Тщета: Собрание стихотворений

Прекрасная, печальная, живая.

Где взять мне слов? ах, это всё не то.

Вы здесь одна, себя переживая.

Он там один – но где же он и кто?

В Москву, в Москву! там в лицах небылица

Почудится – и сбудется как раз.

Там хорошо. Там за морем синица

Свистит – манит – сулит веселый час.

Там расскажу вам сказку о возможном

И повторю ее вам вновь и вновь –

Пока не станет правдой наша ложь нам

И три мечты сольет в одну любовь.

Там злая маска раннего упадка

Не исказит прекрасного лица.

Там вашей тайны точная разгадка:

Жизнь кончена, а счастью нет конца.

Ушел мне сердце ранивший

Уловкою неправою,

Мой вечер затуманивший

Неловкою забавою,

Чужое место занявший

Сноровкою лукавою.

Но нет – не катафалками

Печали мара встречена:

Стихов и снов качалками

Причалена, размечена,

И белыми фиалками

Вуали тьма расцвечена.

Нечаянности случая

Мне фатума веления.

Не мучаясь, не мучая,

Вне атома сомнения,

И худшая, и лучшая –

Не я там, а и те не я.

Глаза лучам осенним рады,

Дороги гладь душе мила,

Свободной воле нет преграды,

Моторам счастья нет числа.

Казбек сияет снежным светом,

Дарьял зовет на высоту –

И что там грусть, и горе где там! –

Всё позабылось на лету.

А если пурпур багряницы

Погаснет в ледяную мглу –

Скорей, на крыльях Синей Птицы,

Навстречу морю и теплу!

Не всё ль равно, не всё равно ли –

Когда любовный кубок пуст –

С кем ведать пытку страстной боли?

Чьих выпить хмель зовущих уст?

Когда не он, не тот, единый,

Чья воля – вечная судьба –

Не всё ль равно – не господина –

Какого взять на миг раба?

Неизбранного одесную

Всё позабудем во хмелю.

Но, обнимая и целуя.

Не скажем никому – люблю.

На Страстном ли том бульваре,

Много митингов подряд,

Милый с милой в нежной паре

Очарованы стоят.

Он – кадет, она – эсэрка.

Он – крахмал и тонный сьют.

А на ней-то – гимнастерка

С красным бантом там и тут.

Милый смотрит милой в глазки,

Шепчет ей – и верит сам:

«Всё безумье старой сказки.

Вечно новой сказки – нам».

Но она ему: «Товарищ,

Слишком разных мы платформ.

Я ловлю ведь дым пожарищ,

Ты же – облако реформ».

И – к Тверской, закрывши ушки.

Но на Дмитровку – кадет.

И печально смотрит Пушкин

Разлученной паре вслед.

Словаки? но, право, это дикция.

Большевики? но ведь это фракция.

Есть только стих – истинная фикция,

Есть только ритм – свободная грация.

Страданье? – хромого ямба оступи.

Иго или благо? ритм перебоями.

Молитва? Ветхий деньми – не просто ли

Классический пример неусвоенный?

Есть – только солнце, света гармония,

Есть – только сердце, такт ударения.

Есть – только жизнь, бессмертия тоника,

Есть – только смерть, цезура во времени.

Под стройный звон лучистых хоров

Глядятся в яхонтовый свод

Цветистых листьев пышный ворох,

Цветные стекла мерклых вод.

Богатый, знатный, гордый город,

Шпилями небо уколов,

Стоит, красуясь, люб и дорог

В закатной славе куполов.

И даже старый, скучный ворон,

Отстав у купола от стай,

Кричит, сокрыв угрюмый норов:

«Хороший храм, красивый край».

Нежный мой, цветик ранний,

Мне ли тебя сломить?

Ядами чарований

Мне ль тебя отравить?

Знаю, ты станешь бледен,

Болен смертельно мной.

Агнец моих обеден,

Мне обреченный – мой.

Знаю, ты взглянешь прямо

В страсти и смерти лик.

Бедный мой, твоя Дама –

Темная Дама Пик.

Как месяц бросит в высоту

Свой золотой ущербный рог –

Приди на тихий мой порог.

Я жду тебя. Я сеть плету

Для рук, для рук твоих и ног.

Взгляну в глаза твои до дна –

И ты ослепнешь ко всему

Не темному, не моему.

И буду я глядеть одна

В твою тоскующую тьму.

Мне – алость юности почать,

Мне – прикоснуться краем губ,

Шепнуть: ты мне сегодня люб,

Тебе принять мою печать,

На белой коже черный струп.

За счастье примешь язвы те,

Моля: тебя, тебя одну.

В моей черте, в моем плену,

Как месяц станет в высоте,

Так нежный канет в глубину.

Несносный день с его ворчливым лепетом

Прошел, как дождь, смывая и дробя.

И я к тебе иду с холодным трепетом,

Иду в ночи пытать и звать тебя.

Прошли, как день, все месяца забвения –

Под ярым солнцем робкие снега.

И ты в тоске высокого давления,

И ты в реке, залившей берега.

Святые звезды смотрят безучастными

Очами на земную темноту,

Они, как ты, не ведают, что страстными

Ночами сердце гаснет на лету.

Дай мне твое, дай сердце Неизбежности,

Пока оно рудой не истекло –

Чтоб сжала я, с безжалостною нежностью,

Его в руках, как хрупкое стекло.

Над головой голубое небо.

Под ногами зеленая земля.

После дождя как пахнут тополя.

– Хлеба, сухого черного хлеба. –

Руки мои наконец в покое,

Нежных пальцев неволить не хочу.

– Труд не по силе, груз не по плечу. –

Мне наклониться срезать левкои.

Стих мой послушен, милый мой дорог,

День мой долог и край мой – рай земной.

– Голод летом, голод, холод зимой. –

Боже, Москва моя – мертвый город.

Мусорная площадь, вся в окурках.

– Папиросы Ира, высший сорт.-

Гулко по асфальту стукнут чурки.

Профили унылые конских морд.

Чертовой свайкой земля изрыта.

Грузовиков несмолкаем вой.

Милиционер пройдет сердитый:

– Стань в черед, голова за головой.-

Рок сторожевой тряхнет прикладом:

– Твой черед. На выход получи. –

Адрес в блокноте. Отправить на дом.

Солнечного гнева разят лучи.

Без лета были две зимы,

Две мглы, две темноты.

Два года каторжной тюрьмы,

Два года рабской немоты

Я вынесла. А ты?

Я не сдаюсь – смеюсь, шучу

В когтях у нищеты,

Пишу стихи, всего хочу –

Как хлеба — красоты.

Я не грущу. А ты?

В двухлетней пляске двух теней –

Обмана и Тщеты –

Я вижу только сон – о сне

Последней пустоты.

И я — свой сон, как ты.

В одичалом саду неполотом,

Без конца бы стоять, смотря,

Как осыпется пыльным золотом

Догорающая заря,

Как земля перед сном умоется

Охладительною росой,

Легким облаком призакроется

С розовеющею каймой

Дальний голос: я еще с вами.

Дивный облик: есть еще свет.

Как скажу, какими словами

То, чему названия нет?

Я дрожу, и клянусь, и плачу

И бессвязно шепчу стихи,

И, как прежде, поспешно прячу

Их под вашу эпитрахиль.

Но под этим взрывом, заметьте,

Нерушимая тишина –

Будто нет никого на свете,

Будто в нем только я одна.

Солнце так, уходя к покою,

Обагрит нетающий снег,

А коснитесь его рукою –

Белый холод в алом огне.

С утра и до вечера

Есть нечего.

Обшарила все потаёнки-норочки,

А ни черствой корочки.

Мне не спать, не есть, не пить,

Пойду я плутать, бродить

У стен камня-города

От голода.

Про нас на земных полях, знать, не сеяно,

То ли ветром свеяно.

Ступить — что ни шаг, ни два –

Ой, кружится голова.

Дороги нечаянно

Встречаются.

Кольцом людским на перекрестках схвачены,

Котлы-то горячие,

Полны до краев едой.

Постой, постаивай, стой.

Мы ходим в дом из дому

С поклонами,

По людям Христа ради побираючись,

Со смертью играючись.

Улыбки Твоей цветы –

Доволен ли нами Ты?

Тебя не увидели

Мы сытые –

В предсмертной тоске, в покаянном ужасе

Ты нам обнаружился.

Слава же Тебе вовек.

Показавшему нам свет.

Головокружение,

Томление

Дремотно-соблазнительное, вкрадчиво

Всплывет, а то спрячется.

Котлы-то полны по край.

Подай, Господи, подай.

Металась я, усталая, бежала я,

Как заяц от погони петли путает.

Всё тело будто ватное и вялое,

Лицо как паутиною опутано.

Нет, не уйти. Присяду я на каменных

Ступеньках незнакомой черной лесенки

И задремлю, как на коленях маминых,

Прислушиваясь к колыбельной песенке.

Спит деточка.

На ходу замучена,

Согретая

Одеяльцем сыпучим.

На самом дне

Колыбель дубовая.

Стоит над ней

Домик-крест тесовый.

Не встанешь ты,

Лежи да полеживай.

Протянуты

Беспокойные ножки.

Спит нежная,

У меня пристроена.

Утешенной

Хорошо ей, спокойно.

Опять вставать, метаться по околицам,

Опять оно, которому нет имени.

И вся душа и вскинется и взмолится:

Скорей возьми, скорее прибери меня.

На сковородке жарится лягушка,

На адовом огне Наполеон.

Горит подчас в дымящей печке вьюшка,

В дымящейся известке вибрион.

Огню обещан нерожденный сборник,

Растопит им, увы, мангал амбал.

И как же нам не петь на лад минорный,

Когда огнем, огнем грозит Судьба?

При обмороке жжет нам нос аммоний –

Души огня химический аспект.

Забудут ли о дерзком Фаэтоне

Поэты всех времен, и лир, и сект?

Лишь не в огне царя морского кресло

И сторож около — Левиафан.

Да племени бесовскому весело

Вдыхать огонь, как нежащий дурман.

Дождь моросит, переходящий в снег,

Упорный, тупо злой, как… печенег.

Ступни в грязи медлительно влачу –

И мнится мне страна восточных нег.

Из тьмы веков к престолу роз избран,

За Каспием покоится Иран.

На Льватолстовской улице шепчу:

Шираз, Тавриз, Керманшах, Тегеран.

В холодном доме тихо и темно,

Ни сахару, ни чаю нет давно.

Глотаю, морщась, мутный суррогат –

«А древний свой рубит хранит вино».

Теплом и светом наша жизнь бедна,

Нам данная, единая, одна.

А там Иран лучами так богат,

Как солью океанская волна.

Здесь радость – нам не по глазам — ярка,

Всё черная да серая тоска.

А там, в коврах — смарагд и топаз,

Там пестрые восточные шелка.

От перемен ползем мы робко прочь,

Здесь – день как день, и ночь как ночь, точь-в-точь.

А солнце там – расплавленный алмаз,

А там, а там — агат текучий ночь.

Неловко нам от слова пышных риз,

От блеска их мы взгляд опустим вниз –

А там смеются мудро и светло

Омар-Хайям, Саади и Гафиз.

Холодный север, скучный запад брось,

Беги от них – а ноги вкривь и вкось

На Льватолстовской улице свело.

О, если б повернуть земную ось!

Неизвестные нам пружины

Заведенные в некий час,

Дали разные нам личины

И пустили нас в общий пляс.

Мы столкнемся и разойдемся,

Полный сделаем оборот,

Усмехнемся и обернемся:

Этот – к той, или к этой – тот.

И приводится нам казаться

То одним, то другим лицом,

То с одним, то с другим меняться

То своим, то чужим кольцом.

Ой, и любо-дорого станет,

Если вдруг изменит двойник

И за милой личиной глянет

Нелюдской, невиданный лик.

Мы свои личины, ощеряясь,

Скинем, вольные искони,

И за яростным дивным зверем

Без оглядки кинемся вниз.

Так в погибельном хороводе

Цепь за цепью мы пропадем,

Поклонимся Богородице –

И к Метелице припадем.

Вечерний час. Домой идти пора.

Замглилась пыльным золотом гора.

И стекла те, что были тусклы днем,

Зарделись переливчатым огнем.

Блаженней всех часов вечерний час –

По дне былом великий парастас.

Ровнее всех дорог тот путь прямой,

Когда нам сказано: пора домой,

И провожает нам церковный звон:

– Там-дам, там-дам-вам – вековечный сон.

Луне на ущербе, в третью четверть,

Волне на отливе не прекословь.

Кому в бесполезной поздней жертве

Догнать убегающую любовь?

Да и не надо. Мирно приемлю

Всего, что уходит, благой черед.

Пускай зерно хоронится в землю –

Иначе колосом не взойдет.

Кольцом не звени луне на ущербе,

Волне на отливе сети не ставь –

И ясной выстанет в тусклом серпе

Твоя кенотафия.

Но разве закат не так небесен,

Как ранней зари розовая пясть?

И разве у сердца меньше песен,

Когда их шепчет не злая страсть?

И разве есть на свете любовник,

Чье объятье забвение даст навек –

Как тот спокойный, бездонный омут,

Где мера жизни полна по верх?

И есть еще в нем такая песня,

Что как сон легка и сильна – как смерть.

Ее бы вспомнить, и с нею вместе

С лица земли свое имя стерть.

На улице всё той же самой

Всё тот же дождь, как из ведра.

Дворняжка тявкает упрямо

И будет тявкать до утра.

Кто может, спит – в гробу иль в зыбке –

Лишь было бы кому качать.

И в бледной сонного улыбке

Застыла мертвая печать.

А мы не спим, мы небылицы

Слагаем строго и пестро,

Бесчинных рифм вереницы

В размеренный равняя строй.

Случайный спутник странной жизни

Чертит бумагу, прям и тих –

И вдруг нежданным смехом прыснет

Неугомонный шалый стих.

Улыбкой вечной рот оскалив,

Он сам не знает, как близка

Его смеющейся печали

Моя веселая тоска.

Так оба мы проходим через

Любви и Смерти общий круг,

И полный пепла желтый череп

Нам улыбается, как друг.

Но мною радостно угадан

В «memento mori» смертный грех,

А у него – канун да ладан

Сквозь беззаботный смех.

Хроменькая, ноженьки не крепки –

До Святой Земли не донесли?

– Что ж, когда порублены на щепки

Все мои заборы-костыли. –

Слепенькая, бродит – не приметит,

Как заносит снегом по плеча?

– Что ж, когда не смотрят и не светят

Окна, мои очи по ночам. –

Клонится к земле, бессильно плача.

Сбитая седая голова.

Ты ли это, старая богачка,

Нищая Москваюшка, Москва?

По Арбату, по Арбату ходит ветер.

Над Арбатом, над Арбатом никнет вечер,

По-за стеклами, при сумеречном свете

Зажигаются заплаканные свечи.

Подойти – пойти – послушать под стенами:

Что поманится, то станется над нами.

То не меди колокольной слышны звоны –

Это сердцу больно, сердце стоном стонет,

Не в лесу к земле деревья ветер клонит –

Наши головы гнет горе под иконы.

На Арбате, у Явленного Николы

Жгут лампады, чтут кануны на престолы.

Ты приди, душа, ты стань у царской двери,

Изойди, тоска, слезами за вечерней.

Помолись, любовь, о гаснущей о вере,

О земном ее пути гвоздей и терний.

У Николы бархатами кроют сени,

У Явленного коврами бьют ступени.

Ты пойди, душа, спроси, кого встречают,

Для кого там жгут елей и курят ладан?

На судьбу ли то, на царство ли венчают?

И Невеста ли, Царица ли то – чья там?

Слышишь? радость бьется в сердце звучным ладом.

Видишь? радость смотрит в очи ясным взглядом.

Вся смиренная, как древняя черница,

Вся святая, как небесная Царица,

Вся простая – как дитя возвеселится –

Мать моя, земля моя, землица.

Дай к тебе нам, по тебе нам, мать, ступати

В час вечерний, на московском, на Арбате.

Разбередило окаянное

Чужое певчее питье

Мое последнее, останное,

Мое пустынное жилье.

Мне тесно в комнате. За окнами

Слезится вечера слюда.

Дрожат железными волокнами,

В зарницах искр, провода.

И вспышками ежеминутности

Несчетных осыпей и крох

Томит неутолимый вздох

О нежности и бесприютности.

Покорны искривленью улицы,

Трамваи закругляют ход.

Все отзвуки, отггулы, отгульцы

Мешаются в шумоворот.

Над всасывающей воронкою,

Немея, песня замерла.

О, разве, разве этой звонкою

Я к этой гибельной звала?

Неправда. В отсмехе иронии

Была затаена мечта,

И в заклинании, и в стоне, и

В мольбе дышала высота.

Внизу – людей разноголосица –

Из дома в дом – ответь, согрей.

Внизу – путей чересполосица –

Туда-сюда – скорей, скорей.

А сверху: сквозь дым полупрозрачный,

Где толчея кипит ключом –

Пылинок столб, одним означенный

Переплеснувшимся лучом.

А сверху: гладь холодных плит –

Свиданья милое преддверие,

Признанья облачное перие

Сметает изморозь обид.

И провода гудят предвестие,

Что нет чужого, есть свое,

Что в одинокое жилье

Вступает полностно всевместие.

Чужой он – чего же ради мы

Ждем, как в очереди у касс?

Надежды не зря ли тратимы?

Не ими ль вперед мы платим – и

Не знаем, сдадут ли заказ?

Нет, лучше мы не погонимся

Вслепую ловить произвол.

Нет, лучше в проводы тронемся,

С признательностью поклонимся

Тому, кто уже отошел.

Он сыпал благодеяньями

(Обманывая раз-другой):

Нечаянными скитаньями,

И после разлук свиданьями,

И в пустую суму – деньгой.

Бросал нам горстями щедрыми

Белояровые снега,

Устилал по весне луга

Зеленорунными фетрами,

Лил ливни полными ведрами,

Что носила нам радуга,

Мел умолотными ветрами

Багрецовые вороха.

Забавами тешил, радовал,

Баловства не считал грехом,

Закатом на нас поглядывал,

И горе тихонько скрадывал

Звездою, мечтою стихом.

Так мчась за новым исканием,

На бегу за чужим вперед,

Простимся мы целованием

И запоздалым признанием:

Доброхотом был старый год.

Закат дымится кровью пролитой –

И дня, и года гневные останки.

Уступы туч – молниеметы танки –

Закрыли север плотною стеной.

Над нею глаз тайфуна синевой

Вбирает бурю – ярость половчанки.

То новый год на боевой тачанке

Примчался – роковой, сороковой.

Моя страна, но ты сильнее бурь,

И ты пройдешь сквозь грозовую хмурь,

Сквозь все пороховые взрывы неба,

Как сквозь земную низость, злость и дурь –

И ляжешь полной чашей роз и хлеба

Под заново рожденную лазурь.

В тумане, на пороге меж

былым и небывалым, еле

виднеется Пришелец – свеж

с мороза, чист он, как метели

дыханье. – К нам пожалуй, здесь

тепло, уютно на помосте

вощеном, можешь мягко сесть

в подушки. Мы для встречи гостя

желанного хлеб-соль, вино

найдем – приветить посещенье

твое. Но что запасено

для нас тобою? исполненье

желаний? – Шелест муравы

под ветром-то – пришелец, слушай –

обозначается: – «А вы

чего б хотели? безделушек

на полочку? иль лоскутов

на платья? погремушек славы

за творчество? за труд – значков

почета? род людской, лукавый

род! Знаменья не будет вам

всем явного! но в час бессилья

тягчайшего, когда ни там,

ни тут не мило, и не крылья

несут, шумя, а точит лязг

оков души под гнетом будней

сплошных, в переплетенья дрязг

и мелочей, когда безлюдней

в толпе, чем в келье, – в этот час

новорожденье новолетья

дает редчайший дар – из вас

кому-нибудь – “учуять ветер

с цветущих берегов”, – налет

его едва заденет краем

крыла – и всё кругом поет

о счастии, и дышит раем

весны зимой, заводит – пыль

земная – золотистый танец

в столбе лучей, сверкает, иль

тускнеет – что? – не грязи глянец –

алмазов черный блеск. Кому

из вас тот ветер?» – Стихли в глуби

таимой все мы. Лишь кто любит

другого — молвит: «ей», «ему».