Валтасар

Человек — это память и язык Антоний Либера

Писатели пишут воспоминания или автобиографии по разным причинам. Чаще всего — потому, что убеждены в важности или исключительности своего существования, временами — из-за того, что ощущают потребность прокомментировать собственное творчество, или, наконец, ими просто руководит страсть к самому процессу писания.

Славомир Мрожек во вступительном слове и в заключении своей книги признается, что приступил к записи воспоминаний с терапевтической целью — победить афазию (результат кровоизлияния в мозг). Методически будоражить память, переносить на бумагу скрытые в ней переживания, образы, мысли — и в результате восстановить способность пользоваться языком устно и письменно. В последних фразах писатель благодарит своих врачей и опекунов за помощь в излечении, посвящает книгу «всем, кто страдает афазией», и выражает надежду, что книга поможет им преодолеть болезнь.

Посвящение звучит искренне и правдиво — непохоже, чтобы автор подражал модным нынче и весьма популярным в массовой культуре «жертвам», которые, выйдя целыми и невредимыми из борьбы с тем или иным недугом — раком, наркоманией, алкоголизмом и т. п., — вещают миру о своем триумфе и нередко становятся в позу умудренных утешителей. (Кстати говоря, в их утешениях часто сквозит завуалированное бахвальство возвращенным здоровьем или, если угодно, — счастьем.) Думается, то, что Славомир Мрожек подчеркивает терапевтический характер книги, как и необычное посвящение ее тем, кого постигла та же участь, имеет более глубокий смысл, чем простое выражение солидарности с товарищами по несчастью.

В случаях поражения афазией или сходными болезнями — такими как амнезия или синдром Альцгеймера — Мрожек видит лишь обостренное проявление <…> обычной человеческой судьбы. Человек, естественно преображаясь с течением времени, теряет — и не однажды — самого себя; многократно перестает быть, так сказать, самим собой. «Так сказать» — потому что, если задуматься над смыслом этого выражения, оно начинает «размываться»; становится, как заметал писатель по другому поводу, «лингвистической иллюзией».

Иначе говоря, Славомир Мрожек, которого в конце концов всегда интересовала проблема идентификации (национальной, общественной, культурной), с достойным восхищения мужеством и упорством использовал собственную болезнь для рассмотрения фундаментальной проблемы, каковой является самоидентификация личности. Что мы подразумеваем, говоря о себе «я»? Что, собственно, означает — ощущать себя «собой»? Постоянная ли это категория или изменчивая, и если изменчивая, то что именно подвержено изменениям? Что является основой нашей идентификации, которую мы связываем с нашим именем и фамилией?

Автор, обращаясь к переписке шестидесятых годов со своим другом критиком Яном Блонским, вспоминает об одном его высказывании по поводу литературного творчества самого Мрожека. Блонский пишет говорит, что Мрожек как писатель не в состоянии раскрыть ни одну проблему «на естественном уровне» и удается ему это только на «сверхъестественном»: чтобы сказать нечто существенное — о чем угодно, — он должен подняться до уровня странности, гротеска, абсурда. Только таким способом может он рассказать о мире, человеке или истории.

В этой книге все иначе. Мрожек пишет чрезвычайно прост. Правда, не впервые — мы и раньше встречали у него многочисленные образцы подобного стиля (я имею в виду, главным образом, произведения, опубликованные в его сборниках «Varia», а также сотни страниц превосходных писем), однако впервые — в таких масштабах. Возникает парадоксальное предположение: может быть, это результат как раз «неестественной», «деформированной» или попросту «уродливой» ситуации, в которой автор «Эмигрантов» оказался в результате болезни?

Сам он, со свойственным ему чувством юмора, интерпретирует это так: тот, кто не мог писать иначе чем в «сверхъестественной» (сюрреалистичной, параболичной, гротесковой) манере, попросту перестал существовать — исчез, растаял, умер. Его место занял кто-то другой — личность с иными свойствами, настолько иными, что понадобилось дать ей другое имя. Новое имя и стало названием книги — «Валтасар».

В конце повествования о жизни Славомира Мрожека автор знакомит читателя с содержанием сна, который приснился ему в Париже в декабре 2003 года, через полтора года после инсульта. Именно в этом сновидении узнал он свое новое имя и «услышал» предсказание «долгой поездки за границу». Нет причин сомневаться в искренности этого признания; мне не кажется, что писатель выдумал сон ради композиции, чтобы объяснить появление своего нового имени. Однако имя это не случайное и не однозначное. Оно, несомненно, связано с последним царем Вавилона, а значит, и со знаменитым пророчеством во время мифического пира. Имеется в виду библейское mane, tekel, fares, начертанное на стене таинственной рукой. Вспомним, что означают эти слова, по крайней мере, согласно пророку Даниилу:

Валтасар, vel[1] Славомир Мрожек, подводит в этой книге баланс своей жизни («исчисляет») и оценивает самого себя («взвешивает»). Поскольку никакого царства у него нет и делить ему нечего, он делится тем, что имеет, то есть своей мудростью. А мудрость эта учит: память и язык — вот единственное царство человека.