Tyrmä

20. Здравствуй, Родина

Тойво сидел под огромной старой липой, что растет возле крепости Саво, которая в Савонлинне. Спиной упирался в ствол, ноги согнуты в коленях, глаза прищурены. Тепло, безветренно и тихо.

То ли дерево способствовало полной расслабленности и отрешенности, то ли просто не было сил, чтобы встать и идти. Да и куда?

Он вышел из огромного колодца, что был внутри самого замка. Это место снискало себе не самую хорошую репутацию за века, что стояла сама крепость. Даже больше — слава колодца была зловещей. Призраки, леденящие сердце звуки и, конечно, вред для здоровья — все эти слухи передавалась из уст в уста между сторожами и прислугой. Кто был слаб и малохолен — хватались за сердце, кто был крепок телом — психика расшатывалась. В общем, колодец, да, к тому же, сухой и безводный — не то место, где можно было проводить романтические свидания.

Антикайнен пробрался через паутину малозаметного подземного хода, единственным путеводителем считая призрачный свет, указывающий на выход, по камням выбрался из самого колодца и, не видя другой альтернативы, решил эту крепость покинуть. В самом деле, не заявляться же властям! Властям и без него хватало забот.

Открыв скрипучую дверь, он вышел под тускнеющие звезды, пристально посмотрел в совершенно белые глаза ночного сторожа и не стал тому ничего говорить. И так, поди, натерпелся страхов за свое дежурство!

Вот таким образом он и оказался утром возле примечательной липы, присел на минуточку и сидел так уже несколько часов.

На поляну, что была возле берега озера, пришла семья с корзинами. У них, вероятно, был пикник. Значит, день сегодня выходной. А по тому, что отсутствует снег можно заключить, что это лето. Листья на липе еще совсем молодые — значит, лето в самом начале.

Там, где он был еще вчера — время совсем другое. Да и не время вовсе, а ералаш полнейший. Он ушел в портал на Белом море в июне 1922 года. Ну, а вышел в Савонлинна — пес его знает когда? Время настолько относительно!

Time is a great teacher, but unfortunately it kills all its pupils.

Время — великий учитель, но, к сожалению, оно убивает всех своих учеников.

Тойво пока выжил. Пока он жив. И надо бы жить дальше. Если не знаешь, что делать дальше — следует сделать просто первый шаг. Вот посидеть еще чуточку возле дерева — и идти.

— Привет, — сказала девочка.

Она прибежала к липе, удалившись от своего семейства. Синеглазая, светловолосая с щербатым ртом и веснушками — добрая, как и все девочки ее возраста.

— Привет, — ответил Тойво.

— А ты почему сидишь? — спросила девочка.

— Отдыхаю, — пожал плечами Антикайнен.

— А как тебя зовут?

— А тебя?

Девочка поправила на себе платье, проверила, не съехала ли набок маленькая косынка и только после этого проговорила:

— Лотта.

Тойво не вздрогнул. Грусть не может усиливаться: или она есть, или же ее нет. Антикайнен, даже смеясь, не мог от нее избавиться. Он свыкся со своей кручиной и просто жил, не пытаясь забыться.

— Тойво, — представился Тойво. — А тебе не пора к твоим родным?

— Ага, — согласилась девочка и повернулась, чтобы бежать.

— Погоди, — поспешил сказать Антикайнен. — Какой сейчас год, знаешь?

— Знаю, — кивнула Лотта. — Високосный.

И убежала.

Ну, вот, стало быть, как обстоит дело. Двадцатый уже прошел. Значит, какие-то последующие. Не вернулся же он в прошлое, в самом-то деле!

Подумав так, он почему-то вспомнил лже-барона Мику, монаха Игги, даже противного вертухая Прокопьева вспомнил. Странно, что было до Соловков, ему вспоминать не хотелось, да и не моглось, в общем-то.

Когда Тойво открыл глаза — оказывается, он их закрыл почему-то — к нему подходили Лотта с высоким мужчиной. Девочка держала оловянную кружку, а, по-видимому, ее отец — солдатский термос. Радушие мужчина не выражал, впрочем, какую-то враждебность — тоже.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответил Тойво.

— Ну, вот, я же тебе говорила, что он не страшный и очень печальный, — добавила девочка.

— Как жизнь? — спросил мужчина.

Антикайнен вместо ответа пожал плечами: пес его знает, какая у него жизнь?

— Досталось?

— Ну, да, подранили слегка, — не хотелось говорить правду, а среди неправд эта была безопаснее всего. — Долго лечился.

— Странно, — заметил мужчина. — А больничкой совсем не пахнешь.

— Разные они бывают — больнички-то, — опять пожал плечами Тойво. — Это был реабилитационный центр.

— И когда это случилось?

— В сентябре двадцать третьего, — совершенно нейтрально ответил он.

— Ого, — удивился мужчина. — Почти пять лет назад!

Стало быть, на дворе у нас одна тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Шесть лет минус. Или шесть лет плюс?

— Да нет, — объяснил Тойво. — Двадцать третьего сентября прошлого года, то есть, тысяча девятьсот двадцать седьмого.

— А, — согласился мужчина. — И как теперь?

— А теперь ему надо попить глегги, - деловым тоном сказала Лотта.

Потом Антикайнен пил горячее сладкое питие, и это было восхитительно. Девочка, заметив, как он смакует каждый глоток, радостно смеялась. Ее отец тоже заулыбался.

— Неужели так отвык от этого? — кивнув на кружку в руках Тойво, спросил он.

— Не то слово, — согласился Антикайнен. — Лучший напиток за последние годы. Спасибо, маленькая леди!

Лотта даже покраснела — до того ей понравилась похвала, и она, преобразившись в хозяйку, все пыталась подлить почти незнакомому человеку домашний глегги.

— Ой, спасибо, — улыбнулся Тойво. — Я у вас так весь термос вылакаю. А мне же еще идти надо.

— Далеко идти-то? — спросил мужчина.

— В Онкамо Сяскениеми, — сразу ответил Антикайнен.

Они еще немного поговорили о совсем несущественных вещах, и отец с дочкой, оба довольные выполненной миссией, пошли к своему пикнику.

Тойво, вздохнув, нехотя поднялся на ноги. В Онкамо жил Юрье Лейно — с ним он знаком не был, но его имя отчего-то первое пришло на ум.

Про этого коммуниста с дореволюционным стажем ему как-то рассказывал друг Отто Куусинен. Его дочь, Герта, в 1920 году приехавшая к отцу в Советскую Россию, тайно вздыхала на велеречивого, важного и импозантного революционера. А Отто его чертовски недолюбливал.

— Хлыщ какой-то, — говорил он. — Скользкий, как угорь. Все знает, везде бывал. «С мамкой сплю, да в папкиных трусах».

— Друг пламенного революционера Саши Степанова? — спросил тогда Тойво.

— Не знаю, — пожал плечами Куусинен. — Но повадки одинаковые.

А уходить из-под гостеприимной липы все-таки надо. Не ровен час особо бдительный гражданин вызовет полицию — не все же в Финляндии способны глегги угощать. Ну, а полиция — это, брат, полиция.

«It» s a fact of life, You know!

What» s that?

Corrupt cops.»[2]

К незнакомому Лейно, на самом деле, Тойво идти не собирался. Он ничего не знает о нынешних реалиях, документов нет никаких, денег — и подавно. Надо куда-нибудь на работу подаваться, где особых вопросов не задают: землю копать, лес валить, камни таскать. В батраки, то есть. Или, как это называется в Карелии — «в казаки».

Сориентировавшись по дорогам, он выбрал ту, которая ведет в Пухос. От столиц и крупных городов следует пока держаться подальше.

Тойво на прощанье помахал рукой радушной семье, они ответили тем же, даже незнакомая с ним мама девочки. Раз первыми встретились хорошие люди, то дальше все должно быть хорошо. Про испуганного сторожа в замке он даже не вспомнил. Зато вспомнил про удачу.

Не прошло и получаса, как чертовски захотелось поесть чего-нибудь человеческого. Не в смысле каннибализма, а то, что едят другие нормальные люди: рябчиков в брусничном соусе, слабосоленую семужку с молодым луком и петрушкой, или мраморную говядину под красным вином. Ну, пара сухарей тоже бы сгодилась.

Когда-то во времена учебы в Каяни объясняли, как питаться подножным кормом. Грибы, ягоды, корнеплоды — это хорошо. Но не сезон. Так что же жрать-то?

Мимо проехала телега, в которой сидел мужчина в котелке и еще один — без котелка, зато лениво поедающий пирог с неизвестным содержимым. Тот, что безобразным образом жрал, еще и правил лошадью. Она, проходя мимо Антикайнена, подмигнула ему карим глазом, а потом дернулась в сторону, как от черта.

Пирог немедленно обломился пополам и обе части упали на обочину прямо под ноги Тойво. Возница чертыхнулся, а мужик в шляпе интеллигентно икнул.

«Спасибо тебе, Господи!» — подумал Антикайнен, немедленно подобрал еду и, кое-как поспешно сдув налипший сор, сунул в рот один из кусков. Ого! Пирог с мясом и капустой! Просто праздник какой-то!

— Во дает! — сказал возница, остановив лошадь.

— Хороший пирог! — Тойво захотелось выразить некое поощрение. — Я бы еще съел.

— Ух, ты! — на этот раз в тоне мужчины чувствовалось возмущение и даже негодование. Того гляди, за кнут возьмется. Конечно, предпочтительнее, было бы — за пряник. Но тут уж, как говорится, по настроению.

— А что — жалко?

— Вы, собственно говоря, по какому делу? — вдруг, по-столичному растягивая слова, спросил котелок.

Тойво присмотрелся: да он же бухой по самые уши!

— Любезный, а что: сухой закон уже отменили? — спросил он у возницы.

— Ну, ты загнул! — искренне удивился тот. Настолько искренне, что красный финн даже испытал к нему некую симпатию.

— А «воробышком» у вас не разжиться? — прищурившись, спросил он и сунул в рот оставшийся кусок пирога.

— Так, это, мы тут мимо едем, — растерялся человек с поводьями.

Антикайнен вздохнул с облегчением: с этими парнями можно сварить кашу. Кто-то из них явно промышлял нелегальным спиртным. Может, конечно, полицейская подстава, но вряд ли.

Обычно понтикку гонят в лесах, причем, преимущественно, для домашних нужд. Контрабандисты поставляют спирт по каналам из-за границы. А кто-то их развозит по «точкам».

Спекулянты продают контрабандный спирт или в 12-литровых канистрах, или в сосудах емкостью в четверть литра, которые народ называет любовно «воробышками». Говорят, что в любом хельсинкском ресторане можно заказать крепленый спиртом чай — надо лишь знать правильные термины.

«Чего желаете?» — спрашивало доверенное лицо бутлегера.

«Чай покрепче и обжигающий».

«Будет исполнено».

Или на точке, где торгуют из-под полы:

«Сколько надо?»

«Да я непьющий», — мнется покупатель. — «Мне бы «varpunen».

«Сколько?»

«Двадцать штук», — отвечает непьющий.

Возница на телеге, помявшись немного, двигает дальше, позволяя Тойво присесть рядом с ним.

Действительно, едут они по этим самым бутлегеровским делам. Схема до неприличия проста: под телегой — багажное дно, как в вагонах поезда, там дожидаются своего часа канистры. Если не знать, где искать, то сразу и не обнаружить. Да вот только полицаи на этом уже собаку съели. Да не одну. Но чтобы избежать неприятности с досмотром, в бричку садится пассажир, едущий по своим делам. А дела у него — адвокатские, в суд направляется, чтобы «драная Фемида — оглобля ей в дышло — восторжествовала». С такой «крышей» есть хороший шанс проехать дальше непотревоженным. Вот так.

— Вот так? — удивился Тойво, указав на бессмысленно пялящегося по округе «адвоката».

— Нажрался, падла, — вздохнул кучер. — Не в первый раз уже с нами работает, вот и подсел на халявное бухло. Жалко его — пропадет, коли выгонят.

— Ну, на свежем воздухе продует, да еще перекусить, как следует — оклемается.

— Как же перекусить? — притворно возмутился возница. — Ведь ты же всю его еду стрескал за обе щеки!

Действительно, не считая оброненного кучером пирога, весь съестной набор из корзинки уничтожил Антикайнен. Да и тот он тоже «приговорил».

— Ну, тогда просто проветрится! — улыбнулся Тойво.

Возницу звали Карл. Ехали они как раз в Пухос, где на фанерном заводе трудилось много рабочих рук. А рабочим рукам, как известно, с пятницу по воскресенье нужно пойло, чтобы влить его в рот. Иначе мозг не отдохнет и руки потеряют свои рабочие навыки.

— А сам-то кто? — спросил Карл.

— Я Антти Тойвонен, — решил не называть себя Тойво. — С излечения.

— То-то моя кобыла от тебя, как от покойника, дернулась, — заметил кучер. — С того света, что ли, выкарабкался? При смерти лежал?

— Было дело, — вздохнул Антикайнен.

— Ну, и как там — поди, лучше, чем здесь?

Эх, знал бы ты — плакал бы. Тойво посмотрел вокруг и даже испугался: вдруг, все это исчезнет? Глупости — там другой мир, там другое время, точнее — безвременье. Там мертвые. Manala.

— Здесь Родина, — сказал Тойво и решил переменить тему. — А что, вообще, творится?

— Да все по-прежнему, — ответил Карл. — Эдускунта, белые, красные. Вот на днях коммуниста словили. Если верить газетам — жуткий враг, дьявол просто.

— А кто такой?

— Да из России шпион, — попробовал рассказать, что запомнил, кучер. — В прошлом году пробрался. Баламутил народ. Пятнадцать лет ему дали, сатане.

— Адольф Тайми, — неожиданно сказал «котелок».

— Ого, их адвокатское величие приходит в себя, — криво усмехнулся возница.

Вот, значит, что с коммунистами происходит. Впрочем, Карл был недалек от истины, назвав того дьяволом. Дьявольский приспешник.

Тойво доехал с начиненной контрабандным спиртом телегой до самого Пухоса, где возле большой конюшни пожарной части он помог сгрузить все добро. Теперь оно вполне может стать «злом». На прощанье адвокат, посоветовавшись с кучером, передал попутчику одного «воробышка» — в уплату, так сказать, за конвоирование.

— Ну, куда теперь? — спросил Карл.

— Да на завод пойду устраиваться. Где разнорабочие требуются.

— Это в Вяртсиля, не иначе?

Ну, в Вяртсиля, так в Вяртсиля. Не болтаться же по дорогам! Родина хороша тем, что в ней можно найти свое место. Или, хотя бы, свой уголок.

Здравствуй, Родина!