Три часа ночи

17

Мы решили вернуться пешком той же дорогой, которой пришли сюда. Можно было бы взять такси, но мы оба считали, что коротать время за ходьбой лучше, чем за ездой на автомобиле.

— «Коротать время. Что за идиотское выражение! Время и без посторонней помощи прекрасно себя скоротает»[7], — хмыкнул отец.

— Да уж. Есть такие устойчивые выражения, что диву даешься, как они могли прийти кому-то в голову. Например, «друг ягуара». Что оно вообще означает?

— Точно не помню, но, кажется, оно из какой-то старой байки.

— С детства терпеть его не могу. Наверно, все дело в том, что его любила повторять учительница, которую я на дух не переносил.

Я увидел на тротуаре арматурный прут, который выбросил перед тем, как мы с отцом зашли в клуб, и, немного подумав, поднял его.

— Так, на всякий случай.

Как и в первый раз, папа ничего не сказал. По-моему, сейчас он даже не обратил внимания на то, что я сделал.

— Насчет коротания времени мне вспомнилась одна меткая фраза, — сказал он и пнул пластиковую бутылку.

— Какая?

— Очень рано стало поздно.

Я хихикнул, но в том возрасте был еще не в состоянии полностью осознать убийственную точность и правдивость этой фразы.

— Никогда бы не подумал, что ты так умеешь играть, — признался я, когда мы прошли пару кварталов.

— Ты не представляешь, как я трусил, когда поднялся на сцену и сел за рояль. К счастью, получилось недурно. Это была одна из моих любимых композиций.

— Еще я никогда бы не подумал, что джаз мне понравится.

— А в результате?

— А в результате понравился, хоть я и не могу объяснить почему.

— Красота джаза в его несовершенстве. Несовершенстве в этимологическом значении этого слова.

— Как так?

— Слово «совершенный»[8] происходит от латинского perficere, то есть «исполнить, закончить». Таким образом, «несовершенный» значит «неисполненный», «незаконченный». Именно незаконченность отличает джаз от прочих музыкальных жанров. К примеру, в классическом произведении партитура содержит все ноты, которые необходимо сыграть. Исполнитель разучивает партитуру и играет точно по написанному, ни нотой больше, ни нотой меньше. Работа состоит в том, чтобы дать звучание ровно той последовательности нот, которую предложил композитор. Тогда как в джазе партитура — лишь отправная точка.

— Ты это имел в виду, когда рассказывал мне про стандарт — ну, канву, на основе которой импровизируют джазовые музыканты?

— Все верно. Они отталкиваются от стандарта, то есть от данных в партитуре нот, и пускаются на поиски чего-то нового. На поиски других вещей, о которых до начала игры даже не подозревали. Джазовый музыкант не только исполнитель, но и соавтор произведения, которое он играет.

— Про трубача ты сказал, что у него есть интенция. Что это означает?

Папа закурил и немного сбавил шаг, словно желая лучше обдумать свой ответ.

— Пожалуй, это понятие из числа тех, про которые можно сказать то же самое, что Блаженный Августин говорил о времени: если никто не спрашивает, я знаю, что это такое. Если я хочу объяснить это тому, кто спрашивает, то уже не знаю, что это такое. — Он молча докурил сигарету и продолжил: — Сформулируем так: интенция — это точка, в которую хочет прийти музыкант, играя ту или иную композицию. Точнее даже, не только сама точка, но и путь, которым он хочет к ней прийти. Интенция — одновременно и пункт назначения, и дорога до него. Есть разные типы интенций: серьезная, драматическая, фривольная, тонкая, остроумная… Понятнее объяснить не могу.

— Тот трубач имел серьезный вид.

— Он действительно был очень серьезен.

Мимо нас прошел парень в пижаме, он вел на поводке огромного мастифа. Человек и пес смерили нас подозрительными взглядами, недоумевая, что мы, явно чужаки, делаем тут глубокой ночью.

Я посмотрел на часы и задумался, на какую прогулку этот хозяин вывел своего питомца — последнюю ночную или первую утреннюю? Очередной вопрос на тему интерпретации времени.

— Ты как? — спросил папа, когда мы миновали еще несколько кварталов.

— Прекрасно. А ты?

— Тоже неплохо. Усталости совсем не чувствую.

Было без двадцати три, мы шагали быстро, были бодры и в хорошем настроении. Каким-то образом я начинал приобщаться к тайнам города, по которому мы гуляли уже много часов подряд. Мой взор выхватывал из темноты укромные уголки, останавливался на таинственных окнах, за которыми мелькали людские тени. В ломаных линиях марсельских улиц я угадывал очертания своей нынешней и будущей жизни. Особенно будущей.

Взгляд отца был слегка затуманен, выражение лица хранило спокойную сосредоточенность.

— Тебе не кажется, что мы заблудились? — спросил я.

— Похоже на то.

— Сверимся с картой?

— А зачем? Мы ведь никуда не спешим, — ответил папа с ноткой веселого безумия в голосе.

Несколько мгновений я смотрел на него, пытаясь понять, шутит он или говорит всерьез. По моим ощущениям, он не был так уж серьезен и в то же время не шутил.

— Говорят, заблудиться в городе, будто в лесу, — это целая наука, — усмехнулся отец.

И мы с энтузиазмом стали постигать эту науку. Можно сказать, нас охватила душевная лихорадка: мы рассуждали не так, как обычно, замечали предметы и собственные ощущения, которые в другой ситуации ускользнули бы от нашего внимания.

— Иногда я задаю себе вопрос, что такое по-настоящему быть свободным, — брякнул я ни с того ни с сего.

— Думаю, свобода приходит к нам только в связке с риском и незащищенностью. Свобода — всегда шаткое равновесие, пребывание не в своей тарелке.

— Меня привлекает идея чувствовать себя не в своей тарелке.

— Много лет назад мы с твоей мамой тоже так считали.

Несколько минут мы шли в тишине, которую нарушало лишь папино сбивчивое дыхание курильщика, шорох шин изредка проезжавших мимо автомобилей да эхо наших шагов.

— По-моему, вон тот бар открыт, — заметил я, видя вдалеке светящуюся вывеску.

— Тогда давай зайдем туда и выпьем кофе.

— Окей.

— Эту штуку оставь снаружи, — сказал отец, кивая на металлический прут, который я упрямо продолжал нести, будто он был моим табельным оружием. — Если возникнут разногласия, нам лучше полагаться на свой дар красноречия.