Глава 50

Хорошо смазал, хорошо и поехал. Мне бы с плеч долой, а с рук и сам стряхну. Битому псу только плеть покажи. Кого медведь драл, тот и пня боится. Хочешь есть калачи, так не сиди на печи!


Министр образования, так переполошивший народ 18 февраля 2006 года, забыл, разумеется, о своём призыве к широкой дискуссии о внесении «религиозной составляющей» в учебники по биологии. Дискуссия, не будь дура, ушла в подполье, спряталась по головам.

Одна пятнадцатилетняя петербуржанка подала в суд на школу. Ей не понравилось, что происхождение человека там преподают по Дарвину. Девочка пыталась отстоять своё право быть творением Божьим. Но 21 февраля 2007 года Октябрьский суд Петербурга отстоял честь Дарвина и постановил, что человек произошёл от обезьяны, о чём народу России было сообщено по центральному каналу вечером того же дня. Ровно год пробежал — и всё прояснилось. Главное, у обезьян правового государства теперь имеется постановление суда. Наверное, мартышки ждут министерских приставов и лучезарных последствий, предсказанных Дарвином, на лестнице прогресса. Типа шерсть наконец оползёт.


…Незадолго до вышеупомянутого суда мои шебутные знакомцы вспомнили про меня и написали письма. Привожу в порядке поступления.


«Дорогая моя боевая подруга, — так обратился ко мне Вася Кутузов, бывший Магиандр. — Прости меня, недостойного, что долго был вне зоны доступа. Не мог привыкнуть к возобновлению жизни в относительно привычных формах: университет, работа, дом. Я ведь и работаю, как обещал тебе тогда. Никогда не догадаешься — где и кем. Но это потом. А сначала об отце.

Вчера мы с ним были в музее. Библия опять на родном месте, откуда была похищена семь лет назад. Смотритель зала сказал нам, что неизвестная золотоволосая привезла её летом, сделав поразительную находку в собственном сарае. К особе, вернувшей книгу в музей, ни у кого не было ни вопросов, ни претензий, поскольку в год исчезновения драгоценного издания девочка ходила в школу. Словом, Аня вырулила из этой ситуации с элегантностью и шиком.

Книга в превосходном состоянии, что подтвердили компетентные эксперты. Один даже сказал, что автору такой реставрационной работы надо ставить памятник. Увы, его слова приходится понимать буквально, поскольку мастер написал записку и свёл счёты с жизнью. Бывшая супруга вступила во владение квартирой на «Кропоткинской», продала оборудование мастерской, сделала евроремонт и вышла замуж. В пятьдесят пять лет! Велика сила евроремонта на «Кропоткинской».

Отец ходит в университет, а дома по вечерам читает романы, детективы, даже стихи начинающих авторов. Он руководит литературной студией! Словом, сейчас он делает всё то, чего раньше никогда не делал. Дубовый шкаф он продал. Кабинет его преобразился! Имеются даже канарейки. Выглядит вполне довольным, и мы не вспоминаем прошлый год.

Он может запросто, из любопытства, впустую тратя время, некогда жутко драгоценное, общаться с посторонними людьми, со случайными знакомыми, способен погладить уличную кошку! Недавно вообще отколол: ходил на свадьбу к девице по имени Анжелика! За ним прислали кадиллак и с почётом увезли, привезли, а он искренне сомлел от барственного внимания к его скромной персоне.

Знаешь, однажды мы с ним шли по улице и вместе зашли в храм. Я думал, отец останется на улице, как бывало, но он вошёл со мной, и пока я ставил свечи, он ждал возле лавки, смотрел, что покупают прихожане, какие книги, сколько свечек и почём. Он так интересовался расписанием богослужений, я подумал было… Но нет. Вышли вместе, погуляли, поговорили о Гоголе, о духовной прозе. О том, что сейчас она невозможна в том виде, в котором её ждут современные православные верующие. Отец сказал, что напишет об этом статью и что он понял какую-то кардинальную ошибку всех писателей, пытающихся прикрепить свою веру к бумаге, будто она — картонка с картинкой, а перо — канцелярская кнопка.

Нам стало хорошо жить вдвоём. Он больше не называет меня чудовищем. Я без запинки говорю слово папа, и у меня просто губы тают.

Были на кладбище, скоро ставим памятник и ограду, посадим дерево. Ещё не решили, какое именно. Ты не знаешь, какое лучше? Ну да это я так, извини.

Отец продал букинистам собрание сочинений Дарвина, выручку положил на сберкнижку. Никогда не имел он сберегательной книги. Завёл. Он забавный, человечный. Я не ожидал, что такое может произойти. Был сухарь и сноб — стал нормальный человек. Я даже подумываю: не найдётся ли ему подходящая подруга, с которой он сможет смотреть свои сериалы и читать детективы? Всё-таки он ещё ничего, не старый, что ж одному вековать? Ведь и я, возможно, когда-нибудь женюсь. Но — после армии.

Да, после университета я пойду в армию. Собственно, я всегда хотел, но вот пришлось на некоторое время отвлечься по семейным обстоятельствам. По этой части я сейчас и работаю — в тире для профессионалов. Учусь обращаться с оружием и людьми, хотя понимаю, что ни в какой войне такое оружие уже не пригодится, поскольку человечество, если соберётся воевать по-крупному, будет вести только подлые, кнопочные войны, подглядывая за противником с помощью мониторов. Но в армию я всё равно пойду. Чувство воина, в миру оно нигде, увы, не помещается.

Моя благодарность, Елена, невыразима. В те страшные дни, когда всё перепуталось, ты дала мне дыхание прожить всё довольно-таки пристойно. Я никогда не забываю твой жуткий экскурс в существо СМИ, поэтому радио не слушаю, телевизор не смотрю, газет и журналов не читаю. Зачем? Всё равно доносится изо всех щелей. Даже в лесу. Мне кажется, сейчас любая сорока умеет пользоваться Интернетом. Она и принесёт, если что.

Будь удачлива и радостна. С Богом!

Всегда твой, искренне —

Василий Андреевич Кутузов».


Второе письмо пришло через неделю.


«Глубокоуважаемая Елена, здравствуйте.

Начну с извинений, поскольку они как застряли у меня в горле, так и царапают, неблагодарная я тварь. (Так охарактеризовала меня одна молодая особа, покровительству которой я, кажется, обязан до конца своих дней здоровьем и, вполне возможно, жизнью.)

Первое, за что я хочу просить у Вас прощения, это совершенно дурацкое, даже хамское (я отдаю себе отчёт в выражениях) послание гекзаметром, когда я просил у Вас адреса несчастных людей. Надеюсь, Вы за год забыли об этом, но если помните — забудьте, пожалуйста, и простите интеллигентствующего сноба и, повторю, хама, коим я тогда, бесспорно, был. Хамство гекзаметром, да уж. Изыск.

Второе, за что я прошу особого, великодушного прощения — это визит к Вам в редакцию моей жены, роковой визит, повлекший за собой череду событий, о которых мне и сейчас очень тяжело вспоминать, хотя в каждом ужасе, как я теперь узнал, есть и доля блаженства. Кстати, блаженство здесь я употребляю в обиходном, разговорном значении, без метафизики.

Третье, за что приношу извинения, смешанные с глубочайшей благодарностью, — Ваши отношения с моим сыном. В то время, когда я был угнетён умом и душой (проще сказать — почти скорбен умом), мальчик был одинок и, что уж там, брошен. Вы поддержали его, как ни был чужд Вам навязанный разворот, Вы помогли по-настоящему. Чего Вам это стоило, не берусь судить, учитывая, что эпистолы моей покойной супруги доставили Вам не только хлопоты. Не понимая Ваших мотивов, уважаю товарищество. Хотя в тот же период я близко познакомился с одной доброй девушкой, чьих мотивов тоже понять не смог. Много есть непонятного, как я узнал с огромной радостью. В любом случае, понимаю, не понимаю, — в любом, — это было прекрасной помощью, и теперь мы во вполне благополучной жизни, в которой нет той тягости, обременённости ненужными вопросами и заколдованности ответами, когда их находишь не сам, а когда ползёт удав… но это я не могу Вам описать.

Теперь простите меня за то, что я вообще обращаюсь к Вам. В одном известнейшем музее сейчас хранится то, что я когда-то любил. Вы знаете, это Книга книг. Она была для меня всё. Преодолел. Я не хожу по той стороне улицы, где музей. Я не сплю больше на старых подушках, я купил новые. Мне больше ничего не надо! Я успокоился.

И послушайте: Вас наверняка позовут на какую-нибудь другую радиостанцию. Я знаю, что сейчас Вы не работаете. Не знаю почему. Отдых, наверное. Когда-нибудь Вам это надоест, как и мне — читать детективы, смотреть сериалы. Вам нужен весь мир, мне — тоже.

Когда Вас позовут, пожалуйста, выйдите в эфир и спросите у народонаселения: кто из вас Аня? Ладно? Спросите? И адрес! Адрес!!!

Прощайте и будьте здоровы,

Кутузов».


Понимаю, сказала я себе. Письма отца и сына были из разных миров. Опять холод проскочил по спине. Ничего не изменилось? Неужели ничего? Старший окончательно сошёл с ума, младший не заметил? Господи! Помоги мне, Господи. Я же ушла ото всего! Мне эти слушатели больше не нужны, я не работаю на радио, которое они так фатально послушали… оставьте меня все.


И тогда пришло третье письмо, по электропочте.


«Здравствуйте, Елена.

Я — Аня. О Вас мне рассказал профессор Кутузов, когда гостил в моём доме. Описывая самое начало событий, повлекших столько переживаний, он упомянул радио и Вас, но позже я вспомнила, что и сама слышала Ваши передачи. На Вашем сайте я обнаружила этот адрес.

Разумеется, во всём виноват наш странноватый министр, вбросивший в сухой куст искры. Считаю, всякий министр обязан при поступлении на работу предъявлять справку о состоянии здоровья и диплом о высшем гуманитарном образовании. А то путать антиномии с антимониями — верх эксцентричности.

Понимаю, что при виде писем от слушателей Вы теперь вздрагиваете. Возможно, надолго. Надеюсь, не навсегда. Я пишу к Вам как знакомая Кутузовых, а не как слушательница, поэтому Вы, надеюсь, извините меня и дочитаете письмо.

Андрей Евгеньевич пережил ужасающее, неистовое потрясение, хотя всячески скрывал его под маской сноба, ёрника, высокомерного гордеца с феноменальной памятью и другими редкими способностями. Он даже пытался переговорить меня цитатами! Так трогательно! Увы, безнадёжное дело: я запоминаю любой текст с одного прочтения, это врождённое, знаю много языков, работаю переводчиком. Ему со мной пришлось, наверное, нелегко, и я больше не беспокою его с того дня, как мы посетили переплётчика. Отец и сын Кутузовы обрели друг друга, — это достаточно счастливый результат.

Андрей Евгеньевич сердечно-болезненно пережил и в самом финале, когда мы пришли к мерзавцу, а в подъезде нас поджидали грабители. Я предвидела и грабителей, и даже похуже, поэтому взяла с собой Ивана и Петра, каждый из которых способен руками завалить взбесившуюся лошадь.

Насколько я понимаю, это Вы стояли тогда напротив дома, рядом с Васей, бледным и решительным. К сожалению, я не могла позволить ему вступить в игру в те минуты, — все роли были расписаны. Надеюсь, Вася меня простил.

Когда мы вошли в квартиру, мастер понял, что коварный план сорвался. И он закричал. Возможно, вопли разнеслись по соседним улицам. А когда мы показали ему связанных его приятелей и Андрей Евгеньевич сказал, что книгу отдать действительно придётся, он завопил ещё громче. Он просто стоял, согнувшись пополам, среди мастерской и кричал в голос. Мне даже стало жаль его: доставая книгу из сундука, он упал в сундук, ткнувшись носом в тряпки, вытирал сизые слёзы этими тряпками… Было страшно. Я глазами увидела: возможна безобразная любовь к предмету, вещи, — безжалостная страсть привязанности, разлагающая разум и разъедающая сердце.

Люди могут приклеиться к чему-то, — никогда не отвяжешься. Вам известны такие чувства? Ведь этот реставратор что-то своё вложил в ту книгу: клей, нитки, а с ними, случайно, — душу. Ограничился бы нитками.

Я смотрела на орущего реставратора и некстати думала: как же Богу больно с нами! Много нас, и все суетимся, а Ему и деваться некуда — Он же нас уже сотворил! Он нас уже любит! Ему не надо знакомиться, влюбляться, понимать, — Он сразу нас любит, когда пускает в жизнь. Представляю, какие надежды Он возлагает на нас и как Ему тяжко всякий раз разочаровываться.

Знаете, мне иногда очень жаль Бога. Я Ему искренне сочувствую.

Елена, извините, — отнимаю время, вынуждая читать эти всхлипы, но мне больше некого попросить о помощи. Няня давно умерла, родители за границей. Есть партнёры по бизнесу. Есть огромный штат персонала. Друзей у меня быть не может, но не по спеси, а по ситуации: у нас, индиго, — будто коконы, прозрачные оболочки. Мы совершаем, к чему призваны, по чувству задачи, без колебаний, а дружба, в её привычном модусе, всё-таки предполагает обсуждение меж людьми пёстрых планов, эмоций, мешанины дел и других символов неопределённости.

Кстати, знаете судьбу пресловутой коллекции? Она была сложена в изумительно точную пирамиду моим библиотекарем. Ему-то Кутузов и подарил её на память. Вернув царское сокровище в музей, я позвонила Кутузову с докладом, он так и сказал: передай пирамиду во владение учёному, её автору.

Обескураженный счастьем библиотекарь не хочет разбирать чудесную конструкцию, плод великого, понимаю, вдохновения, и стоит она, как на скале, на громадном столе, где спал в мешке Андрей Евгеньевич. Получилось, что его личное спальное место в зале моей библиотеки сохраняется ввиду эстетических порывов и мистических озарений библиотекаря. Забавно!

В полученном пирамидальном сочленении кутузовские книги символизируют покой, красоту и, если можно так выразиться, не принятую человеком истину. Удивительная история.

Как он обходится? Ведь у него дома теперь нет ни одной Библии. Хотя он знает её наизусть — книга есть книга, живая. На диване, в поезде, в самолёте. Впрочем, сейчас, когда ему поневоле приходится относиться к Библии серьёзно, на диван он её уже не возьмёт.

Он не звонит; полагает, я ежемесячно меняю мобильник? Не меняю. Украсть у меня телефон невозможно, и по работе мне звонят именно на этот номер. Может быть, сердится? Или просто выбросил нашу историю из головы. Хорошая память — это когда умеешь забывать. А память у него прекрасная.

Я рассказываю всё Вам, потому что когда мы отнимали заветную Библию у злодея, Вы оставались на улице с Васькой и, услышав жуткий вопль, могли подумать ужасное, что сильнейше огорчило бы меня и моих конюхов, которые не применяли насилия: это принципиально. Мы забрали книгу исключительно с помощью словесного действия. Шантажист огорчился неумеренно — сам.

Желаю Вам процветания и творческого долголетия. Простите за всё. Надеюсь, когда-нибудь мы с Вами познакомимся лично.

Искренне Ваша —

Анна Кутузова».


Увидев эту подпись, я наконец удивилась, но через минуту в почту разъяснительно влетела приписка с пометой важно: «Мы однофамильцы. Удивительное совпадение наших именований Кутузовым неизвестно, а я теперь и открыться не могу: ведь мы знакомы целый год, но Андрей Евгеньевич и не спросил мою фамилию. Напрашиваться с неожиданной подробностью мне неловко, и вряд ли он стал сентиментальным, но — вдруг он начал интересоваться другими людьми? Привыкнуть к новому состоянию душе помогают узнаваемые слова, близкие по звуку, а что земному человеку ближе имени!

Вы трудитесь в словесности; жизнь профессионального медиатора, понимаю вполне, есть служение; иногда против желания и сил медиатора.

Можно просить Вас о великом одолжении?..»


Москва, 2007 год

Загрузка...