Возникновение феодальных отношений у франков VI–VII вв.

Родовые связи, родовая община, следы родственных отношений и большой семьи «Салическая Правда» сохранила как пережиток более древних отношений в обществе франков.

Изучая по методу сравнительного анализа различные рукописи «Правды», время составления которых не совпадает[297] можно было подметить в одних и тех же титулах[298] изменения, происходившие в системе исчисления родственников, в исчислении степени родства и т. д. Родство, определяемое в более ранних списках по женской линии (по матери), заменялось исчислением родства по мужской линии (по отцу), близкие родственники старались уклониться от уплаты виры за своего сородича[299] или даже совсем отказаться от родства, выйти из рода, на что закон их любезно наталкивал, имея статью «О желающих отказаться от родства»[300].

Поэтому мы, подчеркивая наличие черт первобытнообщинных отношений у франков эпохи Меровингов, сохранившихся до V-MI вв. и отраженных в титулах «Правды», отнюдь не считаем, что именно эти отношения характеризуют франкское общество данной эпохи. Родовые отношения и связи здесь являются только пережитками. Но для историка-марксиста важно найти доказательства наличия этих отношений хотя бы в прошлом, чтобы еще и еще раз сказать, что марксистская периодизация общества является единственно правильной.

«Салическая Правда» хранит в своих титулах следы последующего развития общинных отношений у франков — следы общины-марки, общины территориальной, которая в процессе роста и развития производительных сил в обществе сменяет родовую общину, но в то же время и сама подвергается разложению.

Ряд титулов «Салической Правды» дает материал об общине-марке и ее борьбе с наступающей на нее частной земельной собственностью феодализирующегося общества.

Метод нашего исследования тот же (сравнительный анализ текстов более ранних с более поздними).

Титул о переселенцах («De miqrantibus»)

Познакомимся с содержанием этого титула[301] по рукописи «Paris 4404», титул XLV.

«1) Si quis super alterum in villa migra re voluerit si unus vel aliquid (leg aliqui) de ipsis qui in uilla consistuut eum suscipere uoluerit, si uel unus exteterit qui contra dicat migranti ibidem licentiam non habebit».

«1) Если кто захочет переселиться в поселок (виллу) к другому и если один или несколько из жителей поселка захотят принять его, но найдется хоть один, который воспротивится переселению, он не будет иметь права там поселиться».

В двух последующих рукописях I «семьи» этот текст дан почти аналогично (если не считать вставки слова «homo» в тексте «Wolfenbüttel»), но в 4-м тексте I «семьи» («Paris 9653») встречается очень незначительное на первый взгляд изменение в тексте: вместо слов: «Si quis super alterum in uilla migrare uoluerit»[302], как в тексте рукописи «Paris 4404» и др., в тексте рукописи «Paris 9653» значится так: «Si quis alienum uillam migrare uoluerit» etc., т. e. вместо слова «alterum» (другой) стоит «alienum» (чужой). Это небольшое изменение придает другой оттенок самому пункту.

Если в первых рукописях говорилось о поселении к другому (может быть даже к одному из членов той же общины) то в 4-й рукописи говорится уже о чужой вилле, т. е. о поселении чужого в другой (чужой) общине. Но характерно, что и в том и в другом случае члены общины равно имеют право вмешаться и воспрепятствовать переселению или поселению. Это, бесспорно, говорит о наличии общинных, сельских связей, а также соседей, членов сельской общины.

Это «Super alterum» некоторые авторы исследований, например, Вайц, Лампрехт и другие, переводят так: «с согласия другого», т. к. несогласие выражено другим специальным, подбором слов: «Si uel unus… соntradiсatа». Но на замеченный нами оттенок в словах «alterus» и «alienus» исследователями достаточного внимания обращено не было. Между тем, это изменение в тексте могло отражать некоторое изменение взаимоотношений в обществе того времени.

Последующие тексты «Салической Правды», II–III «семей» и «Heroldina» дают текст, аналогичный первым рукописям I «семьи», по-видимому, следуя их транскрипции, с той лишь разницей, что в текстах III «семьи» данный пункт идет под № XLIX титула, а в «Heroldina» под № XLVIII титула[303].

В тексте «Emendata», который приводим полностью, стоит так: «Emendata», титул XLVII:

«1) Si quis super alterum in uilla migrare uolierit et aliqui de his qui in uilla consistunt cum suscipere uoluerint, et uel unus ex ipsis extiterit qui contradicat, migrandi licentium ibidem non habeat».

В тексте рукописи Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина[304] находим очень небольшие поправки, внесенные другой рукой. Текст не изменен. Следовательно, мы, проанализировав все тексты, нашли данный параграф во всех дошедших до нас редакциях «Салической Правды». Значит, этот пункт является одним из коренных, основных пунктов салического закона, и этот пункт говорит нам, бесспорно, о существовании общины и общинных связей у салических франков эпохи Меровингов.

Следует отметить различную интерпретацию этого титула в историографии.

Фюстель де Куланж[305] пытался просто «отвести» этот пункт, доказывая, что тут дело идет о чьей-нибудь собственной вилле (в смысле «поместье») или вилле сонаследников, соправителей. Такое толкование текста не соответствует действительности.

Нельзя представить себе, что у франков этой эпохи, ярко отраженной в салическом законе, где на первое место выступает строгая охрана частной собственности (введены тяжелые наказания за нарушение частной собственности), один из пунктов закона допускал бы явное нарушение этой частной собственности, разрешая поселение чужака в доме, т. е. похищение виллы (если стать на точку зрения Фюстель де Куланжа о том, что вилла — исключительно достояние одного частного лица).

Более того, в следующем пункте данного текста мы находим указание на то, что закон явно стоит на стороне вселяющегося в чужую виллу, создавая для него целый ряд льгот.

В пункте 2-м титула мы читаем: «Если же, несмотря на запрещение одного или двух лиц, он осмелится поселиться в этом поселке…»[306] и дальше идет длинное описание тех сложных процедур, которые должен выполнить тот, кто протестует против вселения чужака в общину (он должен трижды приходить к нему со свидетелями и предупреждать его о выселении, после 30 дней — вызвать его на суд и, наконец, поручиться перед графом всем своим состоянием. Тогда только граф может явиться в селение и изгнать оттуда чужака). Но и это еще не все. В титуле добавлено о «законном препятствии», которое может остановить выселение чужака. О нем сказано глухо, но и это упоминание и все указанные процедуры с выселением и самый тон титула — все направлено к тому, чтобы чужак не покидал общины. Закон явно стоит на защите его интересов и, наоборот, чинит препятствия тем, кто хотел бы его выселить.

Сам титул есть во всех редакциях «Салической Правды», но все добавления к нему и все изменения в нем, сделанные позднее[307], имеют одну направленность. Они все более укрепляют положение тех, кто переселяется в общину, и ущемляют права тех, кто живет в общине (т. е. ее членов). Едва ли это могло быть случайностью в текстах закона.

Разберем этот пункт. По предположению Фюстель де Куланжа, поселившийся чужак является просто похитителем чужой частной, индивидуальной собственности (виллы, земли и т. д.). Казалось бы, сообразно всем другим статьям салического закона о кражах и нарушении частной собственности, к нему должно быть применено такое суровое наказание, как за похищение жилища, запашку поля, увоз сена и т. д. Но тут почему-то закон удивительно мягко относится к данному нарушителю «частной собственности»[308] — он явно стоит на его стороне, допуская три отсрочки по 10 дней (тогда как за простую кражу — немедленная расправа), указывает на какие-то «законные препятствия», которые ему могут помешать уйти (из «чужого дома», как говорит Фюстель де Куланж), требует свидетелей для совершения обрядности выселения, поручительства от «хозяина»[309] всем своим состоянием — и тогда только принимает известные меры к выселению. Получается полное несообразие, если подходить к вопросу с точки зрения Фюстель де Куланжа.

Но попробуем довести это предположение до его логического конца. Ну, а если «хозяин» свидетелей не имел, предупреждая о выселении вора, если он не выполнил всех обрядов, если у поселившегося в чужой вилле оказались «законные причины» (?) или, если хозяин не поручился своим имуществом, — тогда, следовательно, чужак выселению не подлежит и спокойно будет пользоваться чужой собственностью, нарушая, таким образом, другие статьи «Салической Правды», крепко стоящей на страже частной собственности.

А следующий пункт закона говорит о том, что если чужак 12 месяцев прожил на месте, то его никто уже выселить с этого места не может. Он должен остаться неприкосновенным, «как и другие соседи». Получается явный абсурд и противоречие с основной традицией «Правды», если хоть на миг признать точку зрения Фюстель де Куланжа.

Остается в силе наше предположение о том, что в данном случае имеется наличие соседской общины-деревни, что и обозначено словом «villa».

Этот текст закона имеется во всех дошедших до нас рукописях «Салической Правды», подвергаясь лишь незначительным изменениям, принимая вводные слова и поправки.

Отметим еще некоторые наблюдения над текстом.

В рукописях II «семьи» данный параграф помечен 4-м номером, а в 3-м параграфе вставлен совсем новый пункт, которого не было в рукописи I «семьи», а именно:

«Если же кто в чужую общину (поселок)[310] совершил бы переселение без согласия (ее членов), уплачивает за свою вину 1800 дин., что составляет 45 солидов». Пункт очень важный. Появление этого пункта в текстах II «семьи» говорит о том, что по-видимому, вопрос о переселении людей в общины вызвал непосредственное сопротивление самих членов общины, которые в этот период были еще настолько сильны, что смогли настоять на включении данного пункта в закон. Но характерно то, что все же насильно вселившийся чужак подвергается только штрафу, а о выселении его из общины обратно не сказано[311]. Из проделанного анализа XLV титула по всем рукописям «Салической Правды» с VI по IX в. обнаружен этот титул во всех редакциях[312].

Сделаем еще несколько выводов по этим пунктам. Оба последние пункта указанного титула (один, охраняющий общинные порядки (3-й), другой (4-й), ведущий к подрыву общины, т. к. с поселением чужих людей в общине ее прежние связи слабеют, обрываются), как мы видим, существуют в рукописях до IX в. включительно. Это говорит об интенсивной борьбе с общиной во времена Меровингов, а в более поздние времена (VIII–IX вв.) о борьбе внутри общины (см. об этом ниже).

Но очень любопытно, что последние рукописи салического закона («Emendata», «Heroldina», относящиеся к VIII–IX вв.) и рукопись Государственной публичной библиотеки особо выделяют 4-й пункт текста. Это сказывается даже в самом наименовании титула, которое теперь меняется. Вместо названия «De migrantibus», как во всех предыдущих рукописях, там стоит новое название, а именно:

По «Emendata», титул XLVII:

«De ео qui uillam alterius occupaverit uel si duodecim mensibus eam tennerit», что означает: «О тех, кто виллу другого или других занял бы, или если 12 месяцев в ней прожил бы».

В самом измененном названии заглавия титула выпячивается то положение, которое особенно желательно подчеркнуть составителям закона (т. е. положение о том, что нельзя занимать чужую виллу). При этом понятие «villa» в этом случае (в IX в.) уже трактуется аналогично понятию «поместье» как в капитуляриях к «Салической Правде»[313] так и в капитулярии о поместьях[314].

Сам по себе этот измененный в «Эмендате» титул «Салической Правды» очень важен в нашем исследовании, т. к. позволяет судить об эволюции термина «villa» (от общины к поместью). Эта эволюция термина отражает изменения, которые произошли в самом обществе, в котором к IX в. совершилось покушение на жизнь свободной общины-марки, которая была фактически уже подчинена к этому времени поместью. Возможно, что это подчинение поместью и захват земли общины (деревни) поместьем и способствовали такому механическому перенесению в «Правде» значения слова «villa» от обозначения деревни в I–III «семьях» рукописей к обозначению понятия «поместье» в «Эмендата»[315]. Термин эволюционирует, а свободная община-марка закрепощается, и V «семья» рукописей («Эмендата») отражает уже феодальную эпоху.

Это очень знаменательно и служит ярким примером распада к IX в. не только большой семьи, но и закрепощения сельской общины. Возникновение феодальных отношений налицо.

Вернемся к анализу XLV титула по его ранним редакциям (т. е. при понимании термина «villa» как община (деревня).

Из высказываний по данному титулу отметим следующее: Эйхгорн[316] и другие находят, что этот титул достаточно говорит за то, что свободные земледельцы образовывали группы, замкнутые по своему характеру. Другие лица (посторонние) могли войти в их состав только с согласия всех членов группы. Но точной характеристики этой «группы», точного обозначения общины-марки и ее функций мы у этих авторов не находим.

Вайц и Зом[317] понимают поселение чужйка («migrans») как бы на пустоши (необработанной земле), принадлежащей марке, которую этот, переселяющийся без согласия членов марки чужак, возделывает (обрабатывает). Но такому объяснению противоречит самый текст титула, где говорится о поселении in villa, т. е. в поселке, деревне (а по толкованию Фюстель де Куланжа — даже в поместьи)[318].

Приводим интересные соображения М. М. Ковалевского о «villa» (тит. XLV «Салической Правды»). Возражая Фюстель де Куланжу по поводу XLV титула («De migrantibus»), в котором говорится о поселении in villa к другому и где Фюстель де Куланж трактует «villa» как поместье, автор приводит ряд соображений против этого предвзятого мнения. Он говорит:[319]

1. Дело идет о переселении в чужую villa («in alienam villam»). Переселяющийся не мог быть поэтому местным уроженцем. Он менял свое местожительство. Вселялся.

2. Фюстель де Куланж, неправильно пользуясь словом «super» в смысле «apud», пытался доказать, что чужак мог поселиться у другого (а не в «villa aliéna»). Но это противоречит всему смыслу титула.

3. Есть попытка провести аналогию между XLV и XIV титулами[320], где говорится о переселении по приказу короля.

Ковалевский вполне резонно отводит эту попытку, ссылаясь на то, что «в таких условиях никакой протест недопустим, и виновный в нем «подлежит пени в 200 солидов…», замечая между прочим, что это как раз та цена, «какая грозит в случае нападения на чужую деревню».

4. Автор ссылается на одно из мест «Правды», где прямо сказано о причине, «по которой поселение чужеземца может вызвать протест со стороны того или другого из местных жителей»[321]. А именно: «…в нем говорится о разрешении пользоваться травой, водой и дорогой…». Это так, но автор делает и следующий вывод:

5. Следовательно, в нем (в разрешении. — Г. Д.) может быть и отказано жителям одной и той же Convicinia (этим термином обозначается, очевидно, совокупность соседей)[322] и далее следует общий вывод о «villa». Принимая во внимание все приведенные данные, мы не можем не видеть в разбираемом титуле XLV нормирование того случая, когда чужеземец вздумает устроить свой очаг у одного из деревенских жителей с его согласия, причем такое поселение, грозящее общине, по меньшей мере, необходимостью поделиться с чужаком травою, водою и проездом, вызывает протест хотя бы одного из ее членов. Такой протест, очевидно, не имел бы силы и значения по отношению ко всему селу, если бы «воды, выпасы и сенокосы не принадлежали им на правах общинной собственности (курсив наш. — Г. Д.), а служащее для посевов поле не подлежало общинному прогону»[323]. Таким образом, М. М. Ковалевский в противовес многим буржуазным ученым Запада, видел в «villa» XLV титула «Салической Правды» не поместье, а деревню. Такого же мнения придерживались Д. Н. Егоров в своих комментариях к «Lex Salica», А. Д. Удальцов[324], Н. П. Грацианский[325] и А. И. Неусыхин[326].

Таким образом, слово «villa», которое встречается в тексте «Lex Salica» и на значении которого в основном базируется Фюстель де Куланж, переводя его как «поместье», а не «деревня» (для VI, VII, VIII и IX вв.), русскими исследователями, а тем более советскими, переводится как «деревня». Это значение больше соответствует той действительности, которую отражает «Правда» в своих ранних титулах. Наличие соседей прямо отражают слова титула: «Но если кто-либо из соседей не хочет этого — он не. может там поселиться»[327].

Здесь не лишним будет вспомнить, как определял слово «villa» Маурер («Einleitung»)[328]. «Villa» в его понимании — это в широком смысле слова то же, что и марка. И то и другое слово означало не только населенную деревню, но и сельское жилище со всеми примыкающими к нему посевами и лесными угодьями. Отсюда выражение: «in villa vel marka, Dipl. (862, 891); in villa sive marka, Dipl. (891)».

О главе «De migrantibus» полезно будет привести некоторые мысли Глассона, который, полемизируя с Фюстель де Куланжем, предлагает представить себе такое положение, когда новый пришелец, явившись (как говорит Фюстель де Куланж) в отсутствие собственника и поселившись на его земле, с согласия соседей («vicini»), живет так год; к концу же этого года возвращается настоящий владелец и оказывается лишенным имения. Каково его положение?

Ясно, что такое явление невозможно допустить в данном обществе, «если говорить серьезно» (так говорит Глассон)[329]. И далее он приходит к вполне правильному выводу на основании материала источников: («Когда обитатели деревни соглашаются или возражают против вселения третьего лица, они всегда действуют в силу права, которое им принадлежит, и никогда как представители отсутствующего собственника»)[330].

Иными словами, являясь членами общины по праву, данному им законом (составленным на основании обычаев), они реагируют на вселение чужака, а не являются лишь сторонниками индивидуального владельца. К этому закон их принудить бы не мог. Глассон совершенно прав.

Особенно важно для исторической науки то, что сказано по данному вопросу советскими историками. А в советской историографии этот вопрос как раз нашел довольно широкое отражение.

Н. П. Грацианский на основании источников трактует термин «вилла» в двух значениях: «селение» и «территория» и приводит ряд документальных данных по этому поводу[331]. В этой работе Н. П. Грацианский акцент делает на понятии «вилла» вообще, не занимаясь специально «Салической Правдой».

В другой, более поздней работе, специально посвященной этому вопросу[332], Н. П. Грацианский несколько дифференцирует термин «villa» и его употребление в «Салической Правде». Он называл 4 случая упоминания в «Lex Salica» термина «villa»[333].

В титулах XLV и III он тоже, бесспорно, находит, что термин «villa» может обозначать только деревню[334]. В титуле XIV «Lex Salica», где говорится о нападении на villa и ограблении villa, Н. П. Грацианский пишет: «Здесь перед нами тип однодворного поселения, расположенного одиноко (по-видимому, среди леса) и охраняемого сторожевыми собаками»[335]. Аналогичный случай он видит и в титуле XLII «Салической Правды»[336]. Таким образом, Н. П. Грацианский указывает на различные случаи употребления термина «villa» в «Салической Правде»: и как термин, обозначающий деревню, и как термин, обозначающий однодворное поселение.

Дальше развивает эту мысль А. И. Неусыхин[337]. Анализируя данные выше титулы «Lex Salica», он прямо уже указывает на то, что термин «villa» в «Салической Правде» имеет неодинаковое значение и употребляется в разных случаях, обозначая то деревню, то хутор, то двор[338]. Но во всех случаях А. И. Неусыхин подчеркивает ту особенность, что этот двор или хутор неотделимы от деревни (расположены в пределах деревни или на ее территории). Это, на наш взгляд, важное добавление, так как нам представляется, что термин «villa» в «Салической Правде» в ее наиболее ранних списках обозначает деревню (большую или меньшую), а отклонения от этого типичного обозначения связаны уже с новыми явлениями в жизни самой деревни.

В тексте «Салической Правды» слово «villa» встречается 4 раза[339]. Титул XLV нами проанализирован. В нем «villa», бесспорно, деревня. В титуле III, где говорится о быке, ведущем стадо трех вилл, «villa» тоже деревня (но, может быть, небольшая); в титуле XIV упоминается о нападении на чужую виллу[340], что трактуется некоторыми авторами как нападение на чужой дом. Нам представляется, что если даже нападение совершается и на один дом (видимо, с целью грабежа), то дом этот находится на территории деревни (виллы), т. к. дома, как известно, в германских деревнях находились далеко друг от друга[341]. Если бы составители закона хотели обозначить в данном титуле только кражу из отдельного дома, они употребили бы другой термин[342]. А в титуле XIV упомянута именно деревня, как совокупность каких-то жилых строений, на одно из которых было сделано нападение.

Когда вообще происходит какое-либо подобное происшествие (кража, нападение, убийство и т. д.), то всегда объявляется прежде всего населенный пункт, в котором данное событие произошло. Так и в данном случае — нападение было совершено на деревню, а ограблению подвергся один дом в этой деревне. Участившиеся случаи нападения на деревни вызвали к жизни данный пункт закона.

Наоборот, если допустить предположение, что тут подразумевается только один отдельно стоящий дом, то может возникнуть ряд недоуменных вопросов, а именно: «Салическая Правда» была записана вскоре после поселения франков в Галлии[343], когда у них еще преобладали большие семьи из 3-х поколений[344]. Селились они на новой территории в больших и малых деревнях («villa»). Ранние списки «Салической Правды» других форм поселений франков и не знают, отражая то, что представляется массовым явлением в жизни общества. Отдельные, индивидуальные дома, находящиеся вне населенного пункта (деревни), в то время (до выделения членов из большой семьи или даже соседей из марки) могли насчитываться к моменту записи «Салической Правды» только единицами. Явление это было совершенно не типично для того времени, а потому едва ли могло быть отражено в законе.

Другое дело — эпоха более поздняя в жизни франков, которая знает уже и выделение малой семьи из большой семьи и возникновение самостоятельного индивидуального хозяйства одной семьи. Такая семья могла селиться уже вне деревни-общины, но все же на территории, принадлежавшей когда-то общине. Это, видимо, и хотел тоже подчеркнуть А. И. Неусыхин в своей фразе, приведенной выше.

Мы согласны с Н. П. Грацианским и с А. И. Неусыхиным в том, что термин «villa» в «Салической Правде» (особенно в более поздних кодексах «Правды») приобретает некоторую дифференциацию (под ним может подразумеваться деревня, дом или даже двор, находящийся на территории деревни). Но первичное и типичное для времени поселения франков в Галлии обозначение термина «villa» — деревня. Позже происходит дифференциация этого термина.

Нам представляется, что эта дифференциация термина «villa» в «Салической Правде» служит отражением эволюции понятия «villa», происходившей в жизни франков в период VI–VII вв. Сохраняя термин «villa», как обозначение деревни, «Салическая Правда» начинает этим именем обозначать и отдельные части данного понятия (дом, двор и т. д.), соединяя их в общей территории. Эволюция термина «villa», происходившая в текстах «Салической Правды» и отражающая эволюцию в обществе, приводит в конце концов к тому, что, как указано выше[345], термином «villa» в VII в. начинает называться в «Lex Salica» поместье[346] (тоже, видимо, как территория общины, но захваченная землевладельцем в собственность).

Эволюция термина «villa», замеченная нами в «Lex Salica», тоже является отражением борьбы, происходившей в обществе франков, борьбы между новым и старым бытом в деревне, между старыми и новыми отношениями в обществе.

Нам представляется, что в статье «De migrantibus» это тоже селение, в котором живут односельчане, соседи («vieilli») и территория, т. е. деревня («villa»). Она окружена полями, лугами, водами, дорогами, принадлежавшими всем соседям, как об этом говорит упомянутый выше пункт титула XLV «Салической Правды» о пользовании травой, водой и дорогой в общине и о согласии соседей.

По всем ее признакам это типичная община-марка со всеми ее угодьями: пашнями, лесами, полями, лугами, пастбищами, селами, виноградниками, водными пространствами, дорогами и т. д., в том виде, как ее рисуют представители Марковой теории, начиная с Маурера, и с тем значением, какое ей придают в истории общественного развития классики марксизма.

Можно подметить и наличие борьбы с общиной, которую ведет феодализирующаяся знать. Сравнительный анализ более ранних и более поздних списков «Салической Правды» позволяет вскрыть эту борьбу в связи с изменениями формулировок титула XLV, изменением статей, внесением новых пунктов, изменением заглавия титула и т. д. Мы об этом говорили выше.

У А. И. Неусыхина есть ряд ценных наблюдений и замечаний по вопросу об общине в «Салической Правде». Автор делает ряд убедительных предположений о лицах, которые «переселялись» в деревню-общину. Это могли быть и «отказавшиеся от родства», могли быть малые семьи, выделившиеся из больших семей, могли быть и «…переселенцы из других деревень, переселение которых могло вызываться чисто хозяйственными причинами»[347]. Анализируя XLV титул, автор замечает, что «villa» — деревня и «…немалых размеров…»[348], т. к. в ней могут быть и согласные и несогласные с переселением чужака. Автор предполагает, что несогласие выражали только некоторые отдельные лица, может быть и один человек (домохозяин), чем-то ущемляемый в своих хозяйственных интересах вселением чужака. Автор начисто отвергает предположение о том, что чужак вселяется в домохозяйство к кому-либо из членов общины[349], выдвигая против этого веские доводы (такое переселение в чужое хозяйство мешало бы ему стать «через год» (как трактует документ) самостоятельным хозяином, его вселение в чужое хозяйство в вилле не ставило бы вопроса о выделении на него земельной площади, о пользовании травой и т. д., а его хозяин приобрел бы дополнительную рабочую силу, о чем документ нигде не упоминает). Переселенец, видимо, сначала принимался за очередные земледельческие работы в общине, а потом уже приступал к постройке дома. Автор также думает, что первой заботой переселенца была разработка новой земли (новины). «Это предположение делает понятным и отсутствие у переселенца на первых порах собственного дома, и ссылку на утерю им результатов его труда, и заинтересованность некоторых жителей виллы в его вселении или изгнании»[350]. Автор предполагает также, что приглашение к переселению чужака могло привлекать интерес кого-либо из членов общины, заинтересованных в совместном с ним поднятии нови, что было делом нелегким, а сулило расширение земельной площади под пашни.

Все эти предположения автора нам представляются возможными в жизни общины-марки, какой была «villa» «Салической Правды».

Итак, титул «De migrantibus» рисует картину сельской общины у франков эпохи Меровингов. Наличие у франков этой стадии развития соседской или сельской общины на документе показано довольно убедительно. Но документ раскрывает не застывший фотографический снимок сельской общины у франков, на каком-то определенном этапе ее жизни, а отражает целый ряд живых штрихов в жизни франкской марки, отражает изменения, происходившие в марке и с маркой, т. к. сам документ «живет» и получает время от времени ряд изменений и дополнений, отражающих изменения в жизни общества. А изменений в VI–VII вв. у франков происходит много. В феодализирующемся обществе растут новые производительные силы и иные производственные отношения[351]. Община франков и ее интересы начинают сталкиваться с интересами господствующих групп общества: королевской власти, военной и гражданской знати, церкви и церковных феодалов и т. д. Коллективное землепользование подтачивается и растущим аллодиальным владением, владением индивидуальной малой семьи. Но община сразу не сдает свои позиции, она борется за свои исконные права. И эту борьбу в какой-то степени отражает документ. Мы подметили выше, что основные пункты титула XLV сохранились в «Салической Правде» до IX в. Следовательно, до IX в. община продолжает существовать у франков. Но законодательная власть добавляет позже новые и несколько изменяет старые пункты того же титула XLV, чтобы в измененных пунктах отразить что-то новое, а это новое, большей частью, не в интересах общины.

Внимательно изучая изменения, внесенные за четыре века в тексты «Салической Правды», можно подметить наличие борьбы с общиной, которую ведет феодализирующаяся знать. Сравнительный анализ более ранних и более поздних списков «Салической Правды» позволяет вскрыть эту борьбу в связи с изменениями формулировок титула XLV, изменением статей, внесением новых пунктов, изменением заглавия титула и т. д.

Очень ценным для понимания существа изменений в общине является добавление к параграфу 2 титула XLV, которое было внесено позднее.

Это добавление гласит: «Si vero alium in villa aliéna mig-rare rogauerit antequam conventum fuerit. MDCCC din. qui fac. sol. XLV culp. iud.»[352]

«Если же кто пригласит другого переселиться в чужую виллу без предварительного соглашения, присуждается к уплате 1800 дин., что составляет 45 солидов»[353]. В этом добавлении, видимо, не ставится вопрос о выселении чужака из общины, а дело идет об известной денежной компенсации, которую платят за его вселение. Титул упоминает ответственное за вселение чужака лицо — члена общины, который уплачивает за это вселение к нему чужого человека без согласия общины.

Приведенное дополнение к титулу XLV — факт очень важный и требует анализа. Появляется Add. 1 во II «семье» «Lex Salica», дается в «Heroldina» и «Emendata». Следовательно, оно входит прочно в традицию памятника, а не является случайным штрихом или ошибкой переписчика.

Что же он изменяет в содержании титула XLV или что дает нового? Кому он приносит пользу, кого ущемляет? Несомненно, что Add. 1 расширяет возможности вселения в общину посторонних людей, требуя от вселившего его члена общины только штрафа. Следовательно, Add. 1 выгоден тем, кто вселяется в общину, но, видимо, ущемляет права общины, как самостоятельной организации.

Второй вопрос — кому поступает тот довольно значительный штраф в 45 солидов, о котором упоминает Add. 1? Поскольку «Салическая Правда» — судебник, составленный по указу королевской власти для взимания штрафов с населения за различные проступки и штрафы эти, как правило, взимаются в пользу королевского фиска, тут тоже едва ли возможно исключение. Итак, штраф за вселение постороннего человека в общину поступает в королевскую казну. Это новое ущемление интересов общины. Она, по Add. 1, приняла к себе чужака; по условию п. 3 в титуле XLV (которое не снято), она через 12 месяцев должна наделить его угодьями, считать неприкосновенным (т. е. должна поделиться с ним угодьями, включить в общину), а штраф за его вселение поступает в казну. Вот уже двойное ущемление общины в Add. 1.

Какую роль при этом играет тот член общины, который принял к себе пришельца и внес за него штраф? Тут могут быть два предположения: этот член общины принял в общину своего родственника или знакомого, который может помочь ему в хозяйстве и он сам заинтересован в его поселении у себя. Он добровольно платит за это штраф в казну. Такое предположение, вполне возможное и жизненное, имеет только одну слабую сторону: едва ли таких вселяющихся родственников в общину было так много, что потробовался от короля специальный Add. 1 к закону. Другое наше предположение относительно Add. I более радикального характера. Не является ли штраф за вселение чужака в общину новой формой вмешательства королевской власти (феодальной власти) в дела общины, аналогично тому, как это мы видели в пункте 4 титула XIV о переселении в общину, имея грамоту от короля[354].

Выросшая и окрепшая к концу VI в. феодальная власть могла этот Add. 1 к XLV титулу сделать просто доходной статьей для казны, взимая определенную сумму (в 45 солидов) с тех, кто желал по разным причинам[355] переселиться в общину. Чтобы не нарушать в корне XLV титула, это переселение могло производиться через какого-либо члена общины, платившего за переселенца указанный штраф (т. е. возможно, он был посредником, через которого сам вселяющийся платил штраф в 45 солидов). Устойчивость этого Add. 1 в XLV титуле укрепляет наше предположение о заинтересованности фиска в получении дополнительных средств с переселяющихся в общину, которые вдобавок помогали расшатыванию внутренне единого строя в общине, ослабляли общину изнутри. Во всяком случае, ясно что Add. 1, выгодный интересам вселяющихся в общину и королевскому фиску, ущемлял интересы общины, низводил ее права к минимуму, по существу дискредитировал параграф 1-й того же титула, где говорилось о воле и желании общинников одобрить или не одобрить переселение чужака. Таким образом, община, если и сохранила еще удельный вес в обществе франков на данный момент (VI–VII вв.), то по всем признакам, не может показать усиление своих связей или прав своих сочленов. И в этом отношении мы позволили себе не согласиться с мнением А. И. Неусыхина, который видит в данном добавлении к титулу XLV[356] «усиление прав соседства в общине»[357]. Автор пишет, что тут вступают в силу два момента:

а) ударение сделано на позитивном характере права решения жителями виллы вопроса о вселении «migrans», ибо речь идет о его допущении (и даже приглашении), а не о протесте;

б) требуется согласие всех обитателей деревни («conventum»), а не одного или нескольких[358].

Эти положения правильны, но, на наш взгляд, они еще не служат доказательством усиления роли соседства в общине (т. е. усиления прав самой общины). Нам представляется, что тут надо учесть еще некоторые моменты в связи с этим Add. I[359]. Бесспорен тот факт, что данное «Прибавление» к титулу XLV расширяет права «migrans» для вселения в общину[360] (протесты не предусмотрены, наивысшее наказание — уплата 45 солидов, если не будет согласия соседей. А может быть, это согласие («conventum») было только фикцией, а за ним скрывалось право переселения в общину на определенных условиях (за деньги). Уже тот факт, что Add. 1 облегчает «migrans» вселение в общину (хотя бы за деньги), свидетельствует о том, что сама община, ее внутренние связи и удельный вес в обществе не растут, а слабеют. Если принять во внимание, что в «Lex Salica» существует XIV титул, карающий большим штрафом (в 200 солидов) тех, кто препятствует вселиться «migrans», имеющему грамоту от короля, то можно предположить, что как следующий шаг за этим на «сильственным вселением «migrans», община вынуждена признать право на вселение чужака за деньги. Закон[361] прикрывает это право нового типа вселения ссылкой на нарушение коллективного соглашения всех жителей общины. Титул в «Салической. Правде» не снимается, но в Add. 1 вносится в него новый штрих, новая поправка.

Если говорить в действительности о подобном соглашении всех «vicini» на вселение «migrans», то оно едва ли могло быть реальным ввиду различия интересов всех жителей деревни. Всегда мог оставаться кто-то несогласный с вселением (как в первом, основном пункте данного титула)[362], и действие закона входило в силу. «Migrans» (или тот, к кому он переселялся) должен был уплачивать штраф. Мы уже говорили выше — о возможности уплаты штрафа тем членом общины, к которому делалось переселение, но мы склонны думать, что значительно чаще в жизни франков того времени могли быть случаи, когда переселение было крайне необходимо самому «migrans», ибо не переселяться он не мог, его к этому вынуждали социально-экономические и другие причины[363].

Человек, стремящийся переселиться в общину, используя новое дополнение к титулу XLV (Add. 1), искал и пробовал все пути для вселения. Находил нужных в общине людей, через которых он мог бы совершить вселение, добыть необходимые деньги и т. д. Феодальная власть через дополнение ж закону (Add. 1) оказывает ему содействие вопреки тому, что его вселение не в интересах общины и ее соседских прав. Усиление прав соседства мы не можем признать у франков — еще и потому, что к этому же, примерно, времени относится издание эдикта Хильпериха, ущемившего права общины, соседей («vicini») и в вопросах наследования в пользу малой семьи, установив наследование по прямой линии (от отца к детям, а не соседям — «non vicini»)[364].

Гальбан-Блюменшток, соединяя Add. 1 с «Extravagantia В.», 11, делает вывод о последовательном усилении прав лиц, населявших общину (виллу)[365]. Но для Гальбан-Блюменштока такое суждение понятно, так как он считает, что община у франков возникает значительно позднее записи салического закона[366]. Нам же представляется, что суждение Гальбан-Блюменштока о последовательном усилении прав франкской общины к концу VI и началу VII в. методологически неправильно и противоречит тем фактам, которые дают источники[367]. Община не только не усиливает свои права к этому времени, а постепенно теряет их.

Все условия жизни когда-то свободных франков ведут к последовательному (постепенному) ущемлению их прав существования, как свободных общинников: наступление землевладельцев на земли и угодья общины[368], постепенное лишение общинников их права выборности в суде и администрации и т. д.[369] Особенно это наступление на общину усиливается к IX в.

А Гальбан-Блюменшток в «Extravagantia В.» (п. 11)[370] склонен видеть усиление прав соседства в общине. Это не вяжется со всей обстановкой, которая складывается у франков к IX в., если иметь в виду, что дело идет о правах соседства в свободной общине. Отношение к вопросу меняется, если предположить, что к этому времени (к IX в.) свободная франкская община уже вступила на путь закрепощения. Тогда становится понятным и содержание п. 11 «Extravagantia В.»[371], в котором нужно рассматривать уже начало круговой поруки в закрепощаемой деревне. Деревня, обязанная уплачивать феодалу ренту, конечно, заинтересована в том, кого она принимает в свою среду. В этом заинтересован и сам феодал, а следовательно, и законодательство франков, которое к тому времени (к IX в.) уже не представляет собой записи обычного народного права, а является типичной феодальной надстройкой, защищающей интересы восходящего класса. Весь характер «Extravagantia В.» свидетельствует о наступлении новой эпохи: в пункте 10, например, упоминается о бенефиции[372], в пунктах 6 и 7 о свободном отчуждении имущества и даже его продаже и т. д.[373]

Что касается Add. 1 к титулу XLV, то там, по нашему предположению, дело обстоит так: или община допускает вступление чужака за денежную компенсацию (как мы предположили выше), или этот пункт свидетельствует о новом наступлении на права общины со стороны феодализирующейся знати, в руках которой находится составление закона[374]. Add. 1 в этом случае является дополнением к титулу XIV, где говорится о вселении по приказу короля и большом штрафе (в 200 солидов) за сопротивление этому акту.

За последнее предположение может говорить то, что в Add. 1 наблюдается полная пассивность членов общины при вселении чужака. Хотят ли они его принять или не хотят — он все равно может поселиться, но в последнем случае — с уплатой 45 солидов.

Add. 1 можно перефразировать так: если кто-либо из соседей не согласен принять его, он платит 45 солидов (видимо, в пользу короля).

В основном пункте титула XLV[375] несогласный с вселением чужака заявляет протест и, в конце концов, может добиться выселения чужака из общины (хотя закон и ставит ему в этом ряд препятствий даже в самой ранней своей редакции)[376]. А в Add. 1 общинник пассивен. Закон лишил его права протеста вселению, включив штраф с «migrans» (или с того, кто его принял), если не было согласия соседей. Можно ли тут говорить об «усилении прав соседства?»

Титул XLV «Салической Правды» является не единственным доказательством наличия общины-марки у салических франков эпохи Меровингов и свидетельством борьбы с ней. Есть и другие титулы, которые не менее ярко свидетельствуют о наличии еще не поделенных, не перешедших в частную собственность угодий общины, составляющих общую собственность ее обитателей. К этой общей собственности принадлежат у франков, как можно судить по «Салической Правде» еще леса, воды, дороги (о чем речь будет ниже).

Наличие борьбы с общиной сказывается в том, что часть объектов хозяйства у салических франков данной эпохи перешла уже в частную собственность. На то, что еще не перешло в частную собственность, претендует закон.

Термины «свой и чужой скот», «своя и чужая жатва», «чужой сад», «чужой виноградник», «свой дом», «свое имущество» и т. д. встречаются очень часто в титулах «Салической Правды» и не оставляют сомнения в том, что эти объекты перешли уже у франков в частную собственность в результате ее наступления на общину. И это явление вполне закономерно с точки зрения марксистской теории. Оно отражает борьбу нового со старым.

Из письма Маркса к Вере Засулич можно видеть отношение Маркса к этому явлению: «В сельской общине дом и его придаток, двор, принадлежат земледельцу в собственность…»[377].

Следовательно, в этом распространении частной собственности на целый ряд объектов в сельской общине нет ничего противоестественного. Наоборот, Маркс находит, что «…парцеллярное хозяйство и частное присвоение его плодов способствуют развитию личности, развитию, несовместимому со строем более древних общин»[378]. Но наличие альменды свидетельствует о прочных еще общинных связях и собственности общины на ее угодья.

Остановим внимание на этих хозяйственных угодьях общины[379].

Наличие альменды по «Салической Правде»

Основоположниками марксизма теоретически обосновано закономерное наступление растущей феодальной действительности на тот «осколок древних общин», жизнь и гибель которых Энгельс во всех деталях вскрыл в работе «Марка».

Определяя различные стадии процесса существования марки-общины, Энгельс писал: «Когда франки поселились здесь в V столетии, у них еще должна была существовать общность пахотной земли…»[380]. Так определялась Энгельсом ранняя стадия в поселениях франков на завоеванной ими земле. Далее Энгельс пишет: «Но и сюда вскоре неудержима проникло частное владение…»[381].

Однако вся остальная земля, т. е. все, что не входило в усадебное хозяйство и в надельную пашню, оставалось, как и встарь, общей собственностью для общего пользования: «лес, луга, степи, болота, реки, пруды, озера, дороги и тропинки, охотничьи гоны и рыбные тони»[382].

Наличие этих следов альменды, отраженных в памятнике[383] дает право исследователю определить стадию развития или разложения общинных отношений согласно данным марксистской теории.

Говоря о наличии и следах общины у франков по «Салической Правде», необходимо упомянуть о существовании у них альменды (т. е. общинной собственности на лес, воды и дороги), на которые еще здесь не посягает хищная рука светского или духовного феодала.

Титул о лесе

Титул XXVII (I «семьи»), параграф 19-й «Paris 4404», т. е"первый из дошедших до нас текстов «Салической Правды», гласит: «Si quis arborem post annum quod fuit signatur praesumpserit nullam habeat culpa». («Если кто осмелится взять дерево, помеченное более года назад, в этом нет никакой вины»).

Проследим содержание данного параграфа по различным текстам.

Другие тексты I «семьи» дают их так: рукопись «Wolfenbüttel» (имеет такое содержание данного титула в параграфе 17): «Si quis arbore post anno signatum praesumpserit, nullum adiam culpam».

В рукописях «München» и «Paris 9853» (т. е. в двух остальных рукописях I «семьи») данный параграф совершенно отсутствует (при наличии самого титула).

Далее мы видим, что в двух рукописях II «семьи» данный параграф встречается опять, но в несколько другой транскрипции: (титул XXVII, параграф 33-й): «Si quis in siluam fustem signauerit et non capulauerit, si uero post anno quod fuerit signatus qui cum preserit nullam habeat culpam».

Содержание текста в основном не меняется. За похищение помеченного более года назад дерева «нет никакой вины» — не следует никакого штрафа.

Я. Гримм[384] слово «fustem» производит от немецкого слова Faust — кулак, объясняя, что в данном случае дело идет о пометке, сделанной рукой — кулаком. Roth[385] слово «signatus» понимает, как признак права на данное дерево — со сроком на один год от «signatus» — «отмечать», «ставить знак».

В текстах III «семьи» данный параграф тоже отсутствует, что наводит нас на важное предположение (см. ниже).

В рукописи «Герольдина» этот параграф снова встречается в следующей форме: (титул XXVII, который почему-то вставлен после XXX — параграф 23-й) — «Si quis arborem post annum quam fuerit signata priserit, nullam exinde habeat culpam…» По содержанию то же[386], но изложено несколько иначе и внесено новое слово «exinde».

По титулу XXIX «Эмендата» «De furtis diversis» (о различных покражах) параграф 29-й и по рукописи Государственной публичной библиотеки данные тексты аналогичны друг другу и по содержанию не отличаются от приведенных (в переводе) текстов первых рукописей «Салической Правды» («Paris 4404» и др.). Между тем, «Эмендата» и рукопись Государственной публичной библиотеки («Leninopolitanus») относятся к VIII–IX вв.

О чем свидетельствует данный параграф? О том, что лес в этот период, т. е. с V по IX в. остается еще общинной собственностью.

Общинник, срубивший дерево в общинном лесу, имеет право сохранить его за собой, пометив особым знаком в течение года, но по истечении этого срока данное дерево может взять другой общинник, и он не несет за это наказания. Если предположить, что лес является частным владением, то хозяин леса не позволил бы взять дерево, срубленное им, независимо от срока порубки, и взявший дерево нес бы ответственность перед законом, а этого нет.

Не случайным, по нашему мнению, является и тот факт, что в некоторых рукописях «Салической Правды» этот параграф пропущен. По-видимому, королевская власть пыталась наложить свою руку на это право общинника и изъять данный пункт из закона. Но такая попытка встретила в ту эпоху еще сильное сопротивление со стороны свободных франков. И этот пункт пришлось внести снова, о чем свидетельствует последняя рукопись[387] и «Герольдина».

Текст указывает на то, что лес являлся общинной собственностью и член общины должен был, помечая для себя выбранное дерево, позаботиться о вывозе его из леса в течение года, иначе пропадало его право на дерево. Похититель карался бы не за похищение материальной собственности, а за нарушение права другого общинника на свое дерево в течение года. В частном лесу это право не ограничивалось бы временем, и хозяин леса мог брать свои деревья когда ему вздумается, а похититель за нарушение частной собственности должен был бы привлекаться к материальной ответственности, как это можно наблюдать по другим титулам. Здесь этого нет. Значит, лес общинный.

Обращаясь к историографии вопроса, мы видим, что данный титул вызывал различные суждения историков. Обсуждая этот титул (по рукописи «Paris 4404»), Шредер[388] и Лампрехт[389] полагали, что выражение «silva aliéna» нужно понимать как лес, принадлежащий другой марке-общине, а не частному лицу. Инама-Штернегг[390] возражает против этого. Но приведенные выше доказательства, основанные на изучении памятника, говорят всецело за то, что мы, несомненно, обнаруживаем здесь следы общинной собственности на лес и видим следы борьбы за общинную собственность, т. к. данный титул отсутствует в списках III «семьи». А это можно рассматривать как намерение уничтожить данные права общины. Но в дальнейших «семьях» рукописей он снова встречается, внесенный, по-видимому, по настоянию общинников.

Титул о водоемах

Рассматриваем в том же титуле XXVII[391] (рукописи «Paris 4404») следующий параграф — 20-й. «Si quis retem ad anguillas de flumen furauerit, MDCCC din. qui fas. sol. XLV culp. iud.»

(«Если кто украдет из реки сети для ловли угрей, платит за свою вину 1800 динариев, что составляет 45 солидов»).

То же говорит и. рукопись «Wolfenbüttel» (I «семья»), но более пространно (с добавлением слов: «Cui fuerit adprobatum»).

В рукописи «München» этот параграф, наоборот, дан чрезвычайно лаконично: «Si quis retem ad anguillas de flunio furaverit». В 4-й рукописи I «семьи» этот параграф опущен.

Рукопись «Герольдина» помечает его тоже в титуле XXVII (параграф 13-й). Но здесь есть изменения: «Si quis rete ad anguillas de flumine furaverit… DC din. qui fac. sol. XVI culp. iud.»

Здесь за ту же вину — кражу сетей для ловли угрей назначается уже более низкий штраф — в 15 солидов, вместо 45, который был обозначен во всех предыдущих рукописях.

Нам кажется, что в этой более поздней рукописи снижение штрафа можно объяснить тем, что сети стали не такой редкостью (и, вероятно, стали дешевле), а в связи с тем и факт покражи их сделался более редким явлением.

Но тогда интересен факт, что в «Эмендата» мы снова находим повышение этого штрафа до того же предела — 1800 динариев (45 солидов).

Это явление, нам кажется, еще раз подтверждает высказанную однажды нами догадку о том, что «Герольдина» является наиболее поздней из дошедших до нас рукописей[392].

Относительно самого факта штрафа за покражу сети (независимо от суммы этого штрафа) приходится констатировать его наличие почти во всех приведенных рукописях.

Аналогичным образом проследим параграф следующий по данному титулу о покраже неводов и мешкообразных сетей. В этом пункте повторяется та же формулировка наказания за покражу неводов и сетей, что и приведенная выше, но с той разницей, что сумма штрафа во всех рукописях и редакциях единообразна. Она нигде не превышает 15 солидов. Самый же пункт имеется во всех главных редакциях «Салической Правды».

Вывод здесь, по-видимому, ясен: сети, невода, словом орудия труда рыболова, — частная собственность их владельцев. Эта собственность охраняется законом. Нарушение ее карается штрафом. Это так. Но ни в одном пункте закона, ни одним штрихом не упоминается о самом запрещении кому-нибудь ловить рыбу, раков, угрей или вообще свободно пользоваться водоемами. Ограничение в этом плане свободы общинника не наблюдается по «Салической Правде». Между тем, позднее, в других источниках, эти ограничения появляются и воды становятся собственностью феодала (см. народные «Правды» баваров и аламаннов)[393]. В «Салической Правде» этого нет. Это дает нам право предположить, что право частной собственности на водоемы в то время у франков еще не распространялось, существовала альменда, т. е. общинная собственность. Если было бы иначе, это было бы оговорено в законе, где подчеркнуто и оговорено все, что является объектом частной собственности. Изучая более поздние по составлению «Правды» других племен, можно убедиться в наличии там запрещений охоты в лесу и рыбной ловли (Рипуарская, Саксонская «Правды» и др.). Отсутствие этих запрещений в «Салической Правде» — не просто «забывчивость» ее составителей, а отсутствие прецедента в тот исторический период. Там, где подобный прецедент появляется, там это право собственников оговаривается и в законе.

По «Салической Правде» реки, озера, ручьи, болота являются еще общинными, так же как и леса.

Переходим к рассмотрению других титулов «Салической Правды», в которых также отражаются следы общинной собственности на различные угодья и земельные пространства у франков и сохраняются следы борьбы общины с надвигающимися новыми формами земельной собственности — феодальной собственностью.

Титул о праве пользования дорогой по «Салической Правде»

Обратим внимание на титул XXXI (по нумерации I «семьи») «De vialacina», который трактует о праве на дорогу (точный перевод — «О крае дороги»)[394].

Первые два параграфа этого титула говорят о том, что если кто собьет или столкнет с пути свободного человека, то присуждается к уплате 600 динариев, что составляет 15 солидов, а если кто осмелится сделать то же со свободной женщиной, имеет за свою вину 1800 динариев, что составляет 45 солидов[395].

Этот титул встретил различные толкования историков.

Многими «Vialacinia» или «Vialatina» рассматривалось как немецкое «Wegelagerung» — разбой на большой дороге и сопротивление авторитету. Фюстель де Куланж усматривал тут разбойничье нападение на человека, состоящего под охраной короля.

Другие (Рот, Вайц, Зом, Бруннер, Шредер и т. д.)1, отрицая в титуле наличие разбоя, видели в нем Schelte der Königsurkunde или нарушение (поругание) королевского «рассерtum» (предписания). Некоторые усматривали тут более позднюю вставку.

В ряде источников «Vialacina» трактуется не только как «Wegeland», но и как всякое насильственное действие, совершаемое на пути (останавливание, загораживание дороги и пр.) и часто понимается как нанесение бесчестия, оскорбление действием (ср. немецк. «Realinjurie»). По отношению к женщине этот переход от заграждения пути к оскорблению действием мог выступить особенно сильно.

Но особенное внимание следует обратить на параграф 3-й этого титула, которого нет во всех 4-х рукописях[396] «семьи» и который появляется только в рукописях II «семьи».

Этот параграф (почти не отмеченный в научной литературе) гласит, что если кто загородит дорогу, ведущую к мельнице, присуждается к уплате 600 динариев, что составляет 15 солидов (рукопись II «семьи», титул XXXI, параграф 3-й)[397]. «Si uia quod ad farinario uadit cluserit, malb. urbis uialacina, DC din. qui fac. sol. XV culp. iud.»

В рукописях III «семьи» этот параграф опять опущен, но в дальнейших рукописях снова появляется. «Герольдина» приводит его почти без изменений (титул XXXI).

Также дает его и «Эмендата», но с пропуском слов «malb. urbis via lacina» (т. e. мальбергской глоссы). Надо заметить, что в «Эмендата» мальбергская глосса вообще опущена.

«Эмендата» — титул XXXIII — «De via lacina» («О заграждении пути») — параграф 3-й: «Si quis uiam que ad farinarium ducit clauserit, DC din. qui fac. sol. XV culp. iud.» («Если кто заградит дорогу, ведущую к мельнице, присуждается к уплате 600 динариев, что составляет 15 солидов»). Рукопись ГПБ[398] (титул XXXIII, параграф 3-й) дает аналогичный текст.

Рукопись IX в. гласит о тех же правах свободных людей пользоваться беспрепятственно дорогой, ведущей к мельнице, а это свидетельствует о том, что и в IX в. дорога еще продолжала оставаться общественной собственностью (сравнительно с более поздним правом феодала на все пути и дороги).

Отсутствие данного параграфа в титуле XXXI в рукописи I «семьи» может говорить о том, что это право бесспорно признавалось за общиной и никем не оспаривалось до известного периода.

Появление же его в рукописях II «семьи» уже показывает, что, по-видимому, случаи покушения на эту общественную собственность (на дорогу) со стороны частных лиц сделались не единичным явлением и появилась потребность подтверждения этого права в законе. Наличие такого параграфа и в рукописи IX в. позволяет предположить, что и в этот период дорога остается свободной.

Из только что приведенных фактов вывод, по-видимому, ясен: леса, воды, дороги оставались до изучаемого периода общинной собственностью у франков.

Но те же источники говорят, что эта общинная собственность все время подвергается покушениям со стороны частных владельцев и самого государства.

Сохранение здесь прав общины и появление в то же время частной собственности — явление вполне закономерное в свете маркистской исторической науки. У Маркса и Энгельса в «Немецкой идеологии» есть указание по данному вопросу: «Наряду с общинной собственностью развивается уже и движимая, а впоследствии и недвижимая, частная собственность, но как отклоняющаяся от нормы и подчиненная общинной собственности форма»[399].

На дальнейшей стадии развития частная собственность на альменду начинает превалировать над общинной собственностью, а потом совсем ее уничтожает (но этот период уже выходит за рамки нашего исследования). Аналогичное явление[400] молено наблюдать и на других объектах хозяйства по «Салической Правде».

О собственности на скот по «Салической Правде»

В «Салической Правде» чрезвычайно своеобразно сочетается наличие частной собственности на скот с сохранившимися еще следами общинной собственности, общинных стад. Стоит для этого проанализировать несколько титулов «Салической Правды».

Титул II, параграф 1-й: «Если кто украдет поросенка из запертого хлева, присуждается к уплате 45 солидов». Титул II, параграф 3-й: «Если кто украдет свинью с поросятами, присуждается к уплате 700 динариев, что составляет 1772 солидов». Сопоставление необычайное. В первом случае — за одного поросенка 45 солидов, во втором — за свинью с поросятами 1772 солидов. Но в первом случае стоит указание: «из запертого хлева», что, по-видимому, является признаком принадлежности этого объекта покражи частному лицу. Во втором случае этого указания нет. По-видимому, тут имеется в виду общее стадо, гуляющее на свободе. Покража в этом случае, хотя и приносящая более значительный материальный ущерб, карается меньшим штрафом[401]. Аналогичный случай с рогатыми животными (тит. III, параграф 3-й — за покражу домашней коровы — 35 солидов, за покражу коровы из стада — 30 солидов и т. д.).

На наличие частной собственности на скот в это время указывает факт часто встречающихся терминов: «свой», «своя», «чужой», «чужая» и упоминание о наличии хозяина животных. Например, тит. IX, параграф 2-й — упоминание о чужом скоте, забежавшем на чужую ниву. Тот же титул, пункт 4-й: «И если чьи-нибудь свиньи или чей-нибудь скот забежит на чужую жатву и хозяин животных (курсив наш. — Г. Д.), несмотря на запирательство, будет уличен, присуждается к уплате 600 динариев, что составляет 15 солидов» и т. д.

Но не менее ярко в законе указано также на существование в прошлом общинной собственности. Об этом говорят, например, размеры упоминаемых стад (50 свиней, 25 рогатых животных и т. д.); упоминание о кабане, ведущем стадо (тит. III, п. 4-й)[402]. Наконец, упоминание о жертвенном кабане («majalis votiwus»), который мог принадлежать только всей общине (тит. XI, 12) и ни в коем случае-частному лицу, упоминание о трех селах, имеющих одно общее стадо[403] и т. д.

Все эти данные подтверждают нашу мысль о существовании когда-то в прошлом у франков двойственной формы собственности на скот: растущей частной собственности и утрачиваемой, но еще осязаемой общинной собственности. Это явление тоже абсолютно закономерно и может быть объяснено тем же положением Маркса, которое приведено выше.

Борьбу новых раннефеодальных отношений со старыми формами общинной жизни по документам можно проследить и здесь. Историка интересуют конкретные условия этой борьбы, отраженной в письменных памятниках эпохи — варварских «Правдах».

В общем «Салическая Правда» безусловно сохранила в своих титулах черты, характеризующие жизнь франков до зарождения у них феодальных отношений. Эти черты отражают приведенные выше титулы об общинной собственности на луга, леса, водоемы, дороги. Такая, отмеченная нами на конкретном материале титулов «Салической Правды», фактическая подробность из жизни ранних франков нашла отражение в обобщающем труде Энгельса «Марка». В этом труде Энгельс, указывая на закономерные изменения, происходившие в марке-общине, писал о том, что, во-первых, когда франки поселились в Галлии в V в., «у них еще должна была существовать общность пахотной земли, — иначе мы не могли бы находить там теперь дворовые общины и жеребьевые участки»[404].

Во-вторых, Энгельс указал на то, что даже после того, как выделены были в частное пользование из общины пахотные участки земли, все что не входило в усадебное хозяйство: лес, пастбища, пустоши, болота, реки, пруды, озера, дороги, места охоты и рыбной ловли — оставалось, как и в старину, общей собственностью для общего пользования[405].

Что касается наших наблюдений по титулам «Салической Правды» за характером скотоводства у салических франков и собственностью на стада, то и здесь, указав на двойственный характер данной собственности (частной в период составления «Правды» и общинной в более ранний период), мы, видимо, не ошиблись.

Энгельс указывает на то, что выпасы, где паслись стада франков, на долгое время сохраняли свой общинный характер: «На всех полях, где происходил общественный выпас, владелец (пашни. — Г. Д.) должен был удалить изгороди»[406]. Общность пастбищ, соответствовавшая, в свое время, общности стад, сохранилась в обычном праве франков на более долгое время, чем общая собственность на скот, который, судя по титулам «Правды», в V–VI вв. уже стал объектом частной собственности.

Процесс, характеризующий новое феодальное общество, хотя и в зародыше, но дает о себе знать, отражаясь в изменяющихся титулах «Правды».

Рипуары мало принимали участия в больших завоевательных походах салических франков, захвативших северную Галлию при Хлодвиге I (481–511 гг.). Рипуары меньше подверглись влиянию Рима и римских порядков, с которыми столкнулись салические франки с приходом в Галлию. Эти порядки оказали на них несомненное влияние, ибо «…завоевания привели германцев в римские области, где много столетий земля была частной собственностью (и притом римской, неограниченной) и где завоеватели, при своей малочисленности, никак не могли совершенно уничтожить так глубоко укоренившуюся форму владения»[407]. Рипуары были дальше от Рима, оставаясь на берегу Рейна, и это влияние римской традиции и римской частной собственности могло оказать на них лишь посредственное влияние.

Пережитки ранней общины по «Рипуарской Правде»

По «Рипуарской Правде» представляется широкое поле для наблюдений над экономикой и общественными отношениями у рипуарских франков, аналогично тому, как это было нами проделано с «Салической Правдой». Следует также обратить внимание на следы общинных отношений у рипуаров, которые сохранила их «Правда».

В I части рипуарского закона[408], в наиболее древней его части, наблюдается неоднократное упоминание о штрафе за убийство и увечье. По-видимому, это является попыткой компенсации денежной вирой — обычая кровавой мести, что несомненно имело место в более ранний период варварства у рипуарских франков. В этой части «Рипуарской Правды» (сравнительно с более поздними к ней добавлениями из «Салической Правды») реже встречается (почти не встречается) упоминание о штрафах за различные покражи, т. е. за нарушение частной собственности. По этому поводу можно сделать предположение, что охрана частной собственности еще не являлась основой закона, по-видимому, вследствие того, что сама частная собственность в VI в. еще не была широко распространена у рипуаров. Общинные формы собственности, в частности землевладение общины, тогда еще существовали, а частная собственность на землю только начинала распространяться. Это резко бросается в глаза при сравнении с «Салической Правдой», где на наличие частной собственности на ряд объектов прямо указывает «Правда»[409]. Это вполне совпадает с теми наблюдениями, которые приведены у Энгельса в «Марке», где он говорит о причине такого быстрого распространения частной собственности у салических франков и замедленности ее распространения у рипуаров. «Подтверждением связи между наследственной частной собственностью на поля и луга и римским правом, — по крайней мере в бывших римских владениях, — служит также тот факт, что сохранившиеся до нашего времени остатки общинной собственности на пахотную землю встречаются именно на левом берегу Рейна, т. е. тоже в завоеванной, но совершенно германизированной области (курсив Энгельса). Когда франки поселились здесь в V столетии, у них еще должна была существовать общность пахотной земли (курсив наш. — Г. Д.), — иначе мы не могли бы находить там теперь дворовые общины и жеребьевые участки…»[410].

Помимо приведенных выше косвенных доказательств наличия общинных земель у рипуарских франков, можно найти еще и другие доказательства существования у них «общности пахотной земли» и другие признаки ранней варварской общины. Полезно для этого пересмотреть ряд титулов «Рипуарской Правды», сопоставляя их тексты с титулами «Салической Правды».

Мы уже указывали в данной главе, что у салических франков притязание на пахотные земли нашло отражение в законе. Правда, и у салических франков в их законе сказано осторожно (не «terra aliéna», a «messa aliéna»)[411]. Видимо, и у саликов эта аллодиальная собственность на землю еще не прочно укрепилась, а только начала распространяться и, в первую очередь, на посевы. У рипуарских франков эта стадия развития частной собственности на посевы найдет отражение в более поздних титулах «Рипуарской Правды» (мы это отметим ниже). А в данном случае I часть «Рипуарской Правды» еще не отражает и этой частной собственности у рипуаров (т. е. на посевы и на землю). Эти наши наблюдения над текстами Рипуарской и Салической «Правд» и аналогичные указания Энгельса о более позднем развитии частной собственности на землю у рипуаров совпадают.

Некоторые данные о характере собственности на скот дает исследователю анализ титула XVIII «Рипуарской Правды» — «De Sonesti». Здесь хотя и указывается на крупный размер штрафа (600 солидов) за покражу скота, но нет прямых указаний на то, что само стадо является объектом частной собственности. Нет, например, термина «alienus» или «suus», как в «Салической Правде», а это в какой-то степени отражает имущественные отношения у ранних рипуаров. Это отсутствие в I части «Рипуарской Правды» частных притязаний на скот особенно бросается в глаза при сравнении с более поздними титулами «Рипуарской Правды» (во II и III частях ее), где эти притязания появляются[412] и где, видимо, отражена уже частная собственность на скот.

В «Салической Правде», например, таксирована высоким штрафом каждая голова скота (до поросенка-сосунка включительно), а к отдельным пунктам имеются добавления: «если кто украдет чужую корову, свинью, кабана, стадо и т. д.» с обязательным упоминанием о наличии хозяина стада (коров или свиней), который резко выделяет свою скотину, свои стада от ему не принадлежащих. В этом случае можно с уверенностью сказать, что в «Салической Правде» частная собственность на скот отражена значительно сильнее, чем в I части рипуарского закона. В древнейшей по времени составления и наиболее оригинальной части «Рипуарской Правды», отражающей наиболее ранний самобытный период жизни рипуарского общества, не упоминается и та подробная «скотская» номенклатура, которая отражена в «Салической Правде». По-видимому, это свидетельствует и о менее развитом скотоводческом хозяйстве у рипуаров. Размеры стад у рипуаров тоже были значительно меньше, чем у салических франков (хотя сумма штрафа была выше). Титул XVIII «Рипуарской Правды» свидетельствует: 1) «…если кто украдет 6 свиней с кабаном или 12 коров с быком, присуждается к уплате 600 солидов»[413]. По этому поводу в «Салической Правде» значится: титул II (по «Эмендата»), параграф 17-й: «Если кто украдет из стада 16 свиней и там еще останется, присуждается к уплате 35 солидов»[414]. Штраф в несколько раз меньше.

Еще пример из «Салической Правды». Тот же титул, параграф 14-й (по рукописи «Paris 4404»)[415]:

«Если кто украдет 25 свиней и в стаде больше ничего не останется, то вор (уличенный) присуждается за кражу всего стада к уплате 2500 дин., что составляет 63 солида».. Параграф 15-й: «Если в стаде останутся еще неукраденные свиньи, он присуждается к уплате 1400 дин., что составляет 35 солидов, не считая стоимости похищенного и возмещения убытков». Параграф 16-й: «Если же будут украдены 50 свиней и еще останутся (неукраденные), вор присуждается к уплате 2500 дин., что составляет 63 солида, не считая стоимости похищенного и возмещения убытков»[416]. Значит, число голов украденного скота в свином стаде салических франков могло доходить до 50 и выше, а штраф во всяком случае не превышал 63 солидов. Это нужно учесть. По-видимому, обилие голов скота в стаде влияло на понижение суммы штрафа по «Салической Правде» и, наоборот, высокая сумма штрафа могла быть объяснена по «Рипуарской Правде» ограниченными размерами свиных стад.

Что касается рогатого скота, то в «Рипуарской Правде» есть свои особенности по сравнению с «Салической Правдой»[417]. Титул III, параграф 7-й: «…если кто украдет до 25 (рогатых) животных и если еще некоторые останутся, присуждается к уплате 2500 дин., что составляет 63 солида, не считая стоимости похищенного и возмещения убытков»[418] (а в «Рипуарской Правде» за похищение 12 коров с быком — штраф в 600 солидов)[419]. Видимо, в последнем случае подчеркивается кража целого стада у рипуаров. Но размеры этого стада незначительны.

В «Салической Правде» есть указание на кражу 40 и более баранов, о чем совсем не упомянуто в «Рипуарской Правде». Все это говорит о более развитом хозяйстве у салических франков и о распространении на все эти объекты хозяйства частной собственности. У рипуаров в I части закона отражена, по-видимому, более ранняя — переходная (от общинной к индивидуальной) форма собственности на скот. За это предположение говорит то, что в «Рипуарской Правде» четко сказано именно о стадах (6 свиней с кабаном, 12 коров с быком и т. д.), а не о краже отдельных животных, как в «Салической Правде», а также отсутствуют слова: «мой», «твой», «его» и т. д., о чем говорилось выше. Другие части «Рипуарской Правды» уже употребляют все эти местоимения.

Любопытно, что относительно табунов лошадей сказано почти аналогично и в Салической и в Рипуарской «Правдах».

Титул XXXVIII «Салической Правды»: «Если кто украдет жеребца (заводчика) с его стадом в 12 кобыл, присуждается к уплате 2500 дин., что составляет 63 солида, не считая стоимости похищенного и возмещения убытков». А в «Рипуарской Правде» значится: «…если какой-либо свободный украдет стадо, т. е. 12 кобыл с жеребцом-производителем, присуждается к уплате 600 солидов и сверх того должен возместить убытки»[420].

Здесь, как видно из анализа статей, размеры конского стада указаны одни и те же у салических и рипуарских франков (только сумма штрафа у рипуарских франков почти в 10 раз превышает то, что есть в «Салической Правде»). Но эту закономерность мы заметили и в отношении штрафа за покражу других стад у рипуаров. Упоминание о конском стаде (и заголовок статьи на это указывает) заставляет предположить, что частная собственность на лошадей, по-видимому, и у рипуарских франков имеет распространение в первую очередь (т. е. раньше, чем на другие стада). Да это и понятно, т. к. известно, что у франков той эпохи лошадь применялась преимущественно воинами в походах (в тот ранний период лошадь мало применялась в сельском хозяйстве). Охрана лошади (вероятно, завоеванной или купленной) составляла особую заботу франков как салических, так и рипуарских. Лошади стояли на особом учете. По-видимому, по отношению к этим животным раньше, чем в отношении других стад начинают проявляться у рипуаров частновладельческие интересы (аналогичный случай и в других «Правдах». То же можно наблюдать и по «Правде» русской).

За это же говорит и титул XLII «Рипуарской Правды» «О пользовании чужим конем без позволения хозяина», где за указанную вину свободный человек подвергался штрафу в размере 30 солидов. На этом титуле явно заметно влияние «Салической Правды» на Рипуарскую. Данный титул помещен во II части «Правды» рипуаров. Тут даже и сумма штрафа аналогична.

Но при всем, почти детальном, текстовом сходстве данного титула по салической и рипуарской «Правдам» есть, одно, чуть заметное различие. В «Правде» рипуаров нет термина «alienus» — чужой (конь). По-видимому, такое понятие еще не вошло полностью в язык «Правды». В связи с этим мы можем предположить, что и в языке рипуаров-общинников термин «alienus» чужой, принадлежавший кому-то, не имеет еще значительного применения. И в самом деле, любопытное явление: при полном подробном копировании заголовка титула, его содержания и суммы штрафа в XLII титуле «Рипуарской Правды» с титула XXIII «Салической Правды» одно слово «alienus» не нашло там отражения. Проследив внимательно за каждым текстом «Рипуарской Правды» с I титула, мы нашли впервые термин «alienus» в XXXVII титуле[421], который носит наименование: «De ео qui uxorem alienam tulerit» (о том, кто возьмет, уведет чужую жену). Т. е. впервые это слово дается в применении к члену семьи — жене («своя жена», «чужая жена»). Эти понятия, по-видимому, вполне сложившиеся в данном обществе, говорят о наличии моногамной семьи, о власти «мужа над женой» и т. д. Однако в применении к объектам хозяйства (скот, земля, постройки, даже рабы и т. д.) этот термин до данного титула не применялся. По-видимому, укоренившееся веками понятие общинной собственности на объекты хозяйства изживалось медленно. Следует продолжить анализ дальше в указанном направлении — проследить за употреблением слова «alienus» в «Рипуарской Правде». Следующий титул, где применено это слово — титул XLVI «Рипуарской Правды». Дано оно по поводу жатвы (чужой), по которой кто-то проехал на телеге. Титул XLVI «De his qui in messe aliéna (курсив наш. — Г. Д.) cum carro transerit».

В этом титуле жатва «чужая». Она является чьей-то собственностью. Но здесь для нас еще неясно, что является собственностью — земля, на которой произведен посев, или результат труда — сам урожай. Скорее последнее, т. к. в противном случае мог быть применен не термин «жатва» («messa»), а термин «земля» («terra»). Это мы отметили в «Салической Правде». Видимо, у рипуарских франков, как и у салических, отражено в «Правде» постепенное выделение малой индивидуальной семьи из большей семьи, а с ней и выделение земельных участков пахотной земли (во всяком случае — жатвы, т. к. земля еще окончательно могла быть не поделена в семейной общине, но урожай уже мог присваиваться в собственность малой семьей)). Аналогичное положение было и со скотом. Он тоже начинает отделяться в пользу малой семьи от общих неподеленных большесемейных стад. И в первую очередь выделяется лошадь, т. к. ею рипуар пользовался индивидуально, приручая и приучая ее к несению военной службы вместе с ним. Тут указание на применение в законе терминов «suus» и «alienus» вполне закономерно. Лошадь, даже при наличии еще большой семьи, могла быть индивидуализирована воинами. Она могла быть и приобретена воином во время похода, как военная добыча франка рипуара, которая составляла его личную собственность, послужив, видимо, одним из начал индивидуального накопления.

С ростом новых отношений выделялась из общины и сама земля в частную собственность индивидуальной моногамной семьи. Но данный документ сохранил следы постепенного выделения малой семьи. Продолжая анализ слова «alienus» по следующим титулам «Правды» рипуаров, можно обнаружить его дальше в титуле LIII, где речь идет о чужой вещи («res alienus»), взятой во время отсутствия хозяина, но с санкции графа или королевского судьи. Еще раз это слово встречается в титуле LXXII «Рипуарской Правды» (п. 5-й) и относится уже к «чужому» животному, которое оказалось выведенным за пределы владения (изгороди) и там было убито или изувечено кем-либо.

В этой части «Правды», которую мы называем третьей, более поздней по времени составления, термин «alienus» в применении к скоту показывает на значительное изменение характера собственности на скот у рипуаров. Тут уже не может быть никакого сомнения в том, что скот в это время у рипуаров является полной частной собственностью.

А в титуле LXXVI то же употребление термина встречаем в применении к указанию принадлежности раба («servo aliéné»). При дальнейшем анализе последующих текстов наблюдаем, что и термин «alienus» и термин «alterius» встречаются все чаще и чаще в применении к различным объектам хозяйства. Это понятие входит в обиход жизни рипуаров, отраженной в «Правде», и в то же время свидетельствует о новых взаимоотношениях в обществе рипуаров. О постепенном выделении все новых и новых объектов хозяйства в пользу малой семьи свидетельствуют скупые строчки памятника.

Некоторые поздние титулы «Рипуарской Правды» указывают на наличие элементов частной собственности и на землю (во всяком случае, приусадебную землю) и продукты земледельческого труда.

Так, например, свидетельствует титул XLV «Рипуарской Правды»: «Если кто отрежет 3 прута, которыми связывается изгородь, или цепи, которыми она сдерживается, или 3 кола вырвет, или в чужом заборе проделает отверстие для прохода, присуждается к уплате 15 солидов»[422].

По «Салической Правде» упоминается об аналогичном явлении в титуле «Об изгороди»[423].

По содержанию то же самое, но в «Салической Правде» более уточнен текст титула. В «Рипуарской Правде» он более примитивен. Но он уже говорит о наличии и у рипуаров (как и у саликов) частной собственности на возделанную землю и продукты сельскохозяйственного труда. Это указание мы находим в работе Энгельса «Марка», с упоминанием о законе рипуарских франков. «Но и сюда вскоре неудержимо проникло частное владение; в рипуарском народном праве VI столетия упоминается только о такого рода владении, поскольку речь идет о возделанной земле. И внутри Германии пахотная земля, как сказано выше, также быстро перешла в частное владение»[424].

Таким образом, анализируя ранние тексты «Рипуарской Правды» (I ее часть), можно было заметить в ней неоспоримые доказательства существования общинной собственности. В более поздних текстах намечается рост частной собственности на объекты хозяйства. Сравнительный анализ более ранних текстов одного и того же документа с более поздними по времени происхождения текстами дает и в этом случае важный для выводов материал. Тексты «Рипуарской Правды» только подтверждают на своем материале гениальные положения основоположников марксизма о жизни и борьбе раннегерманской общины-марки. Целесообразно и по «Рипуарской Правде» проанализировать те же тексты, которые были затронуты в «Салической Правде», — о лесе, воде и дороге. Сравнительный анализ в этом плане даст исследователю новый материал.

О лесе, воде и дороге по «Рипуарской Правде». В «Рипуарской Правде» можно найти указания на наличие или пережитки существования общинного леса, вод и дорог. На это указывается, например, в титуле LXXVIII — «О краже материала и дров»[425]: «Если какой-либо рипуар из общественного леса, или принадлежащего королю, или кому-нибудь другому унесет находящиеся там материалы или нарезанные дрова, он присуждается к уплате 15 солидов, подобно тому, как это имеет место в отношении охоты и рыбной ловли… И если станет отрицать, должен поклясться с 3-мя (свидетелями-соприсяжниками. — Г. Д.)»[426].

Обратим внимание на нумерацию титула LXXVIII. Это III часть «Правды». Она оригинальна, но время ее составления значительно более позднее, чем составление I части.

Трактовка аналогичных титулов в III части «Рипуарской Правды» значительно отклоняется от того, что приводит «Салическая Правда» по этим титулам. Резко чувствуется более поздний период в развитии общественных отношений и рост частной собственности. Здесь «Правда» упоминает о лесе общины, но наряду с этим даются совершенно точные указания и на наличие леса, принадлежащего королю и «другим лицам», т. е., по-видимому, собственность на леса хотя еще и не вполне утрачена общиной, но оспаривается у. нее «землевладельцами-помещиками и правителями страны» (Энгельс). На различных редакциях «Салической Правды» мы проследили процесс борьбы общины за лес.

«Рипуарская Правда» указывает, по-видимому, следующий этап борьбы за этот объект общинного хозяйства.

По титулу LXXVIII «Рипуарской Правды» можно констатировать наличие собственности на лес одновременно у общины (во всяком случае о ней упоминается в статье-закона, приведенной выше), у короля и у знати. По-видимому, к этой категории лиц оспаривающих у общины право собственности на лес, нужно отнести и церковных феодалов, владеющих большими массивами лесов.

При внимательном анализе текста можно заметить, что собственно упоминание об общинном лесе является скорее лишь традицией, а не отражением его подлинного существования в упомянутый период. На такое предположение наталкивает еще и тот факт, что в этом пункте упоминается о штрафе в 15 солидов за покражу из леса материала и дров, т. е. хотя по традиции и упоминается общинный лес, но на него, по-видимому, распространились уже в какой-то мере частновладельческие права захвативших его собственников— короля, знати и «других лиц»[427]. В «Салической Правде», где мы отметили принадлежность леса общине, штраф не упоминается даже за вывоз из леса целого дерева. «В этом нет никакой вины», — говорит «Салическая Правда». И это совершенно естественно, т. к. по «Салической Правде» лес общинный, и все члены общины имеют право безвозмездно им пользоваться, соблюдая лишь необходимые условия взаимной договоренности о праве на помеченное дерево в течение определенного срока (один год).

В рипуарском законе отражена уже другая действительность и право общины на лес, по-видимому, осталось только, в статье закона как отражение прошлого, как пережиток. Но для нас и это важно. Учение о пережитках ранее существовавших явлений для марксистской исторической науки имеет большую ценность. Наличие общины, хотя бы и в прошлом, этим все же подтверждается. Подтверждается и другое положение — о наступлении феодалов на общину.

Обращаем внимание на вторую часть LXXVIII титула, где говорится об охоте и рыбной ловле[428].

В законе сказано: «подобно тому, как это имеет место в отношении охоты и рыбной ловли», т. е. надо понимать так, что штраф в 15 солидов распространяется и на тех, кто ловит рыбу в водах или охотится в лесах. Нужно ли доказывать, что подобное постановление в законе не может уже отражать полной общинной собственности ни на лес, ни на воды. В «Салической Правде» мы подчеркивали как раз обратное. Там нигде не ограничивалось это право общинника ловить рыбу и охотиться. Здесь это право не только оговорено, но фактически даже отвергнуто, т. к. охотник и рыболов штрафуются за свои занятия. Это дает нам право сказать, что как на леса, так и на воды у рипуаров в этот период уже распространяется частная собственность, вытесняющая общинную собственность на леса и воды, подобно тому, как это вытеснение происходило и в отношении других объектов общинного хозяйства. Собственность становится феодальной, а закон, как явление надстройки, фиксирует ее.

Наступление на общину и ее права со стороны землевладельцев и правителей страны здесь удалось явно прощупать, применив метод сравнительного анализа документов.

В «Рипуарской Правде» имеется титул и о препятствии на пути (ср. в «Салической Правде» титул о «Vialacina») — титул LXXVII. Но здесь (в «Рипуарской Правде») он составлен так: «Если свободный рипуар будет мешать в пути свободному рипуару (рибуару), то он присуждается к уплате 15 солидов, или же должен поклясться с 6-ю (свидетелями-соприсяжниками. — Г. Д.), что он никогда не оказывал препятствия на пути с оружием»[429].

В этой трактовке («Рипуарской Правды») центр внимания в статье переносится на личность свободного человека, которому другой свободный оказывает препятствие в пути его следования. Но и здесь, хотя бы и косвенно, мы можем найти указание на то, что дорога не была еще присвоена в собственность кем-либо. Иначе это было бы оговорено в законе[430].

Кроме того, необходимо отметить и тот факт, что титул LXXXII, принадлежащий к IV части «Рипуарской Правды», отражает более поздние отношения в обществе рипуаров. Все же и здесь упоминается еще «свободный рипуар», т. е. эта категория людей еще не утратила свое существование.

Значит, борьба со свободной общиной еще не закончена. Борьба продолжается. Следы общины не стерты окончательно. Их можно еще рассмотреть по «Рипуарской Правде», так же как были обнаружены они в «Салической Правде».

Отражение в указанном титуле права свободного общинника на дорогу и беспрепятственное пользование ею характерно после «Салической Правды» только для «Рипуарской Правды». При дальнейшем исследовании других прав, относящихся к более позднему времени, когда сказался рост феодальных отношений, появляются претензии у феодалов на захват и присвоение в собственность прав и на дорогу[431]. Результаты анализа текстов «Рипуарской Правды» чрезвычайно показательны, как пришлось в этом убедиться, для демонстрации тех изменений, которые происходят в общине при ее соприкосновении с нарастающей феодальной властью. Первая часть «Рипуарской Правды» отражает еще почти полную неприкосновенность земли и угодий общины и суверенитет ее прав при едва ощутимых намеках на рост частной собственности.

Вторая, третья, а особенно четвертая части «Рипуарской Правды» по их титулам показывают рост частной собственности в общине, рост частновладельческих интересов, ущемление прав общины, наступление на общину и узурпацию власти общины правителями страны. При сравнении с данными «Салической Правды» картина жизни франков VI–VII вв. и их борьба за общинные угодья и свободу отражается выпукло и ярко.

Вопрос о собственности общины у франков по «Рипуарской Правде» почти не затронут исследователями. Если и были попытки связать существование общины у франков с их варварским законодательством[432], то эти попытки базировались главным образом на «Правде» салических франков[433]. Между тем, упоминание Энгельса о «рипуарском праве» в связи с переходом когда-то общинных земель в частную собственность[434], обязывает нас вскрыть глубоко все то, что может сказать рипуарское право об общине у рипуаров и об изменениях, которые происходили с общинной собственностью у рипуаров, в период генезиса феодализма.

Итак, ранние титулы «Рипуарской Правды» (I–XXXII) отражают наиболее архаичные формы производственных отношений у рипуарских франков: наличие еще общинной земли, общинных стад и т. д., что во многом иллюстрирует указанное выше высказывание Энгельса по этому вопросу[435].

То., что в более поздних титулах «Рипуарской Правды» встречаются указания на проникновение частной собственности в общину и на захват этой частной собственностью не только пахотной земли в общине, но и посягательство ее на альменду, как нельзя более ярко иллюстрирует другое положение Энгельса, данное в той же работе «Марка»: «Но и сюда вскоре неудержимо проникло частное владение; в рипуарском народном праве VI столетия упоминается только о такого рода владении, поскольку речь идет о возделанной земле»[436].

Характеризуя все данные об общине у франков эпохи Меровингов, встретившиеся в Салической и Рипуарской «Правдах», приходится констатировать, что эти данные вскрывают этапы закономерного развития производственных отношений у франков эпохи возникновения феодализма.

Данные источники отражают переходный характер эпохи в жизни франкского общества, смену одного базиса другим, смену производственных отношений первобытно-общинного строя феодальными.

В следующей части данной главы дается характеристика положения общины-марки по «Правде» франков-хамавов. В этой «Правде», составленной значительно позднее, чем «Салическая Правда», борьба растущей феодальной собственности с общинной собственностью сказалась еще ярче.