Я глубоко огорчился тем, что партийная печать и наше высшее партийное руководство, обновленное на XXVIII съез­де партии, не дали ни достойного политического ответа на эту акцию демократов, ни теоретического разбора статьи По­пова, ни ее оценки. Почему? Разделяли они сами эти взгля­ды? Или же сказалось преклонение перед плюрализмом, пусть, дескать, оппонент поговорит. Считались с близостью Попова к президенту? Действительно, обращала на себя вни­мание картинка: на первой странице брошюры со статьей По­пова рядом с портретом автора — панорама огромного митин­га на Манежной площади. А в «Огоньке» (№ 51) на фоне кремлевской стены автор шествует в группе вождей — Горбаче­ва, Рыжкова, Ельцина. Картинка о многом говорила, и уж на­верняка о том, знайте, мол, с кем дело имеете! Тот, кто монти­ровал эти фотографии, наверняка знал, что содержание брошю­ры резко отличается от речи демократов на подобных митингах. На них демократы страстно разоблачали незаконные репрессии и привилегии, требовали расширения демократии и передачи всей власти Советам, сулили народу все мыслимые и немыс­лимые блага, и главное — каждого сделать собственником, настаивали на расширении прав республик во имя укрепления Союза и т.д. И это в то время, когда версталась эта про­граммная статья, содержащая совершенно иные, в принципе противоположные цели.

За всем этим стояли серьезные подвижки в политической и духовной жизни страны, в том числе — в позициях партий­ного руководства, самого Генерального секретаря.


Догадки, предположения, прозрения. Читатель вправе спро­сить меня, какую же позицию занимал тогда Институт марк­сизма-ленинизма и почему он не выступил с критикой статьи Попова? Или лично директор? Сразу скажу, что позиции у нас были. И выступить-то я, конечно, выступил, но как и при каких обстоятельствах — об этом и пойдет речь.

С переходом на работу в ИМЛ я полностью был освобож­ден от подготовки речей для Горбачева. Основное внимание уделял работе Института, более всего — подготовке публика­ций. В декабре 89 года вышла книга «Очерк теории социализ­ма», предназначенная для студентов, аспирантов вузов, к ее подготовке была привлечена большая группа московских уче­ных. В апреле 90 года ИМЛ выпустил коллективную моногра­фию «Ленинская концепция социализма» — результат дли­тельной работы большой группы ученых. Обе эти книги вы­ходили под моим руководством и с моим участием. В том же 90 году вышла моя брошюра «Ленинское видение социализ­ма». Довольно часто выступал я и со статьями, участвовал в дискуссиях на телевидении. Нечего говорить, что эти труды по всем пунктам полностью противостояли писаниям Попова.

В повседневной суете я должен был оставаться в курсе по­литических и теоретических дискуссий, не упускать из виду более или менее значительных нюансов в выступлениях М.С.Горбачева, отражавшихся на развитии перестроечной мысли. Особенный интерес для меня представляли его отно­шение к ленинскому наследию, характеристики смысла и задач перестройки, оценки советского социализма, поскольку все это продолжало почти непременно корректироваться, порой довольно серьезно изменяться. К тому же общеполити­ческая и идейная ситуация в стране обострилась, вызывая у нас тревожные предчувствия.

Судя по выступлениям М.С.Горбачева, он продолжал под­черкивать опасность, угрожавшую со стороны антисоциалис­тических сил. Так, в докладе на XXVIII съезде партии он го­ворил: «Не следует закрывать глаза и на то, что в обществе появились силы, толкающие нас к буржуазному строю, связы­вающие выход из нынешнего сложного состояния с перехо­дом страны на капиталистические рельсы». Опасность, кажет­ся, осознается. Но что же делать? «Я думаю, — отвечает на этот вопрос оратор, — если и потерпит поражение наша пере­стройка, то только в том случае, если кому-то удастся раско­лоть твердо стоящие на ее позициях демократические силы». И далее следует перечисление мер, на осуществлении которых «должны быть сосредоточены усилия всех партийных органи­заций».

Читатель не может не обратить внимания на то, что виде­ние опасности капиталистической реставрации у докладчика не подкрепляется четким указанием на те политические силы, которые могут осуществить «раскол», и какие «демократичес­кие силы» могут быть расколоты. Здесь сказалась старая при­вычка уходить от конкретных характеристик противоборству­ющих сил. Дело в том, что к тому времени общество было уже расколото, и расколото глубоко. Бьши, действительно, сторонники социалистической перестройки, были ее против­ники в лице бюрократического слоя в управленческом аппа­рате, деструктивную роль играли националистические силы. И противниками горбачевской перестройки были руководители демдвижения, выступавшие против социализма, против Лени­на, против партии. Именно оттуда раздавались призывы к от­казу от социализма, к устранению Горбачева от власти. И тем не менее Горбачев даже в этой ситуации «на всякий случай» продолжает исповедовать и проповедовать неопределенность. Но что бы Горбачев ни делал для достижения компромисса с противниками социализма, их поведение ясно говорило о том, что он был им не нужен, он мешал им со своим «соци­алистическим выбором», со своим коммунистическим про­шлым, наконец, со своими колебаниями между коммунистами и демократами.

Такого рода размышления приводили меня к предположе­нию, что Михаил Сергеевич более всего беспокоится именно о возможном окончательном разрыве с демократами, об удер­жании их в рамках, которые позволяли бы ему говорить о не­коем широком демократическом объединении.

Свои размышления и позиции по многим спорным вопро­сам я смог высказать в двух докладах на заседаниях Идеоло­гической комиссии ЦК КПСС: в мае 89 года — об идеологи­ческих проблемах межнациональных отношений и в январе 90 года — о значении ленинского идейно-теоретического насле­дия в современных условиях. Думаю, что предложения эти возникли в связи с приходом на идеологию В.А.Медведева. Все ожидали от него каких-то положительных сдвигов. Сам Медведев позднее скажет, что он разделял позиции Яковлева, поддерживал его линию на гласность, преодоление догматиз­ма, снятие запретов, создание обстановки творчества в сфере идеологии и культуры. Вместе с тем он находил, что надо ак­тивно противодействовать (демократическими же методами) разнузданности, беспредельному негативизму, возбуждению низменных чувств и страстей, отстаивать прогрессивные, со­циалистические идеалы. Учитывая, что в работе комиссии принимали участие руководители министерства и ведомств, центральных идеологических учреждений, средств массовой информации, ученые-обществоведы, выступление на заседа­нии комиссий не могло не получить широкого общественного резонанса.

О докладе по национальным проблемам я скажу в связи с Союзным договором. А сейчас о Ленине. Готовясь к докладу о творческом наследии Ленина, я вернулся к ранее прочитан­ной статье Горбачева «Социалистическая идея и революцион­ная перестройка», опубликованной в «Правде» 20 ноября 89 года, а затем вышедшей и отдельной брошюрой. Еще при первом прочтении статьи она обратила на себя внимание гло­бальным охватом фундаментальных вопросов теории и прак­тики социализма. Но дело было не только в этом: статья со­держала ряд новых моментов прямо-таки поворотного харак­тера. Прочитав ее еще раз с карандашом в руках, я понял, что со многим в ней не могу согласиться.

В самом начале статьи делается заявление о том, что толь­ко сейчас, на почти пятилетием рубеже перестройки... мы многое начали видеть по-иному, подходим к достаточно ясно­му пониманию смысла того, что мы делаем. Фраза озадачи­вающая. А следующая усугубляет это впечатление: если на первых порах полагали, что речь идет, в основном, лишь о выправлении отдельных деформаций общественного организ­ма, совершенствовании той, в целом устоявшейся, системы, сложившейся за предыдущие десятилетия, то теперь говорим о необходимости радикальной переделки всего общественного здания — от экономического фундамента до надстройки.

Получается, пришли на день рождения, а справляют по­минки. Сразу же возникает недоумение: разве не с самого на­чала мы заявили о необходимости достижения качественно нового уровня общественных отношений, говорили и писали о революционном характере перестройки? Значит, речь идет о каком-то ином качестве, но о каком? Чтобы такое сказать после многочисленных заявлений о правильности избранного пути, надо иметь весьма веские основания.

Между тем, внимательно изучив то, что предлагалось в ка­честве «радикальных» переделок, я не нашел в тексте для этого оснований. Шла речь все о том же — о развитии раз­нообразных форм социалистической собственности, структур­ной перестройке, демократизации социализма, об освобожде­нии партии от оперативно-распорядительных функций. Но обо всем этом пресса толковала еще до перестройки. Правда, проскользнула мысль о гражданском обществе, но без доста­точного развития. Можно было предположить, что у автора либо к тому времени не было четких представлений о нова­циях, либо надо было до поры до времени скрывать их. И все-таки в статье присутствовало нечто такое, что свидетель­ствовало о серьезных изменениях во взглядах автора, и каса­лось это «нечто» прежде всего его оценок ленинского насле­дия, толкования негативных процессов в советском обществе.

Известно, что в ноябре 87 года, в докладе о 70-летии Ок­тября, задача перестройки, точнее, одна из задач, формулиро­валась как полное теоретическое и практическое восстановле­ние ленинской концепции социализма, в которой, по словам докладчика, непререкаемый приоритет — за человеком труда, с его идеалами, интересами, за гуманистическими ценностями в экономике, социальных и политических отношениях, куль­туре. Куда правильнее? Восстановление ленинского наследия не решало всех современных задач, но многое из того, что предстояло делать, — было завещано Лениным. И вдруг читаю: «Широко утвердилось представление, что у Ленина якобы имелась законченная программа строительства социа­лизма в нашей стране. На самом деле у него такой завершен­ной программы не было». В самом деле, что может быть за­конченным, завершенным в мире, полном изменений и пере­мен, тем более применительно к такому новому делу, как строительство нового общества. Тогда к чему такой акцент на том, на что Ленин не претендует, а серьезные ученые таким образом не толковали? Заявление это не являлось чисто сти­листической поправкой и не было случайностью.

Настойчивость, с которой Михаил Сергеевич опровергал заведомо несостоятельное утверждение о том, что Ленин ос­тавил нам завершенную программу, имела какую-то далеко идущую цель, которая угадывалась, но в указанной статье явно не просматривалась. На это наталкивало меня его стрем­ление придать ленинским словам о «перемене всей точки зре­ния нашей на социализм», сказанным им в связи с идеей ко­оперирования крестьянства, какое-то таинственное, чуть ли не мистическое значение. Более поздние выступления Горбачева покажут, что, основываясь на этих ленинских словах, он по­пытается сделать из Ленина чуть ли не союзника в отказе от социалистического развития страны.

Мне было обидно за Горбачева, который, как мне виде­лось, отступился от своих первоначальных взглядов и сделал шаги навстречу лидерам демдвижения, которые утверждали, что Ленин не имел концепции социализма, стремились вооб­ще развенчать Ленина и убрать его из перестроечной идеоло­гии. Такое поведение Горбачева казалось мне трагической ошибкой.

В этой мысли меня укрепляли и те способы критики со­циализма, которые присутствовали в разбираемой статье. Со­ветское общество характеризуется как общество, в котором во имя «великой цели» оправдывались самые бесчеловечные средства. Сталинские извращения привели к утрате главного, что было в марксовой и ленинской концепции социализма: понимание человека как цели, а не средства. Вместо идеи свободного развития каждого как условия свободного разви­тия всех появилось представление о человеке как «винтике» партийно-государственной машины и организациях как «при­водных ремнях» этой машины. Поражает категорическое, не­примиримое отрицание социалистического характера совет­ского строя.

Но уместна ли ирония по поводу «великих целей»? Они таки действительно были и достигались, хотя нередко и боль­шой ценой. А разве кто-нибудь знает, когда бы великие дости­жения сваливались людям в виде манны небесной? Подъем ин­дустрии, образования и культуры народа, научные достижения, социальные гарантии, Победа в Великой Отечественной войне — разве это не великие достижения, в которых воплотились вели­кие цели, выдвинутые в свое время партией? И разве делалось все это не ради человека труда? Откуда появились поколения людей, готовых самоотверженно служить делу социализма? Как могли иначе сформироваться энтузиасты, творцы, высоконрав­ственные личности? Кто и во имя чего шел на массовое само­ограничение и совершал героические подвиги? «Винтики», автоматы, манкурты? Негативные явления и процессы не были тем единственным и исчерпывающим, что составляло жизнен­ную среду и влияло на формирование людей. Да ведь и сам автор статьи тут же пишет, что наше прошлое неоднозначно. В нем слились энтузиазм, героический труд и жертвы, великие надежды и разочарования.

И тут же в стремлении угодить демократическим критикам социализма он делает, например, такое открытие: народ лишь в глубине своего сознания хранил гуманистическое понима­ние социализма и по возможности стремился дать ему ход. И только перестройка переводит изначальные принципы в раз­ряд реальных, ибо в прошлом они лишь провозглашались. Подумать только! Лишь при Горбачеве начинается реализация принципов социализма! Социализма не было, но откуда люди получали гуманистические представления о социализме? Со­циализма не было, но тот же Горбачев собирался перестра­ивать социализм? Вот и получается не по Горбачеву, а по По­пову: вернемся к капитализму, а лет эдак через тысячу по­смотрим, что делать.

Все сказанное не могло не отразиться на моем выступле­нии 26 января 90 года на Идеологической комиссии ЦК о Ле­нине. Конечно, открытая полемика с Горбачевым на трибуне заседания для меня была исключена как и для других орато­ров, но изложить свое понимание ленинского наследия, от­личное от горбачевского, я мог и собирался. Согласно тради­ции я должен был раскрыть историческое значение труда Гор­бачева «Социалистическая идея и революционная перестрой­ка». А поскольку эта работа вызвала у меня решительное не­приятие, я, упомянув ее вначале, перешел к обстоятельному изложению того понимания ленинской концепции социализ­ма, которое сложилось у нас в Институте после длительных коллективных обсуждений.

Докладу предшествовало вступление, которое обратило на себя внимание присутствующих. Оно было опубликовано в «Правде» 1 февраля 90 года. Вот оно. Устранение от власти компартий в ряде восточноевропейских стран сопровождалось резко критическим отношением этих партий к Ленину и ле­нинизму. Антиленинские идеи стали широко распространять­ся и в нашей стране. Широкое хождение получила так назы­ваемая «доктринальная концепция», согласно которой все бед­ствия, пережитые страной, — ожесточение классовой борьбы, гражданская война, массовый террор, тяжкие страдания наро­да во время индустриализации и коллективизации — все это имеет общие причины: гипертрофия классовой борьбы и уто­пический характер социалистического учения. Настойчиво пробивает себе дорогу стремление отдельных людей и групп избавиться от марксизма-ленинизма, социализма вообще и вернуться к «нормальной жизни», «цивилизации», говоря без недомолвок, к буржуазному образу жизни, к обществу, в ко­тором можно свободно мыслить, богатеть и нищенствовать. И этим устремлениям уже давно не противостоит четкая и ясная позиция социалистической идейности и нравственности.

Это ослабление идеологического уровня в партии началось давно, и в значительной мере оттого, что массы были отстра­нены от обсуждения и решения важных вопросов обществен­ной жизни. Вспомним события в Новочеркасске, Муроме, Темир-Тау и других местах, где партийные организации не проявили ни политической стойкости, ни организованности. А с другой стороны, эти события не стали поводом для ана­лиза и выводов, которые прозвучали бы в качестве важных поучительных уроков. Все происходило втихомолку. До сих пор не могу понять этого губительного пристрастия к секрет­ности по любому поводу!

Когда же в условиях гласности организовались антипар­тийные силы, местные партийные комитеты и организации вновь показали свою неспособность противостоять антипартийной, антисоциалистической демагогии. Если разного рода «народные» фронты повели линию на решительный захват власти, для чего они вооружились идейно и организовались политически, партийные комитеты и в этой обстановке дей­ствуют вяло и нерешительно. Картина дополняется пассивнос­тью органов партийной печати, впечатление такое, что они не желают связываться с критикой противников Советской влас­ти и социализма.

На прошлой неделе в нашей партии образовалась еще одна партия — Объединение коммунистов «Демократическая плат­форма». Пока мы спорим о многопартийности, она стала фак­том. Судя по опубликованным документам, цель «платформы» — объединение на антиленинских позициях. Вот что говорит один из лидеров этой партии: «Существующая партия (КПСС) не имеет будущего, потому что — это ленинская партия. Она построена на порочной ленинской модели насаждения социа­лизма сверху».

Итак, в рамках одной партии, почти всю свою историю исповедовавшей нерушимое единство, теперь фактически две партии, две идеологии и два основных направления в борьбе за власть. В этом надо бы разобраться всерьез и во что бы то ни стало, тем более, что наши научные учреждения, партий­ная печать почти полностью хранят не вполне понятное мол­чание по этому поводу, впрочем, как и руководящие органы партии. Обстановка требует от партии четких позиций в оцен­ке проблем.

Это была откровенная и резкая критика позиций высшего руководства партии, руководителей средств массовой инфор­мации, научных учреждений, требующая определенной реак­ции и ответа.

Появление внутри партии антиленинской группы, фракции было в высшей степени неожиданным и неприятным. Хотя оно исподволь готовилось, появление ее поощрялось и скрыт­но санкционировалось, но для Политбюро оно стало событи­ем скандальным, требующим объяснения. Лишь в марте в верхах началось обсуждение с целью выработки оценок само­го этого факта и особенно линии поведения по отношению к Демократической платформе.

Что касается меня, то я не получил никаких замечаний за свой выпад. Но незамеченным он не остался, и простить мне этот выпад не могли. Во всяком случае это выступление стало для меня последним на Старой площади.

Конечно, я сознавал, что вступаю в неравный спор со своим кумиром. Но раскрепощенный характер статьи «Соци­алистические идеи и революционная перестройка» как бы приглашал к еще большей свободе мысли, чем я, очевидно, и воспользовался.


Зарубежные впечатления. Не могу обойти стороной наши зарубежные поездки и зарубежные впечатления. За сравни­тельно короткое время — в 89 и 90 годах во главе делегаций Института марксизма-ленинизма мне пришлось побывать в ФРГ, Японии, Аргентине, Австрии, Югославии, Польше и Китае. Поездки сами по себе интересны с точки зрения оз­накомления с культурой этих стран и народов. Но главное все же состояло в научных контактах, особенно в обсуждении проблем нашей перестройки.

Вообще-то интерес к нам, я имею в виду советские науч­ные делегации, был всегда и везде велик. А в годы перестрой­ки этот интерес помножился на любопытство относительно происходящих перемен, в известной части аудиторий он был окрашен тревогой за судьбы социализма в нашей стране. По­ражала большая осведомленность о положении дел у нас, конкретный интерес к конкретным политическим движениям и их позициям.

В 89—90 годах между ИМЛ и Фондом Фридриха Эберта — общественной организацией, примыкавшей к Социал-демо­кратической партии Германии, и занимавшейся вопросами международных связей в области науки и культуры, активизи­ровались контакты. Какими бы сложным ни были отношения между КПСС и СДПГ в прошлом, жизнь требовала развития новых связей между нашими партиями. Исходя из этого, ру­ководство ИМЛ взяло курс на расширение научного сотруд­ничества с Фондом Эберта.

Известно, что Сталин называл германских социал-демо­кратов пособниками фашистов. Но Гитлер преследовал соци­ал-демократов, как и коммунистов, а в 34 году СДПГ была запрещена Гитлером. Многие социал-демократы вели актив­ную борьбу с фашистами. Под влиянием СДПГ находилась значительная часть рабочего класса и профсоюзов ФРГ. В проекте новой Программы, которая в то время готовилась, со­держался ряд прогрессивных положений демократического и социалистического характера. Во внешней политике СДПГ высказывалась за углубление разрядки и развитие отношений с социалистическими странами.

Фонд Эберта первым высказался за установление контак­тов с нашим Институтом. В Москве побывала делегация Фонда, а затем в декабре 88 года я во главе нашей делегации выехал в Германию, побывал в Бонне, Гамбурге, Дюссельдор­фе, других городах. Принимали нас весьма дружественно, проявляя при этом большой интерес. Был подписан договор об учреждении представительства, а затем я выступил на общем собрании актива Фонда с лекцией на тему: «Пере­стройка: историческая необходимость, решения, новые шаги».

В большом зале Центрального Фонда собралось множество желающих послушать директора Института марксизма-лени­низма. Говорили, что некоторые депутаты Бундестага, находя­щиеся в отпусках, приехали в Бонн, чтобы принять участие в мероприятиях. Подогретый столь явным интересом, я говорил увлеченно, слушали внимательно, вопросов было множество, отзывы последовали весьма положительные. Уже в апреле 89 года состоялось открытие официального представительства в Москве, был одобрен план научного сотрудничества между ИМЛ и Фондом Эберта.

В ноябре 89 года в ИМЛ состоялся первый совместный симпозиум ученых-историков. Это была очень памятная встре­ча. Большое внимание было уделено проекту Программы СДПГ. Проект свидетельствовал о сохранении и дальнейшем развитии социалистических идей и целей. Зафиксировано более глубокое понимание социального прогресса, вбирающее в себя мысль об «экологически и социально ответственном ин­дустриальном обществе» как новой модели индустриальной ци­вилизации. Человек ставится в центр внимания практически всех разделов новой Программы. Обещая разрешить общест­венные противоречия в интересах человека, авторы документа вводят в оборот такие понятия, как «свободное, справедливое и солидарное общество», «через социальную справедливость к солидарному обществу». Обстоятельно разработаны меры по обеспечению социальной защиты человека. Намечались огра­ничения власти монополий в интересах человека труда, ликви­дация положения, когда культура и средства информации нахо­дятся в руках капитала, экономическая демократия рассматри­вается как средство против всевластия концернов. Разумеется, в проекте было немало положений, которые вызвали у нас критические замечания, и мы о них говорили.

В мае 89 года по приглашению «Общества социализма» и «Совета рабочих университетов» делегация ИМЛ находилась в Японии. Для европейца, впервые прибывшего в Японию, можно ничем иным не заниматься, кроме как знакомиться с этой удивительной страной, ее экзотикой, наблюдать поведе­ние людей, расспрашивать и выслушивать их доброжелатель­ные ответы. На самолете и в поезде мы пересекли почти всю Японию с севера на юг, от острова Хоккайдо до острова Кюсю, побывали в городах Саппоро, Токио, Тиба, Нагасаки, Киото и др. И все же наше главное занятие — лекции и бе­седы в рабочих аудиториях, встречи с учеными, занимающи­мися проблемами социализма. Хочется отметить два характер­ных момента в этих встречах: доброжелательный интерес и беспокойство по поводу нашей самокритики и чересчур сме­лых экспериментов. Кстати сказать, почти во всех зарубежных встречах это беспокойство являлось лейтмотивом бесед.

Еще до поездки началось очередное охлаждение наших от­ношений с японскими коммунистами. Это произошло после выступления Горбачева на Генеральной ассамблее ООН в де­кабре 88 года. Делегация КПЯ побывала у нас в Институте и произнесла в адрес руководства КПСС многочасовые резко осуждающие речи, собралась и уехала. Находясь в Японии, мы предложили встретиться, но руководство КПЯ ответило отказом.

Уезжал я из Японии со смешанными чувствами. Мы были очарованы красотой страны, ее людьми, понимая, конечно, что трудную, сложную сторону жизни японцев мы не увидели. При внешней сдержанности, японцы в общении становятся раскованными и остроумными. На сердце тяжелым грузом ос­тавался сухой отказ коммунистов встретиться с нами. Раскол в рабочем движении продолжал углубляться.

Вскоре мне представилась возможность выразить по этому поводу публичное сожаление. В середине сентября 89 года в Австрии, в г. Линце проходила 25-я конференция историков рабочего движения. Линцские конференции являлись единст­венным научным форумом, где принимали участие социалис­ты и коммунисты, представители иных идейных течений и где была возможность обсуждать вопросы взаимоотношений двух основных направлений рабочего движения. В своем выступле­нии я подчеркнул значение этих конференций для развития диалога и сотрудничества ученых различных стран, между представителями различных научных и политических направ­лений и школ. Специально остановился на их роли в преодо­лении последствий поистине трагического раскола междуна­родного рабочего движения.

Угроза термоядерной войны и экологической катастрофы выдвинула перед всеми отрядами рабочего класса задачу по­иска совместных решений с другими общественными силами проблем сотрудничества и соразвития, говорил я далее. Но возрастание общечеловеческих проблем не снимает проблем защиты классовых интересов.

А вообще Австрия оставила особый след в моей памяти. Здесь в ведущих отраслях народного хозяйства большой удель­ный вес занимал государственный сектор. Образование, меди­цинское обслуживание, социальное обеспечение финансирова­лись за счет общества, но при этом ни один социалист или коммунист не соглашался с утверждением некоторых наших теоретиков о том, что Австрия — социалистическая страна. Директор Института Карла Реннера вообще назвал это ут­верждение бредовым.

Я встречался с руководством Компартии Австрии, и мы обсуждали интересующие нас вопросы, затем состоялась встреча с руководством социалистической партии. На обеих встречах была выражена поддержка нашей перестройки. Руко­водство соцпартии высказалось за сотрудничество с КПСС в теоретической области. В качестве партнера ИМЛ был назван Институт Карла Реннера. Но особое удовлетворение у меня вызвало выступление в Институте Восточной и Юго-Восточ­ной Европы. Тема доклада здесь — «Актуальные проблемы истории советского общества».

Людей было много. Научные работники, преподаватели, политические деятели, журналисты. Слушали в полнейшей ти­шине, и — множество вопросов: от самых сложных до не­сколько наивных. Спрашивали, например, что предпринимает перестройка, чтобы в будущем совершать поменьше ошибок? Существует ли самоконтроль со стороны историков, чтобы не допускать ошибок при описании исторических событий и не создавать тем самым «белых пятен»? Можно ли людей с идеа­листическим мировоззрением рассматривать как потенциаль­ных членов социалистического общества? Как сделать доступ­ными исторические архивы? Каким путем пойдет все челове­чество — социалистическим или капиталистическим? Или должно произойти сближение этих цивилизаций, примем ближе к западному образцу? Считаете ли вы, что сталинская система была самой хорошей системой для развития экономи­ки в целом, или все-таки нужно было продолжить НЭП, или искать новые пути взаимоотношений между различными фор­мами собственности? Не является ли то обстоятельство, что у вас возникла однопартийная система, фундаментальной ошиб­кой Ленина?

В ноябре 89 года я был уже в Аргентине в качестве гостя Коммунистической партии и выступал по вопросам пере­стройки. И должен сказать, что именно здесь я впервые встретился с резким неприятием горбачевской перестройки. Не такое враждебное, как у японских коммунистов, но реши­тельное товарищеское несогласие, проистекающее из беспо­койства о судьбе социализма в СССР, судьбах комдвижения вообще, в том числе на юге Америки.

Особое внимание вызвал вопрос о приоритете общечелове­ческих интересов. Выступала женщина: «Вы говорите о том, что в настоящее время рабочему классу необходимо соотно­сить свои классовые интересы с общечеловеческими интере­сами — с защитой цивилизации, с борьбой за мир и т.д. Я хотела бы поставить вопрос наоборот: чем мешает развитие классовой борьбы укреплению мира и не ослабляет ли ваш подход классовую борьбу в странах империализма? Тогда как усиление классовой борьбы могло бы способствовать усиле­нию борьбы за мир».

У оратора явно просматривалась критика невнимания со стороны нашего партийного руководства к проблемам клас­совой борьбы, особенно в связи с ажиотажем вокруг обще­человеческих ценностей. Отвечая на вопрос, я согласился, что классовая борьба может способствовать усилению борьбы за мир. Говоря об опасности классового противостояния, я имел в виду прежде всего страны, принадлежащие к проти­воположным социально-экономическим системам, обладаю­щие ядерным оружием и способные развязать мировую ядерную войну. Именно они должны прежде всего озаботиться снижением уровня ящерного противостояния. Если человече­ство сможет ликвидировать угрозу ядерной войны, то тем самым оно создаст благоприятные условия для решения со­циальных проблем.

Еще более заковыристым оказался вопрос относительно перестройки: явился ли перестроечный кризис объективным процессом или тут больше субъективного желания руководи­телей выдать обычные трудности за повод для перестроечных крутых мер?

А в середине мая 90 года состоялась поездка в Югославию. К сожалению, эта поездка не оставила сколько-нибудь осо­бенного впечатления, хотя мне давно хотелось посетить эту страну. Мои выступления в Белграде было очень откровенны­ми и острыми, но реакция аудитории была довольно вялой. Может быть, потому, что к этому времени у них самих поло­жение стало быстро меняться к худшему и им было не до нас. Однако с моего выступления в Югославии резко усилились критические акценты в моих оценках наших перестроечных дел, которые затем прозвучали и в Китае. Обострение внут­ренней полемики у нас дома подталкивало меня к откровен­ным высказываниям за рубежом.

В Китай мы приехали в середине сентября 90 года. Эта поездка была ответной на посещение ИМЛ китайской делега­цией, примерно равного нам значения. Это был первый на­учный обмен между партийными учреждениями после вели­кой ссоры. Принимали нас очень хорошо: мы многое посмот­рели, в том числе Великую китайскую стену, императорские дворцы, выезжали в свободную экономическую зону Шеньчжень, побывали в городах Ханчжоу, Гуаньчжоу, посещали промышленные предприятия, научные учреждения, выступали с докладами. В конце были приняты членом Постоянного Политического бюро ЦК КПК, секретарем ЦК по идеологи­ческим вопросам. Встречу эту и то, что я сказал во время встречи, передали по телевидению на всю страну. А сказал я тогда, что их опыт развития экономики весьма поучителен для нашей страны. Состоялась беседа в советском посольстве.

Большое впечатление на нас производили огромные толпы людей на улицах, в музеях, на рынках — довольно спокой­ные, благодушно говорливые. У нас если на рынке шумно — значит, загорелся скандал, у китайцев шумно — значит, про­давец увидел русских и задиристо, весело приглашает чего-ни­будь купить.

Можно сказать, что поездки за рубеж, общение с людьми различных политических настроений, их обеспокоенность на­шими делами способствовали тому, что я мог взглянуть на положение дел у нас как бы со стороны, оценить их более критично, глубже, чем находясь дома.

В конце 89 года резко возросла оппозиция Горбачеву внут­ри ЦК КПСС. Страна нуждалась в объединении усилий рес­публик, в гражданском мире. Единственной силой, которая могла бы справиться с этими задачами, была КПСС. Но ее руководство было занято иными делами. Каждый пленум ЦК выливался в бурю негодования по поводу обстановки в стране и поведения руководства. Обеспокоенная разрушительными процессами в стране большая группа членов ЦК требовала наведения порядка, принятия мер против антисоциалистичес­кой деятельности представителей Демплатформы. Большинст­во членов ЦК, однако, поддерживали линию Горбачева на развитие демократии, на переход к регулируемому рынку, до­пущение частной собственности, хотя ясности о путях пере­хода не было. Силы, группировавшиеся вокруг Межрегио­нальной депутатской группы и Демплатформы внутри партии, требовали ускорения, реформ, использовали экономические трудности для разносной критики руководства партии. Они явно стремились к захвату власти, не скрывая своих реставра­торских намерений. Сепаратистские силы в национальных республиках к этому времени прочно определились в анти­социалистической направленности.


Разномыслие перерастает в конфликт. Развитие идейно-по­литической ситуации, углубление полемики неуклонно втяги­вали меня в положение, когда мои представления о конкрет­ных вопросах перестройки, об отношении к социализму, Ле­нину стали более явственно и публично расходиться со взгля­дами М.С.Горбачева. В «Слове о Ленине», посвященном 120-летию со дня рождения В.И.Ленина, Горбачев заявляет, что Ленин не успел разработать целостной концепции перехода к новому обществу. Правда, речь теперь не о программе, а о концепции перехода к социализму, но принципиального зна­чения это различие не имело, по крайней мере, в данном слу­чае. Если статья «Социалистическая идея и революционная перестройка» вызывала догадки и предположения об измене­нии взглядов Горбачева, то «Слово о Ленине» расшифровыва­ло тот «крутой поворот», который собирался осуществить Ге­неральный секретарь ЦК КПСС: нужна новая экономика, ре­организация политической системы, действительно федератив­ное государство. Иначе говоря, нужны частная собственность, рынок, отстранение партии от управления обществом, пере­смотр Союзного договора. И все в кратчайшие сроки, и все почти одновременно. В свете этих замыслов становилось по­нятным утверждение Горбачева о том, в каком смысле Ленин не успел выработать «целостной концепции» перехода к соци­ализму.

«Слово» застало авторский коллектив книги «Ленинская концепция социализма» в процессе работы над корректурой. Естественно, нам пришлось задуматься над нашими позиция­ми: они не совпадали с позициями Михаила Сергеевича, осо­бенно в моей главе, которая так и называлась: «К вопросу о ленинской концепции социализма». Некоторые товарищи предлагали даже изменить название монографии. Поразмыс­лив и собравшись с духом, мы решили оставить все, как у нас было написано, присовокупив некоторые объяснения. Иначе книгу пришлось бы переписывать заново, а к этому мы были внутренне не готовы. Название книги решили не менять. Что касается характеристики ленинской концепции социализма, то мы исходили из того, что «концепция» по определению есть целостное понятие. Либо она есть, либо ее нет. Нецелостной концепции быть не может. Поэтому, отвечая тем, кто утверж­дал, что у Ленина вообще не было концепции социализма как таковой, что он лишь на концептуальном уровне изложил свои представления о путях и методах строительства нового общества, мы обращали внимание на то, что в этом случае концепция социализма оказывается потерянной. И вновь мы подходим к уже давно решенному вопросу: если у Ленина не было концепции социализма, то не было ее у Маркса и Эн­гельса, то откуда пошла по свету научная теория социализма, а если ее нет, то о чем спор? Спите себе спокойно, нет ни теории, ни практики социализма...

Завершая конкретное изложение взглядов Ленина, я писал: ленинские взгляды представляют собой систему основных ха­рактеристик, каждая из которых касается фундаментальных вопросов взаимоотношения человека и общества в новых ус­ловиях. Мы вправе говорить о наличии в творчестве Ленина концепции строительства нового общества и видения самого социализма. Если говорить о завершенности программы соци­алистического строительства, то, проживи Ленин еще годы, мы имели бы куда более полные рекомендации. Но ведь и мы не имели всеобъемлющей законченной программы нашего дальнейшего развития. Да, строго говоря, ее и не может быть, поскольку практика и процесс познания социализма будут по­стоянно обогащаться.

Именно благодаря Ленину партия и страна получили новую систему принципиальных теоретических положений о переходе к новому обществу, понимание его целей, постро­ения экономических отношений, политической организации, образа жизни. Имелись в виду: индустриализация, коопериро­вание крестьянства, народовластие в форме Советов, широкое участие трудящихся в управлении и гласность, развитие многоукладной экономики при господстве госсобственности, широкое использование рыночных отношений, научной орга­низации труда, подъем материального благосостояния народа на основе использования материальной заинтересованности и общественных фондов для прочих социальных гарантий, раз­витие науки, образования и культуры. Партия считала, что со­циализм у нас построен, но со временем становится ясным, что ленинские представления о социализме во многих отно­шениях остались не достигнуты.

Неоднократно заявляя о вкладе Ленина в развитие и осу­ществление социалистической идеи, о связи с Октябрем вели­чайших прогрессивных перемен в стране и в мире, Горбачев вместе с тем пишет в своих воспоминаниях о разрыве с боль­шевизмом, об отказе от коммунизма и социализма. Подходы к такому финалу не могли не замечаться и раньше. Естест­венно, у многих возникают вопросы, как можно все это со­вместить в одном уме, в одном сердце? Как можно предста­вить себе Ленина без большевизма, без коммунизма и социа­лизма?

Интересно, что, отмечая незавершенность у Ленина про­грамм перехода, неразработанность концепции, Горбачев вместе с тем решительно отметает упреки в свой адрес в том, что партия вступила в перестройку, не имея детально проду­манного плана, не предусмотрела всего на годы вперед. Ссы­лаясь на то, что революция и социализм — это живое твор­чество масс, он указывает на неуместность кабинетных рецеп­тов в перестройке. Но если это правильно по отношению к горбачевскому руководству, то почему к Ленину нужно под­ходить с иной меркой? К тому же Ленин имел на обдумыва­ние планов гораздо меньше времени, чем имел его Горбачев.

Выявились и стали достоянием общественности и серьез­ные различия во взглядах М.С.Горбачева и группы имэловских авторов по вопросам, связанным с пониманием совет­ского социализма. В статье «Социалистическая идея и рево­люционная перестройка» отсутствует понятие о реальном со­циализме в СССР, его вытеснила социалистическая идея, ко­торая хранилась лишь в сознании народа, и лишь перестройка стала переводить изначальные принципы социализма в разряд реальных. В нашей книге «Очерк теории социализма» мы рас­сматривали социализм не только как идею, но и как сущест­вующую реальность. В книге о ленинской концепции социа­лизма, отвечая на утверждение о том, что развивалась лишь идея, мы четко заявили, что социализм утверждался и разви­вался в нашей стране и как реальность, и в сознании масс. В кризисное положение попало именно общество, в котором строился социализм, и перестраивать нужно его.

Характеризуя социалистическое общество, мы не только писали о провалах и ошибках, трагических страницах исто­рии, но прежде всего старались уяснить те созидательные процессы, которые приносили людям благо, выявить достиже­ния социализма. Дело в том, что, несмотря на тяжелые про­блемы, построение социализма открыло народу широкий до­ступ к образованию и культуре, создало прочные гарантии со­циальных прав — на труд, образование, медицинское обслу­живание, социальное обеспечение в старости, бесплатное жи­лище, участие в управлении общественными делами. Социа­лизм вывел страну на вершины научно-технического и эконо­мического прогресса. Наконец, система Советов, при всех ее недостатках, создавала широкие возможности участия трудя­щихся в государственном управлении и самоуправлении.

Вопрос о том, был или не был построен у нас социализм, имел не только теоретическое, но и сугубо практическое зна­чение, прежде всего — для определения смысла перестройки, характера намечаемых реформ. Если исходить из того, что со­циализм, социалистические формы общественных отношений у нас были созданы, то и смысл перестройки состоял прежде всего в том, чтобы устранить из общества чуждые явления, укрепить и развить социалистические формы взаимоотноше­ний. Если же считать, что никакого социализма у нас постро­ено не было, удалось создать лишь некую командно-админи­стративную систему, не укладывающуюся ни в какие извест­ные социальные формы, то тогда можно вести речь о чем угодно, в том числе и о восстановлении капитализма.

Наконец, разошлись наши взгляды с позицией Генсека и по вопросу о новом Союзном договоре. Не могу сказать, что я к этому очень уж стремился, все произошло как-то само собой. И пишу я сейчас отнюдь не для того, чтобы лишний раз подчеркнуть свои особые расхождения с Горбачевым. Слу­чилось так, что мне пришлось, как я уже упоминал выше, вы­ступать на заседании Идеологической комиссии 5 мая 89 года по вопросу об идеологических проблемах межнациональных отношений, а после заседания комиссии я опубликовал про­странную статью по тем же вопросам в журнале «Политичес­кое образование» (1989, № 12).

И заседание Идеологической комиссии ЦК, и последовав­ший после него «круглый стол» в Институте марксизма-лени­низма на тему: «Социально-политические проблемы межнаци­ональных отношений в СССР: теория и практика», и публи­кация ряда статей в указанном журнале — все это проходило в порядке подготовки к Пленуму ЦК КПСС, который состо­ялся в сентябре 89 года. Примерно тогда же, 14 июля, Полит­бюро ЦК рассмотрело проект платформы ЦК КПСС о наци­ональной политике в современных условиях. Было признано необходимым после доработки направить его на рассмотрение в ЦК компартий союзных республик.

На заседании комиссии вопрос о Союзном договоре про­странно не обсуждался. Лишь в кратких репликах были вы­сказаны соображения за и против пересмотра Договора об об­разовании СССР 1922 года. В своих воспоминаниях «Жизнь и реформы» М.С.Горбачев счел нужным в связи с опублико­ванием Платформы отметить, что тогда впервые был постав­лен вопрос о разработке и подписании нового Союзного до­говора. Слово «поставлен» здесь играет хитрую роль — создать у читателя определенное впечатление. Решение же было при­нято иное. В Платформе мы читаем: «В настоящее время ста­вится вопрос о разработке и подписании нового Союзного Договора вместо Договора об образовании СССР 1922 года, а также о подготовке новой Декларации о Союзе СССР. Что касается нового Договора, то сама Конституция Советского Федеративного государства является договорным документом, поскольку в ней фиксируются основные правила и взаимные обязанности Союза и составляющих его республик. Как из­вестно, Договор 1922 года является открытым и сохраняет свою юридическую силу по сей день». Имелось в виду, что все проблемы повышения прав и расширения компетенции органов государственной власти Союзных республик могли быть разрешены путем внесения поправок и дополнений к действующей Конституции, т.е. в рамках Конституции, на что и указывает текст Платформы.

Надо полагать, что инициаторы заключения нового Дого­вора на Пленуме потерпели поражение, их предложения о новом Договоре не были приняты. Я отсутствовал на этом Пленуме и не знаю деталей, но вот указанные воспоминания Михаила Сергеевича проливают некоторый свет на его пози­ции того времени. Он сетует на то, что материалы сентябрь­ского Пленума сильно опоздали: увлечение коллегиальностью, большей частью мнимой, дел было невпроворот, подготовку затянули... При всем разнообразии и остроте постановки про­блем их решение виделось в рамках Союза. Тогда и надо было начинать работу по созданию правовой базы реформи­рования Союза, проработку Союзного договора. Мы же при­ступили к консультациям по разработке договора только в конце 1990 года. Вообще, автор фактически ушел от объясне­ния, почему предложение о новом Союзном договоре не было принято, зато резко акцентировал внимание на том, что ра­боту над ним надо было начинать раньше. И в этом вроде бы все дело.

У нас в ИМЛе, конечно, не могли не обсуждать проблем Союзного договора, хотя бы потому, что в составе Института имелся квалифицированный сектор национальных проблем. Были у нас свои сторонники и противники подготовки ново­го Договора. Что касается меня лично, то я был решительным противником этой акции, усматривал в ней большую опас­ность для Союза СССР. Я исходил из того, что заключенный в 1922 году Договор об образовании СССР относится к кате­гории «вечных» договоров, которые действуют до тех пор, пока существуют соответствующие условия, и не нуждается в специальных акциях по его продлению. Тем более, что ни при принятии Конституции 1936 года, ни позднее законода­тель нигде и никогда не указал на то, что Договор 1922 года утрачивает свою силу. Именно поэтому, надо думать, в Плат­форме, принятой сентябрьским (1989 г.) Пленумом ЦК КПСС, было четко сказано, что Договор 1922 года является открытым и сохраняет свою юридическую силу по сей день. Что касает­ся предложений о расширении и выравнивании прав союзных и автономных республик, усилении самостоятельности и от­ветственности местных органов и т.д. — все это можно было осуществить посредством поправок к Конституции. Думаю, что такое решение явилось бы сдерживающим фактором при улаживании коллизий в области межнациональных отноше­ний. При таких обстоятельствах только нестерпимый зуд спичрайтеров или непомерное честолюбие политиков могли двигать энтузиастами подготовки нового проекта Договора.

И вот несмотря на то, что сентябрьский Пленум ЦК КПСС отклонил идею подготовки нового Союзного договора, Горбачев все-таки сумел провести через новый Верховный Совет СССР решение о заключении нового Союзного догово­ра, особенно не утруждаясь на этот счет аргументами. Об этом свидетельствует и материал следующего декабрьского (1990 г.) Пленума ЦК, где в специальном докладе о концеп­ции Союзного договора нет ни единого слова, раскрывающего необходимость именно заключения этого нового Договора. Речь шла лишь о том, каким он должен быть, и о порядке его подготовки. Чем закончился этот процесс, который «пошел» под руководством Михаила Сергеевича, — известно. Для борьбы сепаратистов за выход из СССР такого решения только и не хватало. Процесс разработки проекта Союзного договора явился удобной формой для выражения и защиты националистических устремлений, для оформления и реализа­ции идеи «суверенизации» республик, постепенного отпадения многих из них из состава СССР. Лучшего подарка сторонни­ки выхода из Союза и ожидать не могли.

Расхождения во взглядах на пути перестройки с Горбаче­вым не вылились в открытую оппозицию. Слишком многое связывало с ним в развитии перестроечного мышления, и слишком много надежд я возлагал на него в этом смысле. И, пожалуй, еще то, что он ловко маскировался в своем поведе­нии, хотя противоречивость его речей, непоследовательность высказываний стали замечаться давно, но относились мною то на счет занятости, то на счет разномыслия спичрайтеров, каждый из которых стремился всегда «просунуть» нечто свое. И тем не менее все это не делало моих огорчений и разоча­рований менее глубокими и менее значительными. А главное, наше инакомыслие стало общеизвестным фактом. Знаю, что Михаил Сергеевич держал в своих руках книжку «Ленинская концепция социализма» и мог увидеть там все то, что отли­чалось от его последних высказываний.

Меня, наверное, было трудно изобразить отступником от перестройки, закостенелым догматиком-консерватором, так как моя приверженность идеям обновления социализма была широко известна и работа рядом с Горбачевым — тоже. И все же... все же...

Об отстранении меня от написания книги по истории пар­тии я уже рассказывал. Не думаю, что здесь проявилось лишь желание А.Н.Яковлева самому возглавить эту, как тогда каза­лось, важную работу. Отстранить ИМЛ и Смирнова лично от процесса пересмотра всего и вся — вот, пожалуй, то главное соображение, которым «наверху» руководствовались.

Я был делегатом XIX Всесоюзной партконференции, уча­ствовал в ее работе и очень хотел выступить на ней, просил неоднократно слова. Не дали. Но это еще куда ни шло: всем желающим слово не дашь, хотя директор ИМЛа делал для перестройки кое-что и немаловажное. Но непроизнесенной речи в стенограмме конференции я тоже не нашел.

Наконец, длительное непринятие в течение четырех лет постановления ЦК по ИМЛ тоже говорит о чем-то.

В свете всего происходившего меня уже не тронуло неизбрание меня на XXVIII съезде в состав Центрального Коми­тета партии. Я избирался три раза, кроме того, вместе со мной не были избраны ни ректор Академии общественных наук, ни ректор Института общественных наук. Но я пони­мал, что это неизбрание предопределяет недолгое пребывание на посту директора ИМЛ. К тому же, это основательно огра­ничивало доступ руководителей научных учреждений партии к политической информации, возможности участия их в поли­тической жизни партии.

И заключительные акты этого спектакля: в один прекрас­ный день мне сообщили, что закрывается публикация серии наших статей, шедшая под рубрикой «Страницы истории», о которой я рассказал выше. Примерно в то же время из глав­ной редакции пропаганды Центрального телевидения мне ска­зали, что мои выступления у них прекращаются. К тому вре­мени, уже наученный опытом, вопросов по этому поводу я никому не задавал. Когда теперь иногда заглядываю в список своих публикаций, то вижу, что активная публицистическая деятельность моя завершилась еще в апреле 90 года.


Постановление о реорганизации ИМЛа и моя отставка. Мои резкие возражения на совещании, проведенном в мае 89 года у заведующего Идеологическим отделом ЦК А.С.Капто по по­воду проекта постановления ЦК о реорганизации Института, очевидно, были приняты во внимание. Во всяком случае ап­парат надолго замер, и никаких движений с его стороны мы не чувствовали. Накануне XXVIII съезда партии я вновь об­ратился с запиской по поводу дальнейшей судьбы Института, на сей раз уже непосредственно к М.С.Горбачеву.

В этой записке, датированной 5 июня 90 года, я вновь от­метил ряд положительных тенденций в работе ИМЛ, прежде всего — превращение Института в крупный исследовательский центр, способный активно участвовать в перестроечных про­цессах и играть более заметную роль в обществоведческих ис­следованиях, в особенности в исследованиях истории мировой социалистической мысли, в России, СССР и за рубежом, про­цессов духовного, идеологического обновления в партии и стране, развития диалога с идейными и политическими оппо­нентами. Однако этому препятствует, отмечалось в записке, ориентация коллектива Института главным образом на изуче­ние одного только марксизма, которая закреплена в самом названии Института. Это сужает поле теоретического поиска, затрудняет разработку комплексных проблем, требующих ана­лиза всего спектра политических и идеологических вопросов прошлого и современности. Между тем практика убедительно показывает, что исследования по теории и истории марксизма в современных условиях должны осуществляться в контексте всего комплекса социально-политических учений, политологи­ческих теорий. Особенно важное значение такой подход при­обретает в разработке концепции гуманного, демократическо­го социализма, которая невозможна без всестороннего науч­ного обобщения опыта международного социалистического движения, достижений мировой цивилизации вообще.

В этой связи мы в июне 90 года внесли в ЦК КПСС давно уже разрабатываемое нами предложение о переименова­нии и соответствующем преобразовании Института марксиз­ма-ленинизма при ЦК КПСС в Институт истории и теории социализма. В этой же записке мы предложили новую струк­туру Института, которая содержала не только обновленческие идеи, но и идеи преемственности.

Прошло еще девять месяцев, и вот, наконец, 7 марта 91 года было принято постановление о преобразовании всех научных и учебных заведений партии, в том числе Академии общественных наук, Института общественных наук и нашего Института. Оно так и называлось — «О реформе системы на­учных и учебных заведений КПСС». Опубликовано в журнале «Известия ЦК КПСС» № 5 за 1991 год. Кроме указанных уч­реждений в нем речь шла и о партийных школах, музее В.ИЛенина, партийном архиве и т.д. Я на заседании Секре­тариата ЦК, который обсуждал этот документ, не был, нахо­дился в отпуске после очередной операции, докладывал во­прос мой первый заместитель М.К.Горшков.

Пункт первый постановления гласил: «На базе Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС создать Институт исто­рии и теории социализма ЦК КПСС — научно-исследователь­ское учреждение КПСС, являющееся юридическим лицом и действующее на основании Устава, утвержденного Секретари­атом ЦК КПСС». В качестве ведущих направлений научно- исследовательской работы и подготовки кадров, помимо исто­рико-партийных и национальных проблем, рекомендовались фундаментальные разработки проблем развития мировой со­циалистической и демократической мысли, концепции гуман­ного, демократического социализма, изучение современных социалистических теорий, а также анализ процесса социалис­тического обновления в СССР и за рубежом; моделирование и прогнозирование тенденций перестройки, развитие теории социалистических реформ и изучение опыта их проведения. Предусматривалось исследование наследия К.Маркса, Ф.Эн­гельса, В.И.Ленина, других видных представителей социалис­тической мысли, изучение истории КПСС, других политичес­ких партий, международного коммунистического, рабочего и демократического движения.

Вообще, постановлением мы могли быть в целом доволь­ны: наши предложения были приняты и наша концепция перестройки Института восторжествовала. Но в ЦК вновь по­селилась тишина: там не были готовы к решению кадровых вопросов. По Институту марксизма-ленинизма была создана ликвидационная комиссия, ее возглавил Горшков, а директора вновь созданного Института теории и истории социализма не было... Сперва сказали, что через три дня будут решены все организационные вопросы, но проходит март, проходит ап­рель — молчание. Звоню в Идеологический отдел ЦК, секре­тарю по идеологии, избранному после XXVIII съезда — мнут­ся, трутся, ничего не могут сказать. А между тем, дела в Ин­ституте замерли, никто из нас теперь не может решить ни одного вопроса. Даже документы на зарплату, временно дого­ворились, может подписывать лишь заместитель директора по административно-хозяйственной части. Мне становится ясным, что решается вопрос обо мне.

В новой обстановке я должен был поразмыслить насчет своей дальнейшей судьбы. Добившись, наконец, согласия на наши предложения по реорганизации Института, я считал, что могу еще поработать какое-то время и реализовать свои замыслы. С другой стороны, я только что вернулся из боль­ницы после шестой уже полостной операции, мне шел 69-й год, можно и пойти на более спокойную, чисто научную ра­боту. К тому же ситуация в партии шла, как говорится, на­перекосяк, развернулось острое идейное противостояние, впрочем, как и политическое, а позиции ЦК КПСС были не очень ясные, переменчивые. Это тоже не вызывало особого желания работать.

Положение в Институте было таково, что с решением о руководстве надо было поторопиться. Помимо трудностей с зарплатой, затягивалась переаттестация научных сотрудников, определение их новой зарплаты, а это осложняло вопрос с очередными отпусками. Мы не могли производить структур­ную перестройку, кадровые перемещения. Впрочем, по суще­ству мы ничего не могли делать. В этой ситуации некоторые сотрудники, наиболее, как бы это сказать, прыткие, стали подыскивать себе более надежную работу и уходить из Ин­ститута. Учитывая все это, я еще раз позвонил секретарю ЦК КПСС А.С.Дзасохову и настойчиво попросил, не откла­дывая, принять меня. Встреча состоялась где-то в середине мая 91 года.

Принял меня Александр Сергеевич приветливо, но, как бы мимоходом, выразил недоумение по поводу того, что мы бес­покоимся, поднимаем шум. Мне пришлось изложить все наши проблемы. Добавил еще, что не возражал бы на неко­торое время остаться директором, чтобы приложить руки к реализации Постановления ЦК КПСС. В ответ услышал, при­мерно, следующее. Он, Дзасохов, понимает все сказанное, но вопрос о директоре непростой, он потребует времени. У нас есть такое предложение: вас утвердить советником директора нового Института, а временно исполняющим обязанности ди­ректора назначить Горшкова. Институту предстоят серьезные дела, и надо подбирать директора помоложе и с перспекти­вой... Я возражать не стал, и мы договорились, что Дзасохов приедет к нам в Институт и сам представит это решение ЦК.

Я понял, что вопрос решен на высшем уровне и обсуждать его больше не стоит. Как ни готов я был к такому повороту, на душе все же остался осадок. Что ни говори, а это означало окончательное отстранение от активной общественно-полити­ческой деятельности, чем я занимался всю свою сознательную жизнь. Смешанные чувства сожаления и облегчения, вместе с тем, владели мною в тот момент.

Постановление обо мне было принято 23 мая 91 года. Оно гласило: считать целесообразным ввести в штат Института теории и истории социализма ЦК КПСС должность советни­ка дирекции. Назначить на должность советника дирекции Смирнова Г.Л., освободив его от должности директора Инсти­тута марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Приказом по Ин­ституту я был освобожден от должности директора 27 мая, т.е. за 83 дня до августовских событий. Но то начались другие времена.


Признания, утратившие характер сенсаций. Одна из самых губительных черт поведения тогдашнего руководства партии, прежде всего М.С.Горбачева, — это двоемыслие и постоянные колебания. Причем колебания эти носили принципиальный, если можно так выразиться, характер. Одно дело, когда ру­ководство допускает ошибки в осуществлении намеченной линии: это вполне понятно, не ошибается тот, кто ничего не делает. И совсем иное дело, когда человек мечется между по­лярными взаимоисключающими друг друга позициями, меняя походя ориентиры и оценки. Так происходило с Горбачевым, особенно начиная с 88 года. Сказанное — не мои досужие до­мыслы. Об этом говорят его собственные признания, сделан­ные уже после ухода от власти. Конечно, признания эти не являются неожиданными, тем более — сенсационными. Но все же если раньше приходилось гадать, строить предположе­ния, то сейчас такая необходимость отпала. Появились собст­венные объяснения его неожиданных поворотов и загадочных кульбитов.

Одно из первых заявлений такого рода — интервью быв­шему главному редактору газеты «Московские новости» Лену Карпинскому, опубликованное в ноябре 91 года. Вот что он тогда сказал: «Я все-таки лучше других представляю замысел перестройки, не все, что обрисовано в политических докумен­тах, охватывает масштаб и глубину задуманных преобразова­ний. Надо было менять систему, я к этому пришел. Но если бы с самого начала, не подготовив общества, так поставить вопрос, ничего бы не получилось. Я знал — дело связано с переходом к новым формам жизни, что приведет к столкно­вениям...»

Не так уж много слов, высказанных к тому же неясно и коряво. Но в них все же видится своего рода ключ к пони­манию того, что происходило все эти годы в руководстве пар­тии и страны. Попробуем разобраться в нем, чтобы добиться некоторой ясности. Очевидно, речь идет о замене системы об­щественных отношений, в том числе о замене системы управ­ления. Замысел возник с самого начала, а не по мере приоб­ретения опыта, как иногда говорится. Замысел этот приходи­лось скрывать от общества.

Свою лепту в понимание вынашиваемой идеи вносит Ана­толий Черняев, один из ближайших помощников и советни­ков Горбачева. В интервью «Московскому комсомольцу» летом 95 года он говорит: «Сама идея перестройки заключа­лась не в том, что Горбачев и его команда правили по-ново­му, а само общество определилось — как жить дальше. Ока­залось, — в рамках социализма это невозможно». Тут социа­лизм отвергается в принципе, нужен иной строй — капита­листический. Третьего не дано. И не похоже, чтобы помощ­ник высказался вопреки позиции шефа, хотя еще в январе 89 года на встрече с деятелями науки и культуры Михаил Сер­геевич гневно отвергал саму постановку вопроса о том, что для перестройки рамки социализма тесны... Подобные взгля­ды, говорил он, в корне ошибочны и противоречат интересам народа.

Но процесс шел, и Михаил Сергеевич начинает решитель­нее отказываться от признания социалистического характера существующих в СССР общественных отношений, от приня­тия их в качестве исходного пункта и базиса для социалисти­ческой перестройки. Делает он это не прямолинейно. Порой прямо-таки поет дифирамбы социализму и его творцам, при­зывает, например, беречь созданные духовные ценности или даже возрождать большевистское искусство убеждать народ. Он широко использует идеи Маркса и Ленина для доказатель­ства возможности гуманного преобразования социализма, предлагает даже критерии социалистической общественной жизни, опираясь опять-таки на Маркса и Ленина. Он напо­ристо доказывает объективную обусловленность и историчес­кую правду Октябрьской революции, называет ее великим всемирно-историческим прорывом в будущее. Объявив перво­начально перестройку как продолжение дела Октября 1917 года, он не удерживается и ставит перестройку на уровень Октябрьской революции, называет не менее глубокой револю­цией, чем Октябрьская, революцией в революции. Иначе го­воря, перестройка выступает как отрицание отрицания, по­скольку она, перестройка, представляет собой реалистический путь движения к новому обществу, наиболее эффективную форму реализации социалистического выбора. Правда, позже он скажет: мы не равняем перестройку с Октябрем. Но слово — не воробей: вылетит — не поймаешь.

По прошествии десяти лет с начала перестройки Горбачев вообще берет под сомнение даже возможность какого бы то ни было реформирования социализма. 16 августа 1995 года в был опубликован большой материал с изложением диалога Горбачева с политологом Борисом Славиным. Сла­вин, в частности, поставил вопрос: «Мы с вами говорили о возможности реформирования "реального социализма". Как вы сегодня считаете, после крушения перестройки, — это была утопическая задача или нет? Я спрашиваю потому, что так и не понял из ваших многочисленных высказываний, от­казались вы или нет от возможности трансформации государ­ственно-бюрократического социализма в демократический. В одном случае вы считаете возможным, в другом называете это "утопией"».

Ответ Михаила Сергеевича, собственно, даже два ответа, были в высшей степени показательны: «Если быть до конца взвешенным, то я думаю, что этот вопрос пока открыт. В том смысле, что надо объединить научные силы, использовать и проанализировать все факты». Таков был первый ответ. И тут же второй: «Человеческий опыт и история показывают, что это не так, что реформировать систему можно... Когда я го­ворю "утопия”, то имею в виду утопию не теоретическую, а скорее политического плана. А именно, что созданная систе­мой номенклатура сопротивляется до конца». Можно ли при­знать последний ответ достаточно ясным? Получается, что взялись решать вобще-то утопическую задачу. В то же время систему реформировать можно. Рассерженный Леон Оников в заметках по поводу ответа бывшего Генсека возмущался в той же «Правде»: «Какого же черта, в таком случае, вправе спро­сить любой нормальной человек, надо было затевать "револю­цию, коренную перестройку государства и общества" — свет­лую и действительно насущно необходимую идею, если ему же самому до сих пор, оказывается, не ясен вопрос, возможно или невозможно было реформировать "реальный социализм", то есть перестраивать общество?»

Оников называет этот вопрос «обжигающим вопросом», «вопросом вопросов». И действительно, во имя чего же надо было идти на раскол и разрушение общества, не имея ответа на коренной вопрос, не занимая по нему, по сути дела, ни­какой определенной позиции? Не ради же того, чтобы можно было свободно упражняться по поводу «теоретической» или «политической» утопии? И не ради же того, чтобы бросить миллионы людей в пучину нищеты и страданий, разрушить старое, не зная и не умея, как заменить его новыми эффек­тивными формами?

В книге «Жизнь и реформы» М.С.Горбачев, кажется, ста­вит точки над 1 по поводу своих блужданий. Несколько изре­чений из нее. Это тем более любопытно, что тексты, которые я приведу здесь, отвечают на вопрос, поставленный автором самому себе: «Кто же я?» Его «я» отказывается от коммуниз­ма. Потому что оно не очень верит, что в ближайшую «пару сотен лет можно будет исключить из общественной жизни всякую социальную борьбу и добиться идеальной гармонии». Понятие коммунизм связывается в сознании очень многих в современном мирю со сталинской системой. «Я не хочу свя­зывать себя лозунгами насильственной революции, диктатуры, оправдыванием любых средств достижения цели» («Жизнь и реформы», книга 2, с. 476—478).

Отказывается он и от понятия «социализм» и останавлива­ется на понятии «социалистическая идея». Понятие социализм могло быть отнесено не только к Советскому Союзу, Китаю, другим странам, которые называли себя социалистическими, пишет он. Социализм объявляется целью развития в Индии, Египте, Сомали, других развивающихся странах. В демократи­ческих странах Запада также существует смешанная экономи­ка, применяются наряду с капиталистическими социалисти­ческие принципы. Социалистическая идея «предполагает стремление к такому устройству общества, при котором обес­печивается максимум возможностей в данных условиях соци­альной справедливости, гражданам гарантируются политичес­кие свободы и социальные права, люди имеют возможность проявлять свои таланты, способности, предприимчивость, и в то же время государство заботится о достойном существова­нии социально уязвимых слоев населения. Добавьте к этому прочные демократические институты, законность, свободные выборы, миролюбивую внешнюю политику — вот, пожалуй, тот минимум, с которым согласится сегодня каждый разум­ный человек, желающий блага себе, своим соотечественникам, всему миру» (там же, с. 478).

Конечно, картинка, нарисованная здесь, как говорится, имеет место быть, своими отдельными частями и в отдельных местах. Но выдавать эти факты за реализацию социалистичес­кой идеи — это, действительно, утопично. Это, конечно, не остров «Утопии» Мора, не «Город Солнца» Кампанеллы и не фаланстеры Фурье, но тем не менее изображается умилитель­ная картина обеспечения максимального благополучия, соци­альной справедливости в сочетании с политическим обеспече­нием прав и свобод личности. И в самом деле, ничего ори­гинального, как замечает сам автор. Достигается это довольно просто: из описания удаляются наиболее трудно решаемые проблемы сегодняшней жизни, а именно: малопроизводитель­ный труд и нищета населения в обширных районах земли, со­циально-классовые и межнациональные, межгосударственные, религиозные конфликты, обострение экологических проблем, а наиболее благоприятные процессы в развитых странах Запа­да выдаются за общее движение человечества по дороге новой гуманистической цивилизации. Это и есть реализация социалистической идеи. Желаемое выдается за действительное. Чем не утопия? С той только разницей, что теперь это называется не социализм, а новая гуманистическая цивилизация.

Под общечеловеческим содержанием социалистической идеи М.С.Горбачев понимает необходимость ставить во главу угла интересы не какого-то одного класса, а всего общества, всех социальных слоев. Как бы походя Михаил Сергеевич за­мечает, что в учении Маркса и Ленина общечеловеческие ин­тересы тоже не отрицались. Читатель видел совсем недавно, что Ленин девять десятилетий назад указывал как на про­граммную цель РСДРП — обеспечение за счет всего общества полного благосостояния всех членов общества. Новация Гор­бачева состоит лишь в том, что он опустил в своем тексте слова «за счет всего общества». В СССР: именно за счет всего общества обеспечивались надежные социальные гарантии для всех членов общества

Из всего сказанного очевидно, речи Михаила Сергеевича о социалистическом выборе, великой правоте Октябрьской ре­волюции, об укреплении социализма и упрочении СССР через перестройку — не более чем пустая риторика, предна­значенная для маскировки и обмана людей. А вся суета с перестройкой — это двойная игра. В самом деле, провалить реформу экономики, намеченную в 87 году, чтобы обратиться затем к частной собственности и капиталистическому рынку? Ратовать за плюрализм, чтобы развязать руки антисоциалисти­ческой пропаганде? Говорить о повышении ответственности Коммунистической партии, чтобы отстранить ее от власти? Призывать к укреплению Союза ССР, чтобы подвести к его развалу?

А как же быть теперь с той запальчивой критикой, кото­рую Михаил Сергеевич адресовал советскому социализму, коммунистам по поводу оправдания ими «любых средств» ради «великих целей»? Задумывается ли Михаил Сергеевич над тем, что сам он пошел на грандиозный обман народа и партии ради весьма сомнительных целей, если сказать опре­деленнее, — целей антинародных.

Сам он пытается успокоить себя: если бы не скрывать первоначальных замыслов, то ничего бы не получилось. А что, собственно, получилось? Уж если что и получилось, то получилось то, что менее всего скрывали, — гласность, демо­кратизация общественной жизни, плюрализм, расширение рамок личной свободы. А все то, что готовили втайне от на­рода, всячески маскируясь, — все это привело к катастрофи­ческим последствиям: утрате народовластия, небывалому паде­нию производства, обнищанию народа, распаду более чем ты­сячелетнего государства. Говорят, что этого они не хотели. Может быть. Но, начиная раскачивать государственный ко­рабль, надо было приложить хотя бы толику государственного разума.

Отказавшись от социализма и коммунизма в марксистско- ленинской интерпретации, Генеральный секретарь Коммунис­тической партии выдвигает довольно странный аргумент: со­здание социалистического общества с исключительно «социа­листическими чертами вряд ли правомерно и перспективно» («Жизнь и реформы», книга 1, с. 380). Наверное, бывший Генсек не знает простой вещи, что у основоположников марксизма-ленинизма социалистическое общество никогда не мыслилось и не могло мыслиться как состоящее исключитель­но из классовых, специально сконструированных социалисти­ческих черт, элементов, ячеек. Исторический процесс движе­ния общества к социализму и коммунизму происходит благо­даря вызреванию объективных и субъективных предпосылок в результате изменения наличного материала и находит в соци­алистических формах эффективные способы дальнейшего раз­вития. При этом социализм органически воспринимает такие «нейтральные» сферы и формы общественной жизни, к кото­рым неприменимы ни понятия социалистические, ни антисо­циалистические. Таковы, например, до известной степени, то­варная форма обмена, деньги, технологии производства, стро­ительство и транспорт. Прибавим сюда природопользование и экологию, народные обычаи и обряды, простые нормы нрав­ственности, культуру и искусство, красоту и любовь и т.д. и т.п. Идеологические принципы лишь косвенным образом вли­яют на эти общечеловеческие сферы жизни. Марксизм, как уже говорилось, всегда признавал и признает приоритет обще­человеческих ценностей и интересов. Если перевести эту на­учную формулу на простой язык, то получится, что для чело­века первостепенное значение имеет то обстоятельство, что он должен есть, пить, одеваться, трудиться, общаться с людьми, соблюдать традиции и обычаи, заботиться о близких людях, а все остальное — потом.

Между тем отход от классовых ориентиров может привести к путанице в элементарных политических проблемах, что и произошло с М.С.Горбачевым. Он, оказывается, весь смысл реформ видел в том, чтобы покончить с самим принципом классовой диктатуры, окончательно закрыть семидесятилетний раскол нашего общества (см. «Жизнь и реформы», книга 1, с. 436). Как будто этого можно добиться по своему хотению, сердечному велению. И как будто не сам Горбачев в той же книге сообщает, что он отказывается от коммунизма, потому что не верит, что в ближайшие «пару сотен лет» можно будет исключить из общественной жизни всякую социальную борь­бу. В одном случае неверие в возможности преобразований, в другом — посредством реформ — «закрыть семидесятилетний раскол». Можно подумать, ни до, ни после этого раскола не было и нет.

Такой непоследовательности, бездоказательности, очевид­ной противоречивости в тексте немало.

Будучи Генеральным секретарем ЦК Коммунистической партии, говорит Горбачев, он воспринимал это как доверие миллионов людей, и было бы непорядочно, нечестно, если хо­тите, преступно, перебежать в другой лагерь. Но это не более как красивые слова. Дело в том, что оставался Горбачев на посту Генсека отнюдь не для того, чтобы оправдать доверие миллионов людей, а чтобы довести свои тайные замыслы до конца, обманывать партию и народ, проводить линию развала и разрушения. И это удавалось ему благодаря словесной эквилибристике, риторике на тему о развитии гуманного, демокра­тического социализма. Но главное благодаря сосредоточению в его руках необъятной власти, которую предоставлял пост Гене­рального секретаря ЦК КПСС. Сам Горбачев неоднократно указывал на свои демократические устремления, выразившиеся в нежелании воспользоваться огромной властью.

Всевластие Генеральных секретарей было известно. Это считалось даже естественным и правомерным делом, поскольку создавало преимущество перед демократиями Запада, находив­шимися чуть ли не постоянно в состоянии правительственных кризисов. Власть Генсека рассматривалась как одна из гаран­тий единства и силы в противостоянии с буржуазным миром. И все же беспредельная, ничем не ограниченная, никем не контролируемая власть Генсека оказалась одной из самых крупных и трагических ошибок советского социалистического общества. И не только потому, что мешала его тяготению к дальнейшему развитию демократии, но прежде всего потому, что всегда сохраняла опасность для разрастания культа личнос­ти вождя, для его бонапартистских поползновений. В различ­ной мере это проявилось у Сталина, Хрущева, Брежнева.

Очень сильно и своеобразным образом властные тенден­ции выразились у Горбачева. Без использования такой власти ему не удалось бы осуществить свои замыслы — отстранить КПСС от власти. Но прежде — парализовать партийный ап­парат, дезориентировать идеологию, а потом развалить Совет­ский Союз, создать условия для реставрации капитализма, ка­питулировать перед Западом в международных отношениях.

Приведу два поразительных примера, свидетельствующих о том, как это делалось на практике.

В первом томе воспоминаний «Жизнь и реформы» (с. 324) Горбачев как будто с сожалением констатирует, что пресса выходит из-под контроля, указывает, в частности, на поведение руководителей «Московских новостей» и «Огонь­ка». У читателей должно создаться впечатление, что происхо­дит это стихийно, вопреки желанию руководства партии. Упустили, мол, что поделаешь. Во втором томе той же книги (с. 378) он изображает картину заседания Политбюро по этому же вопросу, но с другим резюме: «Страсти кипели. Каждый член Политбюро, в первую очередь Лигачев, повто­ряли одно и то же: мы упустили прессу, потеряли всякий над ней контроль. При этом Егор Кузьмич прекрасно понимал, что дело в принципиальном направлении нашей политики, но, поскольку до прямых нападок на Генерального секретаря еще не дошло, мне лишь указывали на излишнюю терпи­мость, призывали что-то предпринять, «положить конец». Вы­разительная картинка: эдакий пушистый кот ведет игру с мы­шами, в результате которой мыши погибают, а кот иронизи­рует по поводу наивности мышей. Здесь не только признание своего коварства и цинизма, но и любование Генсека изо­щренной ложью.

И еще один пример — отношение Генсека к судьбе Ком­мунистической партии в период перестройки. Еще до XXVIII съезда партии М.С.Горбачев неоднократно провозглашал, что партия, отказываясь от управленческих функций, не отказы­вается от ответственности за положение дел в стране. Фраза эта явилась не столько заявлением о намерениях, сколько маскировкой подлинных устремлений. На протяжении ряда лет в партии шли разговоры об устранении подмены Советов партийными организациями. К этому привыкли, воспринима­ли эти разговоры, уже не вслушиваясь. В расчете отчасти на это привыкание было задумано устранение КПСС от власти. Вопрос этот, как известно, был предрешен на XIX парткон­ференции и окончательно решен на XXVIII съезде. А вот признания на этот счет М.С.Горбачева, срывающие лицемер­ные покровы с этих ухищрений. «Стратегическая установка на ликвидацию монопольного господства КПСС, вернее, госпартаппарата была правильна, — говорит он. — Но тактичес­ки было целесообразно осуществить передачу власти Советам не рывком, а плавно, постепенно, чтобы не потерять управ­ление страной и не дать тем самым повода "партократам" об­винить во всем перестройку» («Жизнь и реформы», книга 1, с. 451).

Да, передача власти от КПСС была произведена рывком, именно власти, а не только функций управления, как внушал Генсек на ранних стадиях. В результате никаких условий в виде соответствующих органов новой власти подготовлено не было. Утрата управляемости страной, дезорганизация власти стали неизбежными. Ни о каком сохранении ответственности партии за положение дел в стране не могло быть и речи; все это лишь пустые слова, призванные затушевать проблему. Коммунистическая партия, если смотреть на дело реалисти­чески, была не только органом управления и власти, но и идейным стержнем всей системы политических, идеологичес­ких, организационных отношений. И ответственность за раз­рушение этой конституции несет тот, кто возглавлял разработ­ку и осуществление и стратегических и тактических мер.

Выше я уже упоминал об интервью «Московского комсо­мольца» с Анатолием Черняевым. В нем есть еще одно любо­пытное место. На вопрос корреспондента, могло ли все по­вернуться по-другому, если бы не события августа 91 года, Черняев совершенно однозначно ответил: «Могло бы. Тут сте­чение разных обстоятельств. Не уйди Горбачев в отпуск, ни­какого бы путча не было». Что верно, то верно. Путча могло бы не быть. Причин у Горбачева не отлучаться из Москвы было более чем достаточно. Трудно поверить в то, что он этого не понимал. Выходит, зачем-то все-таки отъезд ему по­надобился. А вот изменило ли бы это обстоятельство исход перестройки и судьбу самого Президента — это вопрос иной. Может быть, и изменило бы, но не существенно.

В первой половине августа 1991 года ситуация сложилась таким образом, что процессы вряд ли могли остановиться и пойти вспять. Игра была сыграна. Все, что можно было про­играть, — проиграно.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Мне остается в заключение вернуться к вопросу о том, по­чему у нас в процессе перестройки произошло то, что про­изошло: социализм потерпел поражение. Конечно, в ходе по­вествования я так или иначе касался этой темы, но чувствую себя обязанным рассмотреть вопрос в более общем виде.

Существует и широко распространено мнение, что главная и основная причина поражения социализма и развала СССР в том, что страна проиграла соревнование с капитализмом в области производительности труда, В.И.Ленин, как известно, видел в производительности труда самое главное, самое важ­ное для победы нового общественного строя. Действительно, мы отстали от Запада в производительности труда, потому, что плохо поставлено было внедрение в производство дости­жений научно-технического прогресса, передовых технологий, вследствие этого мы оказались в условиях хронического дефи­цита потребительских товаров, все это дурно влияло на другие сферы общественной жизни. И все же я бы не стал объяснять наше поражение исключительно отставанием в области произ­водительности труда. Не все так просто, так прямолинейно.

Несмотря на то, что стартовые позиции у СССР и, ска­жем, США в социально-экономическом соревновании были далеко не в пользу Советского Союза, несмотря на то, что страна вышла из первой мировой и гражданской войны с раз­рушенным хозяйством, перенесла тяготы войны с фашизмом и послевоенного восстановления, СССР к концу семидесятых годов по объему промышленной продукции занимал первое место в Европе и второе в мире после США. По ряду важ­нейших видов промышленной продукции — первое место в мире. О громадном продвижении вперед свидетельствовали достижения советской космонавтики, овладение атомной энергией и использование ее в мирных целях, успехи в облас­ти авиации, гидростроительства и в других отраслях. Отожде­ствлять такое положение страны с общей катастрофой эконо­мики можно лишь при условии, что кому-то это очень уж по­надобилось в специальных целях. Беспристрастные аналитики считают, что экономическая ситуация к тому времени в СССР и РСФСР была далека от катастрофической, экономи­ческий потенциал обладал высокой степенью прочности, но тем не менее нужны были инновационные способы реформи­рования народного хозяйства (В.В..Покосов, И.Б.Орлова. Пя­тилетка № 13. Взлеты и падения, 1996, с. 13). Время и воз­можности для реформирования экономики, подъема произво­дительности труда были. Ядерный щит надежно прикрывал страну от внешних вторжений.

Как же использовали эти возможности? А никак.

Конечно, народ трудился в большинстве своем честно и добросовестно, производство функционировало, решались те­кущие дела. Однако возникали и требовали своего решения проблемы принципиального порядка. Они касались самых различных сфер общественной жизни, но более всего и преж­де всего — сферы управления. Здесь же встретились два раз­личных, но близких по способности вызывать опасные пос­ледствия, явления: сверхцентрализм в планировании и управ­лении хозяйством, социальной сферой и неуклонное старение несменяемых членов руководства.

Централизм в Советском обществе, сложившийся в силу ряда объективных обстоятельств, несомненно способствовал в ходе социалистического строительства концентрации средств и мобилизации сил для решения важных государственных задач. И все же формы и методы управления со временем устарели, особенно в ходе научно-технической революции, стали нега­тивно влиять на темпы роста народного хозяйства, на соци­альную и политическую жизнь страны. Сверхцентрализм об­рекал на неизбежную бюрократизацию стиля работы, снижал творческую активность и предпринимательскую инициативу местных органов власти и предприятий. В политической сфере централизм препятствовал развитию демократизма и гласности, создавал жесткую зависимость нижестоящих орга­нов управления от вышестоящих, культивировал секретность и анонимность при принятии решений, назначенчество в кад­ровой политике.

Централизм по своей природе мешал развитию таких не­зависимых общественных организаций и демократических ин­ститутов, которые могли бы на местах самостоятельно строить народное самоуправление, противодействовать бюрократичес­ким и технократическим тенденциям, осуществлять контроль над властными структурами, быть противовесом антидемокра­тическим поползновениям центра. Вследствие этого создава­лись благоприятные условия для разрастания культа личности высшего руководителя, для волюнтаризма и произвола, осу­ществления антинародных, антисоциалистических намерений.

В таких условиях все предложения, направленные на рас­ширение прав и ответственности местных органов власти, встречали сопротивление престарелых членов руководства. В делегировании властных полномочий из центра на места они усматривали лишь опасность для государства и для себя. За­конодательной же основы для своевременного обновления ру­ководства не было. Точнее говоря, оно было заблокировано после октябрьского (1964 г.) Пленума ЦК КПСС.

Социализм — общество, которое создавалось на основе теоретических концепций и прогнозов. Это требовало от ру­ководства партии, чтобы оно строило свою политическую линию на основе хорошо проверенных научных рекоменда­ций, а также соответствующей эрудиции самих руководителей. Но прагматики, которые нередко преобладали в Политбюро, были далеки от теоретических проблем вообще. Только при этом условии, надо полагать, и могла появиться Программа коммунистического строительства, предусматривающая по­строение коммунизма в течение двадцати лет. Потом проис­ходило подтверждение курса на коммунистическое строитель­ство на четырех последующих съездах партии, т.е. на протя­жении более чем двадцати лет, когда уже народу стало ясно, что ни о каком коммунизме в ближайшей перспективе и речи быть не может. Но и отказ от этого курса означал большой конфуз для партии. Создалась поистине тупиковая ситуация.

Думаю, что с теоретической слабостью руководства партии связано и отношение партии к своим ошибкам и к вопросу о противоречивости положения в стране и в партии. Признание ошибок составляло немалую трудность для руководства, а иногда самая возможность их отрицалась. Те или иные реше­ния руководства преподносились как своевременные и муд­рые. Такое отношение к просчетам вело в конечном счете к их замалчиванию, уроков из них не делали. А между тем, Ленин предупреждал партию: ничто нас не погубит, кроме собственных ошибок.

Одно из давних и закоренелых упущений руководства, превратившееся в особенность стиля, — преувеличенное под­черкивание единства внутри партии, между партией и наро­дом, недооценка разнородности положения и стремлений раз­ных слоев населения. Отсюда — недостаточная проработка намечаемых мер и нереалистичность иных предлагавшихся политических начинаний.

Огромный ущерб делу социализма нанесли незаконные репрессии в сталинские времена и позже. До последнего вре­мени существовали ограничения прав и свобод личности, что являлось постоянным раздражителем для общества, особенно для интеллигенции. Долго сохранялись неоправданные приви­легии для руководителей партийных, государственных и обще­ственных организаций.

Оставаться с таким наследием в социалистическом общест­ве было нельзя. Неизбежно встал вопрос о перестройке. Одна­ко успешное осуществление ее требовало глубокой и конкрет­ной проработки задач и последовательного их осуществления.

Перед обществом вырисовывались два возможных пути. Многие считали, что надо использовать накатанные дорожки, проверенные методы, надо только что-то «усилить», «углу­бить», вообще — «мобилизоваться». Другие понимали, что, не развязав инициативы «на местах», не изменив роли «центра», сдвинуться с места невозможно. Июньский Пленум ЦК КПСС (1987 г.) обозначил именно такое направление реформ: расширение прав и ответственности предприятий, изменение директивного характера централизованного планирования в рекомендательное, более широкое использование товарно-де­нежных отношений, тем более, что у нас был опыт НЭПа, ле­нинская методология его осуществления.

Выбор руководства зависел от того, как оно понимало на­копившиеся проблемы. Если к ним относиться как к пробле­мам, решаемым в рамках социализма, то впереди ждала — длительная, черновая работа, направленная на реформирова­ние и укрепление социализма. Но можно было рассматривать их как показатель нежизнеспособности социализма, как повод для того, чтобы «сменить систему», т.е. двинуться назад к ка­питализму. Часть партийного руководства во главе с Горбаче­вым избрало именно такое решение.

Принятое решение заставило М.С.Горбачева играть очень трудную роль, и в конце концов оно привело его к пораже­нию. Избранный путь обрек его на тягостное двоемыслие: он сам и те, кто его поддерживал, вынуждены были говорить вслух одно, думать другое, а делать третье. Так, он публично славил Октябрьскую революцию, Ленина, социалистический выбор, обосновывал задачу укрепления социализма в ходе перестройки, а вместе с тем, подготавливая «смену систем», поспешно разрушал действовавшие органы государственного управления, яростно обрушивался на те партийные кадры, ко­торые выступали в защиту социализма, вел дело к ослаблению партийного аппарата и привел в конечном итоге партийные комитеты и отделы ЦК к параличному состоянию.

Естественно, раздвоение целей и сокрытие главной части своих намерений не дали Горбачеву возможности разработать реалистическую, деловую, целеустремленную программу пере­стройки социализма. В воспоминаниях он признается, что во время подготовки к июньскому Пленуму ЦК 1987 г. его настораживал в поведении Н.И.Рыжкова тот факт, что уж очень он нажимал на то, что нельзя «выходить за рамки со­циализма». Из текста ясно, что Рыжков беспокоился о рам­ках, за которыми реформы переходят в разрушение социализ­ма. Понятно, что Генсеку такие заботы внутренне были чужды. Другую же программу — антисоциалистическую — он не мог предложить открыто, и понятно почему.

А ведь у Генерального секретаря Компартии была возмож­ность, и наиболее продуктивная: оставаясь на позициях соци­ализма, используя его достижения, опираясь на поддержку партии и народа, честно и открыто объявить о целесообраз­ности заимствования из капиталистического опыта всего луч­шего и эффективного. Как это в свое время сделал Ленин. Конечно, в новых условиях требовались и новые подходы. Но этого не произошло. И перед наблюдателями развернулась кривая ломаная линия, состоящая из лихорадочных метаний и скачков.

Первоначально — безобидная, да и бесплодная, формула ускорения. А провалив экономическую реформу 87 года, что привело к заметному обострению антигорбачевских настро­ений, тут же стали готовить отстранение партии от власти, а отстранив партию, потеряв авторитет и влияние в массах, стали готовить новый Союзный договор, пригласив тем самым сепаратистов к разделу Советского Союза.

Страна вступает в полный хаос, утрачивается управляе­мость ею. Руководство партии не могло ни жить по-старому, ни жить по-новому, эффективно управлять партией и стра­ной. Кризис верхов назрел.

Что касается низов, то массового повышения политической активности не произошло. В процессе перестройки народ ока­зался обманутым дважды: первый раз, когда под лозунгами социалистической перестройки он с энтузиазмом поддержал М.С.Горбачева. Но вместо обещанных благ наступило время резкого усиления дефицита, невиданной инфляции, падения производства, политического хаоса.

Партийные организации на местах не только потеряли власть, но и перестали защищать интересы народа. Обостре­ние нужды и духовная дезорганизация, бестолковая позиция партийного руководства бросили народные массы в объятия оппозиции. Народ был лишен политического руководства и объективной информации. К тому же народ не имел опыта политической борьбы, привык к обстановке общего единства, согласия и доверия.

Второй раз, когда к власти шли демократы. Тоже под ло­зунгами социализма, и тоже скрывая свои истинные цели рес­таврации капитализма. При этом они клялись очистить реаль­ный социализм от жестокостей и несправедливости. Демокра­ты обещали все, что могли обещать. Неважно, что с приходом демократов к власти они многое будут делать наоборот. Этому тоже нашлись подходящие объяснения: политика, мол, гряз­ное дело, что поделаешь... Лишь в специальной литературе они вынашивали свои подлинные намерения — уничтожение социализма, возврат к капитализму.

К проблемам социальным присоединились, с ними пере­плелись национальные. В союзных республиках сложились мощные националистические движения, у которых сепара­тистские требования стали преобладающими. Кое-кто упрека­ет В.И.Ленина за то, что при нем было узаконено право наций на самоопределение вплоть до государственного отде­ления. В этом видят источники всех бед. Но в свое время как раз это положение помогло объединить народы в СССР. А главное — национальные вопросы надо было решать постоян­но и своевременно, т.е. на протяжении всего существования Союза. У нас же почти все время преобладали тенденции к сугубой централизации. В условиях колебания властей произо­шли до сих пор не вполне ясные провокации, которые нане­сли Союзу непоправимый вред. Подготовка нового Союзного договора и Беловежские соглашения довершили развал СССР.

Таким образом, во второй половине 80 годов в стране об­разовался ряд резко антисоциалистических, совершенно ле­гальных политических движений, поставивших своей целью свержение Советской власти и ликвидацию социалистического строя. Но взятое в отдельности ни одно из них не могло бы добиться успеха в осуществлении своих целей.

Уникальность, исключительность обстановки состояла в том, что выявилось совпадение целей и соединение различных антисоциалистических движений и сил, которые образовали материал огромной разрушительной силы. Произошло — и это главное! — смыкание самой влиятельной части высшего партийного руководства с верхушкой оппозиции, благодаря чему возникло тесное сотрудничество между ними, координа­ция усилий и своего рода разделение труда: авангард оппози­ции наносил мощные удары по партийным комитетам, стре­мясь скомпрометировать партию в глазах трудящихся; из ап­парата ЦК предпринимались усилия ослабить партийное вли­яние на перестройку, а вместе они делали все, чтобы разру­шить авторитет социалистической идеологии.

В то же время, силы, выступающие за укрепление социа­лизма, оказались дезориентированными, неуверенными даже в том, что в лице высшего партийного руководства мы имели дело с людьми, изменившими делу социализма. На местах от­сутствовали политические центры, способные противопоста­вить себя проводившему антипартийную политику руководст­ву. Когда же борьба внутри ЦК обострилась, эти силы оказа­лись слабыми и расколотыми.

В процессе политических хитросплетений, манипуляций сознанием масс общество было приведено в хаотическое со­стояние, управление утрачено, доверие народа руководству — тоже. Власть была утеряна и оказалась беспризорной. Оппо­зиции только и оставалось взять ее в свои руки. Что она и сделала, воспользовавшись августовским путчем.


Москва.


1993-1996


ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги