В Россию с любовью

ГЛАВА 19 С ЛЕГКИМ ПАРОМ, С ТЯЖЕЛОЙ ГОЛОВОЙ

Сразу после визита в банк Громов взял курс на север, спеша выскочить на Ленинградское шоссе. Посторонние могли подумать, что просторный свитер надет им по причине пасмурной погоды, но на самом деле он просто прикрывал рукоятку заткнутого за пояс джинсов револьвера. В поездку Громов захватил лишь «смит-вессон», поскольку пускать в ход табельное оружие не собирался. Это было его частное расследование, его личное дело. В случае засветки под угрозу попадала не только служебная карьера Громова, но и вся его дальнейшая судьба.

Ему, еще не слишком уверенно ориентировавшемуся в хитросплетениях московских улиц и дорог, заменяла штурмана карта города и области, развернутая на пустующем пассажирском сиденье. Позади небрежно валялся довольно старомодный «дипломат», не приобретший ни внешнего лоска, ни солидности от того, что ему были доверены десять тысяч долларов, разделенные на две равные пачки. Хранились в портфеле также три бутылки водки, минералка и сухой паек, купленный на скорую руку в первом попавшемся гастрономе. А в боковом отделении лежали скрепленные листы бумаги, на которых была распечатана информация, выуженная Власовым из компьютера.

Список свежих отставников штаба Московского округа содержал всего лишь три фамилии. Военные, вопреки всем своим стенаниям по поводу неустроенности быта, на гражданку явно не торопились.

Все трое верой и правдой служили при штабе и наверняка были знакомы с покойным подполковником Рябоконем. Будучи особистом, он, правда, знал офицерский состав гораздо лучше, но на том свете его осведомленность вряд ли могла оказаться полезной. Там и без начальника особого отдела известно, кто чего стоит.

Громову же пришлось положиться на интуицию, что он и сделал перед тем, как выбрать окончательный маршрут. Из трех кандидатов выбор был остановлен на полковнике Тупикове. Прощупывать остальных двоих, обосновавшихся за пределами области, все равно не было времени. А полковник представлялся Громову наиболее любопытной фигурой.

Итак, Тупиков Иван Сергеевич, 48 лет, по образованию военный инженер, за плечами как дальние точки, так и ближнее зарубежье. Сам москвич, но в родные края вернулся сравнительно недавно, уже не тем новоиспеченным лейтенантиком, который уезжал отсюда для прохождения дальнейшей службы. Должность помощника начальника штаба по материально-технической части, скорее всего, перепала ему в ходе бесконечных интриг, рокировок и рекогносцировок. Но Тупиков вожделенную синекуру все же получил и, несомненно, должен был держаться за нее руками, ногами и зубами.

Казалось бы, повезло мужику. Местечко теплое, при определенной сметке доходное. Служи, лижи чужие задницы, подставляй свою собственную, хватай генеральские звезды с небес. Однако на этом стремительный взлет Тупикова завершился.

Не далее как полторы недели назад медицинская комиссия обнаружила у Ивана Сергеевича хроническую язву двенадцатиперстной кишки, и он, несмотря на три свои негодующих рапорта, был скоренько «списан на берег», точнее, попросту оказался за бортом.

Ежели добрая треть российского офицерства язвами да гастритами мается, то почему именно Тупикову была оказана такая медвежья услуга? У полканов военных вся служба на нервах да на мате построена, жены их пилят, начальство гноит, водка гробит. Как же тут без повышенной кислотности? Вот и Тупиков ею в свое время обзавелся. Только ровесники его продолжают повышать обороноспособность Родины при всех своих болячках многочисленных, а Тупикова в срочном порядке комиссовали по состоянию здоровья. Иными словами, турнули, выперли взашей. Почему?

Догадка у Громова имелась. В штабе, к которому был прикомандирован чужак Тупиков, какие-то свои процессы происходили, разумеется, тайные и очень нехорошие. Об этом свидетельствовала как явная причастность начальника особого отдела к разграблению и взрыву транспортного самолета, так и его скоропостижная кончина. Кому именно и зачем понадобилось срывать доставку гуманитарной помощи, гадать было пока что бесполезно. Но факт оставался фактом — это произошло. И Тупиков был уволен в запас незадолго до совершения террористического акта.

Совпадение? Может быть. Однако Громов склонялся к иной версии. По его мнению, новичок попросту не вписался в дружную штабную семью. А, судя по последним событиям, это была именно «семья», на манер организованных группировок. Только банды возглавляются «папами», а в штабе наверняка заправлял какой-нибудь генерал — «слуга царю, отец солдатам». Тупиков то ли повышенным любопытством отличался, то ли еще какими-то неугодными начальству качествами, вот от него и избавились.

На какую-либо особую осведомленность полковника-язвенника Громов не рассчитывал, иначе того давно бы уже похоронили под музыку военного оркестра. Тем не менее любой человек извне, оказавшийся внутри незнакомого коллектива, невольно становится очень наблюдательным. Что-то он да услышал краешком уха, что-то да заметил уголком глаза. Вот на эту тему Громов и намеревался побеседовать с опальным полковником. Пенсия у него, разумеется, мизерная, а зуб на бывших коллег наточен огромный. Материальная компенсация и сочувствие — вот что нужно пострадавшему в настоящий момент. И если Тупикова не успел утешить добрый ангел, то Громов спешил исправить эту ошибку.

Единственное затруднение состояло в том, что полковника дома не оказалось, он, по словам соседей, проводил выходные на даче под Солнечногорском. Впрочем, Громов был даже рад поводу прокатиться за город.

Слежку за собой он заметил на Ленинградском проспекте, в районе метро «Динамо». Это была голубая «Нива», сидящая на своих колесах так высоко, что крыша ее постоянно маячила в зеркале бокового обзора.

На всякий случай Громов увел «семерку» вправо и добрых двадцать минут петлял по небольшим тихим улицам, где у «хвоста» не было шансов остаться незамеченным. Вместо того чтобы передать Громова напарникам или хотя бы приотстать для приличия, голубая «Нива» только прибавила прыти, неотвязно следуя за «семеркой».

За ее лобовым стеклом маячили две мужские физиономии. Пару раз Громову показалось, что одна из них нагло ухмыляется, хотя он мог и ошибаться. Гримасы, на которые способны люди в решающие моменты, не поддаются классификации. Один из инструкторов по рукопашному бою, натаскивавший Громова в училище, вступал в схватку чуть ли не с плачущим выражением лица, что не мешало ему одерживать победу за победой.

Вынудив свою машину стереть немалый слой резины об асфальт, Громов совершил крутейший разворот на сто восемьдесят градусов и едва разминулся с «Нивой», попытавшейся преградить ему путь. Проносясь мимо, он успел заметить, что преследователь за опущенным стеклом суетливо вскидывает к плечу какой-то металлический предмет. Конечно, это мог быть безобидный фотоаппарат с телеобъективом, подзорная труба или даже геодезический прибор. Да только никто еще не гонялся за Громовым с астролябиями и нивелирами. Как правило, против него пускали в ход штуковины посерьезнее. Да и без всяких правил — тоже.

Пропустив проскочившую мимо «семерку», «Нива» в точности повторила ее маневр и, кое-как устояв на колесах, опять пустилась в погоню. Стало ясно, что преследователям только на руку редкое движение в переулках, куда заманил их Громов. Не слежка как таковая их интересовала, а возможность по-быстрому прошить «Жигули» из автоматов и убраться восвояси. Да только планы у Громова были совсем иными.

Совершив подряд три или четыре левых поворота, он погнал машину в обратном направлении и очень скоро убедился в правильности своих действий. Очутившись на оживленной улице, голубая «Нива» снова начала соблюдать дистанцию. Это не означало, что ее седоки отказались от своих намерений, но теперь им пришлось повременить. Громов увлекал их за собой до тех пор, пока не обнаружил по правому борту то, что искал: многолюдный рынок, обставленный со всех сторон сотнями автомобилей. Предупредительно помигав фарой поворота, он плавно вырулил на стоянку и занял достаточно удобную позицию, позволяющую сорваться с места в считаные секунды.

«Нива», растерянно порыскав из стороны в сторону, втиснулась в узкий промежуток между автомобилями несколькими метрами дальше. Чтобы стартовать оттуда, ей потребовалось бы для начала дать задний ход.

Как только Громов выбрался из машины, оба седока «Нивы» последовали его примеру. Молодые лица, ладные фигуры. Одеты они были в штатское, но это уже не могло ввести Громова в заблуждение. Будь на нем головной убор, он бы не удержался от того, чтобы насмешливо отдать честь своим преследователям. А так просто приветливо помахал ручкой: знаю, мол, помню и ненавижу.

Дожидаться ответного жеста было бессмысленно, тем более что руки обоих парней все равно были заняты. Один придерживал под мышкой полиэтиленовый пакет, в котором вполне мог таиться автомат со складным или укороченным прикладом. Второй прятал руки в карманах просторных штанов, словно в каждом было по пистолету. По крайней мере, один он держал наготове, хотя определить, левша он или правша, Громов не имел возможности. Зато он определенно знал другое: парень лелеял в широких штанинах не паспорт и даже не бесценный груз своего мужского достоинства.

Он-то и последовал за Громовым на рынок, оставив напарника присматривать за транспортом. В принципе, оторваться от него здесь не составило бы большого труда, но Громов не собирался тратить время на игру в кошки-мышки.

Скоплению народа на рынке было далеко до вавилонского столпотворения, хотя и здесь мешанина наречий звучала достаточно причудливо. В основном, все коверкали русский язык — кто на украинский лад, кто на кавказский, кто вообще предпочитал птичью манеру китайцев или вьетнамцев.

Человеческие потоки безостановочно текли по узким проходам между рядами. Переходили из рук в руки деньги, бегло выяснялись отношения, сталкивались плечи, локти, зады. Самые темпераментные мужчины успевали поиметь вприглядку хорошеньких женщин, но те возбуждались лишь при виде густой сметаны, свежей зелени или копченой рыбы, аромат которой перебивал любые запахи в радиусе нескольких метров.

Глазея по сторонам, Громов неспешно продвигался вперед, ощущая кожей близкое присутствие своего провожатого. Тот заходил то слева, то справа, давая понять, что теперь никуда не денется ни он сам, ни преследуемый им Громов. Если бы не тяжеловесная походка парня, его можно было бы сравнить с молчаливой смертью, таскающейся по пятам за облюбованной жертвой.

Громов ускорил шаги. Его не интересовали ни россыпи цитрусовых плодов, ни гроздья бананов, ни отполированные до блеска заморские яблоки, смахивающие на восковые муляжи. Цель его похода обнаружилась на сравнительно просторном пятачке, где прямо из открытых фургонов грузовиков торговали бытовой химией, зубной пастой, шампунями и прочей едко пахнущей ерундой.

Еще несколько лет назад русские люди и мечтать не могли о том, чтобы в свободной продаже имелись десятки видов туалетной бумаги, россыпи стирального порошка, целые коллекции всевозможных дезодорантов и аэрозолей для травли насекомых. К изобилию народ приучился быстро. Сложнее оказалось свыкнуться с тем, что из-за покупки лишней упаковки спичек может не хватить денег на давно перегоревшую лампочку. Или так: ты все же приобретаешь лампочку, а потом уже вспоминаешь, что в первую очередь следовало обзавестись предохранителем для электросчетчика. И когда покупатели отходили от очередного прилавка, многие из них машинально запечатлевали в памяти все то, что им хотелось бы унести с собой.

Прогулявшись по площадке, Громов остановил свой выбор на фуре, доверху набитой лакокрасочными изделиями. Из нее торговали в шесть рук бойкие юноши, похожие на мелких жуликов или студентов-первокурсников. Надо полагать, с утра они успели здорово наломать спины, но физиономии их сияли, будто покрытые бесцветным лаком. Наверняка ребята предвкушали, как вечером завалятся в дискотеку, где скоренько спустят все заработанные деньги. Когда Громов пытался представить себе, чем еще могут заниматься современные молодые люди, это ему не удавалось. Все они виделись ему скачущими в сверкании разноцветных всполохов, под неумолчное бум-бум, да-да-да. Или же еще только дожидающимися такой возможности поколбаситься, поторчать, потусоваться. Громов не осуждал молодежь за стремление бездумно прожигать жизнь. Не станешь ведь внушать воробьям, что существуют дела поважнее, чем клевать крошки, чирикать и трахать друг дружку без разбора. Каждому свое.

— Мне нужна нитроэмаль в баллончике с пульверизатором, — сказал Громов склонившемуся над ним юноше. — Такая, чтобы высыхала моментально.

— Немецкая, финская, китайская? Цвет? Емкость?

— Емкость значения не имеет, а цвет… — Вспомнив одного знакомого художника, который говорил, что даже в самый пасмурный день нужно уметь видеть солнечный цвет, Громов сделал выбор: — Желтый. Как можно более яркий… Погоди, — остановил он метнувшегося в глубь фургона юношу. — Я хочу баллончик с максимально большой площадью распыления.

— Есть специальная автомобильная краска, — нетерпеливо сообщил юноша. — Раз пшикнул — половину тачки покрасил.

— Годится, — кивнул Громов и, когда продавец поспешил за товаром, вопросительно взглянул на своего соглядатая, перетаптывающегося рядом.

— Надеюсь, ты не против желтого цвета, м-м? Он тебя не нервирует?

Парень — руки в брюки, глаза в небо — не удостоил Громова ответом. Невозможность немедленно разрядить в объект хотя бы половину обоймы угнетала его, преисполняла злобой и раздражением.

При большом желании можно было уложить его одним точным ударом прямо на месте. Возможно, парень даже не успел бы вытащить руки из карманов и отвести взгляд от низких облаков, которые его так интересовали. Но Громов не любил оказываться в центре внимания и к популярности среди сограждан не стремился. Поэтому, расплатившись за баллон краски, он зашагал к выходу с рынка.

— Может, по пиву? — дружелюбно предложил он соглядатаю, когда очутился перед целой батареей всевозможных бутылок. — Познакомимся поближе, поговорим… Нет? Не желаешь? Что же мне за нелюдим такой надутый попался!

Сокрушенно вздохнув, Громов, уже не оборачиваясь на парня в широких штанах, вышел из ворот и, протолкавшись через людской водоворот, который был здесь особенно бурным и хаотичным, направился к стоянке.

Пока он оплачивал выписанную ему квитанцию, преследователи успели воссоединиться и теперь, опершись с обеих сторон на голубую крышу своей «Нивы», сверлили Громова угрюмыми взглядами.

— Как дети малые, честное слово, — пробормотал он.

Надо полагать, один из парней умел читать по губам или же обладал необычайно острым слухом. В ответ на реплику он ощерился и многозначительно похлопал ладонью по своему пакету с автоматом: я давно вырос, дядя, и экипирован соответствующим образом — по-взрослому.

— Ладно тебе пыжиться, — сказал Громов чуть громче. — Поехали дальше, что ли? — Для наглядности он сделал приглашающий жест рукой.

Парни насмешливо покачали головами. Сначала они дождались, пока Громов сядет в «семерку» и заведет двигатель, и лишь потом одновременно забрались в свою машину.

Включив ручной тормоз, Громов свинтил с баллона колпачок, отрегулировал пульверизатор должным образом и, выбравшись из салона, стремительно приблизился к «Ниве». Струя краски с шипением вырвалась наружу, обдав лобовое стекло автомобиля желтым. Достаточно было провести баллоном из стороны в сторону, чтобы «Нива» приобрела совершенно неузнаваемый, праздничный вид.

Желтое и голубое — любой украинец при виде этого зрелища бросился бы отплясывать гопака. Высунувшиеся из машины парни, правда, выразили отнюдь не восторг, а полнейшее негодование.

— Ты! А ну стой!

— Стой, тебе говорят, падла!

Но Громову было плевать на мнение парней и их зычные призывы, адресованные ему. Стрелять среди скопления народа они по-прежнему не решались, а возобновлять автогонки со сплошным красочным пятном вместо обзора отважился бы разве что отчаянный камикадзе. Вот и оставалось парням провожать удаляющуюся «семерку» проклятиями да ненавидящими взглядами. Ума остаться на месте у них, как ни странно, хватило. Жаль, подумал Громов, прибавляя газу, чтобы наверстать упущенное время. Он с удовольствием понаблюдал бы за попытками одураченных парней доехать в их разукрашенном автомобиле хотя бы до ближайшего перекрестка.

Поездка по Ленинградскому шоссе пролетела незаметно. Всю дорогу Громова развлекали бойкие песенки, которые ему предлагали послушать еще более бойкие ведущие радиопрограмм. Все они наперебой выражали надежду, что тучи скоро рассеются, и тогда над миром вновь засияет солнышко. Можно подумать, других проблем в это воскресное утро у них не существовало. Словно не они были обречены день-деньской горбатиться в студиях над своими микрофонами, света белого не видя. Смех ведущих звучал нарочито, натянуто. Слушая его то на одной радиоволне, то на другой, Громов заподозрил, что время от времени их щекочут специально нанятые для этого люди. Иначе откуда черпать энергию для столь бурного и нескончаемого оптимизма?

Дачный участок полковника запаса Тупикова находился под Солнечногорском. Сориентировавшись на местности с помощью инспектора ГИБДД, похожего на пацана, напялившего отцовскую фуражку, Громов свернул на нужную дорогу. Вскоре, пересчитав колесами все отмеренные ему выбоины с ухабами, он оказался в искомом населенном пункте. Тот, кто придумал ему название Раздольный, отличался богатым воображением. Или всю жизнь провел в собачьей конуре, а потому, переселившись в поселок, был потрясен открывшимися ему просторами.

Неспешный проезд по главной улице вдоль сплошных заборов занял минуту с небольшим. Громов остановил «семерку» на площадке перед продуктовым магазином и вышел. Это был центр здешней цивилизации. На крылечке магазина дремали рядышком местный забулдыга и рыжая дворняга, выглядевшая чуточку более ухоженной. Пес посмотрел на Громова одним глазом и опять погрузился в сон. Забулдыга хрипло попросил рубль, а лучше два.

— Я дам тебе десятку, — пообещал Громов, — только подскажи, как мне найти владения господина Тупикова.

— Тупиков, говоришь? Не тутошний?

— Не тутошний, — подтвердил Громов, — а как раз очень даже приезжий. Он военный, полковник. Участок здесь совсем недавно приобрел.

— Ща выясним. — Мужик яростно поскреб затылок и исчез в магазине.

Вернулся он с протянутой рукой и нужными сведениями. Дом Тупикова находился в пяти минутах ходьбы, за балкой.

— Но мостик там узенький, не проедешь, — предупредил забулдыга. — О! — Его корявые ладони разошлись на ширину плеч, а они у мужика размахом не выдались. — Тебе кругаля дать придется по-над лесом. Тудой поезжай. — Он неопределенно махнул рукой куда-то вдаль и тут же вновь в требовательно протянутую ладонь.

Наградив его обещанным червонцем, Громов решил, что «тудой» ехать ему совсем не хочется, а тем более — «давать кругаля». Прихватив из салона «дипломат», он запер «Жигули» и двинулся в сторону балки.

Собственно, за ней заканчивалась деревушка и начинались дачные участки. Судя по высоте фруктовых деревьев, колонисты обосновались здесь сравнительно недавно. А учитывая монументальность сооруженных заборов — навсегда.

Бегло опросив повстречавшегося огольца со взрослыми морщинами на лбу, Громов без труда нашел указанный участок. Двухэтажный дом Тупиковых с недостроенной верандой был обнесен оградой не по всему периметру — здесь еще только обживались. Двор был завален всевозможными стройматериалами, которые явно не находили себе применения. Списать груды кирпича, песка, досок и рубероида помначштаба по материально-технической части успел, да вот незадача вышла — бесплатная рабочая сила в виде солдатиков закончилась. Так проходит мирская слава.

Полковник и его жена сидели за деревянным столом в дальнем конце двора. По прикидкам Громова, окружавшая их металлическая конструкция когда-нибудь должна была превратиться в довольно уютную беседку. Но не раньше, чем прутья арматуры будут увиты побегами дикого винограда. Пока что супруги смахивали на парочку нахохлившихся попугаев в клетке.

— Добрый день, — крикнул Громов, заботливо притворив за собой калитку.

При ближайшем рассмотрении поднявшийся навстречу гостю полковник оказался похожим не на птицу, а на поставленный вертикально бочонок.

— Вы к кому? — спросил он соответствующим голосом, глухим, но гулким.

— Если вы Иван Сергеевич, то к вам.

— А по какому вопросу? — Мадам Тупикова уставилась на «дипломат» в руке Громова так пристально, словно подозревала, что он таит какой-то неприятный сюрприз.

Со своей прической «каре» эта маленькая жилистая женщина воскрешала в памяти портреты батьки Махно. Она явно помыкала мужем, и дачный участок был ее Гуляйполем. Успех переговоров во многом зависел от нее.

— Я к вам из Москвы, — сказал Громов, будто это хоть что-то проясняло.

При этом он адресовал Тупиковой самую лучезарную улыбку из своего арсенала. Женщина явно переживала критический возраст. Любовников уже нет, приспособиться к вибратору на батарейках мешает воспитание. Мужское внимание в подобных случаях как бальзам на душу.

— Мы разве знакомы? — напрягся Тупиков. У него даже кожа на голове зашевелилась от сосредоточенной умственной работы. Но, в общем, он не производил впечатление тупого, недалекого солдафона. Такой после прохождения службы на Камчатке знает не только как будет по-корякски «клык моржовый», но хранит в памяти и много других полезных сведений.

— Вы разве знакомы? — Полковничья жена полагала, что без сопроводительного эха ее супруг никак не обойдется.

— Нет, мы пока что незнакомы, — признался Громов. — Но повод имеется.

— Повод? — Тупикова шагнула вперед, загородив своей миниатюрной фигурой примерно треть супруга. — Водку лакать собираетесь, что ли?

Казалось, еще мгновение — и она прожжет взглядом дыру в громовском «дипломате», дабы ознакомиться с его содержимым.

— Любаня! — укоризненно воскликнул Тупиков. — Что ты набросилась на человека, честное слово!

Он тоже глядел на принесенный гостем «дипломат», и ноздри его раздувались, как у боевого коня, заслышавшего сигнал к атаке.

Испытывать дальше терпение супругов было неудобно. Продолжая улыбаться, Громов приблизился к ним и с видом фокусника извлек из портфеля пухлую пачку пятидесятидолларовых купюр. Смотрелась она впечатляюще. Если бы в банке оказалось нужное количество двадцаток, то эффект получился бы еще более значительным, но Тупикова и без того выглядела совершенно завороженной. Дважды она открывала рот, но так и не издала ни звука. Наверное, не сумела подобрать подходящий.

— У меня к вашему мужу серьезный разговор, — пояснил ей Громов. — Это, — он помахал в воздухе деньгами, — причитающийся ему гонорар.

— Ему? Гонорар? — Она недоверчиво покосилась на Тупикова.

— А что конкретно от меня требуется? — возбужденно поинтересовался тот. Он явно успел заметить, что в «дипломате» хранятся не только деньги, и спешил взять быка за рога.

— Я покупаю ваши военные мемуары. — Громов по-прежнему обращался к жене полковника. Кто бы стал в присутствии батьки Махно апеллировать к его сподвижникам?

— Мемуаров у меня нет, — сокрушенно признался Тупиков. — Не написал пока. Кха! — Вырвавшийся из его бочкообразной груди кашель был подобен разрыву снаряда.

— Меня устроят устные воспоминания, — успокоил его Громов. — Тут главное — полная откровенность и прямота. Вы мне — правду, я вам — деньги. Баш на баш.

— Правду? — отставной полковник растерялся еще сильнее. — О чем?

— О вашей службе в штабе Московского округа.

— А-а! — протянул Тупиков, мрачнея на глазах. — Вон оно как. Так мне никакие военные тайны неизвестны, не тот калибр. Ошиблись вы, уважаемый.

Вот теперь у Громова не осталось ни малейших сомнений в том, что он попал по адресу. Судя по тому, как бывший помначштаба закручинился, ему было о чем рассказать, но распространяться на эту тему он не желал. И шут с ним. Тратить время на его обработку не было нужды, коль скоро рядом находилась его супруга, поглядывавшая чаще на доллары в руке Громова, чем на него самого.

— Здесь пять тысяч, — сказал он. — В хозяйстве пригодится, м-м?

— Иван! — спохватилась она. — Неужели так трудно уважить хорошего человека? На твою пенсию с хлеба на воду перебиваться, да и то через день.

— Ты не встревай, Любаня, — басовито заявил Тупиков. — Еще не хватало мне для полного счастья под трибунал угодить. За разглашение, так сказать.

— Я что, похож на иностранного шпиона? — спросил Громов, нахмурившись.

— На иностранного, может, и нет, — отрезал Тупиков. Недосказанное читалось в его подозрительном взгляде.

— Он, наверное, журналист, — вмешалась супруга. — Или даже телерепортер. Верно ведь?

Громов не стал рассеивать ее заблуждение, лишь голову слегка наклонил. Понимайте, мол, как хотите: то ли кивает человек утвердительно, то ли пыльные носки своих туфель разглядывает.

— Пусть тогда удостоверение покажет, — потребовал Тупиков, ни к кому конкретно не обращаясь. — Сейчас проходимцев развелось выше крыши. А мы даже фамилии у гражданина не спросили.

— Фамилия моя простая — Громов. Вас в ней что-нибудь не устраивает?

Вопрос был сформулирован таким образом, что Тупикову не оставалось ничего другого, как буркнуть:

— Фамилия как фамилия. Мне-то что за дело?

— Вот и отлично, — усилил напор Громов. — Ну что, состоится разговор?

Прежде чем Тупиков нашелся, что сказать, за него это сделала жена:

— Состоится, — быстро сказала она.

— Но, Любаня…

— Иди сюда! — Тупикова дернула мужа за рукав выцветшей форменной рубахи. — Извините, мы на минутку.

Галантное дополнение, сопровождаемое сладенькой улыбочкой, было адресовано непосредственно Громову. Понимающе кивнув, он остался стоять на месте, а хозяева удалились на приличное расстояние, где, поглядывая на странного гостя, принялись выяснять отношения. Полковник все больше гудел на манер басового барабана. Его жена шипела не хуже небольшого выводка гусей. Или змей. На столе остывала толченая картошка, кисла квашеная капуста с клюквой и подсолнечным маслом, подсыхали маринованные огурчики. Из-под крыльца выбралась серая кошка и уставилась на Громова выпученными глазищами. Стоило ему ответить ей взглядом, как она отвернула мордочку и зевнула, демонстрируя своим поведением, что ей дела нет до всяких там незнакомцев.

— Кс-кс-кс, — позвал Громов от нечего делать.

Кошка его проигнорировала, отлично понимая, что ничего вкусненького ей от этого человека не перепадет. Зато на зов явилась Тупикова.

— Мы согласные, — твердо заявила она.

— Кха! — зычно подтвердил ее муж. Кошка сорвалась с места и, топорща хвост, бросилась наутек.

— Отлично, — улыбнулся Громов. — Где нам будет удобнее всего побеседовать?

— Да вы за стол присаживайтесь, — засуетилась Тупикова. — Проголодались небось с дороги?

— Не проголодались! — твердо отрезал полковник, бросив на гостя предостерегающий взгляд. — Мы в баньку пойдем, вот чего мы сделаем. Зря с утра натопил, что ли?

Его супруга обидчиво поджала губы, но возражать не стала. Когда конь взнуздан, можно позволить ему фыркать и прясть ушами. Главное, чтобы двигался в заданном направлении.

Провожаемые неотрывным взглядом хозяйки, мужчины гуськом побрели по тропинке к скособоченному строению, из трубы которого валил белесый дымок.

— Я тебя на «ты» называть стану, — предупредил полковник, когда оказался вне пределов слышимости своей Любани.

— Я тебя тоже, — ответил Громов.

Полковник усмехнулся и рванул на себя скрипучую дверь:

— Милости прошу к моему шалашу.

— Банька хорошо протоплена?

— Лучше не бывает.

— Тогда, — предложил Громов, — давай предбанничком ограничимся, м-м? Честно говоря, не любитель я париться.

— Ничего, потерпишь. Серьезный разговор у нас с тобой только голышом получится. — Заметив выражение лица напрягшегося Громова, полковник раскатисто захохотал: — Не боись, шпион. Ориентация у меня не нарушена. Хочу убедиться, что микрофончик у тебя нигде не припрятан. Такая вот у меня стратегия с тактикой на сегодняшний день.

Вооружась дубовыми вениками, загодя замоченными в шайке с горячей водой, мужчины проникли в парную, такую тесную, что у слабонервных здесь вполне мог начаться приступ клаустрофобии. Что-то вроде спального купе с двумя полками, лишь самую малость просторнее.

Отставной полковник, напялив на голову жароупорную камуфлированную панаму, открыл кочергой железную дверцу печурки и то ли в шутку, то ли всерьез предупредил:

— Сейчас пару буду поддавать. Уши береги. Новые в нашем возрасте не отрастают.

— Я слыхал, некоторые пиво на угли льют, — заметил Громов.

Еще во время разговора под открытым небом он обратил внимание на повышенный интерес, проявленный Тупиковым к запасам спиртного в «дипломате». Если это была та струнка, на которой можно было сыграть, то исполнять на ней следовало простую, доходчивую мелодию. Музыка народная, слова А.С. Пушкина. «Выпить, что ли? Где же кружка?..»

— Пиво. — Тупиков пожевал губами, словно пробуя на вкус это слово. — А что, есть пиво?

— Нет пива.

— Ну вот, а ты говоришь… — Это прозвучало невесело. Как видно, полковник с удовольствием плеснул бы пивка. Себе в стакан, в первую очередь.

— У меня только водка, — виновато сознался Громов.

— Это правильно, — успокоил его полковник. — Мы ж с тобой в бане, а не в театре, чтобы пивом давиться. Но в печку лучше все же обычной водой плескать, а не водкой. Пар иных градусов требует, не тех, что человеческий организм…

Шшш-ухххх! Белое облако с шипением наполнило баньку, застлав мужчинам глаза. Вот оно, началось! Теперь только держись!

Громов, задыхаясь в раскаленной атмосфере, стоически вынес все традиционные банные процедуры, предложенные хозяином. Но когда тот взял в руки простыню и предупредил, что намеревается продемонстрировать «сталинский удар», Громов насторожился:

— Погоди. Ты что задумал?

— Сейчас узнаешь… Кха!

После первого же пробного взмаха покрывалом Громова обдало такой волной жара, что он почувствовал себя заживо сжигаемым на костре еретиком.

— С меня хватит! — поспешно предупредил он, представив, что начнется в баньке, когда Тупиков возьмется за дело по-настоящему.

— Слабак! — удовлетворенно хохотнул тот. — Ладно, разрешаю отход на заранее подготовленные позиции. Там возле входа душевая, облейся холодной водичкой и отдыхай. Только много не лей! — предупредил он вдогонку. — Мне оставь!.. Э-эх!

С последующим взмахом простыней Громова вынесло из парной, как пушинку, подхваченную огненным завихрением. Приложив руку к волосам, он с удивлением обнаружил, что они не дымятся, но все же поспешил подставить голову под жидкие струйки холодной воды. Сколько бы ни пытались друзья-товарищи научить Громова испытывать удовольствие от бани, он получал истинное наслаждение лишь на этом заключительном этапе.

В предбаннике пахло прелью, сыростью и еще какой-то дрянью. Сначала Громов заподозрил, что под полом сдохла крыса, но потом ему на глаза попались дырявые полковничьи носки, и, прикрыв их остальной одежкой, он почувствовал себя значительно комфортнее.

Скептически прислушиваясь к полковничьему уханью за дверью, Громов выложил на колченогий стол провизию из «дипломата», ограничившись пока что одной бутылкой. Водки всегда должно быть мало, тогда ее поглощают с особым рвением. Ну, а за добавкой задержки не будет.

— Эх, хорошо!..

Вывалившийся в предбанник Тупиков, облепленный мокрыми листьями, походил на лешего и водяного одновременно. На ходу он успел оценить сервировку стола, а потому обливание холодной водой заняло у него совсем немного времени. Громов и глазом не успел моргнуть, как полковник уже восседал на лавке напротив с парой алюминиевых кружек в руках. Заподозрив, что, орудуя сразу двумя емкостями, собеседник перестанет вязать лыко еще до того, как перейдет к сути, Громов открыл было рот, но в этот момент одна из кружек со стуком перекочевала на его край стола.

— Наливай! — скомандовал Тупиков.

Судя по послужному списку, в боевых действиях он участия не принимал. Однако на поле брани он, наверное, отдавал бы короткие приказы точно таким же решительным тоном, не терпящим возражений. «Заряжай!» Или: «Пли!» Не подчиниться ему было невозможно.

— Супруга потом насмерть не запилит? — осторожно поинтересовался Громов.

— Пусть попробует! — воинственно заявил полковник. — Сегодня мне положено! Не каждый день Родину продавать приходится!

Где-то на середине тирады он успел влить в себя первую порцию, но к закуске пока не притрагивался, прислушиваясь к ощущениям внутри. После чего, удовлетворенно кивнув, распорядился:

— Давай-ка повторим залп.

Громов пока и один раз причаститься не успел, хотя сделал вид, что опять разливает водку поровну. Дождавшись, пока Тупиков опрокинет кружку и закусит сардиной, он сказал:

— Насчет Родины ты не прав, полковник. Она-то, может, и продается, да только не мной, не здесь и не сейчас.

— Верю, — прогудел Тупиков. — Потому что ежели верить не буду, то подлецом себя считать придется. А так все вроде пристойно. Выпиваем, закусываем, разговоры разговариваем. Чего не сболтнешь по пьяной лавочке, верно? — Он хитро прищурил глаз. — Ловко ты меня при Любане моей за жабры взял. Откажись я от денег — она бы мне плешь до самой задницы проела. Комитетчик, что ли?

Не ответив, Громов неспешно выцедил из кружки водку и, плавно возвратив ее на место, усмехнулся.

— Комитетчик, — убежденно повторил Тупиков. — Только ваш брат с такими каменными физиономиями пить умеет. Я слыхал, таблетки вам какие-то специальные выдают, противоалкогольные. Так оно?

— Многолетняя практика, вот и весь секрет, — пожал Громов плечами.

— У меня практика побольше твоего будет, а толку? — Помрачнев, Тупиков неожиданно признался: — Запойный я. В прошлом, конечно.

Вслед за этой не слишком убедительной оговоркой прозвучало новое предложение налить и выпить. Их кружки наполнились и опять опустели, и полковник, наконец, заговорил по существу.

Все, что требовалось от Громова, так это постепенно уменьшать дозы, напоминать рассказчику о наличии закуски и направлять беседу в нужное русло наводящими вопросами.

А услышал он историю прелюбопытнейшую.

— Я службу в крайней южной точке нашей родины начинал, в Кушке. В общем, жизнь — только держись, пей кумыс, закусывай вожжами. Хотя не кумысом мы там заправлялись, а водочкой. — Ласковое прикосновение к бутылке. — Она там действительно до сорока градусов нагревалась, без балды. Отрава редчайшая. А надо же, пристрастился. На стакан упал, как на амбразуру. И пошло-поехало. За это самое дело, — многозначительный щелчок по горлу, — и был уволен в запас в расцвете сил. Что, скажу я тебе, несправедливо очень. Потому как в армии даже боевая техника своей порции спирта непременно требует. А уж люди…

Нет среди военных трезвенников, а из меня, надо же, козла отпущения сделали. Это наш главный штабной особист постарался, Рябоконь. Его рук дело. Хотя какие там руки! Копытами он по мне прошелся! С его подачи на медкомиссию меня направили, а там язву мне приписали. Она у меня зарубцевалась давно, но главврач мне потом шепнул по секрету: поступило распоряжение вас забраковать к едрене фене как самую распоследнюю паршивую овцу. Вот и забраковали. Вытурили из сплоченных рядов коленом под зад и будильник на прощание подарили. А на кой пенсионеру будильник? Что он проспать может? Смерть свою?

В чем, спрашиваешь, тут злой умысел заключался? Да все проще портянки размотанной. Рябоконь, как начальник особого отдела, с моей биографией решил поподробнее ознакомиться. Я ж в штабе без году неделя — что за гусь залетный, чего от меня ожидать можно? Вот этот сивый мерин и разослал запросы своим коллегам, а те рады стараться. Прописали ему, как я в молодости куролесил, чего вытворял, а это, скажу я тебе, просто песня строевая! Я ж такие аты-баты откалывал, что сам потом диву давался, как погоны и голову на плечах сохранил.

Один раз я на развод в присутствии командующего дивизии при галстуке, надетом задом-наперед, выперся. Удивляешься? Все потом удивлялись. А дело так было. Принял я на грудь полкило, не без того. То ли с тоски, то ли с устатку, а скорее всего, просто с похмелья. На этом остановиться бы мне по случаю скопления высокого начальства, а я не удержался, самогонки дрянной добавил. Ну и поплохело. Короче, когда потянуло меня унитаз пугать, я галстук, чтобы не измарать, на шее развернул и за спину забросил. Потом привел себя в порядок, фуражечку сверху нахлобучил и на плац. А тут меня, как главного инженера, генерал из строя вызывает. Я ать-два, ать-два! Шаг чеканю, отмашечку держу, пузо втянуть поглубже стараюсь. Хоть сейчас на Красную площадь!.. Красавец! А над плацем гогот стоит, потому как галстук за моей спиной на ветру вьется. Короче, тот выход мне не удался, да.

Таких историй у меня полный боевой комплект, да ты, я вижу, не за ними явился… Ладно, главное, подливать не забывай, а я волнующие тебя вопросы освещу по мере сил и возможностей. Кха!

Интересуешься: какое дело Рябоконю было до моего морального облика? Отвечаю: в любом штабе свои мутки творятся, о которых посторонним знать совсем не обязательно. А в Московском округе, там та-а-кие дела проворачивались, что только держись! Я-то сразу почуял. Да и ты, надо полагать, не зря штабом интересуешься, а? То-то же… Короче, решили меня убрать от чужого греха подальше. И сколько я ни доказывал Коню этому Рябому, что вот уже четыре года закодированный хожу, капли в рот не беру, он мне не верит. Лупает глазами своими волоокими, шевелит усами и удивляется: «Да кто вас пьянством былым попрекает, Иван Сергеевич, бог с вами! Язвочка двенадцатиперстной — вот единственная причина вашей отставки. А вдруг прободение? Нет уж, вы лучше лечитесь, отдыхайте, медиков добрым словом вспоминайте». И ухмыляется при этом в усищи свои, жеребец такой. Они у него видные были, врать не буду. Все бабы под Рябоконя штабелями падали… Отвлекся? Ладно, баб замнем. Ну, так о чем это я?..

А! Штаб наш. В нем, как и всюду, особисты все главные высоты под прицелом держали. Рябой Конь с яйцами тот не хуже иного генерала жил, гад. У него одна собака имела жилплощади больше, чем мы с Любаней. А все почему? А все потому, что в военных сферах денег прокручивается не меньше, чем в финансовых. Даже больше. Кукуева гора денег. Ежели на водку их израсходовать, то новый всемирный потоп устроить можно. Запросто.

Ты лей, лей, не жалей! Мы к самому интересному подбираемся, должен же ты мне язык развязать, а, хитрован? Думаешь, не замечаю, что пьешь ты через одну да и то не по полной? Замеча-а-аю, я все замечаю. А откровенничаю с тобой вовсе не потому, что мозги водкой залил. Ты ко мне по-человечески подкатил, с уважением. Мог бы на Лубянку выцепить и там книжицей своей гербовой по мордасам меня хлестать, показания выбивая, а ты подходец нашел, денег предложил… Уважаю! Мужик!

Я вообще-то к вашей конторе с уважением отношусь, без предвзятости. Вот все вокруг говорят: сталинские соколы, черные воронки… Да только соколы и воронки — птицы разного полета. Знаешь, мне в Москве храм один показали, так там под куполами соколы и мирные голуби уживаются. Первые, конечно, питаются вторыми, в страхе их держат и в почтении. Но голуби-то при этом никуда не улетают, живут и размножаются, вот в чем загадка природы. Это потому, что главная напасть для них — вороны. И как только твари эти черные начинают на голубков наезжать, соколы им живо небо над Сталинградом устраивают. К чему это я? Да к тому, что человеческое общество по тому же принципу устроено. Потом эту тему обсудим? Ладно, не возражаю. Ближе к телу, так ближе к телу… Плесни-ка еще пяток бульбочек, и приступим к главному.

Моя должность тебе известна, да только вряд ли ты знаешь, какие бумаги проходят через помощника начальника штаба по материально-технической части. Без него пуговицу с бушлата не спишешь. А начальство, оно не в пуговицах свой интерес видит. Так что с этого момента за лавку покрепче держись и пьяный базар дяди Вани в оба слушай. Второго раза не будет, предупреждаю сразу. Потому как завтра же Любаня меня опять к наркологу потащит, а у трезвого что на уме, то на уме, но язык при этом в жопе…

Так вот. На военных складах чего угодно при желании обнаружить можно. А можно и не обнаружить, тоже при желании. Смекаешь? Вот и смекай. Работа твоя такая.

Что касаемо меня, то я эти склады самолично чуть ли не на пузе облазил, когда дела принимал. Чтобы на недостачу не напороться. Или на какой-нибудь боекомплект неучтенный, который потом за моей спиной продадут и спасибо мне сказать забудут. Короче говоря, на местности определился, в обстановке разобрался, и, ежели бы кто меня спросил: «А не числится ли у штаба на балансе такая-то и такая-то хреновина?», я бы не сопли жевал, а доложил бы коротко и ясно, по всей форме. «Так точно, имеется такая хреновина в соответствующем количестве». Или же наоборот: «Нетути интересующей вас хреновины, зато есть тысяча пятнадцать штук совсем других фиговин, плюс столько-то прилагающихся к ним ерундовин в придачу». Ничего, что я образно выражаюсь? Ты хреновинами себе голову не забивай, пропускай их мимо ушей. Потому что не о них речь дальше пойдет, а о медикаментах и медицинском оборудовании на такую сумму, что и вслух произнести боязно. Интересно? Интересно, конечно. Но самое любопытное, что вся эта Кукуева гора пилюль и протезов, оказывается, за нашим штабом числилась. А я — ни сном ни духом. Унизительно. Прикинул я дебет к кредиту и призадумался. С меня, значит, за ящик тушенки тухлой стружку можно снимать, а кто-то передвижными госпиталями направо и налево торгует — и ему хоть бы хны. Вернее, это мне — хны. Тем, кто меня за польского болвана держит, как раз сплошные хиханьки да хаханьки.

Я случайно про медикаменты узнал. Сижу однажды в новом кабинете, а тут звонок. В трубке лепечут не по-нашему. Потом вежливо так: «Старьтуйти, пажалиста»… Турок какой-то, а может, еще кто похуже. Но факс на русском пришел, без дураков. И в нем черным по белому: да, заинтересованы в приобретении медоборудования с вашего склада, готовы выставить аккредитив, просьба сообщить, когда наши представители смогут вылететь для осмотра товара и составления контракта. Но товара-то нет, я же знаю! А ведь в штабе не кидалы коммерческие собрались, тут за свои слова мужики отвечать привыкли.

Ломаю голову, в затылке чешу. Вдруг вижу: письмецо-то бывшему помначштаба адресовано, этому, как его?.. Ху… Хи… О, Хурдамедову. Он во время рыбалки утонул, аккурат за неделю до моего назначения. Человека нет, а телефонный номер остался. Вот и обозвали меня Хурдамедовым, что, конечно, русскому человеку обидно. Мне бы той бумажкой задницу подтереть и забыть, а я, дурак, сижу, разбираюсь.

В конце депеши приписка — мелкими буковками. И упоминается там какой-то протокол о намерениях, подписанный командующим нашим округом. А медицинское оборудование что собой представляет по большому счету? Правильно, материально-техническую часть. Вот ею я и заведовал. И, как говорится, дозаведовался. Сунулся к начштаба с письмецом, а он на меня глаза выкатил, сорок восьмого калибра, не меньше. Знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю, а вам, товарищ полковник, самое время заняться инвентаризацией продсклада, с которого загадочным образом исчез ящик тушенки и мешок ячневой крупы. Другими словами: кыш отсюда, не суйся, куда не просят. А потом персоной моей особисты заинтересовались. Не успел я и оглянуться, как меня с язвой моей застарелой от кормушки штабной и оттеснили. Ненадежным я им показался. А может, оно и к лучшему?

— Да уж не к худшему, — согласился Громов. — Рябоконь-то вчера скопытился, слыхал? Якобы дорожно-транспортное происшествие. Обычное дело, когда кого-нибудь убрать нужно. Был Рябоконь — и нет Рябоконя.

— Туда ему и дорога, — прочувствованно сказал Тупиков, сжимая в руке кружку. — Поминать его добрым словом не стану, а если недобрые начну говорить, то водки у тебя, гражданин чекист, под все мои тосты не хватит.

Сначала он просто походил на бочонок, а теперь от него в придачу еще и разило, как из винной бочки. Тупиков, почти не закусывая, уже без малого литр водки успел в себя влить, тогда как Громов до сих пор с третьей порцией не расправился.

— Зачем тосты? — произнес он примирительным тоном. — Тостов как раз не надо. Ты лучше вот что мне скажи, Иван Сергеевич… Неужто Рябоконь у вас в штабе такими большими делами заправлял? Еще куда ни шло, если бы он мелкооптовыми поставками стрелкового оружия занимался, но истребители… Не по чину подполковнику миллионами ворочать, м-м?

— Что верно, то верно, — признал Тупиков. Попытавшись посмотреть в глаза собеседнику, он уперся взглядом сначала в дощатую стену за его спиной, а потом и вовсе зациклился на своей кружке.

— Так в чем тут хитрость, поясни, — продолжал расшевеливать его Громов. — Почему именно Рябоконь на тебя взъелся? И вообще, какая его роль была во всей этой истории?

— А собачья роль, — откликнулся Тупиков, шумно всосав в себя мякоть помидора. — Он при штабе цепным псом был.

— Кто же его на цепи держал? Начальник штаба, наверное?

— Ха, начальник штаба! Это тоже мелкая сошка в масштабе Минобороны. Рябоконя сам командующий округом прикармливал, генерал-майор Чреватых. Не знаю, каким образом, но особый отдел он в свою личную гвардию превратил. Чуть что — встава-ай, страна огромная-а, встава-ай на смертный бо-ой…

Неожиданный запев завершился на такой низкой ноте, которая смогла бы посрамить любого начинающего дьякона. Удовлетворенно хохотнув, Тупиков поднялся во весь рост и, качнувшись, отрапортовал, что временно убывает для аварийного опорожнения бака. Едва не смахнув своим провисшим шлангом пустую бутылку, он выбрался из-за стола и исчез за дверью парной. Видать, даже хорошо поддатый, он не рисковал выбраться наружу, где подстерегал его зоркий глаз махновки Любани. Впрочем, мысли Громова были далеки от взаимоотношений супругов Тупиковых. После пространной лекции отставного помначштаба мотив совершенного теракта сделался Понятен и предельно ясен. Уничтожив самолет с гуманитарной помощью, заговорщики тем самым скрыли следы хищения. Факсограмма, попавшая по ошибке к Тупикову, свидетельствовала о том, что афера готовилась загодя. Пока дипломаты и работники соответствующих ведомств утрясали все вопросы, связанные с доставкой груза в Чечню, оборотистые вояки уже точно знали, что и как они станут делать, когда транспортный самолет совершит посадку на аэродроме военного округа. И похищенный товар они начали продавать до того, как он был разгружен на складах. И за пилотом Северцевым установили наблюдение раньше, чем он сам узнал, какой рейс ему предстоит. Только кто-то из сидящих на самой верхушке армейской пирамиды мог предусмотреть эти и другие мелочи.

В результате такой прозорливости военных преступников представители Красного Креста не только призыв к милосердию подписали, но и смертный приговор. Себе. Потому что господам военным мир, что вурдалакам — кол осиновый. На кой он им сдался? И кому сами военные нужны, если мир? Понятия не просто противоположные, а антагонистические. Самолет с гуманитарной помощью, правда, не по идейным соображениям был взорван. Деньги тут были замешаны, причем колоссальнейшие. Интересно, на какую сумму тянул похищенный товар, который не терпелось сбагрить генерал-майору Чреватых?

Именно с этим вопросом Громов и обратился к полковнику, как только тот обрисовался в дверном проеме.

Тупикову, чтобы преодолеть расстояние до стола, пришлось сначала ухватиться обеими руками за дверные косяки и резко оттолкнуться от них, придавая грузному туловищу необходимую инерцию. Посадка за стол получилась не очень мягкой, но, несмотря на устроенную шумиху, полковник умудрился не слишком нарушить сервировку стола.

— А? — Когда он поднял глаза, такие мутные, что стало ясно — он скоро перестанет узнавать собеседника. Его правый локоть покоился среди колбасных обрезков, а левый утопал в водочной лужице.

— О какой сумме шла речь в факсограмме? — повторил Громов, задвинув ногой «дипломат» с непочатой бутылкой водки под лавку.

— Общ-щ стмсть клбл от всмнц до двц млн дл, — сообщил Тупиков, блуждая взглядом по помещению. — В звсмст…

Пока что этот бубнеж поддавался расшифровке. Товар оценивался в размере 18–20 миллионов долларов, в зависимости от комплектности, способа поставки и прочих условий контракта. Иначе говоря, при разумном подходе к делу участники сделки наваривали знатную похлебку из «зеленых лимонов». Чтобы выявить их всех, нужно в первую очередь прижать к ногтю командующего Московским военным округом. Нелегкая задача. Повоюй с такой видной фигурой в одиночку!

— Деньги — ум, честь и совесть нашей эпохи! — продекламировал вдруг Тупиков.

Это получилось у него на удивление отчетливо. Подобные просветления происходят порой со смертельно пьяными людьми незадолго до того, как они окончательно выпадают из действительности.

— Слушай, как мне добраться до Чреватых? — быстро спросил Громов.

— Ты черт!

Ну вот, поговорили. Кажется, дальнейшую беседу взялась корректировать сударыня Белая горячка.

— Какой же я черт? — улыбнулся Громов.

— Черт! — упорствовал Тупиков. — Душу мою покупаешь! И глаза у тебя бесовские. Отчего они у тебя светятся, а?

— Ладно, убедил. Будь по-твоему. Я Люцифер Дьяволович, собственной персоной. Но из преисподней меня не за тобой отрядили, а за генералом. Он мне очень нужен. Срочно.

Тупиков уронил подбородок на грудь.

— Не-а, — прогудел он. — Не скажу. Одно дело секрет продать, а другое — человека. Бывшего командира, между прочим. Песню Газматова… Газманова помнишь?.. Офиц-церы, офиц-церы, ваше сердце под приц-целом…

— Ты еще про батяню-комбата вспомни, — поморщился Громов. — Тоже мне, нашел боевого офицера. Он самый обычный бизнесюга, твой Чреватых. Новый русский генерал. Вместо цепи на шее — лампасы на ляжках. Нашел на кого молиться!

— Принципами все равно не поступлюсь, не уговаривай. Если есть что наливать — наливай. А разговор закончен.

Громов поставил на колени портфель, открыл его и достал пачку долларов.

— Это Любаня сегодня же к рукам приберет, так?

— Так, — согласился Тупиков. — И что?

Он вознамерился заносчиво вскинуть голову, но она у него просто перекатилась с груди на левое плечо.

— А то, что мужику заначка необходима, — продолжал Громов, демонстрируя полковнику вторую пачку. — Здесь тоже пять тысяч, и жена твоя о них ничего не узнает, если сам по пьяни не проболтаешься. Что скажешь, Иван Сергеевич?

Тупиков шевелил-шевелил губами, а потом брякнул:

— Сто получается.

— Не сто, а пять. — Громов заговорил тем мягким голосом, который лучше всего подходит для увещевания раскапризничавшегося ребенка или пьяного мужика. Он даже пятерню растопырил для наглядности: — Ровно пять тысяч.

— А я г…рю, сто! — Тупиков ударил кулаком по столу. — Тариф в Москве — пятьдесят баксов за ед…ницу. Три ч…са. Свободна, мартышка. Кто следующий?

Оказывается, увлекшись, он уже вел диалог с воображаемыми девочками по вызову. Не с самыми дорогими, но проворными и безотказными. Пришлось хорошенько встряхнуть его за плечо и напомнить о реалиях жизни:

— Эй, это все потом. Красивую жизнь с приматами сначала заслужить надо.

— С какими такими приматами?

— С мартышками, — поправился Громов. — Тебе нужны на них деньги, мне нужны координаты генерала. Согласен?

— Согласен. Но деньги на бочку! — потребовал Тупиков. Выхватив протянутую пачку, он удалился с ней все в ту же парную, служившую ему оплотом независимости, а минуты через две вернулся и попытался улечься прямо на пол, чего Громов позволить ему никак не мог. Пришлось хорошенько растереть Тупикову уши, размять ему кончик носа и продержать его под отрезвляющим душем до полного опустошения наливного бака.

— Фр-р-р! — Водворенный на прежнее место, полковник энергично помотал головой и поинтересовался: — Долго мы уже в баньке?

— Да часа два с половиной, — ответил Громов.

— Значит, Любаня скоро на приступ пойдет, — мрачно сообщил Тупиков.

— Выкинешь белый флаг, и дело с концом. Куда деньги спрятал, не забыл? Нет? Ну, и отлично. — Громов сунул в рот незажженную сигарету и прищурился, как будто дым заранее ел ему глаза. — Теперь по существу давай. Как мне добраться до генерала Чреватых с минимумом усилий и потерь времени?

Задумчиво почесывая волосы на груди и между ногами, Тупиков заговорил:

— В расположении любой из частей округа тебе его нипочем не достать. В штаб тоже соваться бесполезно. Городская квартира командующего находится в одном доме с министром МВД, так что сам понимаешь, какое там наблюдение за посетителями ведется. Остается что?

— Это ты мне должен сказать. — Громов указал уже дымящейся сигаретой на собеседника.

— Остается дача Чреватых в Завидове, — неохотно проворчал Тупиков. — Территория, конечно, охраняется, и еще как. Но там роту десантников в ружье не поставишь, если что. Короче, сунуться туда можно… Не знаю, правда, как насчет высунуться. Это тебе не половой акт…

— Когда генерал бывает на даче? — продолжал задавать вопросы Громов. — Один? С семьей? С компанией?

— По воскресеньям у него в Завидове охота устраивается. Дружки, говорят, толпами наезжают, но сам я не видел, врать не буду.

— А дачу генеральскую видеть приходилось? — спросил Громов без всякой надежды услышать утвердительный ответ.

— Если бы я на даче командующего округом хоть раз побывал, — резонно возразил Тупиков, — то хрен бы у нас сегодня с тобой разговор получился. — После этих слов он насупился, решив, что сейчас придется расставаться с выданным авансом.

Но Громов лишь потребовал:

— Опиши мне генерала этого, чтобы я его с кем-нибудь еще ненароком не спутал.

— Это можно. — Тупиков немного расслабился и даже поискал взглядом водку, которой, к его разочарованию, в пределах видимости не оказалось. — Чреватых Геннадий Виленович мужик видный, не ошибешься. Высокий, прямой. Волосы седые, но густые и вьются, как у молодого… Лицом на одного киноактера смахивает… фамилию забыл… а на лбу шрам. — Тупиков перечеркнул пальцем собственную левую бровь. — Говорят, он еще курсантом какую-то дуэль на шпагах затеял, хотя лично я в эти байки не верю. Дуэлянты генералами не становятся. Им самое место в дисбате.

— Все? — поднявшись, Громов начал собираться в дорогу.

— Да вроде все, — подтвердил Тупиков упавшим голосом. — Хотя нет…

— М-м?

С надеждой обернувшегося Громова ожидало разочарование.

— Послушай, я видел, у тебя в «дипломате» еще водка осталась. — Голос Тупикова звучал виновато и просительно одновременно. — Выручи, а? Мне бы в баньке как-то до утра продержаться. В рукопашную ведь пойдет Любаня. А бить ее у меня рука не поднимается. Слабенькая она, хоть и злая.

— Лови! — Громов небрежно швырнул ему бутылку, которая была подхвачена на последнем кувыркании у самого пола. — Только ты поосторожней, полковник. Побереги себя.

— Да я к этой отраве привычный, не беспокойся. И не такое пивать приходилось.

— Я не о том. Если кто-нибудь о наших с тобой посиделках узнает, то…

— Не маленький, понимаю, — прорычал Тупиков, с урчанием впившись боковыми зубами в тугой колпачок бутылки. — Помирать нам рановато. Грехов столько… — Хлебнув прямо из горлышка обжигающую жидкость, он выдохнул: — Хотя бы половину замолить успеть…

— Бессмысленное занятие, — сказал Громов, прежде чем шагнуть за порог. — Когда наполовину, это все равно, что никак. Лучше уж или так, или эдак. Честнее.