Боги Восточной Пруссии собираются на совет и решают, что им делать с Иваном Пироговым

Иван, должно быть, все же повредился рассудком и только оттого все еще не был убит.

Вертолет все догорал, источая смрадный дым и багровое пламя. Уже перестали рваться патроны, обильно начинявшие саму машину и подсумки еще недавно бодрых мужиков в камуфляже, теперь превратившихся в то, что вполне подходит под определение останков, выборочно поддающихся идентификации.

Герой же и жертва обстоятельств, сотворивший это чудо смертное, сидел спиной к пожарищу прямо на сырой земле и прикидывал, где бы лучше ему оборудовать новую позицию. Лопатка его уже была рядом, и штык ее острейший мог по желанию хозяина войти в податливый дерн или в горло незваного гостя. Иван решил биться до последней возможности и умереть здесь, в самое ближайшее время.

…И тогда боги Восточной Пруссии, давно уже много лет не наблюдавшие подобного времяпрепровождения, решили помочь Ивану. Те, кого убил он недавно, были все же обыкновенными предателями. А измену эта земля, эти воды, это небо и деревья эти не любили столько веков, сколько существовало все это в гармонии или без оной. Обстоятельства существования менялись. Земля и небо оставались. Деревья росли и умирали. А Иван, по иронии судьбы или по ее нескладности, сидел сейчас напротив маленького дубка, упираясь в него лбом. Дуб же — дерево для здешних мест главное. Если бы среди останков взорвавшихся людей были только славяне или немцы, боги бы, пожалуй, не стали вмешиваться в мелкую по сравнению с вечностью разборку. Но погибший американец, присланный издалека для лукавого и кровавого вмешательства в сии скорбные дела, перевесил чашу весов. Языческие боги Восточной Пруссии не любили Америку. Они знали про все на свете, про то, что случилось и случится в разных городах и весях на много веков вперед. И Иван, вторгшийся в эти заповедные и другими богами забытые места, не соответствовал тактике и стратегии событий, которые должны были произойти. Иван сломал даже то, что было предначертано свыше. Он внес изменения в Книгу Судеб и, может быть, сам понимал это.

За спиной Ивана стоял сейчас всесильный Перкунс, властелин неба, бог грома и грозы, защитник и покровитель всех праведных воинов и покровитель всех пахарей. Он давно наблюдал за тем, как Иван следит за домом и постройками, как пропалывает свой огородик и ловит рыбу в озере. Ему по сердцу пришлись ратные успехи Ивана, и он сожалел о его женщине, теперь покоившейся в яме, на другой стороне озера. Перкунс был строг и страшен. И черные кудри его были подобны гриве.

Светлый ликом Потримпс, бог весны и плодородия, предвкушал первый урожай Ивана, когда тот разберется с дренажными каналами и утроит свою землю. И тогда Иван вырастил бы белого поросенка и принес ему в жертву.

И кому как не старому Патолсу, владыке подземелий, хранителю плоти умерших, было не радоваться обильной жатве сегодняшнего дня. Он уже получил свою жертву.

И верховный жрец пруссов Криве-Кривайтис покинул место своего обитания со странным названием — Мамоново. Криве, сгоревшему много веков назад в жертвенном костре недалеко от несуществовавшего тогда Хейлигенбайля, не сиделось в последнее время на месте. Он спустился с небес на землю, но не коснулся ее ногами, а полетел в другой конец своей страны. Он летел над призрачными развалинами и огнями городков и поселков, пока не добрался сюда. К месту большой встречи. Он стоял теперь слева от богов, поодаль.

Иван знал, что нельзя оборачиваться, но почему-то хотел это сделать, однако не смог.

Советовались боги долго. Сам Иван не нравился им. Уж очень много времени провел он в пустых занятиях и суетных перемещениях, слишком он был легкомысленным и недалеким. Он нашел свою женщину и не уберег ее. Но он был бесстрашен и честен в бою, а хитрости его и засады объяснялись численным превосходством осаждавших эту маленькую крепость. И Иван просмотрел сейчас всю свою жизнь, раскаялся, но не отчаялся. Он заслуживал лучшей доли и должен был стать хозяином этого клочка болот, земель и деревьев.

Когда две боевые винтокрылые машины, набитые под завязку спецназом, приблизились к месту недавней катастрофы, неожиданный и небывало густой туман укрыл ристалище. А вместе с ним и все ориентиры: Лабиау, Лаукишкен, Шенвальде. Или как там все это теперь называется? Командир операции хотел было высаживаться вслепую. Уж очень неординарные события стали происходить. Разрешения на высадку он не получил. Вертолеты вернулись к Черняховску. Через час туман ушел, открыв небесам землю и небеса — земле, и спецназовцы снова отправились для совершения акта возмездия и справедливости, еще толком не зная, что там произошло. Но туман вернулся и более не уходил до утра, причем погодные условия были таковы, что никакого тумана сейчас не могло быть в принципе. Тогда операцию отложили до утра, а утром случилось такое, что стало им уже не до Ивана.


…Август Белевский не ждал сегодня никого. Дом его на улице Красицкой — крайний. Два этажа, сад, парники, тонкая вязь чугунной ограды. Ограду эту, разобранную и упакованную, нашел еще его отец в тракторном прицепе, брошенном при отступлении немцев. Какие сады и в каком городе цвели за ней, никто не знал, и не узнает. Старый Белевский запряг лошадь, привез ограду домой и до поры спрятал. Сложил в сарае и завалил утварью. Пока новая власть еще не отвердела, он отгородился от мира и никогда более не жалел об этом. Теперь почти шестьдесят лет яблоки падали подле чугунного чуда, и Август, оставшийся в этом доме уже давно один, каждый год красил ограду в натуральный черный цвет. Именно этим он занимался сегодняшним утром.

Виктор Крусанов открыл калитку и, конечно, испачкал руку. Пес, молодой и яростный, подбежал к Виктору, залаял и стал в стойку. Белевский вышел во двор.

— Добры вечур.

— Чолэм чэсьць.

— Як ми мило же вас пане Августа спотыкам.

— Слухам пана.

— Пшиехалэм зе звенску радзецкого.

Август Белевский знал, что это когда-нибудь произойдет.

— Пошли в дом.

Крусанов выполнил необходимые формальности, обмен паролями, получение сигнального предмета, контрольного предмета.

— Не забыл еще языка, Август?

— Учить было трудно. Забыть — еще трудней.

— Ванная где здесь?

— Пойдем покажу. Хозяйка давно на погосте.

— Мы все про тебя знаем.

— А я про вас — ничего.

— Это естественно.

— Как тебя звать, парень?

— Виктор.

— Ты один?

— Придут еще двое. Завтра утром. Сначала один, потом еще один.

— Когда вы работаете?

— Послезавтра днем.

— Какой район?

— Седлец.

— Возвращаться будете?

— По обстоятельствам. Может быть, у тебя отлежимся. Хотя это нежелательно. И опасно. Ваш городок мал. И тебе лучше бы уйти с нами. Тебя вычислят, наверное.

— Не наверное, но вероятно. Я останусь.

— Вольному воля. Но тебе лучше уйти с нами.

— Приму к сведению.

Крусанов долго отмывал руку, пришлось попросить у хозяина бензина, потом лежал в ванне, отдыхал.


Вино яблочное у Белевского оказалось бесподобным.

Ужинали долго. Август жил скромно, готовил простую еду. Ели копченое сало, салаку, сыр, картошку.

В семь часов утра в дверь постучали. Николай Фроленок прибыл. Через полтора часа появился Карем Мирзаев. Он прибыл на белой «Ладе».

Ровно в десять часов они спустились в погреб.

— Растаскивайте бочки. Вход там, в углу.

— Что в бочках?

— Вино. Другое всякое.

— Ты дверь хорошо запер? Никто не войдет?

— Боишься?

— Я работаю. Поднимись, Карем, наверх, сиди там. Показывай, Август, место.

— Здесь, — показал он.

Крусанов разбил ломом толстую, сантиметров шести, растворную стяжку, нашел люк.

Бункер этот был «поставлен» в восьмидесятых годах, когда силовое решение польского вопроса было вероятным. «Ставили» его люди Бухтоярова.

Арсенал был рассчитан на группу в семь человек. Крусанов провел инвентаризацию. Автоматы «АК-74», «Аксу-74», калибр 5,45, «ДПК» калибр 7,62, две снайперские винтовки Драгунова, ручной противотанковый гранатомет «РПГ», ручные гранатометы «Муха», «Шмель», подствольные гранатометы с двумя типами гранат, ручные гранаты «РГД» и «Ф-1». Пистолеты Стечкина, глушители, боеприпасы на сутки плотного боя, портативные радиостанции, аккумуляторы к которым привез Фроленок, облегченные бронежилеты, медикаменты, противогазы. Пластиковая взрывчатка, детонаторы и взрыватели, магнитные прихватки, приборы дистанционного управления. Наборы крупномасштабных карт Польши и пограничных районов Германии и Чехословакии. Противоветровые спички. Форма польской полиции устаревшего образца, форма Войска Польского устаревшего образца. Новую полицейскую форму привез Мирзаев. Обувь, соответствующая размерам от сорокового до сорок третьего, бланки документов устаревшего образца. Новые привезены Крусановым. Приборы ночного видения. Все.

Обедали в столовой. Август приготовил противень свинины с картошкой, переступая через гору оружия в погребе, достал огурцы, капусту. Крусанов разрешил выпить на всех одну бутылку водки и по поллитра яблочного вина. Завтра им нужны были свежие головы.

Рано утром «Лада» с тремя «чинами польской полиции» была готова покинуть гостеприимный дом.

— Поедешь с нами, Август?

— Нет, Витя.

— Ты все понял?

— Конечно.

— Тогда возьми.

Ампулку с ядом Август аккуратно спрятал в бумажник. Днем он придумает, куда ее пристроить, чтобы всегда была под руками.

В случае, если хозяин бункера отказывался эвакуироваться, его надлежало устранять. Времена изменились. Крусанов положился на волю Божию. Он вправе был нарушить должностную инструкцию, применяясь к конкретным обстоятельствам, и он сделал это.

«Лада» ушла. Свежая стяжка засыхала над люком, падали яблоки к основанию чугунной ограды.

Август постоял, опираясь на нее. Краска уже засохла. Можно было стоять и смотреть на улицу, уходящую к центру Зволеня. Там городские начальники, там костел.

Он вернулся в дом, прибрался на столе, потом поднялся к себе в комнату наверх и лег на кровать. Золотая пыль висела над ним.


Седельный тягач «Татра», старая надежная машина; сам фургон серый, пятитонный. Реклама автофирмы на бортах. Экипаж — два человека, оба литовцы, гоняют машину по этой трассе уже второй год. Что в фургоне, не знают. По документам — баночное баварское пиво. В кабине машины чисто, по-домашнему уютно, болтается на шнурке талисман — чертик из Клайпеды.

Метрах в трехстах впереди — серая «вольво». В пятистах метрах позади — «джип». Конвой меняется примерно раз в шесть часов в маленьких городках. Те, кто ведет машину, знают о конвое. Это не их дело, а на дорогах неспокойно.

В первой машине — трое, вооружены двумя пистолетами «ТТ» (добротное оружие делали у нас когда-то) — и одним автоматом «Скорпион». Во второй машине — тот же арсенал.

«Ладу» ведет Мирзаев. В десять вечера группа Крусанова «приняла» караван под Лукувом, «Лада» встала в хвост «джипа», оставив между ним и собой две машины. Колонна остановилась в два ночи, под Островом Мазовецким, Богом забытым местечком. Малая нужда, мелкие дела в двигателе «Татры». «Вольво» остановилась далековато, в полукилометре, «джип» — почти впритык. Крусанов тормозить не решился. Место неудачное, перевес в силах значительный у противника. Проехали дальше, и за мостом через Нарев, в сорока километрах, остановились и съехали на обочину.


— Ждем? — спросил Фроленок.

— Ага, — ответил Крусанов, — ждем, Коля.

— Ноги размять выйти.

— Сиди, — буркнул Карем. — Сейчас появятся.

«Вольво» прошла мост, немного сбросила скорость — и вот он, фургон. Когда «Татра» была перед мостом метрах в сорока, «Лада» въехала на встречную полосу.

— Ставь машину поперек, Витек!

— А я что делаю…

Затормозила «Татра», оплошала, а нужно было сносить смешную маленькую машину, съезжать на безопасную земную твердь и гнать, гнать.

Недоуменные литовцы не выходят из кабины, рыскают глазами, ждут конвоиров. Карем поднимается на подножку, козыряет, показывает корочки и, когда опускается стекло, стреляет два раза, потом еще, открывает дверь, вываливает неудачливого дальнобойщика из кабины, а потом второго, того, что пил только что кофе из термоса — вот и стаканчик упал, и по панели стекает жижица, а бутерброд и баночка с сардинками на коленях. Теперь он в кабине один. А вот и «вольво» вернулась, приближается, вот сейчас распахнутся дверки, и, рассыпаясь, ложась на асфальт, конвоиры попробуют переломить ситуацию, но «Муха» в руках Фроленка бьет точно, и нет уже никакой «вольво», только огненный шар. Секундой позже Крусанов таким же образом подавил «джип». Теперь Карем спокойно может доделать свою работу — «пластик» в кабине, взрыватель контактный. Он выворачивает руль, тяжелая машина ломает заграждение и начинает валиться в реку. Тогда он выпрыгивает, бежит, рискуя не успеть, а «Лада» уже съехала, Витя за рулем, Карем падает в салон, и бежит, как на чемпионате мира, Фроленок, и успевает перебраться на эту сторону. А потом уже серьезный взрыв под фермой моста. Поднимается к ночному небу душа автомашины «Татра», и ферму эту самую сносит.

…Дорога на Домброву грунтовая, движения — почти никакого. Но их останавливают дважды. Первый раз Крусанов легко, по-польски отшивает прапора, а уже возле белорусской границы, когда корочку полицейскую забирает молодой парень и берется за рацию, приходится умножить количество трупов еще на два. Полицейских оттаскивают на обочину, и недалеко от них происходит процесс переодевания в цивильную одежду. Паспорта со свежими белорусскими визами дождались своего часа.

Через час группа Крусанова переходит границу и на рейсовом автобусе добирается до Гродно.


Август Белевский слушает радио. Он не любит телевизора.

«Несколько часов назад, в двадцати километрах от Остроленки, на мосту через Нарев произошел бой между двумя бандформированиями, предположительно русскими. В результате сгорело две легковые автомашины, одна грузовая рухнула с моста. В фургоне оказалось несколько сот единиц стрелкового оружия и боеприпасы. Сейчас выясняется принадлежность машины, тягача. Свидетели утверждают, что с места происшествия скрылась белая, „Лада“».

Август идет вниз, включает все же телевизор, потом спускается в погреб, пробует на крепость растворную стяжку. Удовлетворенный засыпает место это тайное мусором, вкатывает и ставит на место бочонки с вином, яблоками и еще черт знает с чем. Нацеживает трехлитровую банку вина, поднимается наверх.

Он слушает все последние известия, смотрит телевизор, прощелкивая каналы, ищет продолжение «триллера». Комментаторы как воды в рот набрали. Он долго пьет вино, легкое, обманчивое. Хмель приходит постепенно, обволакивает его, уводит на поля блистательной охоты. Там доброхоты и негодяи и крохи смысла теряются в зыбкости.

Но скитания, дороги,

Жизнь в изгнании, в печали

В кровь изранили мне ноги,

Сердце желчью напитали.

А в саду моем, быть может,

Как и прежде рдеют маки…

Август вышел в сад. Утро занималось прохладное, мирное.

Загрузка...