Покупка

Они пили чай с сушками, намазывая их маслом. Поверх масла они сыпали сахарный песок, откусывали и прихлебывали чай. Наверное, это было вкусно — они сопели, вздыхали и чавкали.

Их было много — сам Иконников, его жена, две бабушки, один дед и рыжий мальчик с такими толстыми щеками, что я увидел их с затылка.

И еще был Фрам.

Пес сидел под столом и тоненьким голосом просил и себе сушку.

Фрам увидел меня и выскочил из-под стола с лаем. Он был такой беленький и глазастый, я ничуть не испугался, а только сказал:

— Ну, вот, нашел на кого лаять.

Пес смутился.

— Ты хороший, — сказал я ему.

Пес вильнул хвостом. Я глядел на него.

Неужели он — друг, и нужен мне? Разве с ним я буду говорить, ходить на охоту и переживать чудесные охотничьи случаи? Неужели его черным носом я стану чуять то, что скрыто от меня?

Конечно, если куплю его…

— Берешь? — поставил вопрос Иконников-сам.

Когда я решил купить себе охотничью собаку, то пошел в секцию кровного собаководства к кинологу.

Кинолог — спец по охотничьим собакам.

Он все знает о всех собаках в нашем городе. Знает, у кого какое чутье, легкий или тяжелый нрав, кого из них продают срочно, кого — не торопясь или совсем не продают.

Кинолог оказался низеньким, усатым и абсолютно лысым. Звали его Петр Николаевич.

Со свойственной лысым бойкостью соображения он мне все и устроил.

— Да, — сказал лысый кинолог, — верное это намерение — брать сеттера. У нас не Украина, не Кавказ, не Ялта, в Сибири зимой шуба нужна (такое же соображение было и у меня). Да, англичанин красив, умен, чутьист. Полувзрослого надо брать. Выращивать не нужно, экономия времени, а раз молодой щенок, то можно сойтись ближе характером. Именно такого продает Иконников. Возраст — пять месяцев. Мужчина. Всесоюзная родословная. Звать — Фрам. Купить его можно дешево, потому что пес испуган выстрелом.

— Но как же я буду с ним охотиться?

— Да вы же не охотник, а только любитель воскресных прогулок с ружьем, — ласково улыбнулся мне кинолог. — Пес еще может полюбить вас и сломать свой страх. А взять песика нужно. Иконников — шершавый человек.

«А ты, брат, востер», — думал я.

— Сегодня же и позвоню Иконникову, — сказал кинолог. — Вы же больше пятидесяти рублей за собаку ему не давайте. Ровно пятьдесят.

…Вечером я шел к Иконникову. В сумерках. Шагая, думал, брать у него собаку или отказаться.

Шел мелкий дождь. Вокруг фонарей были световые окружности.

— Посмотрю и подумаю, — твердил я себе, нашаривая кнопку звонка.

Мне открыли.

— Посмотрю, подумаю, — бормотал я, входя.


Иконников был прям.

— Фрам дурак и испорчен, — сказал он и кивнул на сына. — Этот хлюст запугал его. Ружьем целился, пистонками в уши хлопал. Боится собака выстрела. К чему мне такая? Пока я его отучу, я двух нормальных собак натаскаю. Время-то, его не купишь. А к делу он не годен.

— Верно, — сказал я, думая: «Нет, не куплю».

— Берете дурака? — спросил Иконников.

Я молчал.

— Этот у меня третий, — пояснил он. — Я с детства собачей, я их три штуки зараз держу.

Иконников, разговаривая, ходил по комнате. Он был большой и конопато-рыжий. Живот его нависал на брюки, босые ступни шлепали по половицам.

— Остальные две живут на даче у брата. Да, сеттер и гончак… Да, спасаю их. От сынули. Этого вот. А коли не возьмете, то отдам Фрама на рукавички. Зачем он мне? Продукты переводить?

— Если бы ты занимался со мной, как со своими собаками, я бы пистонками не хлопал. Воспитывать меня нужно, а то что из меня вырастет? — сказал сын-Иконников, распиливая сушку ножом.

— Ты учишь меня? — спросил, останавливаясь, папа-Иконников.

— А я тех пришибу, — пообещал сын.

Иконников сказал мне:

— Терпеть не могу тянуть дело. Давай пятьдесят и бери его. Или уходи.

«В самом деле, какой я охотник, — думалось мне. — Так, в воскресенье. Спасу его — Фрам так мил».

И я купил Фрама — беленького, глазастого и смущенного.


Далее все было странным ощущением сна и полета: суета, поиски цепочки, вытягиванье собаки наружу, куда идти со мной она решительно не хотела.

В темный двор — хоть глаз выколи.

Это же ощущение сна продолжалось и далее. Я все не мог поверить, что взял такую собаку. Красивую, испорченную, стоящую пятьдесят рублей, но годную только на рукавички. Но вот она рядом, делает разные непривычные мне штуки. То вспоминает дом и ноет, то нюхает смутные в темноте столбики.

Цепочка жгла ладонь. «Зачем взял? — каялся я. — Начнутся теперь поения, кормления, прогулки и другие заботы. Пес не годен к охоте. Значит, истраченные силы, пропавшее время».

Я ощутил злобу на себя, на свою глупость и рванул цепочку. Фрам заскулил, припадая к черной земле. Мне стало нехорошо. В сущности, это было существо ненужное, брошенное мне только потому, что оно боялось выстрела и не годилось для серьезной охоты.

— Никому ты не нужен, — сказал я и нагнулся к Фраму. И вздрогнул, ощутив касанье горячего, мокрого языка, тронувшего мою руку.

Тоскливая, острая жалость вошла в меня.

Я понял — я купил страдающее, живое существо, купил, надеясь, что оно должно любить меня вопреки всему, всем моим слабостям и моим неудачам. Должно любить!

А его слабости, его неудачи? Неужели я не должен простить их? Взаимно?

Я сказал Фраму:

— Не сердись, хвостатый, я постараюсь быть хорошим, добрым хозяином.

Я сдержал слово — и остальная наша жизнь была историей нашей дружбы, отвыканья его от испуга, историей превращения Фрама из милого трусишки в охотничьего пса.

Загрузка...