В боях за Молдавию. Книга 3

ШЕРПЕНСКИЙ ПЛАЦДАРМ

…Оборона Шерпенского плацдарма не освещена в монографиях историков. О боях за маленькое, полуразрушенное тремя годами войны молдавское село не сообщали в свое время и фронтовые сводки Совинформбюро.

Не надо искать в этом исторической несправедливости. Шерпены не стояли на главных направлениях крупных операций, военные события здесь развивались буднично, как в сотнях других мест в те дни войны. Но война — это не только крупные сражения, с тысячами моторов, ревущих в воздухе и на земле, с десятками тысяч солдат, совершающих «обхваты», вбивающих в оборону противника глубокие и смертельные «клинья» и т. д. Крупные сражения на войне не могли бы состояться без будничной, как будто незначительной для истории военной работы… И потом — в солдата одинаково летят пули, ползет ли он с группой разведчиков на безымянную высоту или бежит в атаку за стратегический рубеж. И если, споткнувшись, он падает и умирает, смерть одинакова и у подножья безымянной высоты, и у центральных домов поверженной вражеской столицы.

Под Шерпенами насыпана не одна братская могила.

«Помню, в ту августовскую ночь 1944 года саперы проделывали проходы в минных полях. Многие из них подорвались, так как обезвредить мины в заросшей травой земле было очень трудно. Один сапер, имени которого в суматохе боя я не запомнил, был при взрыве тяжело ранен и отброшен на проволочные заграждения. Находясь при смерти, без рук и ног, он говорил бежавшим мимо него в атаку солдатам: «Идите смело, дорога разминирована». Действительно, ни один из нас не подорвался тогда на мине — саперы поработали добросовестно.

Мы сняли героя с проволоки. В обожженном, окровавленном теле еще несколько минут теплилась жизнь…»

О сапере, погибшем при разминировании дороги на Кишинев, рассказал в письме в редакцию бывший заместитель начальника штаба 1042-го полка 295-й стрелковой дивизии Владимир Иванович Русин.

Я хочу рассказать еще несколько эпизодов лета 1944 года на Шерпенском плацдарме. Этот плацдарм нам, кишиневцам, дорог тем, что с него части 32-го корпуса 5-й ударной армии генерал-лейтенанта Н. Э. Берзарина на рассвете 23 августа начали бои, закончившиеся через сутки освобождением столицы Молдавии.

На «Малую Землю». Днем старшины выдали летнее обмундирование. Завтра — май.

Москва, конечно, уже в кумаче, блестят в солнечных бликах купола Василия Блаженного, застыл торжественный и нарядный Кремль. Завтра на Красную площадь придут колонны физкультурников…

Давно ли и он, повязав отутюженный красный галстук… Давно.

Лейтенант снял очки и, сощурив в застенчивой улыбке близорукие глаза, стал рассматривать грязь, густо налипшую на его большие кирзовые сапоги.

Внизу, в овраге, прямо на голой глине в шинелях спали солдаты.

Солнце ушло за степи, потом, как и вчера в этот час, по балке разнеслась одновременно услышанная всеми команда:

— Подъем!

Колонны построились на дороге. Заскрипели телеги, груженные ящиками со снарядами, заурчали моторы автомашин. Солдаты, неторопливо переставляя в дорожной грязи ноги, привычно зашагали вслед за повозками.

Армии 2-го и 3-го Украинских фронтов, продолжая несколько месяцев назад начавшееся наступление, очищали от фашистов последние километры советской земли. Танки с красными звездами на башнях, преследуя отступающего противника, уже прошли северную часть Молдавии, Государственную границу СССР, в районе Липкан форсировали Прут.

Под ударами советских войск рухнула оборона немцев под Одессой и Тирасполем.

Передовые части восьмой гвардейской армии, которой командовал генерал-полковник В. И. Чуйков и где в 35-й гвардейской дивизии, 102-м полку парторгом батальона был лейтенант Голденко, подходили к левому берегу Днестра.

Голденко, шагая сбоку батальонной колонны, мысленно подсчитывал, сколько за весну он прошел дорог — под вой снарядов и свист пуль, по разбухшему и вязкому степному чернозему, по дну рек и плавней, под проливными, еще по-зимнему холодными дождями.

Да, весна в этом году, как никогда, была непогожей…

Вот и сейчас с запада из-за горизонта плыли низкие грозовые тучи.

Он когда-то удивлялся, как это Аркадий Гайдар мог в шестнадцать лет командовать полком. Говорили, тогда было такое время. Какое? Просто не хватало взрослых мужчин и нужда заставляла и мальчишек браться за оружие? Но почему тогда мальчишки так быстро становились мужчинами?

Потому что на войне человек живет по-особому — своими самыми главными и лучшими качествами, какие в нем есть…

Дождь полил внезапно, как по команде. Как будто над ними перевернулась огромная, наполненная водой посудина, как будто рядом с ней, где-то высоко в небе, стоял бесчисленный ряд таких же посудин и каждая ждала своей очереди.

Красные молнии то и дело освещали на мгновение ровную безлесую степь. Вверху, как залпы крупнокалиберных орудий, громыхали громы.

За несколько минут все промокли до нитки.

Забуксовал грузовик. Вместе с солдатами лейтенант толкал плечом его грязный кузов, что-то кричал шоферу. Потом студебеккер, загребая под себя жидкое месиво, выкарабкался, наконец, из ямы, и солдаты шутили, что американская техника без них — ноль без палочки.

Потом сломалась телега со снарядами, забуксовала еще одна машина…

Солдатам выдали «доппаек» — по два снаряда в вещмешок.

К утру полк остановился не в балке, как обычно, а на дороге — широкой, заросшей камышом равнине.

Командир собрал офицеров полка.

— Мы — в плавнях Днестра. Приказано подготовиться к форсированию реки. Сведения о противнике пока приблизительные.

…Голденко, лежа вместе с солдатами в камышах, несмотря на усталость, не спал.

Низко над землей, плотно закрыв собой уже взошедшее солнце, вились клубы туч. Накрапывал дождь. Когда стало немного светлей, лейтенант, приподнявшись на локоть, рассмотрел впереди множество пней. Оказывается, здесь недавно был лес. Наверно, немцы, чтобы обеспечить сектор обстрела, срубили деревья… Сектор обстрела — как раз то место, где сейчас расположился полк. Неприятная это штука — попадать в сектор обстрела.

Над камышами, прерывая размышления лейтенанта, прозвучал одиночный винтовочный выстрел. Голденко, как и рядом лежавшие солдаты, сначала не придал этому значения, потом по цепи передали:

— Дорога простреливается снайперами противника. Убит лейтенант Алексеев.

Сведения о противнике перестали быть приблизительными. Фашисты сидели рядом. Как стало известно потом, оборону на этом участке держали три линии румынских стрелков, сзади них, преграждая румынам путь к отступлению, лежали немцы. Фашисты были одеты в специальные непромокаемые костюмы.

Подразделения рассредоточились по камышам. Солдаты пробовали окопаться — из-под лопат фонтаном била вода. Днестр, разбухший от весенних дождей, шел в плавни. Бойцы, спасаясь от воды, пробовали подгребать под себя сырой, илистый суглинок, но это почти не помогало. Во второй половине дня вода в плавни пошла потоком.

Лежать в камышах становилось невозможно. Но стоило кому-нибудь из наших поднять голову, как вслед за выстрелом снайперской винтовки над плавнями трещали пулеметные и автоматные очереди.

Приказ отойти пришел к вечеру. Несколько километров полк шел по камышам, и вода солдатам доходила порой до карманов гимнастерок.

5 мая на рассвете 35-я гвардейская дивизия подошла к молдавскому селу Ташлык. Погода улучшилась, высокие кучевые облака не мешали солнцу, его щедрые лучи грели спины солдат, быстро сушили дороги, весело играли в молодых листьях придорожных тополей.

Рядом, скрытая садами, текла река. Профиль ее угадывался по стройным рядам тополей и верб, росшим по обеим берегам, по густому туману, курившемуся над водой.

За Днестром на обширном плацдарме, включавшем села Пугачены, Вайново, Шерпены и Спею, закрепились соединения 5-й гвардейской армии. Утром шестого мая их сменила восьмая гвардейская армия.

«Настроение у нас, — вспоминает Голденко, — было в те дни бодрое. Уже несколько месяцев мы шли на запад, остановка на заднестровском плацдарме казалась кратковременной. Конечно, немец все время стремился нас сбросить в Днестр — он понимал значение плацдарма для дальнейшего наступления Советской Армии. В день мы отражали по три-четыре атаки… Политработники все время были среди солдат, многие бойцы в те тревожные дни на плацдарме вступили в партию. Заявления тогда писали кратко: «Иду в бой, прошу принять меня в члены партии», «Иду в бой, прошу считать меня коммунистом».

Десятого мая по плацдарму, еще плохо оборудованному для обороны, ударила немецкая артиллерия. В небе появились вражеские самолеты.

Немцы знали, что на правом берегу Днестра стоят части бывшей 62-й армии, участвовавшей в разгроме Паулюса под Сталинградом. Здесь, у Шерпен, они собирались взять реванш.

…Голденко отыскал комбата.

— Пойду, товарищ капитан, в шестую роту.

— Надеюсь на вас, лейтенант.

По траншее, кое-где отрытой по пояс, он бежал в расположение шестой роты, думая только о том, чтобы поспеть к солдатам до атаки противника.

Атака началась минут через пятнадцать. Стреляя на полном ходу, из-за бугра показались танки. За танками шла пехота.

Открыла стрельбу наша артиллерия.

Потом рота поднялась в контратаку. Голденко бежал с поднятым над головой пистолетом, какая-то волна мальчишеского азарта переполняла его, и надо было хоть в крике дать ей волю, чтобы она не захлестнула горло.

— Ура-а-а!

И вдруг споткнулся, в ушах зазвенело, издалека донеслись слова командира роты:

— Парторг батальона ранен. Поднять лейтенанта…

Голденко очнулся в лодке, которая везла его через Днестр.

А над плацдармом еще несколько дней продолжала бушевать война. Противник, не считаясь с огромными потерями, беспрерывно кидал сюда все новые силы — пехоту, авиацию, танки, артиллерию. Под их непрерывными атаками части восьмой гвардейской армии вынуждены были оставить часть плацдарма.

За советскими солдатами оставалась теперь только небольшая приднестровская долина у Шерпен, где гвардейцы, истекая кровью, стояли насмерть.

Смена. В конце мая сводки Совинформбюро, рассказывая о событиях войны, обычно сообщали: «На южном участке советско-германского фронта изменений не было».

Наступило фронтовое затишье. Советское командование отдало приказ перейти от наступательных боев, ставших малоэффективными, к обороне. Не предпринимали активных действий и немцы.

Линия фронта на юге теперь на картах выглядела полукругом — от Пашкан фронт шел северо-западнее Ясс, по реке Реут и далее вдоль Днестра до Черного моря. Немецкая оборона, противостоявшая 2-му и 3-му Украинским фронтам, образовала на всем этом участке так называемый Кишиневский выступ, на котором стояла фашистская группа армии «Южная Украина» (командовал ею гитлеровский генерал Ганс Фриснер). Противник сосредоточил здесь свыше 900 тысяч солдат и офицеров, имел около восьми тысяч орудий и минометов, свыше 400 танков и более 800 самолетов. Кишиневский выступ прикрывал Балканы, поэтому немцы подготовили здесь глубоко эшелонированную, с хорошо развитой сетью траншей и ходов сообщений оборону. У Днестра предполагалось не только сдержать «постоянно усиливающиеся удары русских, но и перейти на отдельных участках в контрнаступление»[7].

В такой обстановке советские «малые земли» приобретали особое значение.

…295-й стрелковой дивизии, только что вышедшей из боев за ваду-луй-водскую излучину, 31 мая было приказано срочно выступить из-под Дубоссар в район Ташлыка и Бутора.

…Пехота шла нестройными колоннами. На конной тяге тащились артиллерийские батареи.

Полковник Свиридов, начальник штаба дивизии, сидя за рулем трофейной «татры», вновь и вновь перебирал в памяти события последних дней.

На карте хорошо видно: у Дубоссар Днестр поворачивает на девяносто градусов и течет на запад, у поселка Ваду-луй-Водэ вдруг круто забирает в обратную сторону и возвращается к Григориополю. «Мешок», «аппендицит» — так звали излучину солдаты — имеет километров пятнадцать в длину и от трех до шести километров в ширину.

До середины мая вход в «мешок» контролировали немцы. Излучина была единственной землей, принадлежавшей им на левом берегу. 14 мая 34-й гвардейский корпус 5-й ударной армии прорвал оборону противника на участке между Дубоссарами и Григориополем и стал очищать от врага излучину.

295-я дивизия участвовала в освобождении села Дороцкое. Советские солдаты дрались дерзко. В дивизии об этих днях уже рассказывали легенды.

…Против шестидесяти солдат 1038-го стрелкового полка, штурмом овладевших господствующей высотой, немцы бросили свыше батальона пехоты, штурмовые самоходные орудия, пикирующие бомбардировщики. Помощник начальника штаба полка капитан Русин, возглавивший группу, приказал подпустить цепи пьяных автоматчиков ближе, потом с тридцати метров на врага обрушился шквал пулеметного огня, в наступающих полетели гранаты. Немцы дрогнули, залегли. В это время поднялся сержант Шубин, крикнул:

— За мной, товарищи! Ура!

И горстка смельчаков бросилась в контратаку…

Полковник переключил скорость, «татра», глухо заскулив, полезла в гору.

В целом бои в излучине, как он сейчас это понимал, были не совсем успешными. Немцы, обороняясь, спешно переправили сюда моторизованные подразделения двух танковых дивизий, в районе излучины оказалось много артиллерии и авиации. Очевидно, часть этих сил противник снял из-под Шерпен, где героически дрались за плацдарм гвардейцы восьмой армии.

Как там сейчас, у Шерпен?

«Татра», обогнав колонну машин медсанбата, выскочила, наконец, на вершину холма. Полковник выключил мотор, вышел из машины.

Жестоко светила луна. В молодой траве трещали кузнечики. Был как раз тот час суток, когда степь, накаленная за день, еще не успела остыть, но уже дышалось легко — уже тянулись вдоль балок, умывая траву, туманы.

«Погода, кажется, установилась». Полковник жадно втягивал в себя теплый, пропахший травами воздух.

В нескольких километрах, по-видимому, на правом берегу Днестра, простучала пулеметная очередь.

Через минуту «татра», поднимая легкую пыль, нырнула в темную балку.

По дороге тянулись колонны. Увидев машину начальника штаба, солдаты по привычке подтягивались и поправляли пилотки.

Начальник штаба был со всеми строг, никогда не прощал оплошностей. Несмотря на это, Свиридова в дивизии глубоко уважали, потому что был он не только большим мастером своего дела, а и человеком справедливым, волевым, храбрым.

Недавно в Северной Таврии, у реки Молочной, произошел такой случай.

Полки, развивая наступление, вели бои уже во второй полосе обороны противника, все шло хорошо, как вдруг в штаб дивизии передал по рации начальник штаба 1038-го стрелкового полка майор Литвинов:

— Не вижу соседа справа.

Свиридов посоветовал ему глядеть получше, но через минуту позвонил начальник штаба 1042-го майор Белодедов:

— Не вижу соседа слева.

Произошло неладное — полки на стыке потеряли друг друга. Было очевидно: противник, контратакуя, вклинился в полосу нашего наступления. Это могло плохо кончиться для дивизии.

Полковник передал связисту:

— Передай, сейчас приеду, помогу им найти друг друга. Сел в машину. Когда подъехал к передовой, увидел: немцы, действительно, теснили небольшой отряд, с трудом сдерживавший натиск противника. Вот-вот они прорвут жидкую цепь залегших советских солдат.

Спасти положение могла только дерзкая контратака.

Полковник расстегнул шинель и, вытащив из кобуры пистолет, пошел навстречу немецким автоматчикам.

Очередь прошила левую полу шинели. Потом упал шедший справа адъютант. Потом…

Потом Свиридов услышал, как над балкой взметнулось «ура». Навстречу немцам, обгоняя полковника, рвались солдаты — те самые люди, в чьих глазах он только что видел отчаяние и страх.

В считанные минуты немцев не стало.

…Впереди, высвеченная луной, вилась дорога. По краям ее росли сады. Стояла тихая ночь, и трудно было поверить, что совсем рядом, у реки, притаилась, как зверь в укрытии, война.

Восточная кромка горизонта стала заметно светлеть. Через минуту показались силуэты крестьянских хат.

Ташлык.

…Командир дивизии генерал-майор Дорофеев только что закончил разговор по телефону с одним из командиров полка. В землянку, отвернув полу плащпалатки, служившей «дверью», вошел адъютант.

— Товарищ генерал, к вам офицер из штаба корпуса.

Офицер привез пакет, опечатанный пятью сургучными печатями. Дорофеев сорвал печати. В конверте лежал приказ: в течение дня подготовиться к переправе на Шерпенский плацдарм.

Адъютант, предчувствуя важность полученного сообщения, молча следил за генералом.

— Позовите полковника Свиридова…

На другое утро командиры батальонов переправились на правый берег, чтобы произвести рекогносцировку своих будущих участков обороны. Методически те несколько километров реки, что окаймляли Шерпенский плацдарм, обстреливались минометным огнем противника. Но оба берега Днестра (здесь до 1940 года проходила Государственная граница) были обсажены высокими тополями, в некоторых местах на правом берегу были небольшие лесные рощицы, поэтому обстреливать переправы противник начинал, руководствуясь скорее интуицией, чем знанием того, что делается на реке.

Командиры переправились без приключений.

Первыми из дивизии на «малую землю» поплыли Герой Советского Союза подполковник Акопьянц, заместитель командира 1040-го стрелкового полка, с командирами батальонов майорами Героями Советского Союза Кутеповым и Добросоцких и капитаном Резниченко.

Днестр прибавлялся на глазах. Упругое течение разворачивало нос лодки, и солдат-проводник делал торопливые, сильные гребки.

Солнце всходило над Ташлыком и Бутором, когда они ступили на крутой, поросший редкой молодой травой правый берег. Прямо к обрыву подступала узкая полоска леса, за ней на плацдарм шла отрытая в полный профиль траншея.

Акопьянц, перед тем как прыгнуть в траншею, осмотрел впереди лежавшую местность.

Они находились у вершины треугольной излучины реки. Километрах в трех впереди, у подножья высоких холмов, в садах и виноградниках стояли Шерпены. Село, высоко вскарабкавшись вверх, на холмы, растянулось километра на четыре в ширину, уперлось окраинами в правую и левую стороны излучины. Таким образом, между селом и рукавами Днестра оставался четко очерченный треугольный кусок земли, ровный, как стекло, не защищенный ничем, кроме яблоневого сада.

Вдоль Шерпен тянулись немецкие окопы. За холмами стояла немецкая артиллерия. На холмах, с которых далеко вперед все хорошо просматривалось, были оборудованы немецкие наблюдательные пункты.

В ровном, как стекло, треугольнике, зарывшись в землю, сидели советские солдаты. Кругом чернели воронки от снарядов, валялись обожженные, вывороченные с корнем деревья.

Такова была «малая земля» — Шерпенский плацдарм.

…Ночью части, оборонявшие «малую землю», ушли с плацдарма. Их место в окопах заняли новые «хозяева».

Затишье

Несколько дней на плацдарме продолжались бои: немцы не теряли надежды сбросить полки дивизии в Днестр.

Потом наступило затишье.

Днем в окопах за Днестром еще удавалось вздремнуть час-другой и солдатам, и офицерам; с наступлением темноты оборона ощетинивалась стволами пулеметов и автоматов, с удесятеренной зоркостью смотрели глаза солдат в сторону Шерпен. Там, также не смыкая глаз, в глубоко отрытых траншеях сидели немцы.

В первую же ночь после того, как полки заняли оборону на правом берегу, на плацдарм переправился через Днестр полковник Свиридов.

В десяти шагах от берега шли окопы — третья линия обороны. Полковник прибыл специально для того, чтобы посмотреть, как выполняется приказ штаба дивизии об инженерном оборудовании плацдарма. Приказ требовал в двухдневный срок отрыть траншеи полного профиля, оборудовать по всем правилам огневые позиции для артиллерии и минометов, вырубить, где нужно для обеспечения сектора обстрела, сад…

Всюду, в темноте, как кроты, солдаты рыли землю… Свиридов, довольный увиденным, к утру вернулся на левый берег.

Рядом с землянками штаба на левом берегу располагался политотдел дивизии. С первых же дней обороны под Шерпенами он стал организовывать политико-воспитательную работу в подразделениях, взял на себя заботы по обеспечению переднего края питанием, обмундированием.

У подполковника Луконина, начальника политотдела, с людьми, работавшими в политаппарате дивизии, сложились добрые, товарищеские отношения.

…В землянку (Луконин жил на правом берегу, на плацдарме, в блиндаже на наблюдательном пункте генерала Дорофеева), наклонившись, вошел майор Ермуратский. Густые черные волосы выбивались из-под фуражки, насупленные длинные брови придавали лицу майора суровое выражение.

— Товарищ подполковник, разрешите отбыть в батальон Кутепова, — майор отнял руку от козырька, сощурившись, посмотрел на ярко горевшее пламя лампы.

Луконин оторвался от бумаг.

— Присядь, Василий Никитич, — кивнул головой, указывая на табуретку.

Майор сел.

— Что будете делать у Кутепова? — снова переходя на «вы», спросил начальник политотдела.

— Хочу побеседовать с солдатами об открытии второго фронта.

— Хорошо. Своевременно, — Луконин задумался на секунду, потом продолжал:

— Посмотрите, майор, как организован быт в окопах. Говорят, солдатам вовремя не подвозят горячую пищу, кое-где не хватает обмундирования.

— Видимо, мы еще не обжились как следует. В первые дни обороны это естественно.

— Конечно. Но чем скорее обживемся, тем лучше. Кстати, из политуправления фронта прислали документы о зверствах фашистов в Белоруссии. Используйте для беседы.

Луконин достал из сумки и протянул Ермуратскому отпечатанные на ротаторе листы бумаги…

Сначала начальник политотдела не хотел пускать Ермуратского на передний край. Не проходило дня, чтобы майор не побывал в ротах, стоявших в ста метрах от противника. Луконин хотел дать майору отдохнуть — послать его на левый берег, в землянки политотдела, подготовиться к очередной лекции. Но когда полковник увидел подтянутую фигуру Ермуратского, посмотрел в его упрямые, горевшие ненавистью к фашистам черные глаза, понял: майору нужен не отдых, лучше всего он и на этот раз будет себя чувствовать в первых траншеях.

— Возьми автомат, Василий Никитич, — сказал Луконин, провожая Ермуратского из землянки.

— Возьму, Григорий Тимофеевич…

Майор скрылся в темноте. Луконин, проводив Ермуратского, еще долго не заходил в землянку. Стоя в траншее, он смотрел на крупные золотистые звезды на черном небе, вдыхал запахи яблоневого сада и думал о только что ушедшем на передний край Ермуратском.

На войне человеку трудно играть роль. Здесь он может быть только самим собой, и тысячи случаев проявляют в нем истинные — дурные или хорошие — качества.

Что знал он о Ермуратском?

Майор — молдаванин, до войны работал в Кишиневе. В 1940 году закончил философский факультет университета. За войну не раз проявил себя бесстрашным командиром.

В сорок первом дважды попадал в окружение. Первый раз, приняв командование полком, замполит Ермуратский вывел людей к своим, благо кольцо окружения оказалось непрочным — советские части отступили на восток только на тридцать километров. Второй раз пришлось труднее. Полк, находившийся на марше, атаковали немецкие танки. В ровной степи, где защитой красноармейцам служил лишь высокий бурьян, их, пехоту, расстреливали одетые в броню немецкие пулеметчики. К вечеру Ермуратский, раненный осколком в спину, услышал, как по бурьяну идут немецкие солдаты. Время от времени раздавались короткие автоматные очереди — фашисты добивали раненых.

Его не заметили.

Ночью он собрал оставшихся в живых раненых — человек пятнадцать — и повел их на восток. На этот раз идти пришлось триста километров — до Моздока…

Из частей, стоявших на Кубани, в это время формировались добровольческие отряды, которые должны были провести до крайности опасную, но очень нужную для армии операцию. Надо было пройти шесть километров по плавням, выйти незамеченным в тыл к немцам, перерезать железнодорожное полотно с Тамани на станцию Крымскую и «ожидать» здесь соединения с основными нашими силами, наступавшими на станцию Киевскую.

Перед отправкой отрядов на операцию с офицерами проводил совещание генерал из штаба армии.

Он сказал:

— Долгое время идти придется по воде, в воде будете и ночевать. До подхода к вам основных сил у вас может не хватить продуктов, боеприпасов, возможно, вы останетесь только с холодным оружием…

Генерал не преувеличивал.

Добровольцы забрались в тыл к немцам, перерезали железную дорогу на станцию Крымскую, обеспечили успех операции фронтового масштаба и, расстреляв патроны, почти все погибли.

Капитана Ермуратского, раненного осколком разрывной пули в лицо, вынес с поля боя великан-грузин.

Месяц назад, во время боев в ваду-луй-водской излучине, группа разведчиков их дивизии прорвалась за Днестр и отвоевала на правом берегу небольшой плацдарм. Рядом с командиром отряда дрался агитатор политотдела дивизии майор Ермуратский…

Луконин знал Ермуратского. Знал достаточно для того, чтобы понимать: майор не обрадуется отдыху на левом берегу. На переднем крае, в самом пекле боев, агитатор политотдела был как дома. Здесь он мстил за поруганную оккупантами родную землю, за товарищей, расстрелянных в бурьяне в той приднепровской степи, за друзей, погибших на переправе через Дон, за матросов-десантников, трупы которых он видел у элеватора в только что освобожденном Николаеве…

Над передним краем, у Шерпен, трассирующими пулями дал длинную очередь немецкий пулемет.

— Счастливого пути, майор.

Луконин вошел в землянку.

Утром, не успели командир дивизии и Луконин расположиться позавтракать, у входа в блиндаж остановился в новом солдатском обмундировании молодой лейтенант в очках.

— Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться к подполковнику Луконину.

Луконин с интересом посмотрел на вошедшего.

— Лейтенант Голденко прибыл в ваше распоряжение, — доложил лейтенант и протянул полковнику предписание из штаба армии.

— Садитесь, лейтенант.

…Они проговорили долго. Голденко рассказал, как воевал, как уже однажды побывал на Шерпенском плацдарме, как был ранен…

— Где вы получили военное образование? — Луконин, слушая умный, лаконичный рассказ Голденко, все больше проникался к нему симпатией.

— Кончил Ленинградское военно-политическое училище.

Начальник политотдела на несколько секунд задумался. Потом предложил:

— Как вы отнесетесь к должности старшего инструктора по работе среди войск противника?

Луконин открыл полевую сумку, достал листовку, подготовленную политуправлением фронта и предназначавшуюся для передачи немцам, молча протянул ее лейтенанту. Голденко быстро прочитал, потом сказал просто, как будто предложение Луконина его нисколько не удивило:

— Хорошо, товарищ подполковник. Разрешите опробовать технику…

В сопровождении диктора окопной радиоустановки Голденко в ту же ночь пробрался по ходам сообщения на передний край.

Так на Шерпенском плацдарме появился еще один вид оружия.

…Луконин часто присутствовал на партийных собраниях, когда людей принимали в партию. Слушая выступающих, всматриваясь в знакомые и незнакомые лица, он мысленно вновь проходил по бесконечным дорогам войны — тем, что проделала за три года дивизия. Эти дороги начинались на Украине и вели под Сталинград, оттуда — на снежные перевалы северного Кавказа, дивизия наступала по Кубани и степям Приднепровья, брала Херсон, Николаев, Одессу… И в самые тяжелые для дивизии дни партийные собрания, как правило, начинались с разбора заявлений: «Прошу принять меня в ряды коммунистов…»

…— Поступило заявление о приеме в кандидаты ВКП(б) от командира четвертой батареи старшего лейтенанта Ашихина Дмитрия Михайловича…

Из угла землянки поднялся, улыбнулся широкой доверчивой улыбкой стройный широкоплечий офицер. На комбате была выцветшая гимнастерка, над карманом сверкал орден Красной Звезды.

— Расскажите, Дмитрий Михайлович, о себе.

Луконин, устроившись у входа в землянку, поудобнее уселся на самодельной табуретке.

Ашихин однажды уже рассказывал автобиографию — когда его принимали в комсомол. Было это в тбилисской школе лет пять назад. Тогда он встал, руки по швам, и начал рапортовать: «Я, Ашихин Дмитрий Михайлович, родился в 1922 году в селе Каменское Воронежской области…»

Через минуту ему было нечего говорить, в классе наступила неловкая тишина…

Дмитрий вспомнил об этой тишине, и ему, как тогда, вдруг стало страшно.

Вышел на середину землянки, оглянулся. Кому здесь рассказывать автобиографию? Может, дружку, комбату второй батареи старшему лейтенанту Лазареву?

Вспомнил, как вместе с Лазаревым переправлялись на Шерпенский плацдарм. Было это в те дни, когда полки еще только закреплялись на «малой земле». Командование дивизии перебрасывало туда две батареи, чтобы использовать их для стрельбы прямой наводкой.

Комбаты первыми шли на правый берег — выбрать наблюдательные пункты и огневые позиции. Взяли рацию, двух разведчиков, четверых связистов. С наступлением сумерек спустились к реке. Недавно прошел дождь, и ноги у берега скользили по жидкой глине. Над рекой стоял густой, низко стлавшийся туман.

Неожиданно по переправе открыла огонь артиллерия противника. Стреляли две автоматические зенитные пушки — наши солдаты за лающий звук звали их «собаками».

Прыгнули в какую-то грязную канаву, притаились. Разрывы между тем все ближе подбирались к их укрытию, по всей реке разносилось визжащее тявканье.

Лазарев, спрятав спичку в ладошки, прикурил.

— Так и будем лежать, Митя?

Этот худощавый, невысокого роста старший лейтенант был на редкость смелым и хитрым. Но, видно, и он пока ничего не мог придумать.

Дмитрий выглянул из укрытия. Там, где еще недавно стояла их лодка, ничего не было — лодка или утонула, или уплыла.

— Лазарек, иди к начальнику переправы за лодкой, а я постараюсь раскусить «собак»…

Лазарев ушел.

Дмитрий лежал под осколками рядом рвавшихся снарядов и думал о том, как это пехота ухитряется регулярно переправлять на плацдарм боеприпасы и продовольствие, а оттуда — раненых? Потом стал считать разрывы.

Когда Лазарев с солдатами приволокли лодку, Ашихин уже разгадал метод стрельбы «собак».

— Стреляют через пять минут, прицелы — в шахматном порядке, после двух выстрелов дают один залп по центру…

Спустили лодку на воду.

Залп ударил по левому берегу, когда они уже приставали к правому.

С той ночи, когда они чуть не погибли под осколками в слепую бившей немецкой артиллерии, Ашихин сблизился с Лазаревым, да и тот после этого стал чаще заглядывать «попить чайку» к командиру четвертой батареи.

Так теперь Лазареву нужна его, Ашихина, автобиография?

— …Я, Ашихин Дмитрий Михайлович, родился в 1922 году в селе Каменское Воронежской области. До войны окончил школу в Тбилиси, поступил учиться в Тбилисское артиллерийское училище. Воюю с апреля 1942 года… От Харькова до Сталинграда отступал. На Дону стал командовать батареей…

Луконин, посмотрев на вспотевший лоб старшего лейтенанта, подбодрил его:

— Расскажите, комбат, подробнее о боях в Сталинграде… Ашихин повел глаза на полковника и снова по-мальчишески улыбнулся.

— Дважды получал я там по четыре орудия и дважды их разбивал противник. Правда, и мы тогда побили немало танков. Потом нас бомбила немецкая авиация, за ней пошли в атаку танки, смотрю, на моей батарее в живых — я да еще два солдата. Немцы окружают, а мы втроем стоим у прицелов, стреляем. Потом я остался один — с пистолетом. Что, думаю, делать? Сдаться в плен? С пистолетом броситься на врагов и погибнуть? Попытаться спрятаться? Решил я, что умирать еще рано, не все счеты с немцем сведены… В течение трех месяцев блуждал по немецким тылам, пока не вышел к своим у станции Тихорецкой на Кубани. Участвовал в освобождении Кубани и Таманского полуострова. Остальное — уже в этой дивизии…

Замолк.

— Вопросы?

Сидевшие в землянке вдруг заговорили все сразу.

…Дмитрий знал, что его считают в дивизии «своим парнем», но он и не подозревал, что об Ашихине можно говорить столько приятных слов.

На войне люди редко говорят друг о друге. Но это вовсе не потому, что им нечего сказать — у них для этого просто нет времени.

За Ашихина проголосовали единогласно.

Разведпоиски. Всем было ясно, что советская оборона у Днестра — лишь передышка перед наступлением. Пройдет немного времени, и начнется знаменитая Ясско-Кишиневская операция, в результате которой вермахт потеряет еще восемнадцать дивизий.

Никто, однако, не знал, где, в каком точно месте начнется эта операция. Направление планировавшегося главного удара составляло огромной важности военную тайну, и разгадка ее противником означала бы для нас срыв всех стратегических планов предстоящего наступления.

Немцы пытались разгадать замыслы советского командования логическим путем.

Скорее всего, решили они, Советская Армия главный удар направит на Кишинев. Во-первых, освобождение столицы Молдавии явится важным политическим событием операции; во-вторых, против Кишинева стоят дивизии 5-й ударной армии, обычно используемые при прорывах главных оборонительных рубежей противника. Наконец, всего в тридцати пяти километрах от Кишинева находится хорошо обороняемый плацдарм этой армии— Шерпенский плацдарм.

Укрепляя «кишиневский выступ», немцы обратили пристальное внимание на его вершину — кишиневское направление. Здесь была поставлена самая сильная из имевшихся в распоряжении Ганса Фриснера армия — 6-я армия, насчитывавшая 14 немецких дивизий.

Главные удары советских войск наше командование планировало совсем в других местах. Однако ошибки немецких расчетов надо было использовать в нашу пользу, надо было поддержать противника в его заблуждениях, «подыграть» ему.

До начала Ясско-Кишиневской операции роль «приманки» в этой игре исполнял, в частности, Шерпенский плацдарм.

Главными героями тех дней на плацдарме были разведчики. Они систематически давали ответы на вопросы: не разгадал ли противник нашу игру? Верит ли он, что нашим главным ударом будет удар на Кишинев?

Больше всего в штабе дивизии теперь думали о разведчиках, в первую очередь их успехами интересовались вышестоящие штабы.

…Луконин сидел в землянке, подкрутив фитиль в керосиновой лампе, писал очередное донесение в политотдел корпуса. Напротив его стола в глиняной нише, обитой свежеструганным тесом, подложив под голову фуфайку, отдыхал командир дивизии.

Простучала длинная автоматная очередь. Дорофеев открыл глаза.

— Завтра отдам приказ, чтоб зря патроны не тратили. Куст шевельнется — всю обойму выпускают.

— Брось, Александр Петрович, пусть фрицы чувствуют, что не спим.

Луконин обмакнул перо.

«Разведчики 1040-го стрелкового полка под командованием лейтенанта Тюрина взяли в плен двух немцев. Один из них, унтер-офицер, во время допроса, в частности, рассказал: «Мой товарищ писал в окопе письмо жене, а я сидел рядом и наблюдал, как он пишет. Вдруг перед нами появились три русских разведчика в маскировочных костюмах. Они навели на нас автоматы и знаками показали, чтобы мы вылезли из окопа. Мы не успели опомниться, как были в расположении русских».

На другую ночь эта же разведгруппа провела поиск на правом берегу в двух километрах юго-восточнее села Шерпены. В результате поиска был захвачен вражеский солдат. Противник был так ошеломлен, что открыл огонь только через десять минут после того, как пленный был уже в наших окопах».

Луконин, перечитав написанное, сделал отметку в блокноте и продолжал:

«Разведгруппа под командованием младшего лейтенанта Рязанова скрытно подползла к траншеям противника, с двадцати метров забросала противника гранатами, разведчики ворвались в окопы, захватили пленного и вернулись. Наши потери: один разведчик убит, трое ранены. В поисках отличились старший сержант Евдокимов — гранатой уничтожил пулемет, рядовой Лучкин — увидев трех немцев, разворачивавших пулемет, швырнул в них гранату, затем прыгнул в окоп, уничтожил четырех немцев, одного взял в плен. Группу прикрытия возглавил старший сержант Долгополов, который из ручного пулемета убил трех немцев. Хорошо действовали также разведчики Власов и Чеботарев. Проходы в минных заграждениях противника сделали саперы сержант Парфенов, рядовые Мечев и Пяцков»…[8]

Однако не каждый день можно было писать в донесениях столь приятные вещи.

…Уже несколько ночей подряд разведчики возвращались с поисков ни с чем. Из штаба же корпуса все настойчивее требовали: нужен «язык».

Надо было найти какие-то еще неизвестные резервы.

Генерал Дорофеев, взяв с собой командира 1038-го полка подполковника Любко, пришел в батальон майора Золотухина. Батальон стоял на левом фланге плацдарма, его траншеи с южной стороны упирались в крутой, опутанный корнями кустарников берег.

Золотухина в дивизии любили. Был он красивым, веселым человеком, хорошим командиром. За талантливое управление батальоном в дни освобождения Херсона получил звание Героя Советского Союза.

На Шерпенском плацдарме вся дивизия в последнее время говорила про «адскую машину» Золотухина. Приспособление не представляло собой чуда механики, принцип его устройства был позаимствован у древних оружейников — изобретателей пращей и арбалетов. И все-таки «машина» в условиях плацдарма служила не хуже самых современных видов стрелкового оружия.

Идея «машины» рождалась так.

Передовые траншеи рот батальона в некоторых местах подбирались к немецким почти на сто метров. Сначала решили прокопать в сторону противника «усы» — насколько позволит обстановка. Копали по ночам, чтобы немцы ни о чем не догадались. Через несколько дней сержант Меделец, широкоплечий украинец, разбежавшись вдоль «усов», швырнул в немцев гранату. Граната разорвалась прямо во вражеском окопе, и Меделец, пританцовывая, сокрушался:

— Чтоб я дал, чтоб посмотреть сейчас на их рожи…

От края «усов» до немцев оставалось метров пятьдесят. Конечно, на такое расстояние в батальоне мог швырнуть гранату далеко не каждый.

И тогда возникла идея «адской машины».

Золотухин сам вычертил ее основные агрегаты.

На две доски, скрепленные пружинами, в специальный желобок ложилась граната. Стоило по одной из досок ударить ногой, как граната, беспорядочно кувыркаясь в воздухе, летела из «усов» в сторону немцев.

…Генерал с подполковником зашли в землянку Золотухина. Майор, встав из-за стола, доложил: противник на участке батальона активных действий не предпринимает.

— Как у них, — генерал кивнул в сторону немцев, — налажен быт в окопах, интересовались?

— Так точно, товарищ генерал-майор. С рассветом у них завтрак. Хорошо слышим звяканье котелков, гомон. Потом наступает тишина — все уходят отдыхать во вторые и третьи траншеи и в землянки. В первой траншее остаются только дежурные наблюдатели и пулеметчики.

— Послушай, Михаил… — подполковник Любко жестом пригласил Золотухина пододвинуться ближе, ладонью расправил на столе схему участка батальона…

Тут же они разработали эту операцию.

Четверо солдат во главе с лейтенантом Рыжковым к одиннадцати часам дня выдвинулись на край «усов». Впереди — пятьдесят метров.

— Вперед!

В несколько секунд солдаты добежали до немецких траншей. У бруствера, уткнувшись каской в грудь, дремал фриц.

— Хенде хох!

Сержант Меделец, обезоружив немца, поднял его над окопом.

— Шнель!

Немец как будто этого и ждал. Втянув голову в плечи, быстро побежал в нашу сторону.

Через несколько секунд вся группа проделала обратный путь. Немца в нашей траншее подхватили на руки два солдата, Рыжков распорядился:

— К комбату в землянку.

И только после этого немцы открыли по траншеям батальона ураганный огонь. До землянки Золотухина оставалось несколько шагов, когда мина разорвалась прямо в траншее.

Лейтенант Рыжков как будто споткнулся, стал медленно оседать, прислонившись спиной к стене окопа.

— Глаз, — приставил ладонь к правой брови.

Глаз был на месте, но не видел: маленький осколок мины, как оказалось впоследствии, нарушил нерв.

«Язык» был отправлен в штаб дивизии, оттуда — дальше.

Опыт смельчаков батальона Золотухина вскоре был использован разведчиками.

Уже несколько дней в штабе дивизии обдумывали операцию по захвату «языка» на другом участке обороны. Там появились признаки передислокации противника. Что это? Перегруппировка или смена частей? А, может быть, противник, разгадав наши замыслы, перебрасывает часть своих сил туда, где действительно готовятся наши главные удары?

Полковник Свиридов еще раз посмотрел на карту, хотя все, что на ней было, он помнил наизусть, как таблицу умножения.

Синим полукругом была обозначена на карте линия обороны немцев. Что делается сейчас там, за синим полукругом?

Открылась дверь, в землянку вошел коренастый, широкоплечий сержант. Выгоревшая гимнастерка гладко облегала широкие лопатки, на ногах блестели хромовые сапоги. Вошедший, щелкнув каблуками, доложил:

— Сержант Крижановский по вашему приказанию прибыл.

Полковник кивнул головой:

— Присаживайтесь, сержант, — и повернулся к начальнику разведки майору Андреенко:

— Покажите мне схему огня противника на этом участке.

Детали уточнили к полночи.

Когда сержант вышел из землянки, над садами у Шерпен всходила луна. В ее свете хорошо были видны черные силуэты деревьев, которые, несмотря ни на что, буйно отцвели в этом году, а теперь наливались сочными плодами.

Стояла тихая южная ночь.

На рассвете разведчики были в первых траншеях полка Федотова.

План был прост: добежать до немецких окопов, быстро захватить «языка» и — назад. То есть надо было повторить операцию золотухинских ребят, только сейчас расстояние до фрицев было в два раза большим…

— Приготовились!

Пятнадцать разведчиков устремились к вражеским окопам. Стометровка хорошему спортсмену — секунды бега. Над нейтральной полосой не просвистела ни одна пуля, когда советские солдаты уже попрыгали в немецкую траншею.

Пока все шло по плану.

Через минуту, толкая перед собой немецкого ефрейтора, разведчики бежали обратно.

И в это время справа, с той стороны, где крайним бежал Крижановский, застучала пулеметная очередь.

— Ложись!

Сержант, подав команду, сам уткнулся носом в дно неглубокой воронки, вырытой, по-видимому, гранатой, и оглянулся. Справа от него, метрах в тридцати, был хорошо замаскированный дзот. Сейчас оттуда метал огненные языки крупнокалиберный станковый пулемет. Пройдет минута, и на этом ровном поле он расстреляет всех.

Дмитрий приподнялся и, размахнувшись, бросил в дзот гранату.

Пулемет не умолкал.

Дмитрий поднялся еще раз, сделал в сторону дзота несколько шагов, бросил еще одну гранату.

Дзот замолк на мгновение, потом опять истошно застрекотал.

Тогда Дмитрий поднялся во весь рост и через мгновение судорожно вцепился обеими руками в разгоряченное дуло пулемета. Дуло стреляло ему прямо в грудь, но он не падал, какая-то неодолимая сила намертво притянула его к этому раскаленному вороненому куску железа.

И пулемет умолк.

Разведчики поднялись и быстро добежали до траншей.

В темноте они вынесли тело героя с нейтральной полосы. Захваченный «язык» рассказал: оборону по-прежнему держат части 320-й пехотной дивизии шестой немецкой армии. Никаких смен частей не было. Немецкое командование усилило политическую работу среди солдат. Недавно командир 30-го армейского корпуса генерал артиллерии Пико издал специальный приказ о солдатских письмах…

Через двадцать дней передовой отряд дивизии, стремительно продвигаясь к Кишиневу, захватит под Маренами документы штаба 30-го армейского корпуса. Там будет и этот приказ, в котором, в частности, говорилось:

«Еще раз указываю на необходимость систематической работы с солдатами относительно содержания и характера их писем на родину. Немецкий солдат должен писать домой жизнерадостные и зовущие к победе письма. Нужно помнить, что бодрые письма с фронта широко обсуждаются на родине. Наши семьи верят в то, что сообщает им отец или сын с фронта. Поэтому каждый фронтовик должен смотреть на это дело с чувством полной ответственности. Письма плачевного содержания с фронта привели к краху Германии в 1918 году. Кто сегодня из солдат пишет домой плачевные письма, тот саботирует победу».

Свиридов не успел хорошо допросить пленного, как того срочно затребовал штаб корпуса.

Через несколько дней в дивизию приехал представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал Советского Союза С. К. Тимошенко и командарм 5-й ударной Н. Э. Берзарин. Они в деталях ознакомились с обороной плацдарма, присутствовали на учениях штурмовых групп по прорыву обороны противника…

По всему ощущалось, что фронтовому затишью приходит конец.

18 августа по Шерпенам ударила советская артиллерия. Что это? Начало наступления? Разведка боем?

Противник терялся в догадках, а над траншеями и блиндажами переднего края немцев — от Дубоссар до Бендер — уже «работали» советские штурмовики.

И фашистское командование поверило: началось генеральное наступление Советской Армии.

Вспоминая 18 августа 1944 года, полковник запаса Г. Т. Луконин рассказывает:

«По планам командования в этот день дивизия должна была участвовать в организации ложного наступления. Для этого нам придали несколько дополнительных подразделений, авиацию, усилили артиллерию.

Наступление организовывалось для того, чтобы перед самым началом Ясско-Кишиневской операции отвлечь противника от ее главных направлений, продемонстрировать якобы подготовленный удар на кишиневском направлении.

Я был тогда на наблюдательном пункте у Федотова, командира 1040-го стрелкового полка. Не успели наши части подняться в атаку и сделать бросок к немецким окопам, как немцы открыли ураганный огонь из всех видов оружия. Такого шквального огня я не видел после Херсона. Особенно губительным был минометный огонь противника. За время длительной обороны немцы пристреляли наши траншеи и били по ним точным прицельным огнем.

К рассвету следующего дня все стихло. А утром 20 августа мы услышали: далеко от нас, у Бендер, стал нарастать могучий гул орудий — войска 3-го Украинского фронта с Кицканского (а не Шерпенского!) плацдарма пошли в решительное наступление».

На Кишинев. Ночью пошел мелкий теплый дождь. Солдаты из окопов слышали, как он шелестел в листьях яблонь, ласкал изрытую металлом землю.

Свиридов вышел из землянки, подставил лицо дождю. Теплая влага побежала за воротник гимнастерки.

Утром полковнику предстояло начать самую большую за последние месяцы работу. Утром… Бесчисленные документы, которые обрабатывал все эти дни штаб, должны будут выдержать суровую, безжалостную проверку — проверку боем. Не выдержат, и сотни людей заплатят за его ошибки жизнью.

В землянке, склонившись над аппаратом, за столом спал связист. Полковник не сделал и шага, как тот открыл глаза.

— Дай мне ноль первого.

Солдат крутнул ручку.

— Ноль первый на проводе.

У аппарата был подполковник Любко.

— Как у тебя там, Василий Николаевич?

— Постреливают.

— Слышу… Смотри в оба за передним краем.

Положил трубку.

Значит — утром?

Время для наступления было выбрано не случайно. Уже три дня успешно развивалось наступление фронтов на главных направлениях. Советские воины, прорвав главную полосу обороны противника в районе Бендер, уже продвинулись к Пруту на 60–70 километров. От Ясс вдоль Прута на юг шли соединения 2-го Украинского фронта. Через день у Хуши и Леово фронты должны будут соединиться, замкнуть кольцо окружения противника.

Конечно, немцы попытаются избежать окружения, будут стремиться уйти за Прут. Соединения 5-й ударной армии, по планам командования фронта, должны помешать организованному отступлению гитлеровцев.

По сведениям разведки, завтра утром противник снимет основные силы, стоящие против Шерпенского плацдарма. Вот почему наступление начнется завтра утром.

…Принесли последнюю разведсводку. Полковник быстро пробежал от руки написанное донесение. «Обращает на себя внимание резкое повышение расхода противником снарядов и мин, а также усиленное движение пехоты из районов балки, что в двух километрах западнее Шерпен, балки у северной Спеи, что вызвано, вероятно, частичной переброской пехоты на другой участок фронта. Майор Андреенко.»

Неужели уже началось? Может, утром будет поздно?

Зазвонил телефон.

В трубке заговорил спокойный, глухой бас командира дивизии.

— Иван, кажется, утром будет поздно. Приготовься, звоню командующему.

В 2 часа 30 минут командир дивизии дал сигнал открыть огонь. Артиллерия нанесла короткий огневой удар по вражеским позициям, в атаку перешли передовые батальоны 1038-го и 1040-го стрелковых полков, которые тесно взаимодействовали с передовыми подразделениями 60-й гвардейской и 416-й стрелковой дивизий, действовавшими правее.

Как только оборона гитлеровцев оказалась прорванной в полосе наступления 32-го корпуса, в бой были введены передовые отряды от каждой дивизии и подвижной отряд корпуса, сформированный за счет подразделений пехоты, артиллерии и саперов 295-й стрелковой дивизии. Подвижной отряд возглавил заместитель командира 1042-го стрелкового полка подполковник Я. К. Новак.

…Отряд выстроился на восточной окраине Бутор. Двадцать восемь автомашин, тысяча солдат — автоматчики, пулеметчики, артиллеристы. На правом берегу, где-то в районе Шерпен, еще шел бой, когда прозвучала команда:

— Моторы!..

Десять минут назад ушли по переправе машины головной заставы отряда. Непосредственно впереди штаба отряда двигались саперный и пулеметный взводы, сзади ехали стрелковые роты, минометчики и батарея гаубиц.

Стрельба в траншеях противника умолкла. Из окна кабины автомобиля Новак видел, как в балках за Шерпенами сосредоточиваются в походные колонны только что вышедшие из боя полки их дивизии. Перед отрядом теперь находились только отступающие вражеские войска. В любой лощине могли притаиться их арьергардные заставы.

Пока от ушедших вперед тревожных вестей не поступало.

Дождь перестал, солнце быстро подсушило дорогу. Стоял прозрачный августовский день, пахло садами и степью.

В балке дремали Чимишены.

Новак не успел поднести к глазам бинокль, как вдруг оттуда донеслась беспорядочная стрельба. Командир головной заставы радировал:

— На южной окраине окопались около двух рот противника. Принял решение подавить.

Через полчаса бой стих. На трофейной автомашине к Новаку привезли шестерых сдавшихся в плен немцев. У подполковника не было времени их допрашивать, он приказал отправить пленных в тыл.

На связь опять вышел командир головной заставы.

— Движемся дальше. Потери — трое раненых.

Дорога сворачивала на Мерены.

За несколько километров от села Новак получил донесение: головная застава только что была обстреляна из минометов и артиллерии противника. Подполковник приказал ускорить движение отряда и через пятнадцать минут увидел: внизу в балке шел бой. Судя по всему, немцев было не меньше батальона, их поддерживали несколько артиллерийских и минометных батарей.

Новак сформировал новую головную заставу, отправил ее вперед, а командиру старой заставы приказал выйти из боя и присоединиться к отряду.

— Выход из боя прикрою артиллерийским и минометным огнем…

Надо было обойти Мерены, чтобы не задержаться с выполнением главной задачи: отрезать пути отступления немцев, на Кишинев.

У города отряд Новака был остановлен сильным минометным и артиллерийским огнем. Попытки сломить оборону немцев оказались тщетными. Сил было явно недостаточно, несмотря на то, что к Новаку вскоре подошел передовой отряд 295-й дивизии, возглавляемый комбатом майором Золотухиным.

Новак приказал окопаться, решив подождать, когда подойдут основные силы корпуса.

…«Виллис» командира корпуса Жеребина, подняв густое облако пыли, затормозил у командного пункта Новака. Подполковник, на ходу поправляя фуражку, поспешил навстречу генералу.

— Товарищ генерал-майор, отряд, ввиду сильной обороны противника, занял временную оборону. Ждем подхода основных сил. Командир отряда подполковник Новак.

— Уточните положение подразделений, подполковник, — генерал стер с лица пыль, взял из рук адьютанта карту.

Потом Жеребин приказал радисту срочно соединить его с находившимися на марше командирами дивизий.

— Ускорьте движение полков. Жду вас на наблюдательном пункте командира передового отряда, — Жеребин, посмотрев на карту, назвал координаты.

Почти у вершины холма была установлена стереотруба. Генерал поднялся к наблюдателю. Склонился над прибором.

Справа, освещенные заходящим солнцем, хорошо видны были дома Рышкановки. Внизу, в тени, лежал город. Где-то в центре его пылал огромный пожар, густой дым стлался над южной окраиной — в районе Ботаники и железнодорожного узла…

— Товарищ генерал, генерал-майор Дорофеев прибыл.

— Где части дивизии? — Жеребин оторвался от стереотрубы.

— Один полк от Мерен движется в сторону Ботаники, два других подходят к юго-восточной окраине Кишинева. Отдал приказ двигаться максимальными темпами.

— Хорошо.

Рядом с командиром 295-й дивизии стоял, запыленный и загорелый, начальник штаба дивизии полковник Свиридов.

Через несколько минут к городу подтянулись остальные соединения корпуса. На наблюдательный пункт командира корпуса прибыли командир 60-й гвардейской дивизии генерал-майор Соколов и командир 416-й стрелковой дивизии генерал-майор Сызранов.

Жеребин, собрав командиров дивизий, развернул перед ними схему Кишинева…

В девять часов вечера на обороне противника открыла огонь корпусная артиллерия. Ударил залп «катюш»…

С криком «ура» поднялась в атаку пехота 32-го стрелкового корпуса, тесно взаимодействовавшая с воинами соединений 26-го гвардейского корпуса.

Немцы, зная о сорокакилометровом марше советских дивизий, не ожидали наступления и в панике отступили. В сумерках бои шли уже в городе…

24 августа, в четыре часа утра, над Кишиневом взвился красный флаг победы.

…Шел обыкновенный, будничный день войны. «Я со своей окопной установкой, — вспоминает бывший старший инструктор политотдела дивизии капитан запаса Л. А. Голденко, — был замыкающим. Когда мы выехали на холмы у города, я развернул установку, сначала включил музыку, а потом — микрофон. Поздравил население столицы Молдавии с освобождением и пожелал ему доброго здоровья, счастья и успехов в труде».

Город, три года томившийся в оккупации, лежал в развалинах. «Стремительный натиск наших войск помешал гитлеровцам уничтожить Кишинев, но они все же успели нанести ему серьезные раны. Многие здания были разрушены или сожжены. Битые стекла, гарь пожарищ, поваленные наземь телеграфные столбы с разметавшейся по улицам проволокой — таковы были следы фашистского разбоя». Так написал в редакцию бывший помощник начальника разведки дивизии капитан запаса Н. В. Фарбман.

Таким же запомнил Кишинев в первые часы освобождения и В. 3. Вишняк, бывший командир минометного расчета 295-й стрелковой дивизии. Он вспоминает: «Мы видели, что немцы, не надеясь удержать город, старались сжечь в нем все, что могли. Мы торопились спасти Кишинев. На рассвете 24 августа столица Молдавии была в наших руках. Помню, наш батальон проходил по улице Пушкина. Мостовая была вся в воронках от снарядов, здания горели…»

…Шел обыкновенный, будничный день войны. И все-таки это был праздник. «Я, — пишет Д. М. Ашихин, тот самый комбат, которого на Шерпенском плацдарме принимали в партию, — видел Кишинев в первые часы его освобождения. Несмотря ни на что, мне казалось, что это самый зеленый город».

«В моей памяти — вторит Ашихину бывший заместитель командира 1040-го полка полковник запаса Г. Т. Акопьянц, — Молдавия осталась солнечной, вечно зеленой, полной обильных урожаев и добрых, хлебосольных людей».

…Через десять месяцев полки дивизии одними из первых с востока ворвутся в Берлин.

В. КАЗАКОВ,

журналист