Возвращающий надежду

26

Ещё до этого Эсперанса купила у знакомой торговки её товар и платье, надела на себя красную юбку, передник, залепленный рыбьей чешуёй, и повесила через плечо тяжёлую корзину с макрелью, мерланом и камбалой, только что взятыми прямо из сетей. В этом наряде она покинула рынок и прошла по Сукновальной улице до первой заставы, где солдаты, голодные как волки, мигом расхватали часть её товара. Дочь Бернье умела кричать, браниться и торговаться, как заправская торговка, её вопли достигли ушей офицера, купеческого сынка, который вышел из караульни и спросил её, не собирается ли она спугнуть из ада самого Люцифера.

— Ваша милость, — присмирев, сказала Эсперанса, — эти люди бесчестно хватают мой товар — и какой товар! Я думала отнести его самому графу.

Соврала — и пожалела: офицер тут же вызвался проводить её к наместнику. В продуктах ощущалась нехватка, и купеческому сыну было небезвыгодно оказать любезность графу Одиго.

Они миновали разъезды патрулей и расхаживающие там и сям пешие пикеты. Нужно признать, что одна Эсперанса вряд ли донесла бы свой товар в целости — такими голодными глазами смотрели в её корзину солдаты. Но напрасно она мечтала улизнуть: офицер простёр свою учтивость до того, что привёл её к самому губернаторскому дому да сам и постучался.

— Рыба? Вот хорошо! — раздался из окна молодой голос, и Антуанетта, живая, как выводок мышей, сбежала вниз. — Мерси, мсье! А я ломала голову, что готовить на обед…

Поблагодарив офицера улыбкой, она впустила Эсперансу в прихожую и принялась перебирать её товар. Потом, метнув на неё быстрый взгляд, вдруг сказала:

— О, да я вас знаю, милочка: вы — дочь…

— Ради бога, тише, — помертвев, сказала Эсперанса. — Да, я дочь Жака Бернье. Но здесь я совсем по другой причине…

Мадам Одиго отложила две выбранных ею макрели, внимательно посмотрела на Эсперансу и сказала:

— По какой же?

Эсперанса промолчала. Тогда Антуанетта заперла дверь, положила ключ в карман и потребовала:

— Ты сейчас же скажешь мне, для чего явилась сюда переодетая. Только не вздумай сочинять сказки!

Эсперанса стала её умолять.

— Мадам, вы молоды, красивы, вы — мать! Отпустите меня ради всего святого: мне необходимо спасти одного человека.

— Кто он — твой отец? Но в таком случае я не смогу…

— Нет, — покраснев, сказала Эсперанса.

— Так брат? Возлюбленный? Скажи мне, кто он, и тогда я поверю, что ты не шпионка. Больше того, если это просто какой-нибудь крестьянин, я помогу тебе. Честное слово, сама пойду и выручу его!

В мучительной тревоге Эсперанса молчала.

— Не хочешь сказать? Жаль. Мне остаётся предать тебя в руки властей. У них ты заговоришь.

В это время раздался тихий стук в дверь. Антуанетта открыла её и нос к носу столкнулась с Рене. По-солдатски неприхотливый, он всё же предпочитал графскую кухню всем прочим и не забывал наведываться сюда в свободные часы, Рене было довольно одного взгляда, чтобы узнать Эсперансу. Он сказал:

— Гм, интересная тут у вас торговка…

— Сдаётся мне, она шпионка, — ответила Антуанетта.

Рене молча сделал знак Эсперансе, чтобы девушка следовала за ним, и направился к выходу. Сгорая от любопытства, Антуанетта поспешила за ними. Но Рене, пропустив Эсперансу, загородил выход на улицу и сухо заметил:

— Сударыня, у вас, вероятно, есть неотложные дела?

И закрыл перед её носом дверь.

Антуанетта задумалась. У неё был цепкий логический ум, который быстро схватывал всякое противоречие и пытливо стремился его разгадать. Эти крестьянки обычно беспокоятся только о своих и готовы рассказать об этом встречному и поперечному. Они бросаются на колени и просят за них любое лицо, которое им кажется важным. Но эта меня ни о чём просить не хотела… Почему?

Нахмурив свой белый лобик, графиня упорно размышляла, постукивая пальчиком по забытой корзине.

— По-че-му о-на не наз-ва-ла и-мя?

Потом вдруг остановилась и, подняв палец, внушительно ответила самой себе:

— Потому, моя дорогая, что это имя тебе известно! Ай-ай… ну как я могла забыть? Мне говорили, он скрывался у этого Бернье. Да, да! И дочка, разумеется, влюбилась в него как кошка. «Спасти одного человека…» — всё теперь ясно: дела мятежников плохи, вот он и подослал её для переговоров.

Она бегом поднялась на второй этаж. Здесь постучалась, и ей сказали:

— Войдите.

У камина сидел высокий старик. У него было измождённое лицо и взгляд маньяка, устремлённый в одну точку. Он слегка вздрогнул и повернул к дочери острый профиль. Она выпалила одним духом:

— Отец, мне кажется, я поймала шпионку, подосланную самим Одиго!

После кавалерийской атаки прошёл день. Уже ночью Рене сидел в помещении возле караульни и размышлял. Ему было о чём подумать. Эсперанса ему во всём доверилась и отдала ключ. Но сделала это не прежде, чем рассказала о том, что произошло в Шамборском лесу в день святого Бернара. О том, как погибла его дочь Мадлена. А также о поединке между Одиго и братьями Оливье. И Рене отпустил Эсперансу.

В помещение вошёл высокий старик в накинутом поверх лат плаще. Он подошёл к Рене.

— Сеньор Рене, — сказал сьер Артур, — у меня есть сведения, что вы знаете, где скрывается Одиго.

— Возможно, — холодно сказал Рене. Ничто не дрогнуло на его каменном лице.

— За голову этого негодяя, кажется, назначена награда?

— Десять или двенадцать тысяч ливров, — сказал Рене. — Деньги очень хорошие.

Сьер Артур тронул Рене дружески за плечо.

— И они не станут хуже, если к ним прибавить, скажем, тысяч пять?

Рене, прямой и неподвижный, чуть-чуть усмехнулся.

— Сеньор Норманн, — продолжал Оливье, — как вы, вероятно, знаете, я внезапно осиротел. Меня сейчас можно уподобить столетнему дубу, уцелевшему среди лесного пожара. Один он стоит, раскинув свои руки среди чёрной пустыни, и напрасно взывает к богу о смерти. Отомстить — вот единственная мечта, питающая теперь мою одинокую старость! Выдайте мне, где скрывается Одиго, убийца моих сыновей. За мёртвого вы получите столько же, сколько и за живого. А я отсчитаю вам в придачу ещё пять тысяч ливров.

Рене кинул на него острый взгляд из-под каски и снова опустил глаза. Наконец он произнёс сквозь зубы:

— Дело это, как вы понимаете, не из таких, чтобы спрятать его за пазуху, как моток ниток. Нужна тайна.

— Я вас понял. Кроме меня, никто…

— Тогда сейчас же, пока ночь.

Он встал, заткнул за ремень длинный кавалерийский пистолет, накинул плащ и знаком велел Оливье следовать за собой.

Апрельская ночь была влажная, по временам накрапывал дождь. Рене, в совершенстве знавший расположение своих постов, какими-то одному ему известными путями обошёл часовых и вывел Оливье на улицу Зари. В кромешной тьме они долго натыкались на кусты и заборы, пока нашли нужный дом. Рене удалось взломать запертую калитку и обнаружить дверь, ведущую в подвал. Было темно, и Бернар не узнал вошедших.

— Кто это? — сказал он. — Помогите узнику! Я дворянин Бернар Одиго. И я томлюсь здесь без всякой вины.

Один из вошедших вынул свечу и засветил её.

— Узнаёшь? — сказал он, поднимая свечу на уровень своего лица. И Одиго стал припоминать, где же это он видел этот вислый крючковатый нос, эти глубоко запавшие жёсткие щёки, эти кошачьи усы. Но страшное стариковское лицо теперь искажала улыбка, похожая на волчий оскал.

— Смотри, смотри получше, — сказал старый Оливье. — Пожалуй, ты не увидишь, кроме меня, больше никого и ничего. Последний из Оливье пришёл говорить с тобой в последний раз, убийца моих сыновей!

Одиго увидел, что в руке, протянутой к нему, дрожит кинжал.

— На улице светлеет, — раздался сзади спокойный голос. — Побеседовали? Пора кончать.

Рене взял из руки старика огарок, вынул из-за пояса пистолет и, приставив его к груди Оливье, выстрелил. Старик вздрогнул всем телом и выронил кинжал. Сквозь едкий пороховой дым Одиго увидел, как подогнулись его колени в ножных латах, как опустились протянутые к нему точно за помощью стальные руки. Затем по подвалу разнёсся металлический стук. Последний из Оливье ничком рухнул на пол, как пустые рыцарские доспехи, установленные ради парада и важности на лестнице знатного дома.

— Рене! — сказал поражённый Бернар. — Зачем ты его привёл?

— Покойник кое-что запамятовал, — хладнокровно сказал Рене, засовывая за пояс пистолет. — А вот ты… почему ты ничего не сказал Рене про его дочь? Марго женщина, она побоялась. И верно, я убил бы её в сердцах. Но что теперь толковать об этом? Уйдём. А он пускай лежит здесь. Неважная, разумеется, гробница для старшего из такой фамилии…

Он вышел с Одиго на улицу. Светало. Они остановились у выхода с улицы Зари на Торговую улицу, где в отдалении темнела огромная баррикада повстанцев; она запирала центральный подход к рынку.

— Куда пойдёшь? — спросил Рене, опуская руку на плечо Одиго.

— У каждой баррикады только две стороны, — ответил Бернар.

— Ведь они засадили тебя в тюрьму! — угрюмо возразил Рене. — А потом растерзают. Я знаю чернь.

Бернар, улыбаясь, пожал плечами. Рене увидел в его глазах необыкновенный свет, — и впервые дрогнул перед его силой.

— Помнишь ли старое предсказание? — услышал Рене. — Чтобы вернуть бедному люду надежду, не надо ни дара, ни жертвы, ни подвига; — стань для него своим. То есть не по-дворянски, не свысока, а всей душой пойми и раздели его ненависть и любовь. Только тогда из твоих врагов по рождению бедняки тебе станут друзьями. Бывшие же друзья… — он остановился, взглянув Рене в глаза. — Словом, в заточенье мне многое стало ясно. Я иду. Без меня ты их раздавишь.

— С тобой — тоже, — жёстко сказал Рене. — Смотри, не попадайся мне в лапы, мальчуган! Два выхода будут тогда у меня: расстрелять тебя на месте или быть расстрелянным самому. А я ещё хочу жить, хоть и попусту. Своя шкура ближе к телу, уж извини…

Они обнялись на прощанье.