Веди свой плуг над костями мертвых

11. Пение Летучих мышей

На третий или четвертый день пребывания у меня Бороса притащился Матога, что следует считать незаурядным событием, потому что он почти никогда меня не навещал.

Выглядело это так, будто сосед был обеспокоен присутствием чужого мужчины в моем доме, поэтому пошел в разведку. Передвигался, согнувшись пополам и положив руку на поясницу, а на лице застыла гримаса боли. Сел, тяжело вздохнув.

— Поясницу схватило, — бросил Матога вместо приветствия.

Выяснилось, что он только что сделал в ведрах раствор бетона, и уже собирался его выливать, чтобы вымостить новую дорожку к дому со стороны двора, и только склонился к ведру, как что-то хрустнуло у него в спине. Поэтому он остался в этой неудобной позе, с рукой, протянутой к ведру, потому что боль не позволяла выпрямиться даже на миллиметр. Только сейчас его немного отпустило, и он пришел попросить у меня помощи, зная, что я разбираюсь в строительстве, потому что видел, как в прошлом я самостоятельно прокладывала бетонную дорожку. Посмотрел на Бороса исподлобья очень неприветливо, особенно на его косичку, которая, видимо, казалась ему чем-то очень экстравагантным.

Я познакомила их. Матога протянул руку, заметно колеблясь.

— Опасно шататься по окрестностям, здесь происходят странные вещи, — грозно сказал он, но Борос пренебрег его предостережением.

Поэтому мы отправились спасать бетон от застывания в ведрах. Работали мы с Боросом, а Матога сел на стул и отдавал приказы, которые у него приобрели форму советов, потому что каждая фраза начиналась словами: «Я бы вам советовал…».

— Я бы вам советовал выливать понемногу, то тут, то там, и доливать, как уже выровняется. Я бы вам советовал подождать, пока оно не уляжется. Я бы вам советовал не наталкиваться друг на друга, потому что это вызывает беспорядок.

Все это нас раздражало. Но потом, после работы, мы уселись на Солнце перед домом Матоги, где вот-вот должны расцвести пионы, и весь мир, казалось, был укрыт тоненькой позолотой.

— А что вы делали в жизни? — вдруг спросил Борос.

Его слова прозвучали так неожиданно, что я сразу погрузилась в воспоминания. Они проплывали перед моими глазами и, как это часто случается, все в них казалось лучшим, более привлекательным, более счастливым, чем в действительности. Удивительно, но мы замолчали.

Для людей моего возраста уже не существует мест, которые мы действительно любили и которым принадлежали. Не существует места детства и молодости, села, куда мы ездили на каникулы, парки с неудобными скамейками, где расцветала первая любовь, города, кафе, дома. Даже если они сохранились снаружи, это вызывает боль, потому что похоже на раковину, которая зияет пустотой. Мне некуда вернуться. Это напоминает состояние заключения. Стены камеры — это горизонт того, что я вижу. За ними существует мир, но он чужой и мне не принадлежит. Поэтому для таких, как я, возможно только «здесь и сейчас», ибо любое «потом» кажется сомнительным, неопределенное будущее едва вырисовывается, напоминая Фата-Моргану, которая может скрыться от малейшего дуновения ветерка. Вот о чем я думала, когда мы сидели молча. И это было лучше, чем разговор. Не знаю, о чем думали оба мужчины. Может, о том же, что и я.

Мы все-таки договорились на вечер и втроем выпили немного вина. Нам даже удалось вместе попеть. Начали от «Сейчас я к тебе не приду», но робко и тихо, словно под открытыми в сад окнами притаились большие уши Ночи, готовые подслушать наши мысли, слова, даже песни, и предъявить на рассмотрение Верховного суда.

Только Борос не тревожился. Оно и понятно — он был не дома, а на гастролях всегда можно позволить себе подурачиться. Откинулся на стуле и, делая вид, будто аккомпанирует себе на гитаре, прищурился и запел:

А мы, как зачарованные, подхватили мелодию и слова и, глядя друг на друга и удивляясь этому неожиданному согласию, запели вместе.

Оказалось, что мы более или менее знали слова до момента: «О mother, tell your children», что хорошо свидетельствует о нашей памяти. Потом начали что-то мурлыкать, делая вид, что знаем, что поем. Однако не знали. И взорвались хохотом. О, это было прекрасно и так трогательно. Затем сидели молча, пытаясь вспомнить другие песни. Не знаю, как там у кого, а у меня весь песенник испарился из головы. Тогда Борос пошел в комнату и принес крошечный полиэтиленовый пакетик, откуда вытащил щепотку сухого зелья и начал скручивать из него сигарету.

— Господи, я не курил травки уже лет двадцать, — неожиданно сказал Матога, и его глаза засияли, а я посмотрела на него, удивленная.

Это была очень светлая Ночь. Июньское полнолуние называют полнолунием голубой Луны, потому что светило приобретает тогда очень хороший голубой оттенок. Если верить моим «Эфемеридам», эта Ночь длится всего пять часов.

Мы сидели в саду, под старой яблоней, на которой уже завязались яблоки. Сад благоухал и шелестел. Я потеряла ощущение времени, и любая пауза между предложениями казалась мне бесконечной. Перед нами открылась временная пропасть. Мы разговаривали целую вечность, постоянно говорили о том же, точно то же, то одними, то другими устами, и ни один из нас не помнил, что аргумент, которому он сейчас возражал — это тот, который он перед тем отстаивал. Собственно говоря, мы вовсе не спорили; вели диалог, триалог, трое животных, некие гоминиды, полулюди, полуживотные. И я поняла, что нас много в саду и в лесу, а наши лица покрыты шерстью. Странные существа. А дерево окружили знакомые Летучие мыши и поют. Их тоненькие, вибрирующие голоса колебали микроскопические частицы тумана, поэтому Ночь вокруг нас стала тихо звенеть, созывая всех Существ на ночную службу божью.

Борос на целый эон[9] исчез из дома, и мы сидели с Матогой молча. Он широко открыл глаза и смотрел на меня так пристально, что пришлось спрятаться от этого взгляда в тень дерева. Так я и сделала.

— Прости меня, — только и сказал он, а мой ум запыхтел, как огромный паровоз, чтобы понять его слова. Что такое у меня было, что нужно простить Матоге? Вспомнилось, как он несколько раз не ответил на мое приветствие. Или как говорил со мной через порог, когда я принесла ему письма, и не захотел впустить меня в свою опрятную, чистенькую кухню. И еще: он ни разу не справился обо мне, когда я тлела в постели, соревнуясь с болезнью.

Но это не те дела, которые я должна ему простить. А может, он имел в виду своего холодного, насмешливого сына в черном пальто. Ну, что же, мы своих детей не отвечаем.

Наконец Борос появился в дверях с моим лэптопом, которым он все равно уже пользовался, и подключил к нему свои наушники, похожие на волчьи клыки. Достаточно долго было тихо, а мы ждали какого-то знака. Наконец услышали грозу, но она не испугала нас, и даже не удивила. Воцарилась над колокольчиками из мглы. Мне показалось, что эта музыка — самая подходящая, ее создали именно для этого вечера.

— раздались откуда-то слова.

Борос мычал, покачиваясь на стуле, слова песни все время повторялись, всегда одни и те же. Других не было.

— Почему некоторые люди такие злые и паскудные? — риторически спросил Борос.

— Сатурн, — сказала я. — Традиционная древняя Птолемеева Астрология объясняет это влиянием Сатурна. В своих негармоничных аспектах он обладает способностью создавать людей мелочных, подлых, одиноких и плаксивых. Они злобные, трусливые, бесстыдные, мрачные, вечно плетут интриги, ругаются и не заботятся о собственном теле. Всегда хотят больше, чем имеют, и ничто им не нравится. Таких ты имеешь в виду?

— Это может быть следствием ошибок в воспитании, — добавил Матога, произнося каждое слово медленно и тщательно, будто боялся, что язык вот-вот выкинет штуку и сболтнет что-то другое. Когда ему удалось произнести это предложение, он решился на второе:

— Или классовой борьбы.

— Или ребенка поздно начали приучать к горшку, — добавил Борос, а я сказала:

— Деспотическая мать.

— Авторитарный отец.

— Сексуальное развращение в детстве.

— Искусственное вскармливание.

— Телевидение.

— Нехватка лития и магния в организме.

— Биржа — с энтузиазмом воскликнул Матога, но, по-моему, перегнул.

— Нет, оставь, — сказала я. — Каким образом?

Тогда он поправился:

— Посттравматический синдром.

— Психофизическая конструкция.

Мы перебрасывались этими выдумками, пока они не закончились, и это нас очень развеселило.

— Все-таки Сатурн, — сказала я, умирая от смеха.

Мы провели Матогу к нему домой и пытались вести себя очень тихо, чтобы не разбудить Писательницу. Но нам это не очень удавалось, мы ежесекундно взрывались смехом.

Вино придало нам смелости, поэтому идя спать, мы обнялись с Боросом, благодарные друг другу за этот вечер. После я видела, как он глотал в кухне свои таблетки, запивая их водой из крана.

Я подумала, что Борос — очень хороший Человек. И хорошо, что он тоже имеет свою Болезнь. Здоровье — очень смутное состояние, не предвещает ничего хорошего. Лучше уже спокойно болеть, тогда, по крайней мере, знаешь, от чего помрешь.

Он пришел ко мне ночью и стал на колени возле кровати. Я не спала.

— Спишь? — прошептал он.

— А ты религиозный? — я должна была спросить его об этом.

— Да, — гордо сказал он. — Я атеист.

Мне это показалось интересным.

Я убрала одеяло и пригласила его к себе, и поскольку я не сентиментальна и не имею привычки умиляться, то не буду дальше об этом распространяться.

На следующий день была суббота, и Дизь появился с самого утра.

Я как раз работала в небольшом саду у дома, проверяя одну свою теорию. Мне кажется, что я нашла доказательства того, что фенотип наследуется вопреки законам современной генетики. Я заметила, что некоторые приобретенные черты нерегулярно появляются в последующих поколениях. Поэтому три года назад я решила повторить эксперимент Менделя с душистым горошком; именно этим я сейчас занимаюсь. Надрывала лепестки цветов, уже в пятом поколении подряд (по два в год), и проверяла, не начали ли из семян прорастать цветы с деформированными лепестками. Следует сказать, что результаты моего эксперимента выглядели очень обнадеживающе.

Дизева старушка-машина показалась из-за поворота совершенно неожиданно, и кажется, сама выглядела запыхавшейся и возбужденной.

Дизь вышел из нее такой же взволнованный.

— Нашли тело Нутряка. Совсем окоченевшее. Уже много недель.

Мне стало нехорошо. Пришлось сесть. Я оказалась к этому не готова.

— Значит, он не сбежал с любовницей, — сказал Борос, выйдя из кухни с чашкой чая. Он не скрывал разочарования.

Дизь удивленно посмотрел на него, потом на меня и замолчал, озадаченный. Пришлось их быстренько познакомить. Пожали руки друг другу.

— О, это давно известно, — сказал Дизь, и его энтузиазм уменьшился. — Он оставил кредитные карточки и кучу денег на счетах. Да, но ведь загранпаспорта действительно нигде не было.

Мы сели во дворе. Дизь рассказывал, что его нашли воры древесины. Вчера после полудня они заехали на машине в лес со стороны лисьей фермы и там, почти в Сумерках, наткнулись, как сами рассказывали, на труп. Он лежал среди папоротника в яме, откуда раньше брали глину. Поскольку выглядел ужасно, скрюченный и настолько изуродованный, то воры не сразу и сообразили, что перед ними тело человека. Сначала они испугались и убежали, но совесть их мучила. Конечно, воры боялись идти в Полицию по простой причине — тогда сразу выплывут их воровские махинации. Наконец, они могли бы сказать, что просто там проезжали… Поздно вечером позвонили в полицию, и ночью приехала группа. По остатками одежды удалось установить, что это Нутряк, потому что он носил очень приметную кожаную куртку. Но, видимо, все выяснится в понедельник.

Сын Матоги назвал потом наше поведение детским, но мне оно показалось очень благоразумным — мы влезли в Самурая и поехали туда, где нашли тело, в лес, за зверофермой. И мы были отнюдь не единственными, кто тоже повел себя по-детски — здесь собралось около двух десятков человек, мужчин и женщин из Трансильвании, и лесорубы, эти усатые, тоже были здесь. Между деревьями натянули оранжевую ленту, и с расстояния, на которое допускали зрителей, трудно было что-то разглядеть.

Ко мне подошла одна пожилая женщина и сказала:

— Говорят, он лежал здесь уже не один месяц, и лисы сильно его изуродовали.

Я кивнула. Эта женщина была мне знакома, мы часто встречались в магазине Благой Вести. Ее звали Инноцента, и мне это очень нравилось. Но вообще я ей не завидовала — у нее было несколько сыновей, настоящие ничтожества, от которых не было никакой пользы.

— Ребята говорили, что он был весь белый от плесени. Весь заплесневел.

— Неужели такое бывает? — испуганно спросила я.

— Конечно, — уверенно ответила она. — И у него была проволока на ноге, уже вросшая в мясо, так сильно затянулась.

— Силок, — поняла я, — он наверняка попал в ловушку. Их здесь всегда ставили.

Мы шли вдоль ленты, пытаясь высмотреть что-нибудь особенное. Место преступления всегда вызывает страх, потому зеваки почти не разговаривали между собой, или говорили тихо, как на кладбище. Инноцента шла за нами, говоря от имени всех, кто в ужасе молчал:

— Но от силков не умирают. Стоматолог упорно твердит, что это месть животных. Ведь, знаете, Нутряк с Комендантом охотились.

— Да, знаю, — ответила я, удивленная тем, что слухи так быстро распространяются. — Я тоже так считаю.

— В самом деле? Вы думаете, что оно возможно, чтобы животные…

Я пожала плечами.

— Я знаю. Думаю, что они так отомстили. Иногда можно чего-то не понимать, зато хорошо это чувствовать.

Она немножко подумала, но в итоге согласилась со мной. Мы прошлись вдоль ленты и остановились в месте, откуда было хорошо видно машины и полицейских, которые, надев резиновые перчатки, стояли на коленях на земле. Видимо, хотели сейчас собрать все возможные доказательства, чтобы не допустить таких ошибок, как с Комендантом. Потому что это же были ошибки. Нам не удалось подойти ближе, потому что двое полицейских отгоняли нас назад, на дорогу, как стайку Цыплят. Однако было заметно, что они старательно искали следы, и несколько работников слонялось по лесу, обращая внимание на малейшие детали. Дизь их испугался. Хотел, чтобы его при таких обстоятельствах не узнали. Так или иначе, но он работал в Полиции.

Во время полдника, который мы устроили себе во дворе, потому что была очень хорошая погода, Дизь продолжал высказывать свои догадки:

— Таким образом, вся моя гипотеза сошла на нет. Признаюсь, мне пришло в голову, что это Нутряк помог Коменданту упасть в колодец. У них были общие сделки, они поссорились, возможно, Комендант шантажировал его. Я думал, что они встретились у того колодца и начали спорить. Тогда Нутряк толкнул его, и тот упал.

— А теперь оказывается, что все гораздо хуже, чем нам казалось. Убийца до сих пор остается неуловимым, — сказал Матога.

— Подумать только, что он шатается где-то здесь неподалеку, — Дизь занялся десертом с клубникой.

Мне ягоды оказались совсем безвкусными. Я подумала, это потому, что их удобряют какой-то дрянью, а может, потому, что наши вкусовые рецепторы состарились вместе с нами. И мы больше никогда не почувствуем прошлых, давних вкусов. Еще одна необратимая перемена.

За чаем Борос начал со знанием дела рассказывать о роли Насекомых в разложении тела. Убедил меня еще раз поехать в лес вечером, когда Полиция уже уедет, чтобы он мог провести свои исследования. Дизь и Матога решили, что это какое-то невероятное чудачество и, расстроившись, остались на веранде.

Оранжевая лента ярко светилась среди мягкой темноты леса. Сначала я не хотела подходить ближе, однако Борос вел себя уверенно и без лишних разговоров потянул меня за собой. Я стояла за ним, а он фонариком на лбу светил перед собой на лесную подстилку, между папоротниками, разыскивая там следы Насекомых. Удивительно, как Ночь все лишает цвета, презирает любую экстравагантность. Борос бормотал себе что-то под нос, а передо мной встали видения.

Приходя на ферму и выглядывая в окно, Нутряк видел лес, стену леса, полного папоротника, и в тот день заметил красивых, пушистых, рыжих диких Лисов. Они нисколько не боялись; садились, как Собаки, и все время дерзко смотрели на него. Возможно, в его мелком, жадном сердце родилась надежда — он наткнулся на легкий заработок, потому что таких ручных, хороших Лисов можно приманить. А откуда же они взялись, такие доверчивые, прирученные, думал он. Может, это какие-то потомки тех, что живут в тесных клетках, и всю свою недолгую жизнь суетятся в них, таких маленьких, носом касаются своего ценного хвоста. Нет, это невозможно. Потому что эти Лисы были большие и красивые. Вот почему в тот вечер, увидев их снова, он решил последовать за ними и воочию проверить, что же такое его соблазняет, какая нечистая сила. Накинул кожаную куртку и вышел. И тогда понял, что они его ждут — прекрасные, полные достоинства Животные с умными глазами. «Фью, фью», — свистнул он им, как собакам, и чем ближе к ним подходил, тем дальше они отступали в лес, еще голый и мокрый в это время года. Нутряку казалось, что ему нетрудно будет поймать одну, лисы были почти рядом. Пришло в голову, что они бешеные, но он не считался с этим. В конце концов, ему уже делали когда-то прививки от бешенства, когда его покусал пес, которого он подстрелил. Пришлось добить его прикладами. Ничего, пусть так. Лисы вели с ним странную игру, исчезали с глаз и появлялись снова, двое, трое, а потом ему стало казаться, что он видит еще и хороших, молоденьких, пушистых Лисичек. Наконец, когда один из них, самый большой, породистый Самец спокойно сел перед ним, пораженный Ансельм Нутряк присел, и продвигался дальше медленно, на согнутых ногах, склонившись вперед и протянув руку, делая вид, будто держит в ладони лакомый кусочек. Может, этот Лис соблазнится, и тогда его удастся превратить в красивый воротник. И вдруг осознал, что в чем-то запутался, его ноги были обездвижены и он не может двигаться дальше за Лисом. Штанина брюк задралась, и он почувствовал на лодыжке что-то холодное, металлическое. Дернул ногой. Поняв, что это силок, он инстинктивно отпрянул, но было уже поздно. Этим движением Нутряк подписал себе смертный приговор. Проволока натянулась и освободила примитивное орудие — согнутая молодая березка вдруг резко выпрямилась, дернув тело с такой силой, что оно на мгновение повисло в воздухе, мотая ногами, но всего лишь на мгновение, потому что сразу замерло. Береза тут же сломалась, не выдержав тяжести, и таким образом Нутряк упокоился в яме, на дне которой вот-вот должны были проклюнуться побеги папоротника.

Сейчас на этом месте стоял на коленях Борос.

— Посвети мне, пожалуйста, — попросил он, — кажется, у нас тут личинки Cleridae.

— А ты веришь, что дикие Животные могут причинить смерть Человеку? — спросила я, взволнованная своим видением.

— Да, конечно, да. Львы, леопарды, быки, змеи, насекомые, бактерии, вирусы…

— А такие, как Косули?

— Наверное, могут.

Итак, он был на моей стороне.

К сожалению, мое видение не объясняло, каким образом Лисы с фермы оказались на свободе. И того, как силок на ноге стал причиной смерти.

— Я нашел Acarina, Cleridae, осиные личинки, Dermaptera, или, как их называют, уховерток, — рассказывал Борос за ужином, который приготовил у меня на кухне Матога. — Ну, и муравьев, конечно. Ага, и еще много плесени, но когда труп забирали, ее почти всю уничтожили. Как по мне, это свидетельствует о том, что тело находилось на стадии жировой ферментации.

Мы ели макароны, сдобренные соусом из сыра с плесенью.

— Неизвестно, — продолжал Борос, — что это было, плесень или adipocere, то есть трупный воск.

— Что ты такое говоришь? Что такое трупный воск? Откуда ты все это знаешь? — спросил Матога, напихав рот макаронами; на коленях он держал Марысю.

Борос объяснил, что когда-то был полицейским консультантом. И немного изучал Тафономию.

— Тафономия? — спросила я. — А что это такое?

— Это наука о разложении тела. «Тафос» — по-гречески означает «могила».

— Боже мой, — вздохнул Дизь, словно просил кого-то вмешаться. Но ничего такого, конечно, не произошло.

— Это свидетельствует о том, что тело пролежало там дней сорок-пятьдесят.

Мы посчитали мысленно. Дизь оказался сообразительным:

— Это могло быть начало марта, — задумался он. — Всего лишь месяц после Комендантовой смерти.

В течение трех недель никто не говорил ни о чем другом, пока не нашли следующий труп. Количество версий Нутряковой смерти, которые распространялись вокруг, было огромным. Дизье говорил, что Полиция вообще не разыскивала его после исчезновения в марте, потому что пропала также его любовница, о которой все знали. Даже жена. И хотя знакомые удивлялись, что Нутряк уехал с ней так неожиданно, все-таки были убеждены, что у него были какие-то темные делишки. Никто не хотел совать свой нос в чужие дела. Его жена тоже смирилась с исчезновением, вполне вероятно, что для нее все это оказалось очень кстати. Она уже подала на развод, но, как потом выяснилось, это было лишним. Овдовела. Кажется, так для нее лучше. Любовница нашлась и рассказала, что они с Нутряком разошлись еще в декабре, и с Рождества она гостила в Америке у своей сестры. Борос считал, что полицейские должны были разыскивать Нутряка, если у них были какие-то подозрения. Но, может, Полиции были известны факты, которых мы не знаем.

В следующую среду я услышала в магазине Благой Вести, недалеко появился какой-то зверь, очень любит нападать на людей. Мол, это же Зверь хозяйничал в прошлом на Опольщине, с той разницей, что там жертвами становились домашние Животные. Людей охватила паника, все по вечерам закрывали дома и конюшни на засов.

— Я тоже заколотил все дыры в заборе, — сообщил Господин с Пуделем. На этот раз пожилой господин покупал изысканный жилет.

Я обрадовалась, увидев их. И его, и Пуделя. Пес сидел вежливо и смотрел на меня умными глазами. Пудели мудрее, чем всем кажется. Это касается и других созданий — мы просто недооцениваем их разум.

Мы вышли вместе из лавки Благой Вести и немного постояли у Самурая.

— Я помню, что вы тогда говорили, в участке. Это было очень убедительно. Думаю, речь не идет о каком-то одном звере-убийце, а о многих. Это могло произойти вследствие климатических изменений, животные стали более агрессивны, даже косули и зайцы. И теперь мстят всем.

Так говорил этот пожилой мужчина.

Борос уехал. Я отвезла его на вокзал в город. Его студенты не приехали, потому что у этих экологов совершенно поломалось авто. Может, вообще не было никаких студентов. Может, Борос должен был уладить здесь какие-то другие дела, а не только то, что касалось Плоскотелки Кровоцветной.

Несколько дней мне очень его не хватало — мужской косметики в ванной, даже чашек из-под чая, которые он везде оставлял. Он звонил каждый день. Потом немного реже, через день. Его голос звучал, будто он находился в другом измерении, какой-то глуши на севере, где стоят тысячелетние деревья, а огромные Животные медленно ходят между ними, оказавшись как бы в вневременном пространстве. Я спокойно смотрела на то, как образ Бороса Шнайдера, энтомолога и тафонома, блекнет и тускнеет, остается разве что седая бессмысленная косичка в воздухе. Все это пройдет.

Мудрый Человек знает об этом с самого начала и ни о чем не жалеет.