Внутренние война и мир

ГЛАВА 3 Йога страдания

Арджуна сказал:

Те, кого ради желанны царство, услады, счастье,

В эту битву вмешались, жизнь покидая, богатства:

Наставники, деды, отцы, сыны, внуки,

Шурины, тести, дяди — все наши родные.

Их убивать не желаю, Мадхусудана, хоть и грозящих смертью,

Даже за власть над тремя мирадли, не то, что за-блага земные.

О Джанардана, после убийства сынов Дхритараштры,

Что за радость нам будет? Мы согрешим, убивая грозящих оружьем.

Арджуна сказал:

Выпал из рук Гандива, вся кожа пылает;

Стоять я не в силах, мутится мой ум.

Зловещи знамения вижу, не нахожу я блага

В убийстве моих родных, в сраженье, Кешава.

Не желаю победы, Кришна, ни счастья, ни царства;

Что нам до царства, Говинда, что в наслаждениях жизни?

Арджуна делает обусловленное заявление; его слова со всех сторон ограничены условиями. Арджуна не свободен от иллюзии «счастья». Он, просто-напросто, спрашивает, какой смысл в счастье, если путем его достижения станет убийство близких людей, какой смысл в царстве, если для этого нужно убить собственных родственников.

Арджуна стремится к царству, к радостям и удовольствиям, которые оно дает — но только, если его можно получить, не убивая близких людей. Он не сомневается в том, что царствование приносит счастье. Арджуна уверен, что власть обеспечивает истинное благо. Лишь необходимость убить близких людей заставляет его колебаться.

Полезно понять это состояние ума. Мы также часто мыслим в терминах условий. Вайхингер написал книгу под названием «Философия “если, то”». Кажется, вся наша жизнь основана на «если»: «Если то-то и то-то произойдет определенным образом, то я буду счастлив; если события будут развиваться иначе, тогда я не буду счастлив. Если то-то и то-то произойдет определенным образом, то на меня снизойдет истинное благословение, в обратном случае я его лишусь». Но в одном мы уверены, одно нам ясно: счастье возможно, просто необходимо выполнить определенные условия.

Забавно, что каждый, кто ставит жизни условия, никогда не достигает счастья. Но почему? Дело в том, что человек, чьи иллюзии по поводу счастья еще не разрушены, никогда не будет счастлив.

Только человек, познавший истину о том, что подлинное счастье недостижимо в этом мире, может испытать счастье.

Это выглядит парадоксально. Если человек считает, что для счастья необходимо просто выполнить определенные условия, то он не увидит в этом мире ничего, кроме все новых и новых печалей. В сущности, если вы ищете горе, загляните под маску счастья. Лучший способ найти печаль — искать счастье. Когда человек ищет счастья, ему кажется, что оно есть. Но когда человек находит его, оказывается, что счастье влечет за собой печаль. Погрузившись в печаль, человек уже не может спастись.

Арджуна должен был задать следующий вопрос: «Где в этом мире возможно счастье, где в этом мире возможно истинное благо, служит ли царствование аутентичным, подлинным целям?» Если бы он спросил об этом, тогда его вопросы не были бы связаны условиями, а ответы Кришны были бы совсем иными. Но Арджуна спросил: «Разве возможно достичь счастья через убийство близких людей?»

В его понимании счастье возможно — и пока близкие ему люди живы, он готов наслаждаться им. Арджуна считает истинное благо достижимым; он также верит, что царствование имеет цель и смысл — но только если близкие живы.

Будда и Махавира смогли постичь тщету царства, бессмысленность поисков счастья в этом мире. Арджуна не сумел возвыситься до этой истины. Во всех утверждениях Арджуны отражается конфликтное состояние ума. По существу, он не понимает, что вещи, которые он называет напрасными, действительно напрасны. Каждый раз, когда Арджуна задает вопросы о смысле, о благе, происходит одно и то же: в глубине души он уверен, что понимает смысл, знает путь к благу — просто прежде нужно выполнить определенные условия.

Арджуна не сомневается в том, что счастья можно достичь, лишь реализовав определенное «если».

Я слышал такую шутку.

Мне рассказывали, что когда Бертран Рассел умирал... но это всего лишь шутка. Услышав эту новость, священник немедленно отправился к Расселу. Всю свою жизнь Рассел был стойким атеистом. Священник лелеял надежду, что наступил благоприятный момент, когда, испугавшись близящейся смерти, Рассел вспомнит о Боге. Но священнику не хватило смелости подойти к Расселу, хотя тот и находился на смертном одре. Он стоял за толпой людей, которые собрались у постели философа, ожидая пока подвернется возможность напомнить Расселу о необходимости попросить у Бога прощение.

Неожиданно Рассел повернулся на бок и сказал: «О, Боже!»

Услышав, что Рассел упомянул имя Бога, священник решил, что наступил подходящий момент. Он подошел ближе и сказал Расселу, что хотя бы сейчас тот должен попросить у Господа прощения.

Рассел открыл глаза и сказал: «О, Боже — если, конечно, ты есть — Бертран Рассел — если в нем существует некая субстанция, которую можно назвать душой — просит твоего прошения — если вообще какое-то прощение возможно. Если Рассел совершил какие-то грехи, он просит твоего прощения — если хоть какое-нибудь прощение вообще возможно».

При таком подходе вся жизнь оказывается окруженной различными «если». Бертран Рассел был честным и откровенным человеком, но мы не таковы.

Арджуна не в состоянии мыслить столь же ясно. Он очень смущен, он полностью запутался. Узел его ума скручен и затянут. Арджуна считает, что можно достичь счастья, если близкие люди останутся в живых. Ему кажется, что, завоевав царство, он обретет подлинное благо, но при одном условии: если близкие не будут убиты.

Именно эти «если» и составляют узел Арджуны. И до тех пор, пока человек стремится к счастью, власти, богатству и славе, его иллюзии, желания и надежды нельзя считать разбитыми. В глубине своего ума Арджуна готов получить все перечисленное; единственное условие, чтобы все его «если» были выполнены.

По этой причине Кришне пришлось так долго работать над Арджуной. Все усилия Кришны направлены на преодоление противоречивого в своей основе мышления Арджуны. На протяжении всего повествования понятно, что Арджуна желает тех самых вешей, от которых, по его словам, он готов отказаться. Арджуна спрашивает о том, от чего бежит, он стремится к тому, от чего хочет спастись.

Необходимо правильно понять состояние Арджуны.

Подобный Арджуна живет внутри каждого из нас. Человек хватается одной рукой за то, что отталкивает другой рукой. Мы можем сделать шаг левой ногой только после того, как шагнем правой. Делая шаг в сторону божественного, мы немедленно отступаем к мирскому.

Арджуна похож на телегу, по обеим сторонам которой запряжено по буйволу. Его влечет в обе стороны. Арджуна говорит: «Конечно же, в мире есть счастье — именно поэтому мой ум стремится к нему». Но в то же время он добавляет: «...но мой ум бежит от него, поскольку, чтобы достичь счастья, мне придется убить близких людей».

Постарайтесь запомнить это внутренне противоречивое состояние Арджуны. Весь рассказ о сознании Арджуны представляет собой расширенную трактовку данного внутреннего противоречия.

Ошо!

Мы только что стали свидетелями состояния умая глубоко страдающего Арджуны. Страдающий человек уходит от чувства «я». Это значит, что он погружается в вийогу, отделяется от собственной природы. И первая глава Гиты носит название «Арджуна вишад йога», то есть йога страдания Арджуны — путешествие Арджуны через духовную дисциплину страдания ради объединения с собственной природой. Как это возможно ? Какая связь между страданием и йогой? И в каком смысле слово йога используется в Гите?

Йога страдания! У слова «йога» есть множество значений. Некоторые из них полностью противоположны общепринятому пониманию йоги.

Поэтому вопрос поставлен правильно: Как страдание может быть йогой? Блаженство может быть йогой, но как йогой может стать страдание? Но страдание может быть йогой в самом точном смысле этого слова, поскольку оно является всего лишь вывернутой наизнанку формой блаженства — блаженство, поставленное с ног на голову. Даже то, что мы называем противоположностью собственной природы, представляет собой нашу природу, перевернутую вверх ногами. То, что мы называем безумием, искажением нашей природы, в конечном счете, является частью этой природы.

Золото, смешанное с грязью, называют неочищенным. Можно спросить, почему мы называем это вещество «золотом», когда оно неочищено — ведь его все равно называют золотом. Даже несмотря на примеси, золото остается золотом. Этот сплав называют золотом, поскольку примесь можно извлечь, и золото, смешанное с грязью, вновь станет чистым.

«Йога страдания» носит такое название, потому что страдание можно выжечь, и йога, медитация, погруженная в страдание, будет спасена — человек способен совершить путешествие к ананду, к блаженству.

Еще никто не доходил до такого отчаяния, из которого невозможно было бы вернуться к подлинной природе. Даже в глубочайшем состоянии страдания тропа к подлинной природе человека остается нетронутой. Йога упомянута, чтобы напомнить об этом пути — по той же причине человек погружается в страдание.

Почему страдание оказывается на первом месте? Камень никогда не испытывает страдания. Ему недоступно страдание, потому что также не дано ощутить блаженство. Именно поэтому люди страдают. По существу, страдание является оборотной стороной памяти о блаженстве. Это — воспоминание о факте. Где-то в глубине нашего ума живет понимание того, что мы не можем оставаться теми, кем являемся сейчас, и в то же время не можем достичь того, что, в действительности, способны достичь. Мы чувствуем, что возможное не воплощается в реальность. Именно поэтому возникает страдание.

Следовательно, чем более гениальна личность, тем глубже она погружается в страдание. Только идиоты не страдают — поскольку они неспособны сопоставлять и сравнивать. Идиот не представляет себе, кем он может стать. Для человека, который знает о своих возможностях, для того, кто понимает, что блаженство доступно, тьма страдания становится более явной. Сила его отчаяния будет больше. Тому, кто знаком с утром, тьма ночи покажется еще более темной. Но тому, кто не имеет представления об утре, даже ночь может показаться рассветом — и такой человек посчитает ночь вполне приемлемой.

Состояние страдания Арджуны названо в Гите йогой, поскольку анализ страдания возможен лишь в противопоставлении с нашей собственной природой. Иначе его невозможно увидеть.

Никому из собравшихся на поле битвы не суждено пройти через подобную йогу страдания: Дурйодхана никогда не вступит на этот путь!

Вчера, когда я возвращался с прогулки, один из друзей спросил меня: «Вы говорили о Дурйодхане, но что вы думаете о Юдхиштхире? Я согласен с тем, что Дурйодхана не испытывает страданий, и, в любом случае, он не принадлежит к числу хороших людей. Но Юдхиштхира — действительно хороший человек; он Дхармарадж, религиозный владыка. Почему страдание не затрагивает его?»

Над этим стоит поразмыслить.

Можно было бы ожидать того, что Юдхиштхира будет страдать, но это не так. Причина в том, что Юдхиштхира является так называемым религиозным человеком, но даже плохой человек лучше религиозного — поскольку рано или поздно шип отрицательных качеств начнет его колоть. Но так называемый религиозный человек никогда не почувствует этих уколов, этой боли. Свою религиозность он уже воспринимает как должное, и как после этого он может страдать?

Собственная религиозность вызывает у Юдхиштхиры самодовольство. Это — ложная самоуверенность, но именно ее он испытывает. По существу, Юдхиштхира представляет собой традиционного религиозного человека.

Существует две категории религиозных людей. К первой относятся те, чья религия заимствована из прошлого. К другой категории относятся люди, религиозность которых основана на внутренней революции.

Арджуна — религиозный человек, стоящий на пороге внутренней революции. Пока еще в нем нет подлинной религиозности, но он дошел до грани, за которой начинается революция. Арджуна проходит через боль, из которой в нем может родиться религиозность. Юдхиштхира доволен, удовлетворен религией, которую он унаследовал из прошлого. Поэтому Юдхиштхира может быть одновременно религиозным человеком и игроком. И такое противоречие не вызывает в его уме опасений. Безо всяких колебаний он может в одно и то же время быть приверженцем религии и вести войну за царство. Юдхиштхира религиозен, и при этом нерелигиозные деяния во множестве окружают его религиозность — и беспокойство затрагивает его в последнюю очередь.

Чаще всего храмы, мечети, гурувары и церкви посещают люди, подобные Юдхиштхире. Они довольны собой. Такие люди каждый день читают Гиту, помнят весь ее текст наизусть. Они преданы своей вере, и на этом их религиозность заканчивается. Эти люди знают все, что нужно знать, и этого достаточно. Но в то же время они напоминают пустой патрон; в нем больше нечего зажечь, в нем не осталось взрывной силы. Такой патрон выглядит привлекательно, поскольку в нем больше не скрыта опасность.

Если мы примем это значение, то Юдхиштхиру действительно можно считать Дхармараджем, религиозным владыкой. Он — страж той религии, которую унаследовал из прошлого. Юдхиштхира — символ, отражение религиозности, полученной из прошлого, от традиции, от ортодоксии. Поэтому он не беспокоится.

Так называемый религиозный человек постоянно идет на компромисс. В каждой новой ситуации он может найти способ примерить религию и ее противоположность. Так называемый религиозный человек — лицемер. У него два лица. Одно лицо религиозно, он постоянно демонстрирует его окружающим. Но второе, подлинное, лицо он использует в действии для того, чтобы получить требуемый результат. В таком человеке невозможен конфликт между этими лицами.

В этом ключ, секрет лицемерия. В религиозном человеке не может родиться внутренний конфликт; он никогда не почувствует себя разделенным надвое. У него очень текучая сущность. Он легко переходит от одной стороны к другой, этот шаг дается ему без труда. Он похож на актера. Актер меняет роли, не испытывая никаких трудностей. Вчера он еще был Рамой, героем, а уже сегодня играет роль злодея Раваны. Для этого актер просто надевает костюм Раваны и произносит текст персонажа.

Я хочу сказать, что так называемый религиозный человек даже хуже, чем нерелигиозный. Я так считаю, потому что нерелигиозный человек не сможет слишком долго переносить свою боль; рано или поздно он почувствует шип. Но тот, кто пошел на компромисс, может терпеть боль вечно. Именно поэтому Юдхиштхира не чувствует боли, он полностью уверен в себе.

Складывается очень интересная ситуация. Религиозный и так называемый нерелигиозный человек полностью уверены в собственной правоте и стремятся к войне. В то же время Арджуна, который не считает себя ни антирелигиозным, ни так называемым религиозным человеком, обеспокоен.

В Арджуне нет фальши. Беспокойство, неспособность примириться с ситуацией, вопросы, которые он задает, только подтверждают внутреннюю неподдельность Арджуны. Само смятение, сама боль становится источником его роста.

Эта глава называется йогой страдания, потому что Арджуна способен достичь страдания. Благословенны те, кто достигли страдания, ведь только они смогут найти выход. Несчастны те, кому не дано испытать страдание, — перед ними никогда не встанет вопрос о благодати.

Благословенны те, кто приобрел опыт разделения. В нем источник стремления к единству. Следовательно, боль разделения, вирах, также является йогой. В ней скрыто желание единства и путь, который и есть поиск единства. Конечно же, йога является единством, но разделение — это также йога, ведь и разделение предполагает жажду единства.

Ошо!

Вы только что упомянули Бертрана Рассела. Указывая на самодовольную атеистическую позицию Рассела, Вед Мехта спросил Поля Тиллиха, почему, несмотря на неверие в Бога, Рассел за свою жизнь так ни разу и не пережил опыт опустошенности, бренности сущего.

Тиллих ответил: «Такие люди могут обманывать себя. Множество людей просто неспособны видеть зеленый свет».

Возможно ли, что Рассел — один из них? Сам Арджуна физическим зрением не воспринимал великолепную картину вселенского океана.

Комментируя «философию отчаяния» Альбера Камю, Поль Тиллих в одном месте говорит, что отчаяние само по себе религиозно, Но из того, что вы говорите по поводу Гиты, может показаться, что отчаяние Арджуны нерелигиозно. Пожалуйста, прокомментируйте.

Если бы отчаявшийся Арджуна удовлетворился своим страданием, если бы все кончилось отчаянием, если бы Гита завершилась им, то отчаяние осталось бы нерелигиозным. Но если отчаяние становится началом путешествия, Ганготри, истоком Ганга, и вытекший из него Ганг достигает океана блаженства, тогда оно религиозно.

Само по себе отчаяние не бывает ни религиозным, ни антирелигиозным. Если страдание замыкает человека в себе, тогда оно становится самоубийственным, но если оно позволяет личности развиваться, то способствует внутренней трансформации.

Поль Тиллих говорит, что отчаяние само по себе религиозно. Это — только половина правды; его слова не содержат всей правды. Это — полуправда, неполная правда. Отчаяние может стать религиозным; в нем есть потенциал, который раскроется, если отчаяние превратится в поток.

Только когда страдание замкнуто в круге, когда оно направлено внутрь себя, оно нерелигиозно и самоубийственно. Интересно, что человек с суицидальным намерением достигает точки, в которой он либо трансформирует свою душу, либо совершает самоубийство. Одна вещь с очевидностью открывается перед ним: больше невозможно жить как прежде. Отталкиваясь от этого факта, можно сказать, что и суицид религиозен — но это опять же будет только половиной правды, подобно утверждению Поля Тиллиха, которое вы процитировали.

Да, перед человеком, достигшим точки, за которой следует самоубийство, открываются две возможности. Либо он покончит с собой, и это будет совершенно нерелигиозно, либо он изменится. В последнем состоит глубинная алхимия самоубийства, и это — религиозный шаг.

Будда и Махавира достигли порога, за которым они должны были либо совершить суицид, либо трансформироваться. Арджуна также стоит у точки, пройдя которую, он или умрет, покончит с собой, или изменится и возвысит свой ум до нового уровня.

Утверждение Поля Тиллиха не является полным, и для этого есть причина. Оно содержит лишь часть правды, поскольку само христианство базируется на частичной правде — а Поль Тиллих является величайшим современным толкователем христианства. Несомненно, у Тиллиха есть способность к пониманию, но, с другой стороны, эта способность необязательно является всеобъемлющей.

Христианство усвоило образ страдающего Христа. Оно не располагает иным портретом Иисуса. В христианстве отсутствует образ смеющегося Иисуса; в нем не принято изображать Христа танцующим и веселящимся. В христианстве вы не найдете образ или понятие об Иисусе, провозглашающем сатчитананд — истину, понимание и блаженство. Христа принято изображать висящим на кресте, с головой, опустившейся на плечи, и с печальными глазами... Иисус в последние мгновения смерти. Поэтому крест и стал символом христианства. Такое страдание и такой крест сами по себе не религиозны. Они могут наполниться религиозностью — а могут и не наполниться.

Если, обвиняя в самообмане людей, подобных Бертрану Расселу, Поль Тиллих основывается только на том, что Рассел атеист, что он не верит в божественное, тогда слова Тиллиха полностью ошибочны. Полю Тиллиху можно задать вопрос, почему же Рассел не испытывал чувства опустошенности и бессмысленности, которое было у Сартра, Камю и у других людей, которые отрицали существование Бога. Конечно, если Рассел атеист, то он должен ощущать внутреннюю пустоту.

Это совсем необязательно. С моей точки зрения существует два типа атеизма. Один из них замкнут на себя, а другой развернут вовне. Атеист, закрывшийся в себе, подобно страданию, замкнутому вовнутрь, становится опустошенным. Человек, чья жизнь основана на отрицании, обречен на опустошенность. Если человек говорит, что в основе его жизни лежит «нет» — чего же ему еще ждать, кроме пустоты? Ничего не взойдет из семени «нет», из такого зернышка не распустится ни один цветок. Жизнь никогда не произрастет из семени «нет». Она неизбежно станет пустой, если нигде поблизости нет «да». Атеизм необязательно базируется на отрицании. В его основе может лежать «да».

Атеизм Бертрана Рассела основан на «да». Он отрицает божественное, но не отвергает любовь. И только невежественный верующий назовет человека, который не отрицает любовь, атеистом. Тот, кто не отвергает любовь, по существу, на глубочайшем уровне, принимает божественное. Но подобное принятие не является формальностью. Конечно же, такой человек не станет звонить в культовый колокольчик в храме перед статуей божества. Но, в любом случае, люди, которые приходят в храм, далеко не всегда являются верующими — разве у звона колокольчика есть что-нибудь общее с истинной верой?

Божественное рядом с теми, чья жизнь стала колокольчиком любви. Любовь — это вовсе не нить отрицания и исключения; любовь — это нить принятия и присоединения. Любовь — это очень глубокое «да» всему сущему.

Я называю Бертрана Рассела атеистом только в формальном смысле. С формальной точки зрения Рассел — атеист, подобно тому, как многие люди являются верующими только формально. Но атеизм Рассела, в действительности, перетекает в теизм. Он течет, в нем есть движение, он развертывается. Он наслаждается цветами — но наш верующий идет в храм, приносит цветы и при этом не способен получить от них радость. Когда такой верующий срывает цветок, он никогда не задумывается над тем, что срывает божество. Он рвет живой цветок только для того, чтобы поднести его каменному идолу. В глубине души этот человек — атеист. Он никогда не говорит сущему «да», не испытывает перед ним никакого благоговения, у него нет ни малейшего представления о том, что в сущем божественно.

По существу, он вообще ничего не чувствует. Если кто-нибудь разобьет его каменного идола, такой «верующий» будет готов на убийство, он уничтожит живое. Вера никак не связана с сердцем этого человека. Его теизм не что иное, как самообман.

Атеизм Бертрана Рассела не является самообманом, поскольку, как я вижу, Рассел — искренний человек. А искреннему человеку нелегко стать верующим. Только нечестный человек может легко обратиться в веру: найдете ли вы большего лжеца, чем тот, кто без малейших колебаний соглашается с существованием божественного? Найдете ли вы человека более подверженного самообману, чем тот, кто принимает существование столь великого и жизненно важного феномена как божественность, просто прочитав несколько книг?

Обрести опыт конечного — это вовсе не детская игра. Данный процесс не имеет ничего общего с книгами, которые вы, возможно, читали. Что общего между ним и теориями, о которых вам рассказали родители?

Осознание конечного является результатом интенсивного и болезненного жизненного поиска. Вы сможете достичь его, лишь пройдя через невыразимые страдания. Только преодолев сильнейшее стремление и дисциплинировав себя в медитации, пройдя через множество отрицаний, испытав боль и бессмысленность... и с большими трудностями. Возможно, после поисков и путешествия сквозь жизнь, после долгих блужданий, после череды побед и поражений, после того как вы пройдете через боль рождения, только тогда — лишь после всего этого — вы сможете обрести опыт, который трансформирует личность. Вы сумеете погрузиться в состояние религиозности.

С моей точки зрения, Бертран Рассел совершает такое путешествие; следовательно, он не пуст. Сартр, напротив, пуст. Его атеизм закрыт, он вращается внутри себя, он не может выйти за установленные границы. В этом случае человек обречен на внутреннюю пустоту. И как же могут распуститься цветы в жизни, основанной на отрицании, на ничто? Надеяться на это — все равно, что пытаться сеять в пустыне. Там никогда не распустятся цветы.

Не существует большей пустыни, чем «нет». В земных пустынях хотя бы встречаются оазисы, но в пустыне «нет» они отсутствуют, там не может быть зелени. Зелень растет лишь в тех местах, где есть «да», утверждение. Только истинно верующий полностью покрыт зеленью и завершен. Теист может достичь цветов, но атеист никогда.

Атеизм, как и теизм, может быть двух видов. Атеизм опасен, когда замкнут на себя, вера представляет опасность, если она заимствована. Опасность теизма в заимствовании, а опасность атеизма в замкнутости на себе. На этой земле все верующие берут взаймы. Если человек недостаточно честен даже для того, чтобы стать атеистом, то ему уж вовсе невозможно сделать гигантский шаг, чтобы превратиться в верующего.

Как я понимаю, атеизм — это первый шаг к вере. Атеизм является подготовкой. Говоря «нет», мы готовимся сказать «да». Многого ли стоит «да» того, кто никогда не говорил «нет»? Сколько жизни, сколько души будет вложено в «да» человека, которому никогда не хватало смелости сказать «нет»?

Мне кажется, Бертран Рассел проходит через фазу атеизма, стадию человека, который находится в поиске. Он не может сказать «да», предварительно не разобравшись в вопросе. Такое поведение соответствует ситуации, оно правильно, религиозно. Я называю Рассела атеистом, но религиозным атеистом. И я именую так называемых верующих верующими — но нерелигиозными верующими. Подобные утверждения кажутся парадоксальными, но это не так.

Отчаяние Арджуны очень религиозно; у него есть импульс. Находясь рядом с таким ценным человеком, как Кришна, он с легкостью мог сказать: «О, наставник, любые ваши слова — истина. Я готов сражаться». Но Арджуна не говорит этого; он борется с Кришной.

Его мужество в борьбе с Кришной не похоже на обычную смелость. Само сердце человека желает сказать «да» от одного присутствия Кришны. Сказать «нет» такому человеку значит причинить себе боль; тягостно даже задавать вопросы Кришне. Но Арджуна непрерывно спрашивает. Его не беспокоит, что скажут другие.

У Арджуны нет веры. Он настроен скептически, он сомневается, он никому не доверяет. Обычно, общаясь с Кришной, человек принимает его как учителя и просто следует за ним. Но такая вера является заимствованной. Нет, Арджуна ищет подлинную веру. И именно поэтому Гита не останавливается на этом месте и превращается в долгое путешествие. Ведь Арджуна все спрашивает и спрашивает...

Поведение Кришны также удивительно. Он мог бы надавить всем весом своей славы. Если бы у него было малейшее желание выступить в роли гуру, он мог бы с легкостью выполнить его. Но у истинно религиозного человека никогда не появляется желание стать гуру. Когда личность исполнена благочестия, нет нужды становиться гуру. И тот, кто верит в сущее, не смотрит на вопросы с порицанием и скептицизмом. Он знает, что сущее рядом, и оно поможет ему, и если человек задает вопросы, то его путешествие уже началось. Ищущий обретет, ему лишь необходимо дать возможность естественным образом найти ответ.

С того момента как Ганг начал свой путь, он был обречен достичь океана. У истоков существование океана не было очевидно, но раз Ганг тек, то можно было не беспокоиться; он обязательно достигнет океана. Океан не говорит: «Остановись и поверь, что я существую». Если Ганг остановится и начнет размышлять над тем, есть океан или нет, он никогда не узнает о существовании океана. Но, дойдя до половины, Ганг превратится в грязную лужу и станет считать эту лужу океаном.

Арджуна не относится к такому типу верующих. С правильной точки зрения, Арджуна и Бертран Рассел похожи между собой — подобно тому, как вчера я говорил, что между Сартром и Арджуной есть нечто общее. Это сходство ограничивается тем, что Сартр, как и Арджуна, подвержен тревоге. Общее заканчивается там, где Сартр превращает свое беспокойство в философию, тогда как Арджуна ограничивается вопросами. Итак, в этом отношении Арджуна ближе к Бертрану Расселу.

Рассел — агностик; до конца жизни он не переставал задавать вопросы. Другое дело, что Расселу не суждено было повстречать Кришну, но и в этом нет ничего плохого. Он встретится с ним в следующем воплощении; ничего плохого не случилось. Сам факт того, что Рассел задает вопросы, свидетельствует о начале его путешествия.

Я считаю, что лицемерно сравнивать Рассела с верующими, такими как Поль Тиллих. Если кто-то и занимается самообманом, то Тиллих, а вовсе не Рассел. Люди, подобные Полю Тиллиху и Бертрану Расселу, всегда были на Земле. По моему мнению, Рассел продвинулся по религиозному пути намного дальше, чем Тиллих. Поль Тиллих — всего лишь теолог.

Интересно то, что в этом мире главным врагом религиозности является не атеизм, а теология. Величайшую враждебность к религиозности проявляет теократия. Люди, находившиеся во власти теократии, никогда не станут религиозными. И для этого есть причины. Дело в том, что религия всегда стоит выше интеллекта, а теология находится ниже мышления. Теология никогда не сможет превзойти интеллект, который, в свою очередь, не способен достичь уровня религии.

Поль Тиллих живет в границах ума. Он неспособен, подобно Бертрану Расселу, отрицать интеллект. Тиллих ограничен умом, но не подчиняется ему: он лишь ставит перед умом вопросы, но скептически относится к ответам. Тиллих чувствует, что ум имеет границы. Арджуна воплощает в себе глубокий синтез. В нем как будто бы слились Рассел и Сартр.

Тревога Арджуны имеет религиозную природу, поскольку она ведет его к вере.

Те, кого ради желанны царство, услады, счастье, эту битву вмешались, жизнь покидая, богатства...

В каждом шаге Арджуны проглядывает заблуждение. Он говорит: «Эти отцы, сыновья, друзья, близкие люди, ради счастья которых желанно царство...» Арджуна лжет. Никто ничего не желает ради другого; все стремятся к чему-то лишь для себя. Если отец или сын желают чего-то друг для друга, то только потому, что он — мой отец или мой сын. Люди стремятся к благу для других лишь в пределах свойственного им чувства собственности.

Конечно, остается фактом то, что без близких людей наше счастье не будет полным. Подлинное человеческое счастье очень невелико. Чужое внимание доставляет большую радость, и без нее наше счастье стремится к нулю. Даже если человек захватит величайшее королевство, главное счастье будет не в этом. Важно, чтобы близкие люди смогли увидеть, на что вы способны.

Кроме того, в уме человека заложены определенные границы досягаемости. Например, девочка, подметающая улицу, не почувствует зависти, если мимо нее пройдет королева, украшенная ожерельями и бриллиантами. В восприятии девочки королева пребывает на другом уровне, она выходит за границы ее мышления. Но если эта девочка увидит на шее другой, живущей по соседству девочки бусы из искусственных стеклянных камушков, она испытает страшную зависть. Ведь та девочка находится на ее уровне. Человеческие амбиции, зависть постоянно действуют в ограниченной области.

Если вы хотите приобрести имя и признание, то вашей аудиторией должны стать близкие и знакомые люди — только тогда вы сможете насладиться своим положением. Если вас смогут увидеть только чужие, вы нисколько не обрадуетесь — демонстрация своего эго перед незнакомыми людьми не доставит большого удовольствия. Превзойти близких по настоящему приятно. Счастье — показать им, что они не могут достичь того же, что и вы.

Однажды Иисус сказал, что нет пророка в своем отечестве. Их не прославляют — хотя они к этому стремятся.

Когда Иисус пришел в родной город, люди сказали: «Посмотрите на этого сына плотника! Разве он не сын Иосифа, плотника? Как же мог он достичь просветления? Еще вчера он пилил доски, а теперь обрел мудрость!» Они смеялись над Иисусом.

За этим смехом стоит та же самая трудность, связанная с уровнем восприятия, — людям трудно принять то, что сын плотника вознесся на такую высоту. Мы мыслим в определенных рамках, поэтому с такими вещами трудно согласиться. Невелика вероятность того, что пророка признают в его родном городе, поскольку тогда его жителям придется выйти за пределы собственной зависти.

Вивекананда не смог добиться такой же славы в Калькутте, как в Америке. Когда он прибыл в Калькутту, в течение нескольких дней его встречали с праздничными церемониями, он участвовал в торжественных приемах, но этим все и закончилось. Жители Калькутты стали говорить: «А разве он не тот самый мальчик из брахманской семьи? Какого особенного уровня самопознания он мог достичь?»

Раматиртха получил громадное признание в Америке, но не в Каши. Однажды на встрече в Каши поднялся пундит и сказал: «Ты не знаешь даже санскритского алфавита и при этом берешь на себя смелость рассуждать о познании брахмана, конечной реальности? Сначала пойди и выучи санскрит». И несчастному Раматиртхе ничего не оставалось, кроме как заняться санскритом.

Итак, у каждого из нас есть пределы, ограничения, уровни. Вероятно, даже Раматиртха не мог наслаждаться славой в Нью-Йорке так же, как в Каши. В Америке Раматиртха никогда не был расстроен, опечален или обеспокоен, но зато в Каши он чувствовал себя несчастным. Раматиртха рассуждал о конечной реализации, но в Каши ему не хватило смелости сказать: «Что даст санскрит для постижения брахмана? Идите к черту со своим санскритом!» Даже на это ему не хватило мужества. Напротив, Раматиртха нашел учителя и стал изучать санскрит. Вы можете понять, какая боль стояла за этим шагом?

Слова, которые не устает повторять Арджуна, — это полнейшая ложь. Он не отдает себе в этом отчет, неправда так глубоко проникла в кровь человека, что ее невозможно заметить. По существу, подлинная ложь — та, которая растворилась в крови человека. Неправда, в которой мы отдаем себе отчет, не проникла так глубоко. Ложь, которую мы не можем обнаружить, которую не осознаем, становится нашей плотью. В речах Арджуны такая же ложь, как в словах каждого из нас.

Муж говорит жене: «Я делаю все для тебя». Жена отвечает мужу: «Я делаю все только для тебя». Никто ничего не делает для другого. Вся наша жизнь глубоко эгоцентрична. Мы стремимся лишь к удовлетворению собственного эго за счет тех людей, которые, как нам кажется, входят в границы нашего эго, нашего чувства «я». То, что мы делаем для своих близких, напрямую зависит от того, в какой степени они стали частью нашего эго и удовлетворяют свойственное нам собственническое чувство.

Когда жена начинает говорить о разводе, она перестает быть вашей женой, и вы делаете все возможное, чтобы остановить ее. Вы готовы убить своего лучшего друга, за которого еще недавно рады были умереть сами. Вы забыли обо всем. Но почему? Пока кто-то усиливает мое «я», он «мой». Но когда он больше не способен на это, он перестает быть «моим».

Нет, Арджуна говорит неправду, но он не отдает себе в этом отчет. Если бы он понимал, что лжет, то все было бы совсем иначе.

Медленно, шаг за шагом, он начнет отдавать себе отчет в собственной лжи. Он поймет, что ошибался, говоря: «Те, кого ради желанно царство...» Ему следовало сказать: «... те, без кого царство не составит счастье...» В действительности, мы стремимся к чему-либо только ради себя и обретаем подлинное счастье лишь, когда близкие могут оценить наши успехи. Разве может доставить удовольствие победа в борьбе за власть, достижение на пути эго, если о вашей победе узнают одни только чужаки и незнакомые люди? Лишь когда вы достигнете небес на глазах у тех, кто вас знает, вы получите право с огромным самообожанием сказать: «Смотрите, чего я добился!»

Запомните, мы соперничаем не только с врагами. На значительно более глубоком уровне мы боремся с друзьями. Подлинное соревнование идет с теми, кого мы знаем. Совсем не так мы противостоим чужакам. Два незнакомых человека никогда не возненавидят друг друга настолько, как два брата. Свою состоятельность нам по-настоящему хочется доказать только знакомым людям.

Арджуна делает ложное утверждение, но он этого не понимает. Его слова непродуманны. Осознанная ложь всегда очень поверхностна. По-настоящему глубока лишь та ложь, которую мы высказываем не задумываясь — она вошла в нашу кровь. Со временем такая ложь становится одним целым с нашим «я». Именно эта ложь звучит в словах Арджуны: «Те, кого ради желанно царство... какой для меня смысл в царствовании без них?»

Нет, правильными, точными были бы слова о том, что человек, несомненно, желает царство для себя. Но какой смысл в царстве, если вокруг больше нет людей, которых он хотел ослепить своим блеском?

Но пока еще Арджуна не может этого сказать. Если бы он мог, Кришна в тот же момент остановил бы свою речь в Гите. Из слов Арджуны явствует, что герой еше способен делать утверждения, противоречащие внутренней реальности.

Если бы Арджуна сказал хоть одно истинное, прямое слово — сделал бы одно-единственное подлинное утверждение — Кришна бы мгновенно умолк. Он сказал бы: «Разговор окончен. Пришло время повернуть колесницу назад». Но разговор продолжается, потому что Арджуна не прекращает произносить двусмысленные высказывания. Его истинные желания идут вразрез с его словами; самооценка Арджуны не совпадает с его истинным обликом. Дилемма лежит в глубине Арджуны — но он все время пытается представить себя тем, кем в действительности не является. Арджуна ищет в себе то, чего в нем нет.

Мы должны отдавать себе отчет в этой особенности речей Арджуны, только тогда мы сможем разобраться в ответах Кришны. Пока мы не поймем дилемму и сложность, лежащую в основе вопросов Арджуны, нам будет трудно постичь глубинный свет, содержащийся в ответах Кришны.

Ошо!

В контексте убийства близких ему людей, когда Арджуна говорит, что не видит в этом конечного духовного блага, он, очевидно, не вкладывает в свои слова мирской, материальный смысл. Или в данном случае имеется в виду сугубо материальное счастье? Если так, то каким же образом оно может стать по-настоящему религиозным?

Исходя из настоящего положения Арджуны, его слова могут относиться лишь к материальному счастью. Это не значит, что истинная вера никак не связана с материальным счастьем. Конечно же, такая связь существует. Но чем больше верующий ищет мирское счастье, тем лучше он понимает, что оно недостижимо. И лишь когда поиски материального блага приводят человека к осознанию его невозможности, только тогда начинается духовный поиск.

Следовательно, стремление к мирским благам вносит важный вклад в поиски духовного счастья. И главнейший вклад такого стремления состоит в том, что оно неизбежно приводит человека к чувству разочарования и тревоги.

Теперь обратите внимание на интересный факт: не только дорога к храму ведет нас к божественному, но также и путь, ведущий совсем в другом направлении. Это кажется парадоксальным: не только лестница на небеса помогает нам их достичь, но, как это ни странно, мы, в первую очередь, идем к божественному по лестнице, ведущей в ад. И по существу, пока человек не постигнет полную тщетность пути, ведущего в ад, он не сможет начать путешествие в рай. Пока ему не станет совершенно ясно, что избранная им дорога ведет в ад, он не сможет понять, какой из путей ведет в рай.

Материальные радости играют роль негативного предупреждающего сигнала на пути к духовному счастью. Вновь и вновь мы ищем счастье в материальных наслаждениях и никогда не находим его. Вновь и вновь мы стремимся к чему-то и опять не можем ничего достичь. Вновь и вновь мы надеемся, и каждый раз напрасно.

В древнегреческой мифологии есть история о Сизифе. Камю написал книгу «Миф о Сизифе». Боги наказали Сизифа, заставив его закатывать камень на вершину горы. А другая часть наказания состоит в том, что как только Сизиф достигает вершины, — уставший, потный, едва способный дышать от усталости, — камень вырывается из рук и раз за разом скатывается в долину. И вновь Сизиф спускается с горы и катит камень на вершину. И этой муке нет конца. Наказание длится вечно.

Сизиф вновь спускается в долину и начинает катить камень на гору. Он всякий раз надеется добиться своего. Сизиф думает, что уж на этот раз он сможет закатить камень на вершину горы. И тогда он покажет богам, как они ошибались, и скажет и ' Смотрите, Сизиф все-таки закатил камень на вершину!»

И опять Сизиф начинает катить камень, тяжко трудится неделями и месяцами и, наконец, полуживой достигает вершины горы. Но когда ему остается один шаг, камень вырывается из рук и катится в долину. И Сизиф начинает все сначала.

Вы, наверное, скажете, что Сизиф сумасшедший: почему он не откажется от этой идеи и не бросит работу? Если вы поистине пришли к этой мысли, то подлинная религиозность скоро проникнет в вашу жизнь.

Все мы Сизифы. У нас могут быть разные истории, разные горы, но каждый из нас — Сизиф. Мы раз за разом повторяем одни и те же вещи. Вновь и вновь наш камень срывается с вершины и скатывается в долину. Но сознание человека устроено очень странно, оно непрерывно утешает себя: «В этот раз что-то пошло не так. Но вот в следующий раз все получится». И история начинается сначала. Если бы подобная ошибка случалась в течение одной или двух жизней, это можно было бы перенести. Но знающие люди говорят, что мы совершаем одну и ту же ошибку в течение бесконечного количества жизней.

Стремление к материальным благам играет важнейшую роль в духовном поиске. Неудача, конечный крах надежды является первым шагом к обретению духовного блаженства. Именно поэтому я не называю людей, ищущих мирских наслаждений, нерелигиозными. Они также стремятся к божественному, но идут в неправильном направлении. Они также ищут блаженство, но там, где его невозможно найти. Однако эти люди неизбежно сделают первый шаг: они поймут, что материальное счастье недостижимо. Только после этого они смогут свернуть на другой путь.

Однажды у Лао-Цзы спросили: «Вы говорите, что из писаний невозможно ничего узнать, но мы слышали, что вы читали писания».

Лао-Цзы ответил: «Нет, я многое почерпнул из книг Самое важное знание, открывшееся мне в писаниях, состояло в том, что из них ничего невозможно узнать. И это совсем не мало. Ничего нельзя узнать из книг, но и это можно понять, только прочтя их. Я много читал, я долго искал — и только после этого понял, что из писаний невозможно ничего почерпнуть».

Награда за такие усилия оказывается вовсе не малой, но из-за ее негативной природы мы не замечаем подобное вознаграждение. Только когда нам становится ясно, что слова и писания не помогут достичь цели, лишь тогда мы начнем поиски в сущем, в жизни. Если мы не можем обрести счастье в материальном, то принимаемся искать его в мире. Только когда мы не находим его вовне, начинаем заглядывать внутрь себя. Лишь поняв, что счастье недостижимо через вещи и предметы, человек сможет обратиться к духовному. Но на вторую стадию можно, по-настоящему, подняться, только пройдя через первый уровень поисков.

Итак, данные слова Арджуны, конечно же, относятся исключительно к материальному счастью: «Какова ценность материального приобретения, если его источником является смерть всех близких людей?»

Но при этом мы видим, что Арджуна делает первый шаг на пути духовного поиска, и я настаиваю на том, что его можно назвать религиозным человеком. Однако я не считаю, что Арджуна достиг подлинной религиозности, он лишь жаждет ее.

Ошо!

Вчера вы сказали, что Бхагавадгита является психологической книгой и что она очень близка к современной психологии. Ограничиваете ли вы смысл слова «психе», придавая ему значение «ум» — ведь первоначальное значение слова «психе» — «душа»? Готовы ли вы остановиться, назвав Гиту психологической книгой, или вы также назовете ее духовным писанием? Пожалуйста, объясните.

Я буду называть Гиту — мановигьян: наукой или книгой по психологии. Словом «мана» я не обозначаю душу; под «мана» я понимаю только ум.

Такой подход многим покажется странным или неприемлемым. Про меня скажут, что я переворачиваю Гиту с ног на голову; что я должен называть ее духовным писанием. Но я хочу сказать вам, что духовных книг не существует. В лучшем случае книга может обращаться к уму. И действительно, текст, апеллирующий к уму, может подвести человека к точке, в которой начинается духовность. Но это и все, на что он способен.

В мире нет ничего похожего на духовные писания — они просто не могут существовать. Возможна духовная жизнь, но духовных книг нет. Слова могут лишь затронуть конечные высоты и глубины ума. Поэтому я не хочу обессмысливать Гиту, называя ее духовным писанием, — ничего подобного никогда не существовало.

Каждая книга, претендующая на духовность... И вовсе не сами книги претендуют на нее. Их приверженцы начинают предъявлять подобные претензии. Они безо всякой необходимости делают свое писание бессмысленным для людей.

Духовность — это опыт, лежащий за пределами слов и описаний. Ее невозможно объяснить, и, как говорят сами писания, ум не может постичь духовность. Она лежит за гранью разумного, и, следовательно, ее невозможно выразить в словах.

Именно поэтому конечной целью любой книги является ум. И если она смогла достичь данной точки, значит это — великая книга. Стоящий за этим внутренний рывок станет началом духовности.

Я называю Гиту психологическим писанием, поскольку в ней содержатся нити, ведущие к точке, от которой начинается такой рывок. Но ни одну книгу нельзя назвать духовным писанием.

Да, духовные высказывания возможны. Например, Упанишады представляют собой духовные высказывания. Но в них вы не найдете целостной системы; поэтому человеку от них нет большой пользы. Гита же, напротив, чрезвычайно полезна.

Такое утверждение как «Существует только брахман» несомненно является очень хорошим. Однако нам оно остается непонятным: это — голое утверждение. Знающий человек скажет: «Это так». Невежественный скажет: «Возможно».

Поэтому Упанишады могут быть полезны только тому, у кого уже есть духовный опыт. Тогда, прочитав Упанишады, человек сможет сказать: «Это правильно. У меня также есть опыт того, что только брахман и существует». Таким образом, Упанишады подтверждают личный опыт — но это происходит только в том случае, если человек сам его пережил.

Вместе с тем, представляет интерес тот факт, что человеку, постигшему истину, для ее подтверждения не нужны Упанишады. Теперь он знает истину для себя, и все, что он говорит, становится Упанишадами.

В лучшем случае Упанишады могут стать подтверждением сиддхи — для того, кто добрался до дома, — но сама по себе сиддха опять же не нуждается в подтверждении. Итак, Гита может принести пользу ищущему, но она не нужна для сиддхи. Ее подлинный вопрос — об ищущем, а подлинное вопрошание ищущего — не о духовности.

Истинная проблема Арджуны не связана с духовностью. У нее психологическая природа, это — проблема ума. И если, несмотря на то что у Арджуны психологическая проблема, Кришна даст ему духовное решение, то общение между ними не состоится.

Решение должно быть на том же уровне, что и проблема. Только тогда оно приобретет смысл. У Арджуны психологическая, а вовсе не духовная проблема. Его замешательство обусловлено психологически.

Интересно то, что в жизни не существует никаких духовных проблем. Там, где есть духовность, нет места проблемам; а там, где есть проблемы, не бывает духовности.

Эту ситуацию можно проиллюстрировать следующим примером: если в моем доме темно и я говорю вам, что там темно, то вы можете сказать: «Позвольте мне принести лампу и посмотреть на эту темноту». Затем вы зажжете лампу, и я уже не смогу показать вам темноту в своем доме. Вы скажете: «Я принес лампу; покажите мне, где темнота?» Я не смогу выполнить вашу просьбу, и если я скажу: «Пожалуйста, уберите лампу», — вы ответите: «Как же я увижу темноту без лампы?» И действительно, чтобы видеть, необходим свет. И тогда я смогу сказать вам лишь одно: «Забудьте об этом! Темноту невозможно увидеть, потому что там, где есть свет, нет тьмы, а где есть тьма, нет света. Они никак не сообщаются, между ними нет связи».

Следовательно, духовных проблем не существует; все проблемы имеют психологическую природу. Духовность, религиозность не бывает проблемой. Это — решение.

Там, где есть духовность и религиозность, проблем вообще не существует. А если нет проблем, зачем искать решение? Духовность сама по себе и является решением. Именно поэтому мы и называем дверь в духовность, дверь в религиозность самадхи.

Самадхи означает: отсюда начинается решение; с этого момента не будет проблем. Отныне и впредь не будет вопросов — в человеке не останется места для вопросов. Самадхи — это имя такой двери. Наступление самадхи означает, что вы дошли до двери, за которой лежит мир решений — за ней только решения и решения, и больше никаких проблем. Но прежде чем вы достигнете двери самадхи, вам придется преодолеть множество проблем. И все они имеют психологическую природу.

Поймите меня правильно, я хочу сказать, что ум является проблемой. В тот день, когда вы избавитесь от Ума, проблемы исчезнут. Духовность предполагает опыт безмыслия.

Именно поэтому, когда я называю Гиту психологической книгой, я даю ей величайшую характеристику, которую только может иметь писание. Большее вообще не достижимо. Те, кто пытается навесить на Гиту ярлык духовного писания, действуют ей во вред, делают Гиту бессмысленной и превращают ее в мусор — ведь ни у одного человека нет духовных проблем. Источником всех проблем является ум.

По той же причине, когда я называю Кришну самым ранним, самым первым психологом, я говорю лучшее, что можно сказать о нем. Да, Кришна занимается психосинтезом. Невозможен психосинтез души или духа. В основе всех игр лежит ум, он же порождает все проблемы — за пределами ума нет ни волнений, ни тревог. Поэтому ни одно писание не может выйти за грань ума.

Все учителя и ученики общаются в границах ума; по ту сторону ума нет ни учителя, ни ученика. За гранью ума нет ни Арджуны, ни Кришны. То, что существует за гранью ума, не имеет имени. Всякая вещь, всякий процесс развертывается в рамках ума. И в этом главная особенность Гиты.

Существует множество духовных утверждений. Они обладают ценностью, но несмотря на это являются голыми. Человек скажет: «Это — истина», — но его слова ничего не решат. Наши проблемы, наши тревоги находятся на совершенно ином уровне, и, исходя из этого, мы должны с ними работать. Кришна говорит как раз на том уровне, на котором пребывает Арджуна.

Если бы Кришна говорил на своем уровне, тогда Гита стала бы духовным писанием, но, в то же время, Ар-джуна не смог бы понять слов Кришны. Арджуна ответил бы Кришне: «Прости меня. То, что ты говоришь, возможно, и правильно, но эти слова не имеют отношения ко мне». В таком случае диалог между Кришной и Арджуной стал бы невозможным. Между ними возникла бы непреодолимая стена непонимания: один на небе, а другой на грешной земле. Слова Кришны не достигли бы ума Арджуны.

Но Кришна берет Арджуну за руку и начинает решать проблемы с того самого места, где сейчас находится Арджуна. Именно поэтому Гита представляет собой очень динамичную психологическую систему. По мере того как Арджуна растет, шаг за шагом растет и Гита. Если Арджуна делает шаг назад, Гита отступает вместе с ним. Если Арджуна падает на землю, Кришна склоняется к нему; когда Арджуна поднимается, Кришна встает вместе с ним. На всем протяжении Гиты в фокусе Арджуна, а не Кришна.

В центре Упанишад стоит мудрец; он изрекает мудрость. Он говорит: «Я сказал то, что узнал». Конечно, его слова не имеют прямого отношения к вам. Именно поэтому я называю Гиту «словами учителя».

Если бы Кришна говорил как просветленный, его слова не имели бы отношения к Арджуне. Чтобы Арджуне стало понятно, Кришне пришлось опуститься очень низко. Только так он смог донести свою мысль до Арджуны. Медленно Арджуна поднимается, и Кришна поднимается вместе с ним. На последних сутрах Гиты Кришна оставляет Арджуну в той точке, где заканчивается ум и начинается духовность. К этому моменту разговор подходит к концу — помимо всего прочего он теряет смысл.

Следовательно, я сделал тщательно продуманное утверждение, осознанное утверждение. Я ничего не говорю, не подумав; я ничего не говорю просто так. Я очень обдуманно сказал, что Гита является психологической писанием.

И будущее принадлежит психологическим книгам. У метафизических писаний нет будущего. Современный человек скажет: «Вот мои проблемы; решите их». Выживут только те, кто смогут предложить решение. Сейчас мир принадлежит Фрейду, Юнгу, Адлеру, Фромму и Салливану, а не Капиле и Канаде. У Гиты есть будущее только благодаря тому, что Кришне хватило смелости встать на путь психологии задолго до Фрейда, Юнга и Адлера — иначе Гита ушла бы в историю.

Я пришел к этому убеждению после длительных размышлений, вполне осознанно. Я не могу назвать Библию психологическим писанием — не могу. В ней содержатся некоторые психологические утверждения, но на более глубоком уровне даже они имеют духовную природу.

Под словом «духовный» я понимаю то, что в речах Иисуса описана некая известная ему реальность. И, по существу, данная ситуация стала причиной всех его бед. Иисус говорит о вещах, относящихся к небесам, но его слушатели понимали эти слова в земном смысле — и из-за этого он был распят. У современников были основания распять Иисуса, и ответственность за большую часть этих причин лежит на нем самом.

Иисус рассказывал о царствии Божьем, говоря: «Я сделаю вас наследниками царствия небесного», а люди думали, что он намерен дать им земные царства.

Иудеи донесли властям, что этот человек представляет опасность, он мятежник, он планирует узурпировать власть. Пилат спросил Иисуса: «Ты пытаешься захватить царство?» Иисус отвечал, что царство уже принадлежит ему, — но он имел в виду совсем другое царство: царствие Господне. Но в тот момент никто ничего не знал о таком царстве, и поэтому прозвучал приговор: «Этот человек опасен; его следует распять».

Никто не слушал Иисуса на том уровне, с которого он говорил. Особенность Иисуса в том, что ни один человек не достиг той стадии, на которой слова Иисуса были бы понятны. Итак, между Иисусом и его слушателями не существовало моста взаимопонимания.

Кришна был необычайным учителем. Он провел Арджуну от начального уровня до стадии выпускника. Это — долгое путешествие. Это — очень долгий и очень сложный путь. Я мечтаю о том, чтобы мы также смогли пройти здесь этот путь.

Ошо!

Вы сказали что человек раз за разом проходит через циклы рождения и смерти, жизнь за жизнью. Является ли такое повторение необходимым для того, чтобы достичь обновленной, более свежей жизни? Если нет, то когда человек преодолевает это повторение? Может ли учитель или писание чем-нибудь помочь в преодолении этого круговорота? Пожалуйста, поясните.

Жизни свойственно вечное возвращение. В этом есть смысл — оно несет с собой зрелость. У вечного возвращения свои опасности — оно порождает инертность. Когда человек проходит мимо одной и той же вещи дважды, перед ним открываются две возможности: либо во второй раз он переживет ее глубже, либо во второй раз он не испытает даже тех чувств, что были при первой встрече. Обе возможности открыты.

Вы едва ли когда-нибудь рассматривали дерево, растущее перед вашим домом; вероятнее всего, вы видели его столько раз, что теперь вам нет нужды смотреть на него. Нет ничего более странного для супругов, чем рассматривать друг друга. Муж и жена могут прожить вместе тридцать долгих лет. Они разглядывали друг друга давным-давно, в первые дни после свадьбы. С тех самых пор им так и не представился случай вновь по-настоящему посмотреть друг на друга. По существу, супруги не находят причин смотреть один на другого. Но, с другой стороны, муж не пропустит возможность поглазеть на незнакомую женщину, идущую по улице!

В действительности намного легче наблюдать за чем-то незнакомым. Знакомые вызывают в нас слепоту — их, как будто бы, закрывает непрозрачная тень. Не остается необходимости смотреть на незнакомого человека.

Например, закройте глаза и попытайтесь вспомнить лицо своей матери — и вы увидите, как это сложно. Вы с легкостью восстановите в памяти лицо актрисы из фильма, но, когда вы закроете глаза и попытаетесь увидеть лицо матери, оно начнет исчезать. Черты лица скоро смешаются; вам трудно будет удержать ее образ. Вы так часто и так близко видели лицо своей матери, но вы никогда не смотрели на него внимательным взором. Близость оборачивается незнанием.

Следовательно, постоянно проходя через один и тот же опыт — жизнь за жизнью, — вы имеете две возможности. И от вас зависит, что вы сделаете, только вы выбираете. У вас есть свобода. Либо вы станете бессознательным механическим существом, как и большинство людей...

Вы будете двигаться механически, совершая приблизительно одни и те же поступки каждый день. Например, вчера вы злились, и также позавчера, и задень до того — и также в прошлом году, и за год до этого. Вполне достаточно, если вы просто будете отдавать себе отчет в настоящей жизни. Если вы уже прожили пятьдесят лет, то сколько раз вы злились, сколько раз каялись после приступа гнева? Каждый раз за раскаянием следовала злость, а за злостью — раскаяние. И так далее и тому подобное. Со временем весь этот процесс превратился в рутину.

Взглянув на человека, вы легко угадаете, что прямо сейчас он в гневе, но скоро начнет в этом раскаиваться. Если вы уже несколько раз наблюдали этот процесс, то можете не только повторить слова этого человека, сказанные в гневе, но также предвидеть, что он скажет дальше. Кроме того, вы сможете предсказать, что он скажет в раскаянии после приступа злобы: он поклянется никогда больше не злиться, хотя он прежде уже много раз произносил эту клятву и она ничего не значит. Весь этот процесс превратился в бессознательную рутину.

Вместе с тем, если человек злится осознанно, тогда каждый опыт гнева будет приближать его к конечному освобождению от злобы. А если человек неосознанно погружается в гнев, тогда сам опыт злобы сделает ее еще более бесконтрольной.

Поэтому новые и новые рождения открывают перед человеком обе возможности. То, как они будут использованы, зависит лишь от нас самих. Жизнь дает человеку только возможности; мы вправе выбирать. Если человек постоянно злится, то становится приверженцем даже большей злобы, чем ему бы хотелось. А другой человек, пройдя через множество приступов гнева и увидев их тщету, бессмысленность, муки и безумие, сможет навсегда избавиться от злобы — если, конечно, он сделает этот выбор.

Тот, кого гнев делает все глупее и глупее, становится нерелигиозным. Этот человек полностью принадлежит земному миру. А тот, кто все лучше и лучше осознает свой гнев, становится религиозным. В жизни такого человека происходит революция. Итак, от самого человека зависит, какой будет его жизнь.

Жизнь не предопределена. Она представляет собой одну большую возможность. От вас зависит, какой она станет. Сама эта свобода свидетельствует о том, что вы являетесь душой. Эта свобода дает вам высокое право быть душой.

Наличие души означает то, что у вас есть сила делать выбор по собственному усмотрению. Интересно, что вы можете тысячи раз проходить через один и тот же акт или ситуацию, но достаточно вам однажды решиться, и вы разобьете этот круг.

Но обычно случается так, что ум следует за своей склонностью идти по пути наименьшего сопротивления. Если вы выльете на пол стакан воды, то через короткое время она испарится, оставив сухую полосу. Теперь воды нет; не осталось ничего, кроме сухого пятна, которое указывает на то, что недавно здесь текла вода. Если вы еще раз нальете воду на то же место, с вероятностью девяносто девять процентов вода проделает тот же путь, поскольку он связан с наименьшим сопротивлением. По сравнению с другими участками пола на сухом следе осталось меньше частичек грязи; воде легче течь по нему — и она выберет этот путь.

Дела, которые мы повторили по множеству раз, превратились в такие же сухие следы. В психологии они известны как сдерживающие факторы. Раз за разом одно и то же действие проходит по одному и тому же пути; раз за разом энергия собирается и вновь растекается. В поисках наименьшего сопротивления мы, в конечном счете, выбираем один и тот же путь.

Но эти сухие следы никогда сами не просят нас течь именно по ним. Они ничего не скажут, если вы выберете другой путь; они не подадут на вас иск в суд. Не существует никакого закона, который предписывал бы вам действовать так, а не иначе, сущее не требует от вас течь по одному-единственному руслу. Сухой след лишь удобная возможность, но выбор всегда зависит от вас. Если вода решит не течь по сухому следу, она может растечься иначе, избрав иной путь. Новый сухой след ляжет рядом, сформируются новые сдерживающие факторы.

Религиозность объединяет в себе решимость и решение. Это — попытка реализовать другую возможность, отличающуюся от привычного хода событий. Религиозность — определяющий фактор, который через понимание позволяет избежать того, что раз за разом повторялось до вчерашнего дня. Мы можем называть этот процесс медитацией, йогой или любым другим именем, как только пожелаем. Прочтите еще одну сутру, а остальное мы обсудим этим вечером.

Наставники, деды, отцы, сыны, внуки,

Шурины, тести, дяди — все наши родные.

Их убивать не желаю, Мадхусудана, хоть и грозящих смертью,

Даже за власть над тремя мирами, не то, что за блага земные.

О Джанардана, после убийства сынов Дхритараштры

Что за радость нам будет? Мы согрешим, убивая грозящих оружьем.

Следует задуматься над тем, что вновь и вновь повторяет Арджуна. Здесь необходимо понять две или три вещи. Арджуна говорит, что он не желает власти над тремя мирами, если для этого необходимо убить близких людей, — тогда насколько же меньше ему хочется убивать их лишь ради одной земли? Может показаться, что Арджуна ведет речь об огромной жертве, но это не так.

Однажды я зашел навестить старого саньясина. Он спел мне собственную песню. Ее содержание было примерно таким: «О, императоры, возможно, вы счастливы, сидя на золотых тронах, но я счастлив, живя в пыли и грязи. Я с презрением отвергаю ваши золотые троны — от них нет никакого прока. Я счастлив, живя в грязи и пыли». Такой была основная тема песни, и она зачаровывала аудиторию. Людей в

Индии очень легко очаровать, именно это и случилось со слушателями: они стали одобрительно кивать головами.

Увидев это, я был очень удивлен, а саньясин казался счастливым. Он спросил меня: «Как тебе это понравилось?»

Я ответил: «Лучше бы ты меня не спрашивал. Ты поставил меня перед сложной проблемой».

Он настаивал: «Пожалуйста, скажи что-нибудь».

Я сказал: «Удивляюсь, почему ни один император еще ни разу не заявил: «О, саньясины, вы наслаждаетесь жизнью в грязи и пыли — но какое нам дело до этого! Мы вполне счастливы на своих тронах».

Императоры никогда не писали таких песен, а саньясины, подобно этому старому человеку, сотни лет сочиняли и пели их. Нам необходимо понять, почему.

В действительности, в глубине души этот саньясин уверен, что золотой трон может принести ему счастье. Он просто утешает себя. Саньясин говорит: «Оставайтесь на своих тронах! Мы счастливы в грязи и пыли».

Но разве кто-нибудь предлагает ему занять трон? Если он счастлив в грязи, так и отлично! Пусть тот, кто восседает на троне, завидует саньясину. Но люди, занимающие троны, никогда не пишут песен на такой мотив: «Если вы счастливы в грязи, то оставайтесь в ней...» Им нет нужды успокаивать себя. Сидя на тронах, они вовсе не завидуют грязи саньясинов. Но саньясин из своей грязи, несомненно, с завистью смотрит на трон. И у этой зависти глубокие корни.

Теперь вернемся к Арджуне, который утешает себя. Несомненно, он стремится завладеть царством и, тем не менее, говорит такие слова: «Даже если я получу власть над тремя мирами, убив всех этих людей...» — хотя ничего подобного в принципе невозможно получить; никто, в сущности, ничего не предлагает Арджуне, — «...в ней не будет смысла».

Сказав такие слова об огромном царстве, Арджуна переходит к следующему заключению: «Тогда какой смысл в земном царстве?» Сначала Арджуна в уме отказывается от власти над тремя мирами, после чего он уже может с легкостью сказать: «Мне ничего не стоит отказаться от земного царства».

Но в действительности Арджуна, с одной стороны, не хочет отказываться от земного царства, а с другой, если Кришна вдруг сделает ему такое предложение: «Подожди, мы дадим тебе власть над тремя мирами», Арджуна неожиданно столкнется со сложнейшей дилеммой. Итак, Арджуна произнес пустые слова, он просто утешает себя.

Очень интересно то, сколько уловок использует человек для того, чтобы успокоить себя. Вот один человек смотрит на большой дом соседа и говорит: «Какой смысл иметь такой большой дом?» Но само это замечание свидетельствует о том, что он видит смысл в большом доме. Несомненно, этот дом не дает ему покоя — иначе этот человек никогда бы не заметил его. Он просто пытается утешить себя, заявляя, что в таком большом доме нет смысла: «И поэтому я никогда не стремился иметь подобный дом. Если бы в этом был хоть малейший смысл, я бы немедленно приобрел такой же дом. А так, я даже не думаю об этом».

Арджуна говорит очень похожие вещи: «Какой смысл бороться за власть над тремя мирами? А раз так, то, очевидно, что война за земное царство еще более бессмысленна, — ну и конечно, зачем же убивать близких мне людей ради такой малости!»

Больше всего Арджуну волнует предстоящая бойня его близких, а вовсе не сам факт убийства. Арджуну тревожит лишь смерть тех, с кем он вырос, кто ему дорог.

По существу, вся его семья собралась на поле битвы и готовится к сражению. В войне такая ситуация встречается редко. Эта война уникальна. Сам факт того, что семья разделилась на две части и готовится к битве, является источником особой напряженности войны Махабхараты.

Даже с учетом данного разделения людей, сошедшихся для этой битвы, нельзя считать врагами. Следует отметить, — и над этим необходимо задуматься, — что противоборствующие стороны невозможно описать в терминах «друзья» и «враги». Различие между воинами состоит в степени дружбы. Нельзя сказать, что по одну сторону собрались друзья, а по другую — их враги. Если бы различие было ясным — «Близкие нам люди на этой стороне, а на противоположной — чужаки», — выбор стал бы очень простым, и Арджуна без колебаний решился на убийство. Но воины разделены весьма необычно, что само по себе очень значимо.

Необычная природа разделения состоит в том, что большие друзья собрались по одну сторону, а меньшие — по другую. И конечно, в противоборствующей стороне такие же друзья, среди них есть любимые люди — сам учитель оказался среди них. Обратите внимание на то, что я сейчас сказал.

Значение данной ситуации состоит в том, что в жизни вещи не делятся на водонепроницаемые отсеки. Жизнь невозможно разделить на белое и черное; она залита серым. С одной стороны жизнь черная, с другой — белая, но на оставшемся огромном пространстве черное и белое перемешано.

Когда различие не является четким, один человек оказывается в какой-то степени другом, а другой — в какой-то степени врагом. Разница в том, что этот человек — менее друг, а тот — более друг; один — менее враг, а другой — более враг. В жизни нет абсолютных критериев. Ничто не существует полностью независимо. И в этом источник сложности. Здесь все разделено на «более» и «менее».

Например, мы говорим «это — горячее» и «это — холодное». Однако холодное в действительности значит менее горячее, а горячее — не такое холодное. Как-нибудь проведите эксперимент. Одну руку несильно нагрейте над плитой, а другую положите на лед и немного ее охладите. Затем опустите руки в ведро с водой, и вы столкнетесь с трудностью. Вы окажетесь точно в такой же ситуации, что и Арджуна. Одна рука скажет вам, что вода холодная, а другая — что теплая. И хотя вода одна и та же, она оказывается одновременно и холодной и горячей.

В жизни все относительно; нет ничего абсолютного. Здесь все различается по степени, «больше» или «меньше». И именно из-за этого Арджуна столкнулся с трудностями.

Каждый, кто внимательно присмотрится к жизни, обнаружит те же самые проблемы. Все различия в ней колеблются между «немного меньше» и «немного больше». Один человек немного ближе к нам, а другой отстоит немного дальше. Один на девяносто, восемьдесят или семьдесят процентов наш близкий, а кто-то другой на девяносто, восемьдесят или семьдесят процентов нам чужд. И, тем не менее, даже в том, кого мы не считаем своим, есть частичка нашего. И в то же время и тот, кого мы называем «своим близким», до некоторой степени является чужим.

Такова причина сложности жизни. Если бы окружающих можно было четко разделить на друзей и врагов, на хороших и плохих, все бы упростилось. Но это невозможно.

В Раме, в герое, есть немного от Раваны, злодея, и в Раване также есть что-то от Рамы. Именно поэтому находятся люди, которые любят Равану. Кто-то способен увидеть Раму даже в Раване; кто-то любит и Равану. Есть те, кто враждебны даже к Раме, — такие люди видят следы Раваны и в Раме.

Итак, трудность, с которой столкнулся Арджуна, заключается в том, что люди на противоположной стороне также являются его близкими. Это — одна семья, посреди которой провели черту. Близкие Арджуне люди есть как на этой, так и на той стороне поля битвы. Поэтому, независимо от исхода, умрет кто-то из его близких.

В этом заключена бесконечная боль всей жизни; такая ситуация складывается постоянно. И, значит, проблема Арджуны возникает не только на поле битвы, она свойственна всему полю жизни.

Теперь Арджуна оказался в тупике. С одной стороны стоит Дрона — он учил Арджуну, а теперь Арджуне предстоит стрелять в учителя. Арджуна учился у Дроны искусству стрельбы из лука. Он — его главный ученик. Дрона всю свою жизнь посвятил Арджуне, он никого не ставил рядом с ним. Ради Арджуны Дрона даже отрубил большой палец Эклавьи, и теперь этот ученик готов его убить. И это — тот самый ученик, ради которого Дрона не жалел сил, в которого он вложил все свое искусство и мастерство — а теперь Дрона должен натянуть свой лук и целиться в него!

Очень странная война. Это — одна семья, но сейчас все связи, все родственные и дружеские отношения должны быть отброшены.

Но если мы посмотрим на жизнь, если заглянем в самую ее глубину, то обнаружим, что все войны ведутся между близкими людьми, поскольку вся Земля является одной большой семьей. Когда Индия воюет с Пакистаном, это — война внутри семьи. Дети, которые еще вчера росли и учились здесь, в Индии, теперь в Пакистане. Земля, которую мы считали «нашей», теперь Пакистан. Тадж-Махал, который до вчерашнего дня они называли своим и за который они готовы были отдать свои жизни, теперь здесь, в Индии. Следовательно, в жизни все взаимосвязано.

Завтра, если мы начнем войну с Китаем... А Индия все отдавала Китаю, и Китай сохранил величайшее наследие Индии: Будду Гаутаму. Никто больше не смог бы сделать это. И завтра, если мы начнем войну против этой страны...

Итак, увиденная с правильной перспективы вся эта жизнь, вся Земля является одной большой семьей. И все войны на этой планете идут внутри семьи, все они порождают ситуацию, подобную той, что возникла в уме Арджуны. Арджуна столкнулся с совершенно естественной дилеммой. Его тревога полностью правомерна, и нет ничего удивительного в том, что он начал дрожать, как сухой лист.

Теперь, каким может быть выход из этой дилеммы? Либо Арджуна закроет глаза и слепо бросится в бой, либо он закроет глаза и так же слепо побежит подальше от поля боя. Кажется, существует только два выхода из создавшегося положения. Либо Арджуна закрывает глаза и говорит: «Какая разница, с кем сражаться? Те, кто собрались на той стороне, не являются моими близкими. Если они погибнут, то да будет так!» И с такими словами Арджуна бросается в бой. Или же он может просто закрыть глаза и убежать. В этом также нет ничего сложного.

Но Кришна предлагает Арджуне совсем не такой простой выход. Он не желает, чтобы Арджуна шел по пути наименьшего сопротивления. Два перечисленных выше выхода именно таковыми и являются: они подобны сухим следам, отметкам об уже пройденном пути. Арджуна может выбрать любой из двух, и все будет очень просто. Вероятнее всего, в бесчисленных прошлых жизнях он уже опробовал каждый из них. Это — совершенно очевидные варианты.

Но Кришна предлагает другой путь, третий путь, которым Арджуна никогда еще не ходил. И именно этот третий путь представляет настоящую ценность. В жизни, когда вы сталкиваетесь с двумя возможностями, прежде чем принимать какое-либо решение, вспомните о третьей, поскольку она всегда является наиболее значимой. Две первых возможности всегда неизменны, и вы уже много раз выбирали их — раз за разом. Сначала — одну, и тогда вы отказывались от другой, затем обращались к другой, отвергая первую. Вы вечно выбирали между этими двумя вариантами.

Третья возможность, которая и является самой значимой, никогда нам не представлялась. Кришна предложит Арджуне именно ее, и следующим вечером мы поговорим о ней.