Ущелье Ачик-Таш

Зимаков не склонен был шутить. В шесть тридцать он разбудил Зверева:

— Александр Юрьевич! Вставай.

— Зачем?

— Затем, что нужно заряжаться.

— Я не батарейка. Я человек.

— Ты, Юрий Иванович, хуже. Ты человек-аккумулятор.

— Трансформатор.

— Вставай.

— Не хочу.

— Не хотеть вредно.

— Ты что пристал ко мне?

— Ты новые экономические отношения принимаешь?

— А ты?

— Тебя на самолете везли?

— Везли.

— Жрать давали?

— Еще бабу приведи, тогда встану.

— А почему нет, Юрий Иванович? Только за предоставление интимных услуг на пик пойдешь. Или куда повыше.

— Услуги вперед.

— Мое слово здесь, в лагере, закон. И не только здесь.

— Придется поверить.

Когда-то лагерь знал лучшие дни, и на зарядку утром выходило, должно быть, человек по сто. Сегодня вместе со Зверевым их было семеро. Была и женщина. «Рост приблизительно сто семьдесят пять, телосложение среднее, волосы черные, лоб высокий, нос прямой, глаза…» — зачем-то Зверев попытался пропустить ее приметы через длинный ряд лиц, навечно нашедших свое место в ячейках его милицейской памяти. Аналога не нашлось. Были, впрочем, приблизительно похожие экземпляры, но их сюда было не заманить никакими коврижками. Им жить и умирать на равнине.

Зарядка оказалась интенсивной и трудноватой для Зверева. Через полчаса, отмаявшись и утомившись, он присел на чурочке, расшнуровал кроссовки и блаженно вытянул ноги.

— Юрий Иванович! Работа не сделана. Надевай чеботы.

— Мы же договаривались только на физзарядку…

— А бег туда входит по всем законам.

— И где же беговая дорожка?

— А вот по склону вниз. Потом наверх. Потом опять вниз. Потом куда покажу.

— Ну-ну… — проворчал Зверев, вновь надевая кроссовки. А тем временем группа уже бежала.

Он догнал их внизу, метрах в пятистах. Бежать вниз было нетрудно и даже приятно. Зимаков развернулся и двинул наверх, но при этом ускорился. Наконец Зверев обнаружил, что все уже преодолели склон и приостановились наверху, в том числе и неидентифицированная им по преступному каталогу женщина. Он решил, что его дождутся, но просчитался. Зимаков снова повел группу вниз и при встрече со Зверевым умудрился уронить его, как бы случайно толкнув плечом…

Зверев поднимался долго, встал на четвереньки, выпрямился, побежал снова. Достигнув точки возврата, услышал за спиной совокупное дыхание группы и шаги, легкие и одновременные. И опять Зимаков побежал вниз. На этот раз Зверев не отстал и на подъеме, но когда все остановились, перешли на трусцу, снова начали работу над мышцами, расслабляли их, выводили в другой режим, — Зимаков отправил Зверева вниз по склону:

— Должок, Юрий Иванович. За тобой одна ходка…

Поднявшись на склон, Зверев не обнаружил там никого. А там никого и не могло быть, так как группа уже занималась в лагере отжиманиями и перекладиной. Зверев отжался двадцать раз, подтянулся шесть, поглядел на укоризненного Зимакова и повторил надсадные упражнения на турнике еще два раза.

— Ну как? Мотор не подводит? — участливо спросил Зимаков.

— Мотор у меня не скоро даст сбои. Вот конечности плошают. В подземелье атрофировались.

— Давай. Восстанавливай мышечную и двигательную активность. Ты нам нужен сильным и функциональным. Это тебе не с револьвера палить.

Если бы Зимаков знал, какие еще обстоятельства сопутствовали прошлому, столь замысловатому ремеслу следователя Юрия Ивановича, он бы, возможно, ужаснулся.

Звереву отдыхать не дали и после всего утреннего комплекса. Эти люди определенно надеялись на светлое будущее, или ими повелевал инстинкт. Они приступили к ремонту лагеря. Перенавешивали двери домиков, заделывали щели, вставляли стекла. Сарай у ручья на деле оказался не чем иным, как складом полезных и необходимых предметов и материалов. Нашлась килограммовая банка белил и две банки синей. Кисти, промытые и просушенные с прошлого сезона, заботливый неизвестный завхоз припрятал в ведерке, прикрытом ветошью. Нашлись и молотки, и гвозди в ассортименте, и пилы. Двуручная и ножовки. Недалеко отсюда шла вялотекущая война, то разбухали, то прятались в городах и ущельях гроздья гнева. Возможно, и здесь побывали люди с оружием.

В ящике со стеклами находились лишь обрезки разнообразной конфигурации, и поэтому четыре отсутствующих стекла — одно в командирском и три в прочих — собирали, как картинки в калейдоскопе, а после скрепили скотчем. Липкая лента ложилась легко и крепко, и после этой операции окна стали напоминать те, что когда-то выдерживали воздушные волны при артобстрелах.

По кухне сегодня дежурил самый крепкий и широкий мужик — Арчибальд, у которого, естественно, была фамилия и пристойное имя. Из всей компании только у него было прозвище. Остальные называли друг друга по именам и отчествам. Арчибальд порадовал аудиторию супом-харчо. Оказывается, он привез с собой кусок настоящей баранины, завернутый в лопухи, крапиву и пергамент, а после схоронил его на льду. Петрушка, укроп, кинза, чеснок, томаты, приправы какие-то.


После столь глубокого погружения в тренировочный процесс Зверев голода не испытывал, что было естественным следствием легкого переутомления, но этот суп разбудил в нем такой аппетит, что даже промелькнувшая было мысль о водке, от которой сейчас и вреда-то не было бы никакого, одна польза и благостное состояние души, — так вот мысль эта промелькнула и более не появлялась. Он в какой-то мере ощущал себя сейчас бомжом в лагере Охотоведа. Слишком прямыми и близкими были ассоциации.

После обеда Зверев прилег на лежанку в своем домике и моментально уснул.

— Вставай, Юрий Иванович! Игру проспишь.

— А? Что?

— Вставай, дружок.

— Тамбовский волк тебе дружок.

— Вот это уже по-нашему.

— Опять бежать и подтягиваться?

— Бежать и бить по воротам. Ты в футбол когда в последний раз играл?

Играли трое на трое на центральной поляне. Женщина Нина со свистком в зубах обеспечивала объективное судейство. Арчибальд играл в тройке с Зимаковым и Ильей Степановичем — сухим, совершенно каким-то бамбуковым мужиком лет сорока пяти. Зверев никак не мог понять, как такие люди с рюкзаком в шестьдесят килограммов восходят к вершинам и потом как ни в чем не бывало возвращаются. Это вам не колдуны с вампирами.

Зверев играл в тройке с двумя мастерами спорта, которых видел как-то в телевизоре. Они ходили на семитысячники.

Играли ровно полтора часа. Команда Зверева победила со счетом восемнадцать — пятнадцать, и Зверев забил четыре мяча.

— А ты, Юрий Иванович, не прост, — констатировал факт Арчибальд.

Перед сном пили чай, близкий по крепости чифирю, и смотрели слайды в командирском домике. Белые вершины уходили к небу, плыли под ногами облака и красный фломастер пунктира — нить путеводная и безумная.

Зверев занимал отдельный домик. Раскладушка, поролон сверху, чистые простыни и суконное одеяло. Подушка необыкновенно мягкая и большая, волшебного пуха. Зверев теперь долго не мог уснуть, а когда пришел сон, легкомысленный и недобрый, он вернулся в подземелье…

— Юрий Иванович. Вставай. Зарядку проспишь.

— Я на зарядку не пойду. Женщину обещал и не прислал.

— Юрий Иванович. Любовь — дело добровольное. Уверяю тебя, как улучшишь кондиции, так все и получишь.

— Я вам, господин Зимаков, не верю.

— Тамбовский волк тебе господин.

— А это как бы не ваша терминология.

Второй день выдался еще круче. Испортилась погода, и пронзительный ветер без причины ударил в лицо, как ребром ладони. Зимаков только увеличил нагрузки, и, когда Зверев отстал километра на полтора, никто не стал его ждать. На турнике он раскачивался в полном одиночестве и не смог подтянуться больше пяти раз.

Нина готовила отвратительно, и рис с тушенкой не лез в глотку. Футбол отменили. На вечерний разбор полетов Зверев не пришел. В лагере был дизель и бочка топлива, но никто машину не заводил. Сидели в домиках при свечах и читали книги. Арчибальд играл на гитаре и пел песни на грузинском языке. Его научили им десять лет назад. До того дня, когда пушки Закавказского военного округа прямой наводкой стали бить по дворцу Гамсахурдиа, Арчибальд бывал в Грузии каждое лето.


…Зверев проснулся мгновенно. Но мгновение это, очень важное и потому растянувшееся, безумно и мучительно вырвало его из теплого и благодушного сонного лабиринта, вбросило снова туда, где смерть и жизнь поодаль друг от друга стоят в дверном проеме…

Силуэты ночных гостей Зверева были отчетливы и незнакомы. Они поднялись сюда из долины, а может быть, спустились сверху, но скорее всего их дом — дальше…

— Кто здесь?

— Не шуми, Зверев. Иначе будет много лишних трупов. Спокойно вставай. Собирайся.

— Куда?

— Вниз. Зачем тебе эти цацки? Твое место внизу. Там с тобой поговорить хотят. А ты по горам носишься, как пацан. Не солидно.

Зверев потряс спичечным коробком, зажег в темноте спичку, поднес к банке со свечным огарком. Одновременно зажегся луч фонаря, который держал в руках Куренной, коллега из его конторы, однажды прикрывший Зверева, тогда бывшего уже вне закона, но еще надеявшегося на благополучный исход своего дела, когда тот метался в поисках чистой информации. Вторым был неизвестный, по неуловимым признакам — альпинист. Он-то и держал сейчас на мушке Зверева. Автомат, похожий на «узи». Столько сейчас развелось оружия, что сразу и не сообразишь, особенно в темноте.

Он влез в ботинки, зашнуровал их аккуратно и тщательно.

— Не тяни время, товарищ следователь. Выходи как есть, в рубахе. Одежку я вынесу.

Куренной тщательно обыскал куртку, проверил свитер, пошарил в домике, не нашел ничего стоящего.

— Где ствол, Юра?

— Зачем мне наверху ствол? Чужие здесь не ходят.

— А как же мы?

— Вы вроде бы не совсем чужие.

— Ну, одевайся. Свитерок, куртку, шапочку. Дай-ка штанцы еще прощупаю. Так. Порядок.

Левое запястье Зверева стянул шнур. Другой конец поводка остался у того, кого он назвал про себя альпинистом. Если закричать, опомниться, очнуться, Куренной просто перестреляет всех. Никакого оружия, кроме ледорубов, в лагере нет, есть, впрочем, ракетница у Зимакова. Вот если бы ее сейчас в руки. Он бы голову снес Куренному. Сжег бы голову предателя.

— Сколько получил аванса?

— Я по убеждениям.

— Будет заливать-то…

Путь вниз был безумно красив. Полная луна, лед и снег. Голубое, белое и черное.

— Смотри не оступись, Зверек.


Уйти из лагеря — означало умереть. А как не уйти, когда шнур на запястье и стрелок на месте? Зверев сунул руки в карман штормовки. И нашел в правом кармане не что иное, как коробок спичек. А это было уже кое-что.

Шнур они отрезали короткий, метров пяти. Зверев справа, компаньон Куренного слева. Сам ночной стрелок позади, метрах в десяти.

Он сжал в ладони коробок, слегка выдвинул большим пальцем коробочку, убедился, что головки спичек именно с этой стороны, вытянул пару спичек наружу, ощущая хлипкость всей конструкции. Потом вынул руку, продолжая сжимать коробок. Потом упал на колени…

— Эй! Ты что, бегун-беглец?

— Братки. Отпустите меня… Зачем же так? Никто и не узнает.

— Кончай придуриваться, Зверев. И говори потише. Мне лишней крови не нужно.

— Куренной, Саша. Не губи. Я ведь из игры вышел. На гору залез.

— Как залез, так и слезешь. Вставай.

Зверев вообще сел на снег:

— Курить дай. И пойдем. Без курева не пойду.

— Ты ж не курил.

— А мы когда в последний раз виделись? Повоюй с мое на тайном фронте.

— Юрий Иванович. Ты сам себе выбрал планиду. Прикурить дам.

— Ты сигарету дай. Остальное приложится.

— Сигареты у меня дорогие. Но, как говорится, последнее желание — закон для исполнителя приговора. Сидя будешь курить?

— Лежа. Отпустил бы…

Автомат у Куренного в левой руке, пачка сигарет в правой, вот он вынимает одну, протягивает было Звереву, потом, помедлив, бросает пачку рядом на снег. Зверев поднимает ее, вынимает сигарету, сжимает ее зубами, держит пачку в той же руке, что и коробок, указательным и большим пальцем, потом встает и делает шаг в направлении Куренного, протягивает ему «Честерфилд», и тот совершает ошибку, тянет руку навстречу. И тогда Зверев, выпуская свою первую и последнюю сигарету из пальцев, вытягивает одну из спичек левой рукой, шоркает ею по боковине коробка, и, когда маленькое уютное пламя возникает как бы на кончике пальца, он подносит его к той серной головке, что чуть повыше, она вспыхивает, и снова долгий миг, выплескивающийся в пламя и ярость. Зверев левой рукой дергает за штормовку Куренного и, когда тот чуть теряет равновесие, обретая его вновь и перехватывая автомат, выбрасывает руку, воспалившуюся пламенем пучка спичек, вспыхивающих одновременно и все же одна за другой, и этим огнем умудряется попасть в лицо Куренного, на уровне глаз, а потом, уже когда необъяснимая и неожиданная боль опаляет глаз предателя, бросается на него, выбивает ногой автомат, и переворачивает Куренного на спину, и, когда тот еще рефлекторно закрывает лицо рукой, вдавливает стальные шипы на подошве ботинка в горло Куренного. И продолжает давить и давить, пока не прекращается звериный удушливый хрип.

Зверев ощутил толчок. Это второй номер, тот, с кем они были связаны шнуром, дергает, тянет: пытается то ли освободиться, то ли напасть. Автомат рядом. Зверев дергает шнур, и… ничего не происходит. Силы равны.

Теперь опомнившийся проводник, обалдевший от происшедшего наемник бывшего товарища Куренного, лежащего теперь с раздавленным горлом, яростно тащил на себя шнур, не позволяя Звереву дотянуться до автомата, из чего тот заключил, что своего ствола у противника не было. А все остальное становилось делом техники. Зверев был тяжелее и находился ниже по склону. Он просто сдернул соперника вниз, но тот рефлекторно задержался, как при настоящем падении. Он всадил свой ледоруб в наст. А нужно было поспешать к Звереву, потому что он уже добрался до оружия…

— Нож есть у тебя? — почти по-товарищески спросил его Зверев.

— Конечно.

— Метать не будешь?

— Зачем?

— А зачем по ледникам ходишь ночью? Дурных людей водишь?

— Я разве знал, что так будет?

— Сказки не рассказывай. Ты альпинист?

— Было дело.

— Кого-нибудь знаешь из тех, кто в домиках сейчас?

— Знаю конечно.

— А давно ли вы тут? Следили, что ли, за мной?

— Нет. Он сказал, что ты вот в том домике.

— А узнал откуда?

— Вот это мне не ведомо.

— Он внизу один?

— Ты что, маленький? Тебя там ждут внизу. Уже и борт заказан. Видно, сильно ты досадил правительству.

— Было дело.

— Меня убьешь?

— Зачем же людей будить. Еще один грех на душу брать.

Зверев освободился наконец от шнура, велел своему задержанному повернуться спиной, положить руки за голову и обыскал его.

— Иди, парень, рой яму. Похороним его.

— Где рыть?

— Вон за той глыбой. Ниже по склону. Как звать тебя?

— Не важно.

— Давай, неважный, работай своей клюшкой.

«Неважный» клюшкой работал споро. Вскоре тело Куренного, обысканного Зверевым, нашло свой приют. Зверев не обнаружил в его карманах ничего существенного, кроме еще одного рожка с патронами. Можно было подумать, что тот готовился к долгому позиционному бою.

— Засыпай. Холмика не нужно. Потом всю кровь соскребешь со снега.

Зверев еще раз обошел место происшествия, остался удовлетворенным.

— Ну, иди.

— Куда?

— Откуда пришел.

— Ты, наверное, не понял. Сюда тут же бригада поднимется.

— Это мои проблемы.

— Ну, как знаешь.

— Мой тебе совет…

— Больше сюда не подниматься? Так этого обещать не могу. Я человек подневольный. Тем более что дядька этот тебя в лицо знал. А теперь и я сподобился.

— Ну гляди.

Светало. Зверев долго смотрел на фигурку, становившуюся все меньше и наконец исчезнувшую. С глаз долой.

В домике он изучил свой трофей. Оружие легкое, удобное. Калибр знакомый. Отстегнул рожок, передернул затвор, подобрал отлетевший на лежанку патрон, нажал на спуск. Щелчок осторожный, но отчетливый. Точка отсчета. Завернул рожки в рубаху, автомат в один из свитеров и отправил свой арсенал на дно рюкзака. Наконец почувствовал боль в обожженных пальцах правой руки. Подержал их во рту. Нужно было чаю попить.

Зверев разорвал газету пополам, потом еще раз каждую половину и аккуратно скатал четыре шарика, которые уложил пирамидой между двух плоских камней. Костер в лагере разводили в другом месте, правее и ниже. Сегодня Зверев имел право на свое пламя. На поминальном огне он собирался сжечь память о кратком времени иллюзии и свободы. Он не был более свободен. Свободен от войны, измены на флангах и в тылу, и выходить из окружения ему предстояло опять одному. А стоило ли выходить? Утренний воздух был прозрачен, и огромное солнце этого дня вкатывалось на перевал откуда-то снизу. В домиках спали, безмятежно и счастливо, альпинисты, дорвавшиеся снова до своих веревок и ледорубов. Им на вершину. Ему в долину. В город. И сопроводят его туда не далее, как завтра те, кто опустится на площадку возле флагштока на чудесном винтокрылом аппарате. Он стал отламывать мелкие ветки сухого кривого дерева, груда которого лежала слева от домика. Они ломались легко, с сухими щелчками и уже давно покрыли бумагу. Он не знал названия того, к чему собирался поднести спичку. Многого он не знал и не узнает уже никогда. Из подземелья к небу. Красиво и неожиданно.

Он сходил к большому костровищу и подобрал топорик, лежавший на своем обычном месте, под жестяным поддоном. Потом разрубил ствол черный и безымянный на десяток кривых чурочек. Топор был заточен под бритву и входил в дерево почти без звука, лишь желтые тонкие щепки отлетали время от времени и падали недалеко.

Ни ветерка, ни тучки. Пламя мгновенно охватило построенное Зверевым по всем правилам сооружение и загудело спокойно, как и положено пламени. Когда костер разгорелся, он положил в него целый ствол, подтащил другой, сел на него спиной к лагерю и стал смотреть на огонь.

Появлялись и исчезали призраки огненного мира, возникали и рушились города, а чудесные сады с алыми цветами и слезоречивыми птицами перетекали, как песок в колбе часов, показывающих время начала представления.

— Жжем дефицитное топливо? Его, между прочим, последний раз на вертолете сюда доставили. Чаю бы хоть вскипятил.

Это Зимаков появился как из-под земли, бесшумно и невероятно.

— Чаю, говорю, поставим? Я мигом. — И пошел к домику своему широким упругим шагом, скрылся в дверях и появился с котелком, пакетом, кружками. Рогульки мигом нашел и воткнул, положил перекладину. Снегом заполнил котелок доверху, утрамбовал, еще добавил. Котелок, мокрый снаружи, зашипел, стал высыхать.

— Люблю из снега. Из ручья не люблю. Вкус у воды из снега другой. Там, наверху, почувствуешь.

— На каком верху? — заинтересовался Зверев.

— На обыкновенном.

И только тут Зверев понял, что Зимаков подошел к костру не от лагеря, а с другой стороны. Оттуда, где лежал наскоро засыпанный снегом труп.

— Да, неспокойный ты компаньон, Юра, все-таки. По ночам не спишь. Гостей принять не можешь по-человечески. Кто там, на склоне-то? Не поделили чего? Ты же толком ничего не рассказывал.

…Зверев рассказывал свою историю так долго, как долго закипала вода в котелке, опуская самые невероятные места, чтобы Зимаков не подумал, что над ним просто глумятся. Зимаков не подумал.

— И что теперь, гражданин следователь?

— А теперь идите себе на восхождение, да побыстрей. Вертолета ждать нужно.

— Ну, так скоро не получится, да и не стоит. Сутки у нас есть. Ты как думаешь? Что с тобой сделают?

— Вывезут вниз, потом в какой-нибудь институт покруче. Где-нибудь неподалеку. Этого добра на всем пространстве бывшей державы хватает. И вывернут наизнанку. Потом в кислоте растворят.

— Почему в кислоте?

— Обещал один из больших начальников.

— Обещанного три года ждут.

— А с какой стати ты мне, Зимаков, веришь?

— А с той, что случайный человек сюда не доберется.

— Я же добрался.

— Не о тебе речь. Того, что лежит упокоенный, я не знаю. Он выше уровня моря ранее не поднимался. Поверь старому человеку. А вот Гришу Комова знаю. Мы с ним на пик Ленина ходили. Он теперь у местного царя в свите. Случайные люди тут не ходят. Дорога непростая. Давно я Гришу не видал. Даже окликнуть хотел. Мог бы и он тут на склоне остаться. Оплошал ты, Юра. Тот, второй, назад бы не дошел. Он лишь лицо при исполнении служебных обязанностей.

— Конец тем не менее один. Вы бы поторопились. А я уж тут подожду.

— Ждать да догонять — последнее дело. А вот и братва просыпается. И чай славный получился. Говорю же, из снега лучше. После завтрака пойдем с тобой на прогулку. Продолжим разговор.

Завтракали весело. Тушенка, рис, апельсины, печенье, чай.

— Держи-ка, Юра.

Зверев получил ледоруб, лопатку, связку крюков, веревку.

— Правило первое, господин курсант. Когда работаем на склоне, один не должен находиться над другим, так как при срыве верхнего свалит и нижнего. Или поранит. По склону нужно стараться идти наискось. Тогда и задержать товарища легче при «полумаятниковом» падении.

— Я наверх не пойду.

— Еще как пойдешь.

— Вас всех положат там. А так меня одного.

— Никого не положат. Ни там, ни здесь. Правило второе. Ты слушаешь?

— Слушаю.

— Так вот. Правило второе. Особенно опасен срыв идущего сзади на спуске, когда первый спускающийся не видит второго, сорвавшегося, и не успевает подготовиться. Нужно уметь задерживаться, чему мы посвятим остаток дня. И главное, успеть крикнуть. Правило третье. При сокращении дистанции часто идут, собрав веревку кольцом, что затрудняет лазанье и увеличивает возможность срыва и размах падения. Я, вообще-то, не спросил, ты в походах был когда?

— В школе. Родной край изучал.

— И то дело.

— Еще вопросы будут?

— А у тебя?

— Дай сюда лопатку, крюки, бери ледоруб.

— Взял.

— Ну и чудненько, — сказал Зимаков, а потом умело и точно столкнул Зверева со склона.

Он падал долго, никак не мог остановиться, пока, наконец, не зацепился ледорубом за твердый наст, но выпустил рукоятку, прокатившись еще метров десять, остановился, встал на ноги. Зимаков стоял наверху и делал пригласительные знаки.

— Ледоруб в таких случаях нужно втыкать непременно клювом в направлении к склону. Тогда можно будет быстро выбрать веревку при срыве верхнего твоего товарища. Клювом в направлении к склону. А вообще, падал грамотно. Чувствуется — координирован и вынослив.

— А лопатка зачем?

— Лопатка, как ты знаешь, удобна в бою. А вообще-то, наличие лопатки делает организацию страховки более оперативной: запрессовку делать, траншейку прокапывать до поверхности, в которую можно забить крюк. Пошли забивать вон туда. К ледничку.

Потом Зимаков долго показывал, как забивается крюк, как держится, как меняется звук и какая осадка при последних ударах. Зверев забил десятка два крюков, завязал сотню страховочных узлов и делал еще много полезного и нужного. Они вышли рано утром, не оставив в базовом лагере Смирнова, как собирались. Теперь лагерь был пуст. Рацию и остающиеся продукты упаковали в ящики и спрятали в яме за ручьем, замаскировав умело и аккуратно. Все оружие их состояло из ракетницы, десяти ракет двух цветов, ножей, ледорубов и лопаток. Лопатка весьма проверена в ближнем бою. Трофейный автомат в рюкзаке Зверева не мог кардинально изменить ситуацию. Он, пожалуй, мог только навредить им.

Загрузка...