Убежище

1

Ноябрь 1986 года

Телефонный звонок разбудил его в 7 часов 40 минут.

Слишком рано. На два часа раньше его обычного графика.

Дамьен издал ворчание, потянулся, ожидая, пока стихнет звонок. Но едва он затих, как раздался снова, с еще большей настойчивостью.

– Что за черт, – вздохнул инспектор, нехотя поднимаясь, – не дают выспаться в мой законный выходной…

Он прошел в гостиную, обнял взглядом фотографию своей дочери в рамке (единственную, присутствующую в квартире – Мелани гордо стояла у ворот своего коллежа, обутая в новые красные кроссовки с розовыми шнурками) и снял трубку.

– Алло, шеф?

«Черт, – подумал Дамьен, узнав голос своего коллеги, – теперь выспаться точно не удастся…»

– Да, Антуан.

– Шеф, у нас проблема.

– Полагаю, эта проблема достаточно серьезна, чтобы выдергивать меня из кровати в выходной день…

– Думаю, да, – подтвердил Антуан важным тоном.

– Что случилось?

– На пляже была обнаружена молодая женщина.

– Ну и что, наверное, какая-нибудь заблудившаяся девица после бурной ночи… Что еще?

– Она говорит странные вещи.

– Отведите ее в участок и дайте время протрезветь.

– Все не так просто, шеф. Она утверждает, что приплыла с острова. И никаких следов алкоголя в ее организме не обнаружено.

– Как это? – встревожился он, внезапно осознав важность слов Антуана.

– Было бы неплохо, если бы вы приехали, это непросто объяснить по телефону.

– Черт возьми, о чем ты?

– Она… она вся в крови и постоянно повторяет, что были убиты дети.

– В крови?

– Да, вся в крови.

– Где она сейчас?

– В больнице. Она в шоковом состоянии, врач дал ей успокоительного, чтобы она поспала, – пояснил коллега.

– Кто ее нашел? – продолжил полицейский, окончательно проснувшись.

– Мужчина, вышедший на пробежку. Он сейчас в участке, дает показания. Это он вызвал неотложку. Шеф, простите, но я не очень понимаю, что мне со всем этим делать…

– Ок, ты где?

– Еще в больнице.

– Ладно, оставайся там – на случай, если она проснется. И пришли мне по факсу отчет о ее поступлении в неотложку, по возможности скорее. Я еду в участок, побеседую с этим бегуном.

– Шеф?

– Да?

– Простите за испорченный выходной.

Дамьен повесил трубку и на секунду замер возле телефона. Женщина вся в крови? Остров? Убитые дети? Ему с трудом верилось в серьезность этих заявлений. Вилле-сюр-Мер был маленьким городком с населением около двух тысяч жителей, абсолютно лишенным криминальных амбиций. За те три года, что он здесь проработал, единственными значимыми происшествиями были слишком шумные ночные купания и кража почтового ящика. Впрочем, низкие показатели преступности должны были в скором времени привести к закрытию комиссариата для того, чтобы, выражаясь политическим языком, сосредоточить имеющиеся силы на более востребованных участках.

Инспектор быстро принял душ, натянул джинсы и свитер (в конце концов, у него сегодня выходной) и сделал телефонный звонок, чтобы узнать новости о своей дочери. Никакая трагедия не могла изменить этот незыблемый ритуал. В начале каждого месяца он звонил за сотни километров, и на том конце провода ему всегда отвечали незамедлительно, словно этот звонок был одинаково важен для обоих.

– Алло!

– Патрис?

– Привет, Дамьен.

– Есть новости?

– Нет, по-прежнему ничего.

– Ну ладно, может, скоро будут.

Это было все.

Один и тот же диалог, повторяющийся вот уже три года, давно стал чем-то самодостаточным. Фразы, сведенные к необходимому минимуму, вмещали в себя важный смысл, конечную концентрацию надежды и разочарования, выраженную ограниченным количеством слов.

Пятнадцать минут спустя Дамьен парковался у полицейского участка. Он поздоровался с дежурным, который передал ему показания бегуна, и направился в свой кабинет, где его ждал свидетель.

– Спасибо за терпение.

– Пожалуйста. Мой начальник решил, что это шутка, когда я сообщил ему, что нахожусь в полицейском участке. Он не терпит опозданий.

– Мы свяжемся с ним и все объясним, – успокоил его Дамьен, пробегая глазами показания, которые мужчина дал час назад. – Расскажите подробно, как вы обнаружили эту женщину на пляже.

– Как я уже говорил вашему коллеге, я бегаю по утрам каждый понедельник. В основном для того, чтобы вывести излишки, накопленные за выходные. Я был как раз на пляже, заканчивал пробежку, когда увидел ее.

– Почему она привлекла ваше внимание?

– О, знаете, в это время дня в ноябре мало кто прогуливается по пляжу… И потом, мне бросилась в глаза ее походка. Хаотичная, как у очень пьяного человека, который не может идти прямо. Я направился к ней, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, и тогда я увидел, что ее одежда пропитана какой-то темной жидкостью. Я не сразу понял, что это кровь.

– Что вы подумали в этот момент?

– Что она ранена. Я испугался за нее. Вы знаете, мне показалось, будто я попал в фильм ужасов… Черт, забыл название… Помните, где в самом конце молодая женщина идет по дороге в платье, испачканном кровью?

– Нет, не помню, – ответил Дамьен, который был не особым любителем кино.

– Сейчас, погодите… Припоминаю… «Кэрри»!

– Не видел такого. Итак, что вы сделали потом?

– Я спросил ее, не ранена ли она. Но она не смогла даже толком ответить. Твердила какие-то бессмысленные фразы… Про остров, детей, царя леса…

– Царя леса?

– Да, – подтвердил мужчина, – кажется, так она сказала. Я попросил ее не двигаться и побежал в ближайший открывшийся бар. Хозяин разрешил мне позвонить в неотложку. Когда я вернулся, женщина сидела на песке и говорила те же самые слова. Вот и все.

– Вы все правильно сделали.

– С ней… все в порядке?

– Она сейчас под действием успокоительного. Ей нужно отдохнуть, но в любом случае вы ей очень помогли, – заверил его инспектор.

– Боже, никогда бы не подумал, что можно увидеть такое в Вилле-сюр-Мер!

– Я тоже, – вздохнул инспектор.

Он провел остаток утра, просматривая последние заявления об исчезновении людей, которые службы полиции и жандармерии обычно делили между собой. Ни одно не соответствовало описанию, указанному в отчете о поступлении в больницу, который прислал ему по факсу Антуан. После этого он обзвонил психиатрические учреждения, чтобы проверить, не пропадала ли у них пациентка. Но здесь тоже не было никаких зацепок. Ему также не удалось добиться успеха при помощи ежегодного электронного справочника, доступного в Минителе[2]. Когда он ввел имя и фамилию, указанные в больничном документе, – Сандрина Водрье, – на экране появилось с десяток адресов и телефонных номеров, в большинстве своем расположенных в Париже. Он обзвонил всех этих женщин, которые подтвердили свою личность.

Затем он связался с налоговой службой Кана, на случай, если Сандрина Водрье не фигурировала в справочнике. По-прежнему не было никаких следов.

Инспектор также позвонил в отдел морской полиции, чтобы узнать о возможной аварии прошлой ночью, и снова получил отрицательный ответ. В ноябре было мало желающих отправиться в открытое море к островам, невзирая на холод и своенравные течения. Складывалось впечатление, что эта женщина была Венерой Милосской, вышедшей из пены морской.

Лишь к 14 часам наконец, раздался долгожданный звонок из больницы.

Сандрина только что проснулась.

2

– Алло!

– Патрис?

– Привет, Дамьен.

– Есть новости?

– Нет, по-прежнему ничего.

– Ну ладно, может, скоро будут.

Патрис Флерье, комиссар Сент-Аман-Монрона, некоторое время после звонка сидел молча. Каждый звонок его друга и бывшего коллеги оставлял горькое послевкусие несправедливости. Они проработали вместе двенадцать лет, и крепкая дружба завязалась между ними практически сразу. Однако встретив их на улице, вряд ли можно было подумать, что между этими двумя молодыми выпускниками школы полиции может быть что-то общее: Патрис был крепким, коренастым, широкоплечим. Его манера общения была нервной, торопливой и редко давала собеседнику возможность ответить, не услышав, как новые вопросы добавляются к предыдущим. Дамьен прозвал его Буцефалом, по аналогии со знаменитым конем Александра Македонского. Дамьен был, скорее, флегматиком. Его долговязый силуэт, казалось, двигался в замедленном темпе, и это ощущение еще больше усиливалось за счет контраста, когда оба полицейских шли рядом. Он говорил мало, и его фразы, лишенные ненужных слов, чаще всего попадали в цель. Сначала его коллега подумывал прозвать его снайпером. Но это могло бы бросить тень на престиж его собственного прозвища. Поэтому Дамьен в итоге стал Астронавтом, поскольку его движения напоминали Патрису походку человека, идущего по поверхности Луны в состоянии невесомости.

Таким образом, Буцефал и Астронавт укрепляли свою дружбу в столице Буашо и в близлежащих барах в свободное от работы время. Они посещали местные винные ярмарки Сансера, Менету-Салона, Шатомейана для того, чтобы проникнуться местной культурой (всякий раз, когда они ехали на вызов, потерпевший, прежде чем сделать какое-либо заявление, откупоривал бутылочку вина), а также питая тайные надежды познакомиться с местной жительницей, чары которой могли бы опьянить их без единой капли вина.

Вскоре после вступления в должность Дамьен познакомился с Линдой. Буцефал наблюдал за их зарождающейся любовью с гордостью и симпатией. Ведь отчасти благодаря ему они и познакомились. Его энергичные и повторяющиеся мольбы победили робость молодой женщины, которая сделала первый шаг по направлению к мужчине, сидящему в нескольких метрах от нее в кафе на площади Карре.

Два года спустя они поженились под сияющим летним солнцем. Впервые за все время, что Дамьен знал Патриса, которому была доверена роль свидетеля, постоянно сбивался, произнося свою речь. Его слова, казалось, с трудом обретали свободу, словно на них уже висел груз несчастья, о котором в ту минуту никто даже не догадывался. Дамьен отнес это на счет волнения и радости, которую испытал Патрис, увидев округлившийся живот Линды, поскольку ему вскоре предстояло стать крестным.

Мелани появилась на свет несколько месяцев спустя.

Мелани пропала несколько лет спустя.

Зимним вечером, пасмурным и туманным.

По дороге из коллежа, в который она недавно поступила.

Около 18 часов Линда забеспокоилась, увидев, что дочери до сих пор нет. Она обзвонила ее подруг, но никто не видел девочку после уроков. Дамьен в это время был в Париже на недельных курсах повышения квалификации. В 20 часов, не узнав ничего нового, она позвонила Патрису и рассказала о своей тревоге. Тот немедленно отправил патруль прочесывать город, в то время как остальные полицейские опрашивали людей, которые последними разговаривали с девочкой. Дамьен вернулся домой ночью и тут же присоединился к поискам.

Неделю спустя Мелани все еще не была найдена.

В окрестных полях были организованы поиски, в которых большинство населения участвовало добровольно.

Был обследован канал Сент-Аман-Монрона, а также реки Шер и Марманд.

Был проверен участок городских сточных вод, проходящий от каменного моста до бывшего кладбища. Подростки имели обыкновение собираться у его начала, особенно летом, когда температура воды в Марманде позволяла охладить бутылки пива, украденные из родительских гаражей.

Развалины крепости Монрон тоже не принесли ответов.

И тогда, по истечении двух месяцев бесплодных поисков, пробудились рефлексы из наследия прошлых веков, глубоко укоренившиеся в беррийских[3]землях.

Заговорили о колдовстве.

О черной магии.

Об оборотнях.

О мужчинах и женщинах, отдающих себя дьяволу и по ночам облачающихся в белые простыни.

О сатанинских обрядах и крови девственниц.

Об оскверненном кладбище, на месте которого построили центральную городскую площадь Карре, и о его призраках, жаждущих мести.

Ясновидящие, которых было так много в Берри, принялись за работу.

Одна из них направила полицейских к Мер-сюр-Эндр, месту, где находится чертово болото, описанное Жорж Санд. Но полиция не обнаружила там никакого тела. Только стоячую воду и головастиков, удивленных таким вниманием.

В конечном итоге, ни сверхъестественное, ни рациональное не помогли найти Мелани.

Она стала очередной загадкой этого таинственного региона.

Расследование выдохлось, блуждая в извилистых лабиринтах обманчивых показаний, ложных следов и возможных вариантов. Круг поиска расширился до соседних департаментов, впрочем, не выходя за пределы региона. Местная пресса старалась поддержать общественный интерес, регулярно публикуя статьи, где лицо Мелани было напечатано крупным планом. Но листовки о розыске девочке, расклеенные на витринах магазинов в центре города, поблекли, а новостей по-прежнему не было. Дело было закрыто через два года после того, как Мелани в последний раз пересекла порог своего коллежа. Воспоминание о ней исчезло, такое же мимолетное и одинокое, как блуждающий огонек на беррийском кладбище.

Буцефал видел, как его другу Астронавту с каждым днем все больше не хватает воздуха. Он понял, что ему нужно не только вернуться на землю, но и уехать подальше от этих мест, чтобы окончательно не задохнуться. Дамьен попросил перевода, что его жена восприняла как отречение от нее и от памяти их дочери. Он покинул регион, оставив за спиной листовки, еще различимые на стенах домов.

Он приехал один в Вилле-сюр-Мер.

И продолжил надеяться и звонить Патрису.

Но с течением времени его вера превратилась в простой рефлекс, лишенный иллюзий.

Он был убежден, что Мелани мертва, а ее тело спрятано в каком-нибудь недоступном месте. Эта болезненная констатация стала его убежищем от безумия. Он воздвиг вокруг воспоминания о дочери стены обреченности, за пределы которых он выходил лишь для того, чтобы позвонить бывшему коллеге в начале каждого месяца.

Затем он возвращался обратно, чтобы не сойти с ума.

3

Дамьен приехал в больницу, по-прежнему уверенный в том, что эта история не может быть правдой. Только не здесь.

Он вошел в вестибюль, где его тут же встретил Антуан со своим коронным:

– Шеф!

Когда Дамьен спросил его, почему он так к нему обращается, Антуан ответил, что это хорошо звучит, и упомянул о фильме, которого Дамьен не видел, и действие которого разворачивалось в маленьком американском городке, похожем на Вилле. На следующий день «шеф» отправился в видеотеку, чтобы взять напрокат «Челюсти» и проверить истинность этого утверждения. Дамьен был вынужден признать, что это действительно звучит хорошо. С тех пор он позволял своему коллеге использовать это слово, испытывая даже некоторую голливудскую гордость.

– Она в сознании? – спросил Дамьен, следуя за полицейским по направлению к лифтам.

– Да, шеф.

– Ты с ней разговаривал?

– Нет, только на пляже. Психиатр настаивает на встрече с ответственным за расследование.

– Психиатр?

– Да. Она хочет вас видеть, прежде чем вы начнете допрашивать пострадавшую.

– Зачем? – удивился инспектор.

– Она единственная общалась с пострадавшей после того, как врачи провели необходимый осмотр. Они оставались вместе довольно долго, прежде чем пациентке ввели успокоительное. У психиатра, видимо, есть какая-то информация, раз она так хочет с вами встретиться.

Двое мужчин поднялись на третий этаж больницы, где медсестра попросила их подождать, пока подойдет врач.

– Как она выглядит? – поинтересовался Дамьен, глядя в пол.

– Пострадавшая?

– Нет, психиатр. Старая и в очках?

– Скорее, наоборот. Молодая, довольно привлекательная, наверное, пришла сюда сразу после института. Похоже, она не местная, я никогда ее раньше не видел.

У Дамьена в памяти остался образ единственного психиатра, с которым он имел несчастье встретиться. Восковый цвет лица, коротко стриженые неподвижные седые волосы придавали ей вид статуи, которую в срочном порядке достали из запасников музея. Слова так называемого «специалиста» звучали как нечленораздельное бормотание, советы были лишены сочувствия, старые предписания, заученные много лет назад, отдавали скептицизмом и желанием поскорее закончить сеанс.

Пять минут спустя перед ними предстала молодая женщина в белом халате. Дамьен должен быть признать, что его коллега прекрасно ее описал. Светлые волосы, собранные в конский хвост, свежее девичье лицо. Она улыбнулась обоим полицейским и пригласила их следовать за ней.

– Мой кабинет находится там, – показала она на коридор, служивший продолжением приемной. – О, простите, – добавила она, обернувшись и протянув им правую руку, – меня зовут Вероника Бюрель, я работаю психиатром в этой больнице.

Представившись, оба полицейских плюхнулись в кресла и с виноватым видом смотрели, как стройный силуэт мадам («мадемуазель», – подумал Дамьен) Бюрель огибает письменный стол, чтобы, в свою очередь, занять свое место.

– Я хотела с вами поговорить, прежде чем вы отправитесь к мадам Водрье, – сообщила она. – Если, конечно, речь идет о ее настоящем имени.

Ее четкая и быстрая манера изъясняться свидетельствовала о привычке быстро решать проблемы, отсекая лишнее.

– Я смогла пообщаться с ней сегодня утром, после ее поступления, – продолжила она. – Сказать, что ее рассказ показался мне бессвязным, – это ничего не сказать.

– Охотно вам верю, – подтвердил Антуан, который выслушал невероятную историю пострадавшей, когда прибыл на пляж.

– Получается, она лжет, – предположил инспектор.

– Все… все не так просто, инспектор.

«Это никогда не бывает просто», – чуть было не добавил Дамьен, вспомнив, как завершил сеанс со своим психологом, хлопнув дверью ее кабинета и крикнув, что все эти глупости никогда не вернут Мелани.

– У этой молодой женщины имеется множество расстройств, которые связывает нечто общее – травматический опыт. Острый стресс, диссоциативная амнезия, частичная потеря памяти…

– Вы считаете, что эта женщина подверглась агрессии? – сделал вывод Антуан, не дав ей закончить.

– Это действительно мое первое впечатление. Вот результаты анализа крови, найденной на ее одежде, – сообщила психиатр, подвинув документы к мужчинам. – Я только что их получила. Кровь не ее. На ней нет никаких видимых повреждений, кроме порезов с внутренней стороны левого запястья.

– Следы… изнасилования? – запнувшись, произнес Дамьен.

– Обследование было проведено, но результатов у меня пока нет.

– Если нет следов агрессии и изнасилования на данный момент, как вы можете утверждать, что она страдает какими-то расстройствами?

– Посттравматическими стрессовыми расстройствами, если быть точнее, – поправила Вероника. – Эти нарушения легко выявить, инспектор. Мне было достаточно ее выслушать и понаблюдать за ней, чтобы составить их неполный список.

– У меня нет оснований вам не верить, – ответил Дамьен, – но я бы предпочел составить свое собственное мнение, допросив пострадавшую. Если на ней найдена кровь, которая ей не принадлежит, значит, где-то есть раненый человек, и моя первоочередная задача – его найти, поскольку эта молодая женщина находится вне опасности.

– Я вас прекрасно понимаю, но моя первоочередная задача – понять, почему эта молодая женщина помнит только о своей поездке на какой-то загадочный остров. И я серьезно полагаю, что именно здесь кроются ответы на вопросы, которые мы оба себе задаем, поскольку на данный момент у нас нет никакого другого указания на конкретные факты. И вы, как и я, наверняка будете заинтригованы ее рассказом.

Вероника Бюрель выдвинула ящик стола и достала оттуда магнитофон, который поставила на стол перед двумя полицейскими.

– Вы ее записали? – удивился инспектор.

– Совершенно верно, – ответила она, вставляя кассету в аппарат. – С ее разрешения, разумеется. Это распространенная практика в нашей профессии. Иногда детали открываются после нескольких прослушиваний. Я предлагаю вам ознакомиться с записью на этой кассете, а затем мы вернемся к посттравматическим расстройствам. Но прежде я хотела бы уточнить, действительно ли вы являетесь ответственными за это расследование? Поскольку я могу поделиться этой записью только с ними.

Антуан вопросительно взглянул на своего шефа. Будучи инспектором, Дамьен получал приказы непосредственно от комиссара. Последний, услышав утром доклад об этом деле, попросил Дамьена закрыть его как можно скорее. Имя его коллеги не упоминалось в этой иерархической цепочке.

Антуан мгновенно прочел сомнение в глазах своего непосредственного начальника и тут же поднялся. Не было никакой необходимости нарушать процедуру или вызывать недовольство большого босса… К тому же, полицейский покидал кабинет почти с облегчением. Он видел пострадавшую на пляже. Видел кровь на ней, ее отчаяние. Ощущал ее страх, словно какая-то невидимая тень могла выскочить на нее прямо из-под песка. Его миссия состояла в том, чтобы забрать ее и сопроводить в больницу. Но в глубине души у него было только одно желание – укрыться в комиссариате и притвориться, что сегодня самый обычный день, без Кэрри Уайт, без Лесного царя и убитых детей.

Психиатр подождала, пока он покинет кабинет и закроет дверь, после чего нажала на кнопку «воспроизведение».

Дамьен услышал дрожащий тихий голос Сандрины, начинающей свой рассказ.

4

Когда психиатр выключила магнитофон, Дамьен некоторое время сидел молча. Он не сводил глаз с аппарата в надежде получить ответы, словно разумные объяснения могли появиться из него по волшебству, как белый кролик из цилиндра фокусника. Он достаточно хорошо знал район, чтобы понимать, что ни на одном острове не было «детского лагеря», описанного Сандриной.

Были концентрационные лагеря на острове Ориньи, сиротский приют на острове Джерси, но ничего похожего на то, что он услышал, не было. К тому же на местные пляжи никогда не выбрасывало никаких детских тел. Если бы десять трупов однажды всплыли в прибрежных волнах, сведения об этом остались бы в полицейских архивах или в коллективной памяти. А эта легенда о Лесном царе? Что она вообще тут делала? Этот стих проходили в школьной программе. Наверное, Сандрина включила его в свой рассказ, чтобы сделать все еще более сюрреалистичным и чтобы придать мифологический аспект своему безумию.

– Я знаю, о чем вы думаете, – прервала его молчание Вероника. – Вы думаете, что эта женщина сумасшедшая.

– Так и есть, – подтвердил Дамьен, выпрямляясь на стуле, – это единственная гипотеза, которая приходит мне в голову!

– Полагаю, что вы уже обзвонили все психиатрические учреждения, – предположила она с хитринкой в глазах.

– Совершенно верно, – кивнул он.

– И ни одно не сообщило о пропаже или побеге пациентки?

– Ни одно. Но безумие не всегда бывает заперто в четырех стенах, – возразил инспектор, которому совершенно не нравился высокомерный тон этого специалиста. – У вас есть информация, способная помочь расследованию? Поскольку даже если я и считаю это бредом воспаленного мозга, мне все же нужно провести определенные мероприятия, и время поджимает.

– Вы проверили ее личность?

– Разумеется, – не без гордости ответил Дамьен.

– Что насчет аварий?

– Ни одной за несколько недель, – включился он в игру «вопросы-ответы».

– Существование детского лагеря?

– Могу уже точно заверить, что ничего похожего не было.

– Дойдете ли вы до того, что будете изучать стихотворение Гете или слова песни?

В то самое мгновение, когда Вероника Бюрель заговорила о песне, упомянутой на кассете, Дамьен испытал странное ощущение. Он неловко сглотнул в первый раз, затем, поняв, что это может быть неверно истолковано психиатром, сглотнул во второй раз, сделав вид, что это просто безобидный рефлекс. Молодая женщина, сидящая напротив, молча смотрела на него, по-прежнему профессионально сдержанная.

– Разумеется, – ответил Дамьен, поднимаясь. – Благодарю вас, что поделились со мной этой записью. А теперь я должен допросить эту женщину и услышать конкретный ответ на единственный вопрос, который меня интересует: откуда взялась кровь, и я рассчитываю…

– Она вам этого не скажет, – оборвала его психиатр твердым голосом.

– Что, простите?

– Вы можете сколько угодно стоять перед ней со своей уверенностью полицейского и допотопным рационализмом, она не произнесет ни слова. Видите ли, – добавила молодая женщина, в свою очередь, поднимаясь с вызывающим видом, – ее мозг работает как этот магнитофон. Он записал некую историю и будет повторять ее, не давая никаких разъяснений по поводу смысла, реальности или безумности ее содержания. Вам придется слушать одно и то же, снова и снова, как старую заезженную пластинку. Эта женщина получила сильнейшую психологическую травму. Она ни сумасшедшая, ни мифоманка. Если вы хотите узнать, откуда у нее на одежде взялась кровь, вы должны мне доверять.

– Доверять вам! – усмехнулся инспектор, внезапно пожалев, что не надел сегодня костюм, вместо того, чтобы стоять сейчас в джинсах и свитере перед этой воображалой, смеющей давать ему указания.

– Если мое впечатление верно, эта женщина подверглась насилию, и, по всей видимости, со стороны мужчины, – продолжила она, начиная уставать от этого разговора. – Единственный способ заставить ее говорить – это успокоить ее, сделать так, чтобы она почувствовала себя в безопасности. А это вряд ли будет возможно, если к ней обратится мужчина. Вы можете ей напомнить ее мучителя.

– Возможно, она просто играет с нами. Мне нужно задать ей всего один вопрос, а потом вы можете применять свои теории – где находится человек, кровью которого испачкана ее одежда?

– Держите, это копия записи, – сухо произнесла психиатр, протягивая ему пластиковую коробочку и показывая рукой на дверь. – Можете идти к пострадавшей. Если вам потребуется моя помощь, вы знаете, где находится мой кабинет. Удачи.

Дамьен нашел Антуана в коридоре, возле кофемашины. Увидев разъяренное лицо своего начальника, тот не осмелился допить свой кофе и молча направился за ним следом. Они подошли к палате номер тридцать восемь. Врач, проводивший их внутрь, посоветовал разговаривать не слишком долго. Молодая женщина проснулась, но была очень истощена. На данный момент было важно стабилизировать ее состояние, позволив ей как можно больше отдыхать и избегать любых источников стресса. Дамьен успокоил его словами, в которые сам не верил, расписался в журнале и вошел в палату, полный решимости доказать этой зазнайке Веронике, что проблему можно решить и его методами.

Сандрина лежала с открытыми глазами.

Бледность ее кожи и неподвижность тела напомнили ему фламандскую картину из Руанского музея изящных искусств под названием «Женщина на смертном одре».

Холодный ноябрьский свет с трудом проникал сквозь жалюзи, и эта мрачная атмосфера погребальной комнаты моментально остудила энтузиазм инспектора.

Он ожидал увидеть сумасшедшую с перекошенным лицом, всклокоченными волосами и слюнявым ртом, но вместо этого он оказался перед красивой женщиной, хрупкость и уязвимость которой вызывали лишь нежность и доброжелательность. Если на ее коже и была кровь, медсестры убрали все ее следы. Темные волосы струились по плечам женщины, а естественно розовые губы дрогнули в легкой улыбке, когда она заметила присутствие в палате двух мужчин.

Но Дамьен знал, что безумие нередко прячется за маской нормальности.

Он вспомнил, что колдуньи Берри не всегда были старухами с крючковатым носом, встречались среди них и прекрасные незнакомки с обманчивым шармом.

И что в стихотворении Гете, которое его дочь выучила в шестом классе перед самым исчезновением, Лесной царь заманивал к себе детей сладкими обещаниями.

– Мадемуазель Водрье, вы меня слышите?

Кивок головой.

– Я – инспектор Бушар, это мой коллега. Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов?

Второй кивок головой.

– Вы можете рассказать, что с вами произошло?

Сандрина пристально посмотрела на инспектора.

Ее глаза, еще несколько секунд назад наполненные спокойствием, которое Дамьен отнес на счет седативных препаратов, внезапно помрачнели. Зрачки расширились, как при сильном волнении, а руки, до сих пор неподвижно лежащие вдоль тела, сомкнулись, словно сжимая невидимый предмет. Лицо исказилось тревогой, а взгляд, словно корабль, раскачиваемый волнами, принялся блуждать между двумя полицейскими.

– Вы только не волнуйтесь, – поспешно сказал Дамьен, обеспокоенный такой метаморфозой, – мы здесь для того, чтобы вам помочь, вам ничто не угрожает…

Инспектор заметил повязку на ее левом запястье. В отчете о поступлении пациентки говорилось о неровных и глубоких порезах в этом месте. Он увидел красные пятна крови, выступившие на бинтах, свидетельствующие о том, что раны недавно открылись, словно плохо зарубцевавшиеся стигматы от распятия на кресте.

– Не волнуйтесь…

Но было слишком поздно.

Сандрина начала свой рассказ под ошеломленными взглядами Дамьена и Антуана, и они, увлекаемые лихорадочным шквалом слов, завороженные этим лицом, измученным страхом, не осмеливались ее прервать.

5

«Займи себя чем-нибудь…

Почитай, к примеру, свой стих…

Так будет легче…

Вот увидишь, завтра, когда учительница тебя вызовет к доске, ты мне скажешь спасибо…

Иди сюда…

Поближе…

Так будет легче…»

6

На следующее утро Дамьен встал до того, как прозвонил будильник.

Он провел большую часть ночи, снова и снова слушая кассету и записывая все, что казалось ему важным. Фразы, звучавшие на кассете, были полностью идентичны произнесенным в палате, словно заученный рассказ. И ни разу Сандрина не упомянула о том, кому принадлежит кровь на ее одежде.

Затем Дамьен обзвонил районные больницы, чтобы выяснить, не поступал ли к ним человек с тяжелыми травмами, потерявший много крови. Всякий раз ответ был отрицательным.

К трем часам ночи он наконец решил лечь спать, с голосом Сандрины, еще звучащим в его голове, словно нескончаемый ветер, от которого невозможно было укрыться.

Ему снился остров, погруженный в туман; он брел по влажной траве, пропитавшись запахом хлорофилла, касался камней, покрытых липким лишайником, и слышал рычание невидимого зверя сквозь шум прибоя. Широкая полоса леса возникла перед ним, затем исчезла, словно неприятная мысль. И там, одинокая и неподвижная в окружении скал и диких трав, как Ниоба[4], превратившаяся в камень, женщина, покрытая кровью, не шевелясь, смотрела на него. Ее пурпурное платье развевалось под порывами ветра, словно парус корабля-призрака. Сандрина подождала, пока он окажется напротив нее, чтобы прошептать ему свое заклинание потухшим голосом: «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?»

Дамьен проснулся весь в поту, первая фраза стихотворения Гете еще витала в тишине его спальни. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он находится у себя дома, а не на сырой равнине несуществующего острова. Он выругался, рассердившись на этот кошмар и оставив всякую надежду снова уснуть. Полчаса спустя, когда первые рассветные лучи медленно вырисовывались на горизонте, он уже ехал в сторону полицейского участка.

Инспектор заперся в своем кабинете с чашкой горячего кофе в руке и в течение всего утра делал телефонные звонки, многие из которых остались без ответа.

Однако он выяснил, что никакой нотариальной конторы в районе порта Вилле-сюр-Мер никогда не было, и никакой Бегено не значился в официальном справочнике нотариусов.

Также не нашлось никаких следов Сюзанны Водрье, живой или мертвой.

Он пообщался с разными туристическими агентствами района, в течение часа разговаривал с морским информационным центром Кана, но не нашел никакого острова, похожего на тот, который описывала Сандрина.

Многочисленные порты побережья заверили его, что катер под названием «Лазарус» у них не зарегистрирован.

По мере того, как инспектор проверял возможные зацепки, упомянутые Сандриной, он один за другим раздраженно вычеркивал пункты своего списка, составленного накануне. Вскоре их осталось всего два, и Дамьен выругался, понимая, что невозможно найти человека при помощи одной только довоенной песенки или немецкого стихотворения.

«Этого недостаточно, чтобы просить морскую жандармерию прочесать близлежащие острова в надежде отыскать бывший детский лагерь и гипотетические трупы горстки жителей», – с горечью подумал он.

Ему казалось очевидным, что вся эта история, даже рассказанная с убежденностью, от которой пробирал озноб, была чистой выдумкой.

«Но откуда взялась кровь, черт побери?»

Результаты анализов подтвердили, что речь идет о человеческой крови.

От одного до двух литров, по словам экспертов.

Группа крови не совпадала с группой крови Сандрины.

«Что же на самом деле произошло?»

Дамьен скрепя сердце признал, что дело, с которым он рассчитывал быстро разобраться, на данный момент оказалось тупиком.

Песня и стихотворение.

Он машинально пробормотал слова Люсьен Буайе:

«Говори со мной о любви, ну скажи мне ласковое слово…»

Все знали эту песню. Для целого поколения она была символом возрождения и беспечности страны, вышедшей из одной войны, не подозревая, что совсем скоро начнется другая. Эта песня была частью культурного наследия Франции, коллективного подсознания, запечатленного на грампластинке со скоростью 78 оборотов в минуту. Ее распевали как влюбленные, так и родители, укачивающие своих детей.

Но почему тогда Дамьена не покидало ощущение, что эта деталь не вписывается в общее повествование? Почему этот пережиток прошлого беспокоил его до такой степени, что ему становилось не по себе, как вчера, когда он сидел напротив психиатра?

К 13 часам он окончательно созрел для того, чтобы снова нанести ей визит. «Надо сменить обстановку», – решил он, надевая пиджак. Замкнутое пространство его кабинета не принесло никаких новых ответов, а телефон вряд ли будет звонить в обеденный перерыв. И потом, может ей еще раз удалось поговорить с пострадавшей.

– Инспектор! Какой сюрприз! А я решила, что вы уже раскрыли это дело!

Вероника Бюрель сидела за своим столом, склонившись над документами, и выглядела не очень удивленной его приходу.

– Ладно, оставьте уже ваши сарказмы… – проворчал Дамьен. – Интересно, а с какими психотическими нарушениями связаны сарказмы? Вы проходили терапию, чтобы их выявить?

– Да, это связано с острой аллергической реакцией на людей, убежденных в своей правоте… Вам это знакомо? – улыбнулась она, отрываясь от чтения.

– Немного… Ладно, я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать наши с вами недостатки… Мне нужна ваша консультация.

– Из этого я делаю вывод, что ваш допрос не принес вам полного удовлетворения, – ответила она.

– Нет, только ощущение, что я слушаю магнитофонную запись…

– Я вас предупреждала.

– Мадам Бюрель…

– Вероника, – поправила она в знак примирения.

– Хорошо. Вероника, скажите, эта женщина – сумасшедшая?

– В некотором роде. Безумие – понятие относительное. Человек может быть сумасшедшим для вас, а для меня – нет.

– Значит, она не сумасшедшая?

– Лесной царь, убитые дети, жители острова, доведенные до отчаяния и наложившие на себя руки один за другим… Все это имеет какой-то смысл, верите вы в это или нет. Истинное безумие бессмысленно, оно не имеет структуры… Это не тот случай. Моя роль состоит в том, чтобы дать всему этому объяснение, иными словами, используя ваш язык, понять это безумие. Кстати, вы обедали? – спросила она, поднимаясь со стула.

Дамьен осознал, что не только не обедал, но даже не ужинал накануне. Со вчерашнего дня его организм держался только на кофеине. Психиатр расстегнула свой белый халат и повесила его на вешалку возле окна, затем взяла в руки сумку.

– Еще нет.

– Замечательно, я тоже. Я знаю хорошее местечко, где мы можем спокойно поговорить о нашей общей знакомой.

Пять минут спустя они сидели на скамейке больничного парка и ели бутерброды, купленные в кафетерии. Темные тучи заволакивали небо, предвещая неминуемый ливень.

– Мы пришли к согласию по одному пункту, – признала Вероника, откусывая от бутерброда, – история, рассказанная Сандриной, – чистой воды выдумка.

– В моей профессии обычно лгут виновные, – уточнил Дамьен, наблюдая за гуляющими по парку семействами.

У кого-то из них была загипсована рука или нога, у других были какие-то другие патологии без видимых признаков. Один мужчина с усилием толкал инвалидную коляску с сидящей в ней старой женщиной. Другой с грустью склонился над плечом ребенка. Дамьену было сложно понять, кто из них двоих был пациентом, настолько их лица выражали одинаковую боль.

– А в моей – как правило, жертвы. Что вы заметили, когда разговаривали с ней?

Вдалеке завыла сирена «Скорой помощи». Дамьен почтительно подождал, пока машина подъедет, припаркуется возле приемного отделения и ее завывание прекратится. Весь парк, казалось, замер, оповещенный о новой трагедии.

– Она… боялась, очень боялась, – продолжил он. – Ее взгляд, руки, сжатые губы… Она рассказывала свою историю, как твердят заклинание, складывалось впечатление, что она хочет изгнать дьявола.

– А вы когда-нибудь изгоняли дьявола, инспектор?

Дамьен был удивлен, услышав этот вопрос. Некоторое время он смотрел на психиатра, спрашивая себя, что ей может быть известно. В маленький город приезжает полицейский со своим трагическим прошлым, отзвуки которого следуют за ним все эти сотни километров, чтобы оповестить его новое окружение… Такое было вполне возможно.

Он вспомнил о долгих поисках в окрестных лесах.

О водолазах, рыщущих в тине, чтобы поднять на поверхность только разочарование.

О нескончаемых ночах в ожидании спасительного звонка, избавляющего от неизвестности.

О дьяволе, скрытом в тумане, и его зловещем смехе, звучавшем в ушах Дамьена, когда он покидал Берри, так и не отыскав Мелани.

– Нет, не доводилось, – солгал он, сделав глоток содовой.

– Его невозможно изгнать. Сандрина думает, что отдаляется от него всякий раз, когда рассказывает нам о своем прибытии на остров. Но это иллюзия, убежище.

– Убежище?

– Видите ли, вчера я вам говорила о посттравматических расстройствах. Известно ли вам, что когда человек подвергается сильному стрессу, его мозг создает естественный щит?

– Какой стресс вы имеете в виду?

– Самого высокого уровня. Изнасилование, физическая или психологическая агрессия, страх, изоляция… В таких случаях мозг отключает эмоции, чтобы защитить жертву. Это сложный процесс, я опущу технические детали, но мозг способен вырабатывать сильные наркотики, анестезируя эмоции.

– И что это значит?

– Представьте себя в классической ситуации стресса – ваш мозг вырабатывает определенное количество адреналина и кортизола, чтобы адаптировать ваш ответ на ситуацию. В этом нет ничего опасного. Но в случае крайней степени возбуждения это количество может стать смертельным как для мозга, так и для сердца. Вы можете буквально умереть от стресса. И что тогда делает наш мозг, чтобы сохранить нам жизнь?

– Отключается? – предположил Дамьен.

– Он отключает нашу эмоциональную систему, ту, которая впрыскивает в кровь адреналин и кортизол, и анестезирует ее, вырабатывая сильные наркотики – морфий и кетамин. Так жертва терпит издевательства в состоянии измененного сознания, эмоциональной пустоты, которая ее защищает. Это и есть щит, о котором я говорила.

– Но я не вижу связи с Сандриной.

– У нее все симптомы женщины, пережившей экстремальную ситуацию, – заверила его Вероника, повторяя свои вчерашние слова.

– По-прежнему никаких следов изнасилования?

– Согласно полученным утром результатам – нет.

– Значит, вы просто основываетесь на факте, что эта женщина рассказывает нам историю, в которую невозможно поверить?

– Щит, который я вам описала, защищает жертву именно в момент насилия. Это нейробиологический ответ на конкретную стрессовую ситуацию.

– Пока все понятно.

– Но потом, – продолжила она, – когда жертва освобождается от своего агрессора, у нее нередко наблюдаются последствия пережитого стресса, эти пресловутые посттравматические расстройства. Они многочисленны и разнообразны: нервозность, нарушение сна, синдром навязчивых состояний, избегание…

– Я уже теряюсь…

– Простите. Что касается Сандрины, я убеждена, что она страдает такими расстройствами.

– Но… остров? Дети? Лесной царь?

– Позвольте задать вам один вопрос: представьте, что вы хотите забыть часть своего прошлого, полностью стереть его, не оставив при этом «биографического» пробела. Что бы вы сделали, чтобы заполнить эту брешь в вашей памяти?

Дамьен скрыл свое волнение, сделав вид, что задумался. Поскольку не успела Вероника закончить фразу, как в его сознании тут же раздался гортанный смех с резким запахом серы.

«Ну что, недостойный отец, ответь даме, что бы ты сделал, чтобы стереть из памяти свое бегство, забыть, как ты бросил свою дочь, оставив ее танцевать с дьяволом? Но я тебе благодарен, я вдоволь позабавился с ней…»

– Я… я бы его заново выдумал… – тихо произнес Дамьен.

– Совершенно верно. Именно это я называю убежищем: параллельную память, которая заменяет реальность, чтобы жертва перестала страдать; иллюзию, проецируемую мозгом, чтобы его хозяин мог выжить; а также неврологический щит, о котором я вам уже говорила. В общих чертах, это место, где можно укрыться, как одеялом, под которым мы прятались детьми от монстров, реальных или воображаемых.

– Значит, эта история… Она является ее убежищем?

– Именно так я считаю, – подтвердила Вероника. – Поэтому она будет повторять ее до бесконечности, чтобы скрыть то, что она пережила на самом деле. Речь идет о довольно изощренной лжи, которую она сама до конца не осознает и которая продуцируется различными клетками мозга для того, чтобы помочь ей сделать терпимым то, что с ней произошло. Для Сандрины этот остров, Лесной царь, жители, дети… Все это существует. И вполне возможно, что этот выдуманный рассказ подкрепляется реальными деталями, так называемыми вехами, которые напоминают ей, почему ложь является необходимостью.

– Но… как тогда отличить истину от лжи? Как узнать, что на самом деле пережила эта «Сандрина»? – начал терять терпение Дамьен.

– У нас нет выбора, инспектор. Нам тоже придется проникнуть в ее убежище. Это единственный выход.

7

– …Но терапия может длиться недели, месяцы, годы. Единственный способ ускорить ее – успокоить Сандрину, чтобы она больше не испытывала потребности прятаться в своем убежище. А для этого нужно доказать ей, что ее мучитель больше не сможет к ней приблизиться. Вы понимаете, в чем дилемма? Она обладает ответом на все наши вопросы, но даст его только в том случае, если мы откроем ей дверь, чтобы она смогла выйти к нам без опаски.

Дамьен вернулся в комиссариат, чтобы напечатать отчет. Он хотел бы снова встретиться с Сандриной, чтобы задать ей вопросы, которые не давали ему покоя, но она наверняка рассказала бы ему то же самое, что и накануне: дети, остров, Лесной царь…

К тому же Вероника объяснила ему, что отдых представляет собой первый необходимый этап восстановления после глубокой психологической травмы. Даже если на данный момент было неизвестно, что на самом деле пережила Сандрина, Дамьен прекрасно видел крайнюю степень ее истощения. Он вспомнил ее бледную кожу, обессиленные движения… Кем бы ни был этот Лесной царь, от которого сбежала молодая женщина, лишние пара дней в его присутствии наверняка стали бы для нее роковыми.

Он кратко изложил содержание своего разговора с психиатром, приложил ксерокопию результатов анализа крови, копию отчета о поступлении пострадавшей в больницу, а также фотографию Сандрины, сделанную медицинскими службами. Инспектор перечислил, в какие организации он звонил, какие ответы получил, и положил подготовленные документы на стол комиссару, который должен был вернуться завтра из Кана. Он также приложил аудиокассету со свидетельскими показаниями, записанными Вероникой, и представил лицо своего начальника, когда он ознакомится со всей этой информацией. Его первая реакция наверняка будет такой же, как у Дамьена днем раньше – это невозможно. Только не здесь, не в этом маленьком городке. Эта женщина просто безумна.

«Но безумие – понятие относительное», – улыбнулся он, вспоминая слова психиатра.

Вернувшись в свой кабинет, он подготовил текст объявления для установления личности Сандрины.

Если в течение сорока восьми часов никто не заявит о ее исчезновении, он будет вынужден подать объявление в местную прессу и на радио. Он также раздаст листовки городским торговцам и попросит каждого полицейского и жандарма сделать то же самое в своем районе.

«Сандрина Водрье. Кто же ты на самом деле? – подумал Дамьен, ощущая, как его охватывает усталость после сложной ночи. – Что могло тебя вынудить скрываться под чужим именем?»

Раздавшийся телефонный звонок заставил вздрогнуть инспектора, который, сам того не замечая, начал проваливаться в полудрему.

– Инспектор Бушар, – пробормотал он.

– Добрый день, инспектор, меня зовут Шанталь, я работаю в налоговой службе Кана, вы мне вчера звонили.

– Да, конечно. Чем могу быть полезен?

– Вы попросили проверить наличие нескольких налогоплательщиков, и я нашла адрес одного из них.

Дамьен не верил своим ушам. Впервые с момента появления Сандрины у него появилась конкретная зацепка. «Сандрина Водрье, – взмолился он про себя, – пусть это будет Сандрина Водрье, и все наконец разъяснится…»

– О ком идет речь?

– О некоем Франке Вернсте. Диктую его адрес…

Дамьен записал данные, поблагодарил звонившую и пулей вылетел из кабинета.

– Где Антуан? – спросил он дежурного.

– Наверное, курит на улице. Инспектор, когда комиссариат закроют, не могли бы вы поспособствовать моему переводу в…

– Не сейчас! – оборвал его Дамьен, выбегая на улицу.

Франк Вернст.

Фермер, коровы которого были разрисованы фашистскими крестами.

Является ли это одной из вех, о которых говорила Вероника? Дамьен увидел Антуана, прислонившегося к стене с сигаретой в зубах.

– Что случилось, шеф?

– Поехали, расскажу по дороге.

– А куда мы едем? – поинтересовался полицейский, раздавив окурок ногой.

– Изгонять дьявола.

Он даже не подозревал, насколько был прав.

8

Сандрина с трудом проснулась. Одурманенная лекарствами, молодая женщина пыталась понять, что она делает на этой больничной койке. Она вспомнила машину неотложки, женщину, которая с ней разговаривала, а также визит двух мужчин.

Затем постепенно в памяти всплыли другие воспоминания.

Она вспомнила остров.

Неужели ей удалось оттуда сбежать?

Сандрина на секунду закрыла глаза и попыталась сосредоточиться.

Что произошло? Как она попала на этот пляж?

Напрасно она старалась найти хоть какое-то объяснение, ни одно не могло пробиться сквозь завесу амнезии. Она попыталась выпрямиться, но это простое движение далось ей с трудом. Каждая мышца ее тела словно была парализована, и малейшее усилие вызывало невыносимую боль.

Сандрина смотрела в потолок, вспоминая последние события: как они сидели в гостинице, как жители острова начали падать один за другим, как она бежала к детскому лагерю, как увидела бабушку, как тонули дети…

И слова Поля.

При воспоминании о нем она чуть не разрыдалась от бессильной ярости. Почему он ее бросил? Почему не пошел вместе с ней? Сейчас они были бы вместе на континенте, вдали от этого Лесного царя, Сюзанны и всех этих страданий!

Но этому также не было объяснений. Только ощущение пустоты внутри и фраза, произнесенная на прощание: «Если встретишь бродячего кота, убей его, Сандрина, это единственный способ навсегда избавиться от Лесного царя…»

Что он хотел этим сказать?

Она почувствовала, как где-то в глубинах мозга просыпается мигрень, словно первый далекий раскат грома приближающейся грозы. Однако больше всего в это мгновение ее беспокоил мужчина в костюме, который разговаривал с ней накануне. Пока она рассказывала ему и его коллеге в форме полицейского все, что ей пришлось пережить, Сандрина видела беспокойство в его взгляде.

Он ей не поверил, она была в этом убеждена.

Она ни на секунду не сомневалась, что этот мужчина попытается узнать правду.

Что произойдет, если он тоже захочет отправиться на остров?

Неужели он не знает, что его там поджидает Лесной царь?

9

Ферма медленно вырисовывалась на горизонте, в то время как полицейский пикап с большим трудом пробирался по дороге, покрытой широкими рытвинами. Этот подъездной путь из земли и камней больше напоминал неглубокий овраг, зажатый между двумя сельскохозяйственными полями, чем пригодную для проезда дорогу.

Машина ползла вперед, раскачиваясь из стороны в сторону, под равнодушными взглядами коров, пасущихся в загоне рядом с фермой. Когда автомобиль припарковался, и Дамьен с Антуаном вышли из него, на них упали первые капли дождя.

– Повезло, амортизатор цел, – с облегчением вздохнул Антуан, проверив состояние машины. – Вы уверены, что это здесь, шеф?

– Именно этот адрес мне дали, – подтвердил Дамьен, прочитав адрес на почтовом ящике, – и имя верное: Франк Вернст.

– Надеюсь, ему есть что нам рассказать… – выдохнул полицейский, чувствуя, как по лбу стекает тяжелая капля.

– Я тоже, иначе придется все начинать сначала.

Они прошли вперед и поравнялись с основным зданием. Дождь усилился. Запах травы и навоза смешивался с запахом земли. На заднем дворе, покрытом грязью, они обнаружили хлев, сельскохозяйственный инвентарь, внедорожник, фургон для перевозки скота, стог сена под козырьком и несколько гуляющих кур. Дамьен окинул взглядом близлежащие поля в поисках хозяина, но никого не увидел. Легкая дымка поднималась на горизонте, наползая на деревья, словно монстр, решивший немного перекусить.

– Что-то никого не видно, шеф. Думаете, он здесь?

– Не знаю. Во всяком случае, никаких нацистских крестов на коровах не нарисовано, – заметил Дамьен, наблюдая, как животные спокойно щиплют траву возле пруда.

– Еще одна выдуманная деталь! – недовольно воскликнул Антуан.

Он тоже не верил в историю Сандрины. К тому же ему было наплевать, кому принадлежала кровь и существует ли на самом деле Лесной царь. Больше всего его беспокоила странность этой женщины, которую она привезла со своего острова, испортив тем самым атмосферу Вилле-сюр-Мер. Словно невидимый вирус распространился по спокойному приморскому городку, и никто, кроме него, этого не замечал. Бегун, нашедший Сандрину, врачи, психиатр и теперь Дамьен – все были одержимы этой историей. Антуану все это было глубоко безразлично. Он просто хотел, чтобы жизнь снова стала нормальной, и его главной заботой было бы проверять парковочные талоны, а не разбираться в бессмысленных показаниях незнакомки.

– Пойдем заглянем внутрь, там хотя бы сухо.

Они повернули обратно и направились к жилому дому, растянувшемуся метров на шестьдесят. Он был целиком построен из обтесанного камня, его крыша поднималась к небу, словно удлиненная пирамида. Несколько черепичин грозили выпасть из общей конструкции, но в целом строение производило впечатление крепкой и солидной постройки, которая уже вынесла достаточно бурь и ураганов, чтобы простоять еще несколько веков. Дождь разбивался о крышу, хаотично стекал по водостокам, покрытым ржавчиной, затем бомбардировал охровую землю, чтобы снова возродиться в широких лужах.

Дамьен постучал в деревянную дверь. Ответа не последовало. Только движение плохо закрытой двери, которая приоткрылась от простого прикосновения. Антуан бросил на него вопросительный взгляд. В голове Дамьена тут же включился сигнал тревоги. Он поднял руку, чтобы постучать еще раз, но внезапно замер.

– Это что… кровь? – пролепетал Антуан.

Инспектор стоял неподвижно. Он внимательно разглядывал дверной косяк. С потеками крови.

Широкими и четкими.

– Вызывай неотложку, – велел он.

Дамьен подождал, пока Антуан скроется в машине, и толкнул дверь ногой.

– Месье Вернст, вы здесь? Это полиция.

Ответа по-прежнему не было.

Инспектор достал табельное оружие, вынул из кармана пиджака маленький фонарик и пошел вглубь дома по следам крови на полу. Внутри было подозрительно темно и тихо, слышался лишь стук дождя, барабанившего по крыше.

Прихожая вела в широкую гостиную. Дамьен нажал на выключатель, расположенный слева, но свет не зажегся. Он посветил фонариком вокруг себя, выхватывая лучом неподвижные и мрачные силуэты мебели. С потолочных балок свисали многочисленные гирлянды липкой бумаги от мух. Некоторые были усеяны черными трупами, другие, похоже, были подвешены недавно, сумев обмануть лишь несколько особей. Инспектор прошел мимо печи внушительных размеров без признаков жизни, затем, не обращая внимания на резкий незнакомый запах, царящий в этом затхлом помещении, направился в коридор, облицованный выцветшими панелями.

Эта часть дома была полностью погружена в темноту, поскольку здесь не было окон, пропускающих призрачный свет грозового неба.

Дамьен с трудом различил пятна крови на ковре. Тот был довольно грязным, и инспектору пришлось несколько раз наклониться, чтобы убедиться, что он идет по верному следу.

Он осторожно двигался вперед, борясь с отвращением, которое внушал ему этот дом. У него было тягостное ощущение, что он осматривает место, закрытое для жизни, лишенное свежего воздуха и живительного света специально запертыми ставнями, словно замурованный мавзолей какого-нибудь прокаженного. Он чувствовал, как вздымается пыль при каждом его шаге, и поморщился, осветив пожелтевшие и потрескавшиеся от плесени перегородки.

– Черт возьми, в хлеву и то чище, чем в этом бараке! – выругался он, двигаясь дальше.

Коридор вывел его в незамысловатую кухню с запахом протухшего мяса и хлорки, вызвавшего у него приступ тошноты. Он осмотрел комнату, стараясь не обращать внимания на остатки еды в тарелках, стоявших на столе и облепленных мухами, и направился к закрытой двери, расположенной в нише. Здесь тоже были видны следы крови на ручке и на косяке двери. Но его внимание привлек навесной замок с петлями, закрепленными с обеих сторон дверной рамы. Он был открыт и висел на одной петле, словно шимпанзе на ветке.

– Проклятье, этот дом начинает меня пугать…

В этот момент в комнату ворвался Антуан с аварийной лампой в руке.

– Черт бы тебя побрал! Смерти моей хочешь? – возмутился его начальник.

– Простите, шеф, я не хотел вас напугать…

– Надеюсь, ты ничего здесь не трогал? – уточнил Дамьен.

– Нет. Подкрепление скоро прибудет, – сообщил он. – Они не понимают, что мы делаем в этой Богом забытой дыре…

– Отлично. Следы ведут за эту дверь…

– Может, дождемся остальных, шеф?

Дамьен отчасти разделял это мнение. Никогда еще полицейский Вилле-сюр-Мер не оказывался в подобной ситуации. Ни в одном отчете прежде не говорилось о следах крови, подозрительном доме и вызове подкрепления. И еще ни разу за всю свою службу здесь инспектор не доставал свое табельное оружие и не обыскивал помещение, опасаясь, что может найти здесь что-то страшное.

Некоторое время он хранил молчание.

Он вспомнил, как от страха сводило желудок, когда он прочесывал лес в поисках своей дочери. Это пронизывающее и мерзкое ощущение, когда дьявол дышит тебе в затылок… Возможно, тем же гнилостным дыханием пропитан этот дом?

– Там, возможно, есть раненый. Ждать не будем, – решил он, открывая дверь.

Перед их взглядами предстала длинная деревянная лестница.

Инспектор посветил фонариком вниз, но луч не достал до ее подножия.

– Месье Вернст! Мы спускаемся в погреб. Если вы ранены, не двигайтесь, скоро прибудет неотложка!

Тишина.

– Антуан, оставайся здесь, – приказал он, обернувшись, – и жди, пока я тебя позову.

– Шеф, вы уверены, что…

– Ты прикроешь меня сзади.

– Из этого погреба идет странный запах, мы должны…

– Делай, что тебе говорят. Если приедет подкрепление, направишь их сюда.

– Ок, шеф, – нехотя согласился полицейский.

Антуан смотрел, как силуэт его начальника постепенно удаляется, вскоре исчезнув совсем.

– Все в порядке, шеф?

Но Дамьен не ответил.

Он только что спустился в самый низ, достигнув пола погреба.

Запах усилился.

Он не решался поднять свой фонарик, чтобы осветить помещение.

«Точно так же ты боялся осматривать канализацию, дерьмовый ты папаша… Ведь только труп может сделать смерть реальной… Эй, неудачник! Ты не хотел наткнуться на то, что я оставил после себя… А ведь я ее не так сильно подпортил…»

Первое, что он увидел, был матрас. Лежащий прямо на полу.

Сверху было наброшено шерстяное одеяло. Затем он направил луч фонарика правее и обнаружил сидячую ванну из эмалированной стали. Он приблизился на несколько шагов и различил внутри какую-то странную форму, погруженную в темную жидкость.

«О, боже…»

Дамьен понял, что омерзительный запах исходит оттуда. Сначала ему показалось, что это волосы, затем, в продолжение этой мысли, он решил, что это чья-то голова. Дрожащей рукой он осветил поверхность ванны, медленно подходя ближе.

«Нет, это не волосы…»

Ванна была заполнена маленькими трупами.

– Кошки, – поморщившись, прошептал он.

Испытывая отвращение от своей находки, он повернул обратно и уже собирался подняться по лестнице, когда другая деталь поразила его сознание. Картинка длилась всего секунду, быть может, даже меньше. Но когда он отворачивался от ванной, его фонарик мимолетно скользнул по чему-то еще.

Дамьен сильнее сжал свое оружие и медленно обернулся. Деревянная ступенька лестницы, на которой стояла его правая нога, скрипнула, словно призывая его больше не двигаться. Но инспектор отмахнулся от дыхания дьявола и его насмешливого смеха, чтобы снова осветить пол…

«Браво, лузер, ты больше не удираешь сверкая пятками… Быть может, этот отъезд и впрямь позволил тебе отрастить яйца…»

Антуан курил сигареты под ивой, ожидая приезда неотложки, когда услышал в доме какое-то движение. Не успел он подойти к входной двери, как оттуда выскочил Дамьен и наклонился вперед, чтобы освободить содержимое своего желудка.

– Шеф, что случилось?

Его начальник пробормотал несколько слов, пока очередной спазм не скрутил его снова, и второй поток прозрачной желчи не вылился ему под ноги.

– Ты был прав, – с трудом выговорил он, выпрямляясь, – надо было дождаться подкрепления.

10

В последующие часы дождь не прекратился. Он сопровождал прибытие неотложки, а полчаса спустя – двух других полицейских фургонов, вызванных по рации после обнаружения мрачной находки в погребе.

– Нам понадобится не меньше двух дней, чтобы все тут обыскать! – произнес комиссар, окинув взглядом ферму и ее постройки.

Дамьен связался с ним сразу же после того, как пришел в себя. Фурье сократил свое пребывание в Кане и приехал прямиком на ферму, по дороге заехав в участок, чтобы забрать подготовленные для него инспектором документы.

Дородное телосложение комиссара могло обмануть любого, кто встречался с ним в первый раз, – приятный упитанный мужчина, с круглым улыбающимся лицом. Но за его видимым добродушием скрывался буйный нрав, и его вспышки гнева были знакомы всем полицейским. Эта вспыльчивость еще больше усилилась после известия о скором закрытии комиссариата, и его приказы становились все суше и категоричнее.

– Черт возьми, что это за безобразие? Здесь, в нашем департаменте, всего в получасе езды от Вилле? Женщина заговорила? – скороговоркой произнес он, нервно размахивая руками.

– На данный момент у нас есть только версия острова. Вы слушали запись?

– Да, в машине. Вы думаете, что кровь в погребе – та же, что на ее одежде?

– Вполне возможно. Анализ быстро это подтвердит, – уточнил Дамьен.

– Поставьте людей на въезде. Я не хочу, чтобы сюда проникли журналисты под предлогом покупки молока. Проверяйте все машины! И поставьте здесь генераторы, скоро стемнеет!

На заднем дворе развернули полиэтиленовую пленку в качестве тента, чтобы защитить генераторы от дождя. Получив электричество, прожекторы, рассредоточенные по территории фермы, зажглись один за другим, осквернив холодную уединенность дома, ставшего могилой.

Первые прибывшие полицейские получили приказ все сфотографировать, но ничего не трогать. Санитары и дежурный врач дождались указаний комиссара, прежде чем убрать тело в пластиковый мешок и увезти на вскрытие.

– Это было в его заднем кармане, – произнес один из полицейских, протягивая инспектору бумажник.

Дамьен воспользовался носовым платком, чтобы его открыть.

– Франк Вернст, – вздохнул он, развернув водительское удостоверение.

Единственное реальное имя из истории Сандрины. Но этот человек был мертв.

– Ни телевизора, ни телефона. Несколько книг о Второй мировой войне, медали, висящие в рамке, старые газеты двадцатилетней давности… Черт, – констатировал полицейский, – этот дом словно застрял в прошлом… А эта штуковина в погребе… Вообще средневековье…

«Эта штуковина в погребе».

Ванна, до краев наполненная останками животных.

Потрепанный матрас на полу в пятнах крови и других выделений.

Цепь с ржавым железным браслетом на конце.

Труп с проломленным черепом, содержимое которого вывалилось на серый цемент.

Инспектор устало наблюдал за передвижениями полицейских. Все, кто спускался в погреб, поднимались оттуда с потрясенными лицами. Даже комиссару не удалось скрыть свои эмоции, и он несколько минут стоял под дождем, словно пытался смыть из памяти этот кошмар.

Час спустя Дамьен и Антуан получили приказ возвращаться домой и явиться завтра как можно раньше, чтобы подвести итоги. Они покинули ферму, окруженную ореолом искусственного света прожекторов и очевидным недоумением полицейских.

Дамьен молча завел машину, включил дворники в надежде изгнать не только дождь.

– Почему кошки? – спросил Антуан после двадцати минут разглядывания призрачного горизонта в пассажирское окно.

– Понятия не имею, – проворчал Дамьен. – Сандрина упоминает о них в своей истории.

– А Вернст? Ему действительно череп продырявили?

Антуан так и не решился спуститься в погреб. Ему хватило вида шефа, которого вырвало под ивой.

– Смотри.

Инспектор достал полароидную фотографию из кармана пиджака. Перед отъездом он попросил фотографа предоставить ему снимок трупа.

– Вот черт… – выругался Антуан, возвращая ему фотографию.

– Да уж.

– Думаете, это она сделала?

– Пока неизвестно. Но если кровь фермера совпадет со следами, найденными на ее одежде, остается понять, как женщина такого роста и телосложения смогла пробить череп парня, привыкшего к тяжелой работе на ферме. А главное, почему?

Дамьен убрал фотографию на место. Разбитая голова Франка Вернста некоторое время стояла перед глазами обоих мужчин. Глядя на фото, можно было догадаться, какая нужна была сила, чтобы так разворотить черепную коробку, буквально вдавив лобовую кость, словно это был пластилин, полностью деформировав верхнюю часть лица, сдвинув орбитальные кости, чтобы добраться до мозга. Возле тела был найден камень со следами крови, волос и кусочков кожи.

– А потом она шла по полям до самого пляжа? Верится с трудом!

– Есть еще кое-что.

– Что? – спросил Антуан.

– Цепь.

– Цепь?

– Да, прикованная к стене, с металлическим браслетом на конце. И ты так же, как и я, заметил навесной замок на двери в погреб…

– Черт возьми, шеф, о чем вы думаете?

– Возможно, Сандрина не такая уж и сумасшедшая…

На следующее утро Дамьен и Антуан, как и было условлено, встретились в кабинете комиссара в половине девятого утра. Все трое выглядели неважно, поспать удалось немного.

– Кровь совпала, – без предисловий заявил комиссар. – Криминалисты смогут прибыть не раньше завтрашнего дня. У них недокомплект, а какое-то дело исключительной важности, по словам префекта, требует присутствия всего состава. Такое ощущение, что наш комиссариат уже закрыли… Итак, на данный момент мы можем утверждать только одно – эта женщина была на ферме. К тому же мы обнаружили ее кровь внутри металлического браслета на конце цепи. Напрашивается простой вывод: ее там удерживали насильно. Но вывод без признания ничего не стоит. Нужно разговорить пострадавшую.

– Мы уже пытались это сделать, – заметил Дамьен, – она все время рассказывает одно и то же…

– Придется попытаться еще раз! – приказал комиссар, ударив кулаком по столу. – Я не стану вам расписывать все в красках, но наш комиссариат находится под угрозой расформирования, поскольку согласно дебильной статистике и идиотским цифрам признан бесполезным. Если мы распутаем это дело, все может измениться, понимаете?

– Так точно, – тихо произнесли они, прежде чем покинуть кабинет.

Оба мужчины вышли из здания, как делали обычно, когда хотели пообщаться свободно, не опасаясь, что их кто-то услышит или прервет. Вот уже почти три года они знали друг друга. Дамьен сразу же оценил Антуана и полное отсутствие у него амбиций. Благодаря этому полицейский всегда был готов помочь своим коллегам без всякой задней мысли и не преследуя личной выгоды. Редкий случай, особенно в комиссариате, где каждый старался произвести впечатление на босса, чтобы получить как можно лучшее назначение.

– Займись текучкой, – велел Дамьен, закуривая сигарету.

– Что? Я же вам буду нужен… – возразил полицейский.

– Ты мне будешь нужен здесь. Необходимо, чтобы кто-то оставался в участке и разгребал текущие дела. Ты меня заменишь. Если будут новости, я дам знать.

– Хорошо, – согласился Антуан. – Вы думаете, она заговорит?

– Я в этом уверен.

– Правда? Вам было откровение этой ночью? – пошутил он, пытаясь разрядить обстановку.

– Не совсем.

– Почему же вы настроены так оптимистично?

– Потому что думаю, что нашел ключ, который поможет мне проникнуть в ее убежище.

11

Вероника находилась в приемном отделении больницы, когда заметила Дамьена, входящего в вестибюль. По его напряженному и решительному выражению лица она сразу поняла, что произошло что-то важное.

– Инспектор?

– Нам нужно поговорить.

– Даже не поздороваетесь для начала? Что случилось? – спросила она, подписывая документ, который ей протянула медсестра.

– Не здесь. В вашем кабинете?

– Как прикажете!

Вероника закрыла дверь и села напротив Дамьена. Полицейский держал в руке большой конверт, который положил перед ней, не открывая.

– Что это?

– Вы ведь говорили, что лучший способ заставить Сандрину говорить – это ее успокоить?

– Так и есть, если она до сих пор чувствует себя в опасности, она останется запертой в собственной реальности. Чтобы вынудить ее покинуть остров, нужно доказать ей, что она может больше не опасаться Лесного царя.

– Если у меня будет доказательство того, что ее возможный мучитель больше не сможет ей навредить, этого будет достаточно? – спросил он.

– Вы его нашли?

– Возможно, – ушел от ответа Дамьен. – Без заявления пострадавшей мы располагаем только одними «возможно».

– Если этот мужчина – действительно тот, кто причинил ей зло, это вызовет ощутимые перемены. Ее убежище даст трещину и со временем разрушится, поскольку ему больше незачем будет существовать. Но этот процесс может занять несколько дней, недель или даже лет. Если только…

– Если только?

– Если только доказательства неопровержимы. И тогда она гораздо быстрее придет в себя.

– Как думаете, этого будет достаточно?

Дамьен достал из конверта увеличенный фотоснимок трупа и положил его на стол Вероники. На голове пострадавшего был приклеен желтый стикер. Только широкая лужа крови позволяла догадываться о жестокости, скрытой под квадратным листком. Молодая женщина не выказала ни отвращения, ни потрясения. Выражение ее лица осталось нейтральным, профессиональным. Психиатр явно не была новичком, как он решил во время их первой встречи. Она некоторое время изучала фотографию, пытаясь связать этот труп с Сандриной.

– Кто это?

– Франк Вернст.

– Фермер, фигурирующий в начале рассказа? – удивилась психиатр.

– Да. Видимо, одна из так называемых вех в воспоминаниях Сандрины.

– Вы нашли кого-то еще… кто мог бы представлять собой вехи?

– Пока нет. Но мне еще нужно кое-что проверить.

– О боже, – вздохнула Вероника, откидываясь на спинку стула. – Все это не к добру…

– Что вы имеете в виду?

– Время нередко играет важную роль в построении убежища. Его использование может быть как реальным, так и искаженным… Например, в рассказе Сандрины первая указанная дата – 1949 год. Но мы ведь с вами понимаем, что она не может быть знакома с этим периодом, поскольку ей от силы тридцать лет?

– Согласен, – кивнул Дамьен.

– Значит, 1949 год не является реальным моментом. Это искаженное время, цель которого – символизировать долгий период. Сама Сандрина несколько раз повторяет, что время – понятие непостоянное.

– Значит, вы считаете, что…

– Я считаю, что ее удерживали силой не в течение нескольких недель или месяцев, а гораздо дольше, наверняка несколько лет. Иначе ее рассказ не начинался бы с такой далекой даты. И если этот мужчина – человек, от которого она надеется сбежать, тот факт, что он упоминается в самом начале истории, означает, что он был рядом с ней весь этот долгий период…

– Я искал только среди недавно пропавших… – пробормотал Дамьен, поняв свою ошибку.

– Самое время поинтересоваться более ранними исчезновениями.

– Большинство дел со временем закрывается, – сообщил он. – Если Сандрину похитили, к примеру, когда ей было пятнадцать лет, дело могли классифицировать как возможный побег. Отсутствие трупа и подростковый возраст, как правило, склоняют весы в эту сторону.

– Значит, множество детей исчезает, а дела просто закрывают… Чтобы не перегружать систему правосудия, – с сожалением произнесла Вероника.

– Мы можем с ней поговорить?

– Что? Сейчас?

Дамьен достал из конверта другой снимок. На нем был виден матрас, а также цепь, прикрепленная к стене. Не нужно было никаких объяснений, чтобы понять смысл этой сцены.

– Вы были правы. С самого начала. Кровь, обнаруженная внутри металлического кольца, совпадает с кровью Сандрины. И судя по вашим словам, это длилось несколько лет.

– Я… Нужно ее подготовить. Я имею в виду в ее состоянии следует принять меры предосторожности. Вы должны будете подписать соответствующий документ.

– Подпишу, – заверил ее инспектор.

– И вы позволите мне вести разговор, – добавила она.

– Разумеется, вы же психиатр.

– Я подготовлю дозу седативных препаратов, – объяснила Вероника. – Если она выйдет из своей посттравматической амнезии и откроет дверь своего убежища, это может быть очень болезненно для нее, даже разрушительно. Ее реакция, возможно, будет не такой, как вы ожидаете. Плюс к этому поблизости будет медсестра, на случай осложнений, нам не стоит рисковать…

– Я не буду вмешиваться, – пообещал Дамьен. – Я просто хочу, чтобы она знала, что ей больше нечего опасаться. Я составлю список важных пунктов рассказа, которые могут быть полезны следствию.

– Хорошо, вы можете остаться здесь, я постараюсь все быстро организовать.

Вероника вышла из кабинета и вернулась полчаса спустя. Напряжение в ее голосе выдавало тревогу. Она прекрасно понимала, что Сандрина может тяжело отреагировать на психологический шок от возвращения в реальность. Ведь она чувствовала себя в безопасности в своем тщательно воздвигнутом убежище, а через несколько мгновений ее вытащат из этого спокойного места, чтобы поставить перед лицом жестокой и леденящей правды. На самом деле, вновь обретя память, жертва заново переживет все, от чего пыталась укрыться, но теперь ее мозг будет открыт для страданий, от которых он ранее сумел отключиться.

Нужно было действовать осторожно. Лекарственные препараты, конечно, смягчат шок, но она предупредила Дамьена, что при малейшем признаке опасности они будут вынуждены прекратить беседу. Полицейский согласился без возражений, доверяя мнению психиатра. Лечение подобного расстройства могло затянуться на месяцы. Но комиссар выразился довольно ясно. Дамьен очутился между молотом и наковальней – с одной стороны, на терапию требовалось время, с другой стороны, дело могли закрыть в любой момент. Он вручил Веронике список тем, которые следовало затронуть в разговоре: война, Сюзанна, дети, кошки, стихотворение, песня, 20 часов 37 минут, горячий шоколад…

Эти мысли были записаны наспех и показались бы несущественными любому, кто наткнулся бы на эту цепочку слов. Но все это были зацепки, кончики нитей, потянув за которые, можно было распутать клубок.

Ознакомившись со списком, Вероника сообщила ему, что Сандрина проснулась и что ей была введена точно рассчитанная доза седативных препаратов и бета-блокаторов, чтобы смягчить ее биологическую реакцию на стресс. Это состояние измененного сознания должно было снизить риски и уменьшить страдания жертвы.

– Вы поймите, нам просто необходимо оформить ее показания, – оправдывался Дамьен, сопровождая Веронику до палаты Сандрины. – Вовсе не с легким сердцем я прошу вас поторопить пострадавшую.

– Я знаю, – пробормотала она сквозь зубы, – я знаю…

Когда они вошли в палату, там уже находилась медсестра. Она меняла воду в цветах, которые сама собрала в парке. Вероника сообщила ей, что она не может остаться, поскольку речь идет о расследовании и что состояние Сандрины пока не требует ее присутствия. Медсестра кивнула и села в коридоре возле двери, готовая вмешаться в случае необходимости. Психиатр поставила свой магнитофон на стол и улыбнулась Сандрине. Та попыталась улыбнуться в ответ, но ее улыбка вышла менее живой, менее спонтанной, видимо, из-за действия лекарств. Затем она перевела взгляд на Дамьена, который поставил свой стул чуть в стороне. Инспектор не мог расшифровать выражение ее лица. Она смотрела на него, как смотрят на точку на стене, отсутствующим взглядом, когда мозг отдыхает, витая мыслями где-то далеко. Он неловко улыбнулся ей, подумав обо всем, что пришлось пережить этой женщине, и о чем ей теперь придется вспомнить по его вине. Коричневый конверт, который он держал в руках, вдруг показался ему тяжелым, как муки совести.

– Вы хорошо себя чувствуете, Сандрина? – мягко спросила Вероника, коснувшись ее руки.

Слабый кивок головой.

– Если вы не возражаете, мы сейчас с вами пообщаемся, и как в прошлый раз, я запишу наш разговор. Вы согласны?

Достаточно различимое «да» робко сорвалось с ее губ. Вероника включила запись.

– Инспектору Бушару поручено найти того, кто причинил вам вред. Он будет присутствовать при нашей беседе. Вы не возражаете?

Сандрина перевела взгляд на Дамьена. Она несколько секунд его рассматривала, затем улыбнулась ему, словно только что заметила его присутствие.

– Я вас знаю, – заявила она, и ее улыбка стала шире.

– Да, мы с вами вчера разговаривали.

– Нет, еще до этого, – уточнила она.

Ее поблекший взгляд внезапно засветился. Дамьену стало не по себе от этой перемены, причиной которой он стал, сам того не ведая.

– Я… я так не думаю, – осторожно возразил он, осознавая, что любое его слово может изменить ход беседы.

– Значит, я ошиблась, – легко согласилась Сандрина, прежде чем повернуться к психиатру. – Пусть остается, он мне нравится.

Вероника поблагодарила ее, скрыв волнение, которое вызвали в ней последние слова пациентки. Она решила вернуть Сандрину к теме, из-за которой они здесь собрались.

– Я хотела бы поговорить с вами о Лесном царе, – мягко начала она.

– Он убил детей.

– Я знаю, Сандрина, вы уже упоминали об этом. Катер затонул.

– Он утопил их, – добавила молодая женщина, слегка повысив голос, – они были слишком сонные, не могли плыть.

– Этот Лесной царь – мужчина, не так ли?

– Да, очень сильный мужчина.

– Он причинил вам вред?

– На острове он меня не трогал.

– А где он причинил вам вред?

– В бункере… нет, не там, я не помню…

Веронику не удивили сбивчивые ответы молодой женщины. Напротив, тот факт, что Сандрина упомянула о другом месте, которое пока не могла вспомнить, говорил о том, что ее память пытается снова подключиться к реальности.

– Он сильно вам навредил?

– Да, – подтвердила она, опустив взгляд.

– Вы были бы рады узнать, что этого мужчины больше нет?

Сандрина подняла голову и непонимающе уставилась на психиатра. Ее рот приоткрылся, но слов не последовало, лишь слезы потекли по ее щекам. Она прошептала:

– Они зовут меня каждую ночь… Они хотят, чтобы я вытащила их из этой густой воды.

– Дети?

– Да… Я хочу, чтобы они замолчали… хотя бы на одну ночь…

– А… если мы поймаем Лесного царя, – продолжила Вероника, – дети оставят вас в покое?

– Да, именно поэтому они постоянно кричат, потому что он есть, потому что они его боятся…

– Сандрина, что бы вы почувствовали, если бы я доказала вам, что Лесного царя больше нет? – предположила она.

– Облегчение.

– Вы помните месье Вернста?

– Да, я приезжала к нему на ферму, чтобы написать статью о коровах.

– Которых разрисовали?

– Да.

– Что вы ощутили в тот момент, когда покидали эту ферму?

– Страх. Как будто на самом деле я не могла покинуть это место. Словно меня удерживала невидимая нить…

– Но вам удалось уехать?

– Да, и я… отправилась на остров, – произнесла Сандрина после короткого замешательства.

– Вы хотите продолжать этот разговор? – спросила психиатр, заметив легкое изменение в тембре ее голоса.

– Да, я хочу спать спокойно по ночам.

– Инспектор Бушар считает, что нашел Лесного царя. Вы позволите ему показать вам фото?

– Да.

Вероника немного помолчала, пытаясь оценить реальное состояние жертвы. В некоторых случаях пострадавшие больше не желали слышать о своем мучителе и отказывались от любой информации о нем, чтобы им было легче восстанавливаться. Никто не имел права идти против их желания все забыть. Психологическое восстановление пациента всегда стояло на первом месте.

– Замечательно. Сейчас вы посмотрите на этот снимок. Затем, если вы не захотите об этом говорить, я просто попрошу вас ответить на последний вопрос. Беседа на этом закончится, если таково будет ваше желание. Мы сможем поговорить об этом в другой день, вы не обязаны это делать сегодня, вы понимаете?

– Да.

Дамьен с опаской приблизился. Сандрина смотрела на него, не мигая, с легким любопытством в глубине глаз. На данный момент слова психиатра были дозированы и доброжелательны, помогая установить атмосферу доверия. Короткими вопросами она постепенно внушала Сандрине идею, что Лесной царь мог быть пойман. Целью этой техники было подготовить жертву к тому, что она может испытать, увидев снимок.

Вероника предупредила Дамьена, что этот момент будет самым опасным. Что, увидев труп Вернста на фотографии, эмоциональная анестезия, созданная при помощи убежища, может разлететься вдребезги, и в этом случае вся дремлющая боль рискует внезапно пробудиться. Именно по этой причине медсестра терпеливо ждала за дверью со шприцом сильного седативного средства в кармане, готовая вмешаться в любой момент. Но это также означало бы конец беседы и начало долгой и сложной терапии, которую нельзя будет прерывать.

Поэтому инспектор прекрасно понимал, насколько важны следующие минуты. Сандрина неподвижно лежала на своей кровати, и ему вдруг захотелось дать задний ход, выйти из этой палаты и позволить молодой женщине спокойно оправиться от боли, о которой он мог только догадываться. В глубине души он ощущал стыд человека, отправляющего на эшафот не преступника, а жертву. Предстоящее закрытие комиссариата и приказы его начальника показались ему ничтожными по сравнению с этим кротким взглядом и навсегда искалеченной невинностью. Он осторожно достал из конверта снимок и протянул его Веронике. Она положила его на одеяло, прямо перед Сандриной, затем спросила ровным, лишенным эмоций голосом:

– Это Лесной царь, который принес вам столько страданий?

12

Сандрина долго смотрела на фотографию. Она осознала, что плачет, только когда на снимок тяжело упала слеза.

В памяти всплыли смутные воспоминания, такие же мимолетные и едва уловимые, как молнии, пронзающие небо. Ей хотелось закричать, завыть, разорвать в клочья этот листок бумаги, но огромная усталость усыпляла ее гнев. И тогда она просто заплакала, изгоняя из себя возникающие образы при помощи слез, выталкивая их из своего тела, заставляя стекать по щекам. Откуда-то послышались голоса, умоляя их оставить, утверждая, что теперь дети исчезнут в бездне забвения. Поль, Виктор, Морис, Франсуаза, Симон, Клод, Сюзанна…

«Все в порядке, Сандрина. Это единственное решение…

Это уединение – не твое убежище, оно – твое страдание. Беги скорее… Забудь нас…»

На смену им пришли другие слова, тяжелые и угрожающие, прежде чем нехотя исчезнуть:

«Займи себя чем-нибудь…

Почитай, к примеру, свой стих…

Так будет легче…

Вот увидишь, завтра, когда учительница тебя вызовет к доске, ты мне скажешь спасибо…

Иди сюда…

Поближе…

Так будет легче…»

И тогда Сандрина поняла, что пора открыть дверь и покинуть остров.

Она решила рассказать правду, потоком хлынувшую в ее память…

13

Вероника и Дамьен с тревогой наблюдали за ее первой реакцией. Психиатр опасалась, как бы страдание, вызванное воспоминаниями, не спровоцировало бурную реакцию, как по отношению к ним, так и по отношению к самой жертве.

Но, к ее великому удивлению, ничего такого не произошло.

Молодая женщина расплакалась. Она плакала несколько долгих минут. Ее всхлипывания сопровождались очевидной усталостью и болезненным отчаянием. Она приняла руку, протянутую психиатром, затем привлекла Веронику к себе и прижалась к ней. Дамьен сглотнул и с трудом сдержал слезы. Он вспомнил о цепи в стене. О старом, изношенном матрасе. Об отвратительно сером цементе погреба. О запахах плесени и сырости. О тяжелом теле Вернста. И о бескрайних полях, расстилающихся вокруг этого проклятого места.

Он подумал о дьяволе, принявшем облик Лесного царя.

И о многих других его воплощениях.

О древних легендах.

О старых стихотворениях.

О пустых лесах и реках, не принесших ответа.

О комнатах, где больше никто не мечтает.

О букете цветов в знак соболезнования на воротах коллежа.

Список был длинным. Очень длинным.

Женщины молча отстранились друг от друга. Всхлипывания Сандрины затихли, как пламя свечи, лишенное кислорода. Она снова легла в кровать и в последний раз взглянула на снимок.

– Да, это он. Der Erlkpnig.

Вероника тут же отреагировала на это признание. Она уже не была начинающим специалистом, но жизнеспособность человеческого мозга продолжала ее удивлять даже после стольких лет практики. Множество вопросов пока оставались без ответа, но она решила, что нужно дать Сандрине отдохнуть. Несмотря на то, что она перестала плакать, психиатр ни на секунду не сомневалась, что внутри у нее продолжаются глубокие потрясения. Лекарственные препараты не могут действовать бесконечно. Когда женщина придет в себя, осознание смерти ее мучителя наводнит мозг подавленными воспоминаниями. И тогда ей срочно потребуется помощь, чтобы она окончательно не лишилась рассудка…

– Сандрина?

– Да, – тихо прошелестела она.

– Мы вас оставим, вам нужно отдохнуть, – сообщила Вероника. – Сейчас придет медсестра и даст вам лекарство, чтобы вы могли спокойно поспать. Вы проявили огромную храбрость.

– Нет… – прошептала молодая женщина. – Не уходите.

– Я вернусь, как только вы проснетесь, и мы продолжим разговор.

– Нет, останьтесь… Я хочу с этим покончить. Позвольте мне рассказать вам правду, – настаивала Сандрина.

– Вы уверены? Вы очень устали, это может подождать несколько дней…

«Нет, это не может ждать… Теперь я понимаю последние слова жителей острова… «Ты должна нас оставить, забыть нас…»

Именно это я должна сделать – забыть их, оставив на острове. Рассказать свою историю, настоящую, ту, которая скрывается за дверью моего убежища.

Поверит ли мне полицейский, услышав продолжение? Ведь он с самого начала сомневался в правдивости моих слов? Покажется ли ему погреб более реальным, чем бывший нацистский лагерь или тела детей, унесенные течением?

Я покидаю вас, мои друзья. Вы были моей защитой, вы, океан, Сюзанна… Вы все защищали меня от Лесного царя.

Но сейчас пришло время, и я больше не могу прятаться. Я должна рассказать правду.

Даже если это принесет страдания.

Даже если я навсегда вас забуду».

Прошло несколько минут, пока Сандрина снова заговорила. Казалось, в ней происходит внутренняя борьба, которую Вероника и Дамьен не осмеливались прервать. Ее взгляд блуждал по комнате, а губы шептали слова, предназначенные воображаемым персонажам.

Или призракам.

Или лохмотьям себя самой.

Затем внезапно все это прекратилось, и молодая женщина поочередно взглянула на своих собеседников, с замкнутым лицом, хрупким взглядом, блуждая между «здесь» и «там», подбирая нужные фразы.

– Я возвращалась домой, было холодно и темно. Мне было шестнадцать лет…

14

Мне было шестнадцать лет.

Я вышла из лицея. Завтра утром нас ждал опрос на уроке немецкого языка. Моя лучшая подруга Мари поинтересовалась, выучила ли я стихотворение наизусть. Потом она махнула мне рукой и нырнула в школьный автобус, который должен был отвезти ее домой.

В этот день я видела ее в последний раз.

Я продолжила шагать дальше. Я знала маршрут наизусть и могла бы пройти по нему с закрытыми глазами, если бы захотела. Каждый день я шла по одной и той же улице, встречала одних и тех же людей. Франсуазу, булочницу, из магазина которой на весь квартал разносился аромат свежеиспеченного хлеба. Виктора, мясника, в фартуке, усеянном каплями крови, которого я так боялась в детстве. Продавца книг Клода, всегда многословного и дружелюбного, который всегда улыбался мне с искрящимся эрудицией взглядом. Я знала каждого из этих людей. Их привычки. Их маленькие причуды. Их еще дымящиеся сигареты на пороге магазина, когда курение прерывал посетитель, их раздражение из-за плохой погоды, их приветственные фразы, одни и те же из года в год… «Ну что, Сандрина, вперед за знаниями?» «Тебе нужно есть больше мяса, малышка, ты такая бледная!» «Ты только понюхай этот шоколадный хлеб, Сандрина! А как поживает твой ухажер Поль?»

В тот вечер все были в своих магазинах, подбивали счета в конце дня, наводили порядок на полках, когда я прошла мимо мужчины, который стоял, прислонившись к стене. Я не обратила на него внимания, поскольку, памятуя о словах Мари, проверяла, насколько хорошо я знаю стихотворение, чтобы рассказать его без запинки.

Я продолжала шагать по направлению к дому и осознала, что он идет за мной, только тогда, когда свернула в переулок и услышала за спиной шаги. Я хотела обернуться, но не успела. Меня подхватила крепкая рука, и кто-то прижал к моему рту тряпку.

Это все, что я помню о похищении.

Я очнулась в темной комнате, не понимая, где нахожусь. Голова раскалывалась от боли, я ничего не видела вокруг себя. Я попыталась встать и с ужасом обнаружила, что мое левое запястье сковано цепью. Я дернула сильнее, пытаясь освободиться, но ничего не вышло.

И тогда я заплакала. И закричала.

Но никто не откликнулся.

Я успокаивала себя, что полиция меня обязательно найдет.

Что меня скоро отсюда вызволят.

Что это всего лишь дурной сон.

Прошла ночь.

На следующий день я по-прежнему была прикована цепью и лежала на матрасе, запах которого вызывал у меня отвращение. Дневной свет постепенно разгонял темноту. Я поняла, что нахожусь в погребе, поскольку напротив меня возвышалась длинная деревянная лестница.

За крошечным прямоугольным окошком угадывалось небо. Колыхавшиеся травинки закрывали вид, но они были слишком тонкие и росли неравномерно, чтобы помешать пробиться солнцу.

Здесь также была ванна. Я встала. Моя цепь позволила мне дотянуться до крана. Я попила воды. Долгими глотками. С закрытыми глазами. Уверенная, что, когда я их открою, я снова окажусь у себя дома, в своей ванной комнате, и, подняв голову, увижу свое отражение в зеркале.

Но открыв глаза, я увидела лишь серую стену, цементное покрытие которой раскрошилось от времени и влажности, обнажив фундамент.

Меня охватила паника.

Я долго кричала, плакала, умоляла и дергала за эту проклятую цепь, браслет которой обжигал мне запястье.

Затем я сжалась в комочек и принялась ждать.

Когда сгустились сумерки, я услышала, как открылась дверь. В ту же секунду над моей головой раздалось потрескивание лампы, и в помещении стало светло. По лестнице спустился мужчина и остановился передо мной, держа в руках поднос. Он поставил его у подножия лестницы и сел.

– Есть хочешь?

– Отпустите меня!

– Ты не ответила на вопрос.

– Полиция скоро вас поймает! Вы не имеете права!

Тогда мужчина встал и ушел из погреба, игнорируя мои выкрики.

Через некоторое время он спустился снова. Его телосложение, на которое я не обратила внимания в первый раз, произвело на меня впечатление. Он был ненамного выше меня, но в его мускулистом теле угадывалась недюжинная мощь. Под холодным взглядом его голубых глаз я цепенела от страха. Он почесал подбородок огромной рукой, которая могла бы задушить меня простым нажатием. Я никогда еще не видела такого звероподобного мужчины. Неухоженная борода и всклокоченные волосы делали его похожим на хищника, добычей которого была я.

На время своего отсутствия он оставил свет включенным, позволив мне таким образом с вожделением смотреть на бутерброд, до которого я не могла дотянуться.

– Есть хочешь?

– Да.

– Ты не сделаешь никаких глупостей, если я дам тебе поесть?

– Нет.

– Сначала выпей горячего шоколада. Я приготовил его для тебя.

– Хорошо.

Он подошел и протянул мне большую фарфоровую чашку. Она показалась мне очень хрупкой в его крепких пальцах. В верхней части чашки красовалась рекламная надпись: «Шоколад Менье – благо Вселенной». Я смочила губы в теплой жидкости и выпила ее почти залпом. Мне это доставило неимоверное удовольствие. Я ничего не ела целые сутки.

Все вокруг вдруг стало нереальным. Очертания вокруг меня, слова этого мужчины, само мое присутствие в этом погребе…

Он велел мне лечь. Потом я почувствовала его руки на своей одежде. Я хотела его оттолкнуть, но была на это не способна. Мои глаза закрывались, и я ничего не могла с ними поделать. Мне казалось, что я нахожусь под водой и не могу нормально видеть, слышать и двигаться. Потом мне стало холодно. Повернув голову, я увидела, что моя одежда лежит на полу. Я не помнила, чтобы снимала ее с себя. Мужчина приблизился ко мне, и я ощутила его дыхание на своем лице. Я плакала, мне кажется, что плакала.

И тогда он прошептал мне на ухо:

«Займи себя чем-нибудь…

Почитай, к примеру, свой стих…

Так будет легче…

Вот увидишь, завтра, когда учительница тебя вызовет к доске, ты мне скажешь спасибо…

Иди сюда…

Поближе…

Так будет легче…»

И я подчинилась.

«Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?»

Я рассказала себе это стихотворение, спрятавшись в нем. Я представила себя стоящей в классе перед своими товарищами. Мне нужно было стараться, чтобы получить хорошую оценку. Я мысленно повторяла его, в то время как мужчина снимал с себя брюки.

И внезапно меня пронзила невыносимая боль.

15

Прошли недели, потом месяцы.

Ритуал оставался неизменным.

В 20 часов 37 минут он спускался по лестнице.

Я должна была выпить горячего шоколада, потом он ложился на меня и насиловал.

Затем я постепенно выходила из своего оцепенения. Это могло длиться часами. Я долго блуждала между реальностью и воображаемым миром, убеждая себя, что все это не может быть правдой, что я просто брежу, потому что мне не хватает матери и моих друзей…

Но боли были реальными. Слишком реальными, чтобы быть неправдой.

Иногда мой мучитель отсутствовал несколько дней. Я не знала, куда он отправлялся, но прежде чем уехать, он спускал мне поднос с несколькими бутербродами, аккуратно завернутыми в целлофановую бумагу. Он сообщал мне, что не сможет навещать меня некоторое время, что я должна рассчитывать свои съестные припасы и что он привезет мне подарок, если я буду хорошо себя вести…

И всякий раз, когда я смотрела, как он поднимается по лестнице, меня охватывало чувство гнева.

Но злилась я не на него.

А на себя.

Поскольку как только за ним закрывалась дверь, я, как ни странно, начинала испытывать глубокую грусть. Это было сложно признать и принять. Но этот мужчина был единственным живым человеком – пусть и отвратительным – в моем окружении. Я могла слышать только его голос.

В первый раз, когда это произошло, я несколько часов как идиотка не сводила глаз с двери погреба. По идее, я должна была ликовать, пытаться разорвать свою цепь, искать способ сбежать, звать на помощь… Но я просто ждала его возвращения, подобно собачонке, с нетерпением ожидающей своего хозяина, вглядываясь в часы на противоположной стене в надежде, что прошло достаточно времени, чтобы на деревянной лестнице снова послышались шаги.

Я хлестала себя по щекам, царапала, упрекала за эту глупую меланхолию, за это отвратительное чувство пустоты, которое душило меня больше, чем все четыре стены моей тюрьмы. Я обзывала себя шлюхой, умалишенной, идиоткой. Но во время этого лицемерного бунта я продолжала смотреть на часы и молиться, чтобы этот мужчина не бросил меня так же, как это сделал мой отец несколько лет назад, когда я была еще ребенком, просто закрыв за собой дверь нашего дома, чтобы больше никогда не вернуться. Даже не взглянув на меня. Даже ничего не объяснив.

20 часов 37 минут.

В этот вечер на лестнице не раздалось никаких шагов.

Я осталась одна.

Забытая своими близкими, поскольку вокруг моей тюрьмы не было слышно ни одной полицейской сирены. Не удивлюсь, если они даже не заявили о моем исчезновении. Возможно, я это заслужила, в конце концов… Наверное, я не была образцовой маленькой девочкой, о которой мечтала моя мать, и не смогла оправдать надежды своих учителей, которым частенько отвечала с подростковой небрежностью. И теперь я просто получила то, чего заслуживала. Сижу в одиночестве этом погребе, покинутая даже своим мучителем, из-за привычки вечно разочаровывать людей, которые меня знают. А что, если никто даже не занимается моими поисками?

Что, если все забыли обо мне, как о растаявшем снеге?

Первым подарком, который он мне преподнес, была книга о Второй мировой войне. Ее страницы были измяты, обложка повреждена, но я приняла ее как бесценное сокровище. Наконец-то я смогу сбежать, вырваться из этого погреба, и пускай это будут поля сражений, разрушенные города и груды трупов! Я проглотила ее буквально за один день, прерываясь только для того, чтобы сходить в туалет – незамысловатое сооружение, состоящее из простой дыры, проделанной в цементе, и стока в виде обрезанной пластиковой трубы, исчезающей в стене, чтобы выводить экскременты наружу.

Затем были другие книги, которые он привозил из своих поездок: «Посторонний», «Грозовой перевал», сборник стихов Гете (его я получила на свой день рождения), «Путешествие на край ночи»… Каждый раз, когда он покидал меня на несколько дней, он возвращался с книгой.

Однажды вечером, когда он спросил меня, книгу какого автора я бы хотела получить, я решилась озвучить свое желание. Мне понадобилось время, чтобы произнести эту простую просьбу. Но я прекрасно понимала, что, несмотря на то, что он накачивал меня наркотиками для того, чтобы насиловать несколько раз в неделю, он старался сделать мое заточение менее тягостным. На смену простым бутербродам пришли горячие блюда, сначала простые и однообразные, в основном в виде супов, но потом он стал приносить мне готовые блюда с мясом, рыбой… Если время завтраков и обедов могло варьироваться, вечерами он был неизменно пунктуален.

20 часов 37 минут.

Дверь открывалась, и до меня доносился аромат рагу, смешанный с запахом горячего шоколада, про который он никогда не забывал.

Его слова и жесты также стали менее грубыми, менее авторитарными.

Постепенно он ослаблял контроль. Я это понимала и была ему благодарна.

Наверное, он решил, что я в него влюбилась, как при этом пресловутом синдроме, название которого я не могла вспомнить. Я, со своей стороны, разговаривала с ним более мягко, беззлобно, но все же с затаенной угрозой.

Так, в качестве теста я попросила у него нечто необычное – газеты.

Сначала он посмотрел на меня своими голубыми глазами, не сказав ни слова. Я не знала, что означает это молчание – согласие или отказ. Затем он исчез на лестнице, так и не дав мне ответа.

Я потеряла ощущение времени. Я не знала, сколько месяцев нахожусь прикованной к этой стене. Я пыталась вести подсчет, рисуя черточки на цементе при помощи камешка. Сначала я чертила палочку, которую затем перечеркивала десятью другими, по количеству прошедших дней.

Но когда он это заметил, то сразу смыл их водой, упрекнув меня в том, что я ничего не понимаю, и повторяя, что время – понятие непостоянное, что оно может свести с ума… Тогда я продолжила отмечать дни на стене, поменяв тактику, чтобы он ни о чем не догадался. Я рисовала силуэт человечка и говорила ему, что это просто игра, чтобы чем-то себя занять, и что эти человечки – мои воображаемые друзья, количество которых увеличивалось с течением времени.

Две палочки для ног, две палочки для рук и одна – для тела. Пять черточек. Пять дней. И круг для головы. Как погасшее солнце. Солнце, о котором я могла только догадываться по свету, проникающему через крошечное подвальное окошко, но никогда его не видела.

Но опять-таки, когда толпа «воображаемых друзей» выросла до такой степени, что мне приходилось изгибаться, чтобы достать до чистого куска цемента, он решил, что пришло время все стереть. Он чистил стену щеткой под моим остолбеневшим взглядом, пока я пыталась сосчитать количество человечков, исчезающих на глазах.

Я успела насчитать только сотню, прежде чем стена стала такой же пустой и бесполезной, как часы без стрелок.

На следующий день (возможно, в качестве извинения?) я увидела, как он спускается по лестнице с пачкой газет в руках. Я сдержала улыбку, изображая гнев и обиду. Но в глубине души я сгорала от нетерпения скорее наброситься на них и узнать о новостях, происходящих снаружи, расширить это маленькое окошко, чтобы выбраться через него в реальный мир, к которому я уже, по сути, не принадлежала. Он положил их передо мной и ушел, не сказав ни слова. Как только за ним закрылась дверь, я схватила стопку газет и лихорадочно развернула одну из них в поисках даты. Несколько секунд спустя я с яростью швырнула газеты через весь погреб.

Все они датировались 1961 годом.

Старые газеты, пожелтевшие от времени и влажности, возвращающие в прошлое вместо надежды на выживание в настоящем.

У меня случилась настоящая истерика. Я визжала, стучала по стенам, изо всех сил дергала за цепь, мечтая, чтобы мое запястье оторвалось от руки, и проклинала свою глупость. Как я могла подумать, что имею над ним какую-то власть? Как я могла забыть, что для этого мужчины я была всего лишь куском мяса, призванным удовлетворять его похоть, собакой, вечно сидящей на цепи? Прислонившись к свежевымытой стене, я долго рыдала и смотрела на часы, висящие на противоположной стене.

В этот вечер, в 20 часов 37 минут, лампочка на потолке не осветила никакой сцены насилия. Он просто принес мне тарелку и поднялся наверх, даже не взглянув на меня.

И это был последний урок дня – его присутствие тоже могло быть непостоянным.

Из-за моего поведения он потерял ко мне интерес.

Это могло бы стать хорошей новостью. Больше никакого горячего шоколада, лапанья, изнасилования и следующего за этим отвращения, когда я приходила в себя.

Но я также была уверена, что если его безразличие продолжится дальше, я просто стану ему больше не нужна…

Дни шли за днями. Ему больше не приходилось раздвигать мне ноги. Мне казалось, что они сами раскрывались ему навстречу, что этот жест давно превратился в рефлекс. Мой затуманенный мозг продолжал рассказывать стихотворение и без его советов. И постепенно лица моих одноклассников стирались из памяти. Я пыталась сосредоточиться, чтобы мысленно увидеть их черты, но наркотик и время сделали их похожими на плоские тени. Оставшись одна, я ужинала, еще одурманенная, затем долго лежала в ванной, отмываясь. Мне в голову не раз приходили мысли о самоубийстве. Чтобы утопиться, много воды не нужно, я где-то читала об этом. Но у меня не хватало на это смелости. Инстинкт самосохранения? Нет, просто малодушие.

Я знаю, каким вопросом вы задаетесь – когда именно я решила укрыться на острове?

Я к этому уже подхожу.

Чтобы отправиться туда, мне была нужна причина.

Насилие, заточение, одиночество были, конечно, достаточными причинами.

Но со временем, и мне стыдно в этом признаться, я к этому привыкла. Мой первоначальный бунт сменился смирением, словно мой мозг говорил мне: «это не страшно, нужно просто потерпеть, ты выживешь, закрой глаза и читай свой стих». Я чувствовала себя отстраненной от происходящего, и когда он входил в меня, мое сознание отделялось от тела и отправлялось на прогулку в лес, населенный мифологическими существами. Но однажды вечером жестокая реальность грубо напомнила о себе. Как только он начал спускаться по лестнице, я поняла, что с ним что-то не так. Его походка была нетвердой, неуверенной. Когда он склонился надо мной, я поискала глазами чашку с горячим шоколадом, но не увидела ее.

От него разило алкоголем.

Он дал мне пощечину, крикнул, что ни один стих меня не спасет, и вонзился в меня с невероятным исступлением. На этот раз мне не удалось скрыться. Я осталась запертой в своем теле, пока он вертел мною как хотел и проникал туда, куда еще никогда не отваживался. Это был «второй первый вечер». И гораздо более жестокий. После этого я не ела несколько дней. Я обмотала шею цепью, но мне не удалось сжать ее достаточно сильно. Еще никогда я так не боялась момента, когда стрелки часов приближались к проклятым цифрам.

Именно в это время я встретила Сандрину.

И она меня спасла.

16

Сандрину я увидела на двенадцатой странице.

В рубрике «Путевые заметки» старых газет. Я наткнулась на нее случайно, не зная, чем себя занять. Меня тут же привлекла к себе эта личность. Она была самостоятельной и сильной женщиной, выпускницей престижной школы журналистики и ездила по всему миру, описывая свои впечатления.

Сандрина Водрье.

Я сразу же ее полюбила, отчаянно завидуя ей.

Она наслаждалась свободой, которая мне и не снилась. Я окунулась в ее заметки с таким же азартом, как в книги, которые прочла уже по несколько раз. Я раскрыла газеты и вытащила из них все ее статьи, чтобы спрятать их под матрасом на случай, если мой тюремщик во время одного из своих приступов ярости, теперь становившихся все более регулярными, не вознамерится лишить меня чтения.

Благодаря Сандрине я начала мечтать. Этого со мной не случалось уже несколько лет.

Не знаю, повлияла ли эта находка на мое внешнее состояние, но мой палач, похоже, это заметил и по-своему меня похвалил. Видимо, он решил, что я смирилась со своей участью и в конечном итоге поняла, что он не желает мне зла, что просто так сложились обстоятельства и лучше было им подчиниться. Он перестал пить – во всяком случае, когда он спускался ко мне, от него больше не разило водкой, – и продолжил приносить мне старые газеты и готовые блюда.

Потом как-то утром произошло кое-что необычное.

Спустив мне мой завтрак, он снова поднялся по лестнице. Только вместо того, чтобы закрыть дверь, как он это обычно делал, он оставил ее приоткрытой. Я вытянула шею, пытаясь разглядеть, что за ней находится, но у меня ничего не вышло. Через несколько минут на лестнице показался кот. Непосредственность и уверенность, с которой он пересек границу этого пространства, до сих пор видевшего здесь только двух человек, привела меня в замешательство. Его полосатая шерстка колыхалась при каждом его движении. Я закрыла глаза, решив, что это мираж, вызванный усталостью, но когда я их снова открыла, животное было по-прежнему здесь, ближе на несколько ступенек. С плавной грацией кот спрыгнул с лестницы на пол и скрылся в темном углу погреба.

На следующий день дверь снова осталась открытой, и Поль не заставил себя ждать (не зная его имени, я решила назвать кота так, в память о воздыхателе из моей прежней жизни). На этот раз он осторожно направился ко мне, с расширенными от страха зрачками, все время оставаясь начеку. Я не решалась пошевелиться. Я боялась, что малейшее мое движение может вызвать звяканье цепи и напугать его. Животное продолжало приближаться, бросая на меня боязливые взгляды, которые я ему в свою очередь возвращала. Его мордочка сначала слегка коснулась моей ноги, затем потерлась о колено, в то время как робкое урчание наполнило возникшую между нами атмосферу доверия.

Так, Сандрина и Поль стали моими первыми друзьями. Двумя первыми искорками в кромешном мраке. Свое утро я посвящала Полю, лаская его. После обеда я читала о приключениях Сандрины. Вечером я уходила от реальности при помощи старого стихотворения, которое также служило мне своеобразной лазейкой.

Моя повседневная жизнь строилась вокруг этих привычек, делая мое заточение менее томительным, ускоряя ход времени и все больше отдаляя меня от юности.

Мой палач заботился обо мне. Он стриг мне волосы, регулярно приносил мыло и гигиенические тампоны, и даже иногда снимал цепь с моего запястья, чтобы я могла пройтись по погребу и размять ноги. Разумеется, он следил за мной, готовый наброситься на меня при малейшей оплошности.

Увидев, что кот проводит рядом со мной все больше времени, он поставил миску с сухим кормом рядом с ванной. Иногда он сам приносил вниз животное. Поль беззаботно урчал у него на руках, затем спрыгивал на матрас, чтобы потереться об меня. Глядя, как нежно этот мужчина обращается с котом, можно было усомниться в его чудовищности. Он шептал ему ласковые слова, гладил его, а потом с улыбкой смотрел, как тот скачет по погребу.

Времена года сменяли друг друга.

В моем распоряжении появились новые книги.

Периоды глубокой тоски чередовались у меня с периодами смирения.

Я позволяла дням уходить, больше не пытаясь их удержать. Я также перестала плакать. При этом я не оставила мыслей о побеге, но все чаще задавалась вопросом о том, что ждет меня за пределами этого погреба. Поль приходил меня навестить каждый день, иногда он даже спал со мной. Я разговаривала с ним, придумывая его ответы. Я рассказывала ему истории, читала свой стих. Я говорила ему, что меня зовут Сандрина, что я журналистка и обязательно возьму его с собой в свое следующее путешествие.

Потом, как-то утром в погребе появился еще один кот. Это оказалась самочка черно-белого окраса, с раздутым животом. Она спустилась по лестнице следом за Полем и спряталась под ступеньками. Несколько часов спустя послышался тихий писк, и вскоре появился мужчина с широкой улыбкой на лице. Он заявил, что теперь я буду чувствовать себя не такой одинокой.

Я дала имя каждому котенку. Всего их было десять, от двух разных пометов. Все они свободно перемещались между внешним миром и погребом, потому что теперь дверь оставалась открытой даже ночью. Так, мои бывшие одноклассники вернулись в мою память в виде животных. Я продолжала наши детские беседы, обращаясь к этим комочкам шерсти. Я успокаивала Мари, белого котенка с черным пятном на мордочке, убеждая ее, что смогу прочитать стих без единой запинки, а она мне рассказывала о своей учебе в университете. Пьер, Фабьен, Жюли, Мари… все вернулись, чтобы составить мне компанию.

Все хотели послушать рассказы о моих грандиозных путешествиях.

17

С тех пор мой мучитель стал более сдержанным. Он продолжал приходить ко мне, чтобы удовлетворить свой сексуальный голод, но уже не так часто. Нередко он спускался в погреб и ограничивался тем, что просто сидел и гладил кошек. Затем поднимался обратно, чтобы снова исчезнуть до завтра.

Я проводила свое время с моими новыми друзьями. Я читала им отрывки из разных книг, рассказывала о том, что моя бабушка Сюзанна тоже воевала, что мне хотелось бы узнать ее получше, задать ей множество вопросов. Я отменяла ее смерть и придумывала ей новую жизнь, далеко отсюда, но тоже уединенную, похожую на мою, на затерянном острове, и я уверяла их, что она никогда не позволит Лесному царю к ним приблизиться. Я представляла, что однажды меня отправят на ее остров, чтобы сделать репортаж, и мы сможем поймать это непостоянное время и провести вместе много часов. Котята задавали мне вопросы, на которые я отвечала максимально подробно. Я придумала историю, где все мы были пленниками Лесного царя, но я успокаивала их, что никто из них не пострадает от Лесного царя, поскольку Сюзанна нас всех освободит.

Вечером, чтобы заснуть, я пела им песню, которую любила слушать моя мать.

Так старая песня соперничала со старым стихотворением.

Я почти забыла о своем заточении. Не только потому, что нашла себе друзей, с которыми могла поговорить и провести вместе время, но также потому, что я все больше погружалась в истории, которые им рассказывала. Серые стены моей тюрьмы исчезали, чтобы уступить место пространству, покрытому скалами и дикими травами. Океан шумел, наполняя мои легкие запахом йода. Котята превращались в одноклассников, с которыми я играла в мяч, прогуливалась верхом или раскрашивала стены погреба цветными мелками. Погреб становился старым бункером из книги о Второй мировой войне. Пейзаж трансформировался в дикую равнину, описанную сестрами Бронте. А я превращалась в героиню своих собственных «путевых заметок».

Так могло бы продолжаться и дальше, в течение долгих лет, и я бы даже не задумывалась о побеге. Мысль о том, что я могу разлучиться со своими друзьями, была мне невыносима. И потом, они были не единственной причиной, по которой я больше не чувствовала себя такой несчастной, как раньше.

Тот, кого я называла Лесным царем, тоже был к этому причастен.

Он стал спускаться ко мне в погреб все реже. Его визиты постепенно сходили на нет и вскоре вовсе прекратились. Я не знала причины. Но одно было ясно – я больше не страдала от его отсутствия, как вначале.

Со мной теперь были мои друзья.

Но однажды утром возможность сбежать вдруг материализовалась при помощи простого камня. Котенок Эмили, самочка с серой шерсткой, залезла в узкое пространство, отделяющее ванну от стены. Она застряла там и начала мяукать и звать меня на помощь. Я до предела натянула свою цепь и вытащила котенка, приказав ему больше туда не лазить.

И в эту секунду я заметила камень.

Небольшая течь за несколько лет размыла цемент, скрепляющий камни между собой. Я не знаю, в какой момент этот камень отделился от общей кладки, но когда я взяла его в руку, его вес меня удивил. Он был тяжелым, с заостренным концом, похожим на кремень крупных размеров. Я вставила его обратно в углубление, дрожа от мысли, что он может быть обнаружен, затем уселась на матрас, взбудораженная возможностью, которую давала мне эта находка.

Теперь у меня было оружие.

Оставалось только достичь нужной степени ярости.

И к несчастью, это случилось на следующий день, причем самым отвратительным образом.

18

Меня разбудил чей-то голос. Я очнулась от сонного оцепенения, легонько оттолкнула от себя комочки шерсти, прильнувшие ко мне ночью, и выпрямилась, чтобы лучше слышать. И тут же мое сердце забилось быстрее. Я сосредоточилась, чтобы понять, откуда доносится разговор. Слова были неразличимы, значит, это было не совсем рядом, но я была уверена, что разговаривали двое.

Краем глаза я заметила быстрое движение и повернула голову. За крошечным подвальным окошком угадывались чьи-то ноги. Кто-то стоял совсем рядом с моей тюрьмой. Незнакомец, чей стройный силуэт ничем не напоминал моего мучителя.

Я не колебалась ни секунды.

Я вскочила, бросилась к окну, изо всех сил натянув свою цепь, и закричала во все горло. Я даже не догадывалась, что способна издавать такие громкие звуки. Котята, сидевшие вокруг меня, бросились врассыпную. Мое горло горело огнем, слезы гнева и надежды застилали глаза, но я продолжала кричать, несмотря ни на что, снова ощущая в глубине своего тела саднящую боль от многочисленных проникновений, выхаркивая едкую сладость фальшивого горячего шоколада, морщась от обжигающих ран, оставленных железным браслетом… Я собрала в этом крике всю свою ненависть – к нему, к себе и ко всем этим ушедшим годам, с которыми мне пришлось смириться. Я подпрыгнула от радости, когда ноги исчезли из оконного проема. Скоро этот незнакомец примчится мне на помощь. Он вызовет полицию, и мерзкий Лесной царь будет гореть в аду…

Но никакой рыцарь не спустился ко мне по ступенькам.

Вместо него вниз сбежал мой палач и бросился ко мне. Его огромная рука поднялась и ударила меня с такой силой, что я упала на пол. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Во рту ощущался привкус крови, в голове отчаянно звенело.

– Грязная шлюха, ты мне дорого за это заплатишь! После всего, что я для тебя сделал! Поверь, тебе мало не покажется!

Я услышала, как он поднялся по ступенькам. Моя голова раскалывалась от боли. Я ничего не соображала. Несколько часов я неподвижно лежала на полу. Мне больше ничего не хотелось. Ни вставать, ни мстить, и еще меньше – жить. Единственное, чего мне хотелось, – это уехать на остров, спрятаться там, поплакать в объятиях Сюзанны, затем пойти играть с моими друзьями.

И тогда я закрыла глаза. Я представила себя на катере, рядом со своим воздыхателем из коллежа. Я молилась, чтобы время не было таким непостоянным, чтобы я вернулась к жизни, чтобы покинула это гиблое место, уплыв на палубе «Лазаруса».

Но какими бы ни были мои надежды, они не смогли изменить зловещей концовки стихотворения Гете. Лесной царь снова появился вечером, молчаливый, с замкнутым лицом. В руках он держал поднос, уставленный мисками.

20 часов 37 минут.

Что он собирался сделать? Изнасиловать меня в извращенной форме? Заставить меня пожалеть о содеянном при помощи пыток?

Он расставил миски в разных местах погреба и направился к ванной. Краем глаза я видела, как он заткнул сливное отверстие и повернул кран. Дымящаяся вода хлынула в ванну, в то время как первые котята спускались по ступенькам, привлеченные запахом еды. Некоторые из них подходили ко мне за порцией ласки, затем убегали, чтобы вылакать содержимое своих мисок. Мужчина направился к лестнице и сел на нижнюю ступеньку. Он смотрел на меня мрачным взглядом, которого я никогда у него не видела, даже во время наших «отношений».

Когда ванна наполнилась, он выключил воду и взял Поля на руки. Несколько минут он его гладил. Кот безмятежно уснул. Я подумала, что теперь мой мучитель поднимется наверх. Что он оставит меня здесь, наедине с моим страхом, чтобы вернуться позже и решить мою участь.

Но вместо этого он направился к ванной и опустил туда Поля, первого кота, который когда-то пришел меня утешить. Я смотрела на него, не в силах произнести ни звука, окаменев от ужаса. Он подержал животное под водой несколько минут. Когда он убрал руки, труп кота плавал на поверхности, словно брошенная в реку плюшевая игрушка. Тем временем Лесной царь направился к другим животным, которые лежали на полу погреба, полусонные, не осознавая угрожающей им опасности. Я закричала, чтобы их разбудить. Я вскочила, но тут же получила пощечину, такую же мощную, как предыдущая, и упала на матрас.

Этот монстр по очереди отнес котят к ванной и утопил их.

Я попыталась ему помешать, я бросилась к ванной, чтобы вытащить их, я кричала им, что я заберу их с собой на остров и все будет как прежде. Я упрекала их за то, что они выпили шоколад, я кричала, что благо Вселенной не должно иметь такой горький и неестественный вкус…

Было слишком поздно.

Они все погибли.

Мужчина замер рядом со мной.

– Я тебя предупреждал, что ты пожалеешь. Они умерли по твоей вине.

Не знаю, как я это сделала.

Я даже не помню, как схватила камень за ванной. Он повернулся ко мне спиной, и этого было достаточно. Я ударила в первый раз. Кровь брызнула и растеклась по его волосам. Он посмотрел на меня с недоумением в глубине глаз. Я не дала ему времени опомниться и с силой опустила камень на верхнюю часть его лба. Один раз, второй раз. Я продолжала бить, он рухнул на пол. Я не могла остановиться. Его череп трещал при каждом ударе, заливая своим содержимым мою одежду, лицо, цемент. Потом я долго сидела рядом с ним.

Через некоторое время я обыскала его карманы и нашла связку ключей.

Освободившись от цепи, я, шатаясь, направилась к лестнице.

Пара белоснежных кроссовок стояла на крыльце перед входной дверью. Я обула их и несколько минут стояла неподвижно, разглядывая серый пейзаж.

Я была права. Больше никто не ждал меня снаружи. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилались поля. Ни малейшего признака дружеского присутствия, ни малейшей причины на что-то надеяться.

Я не была готова к встрече с этой новой тишиной и одиночеством. Я не знала, каким был мир за пределами живой изгороди и плакучей ивы, и, возможно, моим истинным местом в этой Вселенной было то, которое я только что покинула, убив человека.

Мне просто показалось, что я не смогу здесь выжить.

И тогда я отправилась на остров.

19

Сандрина закончила свой рассказ, почти прошептав последние фразы.

Вероника и Дамьен молчали. Отчасти из уважения к этим признаниям и тому ужасу, свидетелями которого они стали, но также потому, что им казалось, что все это время они находились рядом с ней, тоже запертые в стенах этого погреба.

Молодая женщина не поднимала глаз от своего одеяла, комкая его в руках. Лекарства начали действовать, и ее неодолимо клонило в сон.

Инспектор хотел что-то сказать, но психиатр остановила его легким прикосновением руки. Она заговорила сама, чтобы завершить беседу:

– Благодарим вас, Сандрина, что поговорили с нами. Вам потребовалось много мужества, чтобы противостоять этому человеку, и еще больше – чтобы пережить эти трагические моменты. Сейчас мы вас оставим, чтобы вы могли отдохнуть, а завтра поговорим обо всем этом, если захотите. Я очень хочу вам помочь, на это потребуется много времени, но я уверена, что мы сумеем справиться с этими болезненными воспоминаниями. Вы согласны со мной?

Сандрина ограничилась слабым кивком головы, словно все силы ушли из нее с этим рассказом.

– Отлично, отдыхайте. Вы сумели преодолеть важный этап, теперь все должно быть хорошо.

Психиатр взяла свой магнитофон и ласково улыбнулась молодой женщине. Ее профессиональная этика не позволяла ей большего проявления чувств, но Вероника не могла запретить себе поддержать Сандрину. Ей бы очень хотелось снова ее обнять, утешить, сказать, что она правильно поступила, убив этого подонка… но ей пришлось ограничиться только улыбкой.

Они вышли из палаты и смогли вздохнуть полной грудью, только оказавшись в коридоре. Дежурная медсестра, терпеливо ожидавшая на стуле, встала, увидев, как они осторожно закрывают за собой дверь.

– Давайте ей седативные препараты в течение следующих суток. Я оставлю инструкции в регистратуре, – велела ей Вероника.

– Хорошо.

– Заходите к ней почаще… и продолжайте приносить ей цветы, это отличная идея.

– Обязательно, – кивнула медсестра.

Дамьен выждал несколько минут, прежде чем заговорить. С точки зрения человечности он был потрясен откровениями пострадавшей, но как полицейский, он обязан был в первую очередь думать о расследовании.

– Я хотел ей задать несколько вопросов, – заметил он, когда они вышли из больницы.

– Я поняла. Но они были бы несвоевременными.

– Она не назвала нам свою личность…

– Вы просто не представляете, какому испытанию она только что подверглась, рассказав нам свою историю! Ее мозг всеми возможными способами защищал ее во время заточения, а мы с вами взяли и вытащили ее из этого убежища! У нас обоих накопилось к ней много вопросов: у вас – чтобы завершить расследование, у меня – чтобы помочь ей скорее восстановиться. Но мы не можем все получить сегодня. Мне кажется, у вас имеется достаточно доказательств, чтобы закрыть это дело.

– Я могу начать процедуру, но мне потребуются подписанные показания… и имя, – согласился Дамьен, вытаскивая сигарету из пачки.

– Ее автобиографическая память, которая содержит все, что связано с ее личностью, скорее всего, тоже была отключена. Не полностью, забылось лишь то, что могло помешать построению ее убежища. Ей требовалось забыть, кем она была на самом деле, поскольку став Сандриной Водрье, она смогла выжить, перенестись в другое место, подальше от этого погреба. Мы дали ей понять, что ей больше нечего опасаться. Когда она примет этот факт, ее мозг снова подключит все, что был вынужден заглушить: подавленные воспоминания, эмоции… Это не займет много времени, судя по тому, как быстро она рассказала нам обо всем, что ей пришлось пережить. Возможно, уже завтра я буду знать ее имя и фамилию. Как только она проснется, мы начнем терапию.

Дамьен внимательно выслушал Веронику. Он улыбнулся, глядя на молодую женщину, которую сначала принял за недавнюю выпускницу. Но то, как она позволила пострадавшей рассказать свою историю, не прерывая ее, подбадривая жестами, защищая от равнодушных нетерпеливых вопросов, которые он хотел ей задать, показывало, что она была опытным профессионалом своего дела, которому он мог полностью доверять.

– Вы прекрасно справились. Я имею в виду… с Сандриной.

– Надо же, дождалась комплимента! – удивилась она, всплеснув руками. – Могу я посмаковать свой успех, попросив у вас сигарету?

– Да, разумеется. Держите. А что вы думаете о ее рассказе с психиатрической точки зрения?

– Хорошая попытка, инспектор.

– В смысле?

– Эта женщина – моя пациентка, поэтому…

– Вы не можете разглашать подробности своей работы.

– Верно. А вы что обо всем этом думаете?

– Тайна следствия, увы, – улыбнулся он, выпустив струю дыма.

– Забавно. Ясно одно – кирпичики ее убежища совпадают с тем, что она пережила. Мне потребуется время, чтобы все проанализировать и выявить несколько скрытых совпадений, но у вас есть пострадавшая, виновный и мотив. Я сделаю вам копию записи.

– Спасибо. Могу я вам задать один вопрос?

– Задавайте.

– Пострадавшие всегда так легко с вами откровенничают?

– Вы считаете, что это было легко? – удивилась психиатр.

– Она колебалась всего одно мгновение, но показалась мне полной решимости… – ответил инспектор.

– Каждая жертва реагирует по-разному, и самым сложным в таких случаях является не признание, а принятие, – пояснила Вероника. – Завтра или чуть позже Сандрина осознает, что часть ее жизни ушла навсегда, и смерть ее палача не вернет ей этих потерянных лет. И поверьте мне, ни медикаменты, ни удовлетворение от мести не смогут заглушить ее криков боли.

20

Дамьен ждал в вестибюле больницы, пока психиатр принесет ему копию записи. Он думал об этой девочке, угодившей в ловушку, которую приковали к стене погреба на несколько лет. Инспектор представил ее боль, отчаяние, тоску, растерянность. И это тяжелое тело, лежащее на ней. Он покинул больничную парковку с облегчением, стараясь не думать о навязчивых сравнениях между тем, что перенесла эта молодая женщина, и тем, что могла испытать его дочь.

Он приехал в полицейский участок и направился к своему кабинету. В коридоре Дамьен встретил коллег, которые дружно складывали папки вдоль стены.

– Что происходит?

– Избавляемся от старых дел, отправляем их в архив Кана – приказ начальства, – сообщил ему Антуан.

– Уже?

– Да. Похоже, решение о закрытии нашей конторы не изменится. Поэтому начинаем готовиться. Новости есть?

– Да, пойду, напечатаю отчет, пока вы не унесли мою пишущую машинку!

Дамьен сел за свой стол и задумался.

«Вот и почти раскрыто это странное дело, – сказал он себе. – Скоро психиатр поможет нам установить личность потерпевшей. Загадка острова продлилась недолго, и лишь в воображении пострадавшей, которой наверняка потребуется не один месяц или год, чтобы снова склеить кусочки разорванного в клочья прошлого».

Он закурил сигарету, открыв папку с документами, собранными накануне. Среди прочего был конверт со снимками, сделанными на ферме полицейскими, которым было поручено сфотографировать место преступления. Дамьен разложил их на столе.

Он вынул из кармана пиджака аудиокассету и некоторое время раздумывал, стоит ли снова слушать откровения, которые были на ней записаны. Ему совершенно не хотелось в очередной раз погружаться в эту историю, тем более так быстро, но ему было необходимо обобщить последнюю информацию для своего начальника. Он выдвинул ящик стола и достал оттуда магнитофон. Включив запись в качестве фонового сопровождения, он принялся печатать отчет.

«Я возвращалась домой, было холодно и темно. Мне было шестнадцать лет…

Шестнадцать лет».

На данный момент, без личности и даты рождения, было сложно определить точное количество лет, прошедших между похищением и освобождением. По утверждениям медиков, Сандрине могло быть от двадцати пяти до тридцати лет. Значит, молодая женщина могла находиться в заточении от девяти до четырнадцати лет…

Он отметил в своем отчете, что личность пострадавшей будет установлена в ближайшее время и что на основании этой информации расследование будет быстро завершено. Останется только найти родственников молодой женщины, и в этом загадочном деле, начавшемся на побережье Вилле-сюр-Мер, будет поставлена точка. Затем обыденная жизнь приморского городка сможет вернуться в свое привычное русло, проложенное между скукой и апатией.

Закончив свой отчет, инспектор остановил кассету, закурил новую сигарету и впервые с того момента, как он увидел эту таинственную незнакомку, расслабился, задумавшись о своей дальнейшей карьере после закрытия полицейского участка. Разумеется, все сотрудники будут переведены в главные комиссариаты региона, но Дамьен еще не получил своего назначения.

Он просто хотел оказаться в спокойном месте, чтобы ему больше не приходилось проникать в чье-либо убежище.

Инспектор начал складывать документы в папку, и когда убирал фотографии, один снимок привлек его внимание. Он был сделан в погребе, спустя несколько часов после обнаружения места преступления. На нем была видна стена, расположенная справа от лестницы, напротив матраса и ванной. Фотограф наклонился до уровня импровизированной постели, чтобы снять то, что видела жертва, сидя на матрасе.

«Сандрина проводила часы, дни, недели, глядя на эту стену, – вздохнул Дамьен. – Сколько раз она мечтала о том, чтобы эта стена рухнула? Сколько надежд рождалось и умирало, когда она разглядывала этот недосягаемый серый цемент?»

На фотографии угадывалась близость подвального окошка, поскольку на правой стороне снимка виднелось слабое свечение, по всей видимости, от света прожекторов снаружи.

Дамьен некоторое время сидел в задумчивости. Он не решался себе в этом до конца признаться, но его продолжало удивлять, что Сандрина открылась им с такой легкостью. Он не был знаком с таинственными механизмами мозга, тем не менее он ожидал гораздо большего сопротивления. Еще одна вещь не давала ему покоя – у него сложилось впечатление, что молодая женщина просто читала текст, как плохая актриса, стремящаяся скорее отделаться от своих реплик, и если бы она не расплакалась в конце представления, он бы решил, что рассказанная в больничной палате история лишь немного касалась самой рассказчицы.

Он вспомнил комментарии психиатра – что все это было нормально, что должно пройти время, что ее мозг еще не усвоил всю информацию, что лекарственные препараты вызывают ощущение отсутствия, отстраненности…

Однако, бросив последний взгляд на снимок стены, Дамьен почувствовал странное покалывание в области затылка. Он замер, пытаясь понять, что его могло так встревожить. Через несколько секунд его внимание сконцентрировалось на детали, которой он не придал значения в первый раз.

«Ну и ну…» – прошептал чей-то голос, обдав его запахом серы.

Он перемотал кассету, пока не нашел интересующее его место.

«20 часов 37 минут. Время – понятие непостоянное», – произнесла Сандрина.

Он просмотрел другие снимки погреба, но признал очевидное – то, что он искал, не фигурировало ни на одном из них.

«Ну что, недостойный отец, что ты теперь будешь делать? – продолжил голос. – А? Снова обратишься в бегство? Спрячешься на другом конце Франции, чтобы не видеть меня, или все же немного потанцуешь со мной?»

Дамьен вскочил со стула, взял папку с документами, достал кассету из магнитофона и схватил ключи от машины.

– Уже уезжаете? – окликнул его Антуан с папками в руках, увидев, как он направляется к выходу.

– Нужно кое-что проверить на ферме. Если меня будут спрашивать, я скоро буду. Там еще работает кто-то из наших?

– Не думаю, все уже вернулись из-за дождя. Комиссар посоветовал дождаться, пока он стихнет, а потом вернуться на место. Он все еще надеется, что криминалисты освободятся и прибудут нам на помощь.

– Понятно… Антуан?

– Да?

– Если он спросит, где я, ты ничего не знаешь, ок?

– Как прикажете, шеф!

Инспектор мчался по ухабистой дороге, не заботясь об амортизаторах. Дворники с трудом справлялись с потоками воды, и ему приходилось напрягать все свое внимание, чтобы не очутиться в яме.

«Сандрина быстрым шагом пересекла лес. Дождь жалил ее своими ледяными иглами, в то время как плотный слой темных облаков медленно опускался вниз и уже касался верхушек самых высоких деревьев», – вещали динамики автомагнитолы.

Он доехал до фермы, припарковался возле ивы и некоторое время сидел в машине, оглядывая окрестности.

«Значит, вот что произошло… Детей принесли в жертву… Вот он, секрет острова…» Она упала на грязную землю и ударила по ней обоими кулаками, проклиная этот каменный бездушный кусок суши. Затем она раскрыла правую ладонь. Большой ключ все еще был здесь».

Дамьен заглушил двигатель и побежал к входу, не замечая, что ботинки утопают в грязи, не обращая внимания на высокую иву, длинные тонкие ветви которой громко хлопали на ветру. Оказавшись перед входной дверью, он сорвал печати, достал папку, которую укрывал от дождя под полой пиджака, и скользнул внутрь.

Инспектор не стал задерживаться в жилых комнатах и направился прямиком к погребу. Запах затхлости и разложения, казалось, стал еще сильнее, чем накануне.

Подойдя к лестнице, Дамьен включил свой фонарик и начал спускаться по ступенькам с таким почтением, словно собирался проникнуть в глубины гробницы, держа перед собой в качестве путеводителя снимок голой стены.

Он сел на матрас, выбрав точное место, откуда был сделан снимок. Рядом лежала тяжелая цепь, но он не решался к ней прикоснуться. Он закрыл глаза и вспомнил слова Сандрины:

«20 часов 37 минут.

В этот вечер на лестнице не раздалось никаких шагов.

Я осталась одна.

Забытая своими близкими, поскольку вокруг моей тюрьмы не было слышно ни одной полицейской сирены.

20 часов 37 минут.

Дверь открывалась, и до меня доносился аромат рагу, смешанный с запахом горячего шоколада, про который он никогда не забывал.

20 часов 37 минут.

Но время – понятие непостоянное.

Я успела насчитать только сотню, прежде чем стена стала такой же пустой и бесполезной, как часы без стрелок».

Дамьен встал и осветил фонариком стену, находившуюся напротив него, в поисках хоть каких-либо следов.

Ничего не было.

Его рука погладила цементную штукатурку, пробежала по шероховатостям, затем, не найдя ничего убедительного, он отступил на метр назад, чтобы окинуть взглядом стену. И снова он не нашел никаких видимых следов, ни отверстия от гвоздя, ни круга, нарисованного пылью и временем.

Дамьену пришлось признать очевидное, в то время как запах разложения становился все сильнее, словно придя в возбуждение от этой невозможной правды.

«Ну что, недостойный отец… Теперь мы позабавимся вволю… Я тебя предупреждал… Время – твой враг… Спроси у Мелани, что она об этом думает, ведь у нее было достаточно времени потанцевать со мной…»

– 20 часов 37 минут… – прошептал инспектор, отгоняя голос дьявола. – А ведь здесь никогда не было часов…