Тщета: Собрание стихотворений

Давно я знахарки личину

Таскаю с песенной клюкой.

Давно пора бы в домовину

Костям усталым на покой.

Да не уйти, пока другому

Не передать проклятый дар –

Той песни жуткую истому,

Тот непроглядный морок чар.

И я с мольбой, и я с тоскою

Пытаю по чужим дворам:

Кому я слово колдовское,

Кому я силу передам?

Она иному не по нраву,

Она другим невмоготу.

Кто бросит счастье, как забаву,

За окаянную мечту?

Ответа нету от неровни,

Не по плечу им тягота.

Но будет время – выйдет кровник

И примет дух из уст в уста.

И станет он, как я, по чину

Глухою ночью ворожить,

И заговаривать кручину,

И сердце дремою сушить.

А спозаранок – выйдет в поле;

Как я, поклонится горам –

И хлыснет песней властной воли

По четырем лихим ветрам

Круг тополей карнизом

Край неба оболок –

И свод небесный близок,

И закопчен, и низок.

Как в доме потолок.

Под этим черным небом,

И с черною тоской,

Куда – не зная, слепо

Идешь, такой нелепой

И маленькой такой.

Не вихрь свеет тучи,

Не гром их распахнет –

Разлив твоих созвучий,

И гневный, и певучий,

На темный мир плеснет.

И вот – смотри: всё ниже

Спускают Млечный мост,

Всё ближе он и ближе.

Иди к нему, иди же –

Вставай во весь твой рост.

Дрожит лучами песня –

Прибоя перебой –

Поет огнями бездна.

А где земля? Исчезла

В лавине голубой.

Еще одно мгновенье

Не внемля, не дыша,

Еще одно биенье –

И, в смертном упоенье,

Из тела вон душа.

Но кто-то сердце тронул

Тревожно и легко.

Мигая, звезды тонут,

И виснет синий конус

Беленым потолком.

Люди любовь берегут,

как бьющуюся посуду:

случается, разобьют,

погрустят – и позабудут.

Склеит сердечный изъян

другая им дорогая.

Никто не любит, как я –

не забывая.

Поэты пишут стихи,

для книги или журнала,

горе и радость их, и

тайна – без покрывала.

Я же, ото всех тая,

песенный дар проклинаю.

Никто не пишет, как я –

умирая.

Беспокоен и бестолков

Ход и дней и ночей обычный.

Мелочей или пустяков

Калейдоскоп мозаичный.

Стук у двери. Прошу присесть.

Разговоры тошней бессонниц.

Неужели где-нибудь есть

Сон о стихе, сон как солнце?

Помнишь, сердце, как бился стих,

Отвечая стенаньем: – слава! –

Чуть касалися струн твоих

Руки волхва – Вячеслава?

И мучительной песни жуть –

Той, неслыханной и неспетой –

Жгла кружительный страшный путь –

Опустошенья кометой?

Ой, крутая дуга крива,

Замыкающая две даты:

Восемнадцатый год – Москва,

Владикавказ – двадцать пятый.

И не знаю, что было въявь:

Тот пожар, или эта плесень,

И зачем не сгорела я

В огневороте песен.

Глубокая, темна подземная река –

несчетные века

Смывает, подточив, на зыбкие пески

гранитных глыб тиски.

Слепая, роет путь сквозь тяжкие пласты.

Не так ли, песня, ты

Годами кроешься в неведомой глуши

израненной души?

Безмолвна песнь, смутна и далека –

подземная река –

Ты силою сильна, ты волею вольна,

ты вся полным-полна.

И через столько мук, и через столько лет

на белый выйдешь свет –

Узнать, что вся любовь, и боль, и красота

великая тщета.

А там – уйти ль опять в сыпучие пески,

до гробовой доски,

Иль к моря синего незыблемому дну

унесть свою волну?

Тоска или река – не всё ли ей равно,

раз было ей дано

Сломить подземного молчания печать —

и песней прозвучать?

Это будет когда-нибудь очень просто –

Постучит почтальон под моим окном:

– Из Америки вам долларов до ста, –

И вседневная явь покажется сном.

Сахар, хлеб, дрова, башмаки и платья –

Словно елочный в детстве запляшет круг.

И всего чудеснее, буду знать я,

Что за этим за всем скрывается друг.

Это будет как-нибудь очень просто:

Буду вечером грызть урок точно кость –

И войдет в мой дом, не с Млечного моста,

С нашей улицы грязной нежданный гость –

Тот, чей голос дальний-лебедя пенье,

Чьей руки так жжет нетающий лед –

И на веки веков станет мгновенье,

И на веки веков оно не прейдет.

Это будет как-нибудь очень просто:

Остановится сердце, устав жалеть –

Останется легкий маленький остов

Под землей родимой бесчувственно тлеть.

А над ним, в спокойной тени погоста,

Будут птицы летать и дети играть.

Это будет как-нибудь очень просто.

Только долго ли, долго ли еще ждать?

Осиику – под корень топорами-рубилами,

Осинку – во скрежет многозубыми пилами,

Осинку – в машинку, на остренькие ножички,

В два миллиметра палочка, тоньше – ни крошечки.

Осинке головку ущемит злополучие –

Да в серу, да в фосфор, да в едкое, в горючее.

Где спички? надо примус, папиросу или печь,

Полоснут, и затопчут, и забудут – лишь зажечь.

Ах, стать бы мне спиченькой и, в муке упорствуя,

Зажечь сердца чужие, холодные, черствые!

Согласна быть срубленной, на части распиленной,

Пронизанной горя горючею извилиной,

Согласна быть смятой, раздавленной, загубленной,

Истоптанной, забытой, брошенной, нелюбленной,

Сверкнуть на миг – и погаснуть, не сгорев до конца,

Не узнав, как теплы мной растопленные сердца.

Своей вы меня считаете?

Простой – как вода, как соль?

Не знаете вы, не знаете,

Какого я чина голь.

Приветливою, улыбчивой –

Я по милу хороша?

А нет заразы прилипчивей,

Чем эта моя душа.

Заботливою раделицей

Вы чаете меня – да?

А я рождена Метелицей,

Погибелью повита.

Любовью неописуемой

Дарю я на малый час —

И до неба вознесу я вас,

Чтоб о землю грянуть вас.

О, тварь моя земнородная,

Подательницею благ

Не чтите меня — свободна я

От благости и от зла.

Что ни взять – как будто не такое:

Мед не сладок, соль не солона.

Всё спокойно – а вот нет покоя.

Жизнь есть – а на что она?

Иди ствол ветвей уже не держит,

В засуху до времени сотлев?

Ты не медли, туча-гром, теперь же

Даждь дождь жаждущей земле.

Кто – мечтатель – легко раздвинул

Стены тесные душной клетки?

Кто – свободный художник – кинул

По стеклу ледяные ветки?

По-за ветками, над кроваткой,

Тени прячутся втихомолку,

А заря уж глядит украдкой

На разубранную на елку.

Заплясать звездой на макушке,

Погрозить темноте: – не мешкай! –

И наметить спящей подружке

Прямо в глаз золотым орешком.

Сон-дрема, не смыкай ресницы,

Дай сбежать босиком с постели.

Не скрипите вы, половицы,

Не цепляй, моток канители!

Леденец откусила: сладкий…

Ухватила зайку за ушки –

И бегом, поджимая лапки,

В пуховое тепло подушки.

А во рту – хрусты сладкой смолки,

А в руке – зайчонка колышет,

А в глазах – то ли блестки с елки,

То ль с окна хрустали ледышек.

Жжет гортань воздух раскаленный,

Ранят ноги острия камней.

Только бы глоток воды студеной

В темной балке, у истока дней!

Но не медлит странная – и дальше

Держит путь к высоким воротам,

Где рука, не знающая фальши,

Точный счет ведет делам и дням.

Нескончаемы тени ночи,

Несдвигаемы стен ограды,

И во все несчетные очи

Смотрят ярусные громады.

Наверху, у зажженной елки,

Все свои, всё свое, родное.

А внизу, у замочной щелки,

Всем чужая, и быть одной ей.

Налетел мотор, как угроза,

Неживым обдавая блеском.

Закружились иглы мороза

На свету нестерпимо резком.

Наверху – слова точно пенье,

И улыбки – цветов дыханье.

А внизу – неподвижной тени

Одиночество и молчанье.

И не знают они, за дверцей –

Им и знать, пожалуй, не надо, –

Что у тихой тени есть сердце,

И какая в том сердце радость.

Да сама она не постигла –

Снег кругом иль белые розы,

И сверкают мороза иглы

Или счастья светлые слезы?

Дня шаги тяжеле и короче.

Норы зверь покинул, рыба – плесы.

На сухие поймы доброй ночи

Пали освежительные росы.

Но не медлит странная – и снова

Держит путь по иглам волчца

В те края, где светом дышит слово

О любви, не знающей конца.

Его глаза – упрямца и фантаста –

Волна седая резче бросит в тень.

Гнетет его Шекспиров белый день,

Ему любезна ночь Экклезиаста.

Но покидает замкнутая каста

Иерофантов тайную ступень

И в жилах бродят зной, и хмель, и лень

Авантюриста – lapsus – оргиаста.

Ревнивый спутник музы Кифарэда,

Хитросплетеньем речи изощрив,

Иронией мечту испепелив,

Пленен в кругу ритмического бреда, –

Помимо мира – чуждого соседа –

Он вечно видит двуединый свив:

В ужасном – красота. Химера – Леда.

Каждый раз, себя приоткрывая,

Выдавая стих или мечту,

Я напрасно духов вызываю,

Тщетно заклинаю пустоту.

Между мной и, слушатели, вами

Есть река, но нет на ней моста.

Мнится вам звенящими словами

Песенная глухонемота.

Знаю всё. И всё же, и тем боле

К вам иду, без устали даря –

Оттого, что так на то изволит

Щедрость песнопевца и царя.

За часом час, за годом год уносит

Разлуки неминучая река.

«Постой, постой» – тревожно сердце просит,

«За мной, за мной» – звучит издалека.

Всё меньше близких остается рядом.

Всё больше милых где-то впереди.

О. если бы увидеть зорким взглядом –

Кто на ближайшей стал очереди?

Чтоб знать, к кому прижаться на прощанье,

Кого в тоске не выпускать из рук –

Пока волна последнего молчанья

Не залила родного сердца стук.

Но край обрыва скрыт от нас цветами.

За ними – бег смывающей реки.

А мы идем и тратим, не считая,

Немногие останные деньки.

Брызги ветра и дождевая пыль.

Сверху мгла, а снизу непролазно.

И попутчик сбоку неотвязно

Невегласит диковинную быль.

– Ты зачем же пошатилась с людьми,

Выходица из земного лона?

Древнее исчадие дракона,

Имя грозное у туч перейми. –

Что ворчит он? некстати, ни к чему…

Что уж там… да где уж там… куда там…

– Слышишь, как тебе гремит раскатом

Рык призыва в заоблачном дому? –

Мне сюда, на трамвай, в универмаг –

Деньги, ключ, пропуск в распределитель,

Сгинь ты, бес-говорун-соблазнитель,

На погибель не толкай меня, враг.

– Где погибель? посмотри, как бела,

Встав до неба, снежная морщина,

Зелен замуруд – хребта горбина.

Ты ведь тоже там сначала была.

Вот он двинет, вот он вздыбит чешую,

Рухнет мир в обвал каменоломни. –

– Не толкайтеся, гражданка! –

Вспомни, Вспомни, вспомни днесь отчину свою. —

Да не дамся я лиху-ворожбе,

Я бегом домой, я на лежанку.

Так с попутчиком веду побранку,

Дожидая трамвая буква Бе.

Ох, боюсь, лукав, силен хитрый враг –

Выманит меня он беззаконно,

Кинет в пасть зубчатую дракона –

Да и посвистом взвеет снежный прах.

В келье у ели позатынной

Памяти богата сума.

Сказом полуночи пустынной

Прошлая выстанет зима.

Рыскали пагубы-метели,

Волки-морозы грызли грудь.

Глазки мои бы не глядели

На чужую жуткую муть.

День, истомив, измяв, измаяв,

В сутемь падет белесых туч.

Стукот еще не слышим – а я

В скважину лажу скользкий ключ.

Входит он – прошеный да званый

Выкормыш песен и кручин,

Голосом – баюн притоманный,

Волосом – заезжий немчин.

Мыши попрятались по норкам,

А по застрехам воробьи.

Гостя усаживай к скатерткам,

Чай-сахар вынь из коробьи.

В переговоре, в пересуде

Бисер мелкоцветный вяжи:

– Очень на свете злые люди –

– Нету к нам дороги-межи. –

– Снег вьюжит вывертами трясы –

– Топлена печь, закрыт заслон –

– Волк точит зубы, люди лясы –

– Гусли в перебор, в перезвон. –

Зыблется, струится наплывом,

Сеткою дрожит дождевой,

Хлынет и отхлынет приливом,

Кипенью зальет волновой.

Облачное белое пламя –

Горенки тесной берега.

Звезд самоцветами-слезами

Искр семицветна дуга.

Юн, и разымчив, и захватчив,

Нем над перекатами струн,

Недоразумен, безоглядчив

Вешний хмель – захожий баюн.

Гусли – самогуд самочинный,

Песни – самоспев без ума.

В келье у ели позатынной

Памяти богата сума.

Принят прах – не крематорием,

Не Ваганьковым, безвестно чей,

Без надписи in memoriam,

Без венков, но и без речей.

На степи еле виден горбик –

Рытвина, а пожалуй, межа.

И прохожему не до скорби,

Как споткнется, на отдых спеша.

Он пришел на исходе века,

Угодил на этот самый стык,

Выкарабкался – хоть калека –

И ничего, почти что привык.

Раздиралось земное чрево,

Иссяк, задыхаясь, воздух –

Пел он, что небесное древо

В ночь распустится купами звезд.

Пел, что ветер звездные хлопья

Сронит, завязь не тронув, а нет,

Что лучами землю затопит,

Утром созрев, Золотой Ранет.

Всё сметающим ураганом

Неотвратимая шла гроза –

Пел он: за морем-океаном

Светят зори – девичьи глаза.

Как он пел – никто не услышал,

Ни одна придомовая мышь –

Разве еж, когда в поле вышел,

Или разве прибрежный камыш.

Как он умер – никто не видел,

Верно – шел, покачнулся и лег.

Смерть его не обидела –

Прервала безболезненно вздох.

А неслышимые те песни

Ручейками лесными дрожат,

Ветерками пьют поднебесье,

Светляками ночными кружат.

Хорошо, что не ждать ответа,

И что на небе и на траве

Сон неведомого поэта –

Звук и отзвук, отсвет и свет.

Хорошо тому, кого зима захватит

у топлёной печки, за двойными рамами:

что там снеговая кутерьма! – не платит

ей ночными лихорадками упрямыми.

Хорошо тому, кого конец застанет

на постели, приготовленной заранее, –

ждет спокойно: как люто й гонец нагрянет –

есть кому принять последнее дыхание.

А тебе, застигнутой врасплох, что делать

в хватке зимнего ли, смертного ли холода?

Уходить за край земных дорог — как пела –

не жалея голоса.

Крещенский вечер. Облачная мгла.

Пуховый снег просыплется прахово,

Застелет, будто скатертию новой,

Накат земного круглого стола.

Ты что ж, моя душа, не весела?

Что не изгонишь золотое слово?

Смотри – к вечерней песне всё готово:

И мел, и хмель у красного угла.

И отвечает глубина: – Молчи

И не мешай мне слушать, как в ночи,

Переговариваючись с ветрами,

Укрытые заботливо горами,

Со дна земли вскипают пузырями

Бессонные крещенские ключи. –

Не машина – лимонад,

На себе вези назад.

А в Настюши набок рот –

Прокатиться не берет.

На утоптанной тропинке

Не вырастут цветики.

Куплю лаковые ботинки,

Фильдеперсовые чулки.

Инженеры приезжали,

Очень долго рассуждали:

Госкредит, хозрасчет –

Будет вам водопровод.

– В неволю нас от солнца заберут,

От наших гор – людские руки грубы –

И заточат в удушливые трубы,

И в каменные стены проведут.

Но не до веку нам томиться тут,

Расшатывать, подтачивая, срубы –

Нас изопьют обветренные губы,

В тугие жилы скупо изольют.

И если в кабинете лаборанта

Поставит вольный ветер на своем

И чертежи забросит в водоем –

Так это мы, бормотуны Реданта,

Так это мы тоскою арестанта

В крови тягучей бродим и поем.

Не вчера ли ты шел, откинув

Свой упрямый хохол на темя?

А сейчас – протраву морщинок

Навело на висок твой время.

Не поймать и на киноленте

Что настало, а что минуло,

Как в таком шагистом студенте

Прорастает замзав сутуло.

Не вчера ли тебе шептали,

Что ты – солнце, месяц и ветер?

А сейчас уже – та не та ли,

Ты не тот ли – но свет не светел.

А посмей-ка, посмеешь если,

Стать, где ветер, месяц и солнце,

Не за стенкой, в удобном кресле,

Их ловить на чернильном донце –

И покажется зрелый опыт,

Как шальная молодость, весел,

И послышится милый шепот,

Что ты – ветер, солнце и месяц.

Железная машина,

дубовая скамья.

– Дорожная кручина,

ползучая змея. –

Песочки рудо-желты,

сыпучие пески.

– Дружок, зачем пошел ты

окрай чужой реки? –

Пролито на болоте

багряное вино.

– Не по своей охоте

плескаться суждено. –

Всё нет конца чужому,

постылому пути.

– Всё поворота к дому

бродяжке не найти.

Дремучая чащоба,

откуда – никуда.

– Трясучая хвороба,

дорожная беда. –

Из тусклой створки голос пел протяжный,

Как говор волн в раковине влажной.

И были в нем созвучия слиянны,

Как над водой встающие туманы.

Он тосковал разлуки ожиданьем,

Он укорял несбыточным свиданьем,

Он заклинал обетом непреложным,

Он искушал ответом невозможным.

И заклинанию – сердцебиенье,

Сжимая горло, застилая зренье,

Отозвалось – беззвучней, бестелесней –

Неслышным отголоском, вздохом, песней,

Клянясь тоской ночного расставанья

Не знать забвенья на путях скитанья,

Пока иного утра совершенство

Не озарит бессонное блаженство.

Отчего под кожею белой

Чернота у твоей руки?

– Это кровь моя почернела

От моей сердечной тоски.

Отчего белизной отронут

Срез потемных твоих волос?

– Это гребень волны соленой

От моих непролитых слез.

Отчего же всё не темнеют,

Отгорая, глаза твои?

– Это угли в них пламенеют

От моей горячей любви

Не бурный гром, не ярая гроза

Зной разорвут неистово и жадно –

А скатная бурмицкая слеза

Прольется благосклонно и прохладно.

Как бусы влаги плавит гладь земли,

Вбирая вглубь неспешно, беззавистно!

Ветра на травах свежих прилегли,

И дышит клен широкий полнолистно.

Вот так бы нам – свое отбушевав,

Отпировав, отплакав и откинув,

Не отклонять туманно-млечный сплав

Мимотекущих мигов и поминов

И, утоленным всею полнотой

Измеренных тропин и перепутий,

Помедлить успокоенно на той

Скользящей бусе — отдыха минуте.

Мы загородимся резьбой кустарных полочек,

Мы ухоронимся за переплеты с книжками,

Мы занавесимся от солнечных иголочек,

Мы приукроемся от сквозняков задвижками.

А за преддвериями шалый ветер носится,

Полощет ало багрецовыми разливами,

А за оконницами тысячеголосица

Располыхалася ракетными разрывами.

Мы отдадимся милых рук прикосновению,

Мы заглядимся на прелестных глаз мерцание,

Заслушаемся нежных слов, подобных пению,

Забудемся, забудем – затаим дыхание.

А по-за окнами – там смотрят звезды зоркие,

Сполохи бродят неусыпными дозорами,

На нас дивуясь, как перебираем корки и

Воспоминания – обуглины раззора – мы.

На воздух! вон из этих душных, тесных створочек,

Туда, где полоумный ветер дико мечется,

Где, убежав из загородочек и норочек,

Зверь прирученный наконец очеловечится.

Я пришла к поэтам со стихами –

Но они стихи слагали сами,

Было им не до моих, конечно,

И, спеша, они сказали: вечно.

Я к друзьям, кто так меня читали –

Но друзья продукты покупали,

А купить так дорого и трудно,

И, грустя, они сказали: чудно.

Я к чужим: примите и прочтите,

И поверьте вы, и полюбите.

Но чужие вежливы фатально,

И, шутя, сказали: гениально.

Где же быть вам, где вам быть уместней,

Бедные, бездомные вы песни?

Что ж у вас по целому по свету

Своего родного дома нету?

Спрячьтесь в землю, станьте там магнитом –

Но земля сокрыта под гранитом.

Сгиньте в небе молний мятежами –

Но закрыто небо этажами.

Я в окно вас, я вас ветру кину,

Вашему отцу и господину.

Внук Стрибожий веет, песни носит –

В чье-нибудь он сердце их забросит.

Отзовется чье-то сердце эхом,

Отольется чьей-то песне смехом.

А не знает, с кем смеется вместе,

Как и мне о нем не чаять вести.