Трон тени

Орланко

Герцог Орланко бросил газету на письменный стол. Падая, она задела стопку чистой бумаги, и белоснежные листки на несколько дюймов сдвинулись по гладкой столешнице. Для знающих герцога такой жест был равносилен тому, что он высунулся в окно, яростно потрясая кулаком.

— Орел и Генеральные штаты, — вслух прочел Последний Герцог.

Стоявший перед ним в черной шинели до пят Андреас остался невозмутим.

Орланко постучал пальцем по газете, слегка смазав типографскую краску. Бумага еще хранила тепло печатного станка.

— Как будто между ними есть какая-то связь!

— Просто вздор, — предположил Андреас.

— Нет, это гениальный вздор! — раздраженно поправил Орланко. — У столичной бедноты достанет цинизма не доверять тому, кто сулит только дешевый хлеб и грядущее изобилие; но приправьте посулы политическим лозунгом, буквально парой слов, сбивающих с толку, — и чернь поверит во что угодно. Ни один из этих голодранцев не распознал бы Генеральные штаты, даже если б их созвали в его собственном сортире, — но они выйдут на улицы и будут надрываться, требуя их созыва, потому что это означает «один орел за буханку хлеба»!

— Именно так, сэр, — поддакнул Андреас.

— Что нам известно об этом Дантоне?

— Почти ничего.

— Почти ничего? — Герцогу стоило немалых трудов сдержаться. — Откуда-то же он явился в столицу?

— Безусловно, — согласился Андреас, — но откуда — никто не знает. Мы добыли отрывочные сведения о некоем брате Дантона — сводном или названном — по имени Джек, но этот человек, судя по всему, покинул город. Достоверно известно одно: в тот приснопамятный день Дантон встал перед собором и произнес речь.

— И где он обретается с тех пор?

— Живет в «Королевской гостинице», возле Биржи. Сидит безвылазно в номере, выходит лишь для того, чтобы выступить с очередной речью. Гостиничная прислуга носит ему еду.

— Кто его посещает?

— Только посыльные.

— За ними проследили, я надеюсь?

Андреас кивнул.

— Дантон принимает их каждый день и помногу. Все они из курьерской службы при Бирже.

— Вы проверяли письма оттуда?

— Нам это не по силам. Служба рассылает по десять тысяч писем в день.

Орланко побарабанил пальцами по газете, не заботясь о том, что пачкает ладонь чернилами.

Кто-то прячется от нас, Андреас. Как змея в высокой траве.

— Это так, сэр, но я не могу приставить по ищейке к каждому биржевому маклеру.

Тем лучше — кто-то из них мог бы заподозрить неладное.

Слабая попытка сострить осталась незамеченной собеседником.

— Верно, сэр, — согласился Андреас.

Помедлив, он спросил:

— Могу я высказать предположение?

Герцог склонил голову к плечу. Меньше всего он ожидал бы услышать подобный вопрос от Андреаса.

— Говори.

— Сэр, эта уловка с толпами посыльных напоминает мне Серую Розу.

— У нее есть связи на Бирже?

Нет, сэр, но такой трюк был бы как раз в ее вкусе. Спрятать дерево в лесу, так сказать.

Орланко задумался. Если и впрямь тут замешана Серая Роза, стало быть, дело гораздо серьезнее, чем он предполагал. С другой стороны, Андреас так долго занимался ее розыском, что стал одержим и обзавелся привычкой обнаруживать ее следы в любом сколько-нибудь загадочном деле. Андреас превосходный агент, старательный и чрезвычайно упорный, но анализ, безусловно, не его конек.

— Я приму это к сведению, — наконец сказал Орланко. — А пока сосредоточься на покровителях Дантона.

— Покровителях, сэр?

— Номер в «Королевской гостинице», орды посыльных, печатные услуги… — Он опять постучал пальцем по газете. — Все это стоит немалых денег. Он должен откуда-то их брать. Узнай откуда. Если это его собственные деньги, узнай, как они получены. Если его кто-то финансирует, я хочу знать, кто именно. Все понятно?

— Точно так, сэр. Возможно, мне понадобится взять на подмогу клерков из финансового отделения.

Орланко махнул рукой и откинулся в кресле под визгливый хор пружин.

— Бери любого, кого сочтешь нужным.

— Благодарю, сэр.

— Кстати, я получил твой доклад но другому делу.

— Вы о Вальнихе, сэр?

— Да, о нашем друге, графе Миеране. Доклад показался мне… скудным.

— Он включает все сведения, которые имеют отношение к делу, сэр.

— Печально, что записи столь противоречивы.

Андреас пожал плечами.

— Дела в Хандаре были, судя по всему, весьма запутанные.

Ты говоришь, с Вальнихом прибыли на видайском фрегате два его офицера: капитан Д’Ивуар и лейтенант Игернгласс. С капитаном я уже встречался. Что с лейтенантом?

— Не вполне ясно, сэр. Вальних не отдавал ему никаких официальных приказов, однако уже несколько дней лейтенанта никто не видел.

— Самовольная отлучка?

— Если и так, никто не доложил об этом министру военных дел.

— Странно. — Последний Герцог с неудовольствием воззрился на свою ладонь и тщательно вытер ее о край рукава. — Впрочем, в последнее время слишком многое идет не так, как должно, и положение только ухудшается. Разузнайте, что сможете.

— Безусловно, сэр.

Последний Герцог достал из кармана большие золотые часы и щелкнул крышкой. Ему нравились часы всех видов и мастей. В этих крохотных колесиках, вращающихся в раз и навсегда заведенном порядке, было нечто… успокаивающее.

— А теперь, Андреас, я должен с тобой попрощаться, — сказал он и со щелчком закрыл часы. Затем поднялся из кресла, вновь пробудив визгливый хор пружин. — У меня назначена встреча.

Даже здесь, глубоко под зданием министерства, куда имели доступ лишь избранные, царила чистота — ни затхлой сырости, ни крыс и прочей погани. Темно, правда, но это неизбежно: свечи и факелы нуждаются в неусыпной заботе прислуги, а допускать слуг на секретный ярус немыслимо. Герцог подумывал провести сюда газовое освещение, но Оклей все же далековато от столицы, и подобное новшество обошлось бы недешево.

Быть может, подумал он, после коронации казна согласится взять на себя эти расходы.

Пока герцог нес с собою фонарь. Достав из внутреннего кармана рубашки железный ключ, он отпер тяжелую кованую решетку. В свете качавшегося в руке фонаря тени от нее косыми полосами заплясали на полу и стенах коридора. Едва слышно скрипнули хорошо смазанные петли, и Орланко двинулся дальше, неслышно ступая мягкими туфлями по каменным плитам.

Он не любил здесь бывать и такую же нелюбовь питал к союзу, что олицетворяло собой это место. Союзу, по мнению Орланко, привносившему в упорядоченность его мира изрядную долю хаоса. Только собственная слабость вынуждала его прибегнуть к этому средству. Впрочем, Последний Герцог был в высшей степени прагматичен и давно отучил себя привередничать при выборе орудий, которые послужат достижению его цели.

Девятьсот лет назад, когда Эллевсин Лигаменти заложил основание Элизианской церкви, он предписал, что управлять ею должен совет трех понтификов, каждый из которых возглавляет свой церковный орден, со своими целями и обязанностями. Понтифик Белого занимался исключительно делами духовными, связью между человеком и богом, нравственным благополучием паствы. Понтифик Красного был в ответе за дела мирские: содержание и укрепление светского влияния церкви, ее взаимодействия с нецерковным миром и его правителями. Понтифик Черного же был обязан неустанно преследовать демонов мира сего, как то было заповедано Писанием Кариса Спасителя.

Но мере того как учение церкви обретало силу закона, власть священников Черного все росла, пока они не превратились в инквизицию — многочисленную, беспощадную, одержимую охотой не только на сверхъестественное зло, но и на церковную ересь. В истовом своем стремлении изничтожать демонов Черная Курия начала прибегать к демоническим же средствам, набирая фанатиков, что добровольно обрекали себя на вечные муки, становясь «сосудами для нечистого духа», и тем служили крестовому походу церкви против зла. То были пресловутые игнатта семприа, Окаянные Иноки.

Именно этот вопиющий шаг вкупе с другими обстоятельствами послужил причиной великого раскола между Истинной и Свободной церквями. В результате войн, вызванных этой чудовищной смутой, Черные священники лишились солидной доли своего влияния. Один за другим сходили они со сцены, пока смерть их последнего понтифика не ознаменовала конец самого ордена. В нынешние дни о Черных священниках забыли, считая их — почти повсеместно — тенью давнего прошлого.

В конце концов, любому здравомыслящему человеку известно, что никаких демонов не существует.

Брат Никулай ожидал герцога но ту сторону второй решетки. Ключа к этой решетке не было, так что отпереть ее могли только изнутри — сам брат Никулай либо его преемник. Порой, пребывая в эксцентричном настроении, Орланко гадал, что будет, если того хватит апоплексический удар и он на месте испустит дух. Придется, видимо, выломать решетку — хотя бы для того, чтобы вытащить тело.

Брат Никулай был облачен в мягкую черную рясу; она глубокими складками ниспадала с его плеч и беззвучно окутывала до пят, словно лоскут движущейся тьмы. Его темные волосы были по мурнскайскому обычаю заплетены в косу. Но примечательней всего была маска, целиком скрывавшая лицо. То был плоский овал с прорезями для глаз и рта, покрытый сотнями крохотных осколков черного вулканического стекла — словно черный драгоценный камень с бесчисленными гранями. Свет фонаря Орланко отражался в каждой грани, и оттого казалось, что лицо в маске усажено микроскопическими светлячками, которые прихотливо пляшут и переливаются в такт каждому движению фонаря в руке герцога.

Брат Никулай был священником Черного. Может быть, каноником, иереем или кем-то в этом роде. Герцог не особенно разбирался в сложной иерархии Элизиума, однако предполагал, что чин брата не из высоких, иначе его не приставили бы к такому скучному делу. Можно сказать, он был смотрителем маяка — весьма необычного маяка, размещавшегося во тьме глубоко под Паутиной.

— Брат Никулай, — проговорил Орланко, учтиво наклонив голову.

— Ваша светлость, — отозвался тот и отпер решетку.

Коридор по ту сторону завершался парой расположенных друг напротив друга дверей. За одной была небольшая комната, где жил, занимался науками и молился сам брат Никулай. Другая вела в келью его подопечной.

Орланко прошел за священником и остановился, глядя, как тот возится с замком кельи. Помимо фонаря герцога, скудный свет исходил лишь от свечи, горевшей в комнате брата Никулая. В келье было темно — ее обитательница в освещении не нуждалась.

Брат Никулай распахнул дверь и отступил в сторону.

— Вы пунктуальны, как всегда, ваша светлость.

Герцог удостоил его натянутой улыбки и вошел. Келья была приличных размеров и при всей строгости обстановки отличалась безукоризненной чистотой. Койка да отхожее место — больше узнице ничего и не требовалось.

Она сидела, скрестив ноги, посреди кельи — девушка лет двадцати с небольшим, с темными, коротко остриженными волосами и мертвенно-бледным лицом человека, годами не видавшего солнечного света. На ней была ряса того же покроя, что у брата Никулая, только серая. Перед ней лежала раскрытая книга, и девушка сосредоточенно водила пальцем по странице, не пропуская ни строчки, будто рисуя невидимый узор.

Когда-то брат Никулай рассказал герцогу, как это происходит. Для начала священники отбирали двух молодых людей. Годилась любая пара, где установилась тесная близость — любовники, даже друзья, — но Черные священники предпочитали родных братьев или сестер, поскольку работу с ними можно было начать в самом раннем возрасте. Лучше всего — близнецов. Выбранную пару тщательно обследовали, дабы удостовериться в отсутствии физических либо умственных изъянов, а затем обоим давали прочесть имя демона.

С той самой минуты двое навсегда становились единым целым — их сознания сплавлялись и срастались под непреодолимым натиском воли демона. Пары вместе обучались и получали наставления, а затем одного избранного со всеми предосторожностями переправляли в какой-нибудь из тайных форпостов Черной Курии — например, такой, как этот, под Паутиной, — в то время как второй оставался в необъятных подземельях Элизиума. Теперь им предстояло ждать, когда понадобятся их услуги — мгновенно передать за тысячи миль голос понтифика, принимавший донесения и отдававший приказы.

Такой способ сообщения был, безусловно, небезопасен. Если бы напарник, покинувший пределы Элизиума, попал в руки врагов церкви, могла быть создана новая связь, и к передаче сообщений подсоединился бы посторонний разум — с неминуемо пагубными последствиями. Ученые теологи Черной Курии определили, что для этого необходим зрительный контакт, а потому отправляемым в форпосты удаляли глаза. Во имя безопасности.

Услыхав шаги Орланко, девушка подняла голову, и свет фонаря выхватил из темноты ее бледные пустые глазницы. Последний Герцог стиснул зубы, преодолевая приступ тошноты, и поставил фонарь на пол, позволив тьме милосердно скрыть изуродованное лицо девушки.

— Здравствуйте, ваша светлость, — проговорила она. Голос был мелодичный, с певучим мурнскайским выговором.

— Ты узнала скрип моих туфель? — спросил Орланко, отважившись слабо улыбнуться.

— О да. — Девушка пожала плечами. — Однако в том нет ничего из ряда вон выходящего, ведь эту дверь открывают лишь двое: или брат Никулай, или вы.

Герцог мельком глянул на книгу, что лежала неподалеку от места, где он поставил фонарь. Само собой, это было Писание — особая копия для слепых с выпуклыми буквами, которые можно распознать прикосновением пальцев. Черные священники после установления связи между сознаниями обучали детей такому способу чтения, дабы их души могли получать свою толику господней благодати. Страницы книги, что сейчас лежала на полу, были почти пусты — буквы стерлись от частого касания пальцев девушки.

— Хочешь новую? — спросил он.

— Новую?..

Ну да — ведь она не может увидеть, куда направлен его взгляд.

— Новую книгу, — пояснил герцог. — Писание. Твой экземпляр совсем истерся.

Девушка вновь пожала плечами.

— Нет, ваша светлость. Я и так помню все наизусть. — Она едва заметно шевельнулась, зашуршав складками рясы. — Его преосвященство уже здесь.

Превосходно. — Последний Герцог немного приосанился, хотя, конечно же, в келье увидеть это было некому.

Лицо девушки слегка исказилось, рот широко раскрылся, на несколько секунд придав ей сходство с выброшенной на берег рыбиной. Затем — и именно этот момент всегда казался герцогу наиболее пугающим — в келье зазвучал новый голос. Губы девушки двигались, складывая слова, но голос из ее уст исходил мужской — низкий, одышливый, с сильным мурнскайским выговором. Слова, произнесенные понтификом Черного в некоем подземелье за полторы тысячи миль отсюда, силой магии мгновенно переносились через континент и обретали звучание здесь, в потаенной келье.

— Орланко, — промолвил понтифик.

— Я здесь, ваше преосвященство.

— У меня мало времени. — В голосе слышались надрывные болезненные хрипы. Как рассказывал когда-то брат Никулай, в детстве понтифик переболел оспой, и это пагубно сказалось на его легких. — Что ты можешь мне сообщить?

— Меньше, чем хотелось бы, — сказал герцог. — Вальних после возвращения из Хандара не предпринял никаких открытых шагов.

— Он встречался с принцессой?

— Нет. Они виделись лишь однажды — на приеме у короля, где присутствовал и я.

— И он ничего не привез с собой из Хандара?

— Только двух офицеров, — сказал Орланко. — Мы следим за ними.

— Стало быть, то, что он обнаружил в Хандаре, находится там же, где остальной полк. Они еще в море?

— Да, ваше преосвященство. — Герцог нахмурился. — Вы по-прежнему полагаете, что ему удалось что-то отыскать?

— Переданный в твое распоряжение агент произнес одно из Великих Имен. Демон, которого носила в себе эта женщина, должен был достойно противостоять любому ухищрению Вальниха. — В голосе прозвучала досада — правда, герцог никогда не был уверен, насколько точно этот необычный способ связи передает интонации собеседника. — То, что она не вернулась, означает одно: в Хандаре Вальних обрел нечто, обладающее незаурядным могуществом.

— Да, вы это уже говорили, — отозвался Орланко. В глубине души он подозревал, что понтифик возлагает слишком большие надежды на своих бесценных игнатта. Магия магией, но любое живое существо можно убить — или в крайнем случае подкупить. — У вас есть предположение, что бы это могло быть?

— Конечно же, демон. И весьма могущественный. Вопрос в том, призвал он его сам или доверил это кому-то из своих подручных… и в том, что еще он мог обнаружить.

— Мои люди уже сообщили нам немало подробностей. Когда полк высадится в Вордане, они представят полный отчет. Наверняка у них была возможность собрать недостающие сведения во время плавания.

— Отлично. Мы слишком долго готовили этот план, чтобы сейчас подвергать его риску. Каково состояние короля?

— Тяжелое. Доктор Индергаст утверждает, что он протянет от силы две-три недели.

— В таком случае действуйте, как было задумано. И узнайте, что замышляет Вальних и каким образом он сообщается с принцессой.

— Та единственная встреча могла быть простым совпадением, — заметил Орланко.

— Я не верю в совпадения, — отрезал понтифик.

После этих слов в келье наступила тишина, прерываемая лишь надрывными хрипами, а через несколько мгновений стихли и они.

— Он ушел, ваша светлость, — проговорила девушка.

— Благодарю тебя. — Герцог поднял с пола фонарь. — Если тебе что-то понадобится, сообщи брату Никулаю, и мы постараемся выполнить твою просьбу.

— Спасибо, ваша светлость, но я ни в чем не нуждаюсь.

Герцог вышел, и брат Никулай запер за ним келью, а затем и решетку. Лязгнули, возвращаясь на место, массивные железные болты. Орланко размышлял о своем. Вопреки тому, что он сказал понтифику, Последний Герцог тоже не верил в совпадения. В Хандаре действительно произошло нечто сверхъестественное — и возвращение Вальниха в Вордан за считаные недели до коронации Расинии, безусловно, не может быть случайным. Загадочный полковник что-то замышляет, и его замысел напрямую связан с принцессой.

Где-то наверняка существует слабое звено, зацепка, которая выдаст ему планы Вальниха. Рано или поздно Андреас либо другой агент обнаружит эту зацепку.

«И тогда, — подумал Орланко, — Вальних горько пожалеет обо всех хлопотах, которые он мне доставил».

Винтер

— Вот что тебе надобно усвоить про Доки, — сказала Джейн. — Здешний люд совсем не любит драки.

Винтер затаенно улыбнулась. С той минуты, как они покинули казармы, Джейн заговорила совсем в иной манере, во многом близкой портовому диалекту. Даже походка ее стала другой — сейчас она шла вразвалочку, чуть покачиваясь из стороны в сторону, как ходят лодочники, гребцы и матросы. Винтер невольно гадала, сознает ли сама Джейн, насколько меняется. Ей всегда удавалось вписаться в любое окружение — если, конечно, она сама того хотела.

— Так вот, — продолжала Джейн, — кроме парочки самых отпетых, все хотят на самом деле одного: тихо-мирно заниматься своим делом, зарабатывать на хлеб, ну и, что греха таить, порой напиваться до бесчувствия. Но никто не хочет, чтоб его надували и обирали — хоть местная шваль, хоть, язви их в душу, сборщики налогов. Оттого-то люди порой выходят из себя и затевают потасовку, хотя на самом деле не хотят ничего дурного. Не то что эти поганцы из Старого города — те и за работу-то берутся, только когда нечего украсть!

Девичья банда Джейн обитала в изрядно обветшалом четырехэтажном здании. Некогда оно принадлежало ныне обанкротившейся судоходной компании. Как рассказала Абби, Джейн завладела зданием, изгнав оттуда прежних «жильцов» — бродяг и сквотеров. Абби наскоро провела Винтер по дому, и ее поразило, какой строгий порядок царит повсюду и как много там народу. По прикидкам, в доме проживало по меньшей мере несколько сотен девушек, от ровесниц Винтер и Джейн до совсем юных, лет десяти-двенадцати. Изумленная Винтер спросила, откуда все они взялись, но Абби предпочла уклониться от ответа.

Сейчас Винтер и Джейн вышли на «обход» — Джейн употребила именно это слово. Винтер позволено было покинуть дом без мешка на голове; это, видимо, означало, что она стала как минимум почетным членом банды. Уже неплохо, по крайней мере, для задания, которое ей поручил Янус.

Янус. При мысли о нем Винтер стиснула зубы. Он знал. Он наверняка знал. Весь этот план — отправить ее в Доки внедряться в шайку женщин — не имел никакого смысла, если только Янусу не было заранее известно, с кем она там столкнется. Полковник видел людей насквозь, а потому прекрасно понимал, что шпион из Винтер никудышный — вон сколько глупостей она уже успела натворить. Посылать ее в Доки было бесполезно, и это решение можно было объяснить только одним: он знал, что Кожанов возглавляет Джейн.

«Но если знал, почему не сказал мне?» Она никак не могла решить, был ли то хитрый ход со стороны полковника, понимавшего, как может подействовать на нее такая новость, или он просто над ней подшутил? Его чувство юмора и впрямь иногда проявлялось весьма оригинальным образом. «Как бы то ни было, он заслужил хорошего пинка, — Винтер покосилась на Джейн, — или моей безмерной благодарности. Или и того и другого».

Ей было до сих пор нелегко поверить, что Джейн и вправду здесь: та, что три года преследовала ее во сне, сейчас наяву стояла рядом. Коротко остриженная, в штанах и домотканой холщовой рубахе, какие носят портовые рабочие, без стеснения сыплющая бранными словами — норой казалось, что это совершенно другой, незнакомый человек. Но вот она видела знакомый профиль, знакомую проказливую усмешку, знакомые огоньки в глазах — и сердце болезненно екало, и она едва сдерживалась, чтобы снова не удариться в рыдания.

«Обходы» Джейн, как выяснилось, представляли собой неспешное кружение по улицам, примыкавшим к ее логову. Времени на это уходило значительно больше, чем можно было предположить, поскольку каждый встречный знал Джейн в лицо, а каждый третий из них считал необходимым остановить ее и обменяться парой слов. Джейн при любой возможности знакомила Винтер со своими собеседниками, но очень скоро та обнаружила, что путается в именах и лицах. Все портовые рабочие были довольно схожи друг с другом: рослые, жилистые, до красноты прокаленные долгими годами труда под палящим солнцем. И имена у них были такие же: Сутулый Джим, Зубы Реджи, Боб Свинья, Орех…

Последний оказался настоящим великаном, даже крупнее капрала Фолсома из роты Винтер. Морщинистое лицо его было темным, как хорошо продубленная кожа, а добродушная ухмылка обнажала поразительно белые и крепкие зубы. По словам Джейн, Орехом его прозвали за то, что он обожал орехи — и, самое главное, не колол их, а давил в кулаках. Услыхав это объяснение, здоровяк радостно захохотал и сгреб парочку из стоявшей рядом миски, чтобы продемонстрировать свой талант. Он стискивал кулаки, пока скорлупа не раскололась с треском, похожим на пистолетный выстрел.

— Видала ты нынче утром Кривого Сэла? — осведомился великан, с неожиданной ловкостью выбирая ядрышки из горки скорлупок на необъятной ладони.

— Нет еще, — отозвалась Джейн, — а что?

— Да он прошлой ночью был злющий, как черт. Орал что-то про свою дочурку и Джорджа Пузо.

— Твою… — Джейн выбранилась так, что Винтер и не снилось, и даже у Ореха брови полезли на лоб. — И что, до сих пор бесится?

— Сказал, найдет Джорджа и вспорет ему пузо, поглядеть, какого цвета кишки. Само собой, он был тогда пьян в стельку, но, похоже, не шутил.

— Я с ним разберусь.

С этими словами Джейн круто развернулась на каблуках и зашагала прочь — так стремительно, что догонять ее пришлось бегом.

— Долбаный Сэл со своей долбаной дочуркой… — бормотала Джейн себе под нос.

— Ты с ними знакома, да? — спросила Винтер. — Я так понимаю, ты всех тут знаешь.

— Сэл тот еще олух, а его дочь — просто маленькая дрянь. Жить не может без того, чтоб набаламутить. С чего бы иначе ей взбрело в голову связаться с Джорджем? Он, между нами, тот еще красавчик.

— И что ты собираешься делать?

— Найти Сэла и чутка вразумить. Его девице уже стукнуло семнадцать. Если ей по нраву кувыркаться с рыбаками, страшными, как смертный грех, так это ее личная забота. — Джейн помолчала. — Тебе незачем идти со мной, если не хочешь. Сэл не то чтобы опасный тип, но если и впрямь настроился что-то отчебучить, то сейчас уже наверняка подвыпивши.

Она глянула на Винтер и почти смущенно отвела взгляд:

— Всякие там свары, потасовки и прочее… ты к такому не очень привычна.

Винтер чуть не расхохоталась, но успела сдержаться. Она до сих пор не рассказала подруге о том, как жила все эти годы, а потому Джейн все еще представляла ее примерной девчушкой из приюта миссис Уилмор, уговорить которую даже на самую безобидную шалость стоило немалых трудов.

— Я сумею о себе позаботиться, — заверила Винтер вслух. — Или, по крайней мере, постараюсь не путаться у тебя под ногами.

Джейн странно посмотрела на нее, но возражать не стала. Теперь они шли быстрее, один за другим минуя извилистые портовые переулки, и если кто-то приветственно окликал Джейн, та лишь невнятно отвечала и махала рукой, не замедляя шага. Дорога вела под уклон, и то и дело в конце той улочки, что была попрямее прочих, мелькала река, искрящаяся на солнце, кишащая сотнями мелких лодок. Крупные грузовые галеры были пришвартованы у причалов или неторопливо двигались вверх по течению, словно вальяжные киты, окруженные стайками шустрых рыбок.

В паре сотен ярдов от набережной, между приземистыми кирпичными складами, Джейн свернула в узкий проулок, что выводил на обширный пустырь, застроенный бревенчатыми лачугами. Она уверенно направилась к ближайшей слева — шаткому двухэтажному строению, больше похожему на гриб, что сам собою вылез из земли, чем на творение человеческих рук. На окнах вместо стекол — холщовые занавески, свернутые и подвязанные кверху, чтобы внутрь задувал свежий ветерок; входная дверь ввиду летней жары распахнута настежь. Джейн воспользовалась этим, чтобы без лишних церемоний войти в дом, и Винтер с некоторой робостью последовала за ней.

Нижний этаж представлял собой одну просторную комнату, посреди которой располагался примитивный очаг — углубление в полу, где разводили огонь. Рядом стоял большой прочный стол, насквозь пропахший рыбой; в столешницу, словно в разделочную доску, был воткнут тяжелый мясницкий нож. Упитанная золотисто-рыжая кошка, что нежилась в полосе солнечного света, встрепенулась, вскочила и зашипела на Джейн, воинственно вздыбив шерсть.

Стоявший у стола паренек также встрепенулся и неприязненно уставился на Джейн, разве что не зашипел. На вид ему было не больше шестнадцати — худой, долговязый и нескладный, с едва пробившимся пушком на месте усов и редкими жиденькими прядями будущей бородки.

— Папаша наверху? — Джейн не стала тратить времени на вступления.

Парнишка выпятил тощую грудь, однако предусмотрительно отступил, чтобы массивный стол отделял его от незваных гостей.

— А ежели и наверху, тебе-то чего?

Не дури, Младший. Я что, похожа па, мать его, жандарма? Ступай, приведи его.

Юнец слегка увял. Демонстративно помедлив с полминуты — мол, я тут не обязан тебе подчиняться, — он подбежал к ветхой лестнице в дальнем конце комнаты и с топотом преодолел примерно половину ступенек.

— Папаша!

— 3-занятый я! — отозвался голос сверху, точно пьяный в стельку святой вещал с небес. — С-скажи ему, чтобы пшел вон!

— Папаша, это Чокнутая Джейн!

«Чокнутая Джейн?» Винтер вопросительно глянула на подругу. Та ответила самой безумной из своих ухмылок и заговорщически поиграла бровями. Это мгновенное понимание даже не с полуслова — с полужеста — было настолько знакомым, что у нее от нахлынувших чувств подкосились ноги. «Ну да, точно. — Она постаралась сдержать истерический смешок. — Удивительно, отчего мы никогда не звали ее так в „Тюрьме миссис Уилмор“».

Мальчишка поспешил убраться с лестницы наверху затопали по ступенькам куда более тяжелые шаги. Судя по всему, это и был Кривой Сэл — лет сорока с лишним, со скудным венчиком жестких седых волос вокруг гладкой, блестящей на свету лысины. С первого взгляда было ясно, почему его прозвали Кривым: нос его, судя по всему, был переломан не меньше десяти раз и теперь формой напоминал прихотливо извивающийся ручей. От кожаного жилета, распахнутого на волосатой груди, крепко несло рыбой. Позади, примостившись примерно на середине лестницы, маячил мальчишка лет двенадцати-тринадцати.

— Что, пришла совать нос в мои дела? — рявкнул Кривой Сэл.

— Именно, — подтвердила Джейн.

— Зря, ой, зря! — проворчал он. — Смотри, будешь лезть, куда не следует — прищемят его, будет как мой.

— На мою красоту ни у кого рука не подымется, — заверила она. — Так что за дурацкая свара у тебя с Джорджем Пузо?

— Этот гнойный кусок дерьма надругался над моей невинной доченькой! — выпалил Сэл. — И мое законное право — зарезать его как собаку!

Джейн почесала нос сбоку.

— Иффи — славная девочка, но тут ты хватил лишку. Как я слыхала, она сама среди ночи влезла к нему в окно.

Все равно она моя дочка! — упрямился Сэл. — И нечего было ее лапать!

— Я не больно-то смыслю в дочках, — сказала Джейн, — но тебе не приходило в голову, что именно этого-то ей и надо — довести тебя до белого каления? Помнишь Лихого Тима? А Стива Моргуна? Или того хамвелтайского матроса, за которым ты гонялся по всем Докам?

Лицо Сэла исказилось. Джейн явно наступила на больное, и он опять впал в привычную ярость.

— Заткнись, сука! Пошла вон из моего дома, пока я твое смазливое рыло не расквасил!

Не уйду, пока не дашь слово, что пальцем не тронешь беднягу Джорджа.

Я тебе сейчас покажу, как я его не трону!

С этими словами Сэл ухватился за рукоять мясницкого ножа, воткнутого в стол. Прежде чем он успел выдернуть лезвие из столешницы, Джейн повторила уже знакомый Винтер трюк — и собственный нож, словно по волшебству, из ниоткуда возник в ее руке. Продолжая движение, Джейн легко, как бы играючи, приставила острие к горлу Сэла. Тот замер.

— На твоем месте я бы хорошенько подумала, — процедила Джейн. — Это и тебя касается, Младший.

Нескладный отпрыск Сэла бочком подбирался к месту стычки. Услыхав слова Джейн, он остановился, и Винтер незаметно проскользнула за его спиной. У лестницы стояла увесистая чугунная кочерга — к ней-то Винтер и направлялась на случай, если дела пойдут скверно. Оглянувшись через плечо, она заметила, что мальчик на лестнице неуклюже возится с чем-то… и тут прозвучал зловеще знакомый сухой щелчок.

Не раздумывая, Винтер схватила кочергу одной рукой, развернулась и обрушила ее на дуло пистолета, курок которого только что взвел мальчишка. Он нажал спусковой крючок за долю секунды до того, как орудие Винтер с металлическим лязгом врезалось в пистолет, и она успела заметить, как вспыхнул на полке подожженный порох. Оглушительно грянул выстрел, но удар уже развернул дуло вбок, и свинцовая пуля, разбрызгав мелкие щепки, застряла в стене.

Сэл, оторопев от неожиданности, выпустил нож и дернулся вперед, так что Джейн пришлось поспешно попятиться, чтобы он горлом не напоролся на ее лезвие. Он рывком поворотился к лестнице, где скорчился на ступенях младший сын, вцепившись в ушибленную руку.

— Джим! — взревел родитель. Ты что это творишь, стервец?

— Так она ж тебе грозилась! — проскулил мальчишка. — У нее же нож и…

— Ух, я тебя сейчас так взгрею…

Сэл шагнул было к лестнице и трясущемуся от страха сыну, но Джейн сзади схватила его за руку. Он хотел развернуться — но застыл на месте, ощутив нечто острое между лопаток.

— Ты не просто дурак, Сэл, — процедила Джейн, — ты конченый кретин! Что, задумал прихватить эту штуку на разборку с Джорджем?

Надо отдать ему должное, докер заметно смутился.

— У Джорджа три сына, — промямлил он. — Вдруг они оказались бы при оружии?

И что тогда? Ты бы кого-то из них прикончил? Чего ради?

— Я просто подумал…

— Именно подумать тебе и в голову не пришло! А теперь, Сэлмон Беллоуз, слушай, что я скажу. Больше я этой дури не потерплю, ясно? Когда Иффи вернется домой — а она вернется, как только поймет, что ты не станешь драться с Джорджем, — я хочу, чтобы ты как следует потолковал с ней. Словами, Сэл. Если только до меня дойдет слух, что Иффи ходит вся в синяках, я вернусь сюда и тогда уж сама потолкую с тобой по-свойски. Понятно? Мальца это тоже касается. Джейн кивком указала на сжавшегося в комок мальчишку. — Ты сам виноват, что бросил заряженный пистолет без присмотра. Ну как, уяснил?

— Да я… — начал Сэл, но Джейн как-то особенно ловко вывернула его руку, и он взвыл от боли. — Да-да, уяснил! Все уяснил!

Вот и славно. — Она отступила на шаг и повторила уже привычный трюк с исчезновением ножа. — Черт, да скажи ты Иффи: если она и впрямь без ума от Джорджа, пусть выходит за него замуж. Вот увидишь — примчится домой, как на крыльях!

Сэл, к безмерному удивлению Винтер, рассмеялся и покачал головой. Сыновья робко подхватили смех, напомнив о своем присутствии, и разгневанный родитель тотчас обрушился на младшего:

— А с тобой, Джим, я еще разберусь! Я тебе…

Джейн выразительно кашлянула, и докер тотчас осекся.

— Я тебе растолкую, что к чему, — договорил он. — Словами. А теперь ступай в свою комнату и носа оттуда не высовывай.

Джейн распрощалась, и Винтер вслед за ней вышла в проулок. Обе молчали, пока не свернули за угол и убогая лачуга Сэла не скрылась из виду. Тогда Джейн вздохнула и потерла виски.

— Черт бы побрал этого сопляка! Напугал меня до полусмерти.

Она с силой зажмурилась, затем глубоко вздохнула и, открыв глаза, поглядела на Винтер.

— Ты себе ничего не повредила?

Винтер пошевелила кистью руки, до сих пор гудевшей от тесного взаимодействия с увесистой кочергой.

— Да пустяки. Пройдет.

— Вот же маленький паршивец! Он так мог прикончить кого-нибудь.

— На самом деле, думаю, он хотел прикончить тебя.

Джейн хихикнула.

— Да уж догадалась. Трюк с кочергой, кстати, был хорош. Я уже говорила тебе спасибо?

Не совсем.

— Спасибо.

Джейн провела рукой по растрепанным коротким волосам, растрепав их еще сильнее:

— Извини. Не каждый день мальчонка на голову ниже пытается выстрелить мне в спину.

— Никогда бы не подумала, — искренне призналась Винтер. — Мне показалось, что для Чокнутой Джейн это в порядке вещей.

— Перестань, — пробормотала Джейн. — Хватит того, что меня кличут так Кривой Сэл и прочая братия.

Перехватив усмешку Винтер, она поспешила сменить тему:

— Ну а ты? Что случилось с тихоней, которая боялась даже вывернуть ведро навоза на голову Мэри Эллен Тодд? Ты что, брала уроки фехтования кочергой?

— М-м… не совсем, — отозвалась Винтер.

— Ты говорила, что это долгая история.

— Так и есть.

— Что ж, — сказала Джейн, — обход еще не закончен, и времени у нас хоть отбавляй.

Когда они вернулись, день уже склонялся к вечеру, и Винтер успела изложить почти все, что произошло с ней за эти три года. Сбивчивый рассказ то и дело прерывался разговорами, которые Джейн вела со встречными купцами, торговками рыбой и прочими обитателями Доков. Пару раз Винтер приходилось умолкать надолго, потому что к Джейн обращались с просьбой что-нибудь уладить: там покосившийся дом кренится на соседнее строение и домовладельцы несут убытки, здесь в партии товара каким-то образом очутилась дохлая рыбина. Каждый раз заинтересованные стороны считали совершенно естественным обратиться к Джейн с просьбой рассудить их — и принимали ее решение куда благосклонней, чем Кривой Сэл.

Эти перерывы помогли Винтер упорядочить свою историю. В основном она рассказывала Джейн чистую правду, но постаралась особо не распространяться о своем личном участии в событиях и ни словом не упомянула Феор, чудесное исцеление Бобби или ту кошмарную ночь в храме, затерянном в глубине Большого Десола. После недолгой внутренней борьбы она решила умолчать и о том, что поручил ей Янус: «Мне нужно еще самой разобраться, что к чему. Джейн можно будет просветить и позже».

Джейн слушала, и глаза ее становились всё круглее. В конце концов она перестала обращать внимание на приветственные оклики, звучавшие на каждом углу, и целиком сосредоточилась на рассказе Винтер. Когда они наконец подошли к запертой двери четырехэтажных владений Джейн, та резко остановилась и вперила в подругу горящий недоверчивый взгляд.

— Это же не выдумки? — спросила она. — Ты и вправду сбежала от миссис Уилмор и вступила в армию, точь-в-точь как героиня какой-нибудь баллады?

Винтер кивнула.

— А потом служила в этом чертовом Хандаре под командой Вальниха?

— Это вышло само собой, — сказала она. Я отправилась в Хандар, потому что думала, что там проще всего будет скрыться. Не моя вина, что хандараи решили устроить революцию.

— Ты и впрямь это сделала, — проговорила Джейн. Мать твою, да просто не верится!

Издав восторженный вопль, она притянула Винтер к себе и сгребла в медвежьи объятья. Винтер на миг замерла, но затем обняла ее в ответ.

— Бог ты мой, — выдохнула Джейн, — я‑то представляла сорванцом себя, а ведь это ты истоптала весь чертов Хандар, питаясь обезьяньими мозгами!

— В Хандаре нет обезьян, — довольно невнятно отозвалась Винтер. Жуки есть. Хандараи обожают есть жуков. И еще змеи, которые живут в каналах. Их обмазывают глиной, запекают и…

— Хватит! — взмолилась Джейн. — Я нагуляла отменный аппетит и совсем не горю желанием его испортить. Надеюсь, говядину и свинину вы там тоже ели?

— Крайне редко, — ответила Винтер. — Как правило, нам доставалась баранина. Хотела бы я больше никогда в жизни не увидеть ни единого барана, все равно, живого или вареного.

— Ну так пойдем. Отведаешь неповторимый ворданайский деликатес, который я называю «свинина, недожаренная с одной стороны и обугленная с другой»: Нелли, что хозяйничает в кухне, еще только учится своему ремеслу, хотя и старается вовсю. — Джейн покачала головой. Представляю, как расскажу девчонкам, что ты служила в Хандаре. То-то они удивятся!

— Нет!

Винтер выкрикнула это с такой силой, что они обе опешили. Джейн умолкла.

— Никому об этом не говори, — продолжала Винтер, лишь сейчас осознав, чем рискует.

«Если пойдет слух, что в Первом колониальном служит женщина, переодетая мужчиной, я никогда больше не смогу туда вернуться». При одной мысли, что придется до конца дней носить платья, ее охватил панический ужас, и воротник вдруг сдавил шею, точно раскаленный обруч. Никогда прежде ей и в голову не приходило, что она может не доверять Джейн.

— Пожалуйста, — только и сумела выговорить она.

Вновь наступило натянутое молчание. Джейн кашлянула.

— Что ж, — сказала она, — твое право.

— Спасибо. — Невидимые тиски, сдавившие горло Винтер, разжались. — Прости. Мне нужно было… что-то сказать. Я потом объясню…

— Не бери в голову, — перебила Джейн. — У нас тут принято никого не расспрашивать о прошлом, если только сами не захотят рассказать. Меньше проливается слез.

Она улыбнулась:

— Пожалуй, придется развлечь девчонок рассказом о том, как ты спасла мою жизнь, не дав пасть от руки малютки Джима Беллоуза.

Ответная улыбка Винтер была слабой, но исполненной благодарности.

— Честно говоря, не уверена, что он вообще попал бы в тебя. Разве что по чистой случайности.

— Скорей всего, ты права, — согласилась Джейн, — но ведь им об этом знать незачем.

Ужин в доме Джейн — Винтер до сих пор не была уверена, как правильно именовать это место: резиденция, казарма, коммуна? — растягивался надолго. Соединенные проходом кухня и трапезная не могли разом вместить всех желающих, так что девушки являлись посменно, а повара суетились на кухне под не слишком уверенным командованием Нелли, «старавшейся вовсю».

В трапезной, которую устроили из нескольких смежных кабинетов, выломав лишние стены, толкались, ели, болтали и смеялись десятки юных особ женского пола в пестрых обносках. Еду подавали на разномастных глиняных и деревянных тарелках, столовые приборы были явно добыты в лавке старьевщика, причем не в одной, а то и на свалке. Насколько сумела понять Винтер, стайки девушек приходили ужинать, когда им вздумается, расправлялись со своей порцией и уходили, освобождая место другим страждущим.

Джейн царила над этой суетой, словно средневековый сюзерен, восседая за самым высоким столом в обществе нескольких девушек постарше. Винтер досталось место но правую руку от нее, что вызвало не один косой взгляд. Но Джейн тотчас принялась рассказывать о том, что произошло в лачуге Кривого Сэла, и ее слова разрядили напряженную обстановку. Абби, судя по всему, исполнявшая роль первого помощника Джейн, сидела слева от нее. Среди прочих Винтер узнала Бекку и Крис, с которыми познакомилась, когда ее захватили в плен; также ее представили невысокой, говорившей крайне тихо девушке по имени Мин и тощей, как палка, Винни, с виду немногим младше самой Винтер. Все четверо, похоже, тоже были помощницами Джейн, и присутствие Винтер за высоким столом явно значило, что и она добавлена к их числу.

Еда оказалась именно такой, как обещала — или грозилась — Джейн: простая, обильная, с таким количеством мяса и рыбы, какого Винтер никогда не приходилось видеть ни в приюте миссис Уилмор, ни в армии. Хлеб тоже имелся в избытке — горы свежеиспеченных, еще пышущих жаром буханок.

Винтер проглотила свою порцию и взяла добавку. Армейская жизнь приучила ее к тому, что обилие пищи — явление весьма недолгое, а потому, если уж подвернулся случай наесться впрок, лучше его не упускать. Джейн также с аппетитом набросилась на содержимое своей тарелки, хотя попутно умудрялась шепотом о чем-то беседовать с Абби. Винтер сдержала любопытство, однако заметила, что в самый разгар трапезы Абби поднялась и вышла, оставив на тарелке половину своей порции.

Когда первый голод был утолен, в голове у Винтер навязчиво завертелись кое-какие вопросы. Джейн увлеченно исполняла роль хозяйки дома, громко окликала то одну, то другую девушку и порой разражалась хохотом, услышав шутку в ответ. Мин доложила о сегодняшних трудах — на ней, судя по докладу, лежала забота о питании и прочих нуждах младших; Джейн слушала внимательно, время от времени давая какие-либо указания.

Откуда все это берется? Кормят здесь обильнее, чем ее когда-либо кормили в армии, и еда уж верно лучше безвкусных помоев, которые производила кухня миссис Уилмор. Каким образом Джейн оплачивает эту кормежку? И, раз уж на то пошло, откуда вообще взялись эти девчонки? Абби упоминала, что Джейн опекает сирот и бродяжек, но неужели все это ее подопечные?

Ужин продолжался, и беспокойство Винтер постепенно перерастало в нешуточную тревогу. «В конце концов, Янус не просто так послал меня именно сюда, а ведь он теперь министр юстиции. Неужели Джейн командует бандой грабителей?» Она, правда, с трудом представляла себе банду из двенадцатилетних беспечно щебечущих девиц — но, с другой стороны, что она знает о бандах? Среди беспризорных детей Эш-Катариона наверняка встречались и воры, и грабители, но Винтер трудно было представить, чтобы они вот так собирались за общим столом.

Тут у нее мелькнула другая мысль — и Винтер больно прикусила губу. Для девушек, собравшихся под одним кровом, всегда есть по меньшей мере один верный способ заработать на пропитание… Нет. Решительно нет. Джейн ни за что на свете не ввязалась бы в такое. Ее нравственные принципы всегда отличались некоторой избирательностью, однако были границы, которых она никогда бы не позволила себе перейти. Никогда.

К концу трапезы Винтер стало совсем неуютно. Вокруг болтали без умолку, но разговоры не задевали и не вовлекали ее — так бегущая вода равнодушно обходит камень, одиноко торчащий среди реки. Это было до отвращения похоже на те давние времена в роте Дэвиса, когда Святоша Винтер получала и торопливо съедала в одиночестве свою скудную порцию, покуда мужчины вокруг перебрасывались шутками и хвалились пьяными и постельными подвигами. Здесь шутки, конечно, были другие, но дух товарищества в людной трапезной товарищества, к которому Винтер не была причастна, — витал тот же самый. И она угрюмо ковырялась в давно остывших кусочках сала и овощей на дне тарелки.

Чья-то рука легла на ее плечо — и Винтер, подняв голову, увидела, что ей улыбается Джейн.

— Что-то я уже наелась, — сообщила она. — Пойдем наверх.

— Я хотела… — начала Винтер.

— Кое о чем спросить. — Джейн едва слышно вздохнула, и улыбка ее погасла. — Я знаю.

Спальня Джейн располагалась на самом верху, в одном из углов здания, где солнце светило в окна с двух сторон. У самой комнаты они обнаружили Абби, которая пыталась закрыть дверь, поддев ее одним пальцем, — нелегкое дело, когда несешь в руках внушительную охапку одежды.

— Прошу прощенья, — пробормотала она и попятилась к стене, чтобы дать им пройти.

Винтер заподозрила, что спальню Джейн в свое время увеличили тем же способом, что и трапезную — выломав несколько внутренних стен, — но здесь, по крайней мере, попытались это скрыть. Пол застилали, перекрывая друг друга, с полдюжины ковриков различного качества и возраста; массивный дубовый стол в углу был завален бумагами. Стены были завешены разноцветными тканями, чтобы скрыть осыпавшуюся штукатурку. Пара тяжелых сундуков с откинутыми крышками заменяла Джейн гардероб, а огромный матрас, изначально предназначенный для кровати с балдахином, попросту лежал на полу, прикрытый чистой, по изрядно потертой простыней.

— Вот тебе мой дворец, — объявила Джейн, выразительно разведя руками. — Нравится?

— Я два года прожила в армейских палатках, отозвалась Винтер, закрывая за собой дверь. — Спать под крышей для меня уже роскошь.

Она замялась:

— Надеюсь, никто не станет…

— Подслушивать под дверью, приставив к ней стакан? Не беспокойся.

Винтер позволила себе немного расслабиться.

— Давно ты здесь живешь?

— Чуть больше года, — ответила Джейн. — Но кажется, что дольше.

— Ты неплохо устроилась.

— Я умею устраиваться, — подмигнула Джейн и направилась к небольшому буфету, стоявшему возле массивного стола.

Достав закупоренную бутылку и пару слегка припорошенных пылью бокалов, она зазывно помахала своей добычей:

— Выпьем?

Винтер кивнула. Пока Джейн разливала вино, она отошла к окну и отдернула занавеску. Был летний вечер, и солнце еще только садилось, окрашивая грязные закопченные улицы Доков прихотливым багряночерным узором. Тут и там уже горели свечи и факелы, но их было немного. Окно выходило на север, а дом, где обитала Джейн, был намного выше своих соседей, так что из окна были видны как на ладони и река, и городские кварталы на дальнем берегу. Залитый светом Остров издалека казался громадным кораблем.

Джейн, бесшумно ступая, подошла к Винтер и вложила в ее руку бокал. Винтер не глядя отпила — и была приятно удивлена. «Впрочем, любое ворданайское вино будет превосходно на вкус после хандарайского пойла». Припомнив, что ей доводилось пить в Хандаре, она невольно скривилась.

— Не нравится? — Джейн пригубила свой бокал. — Что верно, то верно, урожай не из лучших, но…

— Вино прекрасно. — Винтер повернулась к ней. — Я должна тебя спросить. Чем ты здесь занимаешься? Откуда взялись все эти девочки? Как ты умудряешься прокормить такую ораву?

— Чудно, если задуматься. — Джейн повертела в руке бокал, не отрывая от него глаз. Винтер мимоходом отметила, что сейчас, когда они остались одни, из речи Джейн совершенно исчезли вульгарные словечки. — Это… примерно то же, что у тебя. Долгая история.

— Думаю, время у нас есть, — заметила Винтер.

— Полагаю, да. — Джейн глубоко вздохнула. — Большинство девчонок, как и мы с тобой, из «Тюрьмы миссис Уилмор».

— Что?!

— Я вернулась туда после того, как сбежала от Ганхайда, — сказала Джейн. Мне нужно было где-то отсидеться, пока меня не перестанут искать, — и вот тогда я крепко задумалась. Я‑то сама вырвалась на свободу, но другие остались в «тюрьме», и их ждала та же участь: быть отданными в жены любому скоту, который явится к миссис Уилмор за «невестой».

— Значит, ты вернулась.

Да.

— И устроила… побег?

В приюте жило никак не меньше трех сотен воспитанниц. Винтер попыталась представить, как все они тайно, одна за другой, выбираются из дома, прячась от бдительного взора воспитательниц и надзирателей…

— Вроде того. — Джейн почесала затылок и слегка покраснела. — Хотя это была скорее революция.

— Революция? И тебя не схватили? Как же тебе удалось спастись?

— Я и не пыталась.

Джейн, внезапно исполнившись решимости, разом проглотила все вино, что оставалось в бокале.

— Вначале, только добравшись до «тюрьмы», я все пряталась в кустах и за живыми изгородями, но чем дольше наблюдала за домом, тем чаще мне приходила в голову одна мысль… Да чего бояться-то? Там же ты. И уж верно миссис Уилмор не выставила вокруг дома чертову уйму стражи.

— Но я…

— Да, знаю. — Джейн покачала головой. — Когда я только вернулась туда, мне было так страшно! Несколько дней я только и думала, как пробраться внутрь, чтобы меня не заметили надзирательницы. И конечно, едва сунулась в дом, все пошло прахом. Через пять минут я столкнулась с одной нос к носу. Я готова была броситься наутек, а она вопила как резаная, и вдруг меня осенило: да она же ничто, пустое место! Соплячка с надзирательским шарфом через плечо! Ей, наверное, еще и пятнадцати не было, тощая, как палка. Я просто оттолкнула ее с дороги и пошла дальше.

— Но она же позвала воспитательниц?

— Конечно. Вот только к тому времени я уже успела переговорить с девчонками в спальнях. Так что с одной стороны были пять старух с ивовыми прутами, а с другой — пара сотен разъяренных девиц. — Джейн ухмыльнулась. — Они только глянули на нас — и тут же заперлись в своих кабинетах.

Винтер не выдержала и расхохоталась. Если задуматься, Джейн была совершенно права. Нравственный авторитет миссис Уилмор был всегда настолько всеподавляющ, что она казалась античным божеством на вершине горы, которое по своей прихоти одаряет милостями либо обрушивает на грешников небесную кару. Чепуха — конечно же, миссис Уилмор была самым обычным человеком. «Желчная злобная старуха — вот кто она такая». Даже теперь, когда и «тюрьма», и ее владычица остались в далеком прошлом, эта мысль овеяла Винтер дерзким дуновением свободы.

— И тогда вы просто ушли из приюта, — вслух сказала она.

Джейн кивнула.

— Да, именно так. Просто ушли. Я сказала девчонкам, что позабочусь обо всех, кто захочет пойти со мной. Одни все-таки решили остаться, другие бросились наутек и пропали из виду, но остальные… — Она взмахом руки обвела комнату, под которой кипела и бурлила пестрая жизнь коммуны.

Должно быть, это произошло уже после побега Бобби. Капрал не особо распространялась о своей прежней жизни в «тюрьме», но уж о таком событии наверняка не промолчала бы.

— И у тебя уже был готов для них этот дом? — спросила Винтер.

Что?! Нет, конечно! Бог ты мой, ну и хлебнули же мы лиха поначалу! Целую неделю ночевали в болотах за Канавами и полночи глаз не смыкали, с факелами и дубинками сторожили лагерь от бандитов и насильников. Я тогда и понятия не имела, что делать. Все это появилось позже.

Винтер снова расхохоталась. В этом была вся Джейн — совершить нечто дерзкое, блестящее, умопомрачительное, но при этом понятия не иметь, что делать с последствиями. «Сначала ныряй, а потом уж думай, насколько там глубоко». Она допила вино, огляделась в поисках бутылки — и только тогда осознала, что Джейн умолкла.

— Джейн?

Подруга неотрывно смотрела на свои руки, перекатывая пустой бокал из одной в другую. Одинокая алая капелька катилась и катилась по кругу под самым ободком, но так и не могла выскользнуть наружу.

— Извини, — пробормотала Винтер. — Не стоило мне смеяться. Наверное, это было ужасно.

— Что? А, нет. — Джейн покачала головой. — Ничего страшного. Если подумать, это и впрямь было до чертиков смешно. Я просто… металась от одного к другому, искала спасения от жандармов, бандитов, голодной смерти. Вместе с парой сотен девчонок, которые целиком полагались только на меня, на то, что я уберегу их от беды и придумаю, как накормить.

Винтер сочувственно поежилась. Мыслями она вернулась к своей первой вылазке с седьмой ротой, идиотской выходке Д’Врие и внезапно обрушившемуся на нее осознанию того, что теперь она в ответе за этих людей. Клубы порохового дыма и душераздирающие крики, треск мушкетных выстрелов, бьющиеся в смертном ужасе кони…

— Я едва не бросила их, — очень тихо сказала Джейн. — Там, в болотах. Я стояла на часах — и вдруг подумала, что могу же просто взять и уйти. И больше не нужно будет ломать голову, как быть дальше.

— Но ты не ушла.

— Я хотела. Очень хотела. Или просто забрести подальше в болота, заблудиться, ухнуть в какую-нибудь яму и даже не пытаться оттуда выбраться. Вся эта возня казалась такой… бессмысленной.

Наступило долгое молчание. Джейн все так же вертела в руках бокал. Винтер осторожно — все-таки слишком давно она ни к кому не прикасалась по собственной воле — протянула руку и положила ей на плечо.

— И все же ты справилась. Ты победила. — Она легонько похлопала Джейн по плечу, всей душой надеясь, что этот жест получился ободряющим, как ему и положено. — Ты одолела Ганхайда и миссис Уилмор, ты всего добилась. Оглянись вокруг — все это твоя заслуга!

— Ты не понимаешь, — безжизненно проговорила Джейн. — Я совсем не хотела… я думала…

Она судорожно сглотнула. Винтер, не зная, что сказать, промолчала.

— Я не собиралась устраивать революцию в «Тюрьме миссис Уилмор», — наконец вымолвила Джейн. — У меня и в мыслях такого не было. Я пришла туда за тобой.

Ох.

Винтер на долю секунды зажмурилась.

— Каждый день, с тех пор как сбежала от Ганхайда, я думала о тебе, о том, что ты осталась в «тюрьме», и… о том, что сделают с тобой рано или поздно. Я не могла не вернуться! Вот только вышло это не сразу, потому что нужно было скрываться, а потом…

— А потом меня в «тюрьме» уже не было, — проговорила Винтер.

Чувство вины со всей силой обрушилось на нее, тисками сдавив горло. Все эти годы она считала себя предательницей из-за того, что не сумела той ночью освободить Джейн. Проклинала свою трусость… но то, что случилось потом, было еще хуже. «Я бежала в Хандар, будто за мной гнались все демоны преисподней. Мне никогда даже в голову не приходило вернуться за Джейн, помочь ей спастись от Ганхайда, вызволить других девушек, которые остались в „тюрьме“. Я просто бежала без оглядки, пока не нашла место, где, казалось, никто не сможет меня отыскать».

— Хорошо, что ты оттуда сбежала, — сказала Джейн, по-прежнему неотрывно глядя на свой бокал и не замечая душевных терзаний Винтер. — Тошно думать, что ты могла бы хоть на минуту дольше задержаться в этой дыре. И все же, когда я вернулась и мне сказали, что ты исчезла и никто понятия не имеет, куда ты могла деться…

Она стиснула бокал с такой силой, будто намеревалась раздавить его о ладонь.

— Прости меня, — шепотом проговорила Винтер.

— Не надо. Я ведь уже сказала, что ни в чем тебя не виню. Ты поступила так, как должна была поступить.

— Прости. — Казалось, сейчас она только и была способна, что повторять это слово. — Джейн, я…

— Хватит извиняться!

— Но…

Джейн развернулась, схватила ее за плечи и рывком притянула к себе. Винтер с силой зажмурилась, сжалась, непроизвольно ожидая удара, но вместо этого Джейн впилась губами в ее губы.

Поцелуй длился целую вечность. Она ощущала вкус выпитого Джейн вина, вдыхала запах ее кожи, осознавала щекочущий холодок слезинки, что скатилась по щеке Джейн и остановилась на кончике носа Винтер. Руки Джейн соскользнули по ее спине и сомкнулись ниже талии, теснее прижав их друг к другу, и сквозь слои одежды она чувствовала жар, исходивший от тела подруги.

Наконец та отстранилась, тяжело дыша, но так и не разомкнула рук. Винтер била дрожь, а голова кружилась, словно она выпила не один-единственный бокал вина, а всю бутылку.

— Все хорошо, — проговорила Джейн. — Ты здесь, а прочее уже неважно.

Она лишь кивнула, зачарованно глядя в колдовские зеленые глаза.

Наконец это бесконечно долгое мгновение завершилось. Мышца в ноге Винтер, изнуренная долгим хождением по улицам, выбрала именно этот миг, чтобы возвестить о своем недовольстве резкой судорогой; она пошатнулась и едва не упала. Джейн поддержала ее и увлекла к матрасу. Винтер с шумом плюхнулась, и Джейн упала рядом, потянулась, закинув руки над головой и по-кошачьи выгнув спину.

— Боже, — выдохнула она. — Знаешь, стоило рассказать об этом, и мне сразу полегчало.

— Мне нужно… — Винтер помотала головой, все еще преодолевая дурноту. Мягкий матрас показался ей вдруг необыкновенно притягательным. — …поспать, я думаю. День был долгий. Может, у вас найдется свободная койка?

Джейн искоса поглядела на нее.

— Я могу сказать девчонкам, чтобы приготовили для тебя комнату. Места у нас хватает.

— Спасибо.

— Или, — продолжала Джейн, — ты можешь остаться здесь.

— Здесь?

Наступила долгая неловкая пауза — Винтер озиралась, пытаясь отыскать взглядом запасной тюфяк. И только потом до нее дошло, что имела в виду Джейн:

— А… здесь, с тобой.

Джейн опять улыбнулась:

— Да, здесь, как ты и сказала, со мной.

В глубине души Винтер отчаянно захотелось согласиться. Ее тело до сих пор ныло при воспоминании о том, как Джейн прижималась к ней, — и это чувство не имело ничего общего с утомительным хождением но городу. И однако она не могла побороть панический страх, который всколыхнулся при одной мысли об этом, — глубоко въевшаяся потребность бежать от какой бы то ни было близости.

— Я… не могу, — после паузы пробормотала она.

Джейн бесстрастно кивнула. Винтер испытующе вгляделась в ее лицо. Не подумай, что я не хочу, — неловко выговорила она. — Хочу, и… именно с тобой. Просто… не сейчас. Мне трудно… прости…

Я же сказала — перестань извиняться! — прикрикнула на нее Джейн. — Ей-же-ей, ничего страшного.

Просто я… устала. — Винтер сделала глубокий вдох и наконец взяла себя в руки. — Дай мне время привыкнуть ко всему.

Конечно. — Джейн поднялась и протянула ей руку. — Пошли. Найдем тебе комнату.

Винтер осторожно взялась за предложенную руку и позволила вывести себя в коридор, пошатываясь на ходу, точно пьянчужка, которую милосердно уводят из таверны.

Она едва разглядела комнату, в которую ее привели, едва помнила, как разделась. Наверное, никогда еще она не спала так сладко — крепким глубоким сном, в котором не было ни единого кошмара.

Маркус

Тяжелая карета жандармерии с грохотом катилась по Четвертому проспекту, направляясь к пересечению с улицей Святого Дромина. Маркус отдернул занавеску, чтобы смотреть на проплывающие мимо здания, и спрашивал сам себя, какого черта он творит.

Здесь, по крайней мере, ему не требовалась вооруженная охрана. Он ехал по северной оконечности той обширной части столицы, которая именовалась Северным берегом. Этот район находился слишком далеко от Мостовой улицы и Острова, чтобы претендовать на подлинную фешенебельность, но все же был надежно огражден от многолюдной толкотни Южного берега и нищеты Старого города. Дома здесь были просторные, низкие, с ухоженными дворами, цветочными садами, куртинами ив и берез. Сами жилища располагались в отдалении от шумных улиц, укрытые сенью деревьев и отделенные от суеты посыпанными гравием подъездными аллеями, а к тем с обеих сторон примыкали конюшни и каретные сараи. Обитали здесь более или менее зажиточные купцы, к каким принадлежал и отец Маркуса, либо же самые известные и высокооплачиваемые мастера и ремесленники.

На этот раз в поездке его сопровождали только кучер и шестовой Эйзен, едва освободившийся из-под опеки эскулапов. Впрочем, судя по виду, забота врачей не повредила бы ему и сейчас: левая рука молодого человека покоилась на холщовой перевязи, щедро обмотанная бинтами. При взгляде на Эйзена Маркусу вспомнился Адрехт, лишившийся руки из-за подобного ранения, полученного в Велте-эн-Тселике. Маркус подавил дрожь.

— Эйзен, — сказал он, — ты уверен, что хочешь так скоро вернуться к службе? Если дело в деньгах, я могу устроить…

Нет, сэр… то есть да, сэр, уверен, и дело вовсе не в деньгах. Просто я не люблю сидеть без дела, сэр. — Эйзен потрогал перебинтованную руку. — Доктор сказал, она заживет в два счета. Кость не задета, и рана, можно сказать, пустячная. И как только меня развезло из-за такой ерунды?

— Потрясение, — объяснил Маркус. — Такое случается с теми, кого подстрелили впервые в жизни. Это не твоя вина. И тебе вовсе незачем было отправляться со мной.

— Вице-капитан Гифорт велел присмотреть за вами, сэр, — ответил Эйзен таким тоном, как будто это все объясняло.

Интересно, подумал Маркус, чем вызвано такое рвение — порывом души или обычным стремлением умаслить нового капитана? Ему никогда не удавалось отличить одно от другого. Еще одна проблема, связанная с новой должностью; в Хандаре к нему никто не пытался подольститься. Маркус покачал головой и снова выглянул из окна карсты.

— Ты вырос в городе, Эйзен?

— Так точно, сэр, — отозвался шестовой. — По сути, вот прямо здесь.

— В самом деле? — Маркус искоса глянул на него. Служба в жандармерии, тем более в нижнем чине — странный выбор для отпрыска зажиточного семейства.

Эйзен кашлянул.

— В семье прислуги, сэр. Матушка моя была горничной, папаша — кучером. Подросши, я помогал на псарне, а потом мне это обрыдло, и я записался в зеленые мундиры.

Понятно… — Маркус помолчал. — Сколько же тебе лет?

— Двадцать три, сэр.

«Значит, в том году, когда случился пожар, ему исполнилось четыре. Почти ровесник Элли». Карета дернулась, поворачивая за угол, и выкатилась на улицу Святого Дромина.

В прошлое.

Улица развернулась перед Маркусом, как ожившее воспоминание, словно он в один миг перенесся на много лет назад. Приметы минувших дней мелькали за окошками кареты: береза, откуда он свалился, когда ему было десять, и лишь чудом не разбил голову; заросли малины, где обнаружил кошку, лелеявшую своих котят; полоса мостовой, где ему давали первый урок верховой езды…

Он постучал по стенке, и карета, замедлив ход, остановилась. Не сознавая, что делает, Маркус выскочил на мостовую, и Эйзен неуклюже последовал за ним.

Здесь даже пахло так же, как много лет назад. Маркус вдохнул полной грудью, ощущая смешанные запахи травы со скошенной лужайки и свежего конского навоза, тут и там украшавшего мостовую. Мимо с грохотом катились другие кареты, далеко объезжая громоздкий экипаж жандармерии, редкие прохожие с любопытством глазели на Маркуса. Он не обращал на них ни малейшего внимания.

— Давненько не были дома, сэр? спросил Эйзен, стоявший рядом с ним.

— Девятнадцать лет, — ответил Маркус. — Около того.

Эйзен негромко присвистнул.

— Не заблудитесь?

Нет, конечно. — Маркус указал вперед. — Наш дом стоял вон там, сразу за этими березами.

Из четырех деревьев остались три, и с тех пор они заметно подросли, но все же Маркус узнал их с первого взгляда. Эти березы принадлежали Уэйнрайтам, а с детьми Уэйнрайтов он играл почти каждый день в недолгий перерыв между занятиями и ужином. Вероника Уэйнрайт была первой девушкой, которую он поцеловал — в темноте, за дровяным сараем ее отца. Ему было шестнадцать, и на следующий день он уезжал в военную академию. В глазах Вероники блестели слезы, и Маркус обещал, что непременно вернется и женится на ней после того, как закончит учебу и станет офицером.

Он не вспоминал об этом вечере много лет. Правду сказать, он вообще ни о чем не вспоминал. После пожара затолкал все детские и юношеские воспоминания в самый дальний и пыльный чулан памяти, запер дверь и выбросил ключи, надеясь отогнать невыносимую боль. Возвращение сюда, на улицу Святого Дромина, распахнуло дверь воображаемого чулана, и Маркус вдруг изумленно осознал, что вспоминать прошлое уже не так мучительно, как было когда-то.

Он прибавил шаг, спеша миновать знакомые березы, — и вот уже вышел туда, где много лет назад располагалось жилище семье Д’Ивуар. В его сознании боролись два противоречивых образа. Один — дом, каким он был всегда и каким Маркус видел его в последний раз: каменные стены, густо увитые плющом, и старинные витражные окна, которые отец предпочитал всяческим современным новинкам. Другой сложился за годы, прошедшие после пожара: рухнувшие перекрытия, обгорелые балки, груды черного от копоти камня.

Вместо этого перед ним предстало совершенно другое строение. Оно было заметно просторней прежнего особняка Д’Ивуаров, квадратное, с более высокими потолками, большими стеклянными окнами и широким арочным входом. Двор остался прежним, даже древний дуб все так же простирал огромную ветку над крышей, но старый дом бесцеремонно заменили другим. С минуту Маркус, моргая, не отрывал глаз от этого зрелища.

Разумеется, это другой дом. Какой же он дурак. Особняк сгорел, но хорошие земельные участки в столице никогда не пустовали подолгу. Кто-то купил землю, расчистил пожарище и возвел свое собственное жилище. Маркус смутно надеялся на возможность пошарить в руинах, быть может, обнаружить нечто, ускользнувшее от внимания других, — но эта надежда была, конечно же, нелепа. После стольких лет не осталось даже самих развалин.

«Ионково сказал мне прийти сюда. Почему?»

Возможно, приспешник Черных всего лишь хотел посмеяться над Маркусом.

«Нет, на него это не похоже. Он явно желал, чтобы я что-то здесь обнаружил. Но что?»

— Так какого же черта я здесь делаю? — пробормотал Маркус.

— Сэр?

Он потряс головой и обернулся к Эйзену, смутившись, что ненароком заговорил вслух.

— Так, ничего. Мне казалось, здесь могли остаться какие-нибудь следы. Глупо, что еще скажешь.

— Мне очень жаль, сэр. Вам, верно, нелегко.

Маркус повернулся, окинул взглядом соседние дома.

— И местные вряд ли что-нибудь помнят о том пожаре…

«Зачем же тогда я здесь, зачем?»

Отчаянно хотелось вернуться в камеру и кулаками вбить ухмылку Ионково тому в глотку. «Ему что-то известно, но, кроме загадок, я от него ничего не дождусь».

— Сэр, вы ищете сведения о том пожаре?

— Да, наверное. — Маркус пожал плечами, пав духом из-за неудачи. — Вот только сомневаюсь, что можно хоть что-нибудь найти.

— Гм, — сказал Эйзен. — Есть у меня одна мысль, сэр.

«Скрипач» занимал достойное место на углу Четвертого проспекта и улицы Святого Дромина. Не таверна или кабак, но настоящий трактир старого образца; не столько питейное заведение, сколько своего рода клуб для респектабельных местных жителей. Старинное кирпичное здание носило следы многочисленных ремонтов, и его ветхие стены тут и там увивали побеги плюща. Входная дверь была распахнута настежь, но Эйзен, шедший первым, задержался у порога и здоровой рукой указал на стену:

— Видите, сэр?

Маркус вгляделся пристальнее. Небольшая, сильно потертая бронзовая табличка гласила: «Штаб-квартира 17‑й Его Величества волонтерской пожарной части. Осн. в 1130 г. Милости Господней».

— Мой дядя служил в двадцать четвертой роте, — сказал Эйзен, — дальше, за Дном. Он всегда говорил, что пошел в пожарные главным образом для того, чтобы спокойно проводить вечера подальше от своего семейства. В наши дни пожары к северу от реки случаются куда реже. Так вот, дядя рассказывал, что в каждой пожарной части непременно есть какой-нибудь старикан, который прослужил на своем месте добрых полсотни лет и в два счета поведает все о любом пожаре, потушенном в его смену.

— Стоит попробовать, — согласился Маркус, хотя в глубине души полагал, что хвататься за такую соломинку — дело безнадежное. — Идем, поищем местных пожарных.

Вслед за Эйзеном он вошел в общую залу, что была совсем не похожа на привычные Маркусу хандарайские харчевни: большие устойчивые столы, натертые до ослепительного блеска, на полу вместо досок и опилок настоящий добротный ковер. При виде ковра Маркус запнулся, попятился с некоторым смущением и поспешил воспользоваться поставленной у входа скребницей.

Была середина дня, и лишь немногие столы оказались заняты посетителями — в основном тесными группками стариков; они выглядели так, словно никогда не покидали этого заведения. Эйзен направился к обширной покрытой рубцами стойке из дерева, потемневшего от мастики и полировочной пасты, и обменялся несколькими словами с почтенным господином в очках, что обретался по ту сторону стойки. К Маркусу шестовой вернулся, расплывшись в улыбке.

— Нам повезло, сэр! Он точно знал, с кем нам нужно потолковать. Идемте.

Они прошли в другую, смежную с общей, залу, где вдоль стен протянулись книжные полки с разрозненными растрепанными томами. Здесь посетителей было всего трое — они разместились за круглым столом, явно слишком просторным для такой скромной компании. Еще одна табличка сообщала, что стол зарезервирован для семнадцатой пожарной части.

Двое из сидевших за столом были младше Маркуса, лет по двадцать с небольшим, зато третий почти идеально соответствовал описанию, данному Эйзеном. Он согнулся над высоким бокалом, склонив голову, словно шее не под силу было поддерживать ее тяжесть, пальцы, обхватившие бокал, были тощие, как спички, и покрыты бурыми пятнами. Лысая макушка его возвышалась над венчиком снежно-белых волос, точно одинокая гора над полосой леса. Когда Маркус остановился у стола и кашлянул, старик поднял голову, и стало видно, что в его темных, глубоко запавших глазах светится живой ум.

— Вы из семнадцатой пожарной части? — борясь с неловкостью, спросил Маркус.

Старик поджал губы, но ничего не ответил. Один из молодых парней поднялся, окинул взглядом мундир Маркуса и почтительно кивнул.

— Да, только мы сейчас не на дежурстве, — сказал он. — Что-нибудь случилось?

— Я здесь по личному делу, — пояснил Маркус. — По правде говоря, я надеялся узнать что-либо об одном… случае. О том, что произошло много лет назад.

Парень глянул на старика. Тот перехватил взгляд Маркуса и не стал отводить глаз. Голос у него оказался неожиданно низкий и сильный, словно прожитые годы лишь отшлифовали его звучание.

— Так вы, стало быть, новый капитан жандармерии? Д’Ивуар?

Маркус кивнул. Молодые пожарные переглянулись — они явно не определили его чин.

— Я все гадал, заглянете ли вы сюда, — проговорил старик. — Присядьте, чего уж там.

— Шестовой Эйзен, — сказал Маркус, — не будешь ли ты так любезен угостить этих господ выпивкой?

— Само собой, сэр.

Эйзен протянул руку, и оба парня, еще разок оглянувшись на капитана, последовали за ним. Маркус отодвинул громоздкое кресло и опустился в него, вызвав протестующий скрип престарелой кожаной обивки.

— Маркус Д’Ивуар, — представился он.

— Хэнк, — отозвался старик. — Или Генри, ежели но полной форме. Генри Мэтью.

— Вы сказали, что ждали моего появления.

— Приходило в голову, — пожал плечами старик. — Видел ваше имя в газетах, вот и прикинул, что вы захотите посетить эти места. Давненько же вас тут не было.

— Я был далеко отсюда, — сказал Маркус. В Хандаре.

Хэнк понимающе кивнул.

— И возвращаться вам, по сути, было некуда. Ужасная история.

— Вы там были?

— Ну да. В те годы я был еще в строю. А теперь сижу здесь, позволяю юнцам угощать меня выпивкой и рассказываю всякие байки. — Он постучал пальцем по наполовину опустевшему бокалу и одарил Маркуса морщинистой ухмылкой. — Неплохая жизнь, между нами говоря. Но да, я там был.

— И что произошло?

— А вам разве не сказали?

Почти ничего. Сообщили только, что это был несчастный случай и что никто… не успел выбраться. — Голос Маркуса дрогнул, сорвался, и он с трудом сглотнул, злясь, что не может держать себя в руках.

Хэнк доброжелательно вгляделся в него.

— Хотите выпить?

— Нет, спасибо. Просто расскажите, что произошло.

— Что ж… Говорить о таком непросто. Когда дом загорается, кто-нибудь это обязательно заметит, разве что все спят без задних ног. Люди бегут от огня и выскакивают наружу с другой стороны. Понимаете? Порой, если дом из сухого дерева или забит горючим хламом, он вспыхивает мгновенно и весь разом, точно спичка, а еще бывает, что другого выхода нет и люди оказываются в ловушке. Такое вот невезение.

Маркусу вспомнился пожар в Эш-Катарионе, вспомнились огромные толпы отчаявшихся людей, которые сбивались все теснее, стремясь пробиться через ворота во внутренний город, или же бросались в реку, предпочитая утонуть, чем сгореть заживо. Он опять судорожно сглотнул.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Дом Д’Ивуаров — ваш дом — был давней постройки, но не из тех, что полыхнут в один миг. Горел он долго. И дверей наружу было полно. Отчего же тогда из него никто не выбрался?

Маркус помотал головой. Лишь сейчас он сообразил, что даже не знал, в какое время суток случился пожар, днем или ночью. Никто не пожелал просветить его, а сам он был только рад избежать подробностей.

— Когда мы прибыли на место, — продолжал Хэнк, — стало ясно, что дом уже не спасти. При первой возможности я повел своих парней внутрь… но пожар был сильный, и от тех, кто там жил, нам удалось найти только обгорелые косточки.

Он увидел лицо Маркуса и покачал головой:

— Извините. Не следовало мне так говорить. К чему я, собственно, клоню: пожар этот был странный.

— То есть как — странный?

— Насколько мы сумели разобрать, огонь занялся сразу в трех местах. Масляная лампа у входной двери, камин неподалеку от черного хода, искра в соломе возле двери в конюшню. Три выхода — три очага возгорания. Такое вот… невезение.

Наступила долгая тишина.

— Вы… уверены? — безжизненным голосом спросил Маркус.

— Когда речь о пожаре, ни в чем нельзя быть уверенным. Однако же я осмотрел там все углы, а еще поговорил с людьми, что сбежались, когда начался пожар. Даже к тому времени у меня за плечами было двадцать лет службы.

— Почему вы никому не рассказали об этом?

— Я рассказал. — Морщинистое лицо Хэнка было непроницаемо. Пошел к жандармам, так и так, говорю, дело нечисто. Меня поспрашивали без особого интереса, а потом какой-то чин заявил, что жандармерия-де больше слышать об этом не хочет, а также не хочет, чтобы об этом услышал кто-нибудь другой. Тут-то я и уяснил, что к чему.

— Но мне-то вы все рассказали, — заметил Маркус.

— Потому что эта история не давала мне покоя, — сказал Хэнк. — И потому что там были ваши родные. К тому же, — лукаво усмехнулся он, — тот, кто велел мне помалкивать, теперь по чину ниже вас. Так что, думаю, вы вправе всё знать.

— Ниже меня по… — Маркус оборвал себя, не договорив. — Понятно.

— Вы уж простите меня, если можете.

- Не извиняйтесь, — пробормотал Маркус, чувствуя, что голова его идет кругом. — Вы мне очень помогли.

Гифорт. Это наверняка был Гифорт.

Вице-капитан фактически командовал жандармерией задолго до того, как случился пожар. Капитаны приходили и уходили, а он оставался, неизменно держа нос по политическому ветру и ведя свой корабль заданным курсом.

Хэнк сказал, что пожар был подстроен. Это никак не мог быть несчастный случай. Кто-то убил его родных. Маму. Отца. Элли. Элли!

Маркус вдруг осознал, что сдерживает дыхание, до боли стиснув кулаки. Усилием воли он вынудил себя расслабиться.

«Это не был несчастный случай».

Неотвязная мысль билась в сознании, словно назойливый стук маятника.

Подстроено.

Три двери — три очага возгорания.

Хладнокровное убийство.

Кто-то убил его сестренку едва ли четырех лет от роду. Маркусу хотелось пронзительно закричать, срывая горло.

Кто? Кто это сделал?

Гифорт знает кто. Или, по крайней мере, ему что-то известно. Вот только у него нет никакой причины откровенничать с Маркусом. Доказательств его причастности нет — только болтовня дряхлого старика. Положение вице-капитана весьма прочно: жандармерии без него не обойтись, и он об этом прекрасно знает. «Неудивительно, что он так держался со мной. Я‑то думал, дело в политике, а он, по всей вероятности, гадал, докопался ли я до истины».

Есть и другой способ добиться своего. «Сделка» с Ионково. Приспешник Черных явно знал достаточно, чтобы отправить Маркуса на улицу Святого Дромина; вполне вероятно, ему известно и все остальное. Вот только он потребует что-либо взамен. «Ради чего в первую очередь меня сюда и отправил». Одни уже настойчивые попытки Ионково вызнать, что именно произошло в Хандаре, говорили яснее слов: рассказывать ему правду опасно.

«Я бы мог обратиться к Янусу…» Мысль о том, чтобы прибегнуть к помощи полковника, отчасти подбодрила Маркуса, но… тогда он вынужден будет признаться, что говорил с пленником, и кто знает, как Янус отнесется к этому признанию?

Дьявол! Бессильный гнев метался в груди, точно обезумевшая белка, лихорадочно искал выхода и не находил. Во рту застыл горький привкус желчи.

— Сэр? — осторожно окликнул шестовой Эйзен.

Маркус моргнул, приходя в себя. Он стоял снаружи, у «Скрипача», упершись ладонью в увитую плющом кирпичную стену. Опустив руку, он обнаружил, что к ладони прилипли крошки пыльной штукатурки.

— Все в порядке, — пробормотал Маркус. — Все в порядке.

— Сэр, вы узнали то, что хотели?

Он с силой зажмурился и помотал головой.

«Понятия не имею».

Расиния

Свеча Расинии догорела, превратилась в бесформенный огарок в лужице воска. Правая рука ее была густо измазана чернилами, указательный палец ощутимо натерт пером — завтра на этом месте появится волдырь.

Верней, появился бы, будь она заурядным живым человеком. Расиния отложила перо, и нечто, обитавшее в пей, тут же бдительно встрепенулось. Ноющая боль растаяла, сменившись приятным холодком, красное пятно потертости исчезло бесследно, осталась лишь безупречно гладкая кожа.

Расиния трудилась над речью почти шесть часов, не прерываясь ни на минуту. После того как они нашли Дантона, Сот настояла, чтобы принцесса весь день проводила в Онлее, исправно появляясь на публике и изображая примерную дочь. Это было невыносимо. Расиния горевала об отце, и горе ее было физически ощутимо, как тугой горячий комок в горле, — но, выставляя чувства напоказ, она поневоле казалась себе обманщицей. В сопровождении доктора Индергаста она посещала отцовские покои, но король так ни разу и не пришел в себя. Дыхание его под пуховым одеялом было пугающе слабым.

«Прости меня, папа».

Принцесса подолгу сидела у постели больного, держа его за руку.

«Прости, что приходится тебе лгать. Прости, что я не могу остаться с тобой».

Потом наступал вечер, а с ним — пора совершить очередной прыжок с башни, чтобы Сот могла тайком переправить ее в город.

Расиния никогда не чувствовала усталости в физическом смысле этого слова, однако по-прежнему была подвержена душевному изнурению. После долгих часов напряженной работы над речью глаза слипались, точно их выварили в смоле. Она завела руки за голову, выгнула спину и потянулась всем телом, ощущая, как едва заметно похрустывают затекшие позвонки.

Краем глаза Расиния заметила, как Бен поднял голову, украдкой посматривая на ее грудь. Она поспешно выпрямилась и скрестила руки, сдержав вздох досады. Влюбленность Бена вначале лишь забавляла ее, но теперь все сильнее тревожила. Он неизменно старался быть услужлив, даже когда в этом не было необходимости, и все настойчивей требовал, чтобы она ни в коем случае не подвергала себя ни малейшей опасности. При том что Расиния всегда старалась взять на себя какое-либо опасное поручение — просто потому, что ей опасность угрожала меньше, чем кому бы то ни было, — такое отношение Бена причиняло серьезные неудобства.

И что будет, если он вдруг решит раскрыть свои чувства? Время от времени Расиния замечала в глазах Бена особенный блеск, говоривший о том, что он вот-вот обрушит на нее признание в любви, — и лишь поспешная смена темы отвлекала его от этого намерения. Если когда-нибудь ему все же удастся излить душу — как с ним быть? Отвергнуть, рискуя, что он в отчаянии бросит кружок? На него это не похоже, но Расиния не могла похвастаться ни знанием мужчин, ни опытом в сердечных делах. Или… подыграть? Как? Об этом, как и о самой любви, Расиния имела весьма смутное представление. «Вряд ли я сумею притвориться так ловко, чтобы его одурачить».

Было бы гораздо проще — и для нее самой, и для Бена, — если б она на самом деле влюбилась в него. Расиния, впрочем, не была уверена, что способна влюбиться. После Коры Бен был, наверное, самым близким ее другом среди заговорщиков. Судя беспристрастно, Расиния не могла не признать, что он добр, умен, восторжен и, пожалуй, даже красив. Но… любовь ли это? Нет, безусловно нет.

Быть может, нечто считает влюбленность болезнью, так же как опьянение, например, и избавляется от этого чувства прежде, чем оно успеет пустить корни? В целом Расинию такое вполне бы устроило. Любовь, насколько она могла судить, толкает людей в основном на глупости.

Ну да ладно. Расиния глянула на листок бумаги, где уже просохли чернила, аккуратно приподняла его и положила поверх стопки таких же. Этого, пожалуй, хватит.

— Закончила? — тут же спросил Бен.

— Думаю, да, — отозвалась Расиния. — Вам двоим нужно будет просмотреть весь текст.

Мауриск, у которого в углу комнаты стояла собственная переносная конторка, лишь презрительно фыркнул.

— Ты уже решила, что не станешь использовать мой вариант, — заметил он. — Не понимаю, с какой стати тебе вдруг понадобилось мое мнение.

— Мауриск, — примирительно проговорила Расиния, — мы все согласились, что твой вариант великолепен. Такая речь сделала бы честь университетскому симпозиуму. Просто большинству горожан далеко до твоей образованности.

«Не говоря уж о том, что твоя речь в три раза длиннее». Расиния не сомневалась, что Дантон способен увлекательно изложить обстоятельную историю банковского дела в Вордане, но лично она была бы не в состоянии выдержать этот рассказ до конца.

— Значит, нам следует повышать образованность простого народа, а не потворствовать убогим вкусам толпы.

— Тебе все не дает покоя наш лозунг? — осведомился Бен.

— «Орел и Генеральные штаты!» — с отвращением процитировал Мауриск. — К чему это? Цены на хлеб — далеко не единственная причина недовольства, и какой смысл требовать созыва депутатов, не указав даже, чего ты от них хочешь?

— Этот лозунг, — сказала Расиния, — привлек всеобщее внимание. Вспомни, сколько статей ты написал для газет — они-то со временем и послужат повышению народной образованности.

— Если б вы дали мне произнести настоящую речь вместо того, чтобы доверять все этому увальню, мы сейчас были бы гораздо ближе к цели, — не унимался Мауриск. — Да ведь он даже толком не читает того, что я пишу!

Расиния хотела сказать, что писанина Мауриска суше черствого хлеба, но благоразумно сдержалась. Распахнулась дверь, и вошел Фаро. Невнятный галдеж, царивший в общей зале «Синей маски», на мгновенье ворвался в комнату — и тут же стих, когда дверь захлопнулась. Поверх обычного щегольского наряда Фаро накинул тяжелый черный плащ, а под мышкой нес туго набитую кожаную сумку.

— Господи, — выдохнул он, — чтобы я еще раз взялся за такое дело… Кажется, все прохожие на улице только на меня и глазели.

— В этом плаще у тебя на редкость нелепый вид, — сварливо заметил Мауриск. — С тем же успехом можно было повесить на шею табличку «Я замышляю дурное».

— Да я бы с радостью! — пылко заверил Фаро. — Все лучше, чем «Я несу столько денег, что хватит купить небольшой город». К тому же без плаща было никак не обойтись. «Рыцари плаща и кинжала» — слыхал такое выражение? Вот плащ, — он распахнул полу, и на поясе, там, где Фаро обычно носил рапиру, тускло блеснула сталь клинка, — а вот кинжал! Без них я бы не чувствовал себя как подобает.

— Все прошло гладко? — спросила Расиния.

— Да, если не слышать, как у меня до сих пор колотится сердце. Фаро вручил ей сумку. — Все равно не понимаю, почему мы не могли проделать это при свете дня.

— Потому что нас бы неизбежно заметили.

Она распустила завязки и наскоро порылась в содержимом сумки. «Кажется, все в порядке».

— Я думал, мы хотим, чтобы нас заметили, — возразил Фаро.

— Но не раньше завтрашнего утра, — отозвалась Расиния, затягивая завязки. — Что ж, хорошо. Отнесу сумку Коре.

Бен, как и следовало ожидать, тут же встрепенулся.

— Я предпочел бы… — начал он, но Расиния не дала договорить.

— Знаю, но, согласись, я выгляжу гораздо безобидней, чем любой из вас. Мы же не хотим никого спугнуть? Поверь, мне ничто не угрожает. Не могла же она сказать, что, по сути, бессмертна и к тому же в поездке ее будет сопровождать Сот. — Вы пока проработайте речь и подготовьте Дантона к завтрашнему дню.

— Хорошо.

Бен поднялся и вдруг шагнул к Расинии, которая уже направлялась к двери, обхватил ее своими могучими руками и крепко прижал к груди.

— Будь осторожна, — проговорил он.

Расиния заставила себя расслабиться, терпеливо дожидаясь, пока он опустит руки. Затем, неловко поправив волосы, кивнула Мауриску и Фаро.

— До завтра, — сказала она и помолчала, чувствуя, что только этих слов недостаточно. — У нас все получится. Я уверена.

— Он слишком много себе позволяет, — прозвучал голос Сот из темноты у входа в «Синюю маску».

— Кто, Бен? — Расинии даже в голову не пришло бы спрашивать, каким образом Сот узнала, что происходит в гостиной. Сот всегда все знала. — Он не опасен.

— Он без ума от тебя. — Сот нагнала Расинию и пошла с ней рядом. — И может стать опасным, если ты подпустишь его чересчур близко.

— Знаешь, — сказала Расиния, — учитывая все, во что мы ввязались, влюбленный Бен — это самый маленький повод для беспокойства. Или ты не согласна?

Сот нахмурилась, но промолчала. И повела Расинию в проулок за таверной, где ждал их городской наемный экипаж. Кучер при виде них почтительно приподнял шляпу, но Сот, не обратив ни малейшего внимания на эту учтивость, ловко впрыгнула в повозку и, повернувшись, помогла Расинии забраться внутрь. Затем она постучала по стенке. Щелкнули поводья, и лошади тронулись с места.

Экипаж был далеко не новый, а потому поездка сопровождалась тряской и грохотом по булыжной мостовой. Расиния вновь ощупала сумку, просто чтобы убедиться, что та на месте, — беспокойство Фаро передалось и ей. Все-таки это уйма денег. Знай кто-нибудь, что они затеяли, содержимого сумки вполне хватило бы, чтобы толкнуть его на убийство… или хотя бы на попытку.

— Меня беспокоит, надежно ли мы прикрыли Дантона, — после долгого молчания вдруг сказала Сот.

— Не думаю, что его захотят убить, — отозвалась Расиния.

На самом деле мысль об этом уже давно преследовала ее. Дантон исполнял свою роль охотно, но ведь никто не спрашивал у него, хочет ли он на самом деле быть причастным к заговору.

Он сейчас слишком известен. Если его арестуют или кто-то вздумает в него стрелять, это наделает больше шума, чем любая его речь. Собственно, этого мы и добивались, когда устраивали ему публичные выступления.

— Я беспокоюсь не о Дантоне, а о нас. Очевидно, что Дантон лишь чья-то марионетка, так что Орланко станет искать того, кто дергает за ниточки.

Я думала, от его внимания нас должен уберечь твой трюк с посыльными.

После того как в гостиничный номер Дантона и обратно непрерывным потоком потекли десятки посыльных в форменных тужурках, проскользнуть с этим потоком в гостиницу не составляло труда, так что заговорщики могли приходить и уходить когда угодно, не опасаясь слежки.

Сот пренебрежительно отмахнулась:

— Долго это прикрытие не продержится. Слишком заметно, что нам есть что скрывать. Будь уверена, герцог отыщет способ разузнать правду.

— На долгий срок мы и не рассчитывали, — сказала Расиния. — Пусть продержится столько, сколько нужно. Отец угасает с каждым днем.

— И тем не менее…

Громкий плеск снаружи заглушил голос Сот. Они ехали по Старому тракту, к югу от Дна, далеко огибая пересеченный мостами участок реки в районе Острова. Южнее Университета дорога проходила через Старый брод — широкую полосу мелководья, где река местами доходила лишь до лодыжек пешего путника. С годами брод сделали удобней, выложив дно реки плоскими каменными плитами, которые образовали подобие перемычки. Большинство речных судов приходилось волоком переправлять через эту преграду, что отнимало изрядно времени, и, согласно легенде, именно здесь зародилось селение, которое позднее разрослось в город Вордан.

За бродом простерся Старый город — мешанина бревенчатых и оштукатуренных лачуг, беспорядочно пронизанная кривыми запутанными проулками. Здесь нелегко было отыскать дорогу и при свете дня, что уж говорить о ночном времени! Кучер, однако, явно был мастером своего дела, и их повозка, едва покинув брод, прибавила скорости и уверенно углубилась в лабиринт извилистых улиц.

Расиния глянула на Сот.

— Хорошо. Ты обеспокоена. Что ты собираешься предпринять?

— Пообщаться накоротке кое с кем из соглядатаев Орланко.

Расинию передернуло. «Пообщаться накоротке» в устах Сот, как правило, означало «из реки выловят расчлененный труп».

— Разве это не насторожит герцога?

— Мы его уже насторожили. А после сегодняшней ночи он станет вдвое настороженней. Я хочу дать ему по рукам, чтобы в следующий раз хорошенько подумал, прежде чем их куда-то запускать.

— Что ж, безопасность — твой конек.

Расинию с самого начала поражала наивность остальных участников заговора. Наверное, сама она была чересчур подозрительна или слишком хорошо знала Орланко. Бен и Мауриск, судя по всему, считали, что, если пользоваться фальшивыми именами и обсуждать все важное шепотом, никакая слежка будет им не страшна. Расиния могла поклясться, что без регулярного вмешательства Сот вся их компания давно бы уже оказалась в Вендре.

— Делай, что сочтешь нужным, только будь осторожна.

— Уж кто бы говорил! — фыркнула Сот.

Экипаж резко остановился, и кучер постучал по стенке снаружи, подавая знак, что они прибыли. Расиния распахнула дверцу и, спрыгнув на мостовую, оглянулась на Сот:

— Где ты будешь?

— Где-нибудь. — Сот неопределенно повела рукой. — Поблизости, если вдруг понадоблюсь.

— Постарайся воздержаться от поспешных действий. Нельзя допустить, чтобы эта затея стала неуправляемой. И… — Расиния помедлила, колеблясь. — Если и в самом деле что-то пойдет не так, помни, что первой надо спасать Кору.

Сот скривилась, но возразить ей было нечего.

«В конце концов, меня она всегда сможет выловить потом из какой-нибудь сточной канавы. Кора — другое дело».

Сот кивнула, и Расиния повернулась к дому, у которого высадил их кучер.

По меркам Старого города, здание было большое: двухэтажное, в несколько раз длиннее обычного дома. Окна его когда-то были застеклены, ио с тех пор минуло немало времени, и сейчас оконные проемы были забиты досками либо затянуты просмоленным холстом. Каменные стены и бронзовый двойной круг над входом указывали на то, что это церковь. Кое-где над водостоками торчали облезлые статуи, вполне вероятно, изображавшие святых — до того, как местная детвора повадилась обстреливать их камнями.

Высокие створки парадного входа оказались наглухо заперты, зато дверь черного была гостеприимно приоткрыта, и из проема в темноту улицы струился теплый оранжевый свет. Расиния двинулась туда, внимательно глядя под ноги: грунтовые улочки Старого города, как правило, щедро усеивали комья лошадиного навоза. Подойдя ближе, она различила доносящееся изнутри пение. Пели несколько человек — небезупречно, но весьма воодушевленно.

— Церковь — Третья церковь Милости Кариса Спасителя, как гласили почерневшие металлические буквы на двери, — была владением миссис Луизы Фельда. Ее супруг, отец Фельда, возглавлял прихожан Третьей церкви больше сорока лет. Формально он и сейчас являлся главой прихода, хотя с возрастом ослабел и уже не мог трудиться с прежней энергией. Когда он оказался прикован к постели, жена приняла его обязанности и со временем стала управлять всеми делами прихода.

Миссис Луиза Фельда, дородная темпераментная особа, казалась великаншей рядом со своим усохшим от старости супругом. Все то время, которое оставалось от забот о его нуждах, она употребляла на то, чтобы нести обитателям Старого города свои представления о милости Кариса, — насколько позволяли ее средства. Это были постели для больных и отчаявшихся, помощники для тех, кто уже не в состоянии сам обиходить себя, и горячая пища для всех, на кого хватало провизии. Расиния часто думала о том, что городу жилось бы гораздо лучше, будь в нем больше таких священнослужителей, как миссис Фельда.

Кора выросла здесь — замурзанной крошкой ее приютили в церкви и приставили помогать хозяйке, стирать постельное белье и менять повязки. Став постарше, она пошла работать внештатным посыльным на Бирже, за гроши разносила десятки писем, прислушиваясь и присматриваясь к тому, как бурлит вокруг деловая жизнь страны. Там-то и отыскала ее Расиния в те далекие дни, когда все только начиналось, когда у нее самой не было четкого плана — только смутные идеи да жгучее желание сделать хоть что-нибудь…

Она покачала головой и шагнула через порог. Внутри церковь представляла собой одно громадное помещение — все дощатые внутренние перегородки давным-давно выломали, обнажив массивные несущие балки, подпиравшие крышу. Тут и там занавесками были выгорожены небольшие закутки, чтобы создать некое подобие уединения. Спальные тюфяки тянулись вдоль боковых стен и занимали почти половину свободного места в одном конце здания; в другом располагались громадный очаг с котлом и стол, за которым без труда уместились бы два десятка едоков, уставленный грудами немытой разномастной утвари. Перед очагом стояло несколько человек, они-то и устроили импровизированный концерт. Сейчас церковный гимн во славу Кариса уже сменился скабрезной песенкой о юнце, что никак не мог отыскать свою поясную пряжку. Слов песни — хвала Карису — было не разобрать.

Народу в церкви было больше, чем в прошлый раз. Внушительная толпа собралась на открытом пространстве между столом и рядами тюфяков; разделившись на группки, люди что-то обсуждали вполголоса. Выглядели они куда крепче всегдашних подопечных миссис Фельда: калек, дряхлых стариков и душевнобольных (причем иногда все три свойства сочетались в одном человеке). Те, кто пришел сюда сегодня, выглядели небогато, но по большей части это были молодые мужчины и женщины — и даже несколько детей застенчиво цеплялись за юбки матерей.

Кора на краю этого сборища оживленно беседовала с компанией женщин в цветастых юбках и платках. Она перехватила взгляд Расинии и поспешила к ней. Вид у нее был взбудораженный.

— Рас! — выдохнула она. — Я и не заметила, что ты здесь.

— Ничего страшного, — отозвалась Расиния.

— И ты принесла… — Кора не договорила, и взгляд ее красноречиво метнулся к кожаной сумке.

— Принесла все, что нам понадобится. — Расиния обвела испытующим взглядом толпу. — Ты уверена, что стоит втягивать всех этих людей в нашу затею?

— Ни один из них знать не знает, кто мы, — сказала Кора. — Даже если кто-то и проговорится Орланко, нам ничто не угрожает.

— Я беспокоюсь не за нас, а за них, — с досадой возразила Расиния. — Если завтра что-то пойдет не так, по нашей вине может вспыхнуть бунт.

— Рас, это была твоя идея. — Кора опустила глаза, сверля взглядом пол. — Наилучший способ нанести чувствительный удар, да так, что при этом никто не пострадает.

— Я знаю, знаю.

Именно Расиния, если уж на то пошло, и уговорила остальных принять этот план. Вот только она почему-то не ожидала, что столкнется лицом к лицу с теми, кто станет их орудием. Рисковать собственной жизнью — «хотя на самом деле ты ею вовсе не рискуешь», издевательски прошептал внутренний голос — это одно дело, но сейчас им предстоит пересечь черту, за которой нет возврата.

— Все будет хорошо, — пообещала Кора. — Скажем Дантону, чтобы попросил всех сохранять спокойствие. Ты же знаешь, как он умеет убеждать.

Расиния кивнула. И подумала, что глаза Коры горят непривычным, фанатичным блеском. Именно финансовый гений девочки сделал дерзкий замысел Расинии осуществимым, и сейчас Коре явно не терпелось увидеть, как этот замысел воплотится в жизнь.

— Что ж, — произнесла Расиния, — полагаю, пора заняться нашими векселями. Ты ручаешься, что все пройдет гладко?

— О да! Половину этих людей я знаю лично, а другую половину знают они. Здесь в основном друзья и родственники наших прихожан.

— Где миссис Фельда?

— У себя наверху. — На лице Коры отразилось некоторое смущение. — Я не стала посвящать ее в подробности. Не думаю, что ей нужно знать, что к чему. Тем лучше для нее, если кто-то явится сюда с расспросами.

— Что ж, ладно. Приступим к делу.

— Внимание! — крикнула Кора.

Люди, собравшиеся в церкви, тотчас перестали шептаться и обернулись к ней. Расиния подбежала к большому столу перед очагом, вскарабкалась на него, чтобы казаться повыше, и остро пожалела, что для этой части их плана нельзя использовать Дантона. Беда не в том, что на нее смотрят десятки глаз — живя в Онлее, неизбежно привыкаешь быть на виду, — просто Расиния знала, что выглядит не слишком внушительно.

— Кхм, — начала она и стиснула зубы, собираясь с духом. — Здравствуйте. Меня зовут Расиния Смит. Думаю, самое основное Кора вам уже рассказала.

— Только что нам надобно завтра отправиться на Остров! — выкрикнул кто-то из толпы. — И что нам дадут денег!

— Сейчас я объясню вам, как именно это произойдет, — сказала Расиния.

Положив кожаный мешок на стол у своих ног, она распустила завязки и извлекла наружу один-единственный листок тонкой бумаги.

— Это — залоговое письмо Второго доходного банка на сумму в сто орлов. Если вы завтра явитесь в банк и предъявите его, вам выдадут сотню орлов.

— А вот и нет! — отозвался кто-то. — Растреклятые борелгайские банкиры на такую рвань, как я, даже плюнуть не соизволят!

Если ты покажешь им это, они заплатят. Не смогут не заплатить. Это все равно что контракт. Если банкир нарушит свое слово, ни в одном другом банке больше не поверят его письменному обязательству.

Расиния выразительно помахала залоговым письмом. Вряд ли все эти люди умели читать, но письмо и само по себе выглядело весьма впечатляюще — золотой обрез, тисненая печать в цветах Бореля.

— Ну так что же? — спросил один из тех, что стояли ближе к столу. — Нам, значит, взять такую бумажку да пойти в тот самый банк? Больно уж простое дельце за сотню-то орлов!

— Вместе, — сказала Расиния. — Надо идти всем вместе. Это важно. Завтра перед открытием банка мы соберемся на Триумфальной, и Дантон скажет речь, а потом мы все двинемся в банк.

При упоминании Дантона в толпе оживились, загомонили. Расинию это удивило. Она не думала, что лозунг о созыве Генеральных штатов найдет такой отклик в Старом городе, где даже цена в орел за буханку хлеба была бы недосягаемо высока. И тем не менее можно не сомневаться, что эти люди — не все, но некоторые — слышали речи Дантона и были околдованы силой его голоса, даже если смысл сказанного остался за пределами их понимания.

Боже милостивый! Этот человек мог бы стать королем, если б только у него хватило ума потребовать корону. «Хвала Карису, что он достался именно нам!» При этой мысли Расиния ощутила укол совести, но тут же взяла себя в руки.

— С чего это вы раздаете деньги задарма? — визгливо осведомился уже другой голос. — Вам-то с этого какая корысть?

Расиния быстро глянула на Кору, но та лишь беспомощно пожала плечами. Глядя на толпу, принцесса лихорадочно искала слова для ответа, который эти люди могли бы понять и принять.

— Потому что каждое такое письмо вырвет золото из жадных рук Бореля, — наконец ответила она. — И ворданайские деньги вернутся к ворданаям!

Ответом ей стали нестройные выкрики одобрения. Конечно, Расинии далеко до красноречия Дантона, но какая речь не будет иметь успех, если к ней прилагается раздача звонкой монеты?

— А теперь, — подала голос Кора, — встаньте, пожалуйста, в очередь. И помните: чтобы получить деньги, вам нужно будет предъявить письмо, так что постарайтесь сохранить его в целости и последите, чтобы оно не намокло…

Расиния вошла на Триумфальную площадь с запада, избрав обходной путь через мост Святого Валлакса. Сот настояла, чтобы заговорщики явились на место встречи поодиночке и держались на приличном расстоянии от Дантона — разве что дела пойдут совсем худо. Расиния понимала, что Сот права — соглядатаи Орланко могут оказаться повсюду, — но сейчас ее мучило навязчивое чувство бессилия, как будто задуманная ими акция, не успев начаться, уже вышла из-под контроля.

«Хотя, по сути, так оно и есть».

Расиния могла бы помешать Дантону произнести речь, но что учинила бы в таком случае толпа — бог весть.

Триумфальная площадь была одним из многих грандиозных сооружений (в том числе и самого Онлея), воздвигнутых Фарусом V в честь военных побед его отца. Воплощению этого замысла в немалой степени поспособствовали несметные сокровища, которые Фарус IV реквизировал у герцогов и прочей мятежной знати.

Громадная — четверть мили в поперечнике, — вымощенная плитами площадь была сооружена в самом центре Острова. Центральный фонтан — внушительную громаду из каменных статуй и пенящейся воды — окружали четыре дополнительных, с квадратными бассейнами. Главной фигурой сего эпического творения являлось изваяние Фаруса IV, верхом на вздыбленном коне, с высоко занесенным мечом. Ниже, почти у самой земли, кружком размещались статуи святых, с обожанием взиравших на монарха, а разнообразные нимфы и водяные духи, среди которых кое-где затесались и лебеди, исторгали струи воды в широкий сверкающий водоем.

С северной стороны скульптуры этот водоем рассекала каменная лестница, ведущая к плоскому диску, что горизонтально опоясывал всю колонну — выше резвящихся нимф, но значительно ниже покойного монарха. Первоначально это была трибуна, откуда Фарус V обожал держать речи перед толпами подданных, во всяком случае, пока его дорогостоящие затеи едва не разорили страну, настроив простолюдинов против него. С тех самых пор традиция сделала трибуну доступной для всякого, кто желал высказаться публично. Конечно, считалось недопустимым открыто предлагать какие-либо товары и услуги, а также произносить изменнические, антиправительственные речи — под страхом недовольства жандармерии и Последнего Герцога. Сегодняшняя речь Дантона неизбежно нарушит этот запрет, думала Расиния, а впрочем, у Орланко в любом случае будет более чем достаточно причин быть недовольным.

Стоя в северо-западной части Триумфальной, она видела, что площадь понемногу заполняется народом, хотя издалека трудно было разобрать, сколько там «друзей и родственников», собранных вчера Корой, и сколько недоумевающих зевак. Хватало, само собой, и жандармов — их сразу можно было отличить по длинным шестам и темно-зеленым мундирам.

Расиния полукругом прошлась по площади, старательно избегая зазывал и уличных торговцев. Помимо тех, кто продавал нехитрую снедь и напитки, сегодня здесь было особенно много газетчиков. Расиния приметила несколько памфлетов, написанных ею собственноручно, — вкупе со множеством других листовок того же толка. «Орел и Генеральные штаты!» — кричали аршинные буквы со страниц почти половины газет. Встречались и другие лозунги: «Долой Истинных!», «Нет — сговору с Элизиумом!», «Хватит с нас чужеземных кровососов!» — а также изрядное количество гневных антиборелгайских тирад.

Последнее обстоятельство нешуточно беспокоило Расинию. Борелгаи, мало того что чужаки, были еще и заносчивы, чванливы, а кроме того, следовали Истинной церкви и держали в своих руках банки и сбор налогов — все это делало их легкой мишенью для политического красноречия. Не избежали этого приема и некоторые речи Дантона, хотя Расиния старалась обличать именно церковь и банкиров, не выпячивая их национальной принадлежности. К несчастью, ее усилий было недостаточно, чтобы накал народного гнева, на который они рассчитывали, не сопровождался неукротимой ненавистью к борелгаям и Борелю. В особенности грешило этим молодое поколение: юноши Вордана выросли на удручающих рассказах о Войне принцев и все чаще называли наилучшим выходом развязать новую бойню и поквитаться с врагом.

Неподалеку от северо-восточной части площади размещалось уличное кафе — кованые столики и стулья на ревностно охраняемом участке мостовой. За одним из столиков, непринужденно задрав ноги на соседний стул, уже устроился Бен с чашкой кофе. Расиния неспешно направилась к нему, как если бы только сейчас заметила знакомое лицо; Бен приветливо улыбнулся ей и жестом пригласил присесть на свободное место.

— Здесь становится людно, — заметил он. — За тобой кто-нибудь шел?

— Не думаю, — отозвалась Расиния.

На самом деле за ней шла Сот, а это означало, что шпику, которого мог приставить к ней Орланко, уже не поздоровилось.

— А за тобой?

Нет. По крайней мере, я никого не заметил. — Бен сверился с часами. — Пятнадцать минут до начала, если, конечно, Дантон, не запоздает.

— Это уж зависит от Фаро.

— Мауриск и Сартон засели на Бирже. Думаю, Мауриск до сих пор дуется, что ты убрала из речи тот пассаж о существенном неравенстве частичного банковского кредитования.

— Он хотел как лучше, — вздохнула Расиния.

Краем глаза она заметила знакомую фигуру:

— А вот и Кора.

Девочка явно изнывала от нетерпения. Она шла вприпрыжку, и казалось, что вот-вот оттолкнется от плиты и взлетит, хотя круги под глазами красноречиво говорили о бессонной ночи. Расиния не знала, задумываются ли другие заговорщики о том, как она сама ухитряется не спать ночами, а порой и сутками и сохранять свежесть и бодрость. «Может, в глубине души они считают, что я вампир?»

— По-моему, у нас все получится! — слишком громко заявила Кора. Расиния невольно вздрогнула, но шум толпы наверняка заглушал все разговоры. — Глядите, сколько народу собралось! Пройдет как по маслу!

— Поглядим, когда выступит Дантон, — сказала Расиния. — Ты не спала? Хорошо себя чувствуешь?

— Немного устала. — Кора плюхнулась на стул. — Когда все это закончится, я, наверное, просплю целую неделю.

— Когда все это закончится, — сказал Бен, — я напьюсь в стельку.

— Если только нас не арестуют, — трезво заметила Расиния. — Вряд ли в Вендре разрешено напиваться в стельку.

— Надо подойти ближе! — воскликнула Кора, вскочив со стула и жадно вглядываясь в фонтан. — Подойдем, а? Здесь мы ничегошеньки не услышим!

Расиния глянула на Бена.

— Думаю, сейчас уже можно смешаться с толпой.

Бен кивнул. Внутреннее кольцо зевак — на самом деле тех, кто хорошо знал, что именно здесь произойдет, — теперь окружала куда более многолюдная толпа случайных прохожих, привлеченных самым заурядным любопытством. Посетители уличных кафе выбирались со своих мест и целеустремленно двигались к фонтану, не желая упустить того, что вызвало такое скопление народа. Заговорщики последовали их примеру: Бен и Расиния шли неспешным прогулочным шагом, а Кора умчалась вперед.

Они нашли местечко на самом краю толпы, откуда хорошо была видна центральная колонна, и Расиния, пользуясь паузой, не спеша оценила настроение собравшихся. Люди были взбудоражены ожиданием, быть может, предвкушением неких событий, но агрессии было меньше, чем она ожидала увидеть. Ближе к середине толпу составляли по большей части бедняки-рабочие, студенты, женщины и бродяги, но дальше, на подступах, мелькали и более состоятельные — и даже знатные — горожане, желавшие выяснить, что тут происходит.

И это, считала Расиния, очень хорошо. Что угодно — только бы снизить вероятность вспышки насилия. Ее до сих пор страшил призрак бунта с его неизбежными арестами и жертвами. «Не говоря уж о том, что, если жандармы будут вынуждены закрыть Биржу, все эти усилия пойдут насмарку».

Волнение и нестройные выкрики впереди возвестили: ожидание закончилось. Вскоре на трибуну Фаруса V поднялась одинокая фигура в строгом темном сюртуке и респектабельной шляпе. Фаро совершил подлинное чудо: подстриг буйную бороду своего подопечного, зачесал и пригладил назад шевелюру, а затем отвел его к лучшим портным и галантерейщикам Острова, после чего тот стал как две капли воды похож на солидного и уважаемого коммерсанта. Он казался даже почти красивым — грубоватой, своеобразной красотой, — если только не вступать с ним в беседу, рискуя через минуту обнаружить в теле взрослого разум пятилетнего ребенка.

— Друзья мои! — начал Дантон, широко разводя руки и этим жестом словно обнимая толпу.

Расиния прекрасно знала, что сейчас произойдет, и все же ее помимо воли пробрала дрожь. Голос Дантона без малейших усилий разнесся по всей площади, рассекая нестройный гул сотен разговоров и прерывая их на полуслове. Зычный и властный, он эхом отразился от вымощенной плитами мостовой и волной ударил в тоненько задребезжавшие витрины лавок. Этот голос не имел ничего общего ни с надрывными выкриками уличного горлопана, ни с пронзительным визгом фанатика, ни даже с размеренным, отточенным годами практики рокотом церковной проповеди. То был ровный, рассудительный и веский голос умудренного жизнью человека, который рассказывает о неких данностях бытия своему близкому, но куда менее рассудительному другу. Расиния не удивилась бы, если при этих словах ее уверенно похлопала бы по плечу отечески снисходительная рука старшего товарища.

— Друзья мои! — повторил он, когда ропот и перешептывания толпы окончательно стихли. — Одни из вас знают меня. Другие, без сомнения, встречали мое имя в газетах. Для тех же, кому я совершенно неизвестен, прежде всего сообщу, что зовут меня Дантон Оренн, и поведаю о том, почему я вынужден был заговорить.

«Вынужден» — впечатляющая деталь, подумала Расиния. Эту речь написала она, целиком, за исключением некоторых специфических деталей; но одно дело — видеть слова, написанные твоей рукой на покрытом кляксами листке бумаги, и совсем другое — слышать, как они разносятся над тысячной толпой посреди Триумфальной площади. Дантон едва заметно усилил напор речи, и сердце Расинии забилось чаще. Казалось, он инстинктивно чувствовал текст — «Господь свидетель, он ведь не понимает ни слова!» — и сейчас постепенно, с каждым словом добавлял в свой размеренный тон силы и страсти.

Банковское дело, говорил Дантон, старинное и весьма уважаемое занятие. Банкиры были в Вордане с самых первых дней его существования: в худые времена помогали людям ссудами, в добрые предоставляли надежное хранилище сбережениям, с неизменным сочувствием и пониманием относились к должникам, преследуемым злосчастьем. Отец Дантона — воображаемый, само собой, персонаж — учил его вести дела именно таким образом, и когда сам он достиг взрослых лет, то исполнился твердой решимости следовать отцовскому завету.

На этих словах Дантон смолк, и на всей площади не раздалось ни единого звука, словно все, кто собрался здесь, разом затаили дыхание.

Но сейчас все изменилось, верно? — проговорил он.

Нестройный хор возгласов был ему ответом, и толпа не унималась до тех пор, пока Дантон взмахом руки не заставил ее умолкнуть. Затем он объяснил, как именно все изменилось. Банкиры стали другими, и вместе с ними стали другими банки. Банкиры сейчас — иноземцы, чуждые обществу, столпами которого они были когда-то. Озабоченные лишь тем, сколько прибыли — сколько пота и крови честных граждан! — можно выкачать из Вордана. Паразиты, сосущие кровь страны, точно свора пиявок. Именно банкиры и откупщики налогов — Расиния гордилась тем, как непринужденно и ловко объединила первых и вторых, — повинны во всех бедах Вордана. Если бы не они, всякий бедняк мог бы найти себе работу. И буханка хлеба снова стоила бы один орел.

Орел! — выкрикнул кто-то, и слушатели дружно подхватили, вновь и вновь повторяя нараспев: — Орел и Генеральные штаты! Орел и Генеральные штаты!

— Генеральные штаты, — задумчиво повторил Дантон, будто лишь сейчас услышав о такой возможности.

Да, это был бы выход. Представители народа в едином братском порыве трудятся над тем, как разрешить проблемы народа — с августейшего благословения монарха. Вот только этого не случится, пока они сами не приложат силы к тому, чтобы это случилось.

— Но, — продолжал Дантон, — бить надо там, где удар будет больнее. «Сожжем банки!» — твердят мне. — «Предадим огню Биржу!» Однако что в том проку? Работники банка — такие же ворданаи, как вы да я, и они лишатся работы. Селяне, что продают свой урожай на Бирже, — такие же ворданаи, как вы и я. Жандармы — тоже ворданаи. Неужто принудим их заключать под арест своих же собратьев? Нет! Наши враги — не здания, не средоточия камня, железа, сейфов и мраморных иолов. Наши враги — идеи.

— Так что же мы можем сделать?

Дантон сунул руку во внутренний карман сюртука и извлек на свет листок бумаги. Встряхнул — и на солнце ярко блеснули золоченые буквы.

— Это — залоговое письмо Второго доходного банка. Оно обещает выплатить подателю сего сто орлов. Обещания — вот что такое, по сути, есть любой банк. Обещания — и не более того.

Дантон вытянул руку, двумя пальцами сжимая листок, брезгливо, точно тухлую рыбу:

— И сделать мы можем вот что.

Другая рука его вынырнула из кармана сюртука со спичкой в пальцах. Он чиркнул спичкой о бок колонны, и тотчас полыхнул жаркий язычок пламени, отчего у толпы вырвался дружный вздох. Дантон поднес огонек к уголку письма, и плотная бумага неохотно занялась, скручиваясь и источая густой черный дым.

— Вот чего стоят в конечном счете все их обещания, — проговорил Дантон.

Когда огонь добрался почти до самых его пальцев, он уронил письмо, и листок, охваченный пламенем, невесомо опустился на камень.

— И мы должны заставить их это осознать.

С этими словами он повернулся спиной к догорающему письму и сошел с трибуны. На лестнице его должен ждать Фаро, чтобы не мешкая увести с площади. Между тем онемевшая от потрясения толпа ждала продолжения, не вполне осознав, что речь уже закончилась. Ожидание длилось несколько секунд — и вдруг, как по сигналу, скопище людей разразилось единым ревом, в котором слились хриплое торжество и неудержимая ярость.

В самом центре тесно сбившейся толпы расположились бродяжки из Третьей церкви Милости Кариса Спасителя, подопечные миссис Луизы Фельда. Как и было условлено, они дождались появления Дантона, но теперь, когда он ушел, им не терпелось получить обещанную награду. Плечом к плечу они принялись пробиваться через толпу — на восток, к мостам, соединявшим Остров с Биржей. Все прочие расступались перед ними, пропускали вперед — и тянулись следом, влекомые любопытством и силой Дантоновой речи. Это зрелище напоминало комету: нанятые Корой бродяжки составляли ее голову, остальные зеваки — громадный хвост, и все это внушительное явление направлялось прямиком к ворданайскому отделению Второго доходного банка.

— Б-бог ты мой, — проговорил Сартон, глядя вниз с балкона, — т-там, наверное, т-тысяча экипажей, н-не меньше.

Фаро, вопреки обыкновению, проявил предусмотрительность и снял номер с балконом в «Гранде», одной из лучших гостиниц Вордана. Номер выходил окнами на Биржу, и с балкона весьма удачно открывался превосходный вид на облицованный гранитом и мрамором фасад Второго доходного банка. Таким образом Расиния, опершись на балконные перила, могла, как из театральной ложи, любоваться примечательным зрелищем одной из классических катастроф цивилизованного общества — массовым паническим изъятием банковских вкладов.

На деле Биржа была много обширней Триумфальной площади, однако выглядела куда менее презентабельно. То был просто огромный, неправильной формы участок земли под открытым небом, густо изрезанный колеями от возов и телег. В обычные дни по всей территории Биржи были рассеяны группки людей, сидевших за столами или стоявших у переносных конторок; позади них па тонких шестах трепетали разноцветные флажки, словно вымпелы на старинном рыцарском турнире. Другие люди сновали вокруг, перебегая от одного стола к другому, что-то неразборчиво выкрикивали и получали в ответ такие же невнятные возгласы и жесты. Как-то Кора объяснила Расинии, что все это значит: каждый стол или конторка — место сбора тех, кто желает продать или купить некий товар, люди за столами — представители солидных фирм, а снующий люд — возможные покупатели. Ежедневно здесь переходили из рук в руки сотни миллионов орлов, неким неосязаемым способом, с помощью одного лишь рукопожатия. Возгласа, поднятого вверх большого пальца или кивка было достаточно, чтобы где-то, в сотне миль отсюда, торговое судно загрузили товарами и отправили в кругосветное плавание.

И ведь Биржа Вордана, по словам Коры, занимала лишь третье место в списке крупнейших биржевых центров, причем с большим отставанием. Борса в Хамвелте была значительно крупнее, а уж могущественный Общий рынок Виадра мог без труда вместить их обе, и еще осталось бы немало свободного места. Всякий раз, когда Кора упоминала Общий рынок, в ее голосе появлялись мечтательные нотки — так истово верующий проповедник мог бы грезить о царствии небесном.

Сегодня, однако, привычный порядок вещей был грубо нарушен: столы и конторки опрокинуты, маклеры разбежались, устрашенные толпой. Банки располагались по внешней границе Биржи, величавые, словно храмы, в своей архитектурной пышности, призванной подчеркнуть их незыблемость и мощь. Второй доходный — выходец из Бореля — появился в этом кругу совсем недавно, и его здание великолепием затмевало все прочие. Очередь — если только это воплощение хаоса можно было назвать очередью — начиналась от самых его дверей, извиваясь, текла через Биржу и наконец, потеряв всякое подобие упорядоченности, превращалась в море вопящих и толкающихся людей.

Экипажам въезд на территорию Биржи был, как правило, заказан, но сегодня никто не придерживался правил. Они начали прибывать вскоре после того, как Дантон произнес речь, и их тоненькая струйка через несколько часов превратилась в бурный поток. Более того, сами экипажи становились все импозантнее — с гербами, с ливрейными лакеями на запятках, так что в конце концов стало казаться, что площадь заполнила добрая половина ворданайской знати.

Где-то в самой голове очереди теснились бродяжки, которым Кора и Расиния прошлой ночью раздали залоговые письма. Они послужили булыжниками, которые, брошенные на покрытый снегом склон, срывают лавину льда и грязи, и та с неистовым ревом катится на беззащитные поселения в долине. Со смесью ужаса и благоговения Расиния смотрела, как порожденное ими чудовище неудержимо несется вперед, пожирая все на своем пути.

Все дело в страхе, объясняла ей Кора. Банки держатся на доверии, а противоположность доверию — страх. Даже со всей прибылью, какую заговорщики получили благодаря Коре, у них не хватило бы капитала своротить такую махину, как Второй доходный. Зато небольшой толчок вкупе с магией Дантонова красноречия сработал так, что им и не пришлось ничего делать.

Там, внутри, за дверями Второго доходного, злосчастный клерк с ужасом взирал на то, как обретают плоть худшие его кошмары. Теоретически всякий, кто владеет залоговым письмом, вправе когда угодно явиться в банк и потребовать звонкую монету в обмен на этот клочок бумаги. Само существование банка зиждется на его способности исполнить подобное требование. На практике, разумеется, так поступают немногие, но всякий банкир живет в страхе перед днем, когда люди, доверившие ему свои деньги, толпой явятся требовать их обратно. Для Второго доходного такой день настал. У каждого, кто сейчас толкался в очереди, было на руках залоговое письмо, и каждый желал обналичить его сейчас, из страха, что завтра банк будет не в состоянии выплатить деньги. Кассиры, бледные, с натянутыми застывшими улыбками, обязаны были выдать наличные предъявителю каждого письма. Вот только наличных в хранилище на всех не хватит — и толпа об этом знала.

Вскоре после открытия к собравшимся вышел один из служащих Второго доходного и, нервничая, объявил, что банк, дескать, совершенно надежен и им не о чем беспокоиться. Он даже позволил себе пошутить: мол, если кому приспичило сжигать залоговые письма, он ничуть не против такой причуды, поскольку в итоге положение банка лишь укрепится.

Шутка не сработала. Всякому было известно, что банковские служащие ведут себя так только в случае неприятностей; когда банку и в самом деле ничего не грозит, они преспокойно сидят в своих кабинетах и любые претензии встречают презрительным молчанием. Все, кто был на Триумфальной площади, слышали речь Дантона, а после видели, как колонна горожан решительно двинулась к Бирже, направляясь прямиком во Второй доходный, чтобы обналичить залоговые письма. Для многих этого оказалось достаточно, а решающим доводом стал вид очереди к его дверям. Корабль Второго доходного шел ко дну, и никто не хотел остаться без места в шлюпке.

— Смотри, — сказала Кора, — у Коронного тоже очередь. И еще одна у «Спенса и Джексона». Расходится, как зараза.

— Естественно, — отозвалась Расиния. — Если уж такое солидное учреждение терпит крах только потому, что кто-то там произнес какую-то речь, — разве то же самое не может случиться с любым другим банком? Лучше затолкать свои сбережения в чулок и спрятать под тюфяк.

— Надо было мне вложиться в чулки, — сказала Кора. — Или в тюфяки.

Расиния сочувственно похлопала ее по плечу.

— Прости. Тебе, должно быть, нелегко все это видеть.

— Э… не совсем. — Глаза Коры вдруг забегали. — На самом деле, все не так плохо.

Расиния вопросительно изогнула бровь. Кора вздохнула.

— Я хотела тебе рассказать, — пробормотала она, — да все к слову не приходилось.

— Что ты натворила?

Ничего особенного. Ты же знаешь, я должна была купить все эти письма, чтобы мы потом могли их раздать.

Расиния кивнула.

Мне нужно было как-то объяснить, чего ради я скупаю залоговые письма Второго доходного, иначе на Бирже сразу заподозрили бы неладное. И вот я одновременно заключила сделку на продажу этих же писем — как если бы мы просто перемещали свои вложения.

— Но если ты продала письма…

— Не продала, а заключила сделку о продаже писем на Бирже Виадра. И доставку там ждут не раньше, чем через три дня. До Бореля, знаешь ли, путь неблизкий.

— Но у тебя больше нет этих писем! Мы же их раздали!

— Верно, — улыбнулась Кора. — Но на самом деле, когда я увидела цены, то в конце концов продала гораздо больше писем, чем купила.

— То есть, — начала Расиния, изо всех сил пытаясь хоть что-то понять, — кто-то будет очень зол на тебя, когда выяснится, что ты продала товар, который не можешь доставить?

— Нет-нет! — воскликнула Кора, искренне изумившись такому предположению. — Ты не понимаешь. Как только банк рухнет, его залоговые письма потеряют почти всякую ценность. Я просто выкуплю у покупателей все их контракты по паре пенни на орел. Они, конечно, все равно будут злиться, но, думаю, как только новости о крахе дойдут до Виадра, там начнется нешуточная паника.

— То есть…

— Мы все равно получим деньги с продаж, — проговорила Кора таким тоном, словно объясняла что-то маленькому ребенку. — Но доставлять мы никому и ничего не обязаны.

— Значит, ты заработала деньги.

Кора кивнула.

— Много денег?

Девочка вновь, с некоторой робостью, кивнула.

— Я не была уверена, что могу затевать все это, не спросив прежде твоего разрешения, но времени у нас было немного, и пока я искала бы тебя, Биржа могла закрыться…

— Кора, — перебила Расиния, крепко взяв ее за руку. — Пойдем со мной.

На лице девочки отразилась паника, но Расиния непреклонно увлекла ее с балкона в номер. Сартон все еще наблюдал за толпой, но зато появился Бен, и Фаро притащил плотно набитый холщовый мешок, в котором звякали бутылки. Увидев Расинию, он выразительно помахал узким бокалом — там пенилось белое игристое вино.

— Рас! — воскликнул он. — Присоединяйся! Мы празднуем!

Расиния приняла у Фаро бокал и торжественно вручила его Коре.

— Ты это заслужила, — сказала она. — После того как мы победим, я попрошу депутатов сделать тебя министром финансов.

«И это не шутка, — думала Расиния, глядя, как девочка осторожно отпивает шипучее вино. — Господь свидетель, она будет ничуть не хуже тех, кто ведал финансами в последние годы».

У ее отца было много прекрасных качеств, но он никогда не уделял внимания денежным вопросам, и очередной глава казначейства подбирался на должность исходя скорее из его политических связей, нежели из способности делать дело. Потом был Григ, один из приспешников Орланко, который последние пять лет кропотливо встраивал систему откупа налогов в свою частную империю. Для разнообразия было бы приятно увидеть на этой должности девочку-подростка.

Кстати, — заметил Фаро, — мне пришлось спрятать Дантона в передней спальне. Надо будет потом придумать, как незаметно вывести его оттуда.

Расиния круто развернулась к нему.

— Ты привел его сюда?

Фаро пожал плечами.

— После речи на Триумфальной его номер в «Королевской гостинице» был полон народу. Я не знал, куда еще его девать. Да брось, — добавил он, увидев лицо Расинии, — нас никто не видел.

«Тебе-то откуда знать?»

Фаро всегда был высокого мнения о своих талантах, но Расиния не разделяла его уверенности. До Сот ему уж верно далеко.

Бен похлопал ее по плечу:

— Успокойся, Рас, это же ненадолго, пока не стихнет шум. Выпьешь?

Расиния тяжело вздохнула, но все же взяла у него бокал и приличия ради отпила глоток вина.

Они до сих пор не воспринимают все это всерьез. Коре позволительно, она еще ребенок, но вот все остальные…

«И почему только я — единственная, кого хоть что-то тревожит?»

Прошло время, половина бутылок, принесенных Фаро, опустела, и толпа на Бирже начала рассеиваться под суровыми взглядами жандармских патрулей.

Второй доходный приостановил выплаты около полудня, признав перед всем миром, что неспособен выполнить свои обещания. То был поворотный момент, которого Расиния ждала со страхом, — момент, когда толпа обычных горожан могла превратиться в орду бунтовщиков, жаждущих скорой и жестокой расправы. По счастью для всех заинтересованных лиц, все утро к банку, постепенно заменяя бродяг и бедняков, стекались охваченные паникой состоятельные горожане, а значит, когда крах банка стал свершившимся фактом, очередь у его дверей состояла по большей части из представителей высшего сословия. Не обошлось, конечно же, без криков, небольшой толкотни, драматических обмороков или приступов истерики, однако эта толпа состояла уже не из тех, кто швыряет камнями в стекла. Опять же, к тому моменту на месте действия скопилось уже немало жандармов, и сегодня они действовали с непривычной расторопностью. Все утро Расиния наблюдала, как строятся шеренгами зеленые мундиры, как прибывают к ним все новые силы подкрепления, — и мысленно благодарила того, кто вдохнул это деятельное усердие в обыкновенно нерадивых защитников порядка.

Сартон и Мауриск убыли вскоре после того: первый вернулся к тому, чем занимался в свободное время (никто не знал, чем именно), второй отправился строчить памфлет о том, что банкротство Второго доходного подтверждает полную несостоятельность финансовой системы борелгайского типа. В номере Бен и Фаро погрузились в игру — ее неотъемлемыми элементами были кости и несметное количество бокалов с вином. Кора дремала на кушетке, свернувшись клубком, словно кошка. Расиния, не зная, чем себя занять, покинула гостиную и вышла в небольшую прихожую, за которой располагались две спальни и крохотная кухня.

Дверь одной из спален была приоткрыта, и в щель сеялся неяркий свет. Расиния заглянула туда и увидела Дантона; он сидел на безукоризненно застланной постели, до сих пор не сняв ни шляпы, ни сапог. Он поднял голову и расплылся в широкой детской улыбке:

— Привет, Принцесса!

Расиния скользнула в спальню и осторожно прикрыла за собой дверь.

— Привет, Дантон. Что ты здесь делаешь?

— Думаю, — ответил он.

— О чем?

Дантон моргнул с озадаченным видом, как будто ее вопрос не имел никакого смысла. Помолчав немного, он кивнул на полупустой узкий бокал, стоявший на столике у кровати.

— Фаро дал мне выпить, но мне не понравилось.

— Не понравилось?

— Слишком много пузыриков. Ударили в нос. — Он вытер нос тыльной стороной ладони. — А пиво есть?

Боже всемогущий! Чувство вины захлестнуло Расинию, на миг накрыв с головой.

«Посмотри на него. Он не понимает, что происходит. Он не присоединился к нам сознательно, по собственной воле. Мы просто используем его — и знаем, что в конце концов это приведет его к гибели».

«Ты всех их используешь, — насмешливо ответила ей совесть. — Дантон ничем не отличается от Бена, Фаро или Коры. Все они лишь орудия для достижения твоей цели. И если одно из орудий сломается — что с того?»

«Но ведь они сами выбрали этот путь. Мауриск, Сартон, Бен, даже Фаро. И у каждого для выбора есть своя причина».

«А Кора? Она-то не представляет, во что ввязалась».

Расиния судорожно сглотнула. Дантон все так же улыбался ей. Нелегко было увязать эту детскую улыбку с человеком — человеком ли? — что еще недавно стоял на колонне Триумфальной площади. Понимает ли он, что творит?

— Дантон, — сказала она вслух, — сегодня ты произнес… рассказал очень хорошую историю.

Тебе понравилось, Принцесса? — Сердце ее болезненно сжалось от этого радостного голоса. — Было много народа, и все слушали.

— Да, много. — Расиния поколебалась. — А ты сам понял, что это за история? Понял, о чем она?

И снова все тот же озадаченный взгляд — как будто она спросила о чем-то уж вовсе несуразном.

— Принцесса, — сказал Дантон, — это история.

— Но тебя слушали люди! Что услышали они в этой истории?

— Люди любят истории. Они много кричат, но это хороший крик.

Демон Расинии, сущность, таившаяся в недрах ее души, беспокойно вздрогнула, словно шевельнулась во сне. Должно быть, избавляется от остатков спиртного, подумалось ей. Жаль. Было бы неплохо хоть на время уподобиться остальным и залить свой разум игристым белым вином. Или даже прилечь на кушетке и задремать.

— Я попрошу Фаро принести пива, — сказала она.

— Спасибо, Принцесса!

Расиния успела лишь приоткрыть дверь спальни, когда раздался стук. Стучали по наружной двери номера, всего в паре шагов отсюда. «Но ведь никто не должен знать, что мы здесь… Скорей всего, местная прислуга».

Расиния поборола зарождающийся страх и улыбнулась Дантону:

— Я скоро вернусь. Оставайся здесь и… думай, хорошо?

— Хорошо!

Дантон устроился на кровати, а Расиния вышла в прихожую и плотно прикрыла за собой дверь. Из гостиной, где все так же развлекались игрой Бен и Фаро, доносились их громкие голоса. Скорее всего, она единственная, кто слышал стук.

В наружной двери не было глазка — удобства, которое часто встречалось в гостиницах попроще. Расиния нахмурилась, затем всем весом навалилась на дверь и уперлась ногами в пол, приготовившись бороться с любыми попытками ворваться в номер силой.

— Кто там? — спросила она вполголоса — так, чтобы ее услышали по ту сторону двери. — Кто это?

— Расиния? Это ты?

— Сот?! — Камеристка, она же телохранитель принцессы, до сих пор твердо настаивала на том, что никто из заговорщиков не должен ее видеть. — Что ты здесь делаешь?

— Ты одна?

— Сейчас да. Остальные в гостиной, у балкона.

— Очень хорошо. Открой.

Расиния отодвинулась и большим пальцем поддела засов, позволив двери приотвориться на пару дюймов, не больше. При этом она подставила ногу, чтобы нельзя было толкнуть ее снаружи. В образовавшуюся щель она наконец разглядела Сот — и, вздохнув с облегчением, широко распахнула дверь.

— Очень хорошо, — сказала Сот. — Голос легко подделать. А теперь помоги мне с ней управиться.

Теперь стало видно, что рядом с Сот стоит девушка в щегольской черно-серой униформе горничной. Ее голова покоилась на плече Сот, и было очевидно, что лишь рука камеристки, обхватившая талию девушки, удерживает ту на ногах. Вначале Расиния решила, что горничная пьяна, но, когда Сот втащила в номер ее безвольные ноги, стало ясно, что она без сознания.

Расиния отступила в сторону и закрыла за ними дверь.

Сот, обшарила взглядом номер, кивком указала на двери спален:

— Там кто-то есть?

В одной спальне Дантон. — Сот неодобрительно нахмурилась. — В другой никого.

— Очень хорошо. Бери ее за ноги.

Расиния обхватила странную горничную за лодыжки и приподняла ее ноги от пола. Вдвоем они занесли девушку в пустую спальню, и Сот, втащив ее на кровать, разжала руки. Голова горничной тяжело упала на покрывало.

— Сот, — сказала Расиния, — кто она такая? И что с ней случилось?

Сот выглянула наружу и захлопнула дверь спальни.

— Что с ней случилось? Она мертва.

Сот ткнула пальцем в деталь, которую упустила из виду Расиния, — обмотанную кожей рукоять длинного стилета, которая торчала в левом боку девушки, прямо под мышкой.

Кто она такая, не знаю. — В руке Сот, как по волшебству, появился еще один стилет. — Но при жизни совершенно точно была агентом Конкордата.

Расиния смолкла, не найдясь, что сказать, а Сот не мешкая принялась за работу: разрезала корсаж юбки на мертвой девушке, затем рассекла юбку от талии до лодыжки, снимая с покойницы одежду, как университетский ученый снимает кожу с подопытного экземпляра.

Ты уверена, что она… — начала Расиния.

Сот тяжело вздохнула и с треском разорвала юбку. Бедро мертвой обхватывал кожаный ремень, и на нем в ножнах были закреплены несколько тонких кинжалов хитроумной конструкции. Сот выдернула один и метнула через комнату. Кинжал просвистел в воздухе и со стуком воткнулся в стену в паре дюймов от уха Расинии.

— Горничные не носят метательных ножей, — сказала Сот, — даже в Старом городе, а уж тем более в «Гранде». Она работала на Конкордат.

— Ладно, — пробормотала Расиния. Кинжал, вонзившийся в стену, все еще чуть слышно вибрировал. — Ты убила ее?

— Разумеется, я ее убила.

— Могу я спросить, чего ради ты раздеваешь ее догола?

Сот уже распарывала блузу до самого ворота.

Потому что кое-что ищу, а времени у нас мало. — Сот рывком, как нетерпеливый любовник, задрала нижнюю сорочку покойницы, ощупала ее груди и торжествующе ухмыльнулась. — Нашла! Приятно видеть такое постоянство.

— Сот…

Та предостерегающе вскинула руку и склонилась над трупом. И, выпрямившись, показала Расинии длинный плоский пакетик, изогнутый там, где он был прижат к телу агента.

— Карманы слишком ненадежны, — сказала Сот, — и приходится прятать это на себе. Иные устраивали тайник в заднем проходе, но я всегда предпочитала укромное местечко на груди и театральный клей. — Нахмурясь, она окинула взглядом тело горничной. — Интересно, кто сейчас обучает их этому трюку.

— Что это такое?

Шифр. Одноразовый, на пару сотен слов. Единственная копия хранится у какого-нибудь писца под Паутиной. — Сот развернула пакетик, оглядела квадратный листок прозрачной тонкой бумаги, вновь свернула его и спрятала подальше. — Так и составляются донесения.

— Понимаю. Значит, ты хочешь отправлять донесения от ее имени?

— Только одно. После использования шифр сжигают. Для надежности. — Сот покачала головой. — Что ж, постараюсь как-нибудь спасти дело.

— Спасти дело? О чем ты? Сот, ты видела эту толпу снаружи? — К Расинии отчасти вернулось недавнее воодушевление. — Мы победили! Мы свалили банк! Борель получит удар в самое уязвимое место…

— Я не про банки, — перебила Сот. — Вы привели Дантона сюда. Ты знаешь, сколько агентов следит за ним после сегодняшней речи? Теперь им известно, что он отправился в гостиницу, и остается только разузнать, кто еще был с ним в номере. Больше ничего и не нужно.

Она сердито тряхнула головой:

— Сколько раз я твердила тебе держаться от него подальше? Нельзя допустить, чтобы Орланко связал ваши имена!

— Дантона привел Фаро, а не я, — возразила Расиния, пытаясь оправдаться. — Его просто некуда было деть. Мне следовало раньше сообразить, что ему нельзя возвращаться в «Королевскую гостиницу». Мы могли бы продумать другие…

— О том, как исправить ошибку, подумаем позже. Сейчас нужно вывести тебя отсюда.

Расиния кивнула, стараясь сосредоточиться.

— Кто-нибудь еще из людей Орланко следит за этой гостиницей?

— Двое в куртках конюхов, под стогом сена в конюшнях, — мрачно отозвалась Сот. — Думаю, сейчас слежки за нами нет, но это ненадолго. Ты пойдешь со мной.

— А остальные?

— Предупреди их, если хочешь, — пожала плечами Сот. — Только не затягивай. Потом пускай выбираются, как хотят. Нам так или иначе нужно будет разделиться.

— Если Конкордат свяжет их с Дантоном…

— Если Орланко узнает, что ты вовсе не чахлая тихоня, которую так долго изображала, он закует тебя в кандалы до самой смерти отца, а потом благополучно выдаст замуж, и весь этот замечательный план пойдет прахом, — фыркнула Сот. — А теперь идем. Выведу тебя из гостиницы, а потом уж вернусь сюда прибраться.

— Хорошо, пробормотала Расиния и покосилась на мертвую девушку. — Тебе не кажется, что нужно бы… прикрыть ее, что ли?

Сот закатила глаза и, ухватившись за свисающий уголок одеяла, натянула его на полуобнаженный труп. Расиния поспешила в гостиную, всем сердцем надеясь, что Фаро и Бен не настолько пьяны, чтобы разучиться ходить.

Маркус

Маркуса не покидало отчетливое ощущение, что все это с ним когда-то уже было.

Изменилось окружение: вместо обширного, разоренного мятежниками тронного зала принцев Хандара — кабинет, отведенный Маркусу в Министерстве юстиции. Вместо несокрушимо чопорных хандараев разъяренные ворданаи, а вместо позолоченных, искусно завитых париков на них широкополые шляпы, с одной стороны подвязанные вверх согласно веянию нынешней моды. И лишь настрой все тот же: негодование привилегированных особ, чей привычный уютный мирок дал трещину, и кто-то должен немедленно все исправить.

— Я требую проучить этого негодяя, слышите? — надрывался граф средних лет с багровым лицом, перед встречей явно подкрепившийся полудюжиной бутылок вина. — Какой-то там купец, — он выплюнул это слово как грязное ругательство, — считает себя вправе изгаляться над уважаемыми людьми! Так вот, я этого не потерплю!

Граф размахивал листком бумаги — так неистово, что Маркус, как ни пытался, не мог прочесть ни слова, но по золотому обрезу узнал сертификат Второго доходного.

Будь его величество здоров, он бы не допустил такого безобразия!

Прочие знатные господа (коих в кабинет набилось больше десятка) поддержали это заявление гулом согласия. Все они заметно походили друг на друга, отчасти потому, что были почти одинаково одеты, отчасти по причине родства: троюродные дядья, внучатые братья — словом, седьмая вода на киселе. Пьяный толстяк самолично взялся выступать от лица всех собравшихся, ибо горел желанием высказать вслух то, что у всех прочих было на уме.

— Милорд, — начал Маркус, — как я уже говорил, мы расследуем случившееся, и могу вас уверить, что…

— Расследуете? Расследуете?! Черт подери, я требую, чтобы мерзавец еще до заката болтался на виселице!

— Вы позволите, Гарри?

Молодой человек, куда более сдержанный, деликатно тронул краснолицего графа за плечо. Толстяк слегка присмирел и с тяжелым шарканьем отошел в сторону, уступая тому позицию перед письменным столом Маркуса. Новый собеседник был хорош собой, с аккуратно подстриженной бородкой и темными, безупречно уложенными волосами. Модный стиль, на других смотревшийся скорее нелепо, ему придавал продуманно-небрежной дерзости.

— Капитан, — произнес он, — рад, что наше знакомство наконец состоялось. Позвольте представиться: граф Алан Д’Ильфин Вертю.

— Капитан Маркус Д’Ивуар, — нс без настороженности представился Маркус.

Он не выходил из-за стола, дабы не очутиться нос к носу с негодующими посетителями; кроме того, под столом можно было бы укрыться, если б им вздумалось швыряться чем-нибудь тяжелым.

— Простите, что не предлагаю вам сесть, милорд, но…

Вертю снисходительно махнул рукой:

— И я. капитан, в свою очередь прошу прощения за манеры некоторых моих спутников. Очевидно, вчерашние события многих вывели из равновесия.

— Их можно понять, — согласился Маркус. — Надеюсь, и вы понимаете, что жандармерия делает все возможное.

— Безусловно.

Вертю холодно улыбнулся:

— При обычных обстоятельствах, капитан, я бы и сам решительно настаивал на том, чтобы событиям, естественным для коммерции, предоставили идти своим чередом. Это, в конце концов, Вордан, а не Мурнская империя, и нельзя ожидать высочайшего вмешательства всякий раз, когда превратности рынка вызовут небольшой катаклизм.

Краем глаза он быстро, едва заметно глянул на краснолицего толстяка, который уже перешептывался с парой товарищей по несчастью.

— И тем не менее…

— Тем не менее?

— Капитан, данный случай выходит за рамки обычной коммерческой деятельности. Этот человек… Дантон… вступил в злонамеренный сговор, чтобы подорвать устои безусловно солидного финансового учреждения. Он посеял панику, прибегнув к злокозненным уловкам и подстрекательским речам. Рынки сейчас охвачены тревогой, и вполне оправданной, ибо кто знает, каковы мотивы Дантона и куда он нанесет следующий удар? Если бы жандармерия взяла дело в свои руки, уверяю вас, все вздохнули бы спокойно.

— Говоря «взяла дело в свои руки», вы, милорд, по всей видимости, имеете в виду «арестовала Дантона»?

— Это, на мой взгляд, наиболее уместный шаг. По крайней мере, следует взять его под стражу до тех пор, пока не будут выяснены его подлинные намерения.

Маркус пожал плечами, всем видом показывая, что и рад бы, но…

— К сожалению, милорд, мы обязаны действовать согласно требованиям закона, а закон требует производить арест только после выяснения подлинных намерений и никак не наоборот. Если мы сочтем Дантона виновным в некоем преступлении, мы, безусловно, тотчас же арестуем его — но до тех пор…

Вертю улыбнулся, но так натянуто, что, казалось, его улыбка вот-вот затрещит по швам. Интересно, подумал Маркус, сколько он потерял на крахе Второго доходного?

— Надеюсь, — проговорил граф, — вы согласитесь, что при таких обстоятельствах невозможно не прибегнуть к чрезвычайным мерам? Особенно если учесть неопределенность нынешней политической обстановки…

«Проще говоря — никому не известно, когда его величество отдаст богу душу». Маркус изобразил равнодушно-льстивую улыбку.

Увы, милорд, я не вправе самолично прибегать к чрезвычайным мерам. Я советовал бы вам обратиться к министру юстиции и прочим членам кабинета. Если милорд министр изволит отдать мне все необходимые распоряжения, я, безусловно, исполню их со всей возможной быстротой.

Наступила долгая тишина, которую нарушал лишь шепот в дальних рядах знатных посетителей. Вертю впился взглядом в Маркуса, словно прикидывал, не найдется ли иных средств воздействия на упрямого жандарма. Наконец он коротко, сухо кивнул:

— Как пожелаете, капитан. Я последую вашему совету.

— Желаю вам всяческих успехов, милорд.

Вертю развернулся и вышел из кабинета, прихватив с собой — не без пререканий — всех прочих аристократов. Издалека донесся выкрик толстяка: «Вздернуть негодяя!» — и тут же стих, оборванный хлопнувшей дверью. Маркус шумно выдохнул и сосчитал до трех. Не успел он направиться к двери, как раздался стук.

— Эйзен?

— Так точно, сэр!

— Заходи.

Шестовой Эйзен вошел в кабинет, здоровой рукой прижимая к себе внушительную пачку бумаг, перетянутую бечевкой. Она мешала по всей форме отдать честь, и шестовой неловко топтался на месте. Маркус, едва заметно улыбнувшись, жестом подозвал его.

— Полагаю, ты почти все слышал, — сказал он.

— Невольно, сэр. — Эйзен с усилием водрузил пачку бумаг на стол, выпрямился и запоздало откозырял. — Прошу прощения, что подслушал.

— Они так надрывались, что нас, пожалуй, «подслушивала» добрая половина министерства. И каковы твои впечатления?

— Сэр, это было нечто. Где вы научились так разговаривать со знатью?

— В военной академии, — ответил Маркус. — Курс входил в учебную программу. Боюсь, я слегка подзабыл предмет. Чувствую себя, будто прополаскивал рот мылом.

— А разве Вертю не отправится прямиком к министру?

— Да и пусть. Сегодня он с министром не увидится, это уж точно. — Маркус похлопал ладонью по листку бумаги на столе. — Граф Вальних собирается на заседание кабинета и желает, чтобы я тоже там присутствовал. Вряд ли у него будет возможность принимать визитеров, а уж я постараюсь сообщить ему о намерениях Вертю.

Эйзен кивнул.

Он не рассердится, что вы отделались от всей этой братии?

— Вряд ли.

Янус способен на многое, но не станет делать подчиненного козлом отпущения — разве что па то будет крайне веская причина.

Кстати, я никогда раньше не слышал о графе Вертю, но мне почему-то кажется, что это имя должно быть мне знакомо. По крайней мере, держался он так, будто я обязан сразу его узнать. Интересно почему?

Вовсе не обязаны, сэр. Их семья не имеет отношения к армии.

— Но это влиятельный род?

— Чертовски богатый, что, в общем-то, то же самое. Их земли в Транспале, на северном побережье. Севернее них уже Борель. Молодой Вертю наполовину борелгай но материнской липни и сам женат на борелгайке.

— И, как понимаю, у них прочные связи с банками.

— Так я слыхал, сэр.

— Кто бы сомневался, — заметил Маркус и пододвинул к себе стопку бумаг, принесенную Эйзеном. — Итак, что ты раскопал?

— Послужные списки, сэр, и доклады о происшествиях. По тем, кто был в ту ночь на пожаре, и… кхм… вице-капитану.

Эйзен неуютно поежился. Подобно большинству жандармов, он питал глубочайшее почтение к Гифорту и испытывал явную неловкость от того, что вынужден действовать за его спиной. Просмотрев уже отчеты за несколько лет, Маркус прекрасно понимал его чувства. В докладах, составленных Гифортом, наблюдались внимание к деталям и расположение к людям, служившим иод его началом, и все эти годы он твердой рукой вел жандармерию через хаос придворной политики и сменявших друг друга на капитанской должности временщиков. «Черт побери, я и сам был бы счастлив, если бы он служил у меня в Первом колониальном».

Впрочем, Маркуса интересовал вовсе не характер вице-капитана. Он нуждался в зацепке, в прямом объяснении, что подвигло Гифорта закрыть расследование, или в любом факте, который позволит ему в будущем надавить на капитана и вынудить того к откровенности. Такая необходимость ничуть не радовала, но другой путь был еще хуже. Порой Маркусу казалось, что сквозь три этажа каменного здания он чувствует на себе неотступный взгляд Адама Ионково, терпеливо ждущего, когда Д’Ивуар согласится на сделку.

— Сэр? — осторожно окликнул Эйзен.

Да? — Он уже развязал тесемку и сейчас бездумно перелистывал верхние документы.

— Я уверен, что если б вы просто спросили вице-капитана…

Маркус покачал головой.

— Рано.

— А вдруг он заметит, что кто-то копается в архивах?

— Если спросит в лоб, говори все как есть, — сказал Маркус. — Если нет — ты выполняешь частное поручение по моему прямому приказу. Ничего плохого в этом нет.

— Так точно, сэр, — пробормотал Эйзен с несчастным видом.

Маркус искренне сочувствовал ему: нет для солдата кошмара хуже, чем выполнять приказ одного начальника в обход другого. «Но я должен узнать правду! И раз уж Янус не спешит прийти мне на помощь, — полковник до сих пор не нашел времени лично поговорить с Ионково или хотя бы прислать Маркусу хоть какие-то указания, — я буду добиваться своего всеми доступными средствами».

Он сгреб бумаги в стопку и отпер ящик старинного дубового стола, где хранились добытые ранее документы. Добавив к ним сегодняшнюю добычу, Маркус отряхнул руки от пыли и встал.

Просмотрю их позже. Сейчас мне пора к его превосходительству, узнать, что за неотложное дело у него ко мне. Смотри в оба и постарайся не упустить ничего важного.

— Есть, сэр.

Эйзен замялся, но все же добавил:

— Удачи, сэр.

У Януса, разумеется, был собственный кабинет в Министерстве юстиции, но использовался он прежде всего для официальных случаев. Министерством Янус управлял из летнего домика в дворцовом парке, где разместил своих слуг и охрану, и обеденный стол в столовой уже служил ему импровизированным рабочим. Там крест-накрест были разложены стопки почтовой бумаги, и Янус раз за разом перебирал их, прежде чем добавить к уже написанному очередное слово. Серебряный поднос слева от него постепенно наполнялся запечатанной воском корреспонденцией, и то и дело в столовой появлялся слуга и заменял его пустым.

Солдаты в мундирах графства Миеран — красное на синем — охраняли домик: стояли на часах у входа и патрулями по четверо обходили окрестности. С тех пор как Маркус был тут в последний раз, их заметно прибавилось. Впрочем, он увидел и знакомое лицо — на входе в столовую ему четко откозырял лейтенант Улан.

— Сэр? — окликнул Маркус.

Янус прервался и аккуратно отложил перо на забрызганный чернилами стальной подносик, предназначенный именно для этой цели. Вытянул правую руку, растопырил пальцы и пощелкал суставами. Только после этого он поднял взгляд на вошедшего. К удивлению Маркуса, вид он имел изнуренный. Даже в Хандаре, в пустынном храме Янус не проявлял ни малейших признаков утомления, но сейчас его большие серые глаза были обведены красным, а верхняя губа и подбородок явно нуждались в бритве.

— В чем дело, капитан?

— Сэр, вы хотели меня видеть. Заседание кабинета.

— Ах да, действительно. — Янус потер переносицу. Он улыбнулся, но в глазах не мелькнули привычные искорки.

Маркус кашлянул.

— Прошу прощения, сэр, но вы выглядите… уставшим.

— Собственно, так и есть, — отозвался Янус. — Не могу припомнить, когда я в последний раз спал.

— Две ночи назад, — неожиданно для всех вставил лейтенант Улан. — И то всего три часа.

Маркус поднял голову и встретился с невозмутимым взглядом лейтенанта. На миг они ощутили себя почти сообщниками, связанными одним чувством — заботой о командире, который не думает о собственном благополучии. Маркус сдержал улыбку.

— Две ночи, — задумчиво проговорил Янус. — Что ж, отдохну после того, как закончится заседание кабинета, а пока у меня еще уйма дел.

— Можно задать вопрос, сэр?

Безусловно, капитан, хотя я оставляю за собой право не давать ответа. Разве Последний Герцог не читает всю вашу переписку?

Еще одна монография, которую я напишу, если когда-нибудь найдется время. Вероятно, она будет называться «О методах шифрованной связи».

Янус полюбовался недоумением на лице Маркуса и вновь улыбнулся: Пустое, капитан. Достаточно сказать, что способы обвести вокруг пальца наших шустрых друзей из Министерства информации имеются. Влияние герцога вездесуще, и клерки его весьма усердны, но вот приемы, мягко говоря, незамысловаты. Подозреваю, что власть избаловала его. — Он мельком глянул на стол и вздохнул. — К сожалению, эти приемы требуют значительных усилий с моей стороны.

Ответ мало что прояснял, но Маркус все равно кивнул. Янус поднялся из-за стола, всем телом потянулся и надел китель — с виду такой же помятый, как его хозяин.

Едва они вышли из дома, а охранники тактично отстали на несколько шагов, Маркус подался к полковнику и, понизив голос, проговорил:

— Сэр, я хотел спросить насчет нашего арестанта.

— Нашего… ах да. Арестант.

Я подумал, что вы, быть может, захотите поговорить с ним.

Янус глубоко вздохнул.

— Как-нибудь позже, капитан. Сейчас благодаря пресловутому Дантону события развиваются гораздо быстрее, чем я ожидал. Мы идем по чрезвычайно узкому мосту, и оступиться нельзя. У нас будет время заняться тайнами Черных священников, когда положение станет более… устойчивым.

«Ты уверен?» — привычной насмешкой отозвался из глубины сознания голос Джен. Маркусу захотелось возразить, но он успешно поборол свой порыв.

— Так точно, сэр. Кстати о Дантоне: я должен сообщить вам, что произошло сегодня утром.

Пока Маркус пересказывал разговор с Вертю, через боковой вход они вошли во дворец и двинулись но, казалось, бесконечным коридорам, в убранстве которых сверкающее изящество стекла и зеркал чередовалось с вычурным уродством позолоченного дерева. Отовсюду глядели лики покойных монархов, в основном Фаруса IV, увенчанного славой и благожелательно взиравшего на великие деяния своего сына, Фаруса V. Позднейшие короли, впрочем, также отметились в этом пантеоне, и с каждой стены на Маркуса глазело множество младших сыновей, дочерей, жен и прочих родственников правителей Вордана. Здесь имелось даже изображение хандарайского двора, правда, довольно далекое от реальности. Насколько Маркус помнил, трон Вермильона не окружали вставшие на дыбы жеребцы и ревущие львы, не говоря уж о драконах и гиппогрифах.

У величественной арки, что отмечала вход в крыло кабинета министров, они встретили девушку, которую сопровождали камеристка в форменном платье и взвод стражников. Девушка остановилась, Янус отвесил ей глубокий поклон. Маркус последовал его примеру.

— Принцесса, — произнес Вальних. — Какая честь.

Маркус резко поднял голову и выпрямился, окинув девушку быстрым взглядом. Она была невысокого роста, худенькая, круглое лицо слегка сбрызнуто веснушками, курчавые темно-русые волосы собраны узлом на затылке. Свободного покроя многослойное платье из зеленого шелка у точеной шеи было стянуто пенным кружевом воротника, но оставляло обнаженными плечи и руки. На запястьях блестели драгоценные браслеты.

Так это принцесса Расиния?! На первый взгляд Маркус мог бы счесть ее подростком, хотя знал, что, когда король занемог, принцессе как раз должно было исполниться двадцать. Она казалась тонкой, словно стеклянная нить, и макушкой едва доставала Маркусу до подбородка. Он не мог представить это хрупкое дитя правящей королевой. Неудивительно, что Орланко забрал такую власть.

— Граф Миеран. — Голос принцессы оказался неожиданно сильным. Какое утешение ваше присутствие при дворе. Мой отец весьма высокого мнения о вас.

Его величество наградил меня своим доверием. — Серые глаза Януса перехватили и с легкостью удержали взгляд Расинии. — Надеюсь, я окажусь способен исполнить то, чего он от меня ждет.

Принцесса едва заметно дрогнула и кивнула. Нечто невысказанное, тайное промелькнуло между нею и Янусом, но Маркусу эта тайна осталась недоступна.

После недолгого молчания полковник жестом указал на своего спутника:

— С разрешения вашего величества — мой капитан жандармерии, Маркус Д’Ивуар.

Расиния наклонила голову, невесомо прошуршал шелк.

— Капитан, — сказала она, — до меня дошло немало слухов о ваших подвигах во время хандарайской кампании.

— Уверен, все эти слухи сильно преувеличены, — отозвался Маркус, подражая манере Януса. — Что до меня, я почитаю за честь служить милорду Миерану.

— Полагаю, в последнее время у вас было немало хлопот.

Маркус не нашелся, что на это ответить, и отпил глоток кофе, чтобы скрыть замешательство.

— Беспорядки на Бирже едва не переросли в бунт, — продолжала принцесса, — нелады с банками… — Перехватив взгляд Маркуса, она одарила его быстрой улыбкой. — Принцессы могут читать газеты, капитан. А молва проникает порой и в мою башню из слоновой кости.

— Разумеется, ваше величество. И на ваши слова я отвечу: да, в последнее время мы сбиваемся с ног, сохраняя порядок. Мир в столице особенно важен сейчас, при болезни вашего отца… — Маркус опустил глаза. — Мы все молимся о его скорейшем выздоровлении.

— Да правит он долго, — пробормотал Янус, и телохранители принцессы негромким хором повторили его слова.

— Да правит он долго, — подхватила Расиния. — Что ж, нс буду отвлекать вас, господа, от важного дела. С вашего позволения…

Она снова кивнула, принимая глубокие поклоны Януса и Маркуса, и величаво удалилась.

— Она очаровательна, — проговорил Маркус, когда принцесса скрылась из виду. По крайней мере, эти слова показались ему наиболее безопасными.

— Пожалуй, — кивнул Янус. — И к тому же…

Он осекся, покачал головой:

— Позже. Идем, нас уже ждут.

— Не понимаю, из-за чего весь этот переполох, — заявил граф Торан.

Маркус подозревал, что он намеренно изображает непонятливость, чтобы подразнить Грига. Если так, это сработало. Министр финансов явственно закипал, багровея под тугим высоким воротничком.

— В конце концов, — продолжал Торан, — это всего лишь банк. С банками такое случается, верно ведь? Рынок переживает подъемы и спады. Всякий знает, что правильнее всего — не совать нос в чужие дела и предоставить их тем, кто в этом разбирается.

Григ с видимым трудом старался взять себя в руки.

Будучи одним из тех, «кто в этом разбирается», я был бы только счастлив, если бы больше людей следовало вашему совету. Тем не менее в данных обстоятельствах Второй доходный не просто «всего лишь банк». Это…

— …борелгайский банк, вставил за него Орланко. — И дело приобретает политический оттенок.

Именно! — воскликнул Григ. — Платежеспособность правительства зависит от нашей способности выбить из заправил Виадра кредиты под залог будущих поступлений. В свою очередь, это зависит от убежденности борелгаев в том, что мы готовы любым способом обезопасить их вложения. Таким образом, дело, о котором идет речь, представляет собой серьезную угрозу монаршей власти.

Он отвернулся от Торана, обращаясь уже к Янусу, который до сих пор не произнес ни слова:

— И я призываю министра юстиции принять подобающие меры!

Мимолетная тень мелькнула по лицу Орланко и тотчас исчезла, подобно беглым улыбкам Януса. Прочесть выражение глаз за огромными толстыми линзами было невозможно, однако Маркус заметил, что Последний Герцог едва уловимо качнул головой, глядя на Грига. «Что, марионетка неверно исполняет свою роль? Ниточки запутались?»

— Я решительно не советовал бы прибегать к каким бы то ни было… поспешным действиям, — проговорил Орланко. — Дантон Оренн с недавних пор приобрел исключительную известность. Чернь может повести себя непредсказуемо.

Откуда он вообще взялся? — высказал недовольство Торан. — Я о нем и не слышал, пока газетки не принялись вопить обо всей этой чуши с Генеральными штатами. Может, он шпион?

— Если и так, то чрезвычайно бездарный. — В голосе Орланко появилось легкое раздражение. — Судя по тому, как основательно ухитрился привлечь наше внимание. Расследование его прошлого пока не завершено.

— Плевать на его прошлое! — отрезал Григ. — Меня волнуют его планы на будущее! Я уже слышу раскаты грома по ту сторону проливов! Высокочтимый лорд посол Бореля уже нанес мне визит и недвусмысленно выразил свое отношение к этому делу!

— Я не говорю, что мы не должны предпринимать ничего, — возразил Орланко. — Я говорю, что мы должны проявить осторожность и не вызвать ответной реакции, которая может оказаться гораздо хуже изначальной проблемы. С Дантоном можно управиться, и не бросая его в тюрьму.

«Или в реку», — мысленно прибавил Маркус.

— Как, например? — сварливо поинтересовался Григ.

— Купить, — отрубил Последний Герцог. — У каждого есть цена. Узнайте цену Дантона и сделайте предложение, от которого он не сможет отказаться.

Григ пренебрежительно фыркнул.

— Он раздавал залоговые письма Второго доходного, чтобы вызвать панику! Вряд ли ему вскружит голову солидный куш.

— Не все цены измеряются в монетах, — возразил Орланко. — Возможно, он жаждет почестей из рук его величества. Или представления ко двору. Или… — он сделал многозначительную паузу, — места в кабинете министров.

Григ побелел от злобы.

Наступило долгое молчание. Его нарушил Торан, шумно прочистив горло: Я бы предложил сделать его министром государственных дел. Альмир годами не изволил являться на заседания, а это прибавляет работы всем нам.

Ни Григ, ни Орланко не обратили на него ни малейшего внимания, предпочитая сверлить друг друга свирепыми взглядами. И отвлеклись, лишь когда Янус деликатно кашлянул.

— Безусловно, — проговорил он, — проблема в том, совершил Дантон преступление или нет.

Григ и Орланко, услышав это, остолбенели, и Маркус подавил смешок.

— В конце концов, — продолжал полковник, — Вордан — правовое государство. Свобода от произвольного ареста была одним из прав, за которые сражался Фарус Четвертый при Великом Очищении.

— Верно, но… — начал Орланко.

Янус повысил голос, заглушив его реплику:

— Дантон произнес речь на Триумфальной площади. Это, насколько мне известно, не преступление. К подобным выходкам давно принято относиться снисходительно, если только речь не идет о прямом призыве к государственной измене. Уверен, вы согласитесь со мной, что речь против иностранного банка вряд ли можно счесть государственной изменой.

— Можно, — сказал Григ, — если она противоречит интересам правительства и…

Янус пропустил мимо ушей и его слова.

— Кроме того, Дантон раздал большое количество залоговых писем Второго доходного неимущим жителям столицы, выступив тем самым в похвальной роли благотворителя. Это также не является преступлением. Надлежит неизменно поощрять желание более удачливых и зажиточных граждан оказывать помощь тем, кого преследуют нищета и злосчастья.

Орланко уже улыбался, а Григ скрежетал зубами. Полковник принял глубокомысленный вид.

— И тем не менее, — продолжил он, — сочетание двух этих поступков и содержания речей Дантона безусловно показывают, что он виновен в намеренной попытке опорочить коммерческое предприятие, именуемое Вторым доходным банком, либо же нанести указанному банку непоправимый вред. И вот это, боюсь, уже является преступлением. Его, разумеется, надобно еще доказать, однако все основания для ареста Дантона у нас, без сомнения, уже есть, и я уверен, что тайная подоплека его поступков будет изобличена на суде…

— Не мелите чушь! — рявкнул Орланко. — Арест Дантона сам по себе сулит немало неприятностей, но, если вы вздумаете судить его, чернь обезумеет от ярости.

— У меня нет выбора, ваша милость, — ответил Янус. — Мой долг состоит в том, чтобы обеспечить неукоснительное соблюдение законов Вордана, в чем я и присягал его величеству.

Теперь улыбался уже Григ. Орланко переводил взгляд с него на Януса, и Маркус почти видел, как за толстыми линзами очков с лихорадочной скоростью вертятся колесики и шестеренки.

— Капитан, — начал Янус.

— Есть, сэр!

Маркус вскочил с места и молодцевато козырнул. Он сразу понял, чего ждет от него командир, и не прочь был подыграть, изобразив исполнительного служаку.

Вам надлежит как можно скорее взять под арест Дантона Оренна вместе с любыми другими лицами, которые могут быть причастны к данному делу. Арестованному должны быть обеспечены все положенные по закону права и процедуры. Вы меня поняли?

— Так точно, сэр!

— Не делайте глупостей! — предостерег Орланко, обращаясь уже напрямую к Маркусу. — Капитан, вы должны знать, что произойдет, если Дантона арестуют. В случае бунта первыми на линии огня окажутся ваши жандармы. Я настоятельно рекомендую обдумать это решение.

Сделав над собой усилие, Маркус сохранил бесстрастный вид, хотя внутренне ухмылялся до ушей.

— Со всем почтением к вашей светлости, — сказал он, — я подчиняюсь не вам, а министру юстиции. Кроме того, я принес присягу его величеству королю. Если вы желали бы изменить эти обстоятельства, советую обратиться к милорду графу Миерану.

У герцога дернулся уголок рта, но толстые линзы очков все так же надежно скрывали выражение его глаз.

— Что ж, — ответил он, — если министр юстиции утвердился в своем решении, мне необходимо кое о чем распорядиться. Всего хорошего, господа.

С этими словами он поднялся и покинул комнату, провожаемый взглядами. На пороге он едва не столкнулся с лакеем, собиравшимся постучать в дверь, протиснулся мимо него и, не говоря ни слова, удалился. Запыхавшийся лакей отступил в сторону и явно опешил, обнаружив, что на него устремлены взгляды самых могущественных персон Вордана.

— Вы хотели нам что-то сообщить? — пришел на помощь Янус.

— Да, милорд, — с глубоким поклоном отозвался тот. — Профессор медицины Индергаст просит аудиенции кабинета министров.

Взгляд его метнулся вслед ушедшему Орланко.

— Мне надлежит сообщить ему, что заседание закончилось?

Григ начал что-то говорить, по Янус опередил его:

— Его светлость покинул нас, но все прочие еще здесь. Пригласите профессора войти.

Лакей поклонился, вышел и через несколько секунд вернулся в обществе старика в черной с серебряным шитьем мантии университетского профессора. Лысину Индергаста окружал редкий венчик седых волос, спина его была сгорблена, словно под тяжелым грузом, но, когда он поднял голову, чтобы обвести взглядом комнату, стало видно, что в этих запавших глазах светится живой острый ум.

— Милости просим, профессор, — сказал Янус. — Сожалею, что нам до сих пор не выдалось случая встретиться.

— Граф Миеран, — отозвался Индергаст с легким хамвелтайским акцентом и приветственно наклонил голову. — Прошу прощения, что не кланяюсь, но в таком случае я бы вряд ли смог распрямиться.

— Пустяки. Садитесь, прошу вас.

— Благодарю, милорд, но не стоит. Я не задержу вас надолго.

Янус кивнул.

— Так вы хотите что-то сообщить?

— Совершенно верно.

Надеюсь, новости хорошие? — осторожно осведомился Торан.

— Боюсь, что нет, милорды. — Индергаст откашлялся. — Опухоль в левой подмышке его величества разрослась и вот-вот затронет главный кровеносный сосуд рядом. Если ее не удалить, она убьет короля через две, от силы три недели, и большую часть времени он будет испытывать чудовищную боль. Чтобы избежать этого, я должен оперировать его не позднее чем в течение суток.

Янус поглядел через стол на Торана и Грига — первый пожал плечами, второй отвел глаза, предпочтя не встречаться с ним взглядом.

— Тогда, разумеется, вы должны провести операцию, — сказал полковник. Вам потребуется какая-нибудь помощь?

— Все не так просто, — отозвался Индергаст. — Его величество уже не молод, а кроме того, сильно изнурен этой опухолью. Есть вероятность — и, боюсь, весьма значительная, — что он может не выдержать самой операции или же у него не хватит сил после нее восстановиться.

Наступило долгое молчание. Торан кашлянул.

— Что ж, — сказал он, — все предельно ясно. Если короля оперировать, он может выжить. Если нет — он совершенно точно умрет. Быть может, лучше рискнуть?

Его величество выразил свое мнение об операции? — спросил Янус.

— К сожалению, — ответил Индергаст, — он уже некоторое время пребывает в бессознательном состоянии. Я ждал, насколько хватало смелости, надеясь испросить его решения, но сейчас полагаю, что очнется он только после операции — если вообще очнется. Поэтому, милорды, я пришел за решением к вам.

— Его величество никогда не соглашался пустить дело на самотек, если была хоть малейшая возможность его исправить, — торжественно заявил Торан. — Он непременно захотел бы рискнуть!

— Я согласен с министром военных дел. — Янус покосился на Грига. Тот отрывисто кивнул. — Отлично. Приступайте к операции, профессор. Всем сердцем желаю вам успеха.

— Благодарю, милорд, — отозвался Индергаст. — Как я уже сказал, шансы невелики, но, если мы сохраним веру в лучшее, господь, быть может, смилостивится.

— И вот что, профессор, — продолжал Янус. — Положение в столице сейчас весьма непростое. Я настаиваю, чтобы эта новость осталась между нами и чтобы ни одна живая душа не покидала королевских покоев после начала операции.

— О да! — пылко согласился Григ. — Только нелепых слухов нам сейчас и недоставало.

— Понимаю, — сказал Индергаст. — Я начну приготовления.

Заметно хромая, старик направился к выходу, и министры проводили его взглядами. Когда дверь закрылась, Торан проговорил:

— Принцессу, по крайней мере, следует известить. И подготовиться, просто на всякий случай.

— Не глупите! — буркнул Григ. — Думаете, если мы примемся натирать лаком катафалк, это не вызовет никаких слухов?

— Но ведь есть же правила приличия, сострадание и прочее. Она имеет право знать, что может произойти с ее отцом.

— Согласен, — подхватил Янус. — Однако это нельзя поручать слугам. Милорд Торан, не будете ли вы так любезны лично посетить ее высочество? И внушить ей крайнюю необходимость строжайшей секретности.

— А? — Торан пожал плечами. — Почему бы и нет. Как скажете.

— В таком случае, — продолжил Янус, — предлагаю разойтись. Уверен, что всем нам, как выразился его светлость, необходимо кое о чем распорядиться.

Маркус помалкивал, пока они не вышли из дворца и не двинулись неспешным шагом по парковым лужайкам — в неизменном сопровождении деликатно отставших на шаг миерантайских телохранителей Януса. Наконец, не выдержав, Маркус наклонился к полковнику и прошептал:

— Вы уверены?

— В чем?

— Орланко может быть прав. Я знаю город хуже, чем он, но арест Дантона и впрямь может кончиться бедой.

Вполне вероятно. — Янус быстро взглянул на капитана. — Мы живем в опасные времена. Боюсь, я сейчас требую от вас слишком многого.

Маркус выпрямился и расправил плечи:

— Сэр, я сделаю все, что в моих силах!

— Знаю, — сказал Янус, — и, поверьте, безмерно вам благодарен. Если же порой вы понимаете не все, что происходит вокруг… — Знакомая улыбка промелькнула на его губах и в тот же миг исчезла, словно вспышка молнии. — Рано или поздно всем нам приходится что-то принимать на веру.

— Сэр? — безо всякого выражения произнес Гифорт, стоя навытяжку перед рабочим столом Маркуса.

Капитан задумчиво разглядывал его, изо всех сил стараясь не допустить и следа подозрительности во взгляде. Впрочем, он сомневался, что вице-капитан сейчас был бы способен заметить что-то неладное. Гифорт явно боролся с неким сильным чувством, и каменная маска, которую обыкновенно являло собой его лицо, уже давала первые трещины.

— Да, вице-капитан, вслух отозвался Маркус. — Вы хотите что-то сказать касательно полученного приказа?

Гифорт обеими руками ухватился за предложение высказаться, и слова вырвались из его рта, словно струйка пара из кипящего чайника:

— Да, сэр! Это ошибка, сэр. Смертельная ошибка!

— Приказ отдан самим министром, — заметил Маркус.

— Быть может, министр еще не до конца уяснил обстановку, — упорствовал вице-капитан. — Если бы он поговорил со мной…

— Министр крайне занят, — отрезал Маркус. — И я полагаю, что он понимает гораздо больше, чем вы думаете. Таков его приказ, и мы его выполним.

— Если мы арестуем Дантона, город взорвется. У нас не хватит людей, чтобы сохранить порядок на улицах.

— Полагаю, министр об этом знает.

— Тогда почему вы не поговорите с ним?

— Я высказал ему свое мнение. — Маркус покачал головой. — Он ответил, что мне надо иметь веру.

— Веру, сэр?

— Он любит шутить.

Маркус вздохнул:

— Послушайте, вице-капитан. У нас нет выбора. Возьмите людей и снаряжение, какое понадобится, и приложите все усилия, чтобы обеспечить их безопасность, — но Дантон должен оказаться за решеткой, и чем скорее, тем лучше. Вам ясно?

— Так точно, сэр! — Гифорт откозырял по-уставному безупречно. — Разрешите идти, сэр? Мне нужно кое о чем распорядиться.

— Пришлите донесение, когда он будет взят под стражу.

Гифорт вновь козырнул и вышел из кабинета. Маркус откинулся на спинку кресла и потер лоб.

«Все было бы гораздо проще, если бы я мог ему доверять».

Гифорт — опытный и добросовестный офицер. Но, копаясь в папках, которые принес Эйзен, Маркус обнаружил по меньшей мере неявный след того, что искал. Другие происшествия, другие «несчастные случаи», что расследовались жандармерией лишь формально. Ничем не примечательные случаи — в городе такое происходит каждый день, — но всякий раз, когда ведущий следствие жандарм пытался копнуть поглубже, его усилия завершались невзрачной папкой на рабочем столе Гифорта. Насколько мог понять Маркус, никто из предыдущих капитанов этого даже не заметил.

И сейчас, не желая арестовывать Дантона, на самом ли деле он опасается вспышки беспорядков? Или же кто-то невидимый подталкивает его в другом направлении?

С минуту Маркус бездумно постукивал пальцем по столу. Затем тряхнул головой, достал из шкафчика стопку папок и вновь углубился в мучительное копание в архивных документах.

Винтер

Утром Джейн предстояло обсудить с Мин и другими помощниками кое-какие дела, которые, как она без обиняков заявила, Винтер будут вовсе не интересны. Так что сопроводить ее на завтрак она отрядила Абби. Что-то за этим таилось, но что именно, уловить было невозможно — однако Абби приняла приказ без возражений и повела Винтер вниз, к импровизированной трапезной.

— Когда мы познакомились, — начала по пути Винтер, — ты рассказывала, как пришла сюда. Так и было на самом деле?

Что? — Абби оглянулась через плечо, и на лице ее появилось задумчивое выражение. — А, ты об этом. Да, пожалуй, что так и было.

— Значит, ты не из «Тюрьмы миссис Уилмор»?

— Ага. Стало быть, она тебе рассказала?

Абби остановилась у полуоткрытой двери, за которой, проснувшись, выбирались из постелей полдюжины девочек-подростков. Жизнь в доме была организована отчасти по образцу заведения миссис Уилмор: девичье население примерно разделялось но возрасту, и сверстницы разбивались по «спальням», хотя общих спален как таковых в доме не было — лишь разгороженные коридоры и лестничные площадки. Старшими были девушки, которых Винтер определила как помощников, — те, что но возрасту приближались к ней и Джейн; они исполняли роль надзирателей и кураторов. Кто-то явно заботился о том, чтобы придать жизни сообщества организованный вид: на дверь спальни был приколот список имен, и напротив каждого имени выставлено время — точь-в-точь расписание дежурств или нарядов.

— Рассказала, — ответила Винтер, — и мне до сих пор трудно поверить, что это случилось на самом деле.

Абби рассмеялась.

— То же самое сказала и я, когда только сюда попала. Касаемо твоего вопроса — нет, я никогда не бывала в «тюрьме» и достаточно наслышана об этом заведении, чтобы этому радоваться. После того как Джейн обосновалась здесь, в городе, она начала принимать в свою коммуну бродяжек. Глядя на нее, не поверишь, но она без ума от душещипательных историй. Беглянки из дома, сироты, бывшие проститутки — кто только сюда не являлся. Правда, только девчонки, и в основном слишком юные, чтобы самим позаботиться о себе. Думаю, теперь у нас примерно половина на половину — местные приемыши и те, кто сбежал из «Тюрьмы миссис Уилмор».

С этими словами Абби двинулась дальше, и Винтер последовала за ней. Они проходили мимо других дверей, открытых и закрытых, несколько раз их обгоняли стайки оживленно болтавших девчонок, спешивших на завтрак.

«Я должна задать этот вопрос», — думала Винтер. Не шпионства ради, поскольку она пока не решила, что именно будет докладывать Янусу. Если он вообще когда-нибудь потребует доклада. Ей просто любопытно, вот и все. Да это и не шпионство, если Абби сама, по сути, устроила ей экскурсию по дому.

— Одного я не понимаю, — сказала она, отступив к стене и пропуская буйную толпу двенадцатилетних девчонок. — Как вы ухитряетесь содержать такое хозяйство. Кто за все это платит?

— Дом был заброшен. Мы отремонтировали его сами…

— Джейн об этом говорила, но как же еда? Одежда? Вас тут по меньшей мере четыре сотни…

— Триста шестьдесят восемь, — поправила Абби и пожала плечами. Следить за такими вещами — моя обязанность. Джейн не в ладу с цифрами.

— Значит, триста шестьдесят восемь. Прокормить такую ораву недешево, особенно если вы всегда едите так, как вчера вечером.

— Это верно. Джейн все твердит, что малышам надо нарастить мяса на костях. — Абби улыбнулась, отчего-то печально, но тут же быстро тряхнула головой. — Большинство девчонок, едва подрастут, подрабатывают в округе.

— Подрабатывают… — Винтер не договорила.

— На поденных работах. — Абби метнула на нее взгляд, показавший, что она прекрасно поняла, о чем именно промолчала Винтер. — Мы отправляем их группами по несколько человек — так безопасней. Местные лавочники и ремесленники хорошо нас знают.

— И знают, что, если хоть пальцем тронешь девчонку из коммуны, к тебе непременно наведается Чокнутая Джейн.

— И все равно мне не верится, что на содержание коммуны хватает денег с поденных работ.

— Да, не хватает. Основной доход поступает из… других источников.

— Винтер не успела уточнить, что это за источники, — они дошли до трапезной. Со всех сторон Абби приветственно махали, окликали, приглашая в компанию, но она направилась к девушкам постарше, на конце столов, и Винтер волей-неволей последовала за ней. Они уселись рядом с несколькими девушками — те склонились над столом и пытались все разом читать газету.

— Привет, Абби, — бросила одна из них, низенькая, пухлая, в каштановых кудряшках. — Ты это уже видела?

— Еще нет, — ответила та. — Опять Дантон? Что он устроил на этот раз?

— Всего лишь разорил банк, — сообщила девушка помладше, светловолосая и с кривыми зубами.

— Борелгайский банк, — прибавила третья.

— На Бирже едва не случился бунт, — продолжала первая. — Вся знать сбежалась вызволять свои денежки, и подъезд к Бирже был так забит каретами, что затор расчистили только после полуночи!

Винтер, вытянув шею, ухитрилась разглядеть газету. Огромные буквы кричали: «ВТОРОЙ ДОХОДНЫЙ ПРЕКРАЩАЕТ ПЛАТЕЖИ ПОСЛЕ ОБЛИЧЕНИЙ ДАНТОНА!» Рядом красовался памфлет с примитивной гравюрой, по всей видимости, изображавшей Дантона, и заголовком «ОРЕЛ И ГЕНЕРАЛЬНЫЕ ШТАТЫ! ДОЛОЙ ИСТИННУЮ ЦЕРКОВЬ И БОРЕЛГАЙСКИХ НАХЛЕБНИКОВ!».

— Позвольте мне вас познакомить, — сказала Абби. — Вот это — Молли, Энди, Бекс и Нел. Девочки, это Винтер.

Все четверо тотчас оторвались от газеты, похоже, лишь сейчас заметив, что Абби не одна. Винтер внезапно смутилась и слабо помахала рукой.

— Пишется «Винтер» или «Уинтер»? — уточнила Нел, блондинка с кривыми зубами.

— Солдат Винтер? — вскинулась Энди. Она была постарше прочих, с бледным лицом и красивыми черными кудрями.

— Понятия не имею, — лучезарно улыбнулась Абби. — Может, сами у нее спросите? А я пока схожу за едой.

И она удалилась. Винтер осталась торчать перед четверкой девиц, что таращились на нее, словно на диковинную глубоководную рыбу, вытащенную рыбаками на причал.

— Ну так что? — первой очнулась Молли. — Это ты или нет?

— Что — я? — переспросила Винтер.

— Солдат Винтер, — пояснила Энди. — Та самая, про которую все говорили.

И тут Винтер осенило. Уж не эту ли историю помянула когда-то Бобби? «Рассказ, который передавался из уст в уста после моего побега…»

— Вы все из «Тюрьмы миссис Уилмор»? — спросила она.

Трое кивнули. Бекс — коротышка с каштановыми кудрями, — пользуясь удобным случаем, набросилась на газеты.

— Все рассказывали про Винтер, — повторила Энди. — Как она сбежала из «тюрьмы» и вступила в армию.

Молли строго глянула на нее:

— Джейн не любит, когда поминают эту историю.

— Потому что она не нашла Винтер, когда вернулась, — подхватила Нел. — После пожара.

«Пожара?»

Она открыла было рот, но задать вопрос не успела — девушки продолжали.

— Но если Винтер здесь, — говорила Молли, — значит, Джейн опять ее нашла, верно?

— Если это та самая Винтер, — возразила Энди. — Мало ли на свете девушек с таким именем!

— Не знаю, что там у вас болтали, — вмешалась Винтер, — но бьюсь об заклад, что все это — полная чушь. Хотя я и правда та самая Винтер, что была в «Тюрьме миссис Уилмор» вместе с Джейн.

Девушки дружно ахнули.

— Так ты не сбежала и не вступила в армию? — спросила Энди.

— Сбежала, — призналась Винтер, — но и только. Все прочее — вранье. «Пора придумывать легенду для прикрытия», — мрачно подумала она.

— Мне всегда нравилась та история, где Винтер стала королевой бандитов, — заявила Нел. — Так ты стала королевой бандитов?

Винтер рассмеялась.

— Нет, — сказала она, — и это вранье.

— Слушайте! — воскликнула, оторвавшись от чтения, Бекс. На носу ее сидели очки. Одна из проволочных дужек давно сломалась, и ее заменили веточкой с бечевкой. — Здесь написано, что Дантон сегодня тоже выступает с речью! На Триумфальной, как в прошлый раз.

Всеобщий интерес к Винтер тотчас схлынул, и это ее вполне устроило. Через минуту вернулась Абби с двумя тарелками и стаканами. На тарелках красовались обильные порции картошки, изжаренной ломтиками в свином жире, с парой толстых лоснящихся сарделек по краям. В Хандаре, на марше Винтер душу продала бы за такую плотную трапезу, и на время еда полностью завладела ее вниманием. Краем уха она слышала, как девушки обсуждают политическую позицию Дантона и спорят, есть ли прок от твердой цены на хлеб и сумеют ли добиться чего-то стоящего Генеральные штаты.

— Мы должны пойти на это выступление, — сказала Бекс, когда Винтер ломтиком картошки уже подбирала остатки жира на тарелке. Я хочу услышать, что он скажет.

— Непременно! — поддержала Нел.

На лице Молли выразилось сомнение.

— Думаете, это безопасно?

— А, брось! — сказала Нел. — Это же Остров при свете дня, а не Канавы ночью. И уж после такого, — она постучала пальцем по газете, — там повсюду будет полно жандармов.

— На Бирже едва не начался бунт, — возразила Молли. — В этот раз люди могут разозлиться еще сильнее.

— Тогда они злились только потому, что не могли забрать свои деньги из банка, — заметила Бекс. — И на Биржу нам соваться будет вовсе ни к чему.

Энди решила воззвать к начальству:

— Что скажешь, Абби? Можно нам будет пойти послушать Дантона? Это же безопасно?

Абби, как раз подчищавшая собственную тарелку, приняла глубокомысленный вид, чтобы без помех прожевать последний кусок.

— Возможно, — наконец ответила она. — Давайте-ка я поговорю с Джейн. Может, мне и самой захочется с вами пойти.

И тут, словно имя Джейн было заклинанием вызова, рядом с ними, запыхавшись от быстрого бега, возникла еще одна девушка.

— У меня… дело! — пропыхтела она. — Джейн хочет вас видеть!

— Нас? — переспросила Абби.

— Тебя и Винтер! — выпалила посланница. — Она наверху. — И поколебавшись, добавила: — Прямо чокнулась от злости.

«Чокнутая Джейн». Винтер подавила смешок. Ее давняя подруга держит в страхе даже своих подопечных!

— Ну что ж. — Абби отодвинула тарелку. — Похоже, Джейн решила принять тебя в наши ряды. Пойдем. По дороге объясню, что к чему.

— А ты спросишь, можно ли нам послушать Дантона? — напомнила Энди.

— Спрошу.

Что ты знаешь про откупщиков? — спросила Абби, пока они пробирались через толпу шагавших на завтрак девчонок.

— Ничего, — ответила Винтер. В ее «легенде» упоминался откупщик, но краткому изложению полковника недоставало подробностей. — Разве только, что Дантон их не одобряет.

Их никто не одобряет. Видишь, до войны с налогами все было просто и ясно. В каждом округе был королевский сборщик налогов, и, если кто-то не хотел платить, достаточно было дать сборщику взятку или провезти свой товар тайком, под покровом ночи. Это всех устраивало.

— Кроме казначейства, полагаю, — сухо заметила Винтер.

Абби пожала плечами, показывая, что уж на это ей плевать.

— После войны властям понадобились деньги, чтобы выплачивать долг борелгаям. Тогда Орланко протолкнул на пост министра финансов Грига. Вместо того чтобы назначить в налоговое ведомство какого-нибудь знатного тупицу, Григ выдвинул гениальную идею: не платить борелгаям наличными, а в счет долга продавать им ордера на сбор налогов по округам.

— А борелгаи не берут взяток?

— Дело не только в этом. Прежние сборщики не оставляли себе то, что выбивали из налогоплательщиков. Они просто сдавали собранное в казну и за это получали жалованье. Поэтому выполняли свою работу без особого рвения. Зато откупщику нужно возместить расходы на ордер и вдобавок получить прибыль, чтобы удовлетворить своих вкладчиков.

— Вкладчиков?

— Именно, — с горечью подтвердила Абби. — Говорят, акции откупных компаний пользуются немалым спросом на рынках Виадра. Некоторые торгуют даже на нашей Бирже. Им нет дела до того, останутся ли у плательщиков деньги на еду или сколько голов нужно проломить, чтобы получить прибыль. Откупщикам пытались дать отпор, но те просто стали посылать со сборщиками наемных громил… и позаботились о том, чтобы жандармы закрывали на все это глаза.

Она выразительно потерла большой палец указательным, намекая на мзду.

— Общий смысл я уловила, — сказала Винтер, — но как все это касается вас?

— Дело было до того, как я сюда попала, но, говорят, Джейн как-то сидела в речной таверне, пила и прислушивалась к нытью рыбаков. Им, знаешь ли, приходится хуже всех. Они же должны платить налог с каждого груза рыбы, а в хорошую погоду лодку можно загрузить пять раз. Стало быть, откупщик требует плату за пять партий груза, а если рыбак говорит, что взял за день всего три, откупщик отвечает: «Ага, ты, видно, решил провезти два груза контрабандой, так что все равно плати за пять!» Так что если рыба не ловится или вовсе пришлось остаться дома, потому что у детей горячка, или…

Абби перехватила взгляд Винтер, осеклась и вздохнула.

— Извини, — сказала она. — Меня это так злит. Собственно, потому я и здесь. Как бы то ни было, рыбаки ныли и сетовали на свою горькую участь, и тогда Джейн спросила, что же они сидят сложа руки и не попытаются за себя заступиться. Короче, они еще выпили, а потом всей толпой отправились к ближайшей откупной конторе и подожгли ее. — Абби усмехнулась. — Тут-то откупщики и обнаружили, что жандармы с удовольствием берут взятки за то, чтобы не совать носа в Доки, но заставить их пойти туда встанет гораздо дороже.

— Значит, Джейн начала воевать с откупщиками?

— Не сама по себе, — сказала Абби. — Она подняла на войну население Доков — не хуже какого-нибудь генерала. В конце концов все уладилось. Мы позволяем откупщикам брать то, что им положено, они не гребут лишнего, и каждый остается цел и невредим. И местный люд нам, кхм, всячески благодарен. Она указала жестом в сторону трапезной. — Вот откуда по большей части и берутся все эти яства.

— Так это и есть Кожаны, о которых я столько слышала, — проговорила Винтер.

— Именно, — подтвердила Абби. — Не знаю, откуда взялось это название, но рыбаки обычно носят кожаные фартуки, и мы тоже со временем начали их надевать.

— Вы? Хочешь сказать, ваши девушки участвовали в потасовках?

— Не все, — уточнила Абби, ухмыляясь. — Только те, что постарше. И Джейн никогда никого не заставляла соваться в драки. Они просто не хотели отпускать ее одну.

«Кому-кому, а уж мне вряд ли пристало возмущаться тем, что девушек отправляли драться». Правда, сама Винтер, вступая в армию, вовсе не ожидала, что ей доведется побывать в настоящих сражениях. Все полагали, что Хандар — тихая, скучная и безопасная дыра на краю света. Все прочее вышло как-то… само собой.

— Просто диву даюсь, как вам это сошло с рук, — сказала она вслух.

Как я уже говорила, со временем большинство откупщиков сообразило, куда ветер дует. У них нашлись занятия получше, чем биться головой о стенку. И жандармы к нам сюда заглядывают редко.

— А как же Орланко? Я думала, от него ничто не укроется.

Абби едва уловимо замедлила шаг.

— С этим… сложнее, — проговорила она. — Агента, который ведает в Конкордате этой частью Доков, зовут Финеас Кальб. Между ним и Джейн заключено соглашение…

Абби глянула на Винтер и вздохнула:

— Он следит, чтобы о нас не упоминалось в донесениях, а взамен каждые две недели заглядывает сюда, и кто-нибудь из девушек его… развлекает.

Смысл ее слов доходил до Винтер постепенно — как ползет язычок огня по медленно горящему фитилю гранаты, — но, осознав, что к чему, она взорвалась:

— Что?!

Она не заметила, как повысила голос, и девушки, шедшие мимо по коридору, с любопытством оглянулись. Абби схватила ее за рукав и толкнула в ближайшую приоткрытую дверь, где оказалась кладовая, до половины забитая мешками с картошкой. Винтер яростно развернулась к ней.

— Хочешь сказать, Джейн посылает девчонок… ублажать агента тайной полиции? — Винтер трясло от злости, хотя она и сама не знала, на кого злится. На Абби? На Джейн? Как она могла пойти на такое после всего, что сделали с ней самой? — Ушам не верю!

— Джейн говорила, что ты не поймешь, — сказала Абби. — Девочки ходят к нему добровольно.

— Еще бы, — процедила Винтер. — Еще бы не добровольно, если не хотят остаться голодными. Знакомая песня.

«И чем она лучше треклятой миссис Уилмор?»

— Нет! — отрезала Абби. — Дай мне договорить! До того как мы это обнаружили, Джейн ходила к нему сама. Мы едва ли не силой добились, чтобы вместо нее пошел кто-то другой. Она… до сих пор не может нам этого простить.

Сбитая с толку Винтер промолчала, медленно остывая. Пользуясь паузой, Абби пинком захлопнула дверь кладовки и повернулась к Винтер.

— Послушай. — Голос ее опасно зазвенел, и в глазах блеснули слезы. — Я знаю, что вы с Джейн старые друзья. Черт возьми, да она столько раз о тебе говорила, что я все это выучила наизусть! Но… год назад тебя здесь не было, верно? Ты смотришь на все это… — Абби с недюжинной силой стукнула кулачком но стене. — Видишь, как здесь опрятно и чисто, но ты понятия не имеешь, чего нам это стоило! Ты не знаешь, сколько довелось трудиться всем нам — и Джейн много больше, чем кому бы то ни было! Так что если она хочет принять тебя в этом доме как давно потерянную и вновь обретенную… сестру… никто не против, это ее выбор. Но не смей, черт бы тебя побрал, даже думать, что ты вправе ее осуждать!

Наступила долгая пауза. Винтер довелось противостоять многим опасностям — великан фин-катар, охранявший Феор в плену, конная орда искупителей, с визгом несущаяся в атаку, сержант Дэвис, чья ухмылка до сих нор преследовала ее в кошмарных снах, — и на их фоне щуплая девчонка со сжатыми кулачками и горящими, покрасневшими от слез глазами не могла представлять собой никакой угрозы. Но…

«Она права. — Винтер закрыла глаза. — Меня здесь не было. Я не вернулась за Джейн. Она сделала то, что должна была, не для себя одной, но для всех, кто ей доверился, а я — убежала, забилась в щель и пряталась до тех пор, пока некто не выволок меня на свет».

Она протяжно, прерывисто выдохнула:

— Извини.

И, открыв глаза, увидела, что Абби, все еще дрожа всем телом, вытирает краем рукава заплаканное лицо.

— Прости меня, Абби, пожалуйста, прости. Я… была неправа.

— Ничего страшного. — Абби сморгнула последние слезинки и вымученно улыбнулась. — Зря я так на тебя набросилась. В последнее время я сама не своя.

К удивлению Винтер, сцена в спальне Джейн напоминала совещание в палатке Януса под стенами Эш-Катариона, правда, тут все офицеры были в штатском. Джейн сидела за большим столом, половину которого занимала нарисованная от руки карта Доков — каждый кривой проулок был окружен аккуратными карандашными пометками и комментариями. С одной стороны стола расположились Бекка и Винн, с другой Мин и Крис. Еще два места, справа и слева от Джейн, пока пустовали.

— Долго же вы добирались, — проворчала Джейн.

— Извини, — ответила Абби. Она уже вполне овладела собой, и о недавней вспышке напоминали только покрасневшие глаза. — Нужно было доесть завтрак.

Она села по левую руку от Джейн, а Винтер опустилась на стул справа, который явно предназначался для нее, и опять, уже в который раз, почувствовала себя не в своей тарелке. С помощниками Джейн — если не считать Абби — она до сих пор обменялась едва ли парой слов. Сейчас они в большинстве не сводили глаз с Джейн, но время от времени то одна, то другая искоса поглядывали на Винтер. Откровенной неприязни, впрочем, в этих взглядах не было — скорее любопытство. Винтер их прекрасно понимала. У нее и впрямь не было никакого права здесь находиться.

— У нас неприятности, — объявила Джейн, как только все расселись по местам. — Точней говоря, одна неприятность, и звать ее достопочтенный сэр Сесил-мать-его-Фолстрод.

— Ублюдок Сесил, — проговорила Винн рослая, худощавая, с мускулистыми руками, испещренными бледными штрихами старых шрамов.

— Откупщик, — пояснила Абби, обращаясь к Винтер. — Один из худших.

— Я так понимаю, ты ее просветила? — осведомилась Джейн.

— В общих чертах. — Абби переглянулась с Винтер.

— Какое-то время он соблюдал уговор, — продолжала Джейн, — хотя так с ним и не смирился. Все мы помним, что произошло в последний раз, когда ему вздумалось покуражиться.

«Все, кроме меня», — едва не уточнила Винтер, но, заметив, как остальные опустили глаза, решила, что ей, пожалуй, и незачем знать подробности.

— К несчастью, — сказала Джейн, — Сесил, эта ублюдочная задница, с недавних пор играл на бирже деньгами компании в надежде отхватить жирные комиссионные для себя любимого. — Она постучала пальцем по сложенной записке, лежавшей перед ней на столе. — Во всяком случае, мы так предполагаем. Благодаря Дантону и его придуркам он сейчас на мели и должен как можно скорее поправить свое положение. Это значит, что сегодня ночью он собирается устроить налет на Доки и прихватить с собой всех головорезов, какие только подвернутся под руку.

— И это сущая правда, — подтвердила Мин, читая другую записку. Судя по всему, в коммуне она ведала бумажной работой. Трудно было представить, как она участвует в потасовках. — Дженни с Рынка плоти говорит, он нанял уже почти сотню громил.

Среди собравшихся пробежал шепоток. Лицо Джейн потемнело.

— Да хоть бы и две сотни! — буркнула она. — Если мы сейчас останемся в стороне, значит, мы не в состоянии защитить людей, когда дело доходит до крайности. Ублюдки вроде Сесила набросятся на Доки, словно коршуны. Мы должны остановить его.

— Если даже мы созовем всю возможную подмогу, едва ли наберется больше шести десятков тех, кто готов схватиться с ним, — заметила Абби. — Этого недостаточно.

— У нас есть пара мушкетов, — нерешительно проговорила Крис. — Если разместить кого-нибудь из девушек на крышах, мы…

Никаких мушкетов! — отрезала Джейн. — Одно дело — рукопашная, но если станет известно, что откупщиков в Доках обстреляли, здесь будет не продохнуть от жандармов.

Наступило долгое подавленное молчание. Винтер осторожно откашлялась.

— Известно, каким маршрутом двинутся эти громилы?

Джейн наклонила голову к плечу.

Более или менее. При них будут фургоны, так что проулками им не протиснуться.

— И ты думаешь, Сесил сам отправится с ними?

— Наверняка. Ему нужно срочно раздобыть деньги, иначе конец. Он будет там.

Интересно, подумала Винтер, это ли было на уме у Януса, когда он отправлял ее к Кожанам? Скорее всего, нет… но с Янусом ни в чем нельзя быть уверенной.

— Тогда, — сказала она вслух, — я хочу предложить вот что…

Зыбкие пляшущие тени заполняли улицу, метались но мостовой в такт движению людей, несущих факелы, и фонарей, что покачивались на фургонах. Казалось, по обе стороны от нанятых откупщиком громил движется призрачное войско тьмы: зловещие силуэты плыли по фасадам домов, на миг растворялись в ночи и тут же возникали снова, не отставая ни на шаг.

Кроме наемников Ублюдка Сесила, на улице не было ни души. Джейн заранее позаботилась о том, чтобы слух о предстоящем налете разошелся по всей округе. Винтер оставалось лишь надеяться, что заодно не стали достоянием гласности их собственные приготовления. Вражеский караван составляли три пустых, запряженных четверками фургона для вывоза добычи, а за ними катил один-единственный двуконный экипаж; на подножках его маячили лакеи в темных ливреях. Вся эта колонна двигалась под неплотной охраной наемников — небольшими группами они сбились вокруг факельщиков. До слуха Винтер донеслись обрывки разговоров и вспышки хриплого смеха.

Ей невольно припомнились убогая рыбацкая деревушка близ реки Тсель и колонна хандараев в бурых мундирах, шагающая под адский перекрестный огонь. Впрочем, этим наемникам было далеко до выучки аскеров, да и вооружились они дубинками и шестами, а не мушкетами армейского образца. С другой стороны, соратники Винтер были вооружены ничуть не лучше. «Правда, тогда, на Тсели, в нашей роте не было девушек. Кроме меня, конечно. И Бобби, если уж на то пошло».

Сегодня на защиту Доков вышли не только бывшие подопечные миссис Уилмор. На призыв Джейн явилась толпа чумазых молодцев в длинных, закрывающих и грудь, и спину кожаных фартуках. Среди них был Орех, а также, к немалому удивлению Винтер, Кривой Сэл с парой крепких дубовых дубинок; ему явно не терпелось еще разок испытать на прочность свой многострадальный нос. Отряд самой Джейн включал десятка два девушек из ее коммуны, в том числе Крис, Бекку и Винн. Выглядели они крепче, да и держались гораздо уверенней, чем ожидала Винтер.

— Не нравится мне это, — пробормотала Джейн.

План не нравится? — отозвалась Винтер. — Поздновато уже об этом говорить.

— Да не в плане дело. Не понимаю, почему Абби до сих пор не вернулась.

Абби вместе с Молли, Нел, Бекс, Энди и стайкой девиц помладше отправилась послушать речь Дантона на Триумфальной. Джейн, хотя и не без опасений, дала согласие на этот поход, но строго-настрого приказала вернуться до темноты. Солнце давно уже зашло, а об Абби и ее спутницах до сих пор не было ни слуху ни духу.

— Мы справимся, — заверила Винтер. — На баррикаде только и надо, что пошуметь как следует, а потом затаиться.

— За нас я не беспокоюсь, но Абби… — Джейн выругалась и покачала головой. — Зря я разрешила им пойти!

Винтер положила руку ей на плечо.

— С Абби тоже ничего не случится. У нас есть дело, давай не будем от него отвлекаться.

Джейн принужденно усмехнулась.

И то верно. В глазах ее заплясали чертики. — Сидим с тобой в засаде, чтобы хорошенько проучить одну докучливую задницу. Точь-в-точь как в добрые старые времена.

— От души надеюсь, что не точь-в-точь, — если вспомнить, чем обычно заканчивались такие приключения.

— Не всегда же нас ловили на горячем, — возразила Джейн.

— Зато когда ловили, об этом было очень больно вспоминать, — отозвалась Винтер. — Бьюсь об заклад, у меня до сих пор кое-где отметины на память.

— Надо будет как-нибудь проверить, — ухмыльнулась Джейн. И прежде, чем Винтер нашлась с ответом, выглянула за угол. — Они уже близко. Вот-вот увидят и…

— Яйца Зверя! Вы что это там затеяли?

В первых рядах наемников раздались отборные ругательства. При свете факелов обнаружилось, что улицу перегородила баррикада высотой по плечо — разбитые тележки, опрокинутые столы, доски из рыночных лотков и даже перевернутая лодка, при виде которой Винтер опять вспомнился Хандар. Десятка два защитников, засевших позади баррикады, грозно размахивали подручным оружием.

Винтер и Джейн укрывались в проулке не доходя квартала до баррикады и сейчас оказались позади экипажа, замыкавшего колонну откупщиков. Толпа взбешенных, орущих во все горло наемников перекрывала обзор, и разглядеть отсюда, что творится у баррикады, было затруднительно, зато расслышать — запросто. Чей-то факел взвился над головами, но тут же, описав дугу, канул во тьму под хриплый страдальческий вопль. Видимо, кто-то из наемников попытался вскарабкаться на баррикаду и получил дубинкой по голове. Наемники заорали громче, и противная сторона тоже не осталась в долгу.

Один из громил подбежал к экипажу и замолотил по дверце. Лакей приоткрыл дверцу — ненамного, самую малость, — и теплый свет, просочившись изнутри, полоской лег на лицо наемника.

— Хозяин, там какие-то местные. Засели на улице и не хотят нас пропустить.

Голос с сильным борелгайским акцентом хлестнул, словно плеть в руке облеченного наследственной властью господина:

— Конечно, не хотят! Зачем, по-твоему, я прихватил вас с собой? На прогулку?

— Э-э… ну да… — неуверенно промямлил наемник, — только они вроде как и не думают тронуться с места.

— Ну так троньте их да погоните взашей! И чтоб через десять минут фургоны катили дальше!

— Ладно.

Дверца закрылась. Наемник снял с пояса дубинку и дважды хлопнул ею по ладони, проверяя тяжесть удара. Винтер понимала его колебания. Будь вас хоть сто, хоть двести, но штурмовать баррикаду, когда противник ожидает атаки, не самое приятное занятие, особенно для того, кто окажется в первых рядах.

— Ладно! — громче повторил он. — Хозяин хочет, чтобы эту шваль немедля убрали с дороги. Стройся! Снесем их одним махом!

Отлично, подумала Винтер. Старая добрая тактика. Вперед, в атаку, и никаких сомнений. Никаких хитростей…

Отчего-то ее охватила странная легкость. Почти умиротворение. Эта улица — своего рода поле боя, и вот-вот начнется сражение. Что из того, что биться будут сотни две забияк, а их оружие — дубинки и пинки? Бой есть бой, даже если все пойдет как задумано и обойдется без серьезных жертв. Винтер никогда бы не подумала, что ей будет не хватать такого, но сейчас, сию минуту она была на своем месте, и подобного ей не довелось испытывать с тех пор, как она поднялась на борт корабля в Хандаре.

«Жаль, правда, что здесь нет седьмой роты». Винтер представилось, как рядом встают Бобби и Графф, как Фолсом надсадно выкрикивает приказы и строй, сверкнув штыками в свете фонарей, мгновенно ощетинивается сотней мушкетов, направленных на толпу наемных костоломов. Да они бы тут же обделались со страху!

— Пора? — спросила Джейн.

«С каких это пор я сделалась командиром?»

План предложила Винтер, но бойцами все-таки заправляла Джейн. Она вгляделась в толпящихся перед баррикадой наемников.

— Еще нет, но скоро. Подождем, пока они не двинутся на штурм.

Через полминуты нестройный крик возвестил о начале атаки, и очень скоро за ним последовали треск, грохот, ругань и стоны.

— Пора, — сказала Винтер.

Джейн оглушительно свистнула в два пальца. На свист тут же отозвались воинственные крики из темноты соседних проулков. Мужчины и девушки вперемешку, по двое-трое, с дубинками и прочим оружием, выскочили оттуда и ринулись прямиком к экипажу, замыкавшему колонну. Джейн, едва пронзительный свист затих, рванула туда же, и Винтер поспешила за ней. На бегу она с сомнением глянула на дубинку, которую ей сунули перед началом предприятия и которая подозрительно смахивала на ножку от стола, и остро пожалела, что у нее нет при себе шпаги.

Основные силы наемников стянулись к голове колонны и были заняты противоборством с защитниками баррикады. Охранять экипаж осталось человек пять-шесть, а бойцов Джейн неслось на них добрых четыре десятка. Охранники стали звать на помощь, но крики их потонули в невыносимом гаме, сопровождавшем драку на баррикаде.

С той стороны, куда бежали Джейн и Винтер, экипаж охраняли трое громил, да еще на подножке торчал ливрейный лакей. Один из наемников дал деру, едва они выскочили из укрытия, но двое других, не раздумывая, прижались спиной к стенке экипажа и подняли дубинки. Первой добралась до них Винн, вооруженная длинным шестом. Видно было, что пользоваться этим оружием ей не внове; с пронзительным криком бросилась она на громилу, метя шестом в лицо, но, когда тот качнулся вперед, пытаясь ответить неуклюжим ударом сверху, Винн проворно скользнула вбок и с размаху врезала другим концом шеста по его лодыжкам. Завизжав от боли, наемник повалился наземь, и его дубинка, вырвавшись из руки, отлетела в грязь.

Джейн, возникшая на сцене вслед за Винн, устремилась прямиком к дверце экипажа, не обращая внимания на наемников. Второй громила взмахнул дубинкой, целя ей в спину, но на него тут же обрушился Орех. Здоровяк перехватил дубинку в движении, выдернул из руки наемника, а затем ударом увесистого кулака припечатал того к стенке экипажа.

Когда Винтер добежала до места событий, Джейн уже рывком распахнула дверцу. Знакомое, едва уловимое движение кисти — и в руке ее блеснуло лезвие. Сжимая нож, она нырнула внутрь экипажа, и возмущенный окрик оттуда тотчас сменился душераздирающим визгом. Винтер глянула на лакея — тот зажмурился, вцепился обеими руками в поручень и не выказывал ни малейшего намерения ввязываться в драку. Кто-то из Кожанов уже стащил кучера с козел и, перехватив вожжи, успокаивал напуганных лошадей. Вверх по улице, у баррикады, по-прежнему царили гам и толчея, хотя крики заметно утихли, зато прибавилось грохота и треска. По плану защитники баррикады, едва заслышав свист Джейн, должны были пуститься наутек.

В проеме дверцы появился тощий долговязый человек в щегольском черном фраке, расшитом серебром, и просторном меховом жакете. Шляпу с него сбили, и волосы на непокрытой голове торчали дыбом; у горла блестело серебристое жало ножа. Рядом с ним возникло кровожадно ухмыляющееся лицо Джейн.

— Проходите, достопочтеннейший сэр, — проговорила она. — Только не спешите, уж будьте так любезны.

Кожаны разразились воплями ликования. Винтер заметила, что кое-кто из наемников двинулся от баррикады в хвост колонны, чтобы выяснить, что там происходит. Она бегом вернулась к Джейн, которая выталкивала Ублюдка Сесила из экипажа.

— Живей! — выдохнула Винтер. — Их надо остановить, иначе вот-вот начнется бойня.

— Вас всех повесят! — заявил Сесил, который явно еще не до совсем осознал свое положение. — Я — признанный законом сборщик королевских налогов! Это бунт против его величества!

— Заткнись, мать твою! — одернула Джейн, ткнув свободной рукой ему под ребра. Сесил тотчас сник. — Ты даже представить не можешь, как мне охота вот здесь, прямо сейчас перерезать тебе глотку. А теперь пошли, и говорить будешь только то, что я тебе скажу, понял?

Винтер двинулась вслед за Джейн к голове колонны. Кожаны заняли позицию меж двух повозок, а наемники стягивались напротив, образуя неровный строй. Стороны щедро обменивались криками и руганью, но до рукоприкладства пока не доходило. У громил было численное превосходство, но идти стенка на стенку они не нанимались. Тем более что Орех в первых рядах Кожанов выразительно взвешивал в руке палку размером с заборный столб.

Джейн, толкая перед собой Сесила, протиснулась вперед. Справа и слева ее прикрывали Орех и Винн, замыкающей шла Винтер. Увидав своего нанимателя в таком бедственном положении, наемники зашептались, загомонили. Ухмылка Джейн стала шире.

— Эй, вы! — крикнула она, обращаясь к наемникам. — Даю вам четверть часа, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову. Поход окончен. Сесил, подтверди.

Не слушайте ее! — взвизгнул откупщик. — Я борелгайский дворянин, кавалер! Это отребье не посмеет меня тронуть! Бейте их!

Джейн глянула на Винтер и выразительно закатила глаза.

Вам известно, кто я такая? — осведомилась она. Несколько голосов вразнобой подтвердили, что да, известно, но большинство промолчало. — Вот эти люди — Кожаны, а я — Чокнутая Джейн. Кто еще станет мне указывать, что посметь, а что не посметь?

Среди наемников вновь пробежал шепоток, а Сесил надолго прикусил язык. Дожидаясь, пока к нему вернется дар речи, Орех непринужденно сгибал обеими руками свою здоровенную дубину, и дерево зловеще потрескивало.

— Думаю, — наконец сказал Сесил, — нам лучше сделать, как она говорит. Это все-таки известная и весьма опасная преступница. Я счита… ай!

— Хватит! — бросила Джейн. — Заткнись и помалкивай.

Наемники не преминули последовать совету Сесила. Одно дело — избивать беспомощных обывателей или даже ввязаться в драку с пьяными докерами, и совсем другое — стать на пути у вооруженной банды, не намеренной шутить. К тому же, как трезво заметил один из громил, они уж точно не получат платы, если их нанимателю перережут горло. Лучше смириться с неизбежным и унести ноги, пока целы. В считаные минуты толпа наемников растаяла, и на опустевшей улице остались стонать лишь несколько ранних жертв противостояния у баррикады.

С минуту ошеломленные Кожаны безмолвно переглядывались, не веря, что им так легко удалось одержать победу. Затем чей-то одинокий голос робко крикнул: «Ура!» За ним последовали другие, более бодрые возгласы, и вот уже над улицей взмыл ликующий рев. Винтер оказалась окружена шумной смеющейся толпой, и всяк норовил пожать ей руку или похлопать по плечу.

— Кто-то должен заняться пострадавшими, — сказала Винтер. — И наверное, стоит убедиться, что все эти наемники действительно ушли, а не затаились в укромном уголке.

Голос ее потонул во всеобщем гаме. Винтер попятилась, уходя от назойливых восторгов, но и позади тоже были взбудораженные победой Кожаны; они хватали ее за плечи и ликующе орали ей в ухо. Винтер до крови прикусила губу, комкая край блузки судорожно стиснутыми пальцами.

Спасла ее Джейн.

— Не знаю, как вам, — повысила она голос, перекрыв галдеж и шум, а мне до зарезу нужно выпить!

Один из Кожанов, по прозвищу Крапчатый — в честь лилового родимого пятна чуть ли не на пол-лица, — оказался владельцем ближайшего питейного заведения. Из кладовой выкатили бочонки с пивом и вином, откуда-то извлекли множество разнокалиберных кружек и стаканов и веселье развернулось вовсю.

К удивлению Винтер, девушки из отряда Джейн налегали на спиртное не менее рьяно, чем любой докер. Кое-кто несколько оторопел от такой удали одетых по-мужски девиц, но большинство, судя по всему, считало их поведение вполне нормальным. Крис, чье бледное лицо разрумянилось от выпитого, уже окружили поклонники, тщетно пытавшиеся ее перепить, а еще раньше Винтер заметила, как Винн увлекает краснеющего юнца из Кожанов к лестнице, ведущей наверх, в номера, — явно в поисках уединения. Бекка в углу залы развлекалась метанием ножей, и, судя по звону монет и разочарованным стонам зрителей, ей сопутствовала удача.

Правду говоря, Винтер и самой не помешало бы выпить. Ей пришлось не на шутку напрячься, чтобы вспомнить, когда она в последний раз напивалась допьяна — в Эш-Катарионе, с Бобби и Феор, в ночь перед тем, как в городе случился пожар. Она с радостью распила бы бутылочку вдвоем с Джейн, но здесь было слишком людно, и это мешало расслабиться. Поэтому она ограничилась глотком пива — по правде говоря, дрянного.

Джейн и сама едва прикоснулась к выпивке. Она сидела недалеко от двери, принимала поздравления и восторженные, с битьем по столу, заверения в вечной благодарности, но при этом все время посматривала то наружу, на улицу, то на дверь чулана. В чулан затолкали Ублюдка Сесила, связанного и с кляпом во рту. Что до улицы, она давно уже отправила одну из девушек к Мин, узнать, нет ли новостей про Абби. Та до сих пор не вернулась, и Джейн это явно беспокоило.

Винтер тоже получила свою долю поздравлений — по ее мнению, больше, чем заслуживала. Джейн утверждала, что именно она придумала весь план действий, хотя на самом деле Винтер предложила лишь устроить обманный ход с баррикадой и захватить самого Сесила, чтобы быстрей покончить с делом. И то нельзя сказать, что это была гениальная идея. Связать противника боем и нанести удар с тыла — чуть ли не древнейшая уловка в учебнике тактики. Будь тут Янус, он наверняка сумел бы одной прочувствованной речью убедить наемников не только сложить оружие, но и вывернуть карманы.

Несмотря на ее протесты, восхваления продолжались, становясь все менее связными. Летняя ночь выдалась теплой, и скоро в зале стало душно. Дым очага смешивался со свечным чадом и теплом взвинченной нетрезвой толпы. Запахи пролитого пива, немытых тел, копоти и мочи пропитали воздух, сгустившись в почти видимые глазу испарения. Странное оцепенение охватило Винтер; недавнее возбуждение схлынуло, оставив ее опустошенной и вялой. Она бездумно пожимала протянутые руки, равнодушно принимала фамильярные похлопывания по плечу, кивала, улыбалась и притворялась, будто не слышит вопросов о том, откуда она взялась или откуда знает Джейн.

Краем глаза она уловила движение у двери и встрепенулась, отгоняя сонную одурь. Народу в зале поубавилось, одни нетвердой походкой отправились по домам, другие поднялись в комнаты наверху. Самые стойкие выпивохи сдвинули вместе несколько столов, и вскоре дело дошло до кабацких песен. Винн и Крис, тоже в этой компании, горланили непотребные строчки так же беззастенчиво, как их собутыльники. В углу залы пристроился Орех, он жадно целовался с девицей, восседавшей у него на коленях, и огромной лапищей шарил у нее под блузкой. Рядом с этим великаном девица казалась маленькой, точно кукла.

Наконец Джейн, сидевшая у самой двери, поднялась с места и направилась к чулану. Минуту спустя она вышла, таща Сесила с кляпом во рту за связанные руки, и решительно поволокла его к выходу. Кое-кто из гуляк, приметив это, одобрительно заулюлюкал вслед. Никто, кроме Винтер, не видел, что на лице Джейн нет ни малейших признаков веселья — только ярость и ледяная, недобрая решимость. Когда Джейн направилась к двери, Винтер не без труда поднялась на ноги и двинулась за ней.

Ночной воздух пах бодрящей свежестью, вдвойне живительной после душного зловония таверны. Джейн задержалась, чтобы поудобнее перехватить пленника за ворот камзола, и быстро оглянулась через плечо — в тот самый миг, когда Винтер вышла из таверны. Глаза Джейн сузились, но она ничего не сказала. Толкнула откупщика, и тот поплелся вперед. Винтер последовала за ними.

Несколько минут они шли в полной тишине, лишь Сесил время от времени поскуливал и стонал. Джейн отвечала ему безжалостными пинками, и в конце концов он притих, приноровился идти ровно, не сбиваясь с шага. Вскоре они вышли к широкой, изрытой копытами и колесами полосе Речного тракта. Здесь уже пришлось держать ухо востро, лавируя между глубокими лужами и кучками навоза.

По другую сторону тракта безмятежно простирались вдаль темные воды реки Вор. Прямо перед ними виднелась западная оконечность Острова, залитая сиянием ночных огней, которое струилось высоко к темному небу. В россыпи огней Винтер не сразу различила угрюмый абрис, но, распознав его, внутренне содрогнулась: то был обветшалый шпиль Вендра, где нынче ночью, во исполнение какой-то зловещей цели Последнего Герцога, горел яркий свет.

Вверх по течению от больших пирсов, где разгружали товарные баржи, тянулись десятки причалов поменьше, наскоро сколоченных из разномастных досок. Обычно здесь стояли пассажирские ялики, небольшие рыбацкие суденышки и прочая речная мелочь, и именно сюда Джейн тычком направила Сесила. Кое-как спустившись по вязкому глинистому берегу, они выбрались на один из таких причалов. В дальнем конце его были пришвартованы три гребных бота. Здесь Джейн наконец остановилась и заставила Сесила опуститься на колени.

До сих пор Винтер молча наблюдала за происходящим, но, когда в руке подруги из ниоткуда возник знакомый нож, она порывисто шагнула вперед.

— Джейн…

Тихо! — бросила та. Таким ее голос Винтер еще никогда не слышала. Больше всего он походил на рычание. Нагнувшись, Джейн срезала у Сесила кляп, но руки развязывать не стала.

— Ублюдок Сесил, — проговорила она. — У тебя было довольно времени, чтобы припомнить, что же ты натворил. Верно?

Сесил хрипло задышал, хватая ртом воздух, и развернулся на коленях, чтобы видеть ее лицо.

— Что тебе нужно от меня? Денег? Я заплачу, сколько ни запросишь, только не… — Нож стремительно скользнул к его горлу, и он зажмурился, судорожно сглотнул, отчего кадык на шее так и заходил ходуном. — Только не убивай.

— Джейн, — сказала Винтер. — Что ты задумала?

Ради бога, Винтер, заткнись и слушай. Сесил, помнишь ту ночь в феврале, когда твои громилы пришли выбивать налог на соль? Они явились в консервную лавку Вейла и стали крушить все, что подвернется под руку.

Затравленный взгляд Сесила метнулся к Винтер и снова остановился на Джейн.

Я не… не помню такого! Мало ли лавок мы разносили за неуплату? С чего ты взяла, что я должен помнить каждый…

До откупщика вдруг дошло, что это не самый уместный способ оправдаться, и он поспешно захлопнул рот.

Кое-кто из моих решил вмешаться, — продолжала Джейн. — Думаю, их подбила на это Бекка. Вейл, видишь ли, женат на ее старшей сестре. Звать на помощь докеров было некогда, так что они отправились в лавку сами — десяток с небольшим девчонок. Скорее всего, Бекка и не подозревала, что в лавке орудуют твои подручные. Другие пошли бы на попятный, едва услышав имя Чокнутой Джейн, но твоим ублюдкам все было нипочем. По крайней мере, тогда. Что ж… случилась небольшая размолвка, — Джейн невесело ухмыльнулась, блеснув белыми зубами, — разборка, можно сказать. Бекке сломали руку. Прочие получили синяки и царапины. Вейлу это нисколечко не помогло, но, с другой стороны, так сказать, дешево отделались. Вот только одной из девчонок не удалось уйти. Ее, видно, схватили, и, когда наши разбежались, никто не заметил, что ее нет. Мы обнаружили ее утром, когда пришли наводить порядок. Судя по всему, твои подручные полночи по очереди развлекались с ней. Потом, натешившись всласть, перерезали ей горло, как свинье, и бросили тело на куче гниющей рыбы.

Винтер только сейчас осознала, что с силой стискивает кулаки. Голос Джейн был обманчиво спокоен, но под этим спокойствием билось напряжение — так жильная струна, размеренно наматываясь на барабан, постепенно натягивается так, что вот-вот лопнет.

— Я… — Сесил замялся. — Не хочешь же ты сказать, что… Я здесь ни при чем! Я не приказывал им убивать!

— Ее звали Сара, — зловеще ровно проговорила Джейн. — Ей было семнадцать. Она была одной из наших. Хранила у себя томик Писания и перечитывала его каждый день, пока не зачитала почти до дыр. Любила есть брокколи сырой, чтобы хрустело на зубах. Тайно вздыхала по одному пареньку, рыбацкому сыну, но он, думаю, вряд ли подозревал о ее существовании. Она хотела… — Голос Джейн дрогнул, сорвался. Она была одной из наших. Вы надругались над ней, перерезали ей горло и бросили ее в куче гниющей рыбы!

— Меня там не было! — выпалил Сесил вне себя от страха. Борелгайский акцент его заметно усилился. — Я не… бош мидвики… ты не смеешь обвинять меня в том, что натворили какие-то галиан ворданайские бандиты!

Откупщик шумно, с силой втянул воздух:

— Ты же знаешь, с кем мне приходится иметь дело. Шваль, подонки, отбросы общества. Выбирать не приходится!

— Их бы не было в лавке, если б ты их туда не послал! — отрезала Джейн. — Если б ты был благоразумен, как все прочие чертовы откупщики!

— А твоя Сара не оказалась бы там, если бы не ты! — парировал Сесил. Лицо его побагровело. — Блани Чокнутая Джейн! Шастаешь по Докам, точно принцесса-воин из детской сказки, а эти дурочки слепо следуют твоему примеру! Тебе когда-нибудь приходило в голову, что им жилось бы гораздо лучше, если б ты перестала вмешиваться в их жизнь?

— Я помогаю им.

— Так, как помогла Саре? Вместо того чтобы скромно жить в родительском доме и вести себя, как подобает добропорядочной девушке, она шлялась по улицам и ввязывалась в драки с мужчинами. И посмотри только, к чему это привело! — Узкое лицо Сесила скривилось в хищном оскале. — Блани га таэрбон мидвики. Знаю, ты хочешь меня убить. Пусть, но я не дам тебе при этом притворяться чистенькой и невинной!

— Ты прав в одном, — процедила Джейн. — Я убью тебя…

— Джейн! — не выдержала Винтер.

Та, уже занеся нож, замерла, словно лишь сейчас вспомнила о присутствии подруги. И, не оборачиваясь, проговорила:

— Я позволила тебе пойти за мной, потому что хотела, чтобы ты услышала, почему я так поступаю. И зря. Уходи, Винтер. Тебе ни к чему видеть то, что здесь произойдет.

«Поздно спохватилась».

— Ты его не убьешь.

— Почему это? Или ты собираешься меня остановить?

— Да, если придется.

Джейн наконец развернулась к ней, выставив перед собой нож. И бессознательно пригнулась, приняв боевую стойку.

— Не шути так. Просто уйди.

Не уйду. — Винтер развела руки, показывая, что в них нет оружия. — Его смерть ничего не исправит, и ты это знаешь.

— Нет, исправит. Для Сары.

— Сара мертва. Ну же, Джейн, опомнись. Будь умницей.

Джейн глядела на нее как затравленный зверь, лихорадочно ищущий путь к спасению.

— Он это заслужил.

— А ты — нет.

Ты ничего не понимаешь. Я… — Она яростно тряхнула головой. — Да и кто ты такая, чтобы мне указывать? Или ты никого не убивала, когда была в…

— Убивала, — поспешно перебила Винтер. — Но только в бою. Я… не помню, скольких мне довелось убить, но все они были вооружены и хотели убить меня. А этот человек — пленный.

— Разве это важно?

— Должно быть важно! — Винтер прикусила губу. — Кроме того, он неправ. И ты знаешь, что он неправ.

— Ясное дело, неправ! При чем тут…

Сара сама вызвалась пойти в ту лавку. Так говорила Абби: все, кто помогает тебе, кто участвует в твоих делах, действуют по собственной воле. Думаешь, они не знали, что с ними может случиться беда?

— Я…

— Тебе не нужно убивать его, чтобы доказать свою правоту. Пойми, Джейн, — не нужно.

Винтер осторожно сделала шаг вперед и схватила Джейн за руку, отведя вбок подрагивающее острие ножа.

Та что-то пробормотала — так тихо, что Винтер не разобрала ни слова. Прежде чем она успела переспросить, Джейн стремительно развернулась, стряхнув ее руку, и от души пнула Сесила по ребрам. Борелгай, хрюкнув, завалился назад и навзничь простерся на самом краю причала. От следующего пинка он перекатился и, не удержавшись на краю, с глухим стуком упал на дно одного из ботов. От толчка суденышко закачалось на воде, удерживаемое лишь туго натянутым швартовом. Джейн принялась ожесточенно пилить канат ножом и, когда он с треском лопнул, уперлась ногой в планшир и с силой оттолкнула лодку от причала.

— Еще раз увижу тебя в Доках, — процедила она, — убью. Медленно. Понял? Найди себе корабль и возвращайся в свой гребаный Борель или прыгни с моста в реку — мне все едино. Твоя работа в Вордане закончена.

В ответ Сесил разразился потоком борелгайской брани. Бот неспешно удалялся от причала, следуя ленивому течению реки.

— Блани фи’мидвики! Куда я, мать твою, доплыву, если у меня руки связаны за спиной?

Джейн замахнулась, помедлила секунду, оценивая расстояние, — и метнула нож в лодку, быстро растворявшуюся во тьме. Слышно было, как лезвие со стуком вонзилось в дерево, и тут же пронзительно заверещал Сесил.

— Я пришлю тебе счет за эту чертову посудину! — прокричала Джейн, и бот с единственным пассажиром окончательно скрылся в темноте.

Она долгое время неотрывно глядела ему вслед, стиснув кулаки и дрожа, как туго натянутая струна. Винтер, не зная, как поступить, осторожно подошла сзади и попыталась тронуть за плечо — но Джейн резко увернулась и отступила от края причала. Усевшись на швартовную тумбу, она обхватила себя руками и скрючилась так, словно хотела укрыться внутри себя самой.

— Прости, — проговорила Винтер.

Джейн пробормотала что-то неразборчивое.

Винтер помедлила.

— Джейн?..

— Я сказала — вали отсюда.

Она вскинула голову:

— Уходи. Возвращайся домой. Убирайся, откуда явилась. Оставь меня здесь, с прочим отребьем, и убирайся.

— Нет. — Сердце Винтер колотилось часто и гулко, в глазах закипали слезы.

— Уходи.

— Не уйду. Никогда больше от тебя не уйду.

— Твою мать, — пробормотала Джейн и снова сжалась в комок. — Никто не хочет меня слушаться.

Винтер села рядом на отсыревшие доски причала. Когда-то, в «Тюрьме миссис Уилмор», Джейн частенько впадала в паршивое настроение. Винтер по опыту знала, что наилучшее средство в таком случае — молчать. Рано или поздно подруга опять становилась собой.

Ночной город был непривычно тих — ни шума людской толпы, ни цокота копыт и перестука колес. До слуха доносились лишь негромкий плеск реки да мерное поскрипывание рыбацких суденышек у причалов. Издалека донесся свист — жандармский патруль вызывал подкрепление. Где-то залаяла собака.

— Она была одной из нас, — сказала Джейн. — Она пошла за мной, потому что верила, что я смогу ее защитить. Я ей это обещала. И привела ее сюда, и она… погибла.

— Знаю.

— Ничего ты не знаешь! — вспылила Джейн. — Тебе не понять, каково это. Я в ответе за них, и…

Винтер придвинулась ближе. Джейн не отшатнулась, и тогда она бережно обвила рукой ее плечи.

Ошибаешься, — сказала она. — Я тебя понимаю. Здесь, наверное, только я и способна тебя понять.

Винтер вспомнились засада у реки, атака вверх по склону, под пушечным огнем аскеров, долгий изнурительный поход через пустынное сердце Большого Десола. И видение, которое сама она предпочла бы считать кошмарным сном: обреченное каре в темноте подземелья под храмом, гнилостно-зеленые огоньки мертвых глаз, когти мертвецов, тянущиеся к живым со всех сторон. И лица солдат, увидевших ее. Облегчение — вот что было написано на этих лицах. «Как будто теперь, когда я с ними, все непременно пойдет на лад». Одно воспоминание об этих лицах было как удар под дых. Она все-таки сумела вывести их оттуда, но…

Но не всех.

Еще глубже, в самых недрах сознания шевельнулось нечто. Легкое, едва уловимое подрагивание хвоста, слабый, крохотный отблеск света на изжелта-белых клыках — образ змеи, все так же свернувшейся кольцами в своем логове. То, что она обрела той же ночью, помимо кошмарных видений. Инфернивор.

Джейн уже расслабилась, обмякла, безвольно уронив руки вдоль тела, опустила голову на ее плечо. Так они просидели довольно долго.

— Пора возвращаться, — наконец сказала Винтер. — Иначе все будут голову ломать, куда это мы подевались.

— И как пить дать придут к неверному выводу, — отозвалась Джейн.

Она вновь улыбалась, и улыбка ее была прежней, безумной и заразительной. Она ловко спрыгнула с тумбы, схватила Винтер за руку и рывком подняла на ноги, закружив, как в танце. На миг лица их оказались совсем близко, и Джейн, подавшись вперед, коснулась губ Винтер быстрым легким поцелуем.

— Пойдем, — сказала она. — Уже, наверное, скоро начнет светать.

К тому времени, как они добрались до таверны Крапчатого, горизонт на востоке и впрямь осветился первыми лучами солнца, и они полагали, что не застанут в таверне ни души. Вопреки ожиданиям, в зале оказалось полно народу: и Кожаны, и те из девушек Джейн, кто решил заночевать в таверне. Вид у всех был взъерошенный, словно они собирались впопыхах; одну из них явно вытащили из постели в чем мать родила, поскольку щеголяла она в одной простыне, завернувшись в нее, точно в кокон.

Общее внимание было приковано к молоденькой девушке, почти девочке, которую окружила толпа. Это была Нел. Очки ее съехали набок, испачканная сажей одежда кое-где порвана. Казалось, она вот-вот расплачется, но, когда в таверну вошла Джейн, девушка просияла.

— Джейн!

Все разом обернулись к вошедшим, и под этими взглядами они замерли на пороге как вкопанные. Джейн ошарашенно моргнула.

— Что такое? — резко спросила она. — Что, черт возьми, стряслось?

— Ее схватили! — выпалила Нел, сдерживая слезы. — Их всех схватили! Я хотела помочь, но что я могла сделать? Только спрятаться. Потом жандармы перекрыли мосты, и я никак не могла пробраться сюда. Я хотела…

Она осеклась, горестно шмыгая носом.

Джейн шагнула к ней:

— Успокойся. Кто схватил и кого?

— Абби, — всхлипнула Нел. — Они схватили Абби, и Молли, и Бекс, и всех остальных.

— Жандармы арестовали Дантона, — объяснил Кривой Сэл, — и Конкордат устроил облаву на всех, кто хоть как-то причастен к его делам. Говорят, почти сотню человек загребли прямо там, где он выступал, а теперь агенты Конкордата рыщут по всему городу и хватают кого ни попадя и невесть за что. Все засели по домам и заперлись на все замки от греха подальше.

— Их повезли прямиком в Вендр! — прорыдала Нел. — Все так говорили!

Джейн молчала, пытаясь переварить услышанное. Винтер шагнула вперед и встала рядом.

— Нельзя же арестовывать людей только за то, что они слушают речи, — проговорила она и запнулась, окинув взглядом мрачно-встревоженные лица. — Или все-таки можно?

— Чертов Последний Герцог может делать все, что пожелает, — отозвалась Крис и сплюнула на пол. — Кто его остановит, ежели король помирает?

— Всем известно: кто попал в Вендр, назад уже не выйдет, — вставила Винн.

— Разве что ночью, — уточнила Бекка, — разрезанным на куски.

— Король болен, — сказал Орех, — а принцесса совсем еще ребенок, да притом хиленькая. Если кто и правит Ворданом, так это герцог — а он на побегушках у Бореля и Истинной церкви. Бьюсь об заклад, после того как Дантон разорил борелгайский банк, хозяева устроили герцогу недурную трепку. Неудивительно, что он так взбеленился.

Винтер прикусила губу. Мысль, которая пришла ей в голову, не вызывала воодушевления. «Если кто сумел бы вызволить Абби и всех остальных — это Янус». Он министр юстиции, в конце концов, да и враг Орланко. Правда, вполне вероятно, что он не сможет этого сделать. Или сможет, но не захочет. Одному богу известно, какое решение примет Янус. И даже если бы он взялся помочь, Винтер неизбежно пришлось бы сознаться Джейн и всем прочим, что ее заслали шпионить за Кожанами.

— Винтер! — окликнула Джейн. — Пошли.

С этими словами она круто развернулась и направилась к выходу. Поглощенная своими мыслями Винтер на секунду замешкалась, но тут же бросилась следом.

— Эй, погоди! — крикнул Кривой Сэл. — Куда это ты направилась? Джейн обернулась, и глаза ее хищно блеснули в чадном свете очага.

— Куда же еще, по-твоему, я могу направиться?

Орех поднялся, выпрямившись во весь свой немалый рост — словно развернули гигантский складной мольберт.

Тогда я иду с тобой. Там схватили не только твоих девчонок.

Джейн глянула на Ореха, затем на Винтер, снова перевела взгляд на великана — и коротко кивнула. Когда она направилась к выходу, за ней бросились все, кто был в таверне.

Маркус

— Здравствуйте, капитан, — проговорил Ионково. — Это ведь вы, полагаю?

В камере под кордегардией горела одна-единственная свеча, еле раздвигая тьму жалким кругом золотистого света; на дальнюю стену падали длинные угловатые тени решеток. Койку, где лежал Адам Ионково, скрывала темнота, и видно было лишь, как мерцают, отражаясь в его глазах, зыбкие недужные отблески свечного пламени.

Маркус постоял на пороге, борясь с желанием хлопнуть дверью и уйти восвояси. Вместо этого он бесшумно шагнул в камеру и плотно прикрыл дверь за собой.

Прошло уже несколько часов с тех пор, как Гифорт с усиленным отрядом жандармов двинулся исполнять его приказ. Синее дневное небо налилось исчерна-лиловым, а о вице-капитане по-прежнему не было ни слуху ни духу. Маркус, насколько хватило сил, занимал себя просмотром архивных документов. Потирая уставшие глаза, читал и перечитывал сводки, отчеты, донесения, сопоставлял, исследовал, изучал. Выискивал хоть что-то, хоть малейший ключ к разгадке, с каждым часом утверждаясь во мнении, что так ничего и не найдет. Гифорт был слишком осторожен, а отчеты чересчур расплывчаты, неопределенны. Янус, возможно, и сумел бы сделать блестящий логический вывод из бессвязного набора странностей и несоответствий, но Маркусу такой подвиг был не по плечу.

Осознав, что на сегодня с него хватит, он запер архивные папки в ящике стола и отправился бродить по коридорам. С наступлением вечера огромное старое здание почти опустело — большинство дежурных жандармов патрулировало город, и лишь кое-где за столами трудились немногочисленные клерки и писари ночной смены. Верхний этаж был совершенно пуст; Маркус обошел его, то и дело поглядывая в окна, забранные помутневшим от старости стеклом. На западе еще ослепительно ярко пылал закат, но на востоке набрякли непогодой темные тучи, которые разрастались на глазах, приближаясь к городу.

Наконец он оказался здесь, в единственном месте, где ему быть не следовало, в обществе того, с кем ему запрещено было говорить. С тем, кто — возможно — имел ответы на терзавшие Маркуса вопросы.

— Это я, — вслух ответил Маркус.

— Я по-прежнему жду встречи с вашим полковником Вальнихом, — заметил Ионково. — Но пока он не соизволил оправдать мои ожидания.

— У него много дел, — сказал Маркус. — Король назначил его министром юстиции. Боюсь, ему некогда заниматься тобой.

— Или вами? — отозвался Ионково. Он сел на койке, и зыбкий неверный свет упал на его худое лицо.

«Он пытается меня поддеть, вот и все». Как может узник, запертый в камере, знать о том, что происходит снаружи?

— Я пришел узнать, склонен ли ты говорить.

— Капитан, я буду счастлив поболтать с вами, но если вы имеете в виду, склонен ли я рассказать то, что вам так нс терпится узнать… Ионково пожал плечами, — мое предложение остается в силе.

— Я не намерен заключать с тобой сделку, — отрезал Маркус.

— Отчего же? Кому вы на самом деле служите, капитан?

— Своей стране. Королю.

Понимаю. Как думаете, сообщил ли полковник Вальних его величеству о том, что произошло с Джен Алхундт?

Маркус неловко шевельнулся, на миг замявшись.

— Король болен.

— В таком случае министру военных дел. Или министру информации. Или кому бы то ни было. — Ионково улыбнулся. Игра теней превратила его лицо в подобие черепа. — Мы оба знаем, что он этого не сделал. Он отправился в Хандар за сокровищами Короля-демона. Полагаете, это входило в его служебные инструкции?

Маркус ничего не сказал. Свеча оплывала, в камере становилось темнее. Казалось, что тени густеют, текут, собираясь вокруг обитателя камеры.

Улыбка Ионково стала шире.

— Так кому же вы служите, капитан, сохраняя его тайны? Короне? Или Янусу бет Вальниху? Что сделал он, чтобы заслужить такую преданность?

— Спас мне жизнь, — пробормотал Маркус. — И не однажды. И тогда, в пустыне, он спас всех нас.

— Стало быть, он хороший солдат. Однако же вам, как и всякому другому, известно, что и хорошие солдаты могут сбиться с правильного пути.

«Адрехт».

Маркус завороженно смотрел на неясный силуэт собеседника. Разумеется, он знает про Адрехта. И мятеж, и его последствия наверняка были подробно описаны в донесениях.

— Капитан, — продолжал Ионково, — позвольте сказать вам вот что. Вы знаете, кто я такой и на кого работаю. Знаете, каковы их цели. И, в отличие от всех остальных — там, снаружи, — он очертил жестом широкий полукруг, — вы знаете правду. Демоны не выдумка из страшных сказок — они существуют на самом деле. Магия также не выдумка она существует и может быть смертельно опасна. Теперь возьмем наш орден. Люди больше не верят в демонов, и мы вынуждены действовать тайно. Наши враги могущественны и абсолютно безжалостны, и мы вынуждены прибегать к любым методам, какие нам только доступны. Однако можете ли вы сказать, что мы неправы, а Вальних прав? Зачем ему искать обладания Тысячей Имен, если не для того, чтобы их использовать — как некогда Король-демон?

— Он мой командир, — прошептал Маркус. — Он назначен Короной.

— Короной, которая ведать не ведает о его планах, — гладко отозвался Ионково. — Если бы вы, капитан, обнаружили, что Вальних замышляет убить короля, ваш долг — будь он даже ваш командир — состоял бы в том, чтобы остановить его. Разве не то же самое происходит сейчас? Он предает не только свою страну, но все человечество — нашему извечному и всеобщему врагу!

«Рано или поздно, капитан, всем нам приходится что-то принимать на веру».

Маркус открыл рот, чтобы заговорить, но заколебался и передумал. «Почему я пришел сюда? Потому что и сам думал о том же?»

— Я… — начал он и вновь осекся. — Я не…

В наружную дверь громко и часто застучали. Маркус заранее приказал, чтобы его не беспокоили, и от этого стука сердце в его груди подпрыгнуло, словно мячик. Повернувшись спиной к Ионково, он рывком распахнул дверь и увидел, что на пороге стоит, тяжело дыша, шестовой Эйзен.

— Нарочный из города, сэр! — выдохнул он.

— Что случилось?

— Беспорядки, сэр! После того как вице-капитан арестовал Дантона, люди начали собираться на улицах. Конкордат приступил к задержанию зачинщиков, но это лишь ухудшает положение.

Еще бы не ухудшало! О чем только думает Орланко?

— Гифорт вернулся?

— Он доставил Дантона в Вендр…

— В Вендр?! Зачем?

— Решил, что так будет безопасней, сэр. Вендр — это крепость. С отрядом вице-капитана и местным гарнизоном там можно отбиться от целой армии.

Маркус воззрился на него, холодея от неприятного предчувствия. Вендр! Да, безусловно, это крепость — но крепость на оконечности Острова, куда без помех доберется разъяренная толпа. «И притом в ведении людей Орланко. Не нравится мне это, совсем не нравится».

— Может он привезти Дантона сюда?

Кордегардия, конечно, куда слабее укреплена, но она, по крайней мере, далеко от центра города.

— Никак нет, сэр. Именно поэтому он отправил нарочного. На улицах столько народу, что он не рискует покидать Вендр.

— Яйца Зверя! — выругался Маркус. — Собери всех, кого сможешь найти, кто способен держать мушкет. Мы отправляемся в Вендр.

— Так точно, сэр!

Капитан решительно зашагал прочь, предоставив Эйзену запереть за ним дверь камеры. Вопреки дурным новостям, шагалось ему легко. Хотя почему вопреки? Сообщение Эйзена враз изгнало из его головы все мысли об Ионково и Янусе, и мир сузился до привычных рамок. Его солдаты попали в беду — и сейчас капитан Маркус Д’Ивуар совершенно точно знал, в чем состоит его долг.