В боях за Молдавию. Книга 3

ПАМЯТЬ НАРОДНАЯ

Четыре тяжких года набатом неслась над Советской страной песня, рожденная величайшей, неслыханной бедой:

Люди готовы были на лишения и муки, на бесстрашие и смерть ради одной только цели — победы над врагом.

Война народная… С первых же часов фашистского нашествия она стала таковой — грозная, беспощадная, справедливая в своей уничтожающей ненависти к захватчикам. Эта война неминуемо должна была закончиться полным разгромом черных орд именно потому, что с нашей стороны она была народной. И возмездие свершилось!

Отгремели раскаты военного грома. Тех, кто вынес на своих плечах все тяготы борьбы с врагом, давно уже почтительно называют бывшими воинами, ветеранами. И песня, звучавшая набатно, поднимавшая страну огромную на смертный бой, перешла в разряд тех немногих песен, которым суждено стать бесценными реликвиями эпохи. Пусть минут еще десятилетия, пройдет бесконечная вереница лет, но когда бы вновь ни прозвучала старая боевая песня, она живо донесет нашим потомкам и дым пожарищ, и грохот орудий, и ярость волны, очистившей родную землю от фашистских поработителей. Песенные строки стали неотъемлемой частицей народной памяти.

Впрочем, о песне здесь к слову. Ведь не только она обладает столь удивительной способностью сохранять для будущих поколений волнующие свидетельства пережитых народом бед и потрясений. Память народная беспредельна и вечна, как мир. Даже всемогущее время бессильно перед ней. Всегда и все на советской земле будут помнить о Великой Отечественной войне, как о беспримерном подвиге легендарных людей сороковых годов. Только народ миллионами уст своих может поклясться перед Историей: «Никто не забыт, ничто не забыто» — и свято выполнять эту клятву на протяжении неисчислимо идущих впереди лет.

На этих страницах, заключающих третью часть сборника воспоминаний «В боях за Молдавию», мы должны рассказать и о том, как благодарен молдавский народ воинам-освободителям, с какой любовью и душевной чистотой хранит он память о павших смертью храбрых за его счастье.

Память народная вобрала в себя неисчерпаемую скорбь тысяч сирот, матерей, жен. Молдавия помнит о всех «похоронках», пришедших с далеких фронтов, где сложили головы ее сыновья, защищая Советскую Родину, и так же безутешно скорбит она о тех, кто пал на молдавской земле, неся ей свободу и счастье.

Могилы воинов священны. Зеленые холмики земли, обсаженные цветами, каменный обелиск с пятиконечной звездой, на камне — имена захороненных. Чаще всего это братские могилы, и расположены они не на старых кладбищах, а на самых видных и людных местах — в центре села, у сельсовета, на школьном дворе, если в городах, то на главной площади, либо на центральной аллее парка, а в предместье — там, где сходятся дороги, на перекрестке.

Берег левый, берег правый. Выход советских армий к Днестру весной 1944 года означал близкое освобождение от фашистской оккупации всей территории Молдавии. Гитлеровские же генералы, глядя на замысловатые зигзаги реки на огромном тысячекилометровом пространстве, таили совсем иные надежды. Им казалось, что реку, несущую свои воды с Карпат в Черное море, можно превратить в непреодолимый рубеж, и они принялись возводить на ее берегах «Днестровский вал».

Нелегко далось нашим бойцам форсирование этой водной преграды. И не раз, наверно, участникам боев за Днестр вспоминались потом и все трудности переправы, и стихи о Василии Теркине, что так точно отразили этот тяжелый ратный труд на речных берегах.

В «Истории Великой Отечественной войны» об этом сказано двумя строками: «Продолжая наступление, войска 2-го Украинского фронта 17–18 марта подошли к Днестру и, форсировав его, овладели на противоположном берегу крупным плацдармом в районе к югу от Могилев-Подольского».

Ниже по течению, у Рыбницы, переправилась 5-я гвардейская воздушнодесантная дивизия, и содействовал ей в этом партизанский отряд «Советская Молдавия», которым командовал Я. А. Мухин. «Вцепились в берег правый» наши бойцы во многих местах реки — от Сорок до Пуркар. Судьба пресловутого «Днестровского вала» была, тем самым, предрешена. Утром 20 августа из района Кицканского плацдарма на правом берегу Днестра последовал новый мощный удар по врагу. Оборона гитлеровцев рухнула, а на рассвете пятого дня наступления, 24 августа, красный флаг уже развевался над Кишиневом.

И остался Днестр позади, теперь он уже свободно катил свои воды на всем тысячекилометровом пути к морю, и люди, спасенные от фашистской неволи, принялись налаживать мирную жизнь на левом и правом берегах. Весело смотрятся в реку похорошевшие села, громыхают под колесами поездов и автомашин новые мосты, вздыбилась плотина, от нее разбежались столбы-великаны, унося на плечах своих энергию, рожденную днестровской водой, поднялись сады, пышной зеленой каймой тянутся они по берегам, так что и не отыщешь теперь, где были плацдармы. Сады, сады, конца и края им нет… И только солдатские могилы то на левом, то на правом берегу молчаливо напоминают о том, что за сегодняшнюю красу реки заплачено дорогой кровью…

…Косауцы у самой воды. Первые домики словно вышли из реки и удивленными окнами смотрят на улицу, что упрямо вскарабкалась на крутой каменистый склон. В ту кромешную темень с 17 на 18 марта по этому склону наступали штурмующие взводы, и Косауцы оказались в том крупном плацдарме в «районе к югу от Могилев-Подольского». Река была форсирована дерзко, решительно, в едином наступательном порыве. Враг отчаянно пытался помешать переправе. Смельчаки, выскочившие из речной волны, наткнулись на губительный огонь. Но воины презрели смерть.

Боец упал, скошенный пулей, у порога домика на берегу. Несколько минут он еще был жив и в предсмертном стоне просил пить. Женщина услыхала, слабая немолодая женщина, испуганная боем. С кружкой воды в руках наклонилась над бойцом, приподняла ему голову, чтобы помочь пригубить кружку. Испил глоток, другой и умер на руках растерявшейся женщины.

Бой откатился далеко за село. Наступило утро. С того берега переправлялись войска и все шли и шли вверх по крутой немощеной улице. Женщине достаточно было подойти к калитке, чтобы привлечь внимание солдат и сказать о случившейся беде. Она так и поступила. Но когда пришли за убитым, со слезами упросила позволить ей самой похоронить бойца.

В двух шагах от порога во дворе вырыла могилу. Женщина постаралась исполнить весь похоронный ритуал. Двое суток гроб с покойным стоял в доме под образами. Она оплакивала его, как родного. Голосила, причитала, для него с трудом выговаривала русские слова, которые знала. Обращалась к соседям, набившимся в комнату: «Гляньте на него, люди добрые. Разве он умер? Он спит, мой родной, наш освободитель…»

На могильном холмике во дворе с самой весны до поздней осени цвели цветы. Она знала толк в цветах, умела их выращивать — от нежно-голубых и лиловых до густо-багряных, как предзимние закаты. Соблюдала обряды — свои, привычные, на церковный лад. В поминальные дни горели на солдатской могиле свечи. Женщине было невдомек, что солдату-комсомольцу это не положено. Только кто осудит ее? Она всем своим материнским сердцем оплакивала сына России. Ее собственный сын тоже был солдатом, он ушел с Красной Армией в сорок первом и убит где-то на Дону…

Чуть ниже по Днестру — Сороки. Тихий городок освободили в том же наступательном порыве, что и Косауцы. «Переправа, переправа…». В городском парке на братской могиле — каменный постамент. Высечены имена. Назван и Владимир Петров, один из тех, кто первым перешел на правый берег. Как узнали вскоре жители городка, Петров был родом из Тамбовской области. К нему на могилу приехали мать с отцом и младшей сестрой, да так и остались здесь, в Сороках, навсегда. Тронуло участие чужих людей к их горю и то благодарное внимание, которым они окружили память сына. Петровы по профессии педагоги. Они стали учить детей Сорок. Дочь тоже пошла дорогой родителей. Закончив педагогический институт, она вернулась в днестровский городок учительствовать.

— Петровы продолжают подвиг своего Володи. — Так с любовью к этой русской семье говорят сами жители Сорок.

…Удар советских войск по врагу на нижнем течении Днестра был не менее сокрушительным, чем в районе Могилев-Подольска. Красные стрелы наступления уверенно прочертили на штабных картах пространство от Буга до Днестра. Замыслы командования мастерски осуществляли соединения всех родов войск, входивших в состав 3-го Украинского фронта.

Особую похвалу в тех боях заслужили наши танкисты. В стремительных и самоотверженных рейдах они взламывали вражескую оборону, обращали гитлеровцев в бегство. Это был поистине напор стали и огня.

Краснозвездные танки 12 апреля первыми ворвались на улицы Тирасполя, пробились к Днестру у Дубоссар, облегчив тем самым пехоте форсирование реки. Два памятника на левом днестровском берегу навеки запечатлели геройство наших прославленных танкистов.

Цена дружбы. …Идут годы, но традиция еще ни разу не была нарушена. 24 августа город возлагает венки на могилы воинов, павших за его освобождение.

Этот день всегда щедро обласкан солнцем — август в Молдавии вершина лета — с утра до позднего заката сияет голубое небо, ароматы садов плывут над горячей землей — все в природе устоялось, достигло покоя, созрело; конца края не будет, кажется, этому сиянию, теплу и довольству.

Двадцать четвертый день августа сорок четвертого года выдался таким же. Но именно с этой даты он вошел в историю города как самый сияющий, самый по-августовски щедрый день. Кишинев стал вновь свободным, он вернул себе право, данное Великим Октябрем, называться советским.

Это был очень радостный и очень трудный день. Солнечное небо застилал дым пожарищ, и ароматы садов несли с собой еще и гарь где-то рядом отгремевших боев. Город сердечно обнимал своих освободителей и оплакивал павших. Вызволенный из фашистской неволи, он видел, какой ценой завоевана его свобода. Счастье пришло на порог, повитое печалью. Напоенные зрелым соком земли августовские цветы тяжело легли на свежие могилы.

Это было в 20-ю годовщину освобождения города. Парк имени Пушкина. Здесь братская могила. На мраморных досках золотом выведены имена и фамилии погибших. Обыкновенные имена. Тяжелые венки, увитые черными лентами. Венков было много: от коллективов предприятий, от общественных организаций, от институтов и школ. И вдруг на одно мраморное надгробие ложится венок с надписью на креповой ленте: «Дорогому Феде — его однополчане». Люди, возложившие венок, отступили два шага и оказались рядом со мной. Это ветераны боев за Молдавию. У одних побелели виски, у других вся голова белая… Раскаленная августовским солнцем медь оркестра вздыхала печально и похоронно. Люди стояли вокруг могилы молча, преклонив головы. В такие минуты вопросов не задают. Но заговорил один из них — подполковник Трофим Степанович Тыщенко:

— Он наш ровесник. Мы уже стареем, а ему ведь никогда не будет ни тридцати, ни сорока…

Оркестр умолк. Толпа растеклась, уголок парка и улица, прилегающая к нему, приняли свой обычный вид, а мы все стояли под истомленным жарою кленом и говорили о Федоре Федоровиче Лисачеве, командире орудия 819-го артиллерийского полка, лежавшем в земле в нескольких шагах от нас. Говорил, собственно, мой новый знакомый, а я, слушая его, пытался представить себе недолгую жизнь Федора. Родом из Москвы… Босоногое детство в подмосковных лесах… Там же отшумела юность — с песнями, с первой любовью, с мечтами, похожими на ранние московские зори… Нет, он не допил еще юношеский хмель, не долюбил свою девушку, и мечта еще парила в вышине вместе с птицей, дерзнувшей перелететь неохватную ширь реки… В неполных восемнадцать он надел на стриженую голову красноармейскую пилотку и ушел из дому, чтобы разделить свою судьбу с судьбой всего народа…

— Федор был таким же, как мы все, больше всего ему хотелось первым ворваться на Украину к седому Днепру. Он много раз говорил мне об этом и в предгорьях Северного Кавказа, и на Кубани, и в Донбассе, когда мы шли освобождать Северную Таврию.

Мой собеседник вспоминал, как хотелось Феде увидеть себя стреляющим по фашистскому логову. Мы все понимали его без слов.

Яростно дрался он в бою. Дрался он геройски и под Одессой, и на Шерпенском плацдарме, и здесь в Кишиневе…

Фашистская пуля скосила Федю в темноте вечером 23 августа, на окраине города. Однополчане похоронили его спешно, по-фронтовому, на рассвете следующего дня. Из двадцати могил, вырытых в парке, одна досталась ему… Федины друзья живут далеко от Молдавии: в Минске и Волгограде, Москве и Каменец-Подольске, и приехали сюда, преодолев тысячи километров только ради того, чтобы положить венок на эту могилу.

Так однажды мраморное надгробие стало для меня и титульной страницей никем еще не написанной книги о недолгой жизни московского паренька, сражавшегося за освобождение молдавской столицы. Бывая теперь в этом уголке парка, я всегда мысленно листаю печальную книгу, и незнакомый мне, чужой Федя, — живым встает передо мной. Чужой ли? Разве может быть чужим человек, отдавший самое дорогое, что у него было, — жизнь за мою и всех живущих на нашей земле свободу? Он мне и всем нам брат родной и другим быть не может. Ведь еще до того, как он взял в руки оружие и вступил в бой с врагом, мы уже были братья, мы уже жили в братстве, дышали им, оно нам было завещано…

Многое о московском парне останется неизвестным: кем он хотел стать, кого любил, какие книги успел прочесть. Но не надо сомневаться: он знал истоки нашей дружбы и нашего братства, и имя Ленина ему было так же близко и дорого, как всем нам. Может быть, отец, а может быть, его старый и любимый учитель, но кто-то был рядом с ним, кто не по рассказам, а своими глазами видел, как совершалась великая Революция, и нe по принуждению, а по собственной воле поднялся на борьбу за новый мир, и потому он — их наследник, он не мог не принять всем сердцем завещанного ему… Было кем гордиться, кого ставить в пример: слава Чапаева гремела по всей стране, и таких отважных героев, как Щорс и Пархоменко, Ворошилов и Буденный, люди не видели еще со времен гражданской войны… Но сколько раз тот же Федя плакал в темном кинозале, видя на экране гибель Чапаева, с каким восторгом слушал он легенды о Котовском и радостью наполнялся безмерной, узнавал о том, как умело вел красные войска полководец Фрунзе, герой Туркестанского похода и штурма на Перекопском перешейке!

…Друзья познаются в беде. Русский парень знал, что Кишинев переживает большую, ни с чем не сравнимую беду. Поэтому он и пришел к нему на выручку.

В «Истории Кишинева» я прочел такие строки:

«В боях за освобождение Молдавской ССР и ее столицы от немецко-фашистских захватчиков плечом к плечу сражались воины почти всех национальностей Советского Союза. За мужество и героизм, проявленные в боях с оккупантами в Молдавии, 120 воинов — представителей десяти национальностей — были удостоены звания Героя Советского Союза. Среди них русский Н. Батарин и украинец К. Гуренко, белорус И. Туфтов и армянин А. Мелкоян, осетин П. Билаонов и казах К. Камзин, узбек Н. Раджабов и адыгеец А. Кошев, татарин Ш. Казанбаев и коми А. Чупров. Трудящиеся Кишинева и всей Советской Молдавии хорошо сознают, что без братской помощи народов Советского Союза они не смогли бы избавиться от фашистской оккупации, отстоять свою свободу и независимость».

Это документ. Документ дружбы, крепкой и нерасторжимой.

Минжирская чаша. В Минжир надо приезжать весной, в первой декаде мая, и тогда здесь, как и во всех селах Молдавии, можно увидеть, как свято труженики нашей республики чтят память воинов-освободителей.

…Торжества, посвященные Дню Победы, начинаются утром с возложения венков. Длинной вереницей движутся люди к сельской площади, где высится мраморный обелиск, воздвигнутый на братской могиле. Во главе процессии — ветераны минувшей войны, участники ожесточенных сражений. Вот идут Герой Советского Союза бывший командир батальона А. И. Бельский, бывший танкист И. И. Онищенко, Герой Советского Союза бывший радист Л. Б. Хандриков, бывший командир батальона майор запаса И. Я. Хлюр, бывший начальник штаба 604-го стрелкового полка И. Е. Рогозин. …Шеренга за шеренгой.

Их много, однополчан. Блестят на груди боевые награды. Строги, задумчивы лица.

За бывшими воинами идут родные и близкие павших героев, захороненных в минжирской земле. По приглашению колхоза они съехались сюда из различных уголков Советской страны. В торжественном шествии к братской могиле участвуют не только жители Минжира, но и близлежащих сел, колхозники, механизаторы, школьники, красные следопыты.

Улица, ведущая к площади, празднично украшена. Двенадцать арок, через которые проходят шеренги участников праздника, увиты дубовыми ветками с траурными лентами. Такие же дубовые ветки на воротах многих домов. Это символ солдатского мужества и знак того, что и в этом доме семья понесла в минувшую войну тяжелую утрату.

Под скорбные звуки оркестра к подножью обелиска ложатся букеты и венки из живых майских цветов.

Начинается митинг. Его открывает вступительным словом председатель колхоза депутат Верховного Совета Молдавской ССР Герой Социалистического Труда Т. М. Ермураки. Он говорит о чувстве глубокой всенародной благодарности к тем, кто с честью выполнил наказ Родины и изгнал ненавистных захватчиков с советской земли. Их подвиги, совершенные во имя правды и мира, навеки останутся в памяти поколений. Молдавский народ, заявляет он, никогда не забудет, что свет и счастье принесли ему краснозвездные солдаты, пришедшие с востока.

После митинга, разбившись на группы, ветераны войны ведут молодежь села и родственников погибших по местам боев, которые отгремели здесь, на берегах Прута, в августе сорок четвертого года.

Красные следопыты приглашают осмотреть музей боевой славы, который они создали в школе. Много любви и стараний вложили ребята в свой музей. Во всю стену мемориальные доски с именами воинов, павших смертью храбрых на припрутской земле, и жителей Минжира, погибших в борьбе с фашизмом на фронтах Великой Отечественной войны. Между мраморными досками — большая фигура коленопреклоненного солдата с каской и венком из бронзы в руках. У подножья пылает вечный огонь.

В музее бережно собрано свыше 400 фотографий воинов, участников боев за Минжир, солдатские письма, ордена, боевое оружие и другие ценные реликвии. Красные следопыты продолжают свои поиски, и музей боевой славы пополняется новыми экспонатами.

Празднование Дня Победы в Минжире оставляет у всех его участников неизгладимое впечатление.

…Минжир в переводе означает «чаша». Село лежит в огромной и живописной чашеобразной долине, образованной кольцом припрутских холмов. За годы мирного труда дружными усилиями колхозников минжирская чаша стала поистине счастливейшим уголком земли, чашей изобилия и довольства. Кровь советских воинов пролита на этой земле недаром. И с тем же основанием Минжир можно назвать мерой той братской любви, которую питают труженики Молдовы ко всем народам великой советской семьи. Минжирская чаша до краев полна чувством сердечной благодарности Коммунистической партии и созданной ею героической и непобедимой армии-освободительнице.

Мрамор и вечное перо. Случаются в природе моменты полнейшей тишины — лесные заросли по оврагам, рощицы в долинах, зеленые хороводы садов на пологих склонах стоят без малейшего шума — листок на ветке не шелохнется, не вздрогнет. Глубокий сон заворожил их. И только там, на вершине холма, на самых высоких макушках деревьев листва никогда не ведает спокойствия. Откуда бы ни летел ветерок, пусть совсем юный и тихий, верхушки на холме, как чуткие антенны, уловят его дыхание и отзовутся ласковым шелестом.

Летом в кодрах такие дни выпадают часто. Раззолоченная солнцем лазурь сияет над землей чистотой и безмятежностью. Колдовскими ароматами дышат травы. Все покоится в дремотной радости, в каком-то желанном полусне, словно жаждет насладиться покоем перед далеким пока еще ненастьем и осенними бурями.

Со дна глубокой долины, укрытой от мира кодрянскими холмами, не видно знойного диска на небе, и оттого завороженный. дремотою день вдруг покажется светлой ночью, озаренной неведомым светилом. В напоенной ароматами тишине этой странной ночи яркокрылые бабочки неслышно виснут над цветами, торжественно горящими огоньками свечей. Но как ни ленивы изгибы тропинок, они ведут все же вверх по склону, — все ближе вершина, все шире открывается красота кодр — холмы за холмами, будто затвердевшие зеленые волны земли. Вот и перевал, самый гребень высоты, отсюда, как из орлиного гнезда, видно далеко вокруг. Уходить не хочется: так хорошо здесь любоваться летом, этим живым благодатным чудом, и бесконечно долго слушать шепот мудрой листвы на верхушках деревьев.

…Сесены — в самой гуще кодр. Сколько поколений сменили одно за другим в этом искони молдавском селе, сосчитать не так-то просто. Много, конечно. Всего перевидело на своем веку. Но то, что произошло здесь двадцать пять лет назад, такого никто из сесенцев не видел никогда. С неба прыгнули люди — горсточка людей, — и поднялись на их зов Кодры против ненавистных поработителей, меченых паучьей свастикой. Бой вспыхнул ясным апрельским днем и пылал яростно и жарко, как тысяча лесных пожаров. Бой был неравный. Двадцать семь бесстрашных партизан ценой своих жизней заплатили за свободу Сесен.

Время сменит столько поколений, сколько сменилось их уже за всю историю села и еще во много раз больше, а из памяти сесенцев никогда не изгладится этот подвиг. На вершине холма у подножья векового дуба-великана врыт тяжелый камень, отколотый от скалы, на нем вырублено:

«Место битвы от 16. IV—44».

Прах героев захоронен в самих Сесенах, в центре села, и на могиле поставлен памятник. Подобного нет во всей Молдавии. Человеку, новому в этих местах, он может показаться удивительным. Благородная строгость линий камня, трогательная простота всей композиции памятника… Но почтительное удивление вызывает другое — штык и вечное перо, инкрустированные на обелиске. И уже когда мрамор донесет в траурно лаконичных словах смысл эмблемы, чувство, вызванное ею, не исчезнет, — теперь к удивлению добавляется и восхищение судьбами тех, кто погиб ради счастья жителей кодр. «Под этой каменной плитой покоится прах мужественных борцов партизанских отрядов «Журналист» и имени Фрунзе, которые покрыли себя немеркнущей славой в жестокой борьбе с фашистами на тропах кодр весной 1944 года».

В каждом сесенском доме вам расскажут о жизни, борьбе и гибели отрядов героических партизан. Отряд «Журналист» возглавлял Георгий Смилевский, сотрудник газеты из города Николаева. Он-то и дал это гордое название боевой партизанской единице. Не своей властью командира, а так стали называть отряд сами бойцы, потому что их командир принадлежал к труженикам большевистской печати, любимой всем народом.

Поклонившись могиле, я иду в кодры, к тому месту, где лежит обломок скалы, похожий на метеорит, врезавшийся из космоса в землю. Могучий дуб над ним никогда не знает покоя. Горные ветры днем и ночью шумят в его листве, и в шуме этом мне чудится шелест страниц, которые написал и мог еще написать Георгий Смилевский, мой собрат по перу, трудяга-газетчик. Он сменил перо на штык по велению своего сердца, по долгу летописца и поведал миру об увиденном и пережитом на войне. Перо выпало из его рук раньше, чем умолкли над землей орудийные стоны. Подвигом своим он завещал быть всегда достойным доверия людей — и в книгах своих и в каждом жизненном шаге.

В. ТЫМЧИШИН,

журналист