить о родоначальнике твоем Вультейо д’Опитерджо и о его спутниках, на которых смотрел орел Цезаря, превративший их этим взглядом в римлян, когда они, не желая уступить врагу судна, перебили друг друга и наполнили водой свой захваченный врагами корабль, как бочку — молодым вином. Сохрани память о нем и обо мне!


Диакониса, не поднимая головы, простирает правую руку к сыну с жестом благословения на далекий путь. С гордым нетерпением человека, сохранившего свою непоколебимую мощь, он оборачивается и стремительно отдает приказания.


К воде! К воде! Ветер приносит нам запах счастья. Пора! Смелей! Сдвигайте корабль! К подпоркам! К найтовам! Вниз! Вниз, мастера! С помощью Христа!

Народ. Христос и святой Марк! Христос и святой Эрмагора!


После этого краткого возгласа по толпе пробегает гул: так начинает расти волна под напором свежего ветерка, который постепенно крепчает. Мастера приступают к спуску корабля. На скате верфи сверкает сало, отражая блеск утренней зари. Внезапно неожиданный возглас парализует перешедшую в действие волю.


Базилиола. О, Гратико, вспомни обо мне и об этом алтаре!


Отчаянный крик предсмертной отваги вырывается из ее груди; она подставляет напору ветра запрокинутое горло. Наварх останавливается и оборачивается. Работа обрывается; толпа начинает волноваться; волна достигает предельной вышины и снова падает. Сомнение овладевает душой народа. Диакониса поднимает непреклонную голову и делает несколько шагов по направлению к палачу, ударив железным концом длинного жезла о землю. Но голос ее звучит необычайно тихо и глухо.


Диакониса. Асбеста, если клинок накалился докрасна, извлеки его из пламени и приведи в исполнение наказание, которое трибун-судья, Марко Гратико, назначил этой рабыне. Но сперва отрежь ей волосы.


Когда палач подходит, чтобы приступить к пытке, женщиной вдруг овладевает страх.


Базилиола. Асбеста, нет, не делай этого, не делай этого!.. Подожди, подожди… Нет, не касайся рукой волос моих!.. Смотри мне в глаза!.. Асбеста, Асбеста, я знаю, кто ты… Погоди!.. Скажу тебе…

Диакониса. Нет, не медли. Исполняй, исполняй! Почему изменилось твое лицо? Ты колеблешься?

Базилиола. Когда в Темной Яме я убила твоего брата, он хотел этого, он сам молил меня. Он был опьянен смертью, опьянен мной… Смотри же на меня!..

Диакониса. Если ты будешь медлить, то и тебя привяжут к жернову или посадят на гребную скамью. Исполняй!

Базилиола. Я запечатлела его в глубине моих глаз. Нет, не мсти мне! Не тронь меня! Если б он ожил, если б он воскрес, то отрезал бы руку твою до локтя… Смотри на меня!

Диакониса. Кто из вас заменит его?.. Люди, зараженные ядом, кого из вас наиболее свирепо укусила эта ехидна?

Базилиола. Подожди! Подожди лишь один миг!.. Эма, я хочу просить тебя… Выслушай меня, раба Божия. Ты победила, ты победила… Ты сломила меня. Вот, я — здесь. И не подняться мне… Я не хочу жить. Я не смерти боюсь. Убей меня сама. Будь мстительницей за всех. Возьми этот раскаленный клинок и вонзи его в грудь мою до эфеса, всади его в тело мое, чтобы его не было видно… наноси мне рану за раной, слушай, как шипит сердце, и умиротворись. Но не глаза… нет… только не глаза! Оставь мне их! Дай смерти ослепить их!

Диакониса. Никто не трогается с места? Неужели все, лица помертвели, все руки бессильно опустились и все колени подгибаются?.. Люди, неужели вы хотите, чтобы она еще раз потешалась над вашим телом, пронзая вас стрелами, словно дичь? Неужели вы хотите, чтобы был восстановлен среди атриума этот алтарь? Чтобы она опять бражничала с диаконами? Чтобы она предстала перед вами обнаженная? Чтобы она приготовила свое ложе на пристани? Неужели вы хотите, чтобы она вторично погнала вас безоружных бичом варвара? Отвечайте!

Базилиола. Люди, люди! Сколько наслаждений черпали вы из моих глаз… Как велики они… Еще раз полюбуйтесь ими! Они еще велики, невыразимо прекрасны и полны сверкающих искр. Вспомните, как один взмах ресниц заставлял вас бледнеть. Вспомните, как они казались вам вашими морями, вашими морями, смелые люди, со множеством пучин… Не гасите же их! Не уничтожайте! Я вижу зарю, люди; я наполняю их сиянием зари; та заря, которой я ждала, не появилась. Разрешите мне хотя бы унести с собой в великую тьму багрянец не железа, а враждебного мне неба!

Диакониса. Никто не отвечает? Вы все молчите?.. Пусть два закованных в цепи раба покинут свою скамью и придут сюда, — два сильных раба, — и пусть заменят они безумного палача! Так раскрывается воля Божия. Неужели Его волю я должна исполнить собственной рукой! «Пусть будет она принесена в жертву на том же алтаре, на котором совершала воскурения». Еще не утих ваш крик: «Исполни Его волю, Эма!» Теперь, как и всегда, у меня достаточно мужества исполнить волю Божию. Дочь Орсо, здесь нет больше твоего пояса. Ты не вернешься более к своей добыче, и я не отправлюсь в изгнание жевать среди змей полынь. Ну, возьми мой крест, акколит Павел. Асбеста, сними кожаную перчатку.

Базилиола. Не извращай, не извращай приговора Бога, Эма! Принеси меня в жертву Богу неугодно, чтобы я жила. Люди, ведь Он сказал: «Будет принесена в жертву». Вы слышали: «Будет принесена в жертву». Кричите же, кричите! Пусть Его воля не будет извращена! Возложи меня на алтарь, вдова.

Диакониса. Нет. Он сказал: «Час за час, день за день, год за год». И еще сказал: «Пусть живет в своем мраке». И наконец, сказал: «Пусть живет и состарится в своем мраке».

Базилиола. Люди, люди, разве у вашего Господа два слова? Разве Бог Эмы — двуличный? Разве Он произнес два различных приговора? Вы слышали? Если первый — истина, то разве второй — не ложь?

Диакониса. Ко мне, рабы! Ко мне, рабы! Пусть остригут ее, как зараженную овцу!

Базилиола. Гратико!

Диакониса. Пусть сойдут они со скамьи! Сейчас пусть сойдут!

Базилиола. О, Гратико, властитель, где ты? Где ты? Выслушай меня! Почти врага своего, ты, который смелее всякого смелого. Не ты ли, не ты ли — тот самый, что тело епископа за многочисленные вины его покрыл славой своего плаща? Правда, я боролась когтями и клювом, телом и душой, силой и обманом; я пускала в ход все оружия, все средства, измышляла всевозможные способы мести, о, ослепитель, о, мучение моей крови! Но неужели ты считаешь меня веред смертью недостойным врагом? Я не прошу, чтобы ты покрыл меня пурпурным плащом (я уже получила его от тебя, вспомни об этом!); но оставь мне хоть тот, что покрывает меня, тот, в котором я родилась, — мои две короны (вспомни слова Гауро!). Ради моего поцелуя любви и ненависти, который стоит Мира, дай мне прекрасную смерть! Ты знаешь, что я — Фаледра, родом из римской Аквилеи… Только не жернов, о, враг мой, не жернов… Уважай меня. Освободи меня от веревок и возьми меня тоже на корабль вместе с этим алтарем; потом отчаливай и вези нас, храня безмолвие, и брось нас; брось меня посреди моря, чтобы я отправилась искать в глубине вод свою третью корону!


Призываемый тотчас выступает вперед, как человек охваченный обаянием жесточайшей игры или высшей опасности.


Марко Гратико. Освобождаю тебя!


Мать гневно обращается к нему.


Диакониса. Что ты делаешь?

Марко Гратико. Вдова, я — трибун-судья. Подожди.


Неумолимая меняется в лице и отступает; снова берет свой крестообразный жезл, опирается на него, крепко сжав его обеими руками, слегка наклоняется вперед, искоса смотрит через промежуток между руками. Стоящие позади нее священники в волнении перешептываются.


Фаледра, освобождаю тебя.


Он направляется к обреченной на смерть. В его голосе и движениях — порывистая решимость; лицо его кажется таким, каким казалось тогда, когда в день истребления заключенных в Темной Яме он стал лицом к лицу с полуобнаженной женщиной, которая, неустрашимая, улыбалась, опершись о порфирную колонну и стоя под миртовой гирляндой и синим, оттененным тучей небом. Слышно тихое пение Катехуменов, славящих звезду моря.


Veni navigantium

         Sidus

naufragantium

         portus

Maris Stella


Связанная оборачивается и смотрит на него тем же взглядом, как тогда; и среди благочестивого гимна она тихо говорит ему; из узких щелей опущенных ресниц струится ее медленный взгляд, который уничтожает всякое враждебное намерение.


Базилиола. Как бледен ты, властитель!


Еще раз, в последний раз, дерзкая бросает жребий и играет со своим демоном. Узлы крепко затянуты; вождь с трудом, медленно развязывает их, в то время как искусительница еще раз пробуждает грезы, скрытые в жаждущем приключений сердце моряка Адриатики, и обращает их к востоку.


Помнишь, я видела над твоей головой огненный корабль? Помнишь, я прочла твою судьбу? Помнишь, какой крик бросил ты к первому Аренго? Корабль твой построен. Другой Рим — там, на семи холмах, у врат горячих морей. Властитель, властитель, ты чувствуешь мою силу? Голодному льву нужна огромная, огромная добыча… Земледелец из Иллирии — император… Ты дрожишь?.. Сириец Кальции, венчанный в Тарсе… Как дрожишь ты!.. Мой пояс казался тебе короной… Ты брал в руки мои волосы и касался губами моих глаз… Я еще жива. Властитель, слышишь дыхание моей жизни? Возьми же ее, держи ее. Я приношу ее тебе без всякого обмана. Я буду служить твоим военным подвигам. Орлица Аквилеи должна быть на носу корабля! Развяжи последний узел… и руки…


Говорит тихим, таинственным голосом, над волнами гимна, словно проникая своими тяжелыми плотскими устами в безумную душу героя. На алтаре Наумахов пылает огонь, на котором все еще накаливается прекрасный меч; вот озаряются вспышкой пламени два покрытых потом лица, похожие на лица упорных бойцов, у которых вот-вот выпадет из рук оружие. Голос женщины тих, но каждое слово содержит все чары, как каждая капля благоухающей эссенции заключает в себе целый сад ароматов; и кажется, будто слова произносятся не движением губ, так как зубы все время стиснуты, как будто они в отчаянии сжимают надежду. Не надеется ли искусительница, что последний узел будет развязан и что она вскочит, как освобожденная фурия? Герой берет ее за плечи и поднимает; она уже отделена от ложного архангела, но руки, прикрепленные за спиной, все еще соединены со статуей неразрывной связью. Он испускает бешеный крик, крик спасения, как человек, которого сила головокружения отбросила от опасности.


Марко Гратико. Орлицу Аквилеи — на корабль! Орлицу Аквилеи — на корабль!


Преклоняет одно колено и воздает благодарность Небу.


Хвала тебе, великий и грозный Бог! Хвала Тебе, озаряющему блеском мою душу и во время моего утра посылающему мне знамения!


Быстро поднимается. Поворачивается к кораблю, который гордо возвышается со своим квартер-деком, увенчанным трубами, над гранатовыми башнями облаков, поднимающихся над пристанью.


На воду! На воду! Спускай корабль! Мастера вниз! Все к подпоркам! Отталкивай! Каждый пусть толкает изо всех сил рукой, кистью, плечом и сердцем своим! Вот солнце! Вот солнце! Дуйте в букцины! Пойте аллилуйя! О, спутники, радуйтесь! Этому кораблю недостает статуи, украшающей ростру. О, спутники, вот она! Грозный Бог дал нам ее. Вот она! Она прекрасна. Мы пригвоздим ее между двумя клюзами. Плотники, плотники, несите молот и три гвоздя, которыми мы прибьем веревки! Щитоносцы, образуйте «черепаху», как бы для отражения стрел на перилах моста, поднимите ее на кожаную поверхность щитов и перенесите ее! Орлицу Аквилеи — на ростру, на ростру! О, Фаледра, я даю тебе прекрасную смерть!


Щитоносцы подходят, поднимая и соединяя вплотную большие прямоугольные щиты. Фаледра, несмотря на рабские оковы, поднимается во весь рост, во всем властном обаянии своей красоты, встряхивает волосами, хотя не окаймленными пурпурной лентой, но все еще ослепительными, как тогда, когда она на паперти поднимала их одной рукой перед участниками Вечери любви, прославляя Аврору. Дивная чистота звучит в металле ее голоса. Позади нее, на алтаре Наумахов, пылает искупительный огонь. При первом слове умолкают шум и крики. Безмолвие людей и вод полно рока.


Базилиола. Гратико, слушай меня. Так как я принадлежала тем, кому хотела дарить себя, то — клянусь этим величественным алтарем и двумя крылами великого архангела! — я принадлежу только той смерти, которую избираю себе. Смелый человек, я видела, как еще раз ты побледнел, вдыхая аромат моих волос, и теперь еще ты бледен. Я пролила на них, как на костер, который должен загореться, последний сосуд благоухающей жидкости. Слушай меня, герой, ради твоих семи плеяд! Если не мог ты отчеканить лик мой на римском золоте, так смотри: я отчеканиваю его на пламени!


Быстро поворачивается, стремительно бросается к алтарю, протягивает к нему уста, как будто желая выпить огонь; в своем радостном порыве она похожа на человека, который, жаждая, погружает все тело в водный источник, чтобы длительным глотком вобрать в себя влагу. Пламя охватывает ее волосы, которые мгновенно вспыхивают с ослепительным блеском, подобно связке сухих ветвей. Вокруг нее подняты большие щиты. Толпа разражается криком, прерывающим тишину, удивление и ужас. Крик наварха заглушает все крики.


Народ. Хвала Богу!

Марко Гратико. Базилиола!

Народ. Хвала Единому!

Марко Гратико. Поднимайте все щиты! Провозглашайте ее имя!

Щитоносцы. Базилиола!

Народ. Христос побеждает!

Марко Гратико. Образуйте вокруг нее квадратную «черепаху»! Кричите ее имя!

Щитоносцы. Базилиола!


Они поднимают большие щиты и соединяют их, отдавая морскую честь орлице Аквилеи, объятой победным пламенем. На вышке квартер-дека звучат букцины. Мастера снова приступают к спуску судна. Падают подпорки, отскакивают найтовы, трещат канаты. Напирая рукой, плечом и сердцем своим, люди сталкивают в воду корабль, который со скрипом скользит по дымящемуся скату. С обеих бортов поднимаются кверху ряды весел, похожие на два взъерошенных крыла; готовится сильный удар веслами, как только люк соскользнет с трапа. Громко звучат букцины. Певчие поют Аллилуйя. Первые лучи солнца, опалив и сокрушив облачные башни, начинают ударять в стены базилики, в крыши арсенала, в толпу Аренго и в щиты «черепахи».


Народ. Это Диона! Это Диона! Эма, жертвоприношение совершено!

Клир. Grates salvatori Christo deo solvant omnes insularum incolae.

Певчие. Alleluia!

Мастера. Спускай! Тащи! Сталкивай! «Весь мир! Весь мир!»

Народ. Это чудо! Это чудо!

Клир. Gloria et laus Trino Domino et Uno semper. Amen!

Народ.

— Это сила Бога!

— Она низвергла ее на алтарь!

— Это чудо.

— Горит Диона!

— Пылает среди своих волос!

— Горит среди своих ароматов!

— Диона!

— Горит Диона!

— Вдова! Жертва объята пламенем!

— Хвала Богу! Хвала Единому!

— Христос побеждает!

— Христос царит!

— Это чудо!

— Охвачена вихрем огня!

— Горит Диона! Аллилуйя!

— Крест на корме, на носу — Евангелие, дева — на мачте! Аллилуйя!

— Отчизна на корабле!

— Аллилуйя!

— Отчизна на корабле!

— Отчизна на корабле!

— Христос царит!

— Христос и святой Марк! Христос и святой Эрмагора!

— К воде! К воде!

— Сдвигай! Тащи!

— Отталкивай!

— О, Гратико, искупление!

— Сверши искупление!

— В Александрию!

— В Александрию!

— В Фаро!

— Добудь тело евангелиста!

— Вернись со святым телом и будешь чист!

— О, Господи, освяти корабль!

— Боже сильных, освяти корабль!

— Царь морей, освяти корабль!

— Аллилуйя!

— Аллилуйя!

— Христос побеждает!

— Господь, освободи Адриатику!

— Освободи для своих людей Адриатику!

— Сделай всю Адриатику отчизной Венетов!

— Аллилуйя!

— Аллилуйя!

— Христос царит!

— О, Боже, Ты призвал нас к свободе!

— Храни, о, Боже, свободу Венетов!

— Упрочь нашу свободу!

— Аллилуйя!

— Аллилуйя!

— Христос и народ!

— Христос и святой Марк! Христос и святой Эрмагора!

Загрузка...