Глава двадцать четвертая Питер

Утром папа сказал, что мама спит, но на самом деле она находилась в забытье. Когда Питер спросил, не хочет ли она есть, мама заерзала и пробормотала что-то. Она с трудом произносила какие-то неразборчивые звуки, которые, вероятно, во сне казались ей словами.

Папа испек блинов. Обычно они завтракали холодными хлопьями и свежим хлебом из хлебопечки. Питер подумал, не пытается ли папа таким способом выманить маму из постели или взбодрить его самого. А может быть, ему просто хотелось чем-нибудь занять руки: он сделал в четыре раза больше, чем они вообще могли съесть.

Питер чувствовал себя не в своей тарелке, потому что все судорожно пытались вести себя, как обычно. Джонас с ожесточением поглощал блины, не проронив ни звука. Питер смотрел, как движутся папины челюсти, пережевывая завтрак. Почему они не могут просто сесть и спокойно поговорить об этом? Давайте называть вещи своими именами: мама сейчас не в лучшей форме. Как нам пережить это? Но он не мог ничего сказать: горло сдавило, в нем стоял огромный комок. Поэтому он только одарил аплодисментами Джонаса, который в один присест уплел шестнадцать блинов.

— Я помою посуду, — предложил он, когда Джонас надел ботинки.

— Спасибо, Пит. — Папа положил руку ему на голову. — Если ты расчистишь от варенья местечко за столом, я бы смог здесь поработать.

Вот этого Питеру совсем не хотелось.

— Пал, это совсем не обязательно. Разве тебе не нужен компьютер для работы?

Доктор Солемн заколебался, на его скулах заиграли желваки.

— Тебе не тяжело здесь будет одному?

— Все в порядке, — ответил Питер. На самом деле у него тоже начала болеть голова.

— К тому же вы будете всего в пятнадцати метрах от палатки.

— Мне нужно будет отъехать и снять кое-какие показания с приборов. Если хочешь, Джонас может остаться…

— Пап, со мной все нормально. И что здесь будет делать Джонас? Я сделаю сэндвичей на обед, и вы можете отправляться в путь.

Питер почувствовал облегчение, когда папа наконец сдался и вышел из палатки. Головная боль усиливалась, к тому же ему хотелось разыскать проклятую красную тетрадку.

Он откинул занавесь у родительской кровати и понял, что мама в самом деле уснула. Питер положил ладонь на ее лоб тем же жестом, как делала она сама.

— Мам, — тихо позвал он. Но она блуждала где-то в ином мире.

Питер огляделся. Красной тетрадки не было видно ни на постели, ни на полках. Он выдвинул ящики у основания кровати и быстро в них порылся: в двух не оказалось ничего, кроме одежды, а в третьем лежали старые мамины каталоги и журналы — она говорила, что только с их помощью может уснуть. Все остальное чтение казалось ей слишком увлекательным и так затягивало, что она, наоборот, могла бодрствовать всю ночь.

Питер принялся вынимать их и раскладывать на полу. Тетради нигде не было. Чувствуя, как бешено стучит сердце, Питер принялся убирать журналы назад. Из одного торчал уголок блокнота: белая бумага в зеленую линейку, тонкая картонная обложка.

Его мама нарисовала деревья. Высокие тонкоствольные деревья с огромными листьями, растущие на побережье озера. Питер ни на мгновение не усомнился в том, что видит озеро Тиа, те самые деревья.

У него все поплыло перед глазами, но рассудок сохранил ясность. Он вернется в туннель. И в этот раз он не уйдет без ответов на свои вопросы.

Он пошел на кухню, сделал миску салата с тунцом для папы и Джонаса и поставил ее на стол рядом с пакетом мороженого хлеба и пачкой печенья. Затем вымыл всю посуду, оставшуюся после завтрака.

Отыскав новые крючок и трос, Питер положил их в рюкзак вместе с куском брезента. Он уже понял, что его куртка была не такой водонепроницаемой, как меха Тиа, поэтому решил, что может съехать вниз по туннелю на брезенте, если понадобится. Он прошел по грузовой линии к ящикам, достал себе кураги, немного ветчины и пару замороженных рулетов. Все это мальчик запихнул в небольшой целлофановый пакет. Головная боль совсем разбушевалась, и он с трудом мог думать о какой-то одной вещи, не говоря уже о том, чтобы думать о нескольких одновременно. Питер запихнул пакет в рюкзак и наполнил фляжку водой. Поцеловав маму в лоб, он пошел за Сашей.

Он выбрал самые легкие санки, которые только смог найти у собачьего навеса, и набил полные карманы куртки вкусняшками для Саши.

После этого, не обращая внимания на болезненную пульсацию в голове, Питер встал на санки, и они помчались на запад.

Спустя несколько минут Питер весь вымок от пота. Его била дрожь. Он мог только видеть ледяную стену, которая издали казалась такой же снежной шишкой на горизонте, как и все остальные. Глядя на нее, Питер ощутил знакомое «шевеление» на грани его обзора.

«Ага! — подумал он. — Вот и ты».

Ему стало ужасно жарко. Он расстегнул куртку, но это не помогало.

Он шагнул с саней, споткнулся и рухнул на колени в снег.

«Разве это не смешно? — подумал он, развалившись в снегу. — Даже не холодно…»

Он смотрел в небо и различал там звезды, хотя отчасти понимал, что это невозможно: день же! Звезды раздувались, увеличивались в размерах и вдруг превратились в небольшие сферы, которые приветливо сверкали с неба. И мир разом ухнул в темноту. Это стало облегчением: как будто ты слишком устал, чтобы вставать, и для тебя выключили свет.

Питер уже ничего не понимал, когда скулящая Саша, все еще запряженная в санки, легла рядом с ним, подняла голову и стала звать на помощь.

Загрузка...