Глава 44

Хороша книга, да начётчики плохи. Учёный водит, неучёный следом ходит. Стукни по голове молотом не отзовётся ль золотом? Он по карманам молебны служит


Ночью был Кутузову огорчительный, вязкий, никак не обеспеченный дневными впечатлениями сон: будто упал на колени, на улице, но перед иконами. Рядом стоял вооружённый надзиратель с огромной дубиной: она вопила и требовала самостоятельности. Вытребовала.

Чёрная палка эбонита улетела и пропала за небом, и — низринулась вдруг одним броском, вместе со всей твердью. И возвеселилась, и запрыгала.

Палка мерно колотилась о его темя, раздвигая кожу, как обивку двери, раздвинула, — и темя, сползая с головы кручёными, как новогодние свечи, алыми клоками, запахло тёплым свежим железом.

Оставшись без кожи на голове, Кутузов проснулся.

Утро планеты. В лесу не чирикают — поют. А чирикают — в бескислородном городе. В лесу — кружева звуков, и любая колоратура слышна через узенький паутинный звуковой коридорчик, и все солисты — в хоре, и не смешиваются. Каждую певицу слышно лично.

Кутузов узнал, о чём поёт утренний лес. И совершенно случайно, просыпаясь, проговорился:

— Господи, какое чудо…

В чёрных строгих брючках и белой батистовой блузке, с серебряным подносом — кофе, — у ворот ширмы, окружавшей логово профессора, его ждала невероятная, добрая, взрослая девочка. Услышав имя Господа, она ласково сказала пробуждающемуся другу:

— «Только наши предрассудки и высокомерие, побудившее наших предков объявить, что они произошли от полубогов, заставляют нас останавливаться в нерешительности перед этим выводом…»

— Выводом?.. А который час?

— «Но скоро придёт время, — терпеливо будила его Аня, — когда всем покажется непостижимым, как натуралисты, знакомые со сравнительной анатомией и эмбриологией человека и других млекопитающих, могли допустить мысль, что и тот и другие были произведением отдельного акта творения».

— Каким же выводом?.. — откликнулся Кутузов, открывая глаза. Длинная цитата почему-то поцарапала ухо и настроение.

— Дружище, это утренний душ. Контрастный. Вывод у него на всё был один: «…нам становится понятным, как могло случиться, что человек и все другие позвоночные устроены по одному общему образцу, почему они проходят те же самые фазы развития в самом начале своего существования и почему у всех остаются некоторые общие зачаточные органы…»

— Мозги, — предположил Кутузов.

— «Опираясь на известные нам факты, мы должны были бы откровенно признать тождество их происхождения; придерживаться другого взгляда — значит принимать, что наше собственное строение и строение всех животных вокруг нас есть ловушка, придуманная для затемнения нашего рассудка».

Аня пригляделась: хорошо, достаточно. Кутузов шевелится, локоны поправляет.

— А птички действительно поют, как по нотам. Я вижу партитуру. Ты уже согласен, что она всё-таки есть?

— Партитура! Архитектура!.. Девочка моя, — потянулся Кутузов, — у меня сейчас крупное просветление, прочищение рассудка, и строение всех на свете животных мне так же безразлично, как устройство синхрофазотрона. Партитура, кстати, главная загадка. Но я не сдался.

— Как хорошо! Пойдём завтракать? — Она поставила перед ним белую чашечку на золотом блюдце.

Кутузов сел, повертел взлохмаченной головой, коснулся, словно амулета, пирамиды, выпил кофе и объявил:

— Начинается спасательная операция. Деньги я заработал. Срок вызволения моей книги настал. Злодей алчет евро, но думает, я пропал. Надеется, мол, дрожащая тварь, убитая страстишкой…

— Он полагал, ты не явишься?

Аня тоже не исключала, что драгоценная Библия семнадцатого века, уже вылеченная, перепродана или утрачена ещё каким-нибудь подлым и невозместимым способом.

— Детонька моя, ты беспокоишься, как я. Чудесная моя девочка, не беспокойся так, словно ты — я. Было больно, я справился и ещё справлюсь. Мы справились. Ты — моё спасение. Мне теперь осталось лишь самое важное — и всё.

— И всё, — отозвалась Аня. — Так пойдём завтракать?

Через час они сели в машину, молча пристегнулись, Аня перекрестилась, Кутузов мысленно пробормотал самодельную безадресную просьбу об удаче, мотор мурлыкнул, и началось.

На шоссе их обогнал затюнингованныый джип, основу яркой, летней красы которого составляли мелкие жёлто-розово-голубые пушистые зверюшки, преимущественно кошки, а на округлом заду улыбчато косил на дорогу добродушными глазищами крупный серо-коричневый заяц.

Кутузов посмотрел на свою водительницу: она бровью не повела. Кутузов чуть тронул её локоть — заяц ведь! И кошки.

— Ты не Пушкин, — не меняя выражения, напомнила она. — И в Москве нет Сенатской площади.

— Ты уверена?

— И ты уверься. У тебя какая группа крови?

— Кажется, первая.

— Ты из первых, из самых древних. Тебе можно есть мясо. Даже пить и курить. В меру.

— Не понял. При чём тут Пушкин?

— А при чём тут кошки, когда мы спасаем Библию?

— А-а. Ну да, да, — быстро успокоился Кутузов. — Ты же изначально не хотела платить шантажисту.

До города оставалось пять километров. Он позвонил реставратору. Заслышав неточные, смутные нотки в голосе, Кутузов усмехнулся. Через минуту за телефон взялась Аня.

Загрузка...