У незримой границы

XXXIV

Шоссе поднимается в гору. Монотонно гудит мотор. Яркие лучи фар вырывают из темноты то раскидистый дуб у дороги, то составленные шалашом дощатые щиты, которыми зимой ограждают дорогу от снежных заносов, то километровый столб. Скоро начнет светать.

Илгонис Каулинь едет один. Чтобы сон не сморил за рулем, он непрестанно жует жвачку.

Его напарник повез жену в роддом, но он клятвенно обещал догнать Илгониса в Таллине на самолете. А там как знать, прилетит или нет. Илгонис вспоминает, как в прошлом году отвозил в больницу свою Лидию. Петер родился только на третий день. Если и у этих выйдет такая же история, глядишь, и обратно придется пилить одному. Но отложить рейс было невозможно.

Впереди замигал ярко-красный огонек. Дорогу перекрыл полосатый шлагбаум. Илгонис переключает скорость, начинает притормаживать. Тяжелый грузовик, дергаясь и завывая, подкатывает к переезду и останавливается. Долго, видать, придется стоять. Шофер, выключив двигатель, вылезает из кабины. Кругом мертвая тишина. Илгонис достает сигарету и закуривает.

Затем он обходит грузовик и поочередно проверяет шины. Левое переднее колесо прицепа вроде бы слабовато, надо измерить давление…

Вдруг позади слышится быстро приближающееся шарканье шагов. Парень мгновенно оборачивается. Перед ним пожилой плешивый мужчина в темной шерстяной кофте. Вид довольно помятый. Он устало опирается на толстую клюку в правой руке.

- Сынок, - жалобно стонет он, - будь человеком, подкинь до города!

Окинув незнакомца взглядом, Илгонис спрашивает:

- До какого?

Ответ потонул в грохоте товарного состава.

- Залезай в кабину!..

«Где-то я его видел, - подумал Илгонис. - И к тому же совсем недавно. А впрочем, может, это был другой. Мало ли на свете людей, похожих друг на друга».

- Куда же вы, дядя, путь держите посреди ночи? - поинтересовался Илгонис.

- Ох и не говори, сынок, и не спрашивай. Путешествие такое, что хуже не придумать! Вчера поехали по грибы, и я, представь себе, заблудился. Всю ночь плутал по лесу, покуда не вышел на шоссе.

- А грибы где?

- Да не таскать же их за собой, сам еле ноги переставляю. Бросил в лесу вместе с корзиной. Какой-нибудь счастливчик найдет, обрадуется. Грибочки что надо. Маслята, подосиновики, восемь боровиков, а о лисичках и говорить нечего - их в лесу полно. Никогда такое грибное место не попадалось. Они, окаянные, и заманили меня в такую даль, что дороги назад не найти. Я и аукал и кричал! Никто не отозвался. Видать, далеко меня занесло…

«Наверно, вконец умаялся человек», - думает Илгонис.

- Может, хочешь горяченького хлебнуть? - предлагает он. - Пошарь там… В сумке большой термос с кофе, там и хлеб, масло, колбаса. Закуси, папаша, чем бог послал, не стесняйся!

Старик крякнул, нагнулся и придвинул к себе сумку. Налил кофе в колпачок термоса и спросил:

- А ты, сынок, тоже выпьешь?

- Плесни и мне. Надо взбодриться.

- Для бодрости хорошо бы чего-нибудь покрепче. Только за рулем, известное дело, не полагается, - как-то неприятно усмехнулся незнакомец.

«Где я мог его видеть? - Илгониса продолжал мучить вопрос. - Где?»

Туманный белесый рассвет постепенно набирал силу. Темные леса по обеим сторонам шоссе сменились лугами и полями. Илгонис выключил фары. Обогнал одинокого мотоциклиста и прибавил скорость.

- До какого города тебя добросить? - снова спросил Илгонис.

- В Ригу. Куда же еще?

- В Ригу? - удивился Илгонис. - Мы же, батя, едем в противоположную сторону - на Таллин.

- Вот тебе на! - в свою очередь ахнул старик. - Опять я напутал. Ну что ж, докинь меня до первого города, а там пересяду на автобус.

- Может, выйдешь и попросишься на какую-нибудь встречную машину?

- Нет, нет, - запротестовал старик. - Сейчас еще холодновато. Ожидаючи, продрогнешь до костей. Да и машин еще мало. Автобусом оно верней. Вези, дружок, я в долгу не останусь.

- Ничего мне от тебя не надо, езжай хоть до самого Таллина. Вдвоем веселей ехать.

Машину обгоняет на большой скорости мотоцикл, ранее остававшийся позади, и скрывается за поворотом. Навстречу идут две легковые. За ними желтая с синей полосой «Волга» автоинспекции.

«Странное дело, чего это они в такую рань? Может, авария где-то?»

В общем, Илгониса ГАИ нисколько не волнует, скорость он не превышает, документы у него в полном порядке. Однако желтая «Волга» съезжает на обочину и останавливается. Из нее выскакивают трое, двое в форме, один в штатском. Резко тормозит и мотоциклист.

По мере приближения к «Волге» Илгонис сбавляет ход, чтобы успеть затормозить, если потребуют остановиться.

И вдруг злобная команда пассажира:

- Вперед! Жми на газ! Не останавливайся!

Илгонис поворачивает голову и видит дуло пистолета. По спине пробегает холодок. Рядом с ним уже нет усталого старика. Спина распрямлена, лицо искривлено злобой, страхом и ненавистью. Илгонис понимает, что такому терять нечего - пристрелит, выбросит из машины и сам сядет за руль. Единственный шанс - выиграть время.

Один из милиционеров, шагнув вперед, поднимает руку с жезлом.

- Жми! На всю железку! - вновь слышит приказ Илгонис. - И не оглядывайся, а то… - угрюмо цедит сквозь зубы старик, исподлобья глядя на Илгониса.

У шофера. нет выхода, он жмет на акселератор. Милиционер с жезлом еле успевает отскочить.

Илгонис пытается подавить страх и оценить обстановку.

В зеркале он видит мотоциклиста, тот гонится за ним по пятам, вскоре показывается и желтая «Волга». «Пока едем, он не выстрелит. Но что делать?» - думает Илгонис.

- Жми! - тычет пассажир Илгониса пистолетом. Илгонис выжимает педаль акселератора до конца, на спидометре - сто десять, сто двадцать…

«На повороте не удержу, - мелькает в голове у Илгониса, - снесет прицеп с дороги, а тогда крышка обоим…»

Дорога переходит на подъем. По ходу машины это незаметно, просто липы у обочин стоят вроде с наклоном вперед.

Илгониса внезапно бросает в жар от мысли: «А не этого ли типа вчера показывали по телевизору? Опасный преступник…»

Вот и вершина подъема. Шоссе круто поворачивает, срывается вниз и убегает за горизонт белой лентой, поблескивающей в первых лучах восходящего солнца.

Грузовик разгоняется под уклон. Тяжело груженный прицеп напирает сзади. За окном пронзительный посвист ветра, а под вздрагивающим полом кабины все нарастает и нарастает звенящий рев - завибрировал карданный вал.

Пятнадцатитонный автопоезд несется к узкому мосту за поворотом.

- Ты что, спятил? - ужасается преступник. - Тормози! Тормози! Разобьемся!

Пистолет нервно дергается у него в руке.

«У меня ведь есть «ночной тариф», - спохватывается Илгонис. Левой рукой он молниеносно выхватывает из-под сиденья увесистую, сплетенную из проводов дубинку и изо всех сил обрушивает ее на голову пассажира.

Звук выстрела достигает слуха Илгониса словно бы издалека. Он чувствует, что пассажир отвалился к дверце кабины. Только правая рука Илгониса почему-то тяжелеет и отказывается повиноваться.

«Удержать машину, только бы удержать», - сверлит мозг единственная мысль. Нога машинально перескакивает на педаль тормоза. Но тормозить нельзя, неизбежен занос, и машина может опрокинуться вверх колесами. Илгонис делает перегазовку и включает четвертую передачу. Но скорость все та же, только ход стал тяжелее, словно в передок ударил встречный ветер.

Еще одна перегазовка, и включена третья передача. Машина теряет скорость, но она все еще слишком велика, чтобы вписать автопоезд в столь малое пространство между перилами моста и не рухнуть в реку. Но вот справа уже видна асфальтированная стоянка, а дальше за нею песчаная лесная дорога. Напрягая последние силы, Илгонис одной рукой круто поворачивает рулевое колесо и тормозит.

Машина вздымает тучу песка и., врезавшись в сосну, замирает…

Теряя сознание, Илгонис успевает еще увидеть встревоженные лица и милицейские фуражки…

Валдис тоскливо слонялся среди берез, покуда не вышел на дорожку, которая вилась между приземистыми больничными корпусами.

По дорожке и тропкам прогуливались больные в синих и коричневых халатах с островерхими капюшонами. По мере приближения к воротам Валдис встречал все больше и больше людей в разноцветных осенних пальто, плащах и шляпах, идущих проведать своих родственников и друзей.

Возможно, кто-нибудь придет и его навестить. Для больного нет большей радости, чем гость. Когда Валдис был в тяжелом состоянии, Инта отвезла детей к своей матери, а сама день и ночь дежурила у его постели. По субботам и воскресеньям Инту подменяли его сослуживцы, особенно часто дежурила Фелита Судрабите. Кубулис, Стабинь и даже Апинис ежедневно звонили по телефону и, как только выдавались свободные часы, приезжали в Ригу с гостинцами для коллеги. Теперь Валдис чувствовал, что окреп, скоро можно будет выписываться. Но друзья и знакомые все еще часто наведывались к нему в больницу. Вот и сейчас в ворота вошла и приветливо ему заулыбалась помощник прокурора Фелита Судрабите.

- Здравствуй, хворенький наш! - крепко пожала она руку Валдису.

- Здравствуй, сестричка моя милосердная! - в тон ей отозвался Валдис. - Но все же почему это ты тут бродишь в рабочее время? Хочешь, чтобы я начальству накапал?

Фелита ухватила под локоть Розниека и увлекла его в глубь больничного парка.

- К твоему сведению, Фелита в рабочее время выполняет исключительно служебные поручения. Прокурор Кубулис приказал тебя навестить и передать вот это - служебный пакет, - вручила она Валдису увесистый кулек с фруктами.

- Так я и думал, - озорно поглядел Валдис на Фелиту. - Не будь распоряжения начальника, ты, конечно, сама бы не додумалась навестить несчастного пациента, который собирается тут открыть фруктовый ларек и торговать яблоками, грушами и апельсинами по сниженным ценам.

- Знаешь, Валдис, ты нахал. Когда у тебя появляется свободное время, ты' начинаешь смахивать на своего дружка Стабиня. Вот какая симфония! - воспользовалась Фелита излюбленным присловьем Улдиса. - Но сегодня я как раз приехала по служебному делу.

- Если так, то пошли в мой кабинет - вон за тем дубом.

Позади дерева оказался тихий уютный уголок, образованный живой изгородью и двумя цветочными клумбами. Была там и скамейка, перед которой кто-то соорудил из старых ящиков некое подобие стола.

- Здесь от шестнадцати до восемнадцати ноль-ноль я принимаю посетителей.

- В порядке живой очереди или по предварительной записи?

- Симпатичные идут вне очереди, через служебный вход.

- Вижу, ты тут от безделья стал легкомысленным!

- Спасибо за комплимент. К твоему сведению, «легкомысленный» вовсе не бранное слово. Оно состоит из двух - «легко» и «мыслить». Следовательно, имеется в виду человек, умеющий мыслить легко в противоположность тугодуму. Но есть и нюанс: человек, который способен легко мыслить, в самом деле легкомыслен, ибо за эту свою способность зачастую навлекает на себя гнев начальства…

- Ну и философ! Раньше ты что-то таким не был.

- Нет худа без добра. Я стал им, когда меня шарахнули графином по голове.

Фелита хотела что-то сказать, но передумала. Рассеянно прогулялась до куста сирени и, воротясь, сказала, словно ненароком:

- Знаешь, мне поручили поддержать обвинение по делу Круминя. - Фелита сделала паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление эта новость произведет на Розниека.

- Жаль будет с тобой расставаться, - вздохнул он.

- Расставаться?

- Конечно. После суда тебя переведут в прокуратуру республики. Карьера начинается с выступления в Верховном суде.

- А ты не хотел бы перебраться в Ригу? - спросила она глуховатым голосом.

- Ни за что! Я слишком люблю независимость.

- Не знала я, что ты такой непрактичный человек, - то ли в шутку, то ли всерьез сказала Фелита. - Скажи, Валдис, как все-таки тебе удалось напасть на след Круминя? Понимаешь, мне необходимо это знать, иначе я не сумею успешно участвовать в судебном процессе.

- А я-то, шляпа, вообразил, что ты захотела по достоинству оценить мои гениальные способности.

- И это тоже.

- Не хитри! Материалы дела изучала?

- В целом - да.

- Так вот знай, в этом деле никаких особых заслуг Улдиса или моих нет. Мы были как слепые котята, покуда не обнаружили, что старик почтальон уничтожил письма Катрины Упениеце и Леясстраута и подделал подпись в журнале доставки заказных отправлений. С этого и началось.

- Только не надо говорить, что у вас, признанных детективов, до этого не было никаких подозрений.

- Подозрения, как тебе известно, не доказательства.

- И тем не менее?

Розниек усмехнулся.

- На тогдашних моих доводах ты обвинение не построишь. Но если тебе очень уж хочется, я скажу: ты прекрасно знаешь, что даже самый хитроумный преступник где-нибудь, в чем-нибудь обязательно допускает промашку. Вот и почтальон тоже - перестарался и привлек к себе внимание. Он сделал один лишний ход конем. В буквальном смысле слова.

- Ты имеешь в виду индейца с конем у колодца? Я видела. Вещица антикварная и удивительно хороша.

- Старый оборотень пристально следил за всеми нашими действиями и понял, что обвинение легко направить против, Ошиня, тем более что многие улики были не в пользу фельдшера. А если учесть вдобавок, что Ошинь пьяница, подозрительный тип, то оставалось лишь дернуть за веревочку, чтобы капкан захлопнулся. Почтальон напоил фельдшера и сдал его нам, как говорится, тепленьким с рук на руки вместе с чернильницей, сообщив, что она принадлежала Каролине Упениеце.

- Ошинь уверял, что приобрел ее в Кёльне.

- Этого он не мог доказать. Если бы мы арестовали Ошиня, почтальону нечего было бы опасаться. Но я с самого начала весьма сомневался в виновности Ошиня. Слишком уж усердствовал почтальон. Почему-то мне запомнился его лицемерный голос: «Бедняжка, какая была добрая старушка! Такой славный человек она была. Да будет ей земля пухом!»

Я эти слова вспомнил, когда спустя несколько дней разговаривал действительно с добрым человеком, с мамашей Салинь. Она про Каролину Упениеце говорила совсем другое.

- О зловредной натуре умершей рассказывал и Леясстраут.

- Но это было значительно позже. Интересно то, что тогда на месте происшествия мы были намного ближе к цели, чем на протяжении всего последующего расследования.

- То есть как это? - удивилась Фелита.

- У почтальона на шее под шарфом были совсем свежие царапины. Достаточно было взять его кровь на анализ и сравнить с той, что была обнаружена под ногтями умершей…

- Не зря говорят, что искать тем трудней, чем видней, - заметила Фелита.

- Вскоре весьма серьезные подозрения пали на Леясстраута, и потому все эти на первый взгляд мелочи остались в стороне. Но мысль о почтальоне не давала мне покоя. Когда из разговора с Леясстраутом выяснилось, что пропали письма, я вдруг вспомнил лицо почтальона тогда в Межсаргах, в тот момент, когда я спросил, не доставлял ли он Упениеце каких-либо писем. Вопрос я задал чисто случайно, перебирая наугад все, что могло иметь отношение к обеим женщинам. Лишь впоследствии я понял, что попал своим вопросом в самую точку. Взгляд почтальона вильнул мимо меня в сторону, а в зрачках промелькнул страх.

- Круминь был сильным противником.

- Бесспорно. Развозя почту, он старательно выведывал у жителей обо всем происходящем.

- Ну, это свойственно многим сельским почтальонам.

- В том-то и загвоздка. Потому мы сначала и не обратили на него особого внимания. Поняв, что мы не намерены прекращать дело, он, встретив меня на автобусной остановке, кинул первую приманку - сказал, что видел в Межсаргах Ошиня. Тогда же он внес поправку в свое предыдущее высказывание, признал, что между матерью и дочкой были скверные отношения. А раньше об этом не говорил якобы потому, что о покойниках не принято говорить дурно.

- То есть намекал на то, что, мол, Катрина Упениеце сама могла убить мать и побежать топиться?

- Откровенно говоря, после первого допроса Леясстраута нам тоже пришло на ум такое предположение. А встречей с почтальоном на остановке автобуса я потом воспользовался. Он ведь ехал в поликлинику сдавать анализ крови. Мы сравнили его с данными экспертизы, и, знаешь, совпало. Кровь почтальона была идентична крови, обнаруженной под ногтями у Каролины. Очевидно, старуха сопротивлялась и поцарапала его. Тогда мы уже знали, что это он уничтожил письма Катрины и Леясстраута и подделал подпись Катрины.

- Отчего же ты его сразу не арестовал?

- Ты арестовала бы?

- Да.

- И какое же ты предъявила бы Круминю обвинение? Какие причины побудили его совершить столь тяжкое преступление?

- Я приперла бы его к стене доказательствами и добилась бы признания. Заодно ему пришлось бы выложить и мотивы убийства.

- Вот и Стабинь говорил то же самое. Ох и скоры же вы на аресты! А если бы почтальон наплел, что Каролина в приступе безумия набросилась на него? Мы ведь тогда даже не имели еще и понятия о том, что происходило в комнате. Мотивы преступления должны были вскрыть мы…

- Я бы до них доискивалась после ареста.

- А Круминь, догадавшись, что у тебя нет козырей против него, сыграл бы в молчанку. И суд вернул бы тебе дело на доследование. Так вот!

- Сдаюсь, - подняла руки вверх Фелита. - А каким же все-таки образом тебе удалось выяснить все остальное? Ведь, насколько мне известно, не имелось ни одной ниточки, которая связывала бы нынешнее происшествие с далеким прошлым?

- Видишь ли, Хлыщ, о котором так презрительно высказалась тетушка Салинь, с самого начала привлек мое внимание. В особенности потому, что он интересовался имущественным состоянием Упениеце. Но это было уж слишком далекое прошлое. Мы уловили связь лишь тогда, когда Леясстраут вспомнил его настоящую фамилию и адрес - Кришьянис Круминь, Рига, улица Марияс, 39. Почтальона звали Кришьянис Краминь - фамилии разные, но отличаются всего лишь одной буквой. Тетушка Салинь показала нам Хлыща на старом снимке, найденном в альбоме Упениеце. Впоследствии мне удалось несколько раз сфотографировать почтальона, раздобыл я его фотографии и в отделе кадров почтового управления. Наука дала четкий ответ: объект снимков один и тот же, хотя годы и изменили его до неузнаваемости.

- Да, ничего не скажешь, голова у тебя работает, хотя и медленно, но фундаментально! - воскликнула Фелита.

- Увы, не всегда в правильном направлении. Лишь после того, как Улдис собрал сведения о наследстве Катрины и связях Круминя с заграничной родней Каролины, я начал понимать, чего это он, человек с образованием, польстился на столь незавидный пост почтальона в Юмужциемсе и не сводил глаз с этих женщин, всеми способами пытаясь помешать им встретиться с Леясстраутом. Хлыщ всегда вился там, где пахло деньгами. Вот что означали слова Катрины «тут творится такое, что в письме описать невозможно».

- Леясстраут оказался непредвиденным препятствием. Он мог сорвать планы Круминя.

- Потому-то Круминь в ту ночь и караулил под окном, подслушивал. А когда Леясстраут ушел, почтальон напал на женщин.

- А почему не на Леясстраута?

- В ту ночь Леясстраут еще ничего не узнал. Старуха помешала, но несогласованные действия дочки и матери грозили сорвать планы Круминя. Надо было поскорей заканчивать игру.

- Могу тебя порадовать. - Фелита положила свою ладошку на руку Валдису. - Круминь наконец признался, что на самом деле, схватив за руки, встряхнул Каролину, затем нажал на сонную артерию. Выпрыгнув в окно, он пустился догонять убегающую Катрину, настиг ее на мостике и ударил деревянным колом.

- Лейтенант Каркл подобрал этот кол в осушительной траншее неподалеку от речушки. Кол был вырван из забора. Такая изгородь поблизости имеется только в Межсаргах. Забор этот сооружен еще старым лесником. На конце кола мы обнаружили следы крови Катрины и несколько волосков…

- Так почему же ты, все это узнав, не арестовал его сразу, а вызвал на допрос? Ты ведь, упрямец, страшно рисковал! Признайся, что это было твоей ошибкой!

- Ни в коем случае! Я хотел его ошеломить и вынудить признаться под давлением неопровержимых доказательств. Такого изворотливого человека арестовать прежде времени, а затем допрашивать - гиблое дело. Он, собравшись с мыслями, затеет изнурительную позиционную борьбу. Расследование затянулось бы еще дольше, а у меня давно истекли сроки. А ездить в Ригу, ходить по начальству, собирая резолюции на продление, - перспектива не из приятных, и я рисковал получить выговор.

- Ты рисковал жизнью, - сказала Фелита.

- Никак не предполагал, что такой дряхлый старикашка, даже припертый к стенке, решится на подобный шаг.

- И еще один вопрос профана: для чего Круминю потребовалось сжигать уже необитаемый хутор Межсарги?

- Ты, лентяйка, не удосужилась прочитать дело!

- Мне хотелось сперва побеседовать с тобой, - улыбнулась лукаво Фелита.

- Ну хорошо, - немного смутился Валдис. - Круминь разыскивал те письма, которые когда-то присылал из заграницы своему дружку Зустеру.

- Неужели на адрес Межсаргов?

- Нет, но Зустер ему сказал, что передал их Каролине Упениеце. А письма - важное доказательство. Они раскрывают мотивы преступления. Не найдя писем, он сжег дом. Письма приобщены к делу.

Внезапно налетел порыв ветра. За беседой ни Валдис, ни Фелита не заметили, как погода начала портиться.

- Пошли, Валдис, становится прохладно, - предложила Фелита.

- Осень не весна, - усмехнулся Валдис. - Осени не по душе парочки на скамейках. - Он встал и подал руку Фелите. - Пойдем, я и так уже опоздал, как принято здесь говорить, на прием пищи.

- А мне надо еще навестить Илгониса.