Волчья песнь (СИ)

5

Если у вашего противника есть всё — от грубого численного превосходства до сканеров и электронных "ушей" и "носов", то вам может помочь одержать победу и просто выжить только одно.

Вы должны стать зверем по повадкам и привычкам.

Тогда у вас будет шанс. Иначе рассчитывать не на что.

Говорят, что самый жестокий хозяин — это бывший раб. Верно это и для иных случаев. Например, самый неуловимый и умный зверь — тот, кто был цивилизованным человеком и всё потерял…

…За первые сутки прошли всего десять километров. Да и шли-то какие-то два часа всего, а остальное время сидели в тростнике на берегу речушки, отгоняли мокрецов дыханием и кормили зелёных тонких пиявок — угловатые джагганские винтокрылы грузно и непрестанно барражировали над рекой, ночью светили прожекторами, переправа была просто невозможной. Только что не подвывали от ярости, видя в проёмах дверей за строенными тяжёлыми пулемётами эту нелюдь в ненавистной чёрной форме — на расстоянии не то что выстрела, броска ножа!!! Река помогала, прятала от острых "глаз" маши н, слепила сканеры… Чувствовали все себя зверями — загнанными зверями, и, что интересно, чувство было привычным и спокойным, опасность обостряла существование. Хотелось зло смеяться — эти, наверху, были слепы и беспомощны в сравнении с десятком щенков-землян, у которых только и были, что воля к жизни, да жажда борьбы и мести…

Винтокрылы убрались перед рассветом, дав наконец-то возможность перебрать ся через реку. Никто даже не даже себе труда ни отдохнуть, ни обсушиться — сразу побежали через лес, чавкая раскисшей обувью, прыгая между корнями, петляя вокруг деревьев, скользя через кустарник. Следы оставались неизбежно, а шедшие следом всадники, надо думать, уже близко…

Сашка, бежавший, как и положено вожаку, в хвосте, нагнал Горьку.

— Как думаешь, что делал командующий на дороге в обществе повара и водителя? — спросил он, словно загадку загадал.

Горька на бегу пожал плечами:

— Может, он идиот? Но верней всего, просто решил втихую поинспектировать части.

— А ты ободрал с него скальп и натянул на свою пушку.

— Между прочим, по твоему наущению!

— Ладно, гордись этим. Найдётся не так уж много парней, у которых ружьё обтянуто, эм, генеральским скальпом.

— Ни одного, — уточнил Горька. — Но вот как нам теперь свои собственные скальпы сберечь?

— Под деревья! — крикнул Димка. Все порскнули к стволам; низко-низко, цепляя брюхом кроны, летел головастый самолёт-разведчик "сорб". Пролетел чуть вперёд, потом вдруг заложил вираж, развернулся, закружил… Все затаили дыхание. Сашка кусал губы, потом — вскинул ракетное ружьё:

— Допросился!

"Секач"[8] выстрелил несколько раз подряд. Алые молнии ракет ударили в корпус; раздался звук — словно лопнул огромный стеклянный стакан.

— Головы! — отчаянно завопила Бранка. И было отчего — сверху дождём посыпались куски пластика и металла, снося ветви и врезаясь в землю.

— Ты, собственно, за кого воюешь? — осведомился Мирко, задумчиво разглядывая кусок винта, вошедший в землю у его ног. — А ты мы без тебя не помрём…

— Ну, я не думал… — немного смущённо откликнулся Сашка. — И да, мы ж теперь можем спокойно идти дальше! Скорей!

— Не идти, а бежать — и ещё скорей, чем ты сказал, и подальше, — уточнил Горька.

Взрыв самолёта не остался незамеченным. Счастье ещё, что, видимо, его экипаж ничего не успел передать, но сам факт взрыва наводил на вполне логичный вывод даже самого тупого из джаго — как сигнал: "Мы тут!" Прошедшие буквально над беглецами винтокрылы стали высаживать десант…

…Остановились в полночь. Все выглядели ещё достаточно свежими — для того, чтобы поесть перед сном, благословляя собственную предусмотрительность: додумались вытрясти сухари и консервы!

Неутомимый Гоька почти сразу подошёл к Сашке.

— Вяло они нас гонят. С десантом промахнулись…

— Тебе что, хотелось бы поинтенсивней? — удивился Сашка. Горька вежливо улыбнулся — как бы говоря: "Ценю юмор, но иди ты…":

— Я не об этом. Смотри. Если уж они все дороги перекрыли, то что им стоит забросать всё вокруг рейдовыми группами, посадить засады… Зачем нас вообще куда-то гнать?

— Хотят к болоту прижать и уморить голодом. Без боя, — предположил Сашка, заряжавший магазин "секача" — ракет оставалось не так много… Из лесной чащи тянуло сырью, вместе с темнотой пришёл холод, заставивший ныть морозные ожоги. Горька покачал головой:

— Они ж не могут не понимать, что мы — птицы стреляные, можем и вывернуться… Наверняка же все материалы по нашей деятельности за последние годы подняли. Нет. тут ещё что-то! И я не понимаю — что, а это — плохо.

— Может быть, — согласился Сашка, вытягивая ноги. — В башку им не заглянешь. Ясно одно — м ы их уже накололи, и правда из-под носа вывернулись.

Голос его прозвучал тускло. Он длинно вздохнул. Горька, покосившись на друга, покачал головой — лицо Сашки было лицом усталого мальчишки.

— Встряхнись, — он потрогал Сашку за плечо. — Ребята и девчонки в тебя верят, знают, что ты найдёшь выход. Ты ж наш командир!

— Меня это очень поддерживает, — Сашка встряхнулся на самом деле — потряс головой, мотая своим "хвостом". — Надо бы запретить жрать консервы и сухари, мало ли… Пожалуй, схожу, поохочусь, — он достал нож.

— Огонь же разводить нельзя. Отдохни, — Горька лёг, положив голову на корень дуба.

— Что, первый раз сырое мясо есть, что ли? — хмыкнул Сашка, поднимаясь. — Если что без меня случится — уводи всех строго на запад и бегом. Я догоню.

— Почти с тобой?

— Отдыхай… Нет, я один, правда не надо, — Сашка благодарно улыбнулся.

— Ну как хочешь, — Горька устроился удобней. — Но скорей, хорошо?

— Я правда недолго. Туда и обратно, — прихватив рюкзак, Сашка бесшумно исчез. Он устал не меньше остальных, это было ясно. Но Горька знал, что Сашка считает себя, командира, обязанным заботиться об остальных везде и всегда.

— Куда он? — сонно пробормотала Галька, удобней устраиваясь на руке юноши. Горька провёл ладонью по её волосам, нагнулся, поцеловал:

— У него дела с одной местной русалкой. Под кустиком. Кстати, ты как насчёт этого?

Но Галька уже спала. Горька вздохнул, закрыл глаза и мгновенно погрузился в глубокий чуткий сон.

И во сне он не переставал слушать.

Ручеёк тёк в трёх метрах от лица Сашки, лежавшего на толстой ветке, перекинувшейся над водой, как мостик. Левую руку он подложил под подбородок, в правой держал нож. Он ждал литорального оленя — в таких местах эти животные должны были встречаться часто.

Охотиться с ножом он начал учиться ещё до того, как всё это — это — началось. Его учил старый охотник-траппер, англосакс, часто забредавший в посёлок с мехами. Где сейчас старик, какая судьба постигла его? Может, он и вовсе ничего не знает об оккупации, бродит себе и бродит по лесам? Странный был человек. Казался нелюдимым, грубоватым, ворчливым — а иногда на память читал стихи или разрешал какой-нибудь спор, выказывая знания хорошо если просто лицейского уровня. Знал несколько языков, в том числе — и мёртвые… Как он там любил повторять — из английского старинного поэта: "И мы в пучину канем — или доплывём до Островов Блаженных!" Может, и мы ещё доплывём до Островов Блаженных, подумал Сашка, улыбнувшись.

Еле слышно захрустели кусты. Юноша напрягся. Он различил удлинённую голову, небольшие уши, прямые маленькие рога, белый, словно светящийся в темноте, кончик морды… да, самец литорального оленя. Наверняка вожак стада. Остальные при нападении на него убегут, но больше одного и не надо. Послышалось осторожное шлёпанье — олень наступил в воду, нагнулся… пьёт.

И Сашка, оттолкнувшись ногой, молнией бросился вниз.

Он упал на спину оленя, словно охотящийся хищник, своим весом свалив животное с ног. Сверкнул в зеленоватом свете Неразлучного и опустился нож. Стон животного оборвался хлюпаньем крови — охотник убил оленя одним точным ударом. По кустам шарахнулись тени — убегало стадо, которое вожак спас, как и должен был.

Стоя на колене, Сашка бросил нож в землю и подставил под клокочущую струйку ладони. Горячая кровь наполнила импровизированный ковшик, как вода… вот только у воды не бывает такого пьянящего, тёмного запаха, в воде не блестит так загадочно ночной небесный свет!

Он пил кровь на охоте всю жизнь, сколько себя помнил, ещё когда был обычным и совсем небольшим мальчиком и жил в обычном доме, где за окном вился местный плющ, а на столе матово поблёскивал экран их с братом компьютера, где висели на стенах портреты путешественников и военных… Тогда это казалось экзотикой, хоть он и слабо понимал в те годы это слово. Сейчас? Сейчас это — его жизнь?

Нет, это не должно всё-таки стать жизнью. К жизни ещё предстояло вернуться. А это — = это война.

Он выпил кровь, ополоснул ладони в ручье, занялся разделкой туши, не заботясь о внутренностях, костях и ошмётках мяса. К утру ничего этого не останется, даже окровавленную траву сожрут. В лесу все жрут всех, говорил тот старый охотник-англосакс. Только человека никто не в силах сожрать…

Сочащиеся кровью куски парного мяса Сашка бросал в рюкзак, они мокро и плотно шлёпали. Он так увлёкся, что почти что прослушал шаги по берегу ручья — но всё-таки расслышал их вовремя и даже различил фигуры с оружием раньше, чем те засекли его.

"Конец," — мелькнула заполошная мысль. Но почти тут же пришло невероятное облегчение — он услышал голоса, принадлежавшие юношам на год-два старше его. Говорили на местном диалекте мьюрика, который Сашка неплохо знал.

— Давай отсюда наберём, вода хорошая.

— Давай сперва сами хоть попьём, — один из них скинул с плеч предмет, оказавшийся канистрой.

Они опустились на колени шагах в десяти от Сашки, совершенно неподвижно сидевшего на берегу. Мьюри — мобилизованные джаго местные жители. Молодые, не слишком обученные, годные лишь в заслон. Они напились и, перебрасываясь полупонятными шуточками, стали наполнять канистры. Сашка поражался, как можно быть настолько слепыми! Не то что он — распоследний мальчишка, хоть изредка бывавший в лесу, давно заметил бы человека на берегу. Но мьюри не любят леса — они стараются селиться по берегам океана, морей, на крайний случай — больших рек и — там, где теплей.

Убить из? Сашку останавливала не жалость, хотя он не считал мьюри теми врагами, которых стоило истреблять при первой возможности. Он переместил пальцы на рукояти ножа. Если они из засады пришли за водой — а по их разговору понятно, что так и есть — то их исчезновение вызовет переполох. Очень быстро. Но… собственно, почему он так опасается переполоха? И почему бы не разделаться не только с этими двумя, но и со всей засадой? Хватит уже просто бежать… Сашка мысленно засмеялся. Пусть попробуют догнать или перехватить!

Всё было решено. В воздухе резко пропел свою песню брошенный нож. Солдат, как раз начавший взваливать на плечи свою канистру, вдруг всхлипнул и повалился в ручей, клокоча проткнутым горлом. По воде поплыли чёрные масляные пятна…

Второй, кажется, ничего и не понял сперва.

— Анару, ты что? — окликнул он. — Анару! — и нагнулся к трупу. — Ан…

Когда он, холодея от ужаса, повернулся от трупа в сторону леса, перехватывая непослушными пальцами автомат, перед ним стояла Смерть. В глазах существа, мгновенно и бесшумно возникшего неизвестно откуда, висели луны.

Жестокий удар ноги опрокинул солдата на спину. Чудовище из ночи навалилось сверху, коленями придавив руки. Из горла упавшего вырвалось наконец сипение, но в крик оно не переросло — сильные, цепкие пальцы обняли горло, сминая мускулы, передавливая артерии, ломая гортань. Мьюри забился, глупо отказываясь поверить в свою смерть, рот его открылся, оттуда вылез язык. Всё начало уноситься куда-то, мир обваливался с шумом и грохотом…

…Ещё какое-то время фиксируя пальцы на шее врага, Сашка чутко прислушивался. Нет, совсем тихо. Да и не успел крикнуть, так — зашипел… Выдернув свой нож из первого убитого, юноша пошёл обратно через ручей — к останкам оленя и рюкзаку с мясом.