Тысяча и одна ночь. В 12 томах

РАССКАЗ ОБ УДИВИТЕЛЬНОМ ХАЛИФЕ

О великий царь, рассказывают, что однажды ночью халиф Гарун аль-Рашид, страдая бессонницей, позвал своего визиря Джафара аль-Бармаки и сказал ему:

— Я чувствую стеснение в груди и желал бы прогуляться по улицам Багдада, дойти до берегов Тигра и попытаться найти себе этой ночью какое-нибудь развлечение.

Джафар отвечал послушанием и повиновением, и он переоделся купцом, после того как помог халифу переодеться тоже купцом, и позвал меченосца Масрура, переодетого так же, как и они. Потом они вышли из дворца потайным ходом и медленно пошли по улицам Багдада, безмолвным в этот поздний час, и добрались таким образом до берега реки. И увидели они в лодке, стоявшей у берега, старого лодочника, который собирался завернуться в свое одеяло и предаться сну. Они подошли к нему и после обычных приветствий сказали ему:

— О шейх, мы надеемся, что ты будешь так любезен и позволишь нам спуститься в твою лодку и повезешь нас по реке, чтобы мы могли насладиться обаятельной свежестью ночного ветерка! И вот тебе динар за труды!

Но лодочник отвечал с ужасом в голосе:

— Чего вы требуете от меня, господа мои?! Разве вы ничего не знаете о приказе?! И разве вы не видите, что к нам приближается судно, на котором находится халиф со всей своей свитой?!

Они спросили с удивлением:

— А уверен ли ты в том, что на этом судне находится сам халиф?

Старик ответил:

— Клянусь Аллахом! Кто же не знает в Багдаде повелителя нашего, халифа? Разумеется, это он, о господа мои, со своим визирем Джафаром и со своим меченосцем Масруром. И вот с ним его мамелюки и певцы! Слушайте, вот глашатай, стоящий на носу, кричит: «Запрещается великим и малым, молодым и старым, знатным и простолюдинам кататься по реке! Виновный в нарушении этого приказа будет обезглавлен или повешен на мачте этого судна!»

Услышав эти слова…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что близится утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Но, услышав эти слова, Гарун аль-Рашид пришел в чрезвычайное изумление, ибо он никогда не подписывал подобного приказа и уже больше года не катался по реке. Он посмотрел на Джафа-ра, спрашивая его глазами, что могло означать это распоряжение. Но Джафар, не меньше удивленный, чем сам халиф, повернулся к старому лодочнику и сказал ему:

— О шейх, вот тебе два динара. Только поскорее усади нас в твою лодку и спрячь нас под один из тех сводчатых навесов, которых немало на реке, чтобы мы могли, никем не замеченные, видеть проезд халифа и его свиты.

Старик после долгих колебаний решился в конце концов принять их предложение и, усадив их одного за другим в своей лодке, отвез под сводчатый навес и набросил на них черное покрывало, чтобы никто не мог заметить их.

Как только они устроились таким образом, они увидели приближающееся судно, которое было освещено мерцающими факелами и светильниками, в которых пылали кусочки алоэ, подбрасываемые туда молодыми невольниками в красных атласных платьях, в желтых мантиях, накинутых на плечи, с белыми кисейными шарфами на головах. Одни из них стояли на носу, другие на корме. И они поднимали факелы и светильники, выкрикивая от времени до времени свой приказ. А на обоих бортах судна стояли, выстроившись, двести мамелюков, окружив расположенное посередине судна возвышение, на котором на пышном золотом троне сидел прекрасный юноша в одежде из черного сукна, богато вышитой золотом; по правую руку от него стоял человек, который удивительно походил на Джафара, а по левую руку, с обнаженным мечом, — другой человек, который совершенно походил на Мас-рура, между тем как внизу, у возвышения, сидели в наилучшем порядке двадцать певиц и столько же исполнительниц на разных музыкальных инструментах.

При виде этого аль-Рашид воскликнул:

— Джафар!

Визирь ответил:

— Слушаю тебя, о эмир правоверных!

И тот сказал:

— По всей вероятности, это один из сыновей наших — аль-Мамун или же аль-Амин. А те двое, которые стоят возле него… Не правда ли, они удивительно походят один на тебя, а другой — на моего меченосца Масрура? А все те, которые сидят внизу у возвышения, чрезвычайно похожи на моих певиц и танцовщиц? Что же ты думаешь обо всем этом, Масрур? Я чувствую, что ум мой находится в страшном замешательстве.

Джафар же ответил:

— И я также, о эмир правоверных!

В это время освещенное судно успело уже удалиться, и старый лодочник, избавившийся от страха, воскликнул:

— Наконец-то! Теперь мы в безопасности! Никто нас не заметил!

И он вышел из-под навеса и направился со своими тремя пассажирами к берегу. Когда все они вышли из лодки, халиф повернулся к старику и спросил:

— О шейх, так ты говоришь, что халиф каждую ночь катается по реке на своем ярко освещенном судне?

Тот ответил:

— Да, господин мой, и уже больше года.

Он сказал:

— О шейх, мы чужестранцы и находимся здесь проездом; и мы любим развлекаться разными зрелищами и любоваться красивыми вещами. Итак, хочешь ли ты взять эти десять динаров и ждать нас завтра тут же в это же время?

Он отвечал:

— Люблю и уважаю!

Тогда халиф и оба его спутника простились с ним и возвратились во дворец, не переставая толковать о странном приключении.

На другой день халиф, после того как весь день провел в своем диване, принимал визирей и придворных, эмиров и полководцев, и рассматривал текущие дела, и творил суд, и произносил обвинительные и оправдательные приговоры, удалился в свои покои, чтобы переодеться купцом; вместе с Джафаром и Масруром он вышел из дворца и немедля подошел к берегу, где дожидался их старый лодочник. И они все трое уселись в лодку и опять уплыли под тот же навес, ожидая появления освещенного судна.

^{Несколько минут спустя под звуки музыкальных инструментов показалось судно, заливавшее воду ярким светом огней.}

Несколько минут спустя под звуки музыкальных инструментов показалось судно, заливавшее воду ярким светом огней. И они увидели тех же людей, которые были на нем накануне, и то же количество мамелюков, и тех же пассажиров; посреди них сидел на возвышении между удивительным Джафаром и удивительным Масруром удивительный юноша-халиф.

При виде этого аль-Рашид сказал Джафару:

— О визирь, я вижу тут такие вещи, которым я никогда не поверил бы, если бы не видел их собственными глазами!

Потом он сказал лодочнику:

— О шейх, возьми еще эти десять динаров и вези нас по следам их судна; не бойся ничего, потому что они не увидят нас, так как они залиты светом, а мы будем скрыты в потемках. Мы хотим только насладиться прекрасным зрелищем этой иллюминации на воде.

И старый лодочник взял эти десять динаров, трепеща от страха, и бесшумно начал грести, держась следа судна и остерегаясь попадать в освещенный круг.

В эту минуту своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Мы хотим только насладиться прекрасным зрелищем этой иллюминации на воде.

И старый лодочник взял эти десять динаров, трепеща от страха, и бесшумно начал грести, держась следа судна и остерегаясь попадать в освещенный круг.

Таким образом они подъехали к парку, который спускался по откосу к самой реке; судно пристало к берегу, и удивительный халиф и вся его свита высадились с него под звуки музыкальных инструментов и вошли в парк. Когда судно отдалилось, старый лодочник причалил к берегу, чтобы высадить своих трех пассажиров. Ступив на землю, они смешались с толпой людей, державших в руках зажженные факелы и окружавших удивительного халифа.

И вот в то время как они шествовали в толпе, они были замечены некоторыми мамелюками, которые тотчас же схватили их и привели к странному молодому человеку, который сказал им:

— Каким образом попали вы сюда и что вам нужно здесь?

Они отвечали:

— О господин наш, мы иностранные купцы, прибыли только сегодня и пришли сюда, не зная, что вход в этот сад воспрещен. И мы шли совершенно спокойно в толпе, когда ваши люди схватили нас и предали в твои руки, хотя мы не догадываемся даже, в чем нас обвиняют!

Он сказал:

— Если вы чужие в Багдаде, ничего не бойтесь, а не то я бы, разумеется, велел отрубить вам головы!

Потом он обратился к своему визирю и сказал ему:

— Пусть они идут с нами. Они сегодня будут нашими гостями.

Тогда они последовали за остальными и таким образом прибыли во дворец, который своим великолепием мог сравниться только с дворцом эмира правоверных. И они вошли в пышную залу, пол которой был покрыт желтым шелковым ковром; и удивительный халиф, опустившись на золотой трон, пригласил всех остальных усесться вокруг него. Вслед за тем подали угощение; и все принялись есть и потом не преминули вымыть себе руки; потом скатерть была уставлена напитками, и все один за другим пили из одного кубка. Но когда очередь дошла до халифа Гаруна аль-Рашида, он наотрез отказался пить. Тогда удивительный юноша-халиф обернулся к Джа-фару и спросил его:

— Почему же товарищ твой не хочет пить?

Тот ответил:

— Он уже давно не пьет, о господин мой!

А первый сказал:

— В таком случае я велю подать ему другой напиток!

И он тотчас же повелел принести сосуды, наполненные яблочным шербетом, и предложил его аль-Рашиду, который с видимым удовольствием принял это угощение.

И едва только напитки успели оказать свое действие, удивительный халиф ударил три раза по столу золотой палочкой, которую он держал в руках, и тотчас же обе половинки широкой двери в глубине залы распахнулись, и в залу вошли два негра, держа на плечах ложе из слоновой кости, на котором сидела белая молодая невольница, лицо которой сияло, точно солнце. Поставив свою ношу перед своим господином, они отступили несколько назад и остановились в неподвижности. Тогда невольница взяла лютню, настроила ее и стала играть вступление на двадцать четыре различных манера и с таким искусством, что присутствующие обезумели от восторга. Потом она вернулась к первой манере исполнения и спела так:

Когда удивительный халиф услышал эту песню, он громко вскрикнул, разорвал свою великолепную одежду, усеянную алмазами, рубашку и другие одежды и лишился чувств. И мамелюки его поспешили набросить на него атласное одеяло, но не настолько быстро, чтобы халиф, Джафар и Масрур не успели заметить, что тело молодого человека носит следы ударов палкой и кнутом.

При виде этого халиф сказали Джафару:

— Клянусь Аллахом, как досадно, что столь прекрасный юноша несет на своем теле знаки, свидетельствующие самым очевидным образом о том, что мы имеем дело с каким-нибудь разбойником или с преступником, бежавшим из тюрьмы!

Но мамелюки успели уже облачить своего господина в новое платье, еще великолепнее первого; и юноша опять сел на трон свой как ни в чем не бывало. И он заметил, что трое приглашенных разговаривают вполголоса, и сказал им:

— К чему этот заговорщический вид и этот шепот?

И Джафар ответил:

— Мой товарищ только что говорил мне, что он объехал все страны и посетил много знаменитых людей и царей, но нигде не встречал человека столь великодушного, как наш хозяин. Он действительно почувствовал изумление, видя, что ты разорвал платье, стоящее не менее десяти тысяч динаров. И он цитировал мне эти стихи в твою честь…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Цитировал мне эти стихи в твою честь:

Услышав эти слова, молодой человек обрадовался и приказал выдать Джафару тысячу динаров и платье, столь же великолепное, как то, которое он разорвал на себе. И все опять принялись пить и забавляться.

Но аль-Рашид, который не мог успокоиться, после того как увидел следы ударов на теле молодого человека, сказал Джафару вполголоса:

— Попроси у него объяснения этого обстоятельства.

А Джафар ответил:

— Лучше будет, если мы умерим наше нетерпение и не покажемся нескромными.

Но халиф сказал ему:

— Клянусь головой моей и могилой Аббаса, если ты не спросишь его сейчас же об этом, то ты должен будешь проститься со своей душой, как только мы вернемся во дворец!

В эту минуту молодой человек повернулся к ним и, заметив, что они перешептываются, спросил их:

— О чем это вы перешептываетесь так таинственно?

Джафар отвечал:

— У нас одно хорошее на языке, о господин наш!

Тот продолжал:

— Умоляю вас именем Аллаха, сообщите мне то, что вы говорили, не утаивая ничего!

И Джафар сказал:

— Товарищ мой заметил на твоем теле, о господин мой, рубцы и следы ударов палкой и кнутом. И это обстоятельство повергло его в крайнее изумление. И он страстно желает узнать, благодаря какому приключению господин наш халиф был подвергнут такому испытанию, совершенно не соответствующему его высокому сану и его великой власти.

При этих словах молодой человек улыбнулся и сказал:

— Хорошо, так как вы чужестранцы, я согласен открыть вам причину всего этого. Впрочем, история моя так необычайна и настолько полна чудес, что, если бы она была записана иглою в уголке глаза, она послужила бы уроком тому, кто внимательно прочитал бы ее.

Потом он сказал:

— Знайте, о господа мои, что я не халиф, не эмир правоверных, а просто сын главы синдиката багдадских ювелиров. Зовут меня Мухаммед ибн Али. Отец мой, умирая, оставил мне в наследство много золота, серебра, жемчуга, рубинов, смарагдов, разных драгоценностей и золотых изделий; кроме того, он оставил мне строения, земли, виноградники, сады, лавки и склады товаров; и он оставил мне этот дворец со всеми живущими в нем невольниками и невольницами, стражами и слугами, юношами и молодыми девушками.

И вот однажды, когда я сидел в моей лавке среди моих невольников, торопившихся исполнить мои приказания, у дверей лавки остановилась молодая девушка, которую сопровождали еще три другие молодые девушки, и все были подобны лунам. И она сошла со своего богато разукрашенного мула, вошла в мою лавку и села, между тем как я встал из уважения к ней; потом она спросила меня:

— Ведь ты ювелир Мухаммед ибн Али, не правда ли?

Я отвечал:

— Да, госпожа моя, и я раб твой, готовый служить тебе!

Она сказала мне:

— Найдется ли среди твоих драгоценностей какая-нибудь красивая вещица, которая могла бы удовлетворить моему вкусу?

Я сказал ей:

— О госпожа, я сейчас принесу тебе все, что есть лучшего в моей лавке, и передам все в твои руки. И если что-нибудь из этого понравится тебе, то не будет более счастливого человека, как твой покорный раб; если же ни одна из этих вещей не порадует твоего взора, то я до конца жизни буду оплакивать печальную судьбу мою.

Вы должны знать, о господа, что именно в это время у меня в лавке было сто драгоценных ожерелий чудесной работы, и я поспешил принести их и разложил перед нею. Она долго рассматривала их одно за другим с более тонким пониманием, чем можно было ожидать; потом она сказала мне:

— Покажи мне что-нибудь лучше этого!

Тогда я вспомнил о маленьком ожерелье, за которое отец мой заплатил когда-то сто тысяч динаров и которое я хранил в драгоценном ящичке, оберегая его от любопытных взоров. И я встал и принес этот ящичек, соблюдая тысячу предосторожностей, и открыл его с разными церемониями перед молодой девушкой, говоря при этом:

— Не думаю, чтобы нашлось что-нибудь подобное этому у царей или султанов, как у малых, так и у великих.

Когда молодая девушка окинула взглядом это ожерелье, она испустила крик радости и воскликнула:

— Вот чего я тщетно желала всю жизнь! — Потом она спросила: — Сколько стоит оно?

Я ответил:

— Покойный отец мой заплатил за него сто тысяч динаров. Если оно нравится тебе, о госпожа моя, я буду счастлив предложить его тебе даром!

Она посмотрела на меня, улыбнулась мне и сказала:

— К той цене, которую ты назначил, я прибавлю еще пять тысяч динаров как проценты на затраченный капитал, и тогда ожерелье будет моей собственностью.

Я ответил:

— О госпожа моя, ожерелье и его владелец и теперь составляют твою собственность и находятся в руках твоих. Больше мне нечего прибавлять!

Она опять улыбнулась и сказала:

— Цена уже назначена мною, но я прибавляю, что буду вечной твоей должницей из благодарности.

Проговорив эти слова, она быстро встала, вскочила на своего мула с удивительной легкостью, не прибегая к помощи своих спутниц; уезжая, она сказала мне:

— О господин мой, не хочешь ли сейчас же отправиться со мной в мой дом с этим ожерельем и получить за него деньги? Верь мне, что для меня этот день благодаря тебе сделался слаще молока!

И я, не желая противоречить ей, приказал моим слугам запереть лавку и последовал за молодой девушкой до самого ее дома.

В эту минуту своего рассказа Шахерезада увидела, что близится утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

И последовал за молодой девушкой до самого ее дома. Тут я передал ей ожерелье, после чего она отправилась в свои покои, попросив меня присесть на скамье у входных дверей и дожидаться там прихода менялы, который должен был выплатить мне сто тысяч динаров с процентами.

В то время как я сидел на скамье, вышла молодая служанка, которая сказала мне:

— О господин мой, потрудись войти в переднюю, так как сидеть у входных дверей не подобает людям твоего звания.

И я встал и прошел в переднюю, и опустился на скамейку, покрытую зеленым бархатом, и дожидался так некоторое время.

Потом ко мне вошла вторая служанка и сказала мне:

— О господин мой, госпожа моя просит тебя войти в приемную залу, где ты можешь отдохнуть до прибытия менялы.

И я повиновался и последовал за молодой девушкой в приемную залу; и не успел я войти, как в глубине залы поднялся тяжелый занавес, и четыре молодые невольницы внесли золотой трон, на котором сидела молодая девушка с лицом, прекрасным, как луна во время полнолуния, и с ожерельем на шее.

При виде ее непокрытого лица я почувствовал, что разум мой омрачился и сердце усиленно забилось. Но она сделала знак слугам своим удалиться, приблизилась ко мне и сказала:

— О свет моего глаза, разве всякое прекрасное существо должно поступать с такой жестокостью по отношению к той, которая любит его?

Я отвечал:

— Красота вся в тебе одной, а остатки ее, если только были они, распределены между другими смертными!

Она сказала мне:

— О ювелир Мухаммед ибн Али, знай, что я люблю тебя и что я воспользовалась этим средством только для того, чтобы заставить тебя прийти в мой дом.

И, проговорив эти слова, она наклонилась ко мне и прижала меня к себе, не спуская с меня своих томных глаз. Тогда я, крайне взволнованный, обхватил ее голову руками и осыпал ее поцелуями; и она отвечала поцелуями на мои поцелуи и прижимала меня к своим упругим грудям, так что у меня перехватило дыхание.

И тогда я понял, что не должен отступать, и я хотел выполнить то, что следовало. Но когда ребенок, совершенно проснувшись, смело потребовал своей матери, она сказала мне:

— Что ты хочешь сделать, о господин мой?

Я же ответил:

— Открыть, чтобы освободить и себя!

Она же сказала мне:

— Вряд ли ты сможешь так просто это сделать, поскольку дом мой еще не открыт и дверь в него надо пробить. И знай теперь, что я девственница и что еще ни один мужчина не касался меня. И если ты полагаешь, что имеешь дело с какой-нибудь неизвестной женщиной, с одной из многих в Багдаде, то поспеши разувериться в этом. Знай же, о Мухаммед ибн Али, что я сестра великого визиря Джафара; я дочь Яхьи ибн Халида аль-Бармаки.

^{В глубине залы поднялся тяжелый занавес, и четыре молодые невольницы внесли золотой трон, на котором сидела молодая девушка.}

Услышав эти слова, о господа мои, я вдруг почувствовал, что мой ребенок снова погрузился в глубокий сон, и я понял, как неприлично было с моей стороны слушать его призывы и хотеть успокоить его, прося помощи у юной девушки. И все же я сказал:

— О Аллах! О госпожа моя, не моя вина, если я хочу, чтобы мой малыш извлек выгоду из гостеприимства, оказанного его хозяину. Именно ты была достаточно добра со мной, чтобы приблизить меня к вратам твоего гостеприимства.

Она же ответила:

— Ты ни в чем не должен упрекать себя, напротив, если желаешь, ты достигнешь своих целей, но только законным путем. При помощи Аллаха все возможно! Я действительно полная госпожа над своими поступками, и никто не имеет права проверять их. Хочешь ли ты взять меня в качестве законной жены?

Я ответил:

— Конечно!

Тогда она послала за кади и свидетелями и сказала им:

— Вот Мухаммед ибн Али, сын покойного главы синдиката багдадских ювелиров Али. Он хочет жениться на мне и признает за мной в приданое это ожерелье, которое он отдал мне. Я принимаю это и изъявляю свое согласие.

И тотчас же был написан наш брачный договор, и после этого нас оставили одних. И невольники принесли нам напитки, кубки и лютни, и мы пили вдвоем, пока не прояснились души наши. Тогда она взяла лютню и запела:

Когда же она закончила свою песню, я взял у нее лютню и показал, что тоже умею извлекать из нее дивные звуки, и выразил ей в стихах мою любовь следующими строками поэта:

После этого мы увидели, что пора позаботиться о постели. Тогда я взял ее на руки и положил на роскошное ложе, которое приготовили для нас ее невольницы.

Дойдя до этого места своего рассказа, Шахерезада увидела, что близится утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И положил на роскошное ложе, которое приготовили для нас ее невольницы. Затем, раздев ее совершенно, я смог удостовериться, что она была нетронутой жемчужиной, и я могу уверить вас, что никогда во всей моей жизни не было у меня более приятной ночи, когда я до самого утра держал ее в своих объятиях, как держат голубку, уложив ее в руке.

И не одну ночь провел я таким образом, а целый месяц без всякого перерыва. И я забыл обо всех моих делах, и о моей лавке, и о моих имениях, и о доме со всем, что было в нем, до того самого дня, который был первым днем второго месяца, когда она пришла ко мне и сказала:

— Я должна уйти из дому на несколько часов, ровно на столько, сколько требуется, чтобы пойти в хаммам и вернуться оттуда. Но умоляю тебя, не покидай постели и не вставай, пока я не вернусь домой. И я вернусь к тебе после хаммама свежей и пропитанной благоуханиями.

Потом, чтобы еще более быть уверенной в исполнении этого приказания, она заставила меня поклясться ей в том, что я не двинусь с места. После этого она взяла двух невольниц, которые захватили с собою полотенца и белье и платье своей госпожи, и ушла с ними в хаммам.

И вот, о господа мои, едва успела она выйти из дома, как, клянусь Аллахом, дверь отворилась и в комнату вошла старуха, которая после обычных приветствий сказала мне:

— О господин мой Мухаммед, супруга эмира правоверных Сетт Зобейда посылает меня к тебе, чтобы пригласить тебя во дворец, так как она желает видеть тебя и слышать твой голос. Ибо знай, что ей так расхвалили твои прекрасные манеры, благовоспитанность и твой чудесный голос, что она загорелась желанием увидеть тебя.

Я отвечал:

— Клянусь Аллахом, добрая тетушка, Сетт Зобейда оказывает мне великую честь этим приглашением, но я не могу выйти из дому раньше возвращения моей супруги, которая отправилась в хаммам.

А старуха ответила:

— Дитя мое, советую тебе не медлить ни минуты, если ты не хочешь нажить себе врага в лице Сетт Зобейды. Разве тебе неизвестно, сколь опасна месть Сетт Зобейды?! Вставай же и отправляйся поскорее в ее дворец!

Эти слова заставили меня выйти из дома, несмотря на клятву, которую я дал супруге моей, и я последовал за старухой, которая шла впереди меня; и она провела меня во дворец и без всякого затруднения ввела в покои Сетт Зобейды.

Когда Сетт Зобейда увидела меня, она улыбнулась мне и сказала:

— О свет ока! Это ты возлюбленный сестры великого визиря?

Я отвечал:

— Я раб твой и слуга!

Она сказала мне:

— Поистине, нисколько не преувеличивали те, которые описывали твои прекрасные манеры и твою изысканную речь. Я желала увидеть тебя и узнать, чтобы собственными глазами убедиться в выборе и вкусах сестры Джафара. Теперь я вполне удовлетворилась. Но ты доставишь мне безграничное удовольствие, если дашь мне услышать голос твой и споешь что-нибудь.

Я ответил:

— Люблю и почитаю!

И я взял лютню, которую принесла невольница, и, настроив ее, стал тихо наигрывать и спел две или три строфы о разделенной любви. Когда я закончил, Сетт Зобейда сказала мне:

— Да завершит Аллах дело Свое, дозволяя тебе еще более совершенствоваться, о прелестный юноша! Благодарю тебя за то, что ты пришел ко мне! Теперь поспеши вернуться домой раньше возвращения супруги твоей, чтобы она не подумала, что я хотела лишить ее твоей любви!

Тогда я поцеловал землю между рук ее и вышел из дворца так же, как и вошел в него.

Когда я пришел домой, я нашел жену в постели, так как она возвратилась раньше меня. Она уже спала и не проснулась при моем появлении. И я лег у ног ее и принялся тихо растирать ноги ее. Но вдруг она открыла глаза и холодно, ударом ноги в бок сбросила меня с постели и закричала:

— О изменник! О, позор! Ты не сдержал своей клятвы и отправился к Сетт Зобейде! Клянусь Аллахом, если бы меня не отталкивала мысль предать гласности мою интимную жизнь, я сию же минуту показала бы Сетт Зобейде, что значит развращать мужей чужих жен. Но погоди, ты расплатишься за нее и за себя!

И она захлопала в ладоши и закричала:

— Эй, Сауаб!

И тотчас же прибежал начальник евнухов ее дома — негр, который с самого начала косо смотрел на меня.

И она сказала ему:

— Отруби сейчас же голову этому изменнику и лгуну!

Негр обнажил меч свой, оторвал угол подола своего платья и завязал мне глаза этим лоскутом. Потом он сказал мне:

— Исповедуй веру свою! — и приготовился отрубить мне голову.

Но в эту минуту в комнату вошли все невольницы, по отношению к которым я всегда был великодушен, большие и маленькие, молодые и старые…

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тут в комнату вошли все невольницы, по отношению к которым я всегда был великодушен, большие и маленькие, молодые и старые, и сказали ей:

— О госпожа наша, умоляем тебя, прости его, потому что он не понимает всей важности своего проступка. Он не знал, что ничто не могло быть тебе столь неприятно, как его посещение Сетт Зобейды, врага твоего. Он совершенно не знал о вражде между вами. Прости его, о госпожа наша!

Она отвечала:

— Хорошо, я согласна даровать ему жизнь, но вместе с тем я хочу оставить ему неизгладимую память о вине его!

И она сделала знак Сауабу переменить меч на палку. И негр взял палку необыкновенной гибкости и стал наносить мне ею удары по самым чувствительным частям моего тела. После этого он взял кнут и дал мне еще пятьсот ударов по наиболее чувствительным частям тела. Теперь вы знаете, о господа мои, отчего произошли те рубцы и шрамы, которые вы видели на теле моем.

Когда истязание закончилось, она велела унести меня и выбросить на улицу как какой-нибудь мусор.

Тогда я собрал свои силы и кое-как дотащился домой, весь избитый и окровавленный; но лишь только я вошел в свою комнату, давно уже покинутую мною, как лишился чувств.

И когда я через некоторое время пришел в сознание, я велел позвать к себе искусного знахаря с легкой рукой, и он при помощи мазей и бальзамов залечил раны на теле моем и вернул мне здоровье.

Однако я пролежал в неподвижности в течение двух месяцев; когда же я наконец поднялся, я прежде всего отправился в хаммам, а оттуда в мою лавку. Там я поспешил собрать свои драгоценности и продал на аукционе все, что было возможно превратить в наличные деньги; и на вырученные деньги я купил четыреста юных мамелюков, которых роскошно одел, и это судно, на котором вы видели меня среди них этой ночью. И я выбрал одного из них, который похож на Джафара, товарищем моим, обязанным находиться по правую руку от меня, а другого, который похож на Масрура, сделал моим оруженосцем, подражая эмиру правоверных. И чтобы отвлечься от тоски моей, я сам переоделся халифом и усвоил себе привычку кататься на моем ярко освещенном судне среди пения и игры. И таким образом я уже около года провожу свою жизнь, отдаваясь иллюзии, что я действительно халиф, эмир правоверных, и стараясь отогнать от себя тяжелые мысли, которые преследуют меня с того дня, когда жена так жестоко истязала меня, чтобы удовлетворить той непримиримой вражде, которая существовала между нею и Сетт Зобейдой. Таким образом я один, не ведавший ничего об этой женской распре, испытал на себе последствия ее.

Вот такова моя печальная история, о господа мои. Теперь мне остается только поблагодарить вас за то, что вы соблаговолили дружески присоединиться к нам в развлечениях этой ночи.

Когда халиф Гарун аль-Рашид выслушал эту историю, он воскликнул:

— Хвала Аллаху, дозволившему каждому действию иметь свою причину!

Потом он поднялся и попросил удивительного юношу разрешить ему и его товарищам удалиться из дворца, и, когда получил разрешение, отправился в свой дворец, размышляя всю дорогу о том, как исправить совершенную обеими женщинами несправедливость, жертвой которой сделался молодой человек. И Джафар, со своей стороны, был чрезвычайно расстроен тем, что сестра его была виновницей такого приключения, которое теперь будет разглашено во всем дворце.

На другой день халиф в торжественном одеянии и со знаками своей власти явился среди своих эмиров и придворных и сказал Джафару:

— Вели привести сюда того юношу, который оказал нам гостеприимство этой ночью!

И Джафар тотчас же удалился и вскоре возвратился в сопровождении юноши, который поцеловал землю между рук халифа и после обычных «уассалам» произнес свое приветствие в стихах. Очарованный аль-Рашид подозвал его к себе, усадил рядом с собою и сказал ему:

— О Мухаммед ибн Али, я вызвал тебя сюда, чтобы услышать из твоих уст ту историю, которую ты рассказал вчера трем купцам. Она поистине чудесна и полна полезных выводов.

Молодой человек отвечал с волнением:

— Я не могу говорить, о эмир правоверных, пока ты не соблаговолишь дать мне свой платок для обеспечения моей безопасности.

И халиф не замедлил бросить ему свой платок в знак безопасности, и тогда юноша повторил свой рассказ, не упуская ни одной подробности. Когда же он закончил, Гарун аль-Рашид сказал ему:

— А теперь скажи, желаешь ли ты, чтобы жена твоя вернулась к тебе, несмотря на ее проступок по отношению к тебе?

И он отвечал:

— Все, что исходит из рук халифа, будет для меня милостью, ибо пальцы господина нашего суть ключи от сокровищницы благодеяний, а действия его — драгоценнейшие ожерелья, служащие украшением шеи!

Тогда халиф сказал Джафару:

— Приведи сюда сестру твою, о Джафар, дочь эмира Яхьи!

И Джафар поспешил привести сестру свою, и халиф спросил ее:

— Скажи мне, о дочь нашего верного Яхьи, узнаешь ли ты этого молодого человека?

Она отвечала:

— О эмир правоверных, с каких это пор женщины научились смотреть на мужчин?

Он улыбнулся и сказал:

— Хорошо, в таком случае я сам назову тебе его имя. Зовут его Мухаммед ибн Али, и он сын главы синдиката багдадских ювелиров Али. Пусть прошлое остается прошлым, а в настоящем я желаю отдать тебя ему в жены!

Она отвечала:

— Дары нашего господина на головах наших и в глазах наших!

Халиф повелел тотчас же позвать кади и свидетелей и написать брачный договор, который на этот раз соединил молодых людей самым прочным образом, укрепляя за ними совершенное счастье. И он решил оставить при себе Мухаммеда ибн Али и сделал его своим приближенным до конца дней своих.

Вот как умел Гарун аль-Рашид употреблять свои досуги, соединяя тех, кто были разъединены, и делая счастливыми тех, кого обманула судьба.

— Но не думай, о царь благословенный, — продолжала Шахерезада, — что эта история, которую я рассказала тебе только для того, чтобы внести некоторое разнообразие после коротеньких анекдотов из «Пышного сада ума и цветника любовных приключений», может сравниться хотя бы до некоторой степени с чудесной историей Розы в чаше и Радости Мира!

И Шахерезада сказала царю Шахрияру: