Ветер перемен

==== Глава 29. Торговец секретами ====

В воздухе отчетливо пахло солью, и бесконечный ветер с севера все дул и дул в лицо, не ослабевая ни на миг, заставляя морщиться и зябнуть, пробираясь холодными пальцами за воротник куртки и в рукава. Гардан уже успел забыть это ощущение, пока шлялся по пыльным дорогам внутренней Мелонии, и нельзя было сказать, чтобы он всей душой вновь радовался продирающему до костей ветродую. Но это всяко было лучше, чем пылища и духота Латра, и дышалось здесь гораздо легче, чем там, где глотку пережимали тысячи законов, правил, обычаев и дурацкого придворного политеса. В Северных Провинциях законы если и соблюдались, то только потому, что того хотели те, кто это делал, а не потому, что кто-то мог заставить их эти законы соблюдать.

Разбитая дорога совсем раскисла от бесконечной мокрой ряби, которая сыпалась здесь с неба почти что круглый год за исключением пары солнечных месяцев летом. Над головой стыло перекатывалось серое небо, однообразное и угрюмое, протяжно кричали издали чайки. Гардан привстал в седле, щуря глаза, чтобы лучше видеть. Горизонт на севере был совсем размыт, земля будто обрывалась рваным краем прямо в небо, а это означало, что он достиг берега Северного Моря.

Копыто чалого громко плюхнулось в глубокую яму, и конь пошатнулся, от неожиданности тряхнув головой. Гардан нагнулся в седле и устало похлопал его по гнутой шее, пробормотав под нос:

— Ничего, приятель, уже приехали. Потерпи.

С того самого утра, как Далана забрали себе Марны, Гардан гнал и гнал без остановки и отдыха на север. Он не мог сказать, что же подстегивало его больше: зловещие слова Марны, объявленный ей Танец Хаоса или прямой приказ, что сжал все его тело невидимыми тисками. За эти недели, что прошли с того дня, ощущение это лишь усилилось: казалось, будто на него накинули мелкую рыболовную сеть и стягивают ее, все сильнее и сильнее. Спать было невыносимо — Гардану казалось, что он задыхается, и он то и дело просыпался. В течение трех недель пути до Мериадора и еще четырех дней по дороге до побережья он нормально не проспал ни одной ночи, хоть и не жалел монеты, останавливаясь лишь на постоялых дворах, чтобы дать отдых измученному телу. Есть он тоже не мог: пища потеряла вкус и едва лезла в глотку, словно одноглазый взгляд Марны так и буравил ему затылок, без конца шепча: «Тебе нужно выполнить приказ. А ты вместо этого сидишь и жрешь, тратишь впустую драгоценные секунды. Разве не помнишь, что я сказала тебе?» И тогда Гардан в спешке дожевывал последний кусок и вновь влезал в седло, чтобы и дальше натирать зад, отмеряя милю за милей.

Измаялся и чалый. Он сильно похудел, и ребра выпирали из-под покрытой разномастными пятнами шкуры, все больше спал во время даже самых коротких привалов, да и прихрамывал на заднюю ногу. Гардан осмотрел его вчера вечером: подкова с левого заднего копыта почти что отодралась и держалась на одних гвоздях. Возможно, чалый уже успел потерять ее: проверять у Гардана сил не было, как и времени, чтобы подковать его на придорожной кузне.

Так что теперь, когда на горизонте маячила серая полоса неба, сливающегося с морем, у Гардана слегка отлегло от сердца. Где-то впереди, за поросшим прошлогодней спутанной травой холмом, должна была лежать Лебяжья Гавань, прозванная так рыбаками за нестерпимую вонь. Там Гардан сможет наконец-то связаться с нужными людьми и передать послание по всему побережью.

Сначала он подумывал о том, чтобы пойти к Лорду Северных Провинций, какому-то очередному дурачку, согласившемуся рисковать собственной шеей за не такую уж и большую плату и делать вид, что он здесь хоть чем-то управляет, но потом отбросил эту мысль. Лорда никто не станет слушать, ни одна живая душа, просто потому, что он представлял здесь центральную власть, до которой местным не было никакого дела. А вот связаться напрямую с пиратами — людьми крайне суеверными и опасливыми, которые не понаслышке знали, что такое гнев Марн, — это было уже гораздо более удачной идеей, и, взвесив все за и против, Гардан все-таки решил поступить именно так. Да, пираты были сумасбродны и вольнолюбивы, да, им все было нипочем и никто не указ, но они должны были устрашиться гнева Марны. В конце концов, лишь самые удачливые из них доживали до того, чтобы качать на коленях своих внуков, остальных забирало ревнивое море. А даже волны плескали по воле Марн, и по их же воле рождались попутные ветра и вскипали шторма. Так что пираты должны были согласиться. Во всяком случае, Гардан верил в это всей душой.

То, что случилось три с половиной недели назад в деревушке на подступах к Ронтису, до сих пор не шло у него из головы. Перед глазами как живое стояло лицо Провидца и громадный глаз, с интенсивным стремлением и подчиняющей волей разглядывающий насквозь существо самого Гардана. Никто в той деревне не усомнился в словах мальчика, никто не посмел и рта раскрыть, оспорить хоть что-то, из переданного им послания. И полетели по всем дорогам Мелонии во все стороны слухи, один другого страшнее. О Марнах, что предрекли Танец Хаоса, о Конце Мира и новой войне. О том, что Мелония падет, о том, что Боги прогневались на Мелонию, потому и уничтожили короля, а Рада была карающей рукой Марн. Нет, это Сети’Агон переманил ее на свою сторону, и именно по его воле она убила короля и Лорда-Протектора, чтобы приблизить Конец Мира. Нет, она была Аватарой, и не была ей. Что только не наслушался Гардан за последнее время в тавернах от трактирщиков и торговцев, и от всех этих слухов волосы на голове шевелились. Одно только было странно: несмотря на то, что никто не знал имени Провидца, его рода и происхождения, однако все настойчиво увязывали его пророчество с Радой, и Гардану оставалось только хмуриться. Было ли это совпадением? Или и на этот раз Марны передавали свою волю, только уже другими устами и в другой форме?

Естественно, что после того, как Провидец изрек свое первое пророчество, церковь Кану буквально атаковали со всех сторон деревенские, кинувшиеся к нему за исцелением, благословением или чем-то подобным. Мальчик находился без сознания в первые часы, и старому жрецу удалось вытолкать всех любопытных прочь, не позволив им взглянуть на него. А в полночь он забрал с заднего двора тощую лошаденку, нагрузил на нее нехитрых пожиток и заявил, что поедет вместе с Гарданом и Провидцем на север. План его состоял в том, чтобы отвезти мальчика в Дер, в тамошний известный на всю Мелонию монастырь, но прежде всего — под надежную защиту каменных стен самого города, в котором Провидца не потревожат бестолковые паломники и фанатичные верующие. Гардан был донельзя удивлен здравостью хода мысли жреца — до этого ему попадались лишь зажравшиеся толстосумы, которые из всего пытались извлечь выгоду, прикрывая свой зад знаменем Молодых Богов. А этот старикашка по имени Илан чистосердечно стремился лишь защитить мальчика и говорящих через него Марн, не требуя ничего взамен. Поколебавшись, Гардан все-таки согласился взять его с собой, и следующие две недели они ехали вместе.

Провидец пришел в себя спустя сутки после того, как через него заговорили Марны. Только теперь это был уже совершенно не тот улыбчивый и скромный мальчик, так странно похожий на Черного Ветра и не имеющий ничего общего со своим отцом. Да, глаза Провидца вернули себе привычный чистый голубой цвет, а око во лбу закрылось до поры, став похожим на большую шишку, но теперь взгляд его был все время затуманен, мальчик казался погруженным в себя, почти не разговаривал и смотрел в пространство перед собой, словно видел что-то, не видимое больше никому. На расспросы он отвечать отказался, смиренно проговорив, что отныне принадлежит Марне Деве, и своих собственных мыслей в его голове больше нет, а тревожить ее и звать из-за какой-то мелочи он не будет. Во всем остальном он выглядел так же, как и раньше: ел, спал, трясся в седле рядом с ними, только все больше молчал. Насчет того, чтобы укрыться в Дере, Провидец лишь кивнул, стерпел, когда Гардан с Жрецом перевязали ему голову шерстяным шарфом, чтобы скрыть око во лбу и избежать толп паломников, бредущих за ними по дороге. Вот только Гардан все равно чувствовал себя рядом с ним уже совершенно иначе, и его не отпускало ощущение, словно даже сквозь закрытое веко, сквозь толстый шарф Марна Дева все равно наблюдает за ними из головы мальчишки.

С тех самых пор он чувствовал себя словно бы вывернутым наизнанку. Как будто в тот миг, когда пророческие слова сорвались с губ Провидца, все его прошлое обрушилось карточным домиком, рассыпалось в труху, и ветра перемен унесли ее прочь, развеяв над полями. Никогда еще за всю историю Этлана не случалось, чтобы Марны напрямую вмешивались в жизнь людей, и Гардан и не чаял, что это случится на его глазах. И сейчас он чувствовал себя флюгером, который отчаянно мотает из стороны в сторону ветер, с этой стиснутой волей Марны кожей и приказом, что был ему дан. Возможно, я тоже теперь не принадлежу самому себе, как и Провидец. Возможно, теперь я тоже лишь фигурка в руках Марн, которую они двигают по собственному желанию. Гардану было не по себе от этого.

По большому счету, в людских государствах вообще-то и не верили в Марн. Все знали, что они существуют, когда нужно было помянуть злой случай или оправдаться за собственную глупость, дураки сразу же начинали клясть Марн и говорить, что это они неправильно сплели их нить. Кому-то было утешением, что Единоглазые Пряхи решили его судьбу за него и послали беды, а вовсе не сам он все себе испоганил своей глупостью, кому-то — счастьем, что они щедро одарили его удачей и богатством. Но одно дело: благодарить великие силы мира, зная, что они есть, но никогда тебя не коснутся, и совсем другое — напрямую контактировать с их дробящей камни волей, противиться которой невозможно. И теперь Гардан то и дело думал о том, что все эти сказки, которые он слушал в детстве, что вся легендарная история мира, Фаишаль, Король Солнце, Аватары Создателя и Молодые Боги — что все они были правдой. И что они никуда не делись, не исчезли, не закрылись от мира, как отовсюду вечно говорилось, что они были совершенно равнозначными обитателями той реальности, которую Гардан называл привычной, и лишь людская ограниченность и неспособность смотреть трезвым взглядом на вещи, а может, и эгоизм, желание стать властителями мира, единственными и неповторимыми, не давало человечеству увидеть своих соседей и ужиться с ними в одном мире. Как многого мы не знаем, как многого не видим буквально перед своим носом. И когда оно обрушивается на нас в один прекрасный день, то становится настоящим чудом. А на самом-то деле это не более, чем реальность.

Теперь ему казалось, что весь мир качается под ногами, что все меняется. Даже в запахе соли, которую нес с собой северный ветер, Гардан ощущал что-то новое. Что-то пробуждалось, начиналось, развертывалось, и те чудеса, которые уже успели произойти, походили на первые толчки ребенка в утробе, когда он только-только пробовал силу своего тела, еще даже не осознавая того, что уже жив. Моя жизнь уже никогда не будет прежней. Будет ли вообще хоть что-то как раньше? И почему именно мне выпала честь увидеть это первому?

Дер остался далеко позади, а в нем, в каменной крепости за толстыми стенами из гранитных блоков — маленький мальчик, первый вестник нового мира. Гардан оставил его на попечение жреца Илана, торопясь дальше на север, и уже вечером того же дня услышал в трактире первую сплетню о том, что Провидец предсказал великое будущее Мелонии, ее возвышение и особую судьбу, а также избрал своей резиденцией Дер и приглашает паломников, чтобы ответить на их вопросы. Скорее всего, это была очередная чушь, неправильно переданная из уст в уста или услышанная кем-то и исковерканная в меру собственной глупости, однако одно в ней было верно: теперь мальчик был в безопасности. А это означало, что свою клятву Черному Ветру Гардан выполнил и долг отдал. И теперь его держала другая клятва, гораздо более серьезная и тяжелая, чем предыдущая.

Чалый, устало спотыкаясь, вывернул из-за холма, и Гардан невольно вздохнул. Впереди, не более чем в километре к западу, по берегам широкой бухты раскинулась Лебяжья Гавань. Он наконец-то добрался.

Никакой крепостной стены у города не было: если на него кто и нападал, то только с моря, да и вообще рыбаки всегда держали одну единственную сторону во всех конфликтах — свою собственную. Если они считали верным примкнуть к мятежникам, то открывали для них порт, если к правительственным войскам (что бывало крайне редко), — то для них, а так по большей части только ловили рыбу да торговали с пиратами. Своего флота у Мелонии не было, потому все, кто приплывал к ее берегам торговать и причаливал не в Алькаранке — официальном порту для сбора налогов, — считались пиратами, хоть их товарами с большим удовольствием пользовалась даже мелонская корона. И сейчас у берега на приколе стояло несколько десятков больших крутобоких кораблей — морских парусников, отчаянные капитаны которых рисковали оплывать все побережье Этлана Срединного с севера, запада и юга, везя сюда пряности, редкости, поделочную кость, масло, специи и прочие южные диковинки. Между громадными боками морских кораблей виднелись более узкие суденышки поменьше: вертлявые речные корабли, ходящие в основном по рекам материка, но порой рискующие выходить и в открытое море, держась у самой береговой линии. По всей водной глади Северного Моря были разбросаны маленькие и большие лодки местных рыбаков, чей труд был тяжел и горек. И сейчас, до наступления сезона Штормов, до которого оставался еще месяц, они напрягались изо всех сил, чтобы вытянуть как можно больше рыбы и отработать себе на зиму, пока еще море не вздулось, полное зимней ярости и ледяных брызг, а рыба не ушла прочь, в более спокойные места.

Что же касается самой Лебяжьей Гавани, то городок кольцом огибал бухту и состоял из невысоких каменных домишек, лепившихся друг к другу как можно плотнее, словно это хоть немного согревало их от вечных промозглых морских ветров. Над однотипными крышами из темной черепицы стелился черный дым, и Гардан издали разглядел подводы с дровами, что неторопливо тянулись к городу по проселочной дороге с юга. На городском рынке дрова и рыба считались самыми ходовыми товарами, все остальное было местным или не по карману, или без надобности. Здесь жили просто: лишь бы что было в кастрюле, да горело в печи, значит, дом уже и полон. И такая жизнь нравилась Гардану, во всяком случае, она была гораздо честнее даже самой маленькой золотой рюшечки на самом захудалом дворце Латра.

В воздухе стояла такая привычная и знакомая вонь: соль и рыба, гниющие у берега водоросли и горький запах дыма. Надрывными голосами вопили висящие в воздухе над волнами чайки, и Гардан вдруг улыбнулся, поняв, что все-таки соскучился по всему этому. Чем ближе он подъезжал к городу, тем крепче становился запах. Теперь к нему примешалась вонь дегтя и смолы, запах пеньковых веревок, краски и сырой доски, аромат свежих лепешек из дрянной муки, которые выпекали местные, и еще — тонкий-тонкий запах парусов, напитавшихся морем, ветрами и влагой, такой неповторимый, манящий дальними странствиями и всеми теми приключениями, о которых так любили заливать матросы. И самое приятное было в том, что здесь, в отличие от Латра, совершенно не пахло дерьмом или отбросами, и это заставило Гардана вновь довольно ухмыльнуться.

Улицы города были вымощены круглой крупной галькой, которой по берегам можно было найти в избытке. Грязи здесь не было, и конские копыта громко цокали по мостовой. Несколько худющих псов приветливо помахали Гардану хвостами, пробегая мимо, но котов здесь было гораздо больше: они сворачивались клубками на подоконниках и крылечках домов, лазили на мягких лапах по крышам, заглядывали в дождевые бочки. Да оно и неудивительно: где еще жить котам, как не в городе рыбы? Да и народ здесь был под стать четвероногим обитателям: такие же худющие, жилистые, с просоленными и морщинистыми от вечных ветров лицами, дочерна загорелые, двигающиеся слегка вразвалочку из-за вечной корабельной качки. Мужчины носили простые коричневые куртки и штаны, завернутые в высокие, выше колена, сапоги, женщины — темные платья под горло, чтобы ветер не мог добраться до их кожи. Горожане спешили по своим делам, но вид у них был какой-то расслабленный, не такой напряженный, как в столице, да и лица гораздо более спокойные, и какие-то теплые, словно в любой миг готовые широко улыбнуться.

Навстречу попадались и гости из дальних стран, которыми всегда были набиты все порты мира. Мимо неторопливо едущего вперед Гардана прошли двое лонтронцев — черноволосых и усатых, с заплетенными в косу на затылке волосами. Следом вприпрыжку, явно куда-то торопясь, пробежал бернардинец — русоволосый парень с гладко выбритыми щеками, одетый в долгополый кафтан, плотно облегающий тело, почти такой, как таскали эльфы. Гардан едва шею не вывернул, разглядывая южную пиратку: смуглую женщину с кудрявыми черными волосами и проколотым в нескольких местах носом, завернутую во множество ярких отрезов тканей, которая двигалась, слегка переваливаясь с боку на бок, словно по земле ей было ходить сложнее, чем по палубе. Впрочем, за ее широким кушаком виднелся искривленный заточенный с одной стороны тесак, да и черные глаза зорко стреляли по сторонам, давая понять, что она не какая-нибудь потаскуха из местных борделей, и на предложение пройтись до ближайшей таверны запросто может выпустить тебе кишки. Гардан подумал, что, наверное, рискнул бы угостить ее крепким местным пойлом, которое мелонцы почему-то упорно называли ромом, хоть и делалось оно из пшеницы. Женщины у него не было почитай что с самого Латра, а он никогда не страдал особой тягой к воздержанию. Однако сейчас тиски, которыми перехватила всего его Марна, стягивали так, что он просто не мог позволить себе расслабиться или отвлечься. Ему нужно было выполнить дело, которое поручила ему Единоглазая Пряха, и только после этого он мог спокойно гулять по борделям и тавернам.

Потому Гардан свернул в первый же переулок сразу после большой кисло воняющей дубильни и остановил чалого перед ничем не примечательным домом с кривым забором, на жердины которого были одеты две оббитые по краю глиняные кружки и большой рыбий череп с лупастыми глазами.

Здесь жил Лавай, его старый знакомый, с которым Гардана связывала парочка совместных убийств и долгие годы сотрудничества. Когда он приехал в Лебяжью Гавань, не помнил уже никто, даже старожилы только чесали в затылках да пожимали плечами. Вряд ли имя его тоже было настоящим: несмотря на испещренное морщинами, просоленное лицо и смуглую кожу, Лавай не слишком-то походил на большеглазых крикливых южан, да и акцент его был вовсе не таким, как у жителей теплых морей. Не говоря уже о том, что Лебяжья Гавань явно не подходила по масштабам для такого дельца, как Лавай. Ему уж скорее уютнее было бы в просторном Ламелле или даже в Дере.

Лавай торговал самым тонким и дорогим товаром, какой можно было найти по всем дорогам и городам Мелонии — секретами, и за информацией к нему не раз приплывали корабли с других берегов, приезжали закутанные в темное, переодетые дворяне и даже особы королевской крови. Иногда Гардану думалось, что Лавай знает все на свете буквально о каждом человеке, что может прочитать секреты любого по одному взгляду или движению бровей. О нем говорили, что за свою долгую жизнь он успел сместить пять королей и развязать как минимум три локальных войны, но Гардан подозревал, что на самом деле это были лишь крупицы правды. Скорее всего, Лавай сам позволил просочиться слухам об этом, чтобы набить себе цену. А каковы на самом деле были масштабы его вмешательства в мировую политику, оставалось только гадать.

Привязывая чалого к забору, Гардан еще раз взвесил все за и против, убеждая себя в правоте своего решения, хоть внутри и скреблись кошки. Он не любил приходить к Лаваю, несмотря на то, что относился к нему приятельски, не любил просить его о помощи и одолжениях, потому что это всегда имело свою цену. Не говоря уже о том, что мутные глаза этого человека видели Гардана насквозь, и когда они разговаривали о чем угодно, хоть о ценах на лошадей, Гардану приходилось следить за каждым своим словом, буквально за каждой интонацией, чтобы, не дай боги, ничем не привлечь внимание Лавая к себе. И если бы не приказ Марны, он бы и близко не подошел к этому дому. Однако нужно было признать: пронзительный взгляд Девы был страшнее, чем мутные бегающие глазки торговца секретами.

Краем глаза Гардан заметил, как отдернулась занавеска на грязноватом окне дома. Скорее всего, жена Лавая — когда-то донельзя красивая черноокая женщина, ныне высушенная временем, словно старая костяная статуэтка. Она была нема, как рыба, и Лавай утверждал, что это у нее от рождения, хоть Гардан и очень сильно в этом сомневался, особенно, учитывая профессию ее мужа, но держал свои мысли при себе. А еще она всегда очень внимательно слушала все, что говорилось в доме мужа, пристально разглядывая гостей, едва ли не так же внимательно, как сам Лавай. Впрочем, здесь всегда царила особая атмосфера вечных тайн и шепотков, а потому он не удивлялся ничему.

Как и всегда скрипнуло под ногой старое рассохшееся крыльцо. Стукнув несколько раз кулаком в дверной косяк, Гардан выждал пару секунд и толкнул дверь. Как и всегда она оказалась открытой, и он ступил в полутемное помещение сеней, где стоял густой и сладковатый аромат южных масел и благовоний. У второй двери ему пришлось немного подождать, а потом она без стука открылась, и на пороге застыла та самая черноглазая южанка, которую Лавай называл просто — Жена.

Когда-то эта женщина, должно быть, была писаной красавицей, но время высушило ее, забрав округлость груди и бедер и оставив лишь сухожилия, толстыми жгутами облепившие кости. Ее толстую переброшенную через плечо косу выбелила седина, как и сильные дуги бровей, и только глаза все еще были ястребино-черными, а взгляд пронзительным и острым. Ее лицо никогда не меняло своего выражения, оставаясь фарфоровым и спокойным, без единой эмоции, и Гардан ни разу не слышал от нее ни звука, ни смеха, даже улыбки не видел. Как и всегда на ней было намотано несколько слоев яркой ткани, полностью скрывающей тело. Открытыми оставались лишь перевитые синими венами сухие запястья, на которых громыхали многочисленные золотые и костяные браслеты, а на длинных пальцах посверкивали драгоценными камнями перстни. Руки у нее были гораздо выразительнее лица: подвижные, плавные, мягкие движения пальцев завораживали Гардана, когда женщина говорила с Лаваем на языке жестов. Он слышал, что это — особый язык, выдуманный ими с Лаваем для них двоих, что он сильно отличался от того, на котором общались обыкновенные немые, и что понять его смысла не мог никто.

— Я хотел бы видеть Лавая. — Он взглянул в глаза Жены, хоть это и было сложно. Вряд ли кто-то подолгу мог выдерживать этот взгляд. Та только кивнула и отступила в сторону, позволяя ему пройти.

Гардан шагнул во внутренние покои и быстро окинул взглядом помещение. Он был здесь в последний раз около трех лет назад, но за это время, казалось, не изменилось вообще ничего. Стены и окна скрывали разноцветные отрезы тяжелых южных тканей, собирающие пыль, мебели никакой не было, лишь толстые ковры, наваленные друг на друга в несколько слоев, да разбросанные по ним мягкие подушки. Единственным предметом меблировки был низкий стол, украшенный перламутровыми узорами, на котором лежала стопка белой бумаги и стояла золотая чернильница с воткнутым в нее пером. Больше не было ничего, только лампы с ароматным южным маслом на полках вдоль стен, несколько пузатых масляных светильников на витых тяжелых ножках и сам Лавай, развалившийся на подушках в дальнем конце помещения и покуривающий трубку с длинным тонким чубуком.

Он тоже нисколечко не изменился с момента их последней встречи, даже лежал на боку, вроде бы, в той же самой позе, подложив под локоть подушки и вытянув ноги в алых шароварах, подпоясанных широким расписным кушаком. На его плечах была просторная синяя рубаха без рукавов, и Гардану виднелись его руки: все еще крепкие, со стальными мускулами, испещренные тонкими шрамами от железа и огня. Запястья его перехватывали широкие золотые браслеты, а сильные толстые пальцы, которые бы пришлись впору рудокопу, были унизаны перстнями и кольцами. Потом взгляд Гардана наткнулся на его лицо, и он едва не вздрогнул, встретившись взглядом с Лаваем и в который раз подумав о том, что южанином тот быть никак не мог.

У Лавая были тонкие и острые черты лица, словно длинный стилет, каким убивали под покровом ночи. Хищно изогнутый нос с слегка выпирающими ноздрями упирался в тонкие губы, вечно растянутые в довольной улыбке, и намека на которую не было в холодных бледно-зеленых глазах этого человека, больше всего похожих на змеиные. Лицо его было гладко выбрито, как и левая сторона головы, а на правую спускалась длинная седая коса, хлещущая его по плечу. На щеках и лбу Лавая пролегли глубокие борозды морщин, словно много лет ему приходилось ходить под парусом в открытом море, щурясь на ослепительно яркое солнце. Кожа его была смуглой, но не настолько, как у его Жены, скорее, как после долгого загара. А еще Гардан не смог бы сказать, сколько Лаваю лет: этот странный человек, казалось, нисколько не изменился с момента их первой встречи долгие два десятка лет назад.

Какие ветра принесли тебя сюда, в Лебяжью Гавань? И откуда ты прибыл, что ты делал, кто ты? Если бы Гардан не знал, чем занимается этот человек, то принял бы его за пирата, моряка или работорговца, но никак не за того, кто способен разбираться в самых тонких хитросплетениях интриг и жонглировать секретами тысяч людей, словно разноцветными шариками.

— Гардан! — Лавай широко улыбнулся, вытащив позолоченный чубук трубки изо рта и приветственно вскидывая руку. — Как давно ты не заходил ко мне, дорогой мой!

— Я был занят, Лавай, — скупо отозвался Гардан, нагибаясь и развязывая шнуровку сапог. Молчаливая Жена не позволяла гостям топтать дорогие привозные ковры и всю обувь выставляла в сени.

— Я знаю, — пожал плечами торговец секретами и вновь затянулся трубкой. — Однако я рад, что ты наконец-то смог выделить немного времени, чтобы увидеться со старым другом.

В облаке дыма, который он выдохнул, была горечь, и Гардан узнал запах дурманящих южных трав, которые там курили вместо табака. Говорили, что от долгого употребления этих трав люди становились медлительными тугодумами, но вряд ли это можно было сказать о Лавае.

Зеленые глаза, почти что не мигая, следили за Гарданом, пока он разувался и проходил по комнате к хозяину, пока садился на пол, кое-как подтягивая под себя ноги. После нескольких недель в седле это было не слишком-то приятным делом, но стульев Лавай не признавал, а садиться на расписную подушку с бахромой Гардан считал ниже своего достоинства.

— Жена, подай нам оофиль, — Лавай взглянул на немую женщину, и та молча ушла за тяжелую цветную драпировку.

Это тоже было частью ритуала, потому Гардан сидел и спокойно ожидал, когда она вернется. Лавай никогда не говорил ни слова о делах, пока его жена отсутствовала в помещении, и не начинал разговора, пока гость не угощался вместе с ним оофиль — тягучим, горьковатым пойлом откуда-то из очень дальних краев, от которого кружилась голова и плыло перед глазами. Однако напиток этот замечательно бодрил и на утро не оставлял после себя никакого похмелья. Да и язык он развязывал не больше рома, потому Гардан всегда с удовольствием принимал предложение хозяина.

Сухая женщина вернулась и осторожно опустила на ковер между ними серебряный поднос, на котором стояли две маленьких фарфоровые чашки. В каждой из них было что-то коричневое и густое с сильным сладким запахом, и Гардан слегка поклонился, принимая свою чашку и отпивая из нее глоток. Вязкий горячий напиток обволок горло, и в голове на миг помутилось.

— Замечательно! — промурлыкал Лавай, отпивая глоток и ставя чашку назад. Его глаза вонзились в Гардана. — А теперь рассказывай, мой дорогой, чем я могу тебе помочь?

Гардан потянул время, опуская чашку на поднос и в последний раз обдумывая все свои слова. Он потратил неделю на то, чтобы мысленно простроить весь разговор с Лаваем так, чтобы не сболтнуть ничего лишнего, и теперь нужно было собраться с мыслями, чтобы не попасться ни в одну его западню.

— Недалеко от Ронтиса во время откровения Провидца Марна обратилась напрямую ко мне, — аккуратно подбирая слова, заговорил он. У Гардана не было ни единого сомнения в том, что Лавай прекрасно знает о том, что именно Гардан привез Провидца в Дер, как и о том, кем именно был Провидец. Поэтому начинать издалека смысла не имело. — Дева приказала мне сделать так, чтобы ни один пиратский корабль не покинул северное побережье до наступления сезона Штормов.

— Вот как, — лицо и взгляд Лавая не изменились, но в голосе проскочила легкая нотка удивления. Судя по всему, Гардану удалось его заинтересовать, а это уже многое решало в его пользу в этом щекотливом деле. — Она сказала, почему ты должен это сделать?

— Она сказала, что в противном случае «всякая надежда будет потеряна», — повторил Гардан, надеясь, что запомнил слова четко. — Больше не добавила ничего.

— И ты пришел с этим ко мне, — Лавай глубоко затянулся и выпустил облачко густого горького дыма.

— Ты можешь договориться с пиратами, — спокойно пожал плечами Гардан.

— Зачем мне это делать? — глаза Лавая изучающее рассматривали Гардана. С интересом, и это было уже хорошо, но без энтузиазма. — Знаешь ли, я привык договариваться с людьми, а не выполнять приказы Марн, — улыбка слегка скривила краешек его губ.

— Предсказание Провидца было связано с Танцем Хаоса. — Гардан сохранял полное спокойствие, прямо глядя в лицо Лаваю. Он знал, что стоит ему лишь чуть-чуть показать свои чувства, как этот невыносимый человек вытрясет из него всю душу, чтобы добиться своего. — Предполагаю, что если приказ Марны Девы не будет выполнен, Танец Хаоса может окончиться, еще не начавшись.

— Многие бы только об этом и мечтали, не так ли? — рассмеялся Лавай, глубоко затягиваясь и выпуская струи дыма через нос. — Многие, но не ты.

— Марна была настойчива, — позволил себе скупо улыбнуться Гардан.

— Я представляю, — кивнул Лавай. Некоторое время он разглядывал тлеющую траву внутри маленькой чашечки своей трубки, потом поднял глаза на Гардана. — Я могу уведомить пиратских капитанов о том, что Марна хочет, чтобы они остались в портах. И надеюсь, что им хватит мозгов на то, чтобы прислушаться к этому. Однако за всех я ручаться не могу. Тут есть два крайне сложных капитана, которым даже морские бесы не указ, и договариваться с ними мне будет проблематично. К ним поедешь сам. — Гардан кивнул, принимая условия Лавая. Торговаться с ним не имело никакого смысла: он прекрасно знал, сколько стоят его услуги, и всегда был честен в том, до какой степени имел возможность их выполнить. К тому же, если кто-то начинал ерничать, Лавай зверел, и слишком жадный до знаний клиент уходил от него выжатым досуха, не оставляя за пазухой даже того, где именно хранит свои золотые зубы его престарелая бабуля. — В ответ я поспрашиваю тебя немного, если ты не против. — Взгляд Лавая стал острым, будто нож. — Поболтаем о том, о сем. А потом получишь все нужные имена и места. Пойдет?

— Пойдет, — кивнул Гардан.

— Замечательно! — Лавай вновь потянулся к своей недопитой чашке с оофиль и негромко приказал: — Жена, заполни бумаги. Наш гость — человек серьезный, и он должен получить все расписки, которые необходимы в таком случае.

В следующие два часа Гардан потел так, словно вновь пахал неподатливую тяжелую землю, вместо лошади впрягшись в плуг, как делал много лет назад в доме своего отца. Вся его заготовленная речь рассыпалась в прах под колким взглядом Лавая, все мысли повылетали из головы, и ему пришлось прилагать неимоверные усилия для того, чтобы следить за своей речью. Мутно-зеленые глаза гипнотизировали, подчиняли своей воле, да еще и черноглазый взгляд его Жены буравил спину с другой стороны. Она всегда садилась за спиной гостя, так, чтобы он оказывался прямо посередине между ней и Лаваем, а потом они принимались рассматривать его насквозь, словно только что отлитое зеркало, проверяя, нет ли где слабых мест или брака.

Лавай знал про заговор в Латре и участие в нем Рады, знал про то, что именно Тваугебир вывозит ее из страны, знал про смерть ее мужа и про то, что Провидец был ее сыном. Гардан предполагал изначально, что так оно и будет, однако, надеялся, что у него останется хоть какой-то козырь. Золото не значило для Лавая ничего, его основным доходом была информация, и он предоставлял свои услуги только тем, кто был в состоянии заплатить достаточно ценными знаниями. А теперь выходило, что все козыри, что были в рукавах Гардана, оказались уже известными Лаваю, и платить-то за помощь с пиратами ему было нечем. Тревога становилась все сильнее, и Гардан уже видел, как холодеют, теряя интерес, глаза Лавая, когда внезапно на какое-то сказанное им слово торговец секретами встрепенулся.

— Еще раз: кто путешествует с Радой?

— Какая-то безродная Первопришедшая из забытой богами дыры в Карамоне, — проговорил Гардан, изо всех сил сосредотачиваясь на том, что помнил о Лиаре. Он и думать не думал, что эта информация может заинтересовать Лавая, а выходило, что она стала единственным, чем он мог расплатиться.

— Расскажи мне о ней все, — торговец глубоко затянулся дымом, пристально рассматривая Гардана.

— Зовут — Лиара Морин, возраст — лет восемнадцать-двадцать, не больше. Говорит, что ее мать оставила ее в приюте, когда ей было восемь, и что она не помнит ничего раньше этого возраста. Играет на арфе, чудесно поет, выглядит достаточно толковой, — начал перечислять он, но Лавай нетерпеливо махнул рукой:

— Как они познакомились с Радой?

— В таверне на Раду было покушение, то самое, что организовал Гелат для отвлечения ее внимания. Ее пырнули ядовитым ножом, а эта девочка выволокла ее оттуда и смогла дотащить до имения, где ей оказали своевременную помощь. За это Рада взяла ее к себе на службу.

— Вот как, — Лавай прищурился, разглядывая, как танцуют перед ним в воздухе кольца густого дыма. — Хорошо. А куда они едут?

Гардан слегка помедлил, выдерживая паузу. Это был его самый ценный козырь, самая дорогая информация, за которую Лавай должен был заплатить самую высокую цену. Он спокойно проговорил:

— На Запад, за Семь Преград, к Неназываемому.

Только вместо того, чтобы удивиться или начать расспрашивать, Лавай только резко кивнул и сменил тему:

— Расскажи мне о Раде все, что ты знаешь о ней. Меня интересует ее детство и происхождение.

— Происхождение Рады? — заморгал Гардан, не совсем понимая, зачем это могло сдаться торговцу секретами. Этот человек всегда удивлял его, он всегда был на шаг впереди, он всегда знал гораздо больше, чем думал Гардан, и от этого у него было ощущение, будто Лавай — громадный хищный сытый кот, который играет с ним, словно с мышью. — Я знаю лишь то, что знают все. Родители ее погибли, когда она была совсем маленькой, и растил ее брат в родовом имении, в Рамасане. Когда ей было около восьми, брат пропал и больше не возвращался.

— С тех пор она никогда не видела его? — уточнил Лавай.

— Никогда, — кивнул Гардан.

— А когда они познакомились с князем Реноном? — густой дым вился перед лицом Лавая, отражаясь в его зеленых радужках.

— Рада говорила, что сразу же после окончания Военных Академий, так что, думаю, лет пятнадцать тому назад, может, немного поменьше, — прикинул в уме Гардан, недоумевая, зачем эта информация может сдаться Лаваю. Тот только кивнул, попыхивая трубкой.

— Как часто они виделись за эти годы, ты знаешь?

Гардан нахмурился, припоминая.

— Я служу у Рады шестой год. За это время несколько раз Ренон бывал в Северных Провинциях, и они встречались. Может, раз пять-шесть, не больше.

— Я понял тебя, мой дорогой, — Лавай прикрыл глаза, и Гардан ощутил себя так, словно каким-то чудом избежал падения в медвежью яму, утыканную острыми кольями. — Мы поговорили, цена меня вполне устраивает, поэтому слушай внимательно. — Гардан подался вперед, сосредотачиваясь на торговце секретами. Дважды одно и то же он не повторял, поэтому сейчас нужно было запомнить все до мельчайших деталей. — Пойдешь в трактир «Обломанная мачта» и найдешь там рыжеволосую девку по имени Равенна. Она молодая, до ужаса едкая, но вполне толковая, договориться с ней можно. Равенна служит у капитана «Морской гадюки», Ашьяма Зубоскала, одного из тех двоих, кого я убедить не смогу. Поговоришь с ним сам. Дальше тебе нужно будет плыть в Кандор и искать там Давьялу Чаячье Перо. Она — вторая, кто может отказаться сотрудничать. Всех остальных я оповещу в ближайшее время, так что не беспокойся ни о чем.

— Благодарю тебя, Лавай, — кивнул Гардан, чувствуя, как напряжение медленно отпускает его, и тело звенит от облегчения, словно перетянутая струна.

— И я благодарю тебя, дорогой мой, — широко улыбнулся торговец секретами, холодно глядя на него. — И я всегда к твоим услугам, если тебе нужна будет моя помощь.

Этой фразой обычно заканчивался разговор, и после нее торговец уже не произносил ни слова. Гардан кивнул ему, поднялся, направился к столу и под молчаливым взглядом Жены подписал документ, удостоверяющий, что они с Лаваем обменялись информацией. Сухощавая женщина аккуратно оторвала от него нижний край, капнула воска и припечатала его большим перстнем-печаткой, который носила на правой руке, а потом вручила Гардану. Эта бумажка означала, что договор заключен, а также служила своеобразной защитой: все знали печать Лавая, и к дуракам, рискнувшим воспользоваться его услугами, предпочитали не цепляться ни морские пираты, ни немногочисленная стража Лорда Северных Провинций.

Кое-как натянув сапоги, Гардан вышел из дома торговца секретами и с наслаждением вздохнул свежий морской ветер. После затхлой сладости благовоний и дурманящего дыма это было по-настоящему хорошо. Как и всегда, он совершенно не понял, что именно продал Лаваю, однако точно знал, что купил.

Запихнув за пазуху листок с печатью, Гардан спустился по скрипучему крыльцу и отвязал чалого, а потом повел его в поводу в город. Нужно было как можно скорее найти эту Равенну, чтобы приказ Марн прекратил уже стягивать его тело стальными прутьями.