Веди свой плуг над костями мертвых

14. Падение

За мной приехали с самого утра и сказали, что должны составить признание. Я ответила, что постараюсь заехать к ним на этой неделе.

— Вы нас не поняли, — ответил молодой полицейский, тот самый, что когда-то работал с Комендантом. После его смерти молодого повысили, и теперь он был начальником участка в городе. — Вы поедете с нами сейчас, в Клодзк.

Сказал это таким тоном, что я не возражала. Только заперла дом и на всякий случай взяла с собой зубную щетку и мои таблетки. Еще чего доброго со мной там произойдет Приступ.

Поскольку две недели лили дожди и все залило, пришлось ехать длинной дорогой, асфальтовой, которая была безопаснее. Когда мы съезжали с Плоскогорья в котловину, я увидела стадо Косуль; они стояли и без страха смотрели на полицейский «газик». Я с радостью поняла, что я их не знаю, это было какое-то новое стадо, которое пришло, видимо, из Чехии на нашу сочную зеленую долину. Полицейских Косули не заинтересовали. Мужчины не разговаривали ни со мной, ни между собой.

Мне дали чашку «Нескафе» с ненастоящими сливками, и допрос начался.

— Вы должны были отвезти Председателя домой? Это правда? Расскажите нам, пожалуйста, подробно, по минутам, что именно вы видели?

И еще множество подобных вопросов.

Мне нечего было особо рассказывать, но я старалась точно передавать детали. Сказала, что решила подождать Председателя на улице, потому что в клубе был страшный шум. Никто больше не считался с буферной зоной, и все курили в помещении, что плохо на меня влияло. Поэтому я села на ступеньках и засмотрелась на небо.

Там после дождя появился Сириус, поднялось дышло Большого Воза… Я подумала о том, что звезды нас видят. А если так, то что они о нас думают? Неужели знают наше будущее, неужели нам сочувствуют? Может, тому, что мы торчим в нашей действительности, без всякой возможности движения? Но я также подумала, что, несмотря на все, несмотря на нашу хрупкость и невежество, мы имеем над звездами огромное преимущество — на нас работает время, давая редкую возможность превратить страдания и боль этого мира в счастье и покой. Это звезды, заключенные в собственной силе, не могут с этим ничего поделать. Они только проектируют сети, снуют на космических станках основы, которую мы должны заполнить собственным узором. И тогда мне пришла в голову интересная Гипотеза. Может, звезды видят нас так же, как мы, например, видим своих Собак — осознавая больше, чем они, мы в определенные моменты лучше знаем, что для них будет хорошо; водим их на поводке, чтобы они не потерялись, стерилизуем, чтобы беспорядочно не размножались, возим к ветеринару, чтобы лечить. Они не понимают, что это, зачем, с какой целью. Но покоряются нам. Так может, мы тоже должны покориться влиятельным звездам, но одновременно пробудить нашу человеческую уязвимость. — Вот о чем я думала, сидя на ступеньках под крышей. А когда увидела, что большинство людей выходит, и пешком или машинами направляется домой, то вошла внутрь, чтобы напомнить Председателю, что отвезу его домой.

Но его там не было. Я проверила туалеты и обошла клуб вокруг. Расспрашивала всех этих подвыпивших грибников, куда он делся, но никто не смог мне ничего толком объяснить. Часть еще напевала «Соколов», другие допивали пиво на улице, не заботясь о запрете. Поэтому я подумала, что кто-то забрал его раньше, а я этого не заметила. И сейчас я тоже убеждена, что именно так оно и было. Что могло произойти плохого? Даже если он где-то заснул в лопухах, пьяный, то Ночь теплая, ничего ему не грозит. Я не заподозрила дурного, поэтому взяла Самурая и мы вернулись домой.

— Кто такой Самурай? — спросил полицейский.

— Друг, — ответила я, потому что так оно и было.

— Фамилия?

— Самурай Сузуки.

Он смутился, а второй улыбнулся в усы.

— Скажите нам, пожалуйста, пани Душенька…

— Душейко, — поправила я.

— …Душейко. У вас есть какие-то подозрения, кто мог иметь мотивы причинить зло Председателю?

Я удивилась.

— Вы не читаете моих писем. А я там все объяснила.

Они переглянулись.

— Нет, мы серьезно спрашиваем.

— А я серьезно и отвечаю. Я вам писала. В конце концов, до сих пор не получила ответа. Некрасиво не отвечать на письма. В статье 171, пункт 1, сказано, что допрашиваемому следует дать возможность свободно высказываться в пределах определенного дела, и только потом можно задавать вопросы с целью дополнения, выяснения или проверки сказанного.

— Вы правы, — сказал первый.

— Это правда, что он был весь облеплен Жуками? — спросила я.

— Мы не можем ответить на этот вопрос. Это тайна следствия.

— А как он умер?

— Здесь мы спрашиваем, а не вы нас, — сказал первый, а второй сказал:

— Свидетели видели, как вы разговаривали с Председателем во время вечеринки, стоя на ступеньках.

— Действительно, я говорила, что заберу его домой, так просила его жена. Но он, кажется, не очень мог сосредоточиться на том, что я говорила. Я подумала, что лучше я просто подожду, пока бал не закончится, и он будет готовиться уйти.

— Вы знали Коменданта?

— Видимо, да. Вам это хорошо известно, — сказала я молодому. — Зачем спрашивать, если знаете. Времени не жалко?

— А Ансельма Нутряка?

— Так его звали Ансельм? Я бы никогда не подумала. Как-то я встретила его здесь, на мостике. Он был со своей подругой. Это давно было, года три назад. Мы немного поболтали.

— Про что?

— Да, ничего особенного, уже не помню. С нами была его знакомая, она все подтвердит.

Я знала, что Полиция любит, чтобы все имело подтверждение.

— Это правда, что вы вели себя агрессивно во время охоты здесь неподалеку?

— Я бы сказала, что вела себя гневно, а не агрессивно. Это большая разница. Я высказывала свой гнев из-за того, что убивают Животных.

— Вы угрожали охотникам?

— Иногда Гнев приносит на язык разные слова, но потом человек не очень это помнит.

— Есть свидетели, которые утверждают, что вы кричали, цитирую, — тут он заглянул в разложенных бумаг: «Убью вас, вы (нецензурное слово), вас постигнет наказание за эти преступления. Стыда у вас нет, ничего не боитесь. Я вам башку откручу».

Он прочитал это безразлично, и меня это рассмешило.

— Почему вы улыбаетесь? — обиженным тоном спросил другой.

— Потому что мне кажется смешным, что я могла говорить такие вещи. Я человек спокойный. Может, ваш свидетель преувеличивает?

— Вы не возражаете, что вас вызвали на коллегию из-за того, что вы опрокинули и уничтожили амвон?

— Нет, я не собираюсь отрицать. Я оплатила штраф. У меня есть на это соответствующие документы.

— А на что нет документов? — спросил один из них, как ему показалось, коварно, но я ответила мудро:

— Много на что. И в моей, и в вашей жизни. Всего не передашь словами, и тем более официальными документами.

— Зачем вы это сделали?

Я посмотрела на него, словно он с луны упал.

— Зачем вы спрашиваете о том, что и сами хорошо знаете?

— Отвечайте на вопросы. Это должно быть записано в протоколе.

Я уже вполне расслабилась.

— Да. Ну что же, скажу еще раз: чтобы из них не стреляли по Животным.

— Откуда вам так хорошо известны определенные детали преступления?

— Какие?

— Например те, что касались пана Председателя. Откуда вы знали, что этот жук — это Плоскотелка Кровоцветная? Вы сказали об этом Писательнице.

— О, я такое сказала? Это распространенный здесь жук.

— Так откуда? От этого энто… занимающегося насекомыми, который жил у вас весной?

— Возможно. Но прежде всего, из гороскопов, я вам объясняла. В гороскопе есть все. Любая маленькая деталь. Даже то, как вы себя сейчас чувствуете, какой ваш любимый цвет белья. Надо только уметь все это прочитать. У Председателя были крайне плохие аспекты в третьем доме, а это дом небольших Животных. И насекомых тоже.

Полицейские не удержались и многозначительно переглянулись, как по мне, это было невежливо. На работе их ничто не должно удивлять.

Я уверенно продолжала, потому что поняла, что это двое недотеп:

— Я много лет занимаюсь Астрологией и имею большой опыт. Все со всем сочетается, все мы находимся в сети различных зависимостей. Вас бы имели этого учить в полицейских школах. Это солидная, давняя традиция. Еще со времен Сведенборга.

— Кого? — хором спросили они.

— Сведенборга, шведа.

Я заметила, что один из них записал себе эту фамилию.

Так они разговаривали со мной два часа, а после обеда объявили мне приказ о задержании на сорок восемь часов и проведение обыска в моем доме. Я лихорадочно подумала, не оставила ли где-то на виду грязного белья.

Вечером мне передали пакет, и я догадалась, что это от Дизя и Благой Вести. Внутри были две зубные щетки (зачем две? Может, утренняя и вечерняя?), Ночная рубашка, чрезвычайно изысканная и сексуальная (видимо, Благая Весть нашла в новой партии вещей), немного сладостей и том Блейка в переводах какого-то Фостовича. Дорогой Дизь.

Впервые я оказалась в совершенно реальной тюрьме. И это оказалось невероятно трудно. Камера была чистая, бедная и мрачная. Только за мной закрылась дверь, как меня охватила паника. Сердце стучало в груди, и я боялась, что закричу. Села на нарах, а не решаясь пошевелиться. В этот момент я подумала, что лучше умереть, чем провести в таком месте всю оставшуюся жизнь. Конечно, несомненно. Я не спала всю ночь, даже не прилегла. Сидела до утра, потная и грязная. Чувствовала, что слова, которые я произнесла в этот день, искололи мне язык и губы.

Искры прилетают из самого источника сияния и состоят из чистейшего света, так говорят старые легенды. Когда должно родиться человеческая Существо, искра начинает падать.

Сначала летит в темноте космического пространства, затем через галактики и, наконец, прежде чем упасть сюда, на Землю, ударяется, бедная, об орбиты планет. Каждая из них пачкает искру некими свойствами, и она тускнеет и угасает.

Сначала Плутон определяет рамки этого космического эксперимента и открывает свои главные принципы — жизнь преходяща, после нее наступает смерть, которая позволит искре выбраться из ловушки; другого выхода нет. Жизнь — это что-то вроде учебного полигона, здесь действуют строгие требования. Отныне будет учитываться все, что ты сделаешь, каждая мысль, каждый поступок, но не для того, чтобы потом тебя наказать или вознаградить, а потому, что они выстраивают твой мир. Так действует этот механизм. Далее, падая, искра проходит сквозь пояс Нептуна и теряется в его мглистых испарениях. Нептун дает ей удовольствие, различные иллюзии, усыпленную память о выходе, сны о полетах, воображение, наркотики и книги. Уран — склонность к бунтарству, он будет служить доказательством происхождения искры. Когда искра проходит кольца Сатурна, становится понятным, что внизу ее ждет тюрьма. Лагеря, больницы, правила и бланки, немощное тело, смертельная болезнь, потеря любимого человека. Однако Юпитер дает удовольствие, достоинство и оптимизм, прекрасный подарок в виде «как-оно-будет». Марс придаст силу и агрессию, они наверняка будут нужны. Пролетая мимо Солнца, искра слепнет, и от прежнего сознания ей остается разве что крошечное, карликовое, отделенное от остальных Я, этим все и закончится. Я так себе это представляю: корпус, искалеченное бытие с поломанными крыльями, Муха, замученная жестокими детьми; кто знает, как она продержится во Тьме. Слава Богиням, что теперь на пути к Падению стоит Венера. От нее искра получит дар любви, искреннего сочувствия, единственное, что способно спасти ее саму и другие искры, благодаря Венериным дарам они смогут поддерживать друг друга и объединяться. Перед самым Падением будет еще одна небольшая и причудливая планета, которая напоминает загипнотизированного Кролика, который не вращается вокруг собственной оси, а движется быстро, вглядываясь в Солнце — Меркурий. Он дает язык и способность к общению. Минуя Луну, искра получает от нее нечто неуловимое, душу.

И только тогда падает на Землю и сразу вселяется в тело. Человека, животного или растения.

Вот как оно выглядит.

Меня освободили на следующий день, еще до того, как прошли эти несчастные сорок восемь часов. Забрать меня домой приехала вся троица, я бросилась им в объятия, будто провела в камере много лет. Дизь заплакал, а Благая Весть и Матога чопорно сидели на заднем сиденье. Было заметно, что они гораздо сильнее напуганы тем, что произошло, и в конце концов мне пришлось их утешать. Я попросила Дизя остановиться возле магазина, и мы купили мороженого.

Однако честно говоря, после этого короткого пребывания в камере, я стала очень рассеянной. Не могла смириться с мыслью, что полицейские обыскали мой дом, с тех пор я везде чувствовала их присутствие; рыскали в ящиках, шкафах, письменном столе. Ничего не нашли, потому что можно было найти? Но порядок был нарушен, покой исчез. Я слонялась по дому, неспособная ни к какой работе. Убеждала сама себя и осознавала, что со мной что-то не так. Меня привлекали мои большие окна — я становилась у них и не могла оторвать глаз от увиденного — волнения рыжеватых трав, их танца под невидимым ветром, виновником этого движения. И еще меняющихся зеленых пятен всех оттенков. Я задумывалась и теряла целые часы. Например, оставила ключи в гараже и неделю не могла их найти. Сожгла чайник. Вытаскивала из морозильника овощи и вспоминала о них только тогда, когда они становились высохшими и несвежими. Краем глаза видела, сколько всего происходит в моем доме — люди заходили и выходили, шли из котельной наверх, в сад и обратно. Девочки весело носились в сенях. Мама сидела на террасе и пила чай.

Я слышала ее длинные и грустные вздохи, звон ложечки о чашечку. Все стихало лишь тогда, когда приезжал Дизь; почти всегда он был с Благой Вестью, если на следующий день ей не надо было принимать товар.

Когда боли усилились, Дизь вызвал скорую. Оказалось, что мне надо лечь в больницу. Это было благоприятное время для приезда скорой — август, сухая, ровная дорога, отличная погода, и — хвала планетам — я приняла утром душ, и ноги у меня были чистенькие.

Я лежала в палате, на удивление пустой, с открытыми окнами, в которые неслись ароматы с дач — спелых помидоров, сухой травы, сожженных сорняков. Солнце вошло в созвездие Девы, которая уже готовилась к осени, делала запасы на зиму.

Ко мне приходили, конечно, но ничто так не сковывает, как посещение в больнице. Ей-богу, не знаешь, как себя вести. Любой разговор в этом неприятном месте становится искусственным и вынужденным. Надеюсь, они не сердятся на меня за то, что я велела им идти домой.

На мою кровать часто присаживался дерматолог Али. Он заходил из соседнего отделения и приносил мне зачитанные до дыр газеты. Я рассказывала ему о своем мосте в Сирии (интересно, есть ли он там еще), а он мне — о работе с кочевыми племенами в пустыне. О том, что какое-то время был врачом у номадов. Путешествовал с ними, наблюдал за их обычаями, лечил. Всегда в движении. Он и сам был кочевником. Не задерживался в одной больнице дольше, чем на два года, затем внезапно что-то начинало его беспокоить, и он искал другую работу, на новом месте. Покидал пациентов, которые наконец к нему привыкли, преодолев все возможные предубеждения. Однажды на двери его кабинета появлялась записка «врач Али больше не принимает». Такой образ жизни и его происхождение, конечно, заставляли различные специальные службы интересоваться им, поэтому его телефон постоянно прослушивался. Так по крайней мере утверждал сам Али.

— А у вас есть какая-то своя Болезнь? — спросила я когда-то.

Конечно, она у него была. Каждую зиму он впадал в депрессию, а комната в рабочем общежитии, которую доктор Али получил от волости, только усугубляла его меланхолию. У него была одна ценная вещь, которую он приобрел за годы работы — это была большая лампа, которая излучала свет, похожий на солнечный, и таким образом должна была подбадривать Али. Он часто просиживал вечерами, подставив лицо под это искусственное Солнце, и мысленно бродил пустынями Ливии, Сирии, а может, Ирака.

Я думала, как может выглядеть его Гороскоп. Но чувствовала себя слишком слабой, чтобы сделать подсчеты. На этот раз мне было по-настоящему плохо. Я лежала в затемненной палате с сильной фотоаллергией, с красной, потрескавшейся кожей, которую жгло, будто ее терзали крошечные скальпели.

— Вы должны избегать Солнца, — предостерегал меня Али. — Никогда не видел такой кожи, вы просто созданы, чтобы жить в подземелье.

Али смеялся, потому что не мог себе такого представить, он весь был направлен к Солнцу, как подсолнух. А я похожа на белый корень цикория, картофельный побег, и всю оставшуюся жизнь должна провести в котельной.

Я восхищалась им, потому что он говорил, что имел именно столько вещей, сколько нужно, чтобы в любую минуту успеть быстренько упаковать их в два чемодана. Я решила научиться этому от него. Пообещала себе, только выйду, начну упражняться. Рюкзак и лэптоп, этого должно быть достаточно каждому Человеку. Таким образом Али оказывался дома, куда бы ни забросила его судьба.

Этот непоседливый врач напомнил мне, что не стоит слишком задерживаться на одном месте, поэтому с этим своим домом я очевидно перегнула. От моего смуглого врача я получила джелабию — белую рубашку до щиколоток с длинными рукавами, которая застегивалась под шеей. Али сказал мне, что белый цвет действует как зеркало и отражает солнечные лучи.

В середине августа мое состояние ухудшилось настолько, что меня перевезли во Вроцлав для обследования, о котором я не слишком переживала. Целыми днями я находилась в полусне и беспокойно бредила о моем душистом горошке, о том, что следовало заняться уже шестым поколением, иначе результаты исследований станут неправильными, и мы снова будем считать, будто не наследуем наш жизненный опыт, все знания мира бесполезны, что мы не в состоянии ничему научиться от истории. Казалось, будто я звоню Дизю, но он не отзывается, потому что мои Девочки уже родили детей, и их целая куча на полу в сенях и на кухне. Это люди, совершенно новая порода людей, родившихся от животных. Они еще слепые, еще не прозрели. И еще казалось, что я ищу Девочек в большом городе, продолжая питать надежду, и это такие глупые и такие мучительные ожидания.

Однажды меня во Вроцлавской больнице посетила Писательница, чтобы вежливо утешить и деликатно сообщить, что продает свой дом.

— Это уже не то место, которое было раньше, — сказала она, протягивая мне блинчики с грибами, гостинец от Агаты.

Рассказывала, что слышит какую-то вибрацию, боится ночью, потеряла аппетит.

— Нельзя жить в месте, где происходят такие вещи. Кроме этих страшных убийств вылезают мелкие мошенничества и позорные поступки. Оказывается, я жила среди чудовищ, — возмущенно сказала она. — Вы здесь единственный праведный человек.

— Я все равно хотела отказаться от ухода за зданиями со следующей зимы, знаете? — сказала я, размягченная этим комплиментом.

— Правильное решение. Вам бы в какие-то теплые края…

— …где нет Солнца, — добавила я. — Вы знаете какие-нибудь такие места, кроме ванной?

Она сделала вид, будто не услышала вопрос.

— Я уже дала объявление в газету, что продаю дом, — она на мгновение задумалась. — Впрочем, здесь слишком сильный ветер. Я не могла выдержать этого постоянного воя. Невозможно сосредоточиться, когда тебе все время что-то шуршит возле уха, свищет и гудит. Вы заметили, сколько шума создают листья на деревьях? Особенно на тополях, это действительно невыносимо. Начинается в июне, продолжается до ноября. Ужас.

Я никогда об этом не думала.

— Меня допрашивали, знаете? — сказала она, меняя тему.

Я нисколько не удивилась, потому что допрашивали всех. Это дело стало для них приоритетом. Какое ужасное слово.

— И что? Вы им в чем-то помогли?

— Знаете, мне иногда кажется, что мы живем в мире, который сами себе представляем. Решаем для себя, что хорошо, а что нет, чертим карты значений… А потом всю жизнь боремся с тем, что сами себе понапридумывали. Проблема заключается в том, что у каждого собственная версия, и поэтому людям так трудно найти общий язык.

В этом была какая-то правда.

Когда она уже прощалась, я пошарила в моих вещах и протянула ей ножку Косули. Она развернула бумагу, и на лице вырисовалось отвращение.

— Господи, что это такое? Пани Душейко, что это вы мне даете?

— Пожалуйста, возьмите ее. Это некий Перст Божий. Она совершенно высохшая и не воняет.

— Что мне с ней делать? — удрученно спросила она.

— Используйте с добрыми намерениями.

Она завернула ножку в бумагу, мгновение поколебалась, стоя в дверях, а потом ушла.

Я долго думала о том, что сказала Пепельная. Думаю, к этому подходит одна моя Теория. Поэтому я считаю, что человеческая психика сформировалась, чтобы защитить нас от истинного положения вещей. Чтобы не дать нам рассмотреть механизм. Психика — это наша защитная система, заботится о том, чтобы мы никогда не смогли понять, что нас окружает. Она занимается преимущественно просеиванием информации, хотя возможности нашего мозга огромны. Жить со всем этим знанием было бы невыносимо. Потому что любая маленькая частичка мира состоит из страдания.

Поэтому я сначала вышла из тюрьмы. Затем вышла из больницы. Нет никаких сомнений, что я боролась с влиянием Сатурна. Однако в августе он сместился настолько, что перестал создавать плохой аспект, поэтому остаток лета мы провели, как дружная семья. Я лежала в затемненной комнате, Матога убирал и занимался хозяйством, а Дизь с Благой Вестью готовили и покупали продукты. Когда мне стало легче, мы снова поехали в Чехию, в тот необычный магазин, и посетили Гонзу с его книгами. Дважды обедали с ним и организовали себе небольшую блейковскую конференцию, без евросоюзовской поддержки и дотаций.

Дизь нашел в Интернете короткий видеосюжет. Длится он минуту, не больше. Большой Олень нападает на охотника. Видно, как он, стоя на двух задних ногах, передними бьет Человека. Охотник падает, однако Животное не останавливается и яростно топчет его, не давая возможности избежать копыт. Человек пытается защитить голову и на коленях убежать от разъяренного Животного, но Олень снова и снова атакует его.

Эта сцена лишена конца, неизвестно, что произошло потом с охотником, и с Оленем.

Лежа в своей темной комнате, в конце лета, я все время смотрела это видео.