Время дракона

Это был удивительный слуга: сильный, трудолюбивый, сообразительный и вместе с тем послушный и преданный. Влад, не окажись у него такого помощника, дорого бы дал, чтоб заполучить его, причём дал бы дорого в прямом смысле слова. Войко, проведя десять лет в рабстве у турков, не любил вспоминать своё турецкое "житье", но государь всегда помнил, кто таков его нынешний слуга и во сколько оценивается. На рынке рабов за такого слугу пришлось бы отдать несколько верблюдов - столько же, сколько турки платят за хорошую невесту, и это совпадение цен казалось оправдано, ведь хороший слуга, как и правильная женитьба, зачастую определяет всю жизнь человека.

- Войко, я не пойму. За что ты просишь тебя простить? - спросил князь, но уже без прежнего раздражения.

- За то, что вмешивался, - отвечал боярин. - Не серчай, господин. Я такой же слуга, как и все. Слуга - тоже человек, поэтому может ошибиться.

Влад ещё раз внимательно оглядел своего собеседника и вдруг повеселел:

- Ты - человек? - улыбнулся государь.

- Да, - ответил боярин.

- Человек?

- Да, - повторил боярин. - А кто же ещё?

- Не похоже, - Влад с сомнением покачал головой. - Ты ведёшь себя не как простой смертный. Ты слишком праведен.

- Праведности никогда не бывает с лишком, - сказал боярин.

- Бывает. У тебя, - опять улыбнулся государь. - К примеру, я никогда не замечал, чтобы ты играл в кости или спорил на деньги, а ведь за удачей, вопреки церковным запретам, гоняются многие.

- И что ж с того? - пробормотал боярин.

- Я также не помню, - продолжал Влад, - чтобы ты пошатывался от выпитого вина, хотя слабость в ногах после весёлого застолья испытывают почти все.

- Почти все, но не все, - ответил Войко.

- Ты никогда не устраивал кулачную драку, что странно при твоих-то кулаках, - ещё больше воодушевился государь. - И возле женщин тебя не видать. Обхаживаешь только свою жену.

Боярин молчал.

- Ты спокоен при виде золота, - говорил правитель, - а это совсем не по-человечески. И это ещё не всё. Мало того, что ты не завидуешь чужому богатству, так ты ещё и хвастаться не любишь. Почему?

Войко, казалось, не уловил в этих словах похвалу:

- Это преувеличение, господин.

- Вот! И лестью тебя не проймёшь! - воскликнул государь. - Из этого я заключаю, что ты не человек, а кто-то, надевший человечью шкуру.

Боярин вздохнул и принялся обстоятельно объяснять:

- В кости я не играл, но видел, как в них играют и проигрываются почти до нитки. Поэтому сам играть боюсь. От вина не пошатываюсь потому, что такой, как я, должен выпить много кувшинов, чтобы начать пошатываться. Драки мне затевать трудно - никто не хочет со мной драться.

- А как на счёт женщин?

- Государь, я человек женатый. Негоже мне позориться и коситься на сторону, когда все знают, что у меня жена. Потому ты и не заметил за мной ничего такого.

- А есть, что замечать? - не отставал Влад.

- Государь, - вздохнул боярин, - если я скажу, что нечего, ты мне не поверишь, поэтому я скажу - даже если есть грех, незачем этот грех показывать.

- Пусть так.

- А про золото - правда, - закончил Войко, - при виде его я спокоен, но это скорее недостаток, чем достоинство. Когда люди видят, как я отношусь к золоту, то принимают меня за простака.

- А что на счёт хвастовства? Или ты скажешь, что тебе хвастать нечем?

- Нечем, - кивнул боярин, - нечем, потому что все дары от жизни мы получаем не столько по заслугам, сколько по милости Божьей.

- Не-ет, ты так просто не отвертишься, - усмехнулся Влад. - Ты скажи, отчего стремишься всё время зайти мне за правое плечо и советы даёшь оттуда. Люди так не делают. Люди в глаза говорят.

- Я не выбирал место справа, - возразил Войко. - Ты сам меня туда поставил, а если бы указал мне на левую сторону от себя, я ездил бы слева.

Государь посмотрел на боярина, затем влево от себя, и, наконец, произнёс:

- Нет, езжай справа. Я не переставлю тебя в другое место...

- Как пожелаешь, господин.

- ...но перестань прятаться у меня за спиной, - добавил Влад.

- Слугам положено чуть отставать.

- Опять за своё! - скривился правитель. - Всякий раз, когда я хочу говорить с тобой по-приятельски, ты вспоминаешь о том, что ты слуга.

- Господин, - примирительно улыбнулся Войко, - мы сейчас говорим по-приятельски. Ведь только добрые приятели могут шутить друг над другом так, как ты шутишь надо мной. Ты ведь не думаешь, что я ангел?

- О еже послати им Ангела мирна, спутника и наставника, - торжественно произнёс Влад по-славянски. Это были слова из молебна о благополучии путешествующих, который служился всякий раз перед тем, как государь куда-нибудь ехал.

Войко, как и Влад, знал эти молитвословия наизусть, поэтому понял, в чём шутка, однако не стал смеяться:

- Государь, я тебе спутник, но не наставник. И не жди от меня наставлений о том, что по дороге в монастырь не следует шутить про небожителей. Я лишь скажу, что ты зря пытаешься уличить меня в ангельском поведении. Вот только что речь шла про меня и мою жену. Если б я сказал, что не смотрю на сторону, разве ты поверил бы мне? А ведь ангелы ещё более безгрешны, чем праведные мужья. Если ты не можешь поверить в праведного человека, разве ты поверишь, что у тебя за правым плечом ангел в человечьей шкуре?

Влад помолчал немного, задумавшись, но затем лицо его сделалось сосредоточенным:

- Если ты так хорошо рассуждаешь о праведности, - начал князь, - ответь мне на один вопрос...

Войко внимательно слушал.

- ...ответь, - продолжал Влад, - прав ли я, что по дороге в монастырь останавливаюсь для совершения суда.

- Прав, - убеждённо ответил боярин, который, судя по всему, размышлял об этом раньше.

Государь улыбнулся и покачал головой:

- А известно ли тебе, что твои слова противоречат мнению монахов из той обители, куда мы опоздали?

- Известно, - невозмутимо ответил Войко. - Я не раз видел, как кое-кто из братии качал головой и говорил, что лучше не опаздывать. Вот ты, господин, сейчас тоже качаешь головой, в точности повторяя за монахами.

Влад, опять подражая монахам, сделал скорбное лицо:

- А не думаешь ли ты, что все эти придорожные суды - суета, которая мешает мне спасать мою душу?

- Для спасения души мало одних молитв, нужны добрые дела, - сказал боярин.

Правитель тут же возразил:

- Но ведь я не всегда добр. К тому же тяжбы, которые я разбираю, совсем пустяшные. Люди грызутся меж собой, найдя для этого ничтожную причину, а я потакаю им.

- Нет, ты внимаешь просьбам о помощи. Даже тому языкастому крестьянину ты помог, хоть и обесценил свою помощь, отрезав ему язык. Зато ты помог двум братьям и тем людям с коровой.

- Помог? - Влад поднял брови. - А нужна ли им всем помощь? Откажись я разбирать их тяжбы, никто бы не умер и не пошёл по миру с сумой. Можно ли считать, что эти люди находились в беде?

- Если человек думает, что попал в беду, это значит, он в беде, - очень серьёзно произнёс Войко.

- Ну а если причиной беды стала глупость? Я должен помогать дуракам? - продолжал спрашивать государь.

- Должен, - произнёс боярин. - Ведь человек, попавший в беду, всегда дурак. Сам вспомни - глядя на такого человека, мы неизменно считаем себя умнее и удивляемся: "Как же его угораздило? Почему он не видит выхода из своего несчастного положения?"- Да, - согласился Влад, - чужие беды всегда кажутся нам легко преодолимыми. Однако возиться с дураками опасно. Кто с ними часто возится, тот сам делается дураком. Глупость это болезнь заразная.

- Иногда глупость путают с состраданием, - невозмутимо отвечал Войко. - Человек сострадательный тоже может показаться кому-то дураком. Ведь христианское сострадание безрассудно, потому что идёт от сердца, а не от разума.

- Значит, я прав, разбирая дурацкие споры?

- Прав.

Влад уже собрался похвалить боярина, так ловко оправдавшего опоздание в монастырь, но тут Войко произнёс:

- Однако монахи тоже могут оказаться правы. Вопрос в том, для чего ты, господин, разбираешь споры по дороге в обитель. Только ли потому, что желаешь помочь людям?

* * *

Имелись ли у государя другие причины для разбора дел? О да! Конечно! Ведь зачастую случалось, что Влад разбирал не чужие дела, а перипетии собственной жизни. Возможно, стараясь помочь другим, он старался помочь себе - задним числом исправить ошибки, совершённые очень давно - и потому так настойчиво искал совпадения между дорожными делами и собственной судьбой. А может, младший Дракул искал совпадения по привычке, которую приобрёл много лет назад, когда стремился подражать отцу и сравнивал его жизнь со своей.

Всё началось с малого. В детстве Влад придумал игру в "путешествие" - ходил по знакомой местности и притворяться, будто оказался там впервые. Играя, он представлял себя на месте родителя, вечно разъезжавшего где-то, но в отрочестве подражание прекратило быть игрой и стало серьёзным занятием, потому что отрок перед началом любого мало-мальски важного дела начал припоминать, не было ли в отцовой жизни чего похожего.

Например, поездка к венграм, которую Влад совершил в тринадцать лет, сразу напомнила ему давний рассказ родителя о поездке в Нюрнберг, вызвав у княжича таинственное и приятное чувство - чувство уверенности, что он связан с отцом гораздо крепче своих братьев: "Я не только внешне на него похож, но и судьбой!" И пусть Влад не одобрял некоторые родительские поступки, но во время путешествия желание осуждать пропало, уступив место умиротворению и сознанию того, что всё в жизни идёт так, как должно.

Поездка к венграм случилась в середине февраля, что мешало в полной мере ощущать таинственное сходство судеб, ведь родитель ездил в Нюрнберг летом. Вдобавок, княжич путешествовал не один, а с родственниками - с братьями, мачехой и невесткой. И всё же разница казалась не очень существенной. Главное, Влад путешествовал верхом, совсем как взрослый, и ехал туда же, куда в давние времена направлялся отец, разыскивавший короля Жигмонда - на север, за горы.

Стремясь лучше представить, что переживал родитель на том пути, Влад прислушивался к дорожным звукам: к стуку лошадиных копыт, к скрипу оглоблей и к возгласам возниц, потому что эти звуки одинаковы в любое время года. Топот лошади одинаков и по снегу, и по земле, оглобли саней скрипят так же, как оглобли телег, а возницы, когда бы ни выехали в путь, понукают лошадей всегда одинаково и вздыхают, боясь ненастной погоды.

В середине февраля самое ожидаемое ненастье - чересчур щедрый снегопад. Пока ехали, снегопад случился дважды и оказался совсем не таков, как если смотреть на него из окна, прячась от зимы в тёплых комнатах.

Крупные хлопья, летящие прямо в глаза, заставляли княжича щуриться. Ему то и дело приходилось отряхивать рукава, плечи и воротник зимнего кафтана, а также снимать шапку и махать ею, чтобы избавиться от второй шапки, белой, которую наметал сверху весельчак-февраль. Конечно, можно было и не отряхиваться, но тогда зимний холод начинал пробирать до костей.

Дорога бесконечно петляла по белым холмистым равнинам, которые были утыканы рыжеватыми метёлками деревьев, иногда становившимися лесом или перелеском. Людей на пути не встречалось, зато на полях виднелись цепочки следов, из-под снега выглядывали сенные стожки, торчали хлипкие изгороди, напоминая о присутствии человека. А ещё о людях напоминал дым. Он тонкими белыми струями поднимался над лесами и указывал расположение очередной деревни, которая через некоторое время появлялась вдалеке, чернея брусчатыми домиками на одном из холмов.

Когда княжич с попутчиками подъезжал туда, ему наконец-то встречался народ - селяне, которые выходили к дороге, чтобы поясно поклониться знатным проезжающим. Эти люди ещё издалека замечали путешественников, ведь поезд, в котором ехал Влад, насчитывал десяток саней и несколько десятков конных. Селяне глазели на богатый поезд, а княжич - на их бурые кафтаны из шерстяной ткани, на овечьи шубы и шапки. Каждая шапка, почтительно стаскиваемая с головы, открывала затылок и лоб, а разглядеть лицо Влад не успевал.

"Наверное, поэтому отец никогда не рассказывал, как выглядят простые люди в тех странах, где он побывал, - вдруг догадался княжич. - Он же почти не видел простых так, чтоб глаза в глаза. Ему всё время кланялись, поэтому он обращал внимание не на лица, а на голоса, которые шелестели, жужжали, стрекотали...".

Так, не видя лиц, Влад доехал до гор, а в горах было ещё меньше возможности посмотреть на людей, потому что деревни на пути попадались совсем редко. Обычно путники приезжали в некое селение только под вечер, останавливались на ночлег, а утром поспешно отправлялись дальше, так что княжичу оставалось разглядывать только заснеженные горные склоны, местами заросшие соснами и елями.

Молодые деревья нависали над дорогой, изогнувшись под тяжестью слежавшегося снега, что очень красиво смотрелось на фоне голубого неба, но пока путешественники тащились по перевалам, откуда-то набежали облака и разлились молочным киселём, не оставив ни единого просвета. Возницы с тревогой говорили:

- Заволокло.

Когда поезд выбирался на открытое место, путешественники могли видеть низкое облачное небо, бесконечно тянувшееся вдаль, и узкую дорогу, которая вилась по горам, тоже уводя в бесконечность. Рядом с дорогой зияло длинное глубокое ущелье, а на дне текла речка, будто следовавшая за дорогой, хотя на самом деле это дорога следовала вдоль реки.

На перевалах даже воздух напоминал, что путники находятся на большой высоте. Здесь казалось гораздо холоднее, чем в предгорьях. Куда ни посмотри, увидишь своё дыхание, а если оглянешься вокруг, увидишь дыхание лошадей, особенно заметное в ту минуту, когда они шумно фыркали, и из ноздрей вырывались струи белого пара.

Иногда холод внезапно сменялся порывами тёплого ветра, и слежавшийся снег на еловых ветвях мгновенно начинал таять. Ветви раскачивались, обдавая людей брызгами вперемешку с мельчайшими льдинками, покалывавшими лицо, как иголочки. Возницам это не нравилось:

- Только бы дождя не было, - говорили они.

Зимний дождь в здешних горах был обычным делом, особенно в начале и в конце зимы. Погода менялась очень быстро, за полчаса могли собраться тучи, а что они извергнут на голову незадачливым путникам, решал переменчивый ветер, поэтому возницы с тревогой смотрели вверх, надеясь разглядеть среди белого киселя желтоватое пятно солнца. Покажись оно, это означало бы, что ветер смиловался, и ни дождя, ни снегопада не будет.

Влад прислушивался к разговорам попутчиков и вдруг обратил внимание, что нянька, ехавшая впереди, в санях вместе с Раду, рассказывает сказку. Младший брат Влада, трёхлетний Раду, укутанный в шубы, как кочерыжка в капусте, слушал, но по выражению лица никак не удавалось понять, о чём он думает.

- А зима тем временем почти закончилась, - неторопливо рассказывала нянька. - До марта оставались считанные дни, поэтому решила княжна Докия гнать своё стадо овец на высокогорные пастбища. Отец говорил княжне: "Куда ты идёшь, дочка? Ведь снег ещё не сошёл". А она отвечала: "Весна совсем скоро. Пока дойду, вот он и сойдёт". Отец предостерегал: "Не замёрзни", - и, чтобы успокоить отца, Докия надела на себя двенадцать овечьих шкур.

"А ведь и сейчас до весны осталось всего ничего, - подумал Влад, - поэтому тёплом потянуло".

- Забралась княжна высоко-высоко в горы, - продолжала нянька. - Тут небо заволоклось, полил дождь, намокли две верхние шкуры, и пришлось княжне снять их. Затем намокли ещё две - сняла княжна их тоже. А дождь не переставал, и промокла Докия совсем. Когда же двенадцатая шкура была снята, вдруг повалил густой снег, и замёрзла Докия вместе с овцами, стала каменная. В этом каменном обличье пребывает она уже много лет, пасёт свою отару на горе Чахлэу, зимой и летом, осенью и весной. Так исполнилась мольба княжны, обращённая к Богородице, чтоб навек остаться в горах и не выходить замуж за Траяна-завоевателя...

- Нашла, о чём рассказывать, - оборвал её Влад. - Давай-давай, ещё дождь или снегопад на нас накликай!

Нянька испуганно обернулась, потому как рассказывала для Раду и не думала, что его старший брат тоже слушает.

- Я накликаю? - пробормотала рассказчица. - Да разве я враг вам и себе?

На всякий случай она трижды перекрестилась, а, закончив с защитным ритуалом, добавила:

- Я наоборот говорю, что Богородица всегда поможет. Докии она ведь помогла.

Влад сомневался, что Богородица вмешивалась в судьбу княжны, но в каждой сказке есть доля правды. К примеру, на счёт снега с дождём, которые могут убить. Здешние горы в феврале считались опасными - если в этих горах польёт дождь, то, как из ушата, окатит, а если выпадет снег, то может засыпать по колено или даже по шею. Немудрено, что Докия замёрзла. Возницы боялись именно таких капризов февраля, и отец Влада тоже знал об этих опасностях, но отправил почти всю семью в путешествие на север, чтобы она избежала встречи с турками.

Подробностей нынешней ссоры отца и султана Владу выяснить не удалось, ведь княжич ещё не сделался соправителем и потому не имел права много знать о государственных делах. Он лишь знал, что отношения с турками были весьма запутаны.

Турецкие земли примыкали к южной румынской границе, отделяемые только Дунаем, поэтому родителю часто докладывали с юга:

- Поганые переправляются на наш берег и промышляют там грабежом.

Грабежи совершались каждое лето, но до войны дело не доходило. Лишь однажды случилось некое подобие войны - на второй год отцова правления, весной. Султан решил воевать с венграми и пройти к ним напрямик, через Румынию, а такой проход по сути означал набег.

К счастью султан передумал и отправится к венграм кружным путём - через сербов - но отцу всё равно пришлось собрать армию и провожать турков, следуя вдоль своей границы, чтобы никто из грабителей случайно не забрёл в румынские земли, примыкавшие к Сербии и Венгрии.

Влад почему-то думал, что турки побаиваются румынского войска, но старший брат Мирча разуверил его в этом:

- Турки - великая сила. А через нас они не пошли только потому, что мы платим им дань. И отец на самом деле их не провожал - он участвовал в султанском походе, потому что все данники обязаны делать это.

Следующие несколько лет прошли спокойно, однако после того, как Мирчу женили, многие бояре начали снова тревожиться, ведь государева семья породнилась с венграми, которые были заклятыми врагами турок. Никто из жупанов не удивился, когда на очередном совете государь объявил, что турки снова готовятся идти на венгров, причём на этот раз двинутся напрямик. "Придётся нам тоже ополчаться против поганых", - сказал родитель и, наконец, достал из хранилища меч с драконом на клинке.

Получалось, что дракон отправился с отцом на войну. Отправился и второй ящер, с которым родитель никогда не расставался, продолжая носить золотую подвеску. Даже драконовы детёныши с завязанными хвостами, изображённые на монетах, покинули своё привычное пристанище, потому что государь решил перевести казну из Тырговиште в другой город подальше от поганых.

"Забрал себе всех драконов, - подумал Влад. - Наверное, верит в их силу, которая сейчас ему очень нужна". Правда, к этим мыслям примешивалась досада. Княжич полагал, что если родитель верит в силу ящеров, то мог бы дать хоть одного из них сыну в помощь, ведь путь через горы небезопасен: "Дал бы мне свой золотой образок. Или боится, что тот потеряется? А почему я должен терять? Я ведь уже не мал!" Однако отец не считал Влада взрослым, ведь если бы считал, тогда взял бы с собой на войну, чего не произошло.

С родителем при войске остался только старший сын, Мирча, а остальная государева семья отправилась к венграм, за горы. Путь лежал в замок рода Гуньяди к старшему брату Сёчке, поэтому её санки двигались сразу вслед за конниками, разведывавшими дорогу.

Узнав, кто за кем поедет, княжич вздохнул: "Не только на войне, но и в путешествии я оказался на подхвате!" Он даже немного позавидовал невестке, но это чувство быстро прошло, а вот молодая отцова жена, брэилянка, завидовала сильнее и потому приняла назначенный порядок не сразу. Когда она узнала, что Сёчке окажется впереди всех, то пыталась противиться и даже чуть не поссорилась с мужем:

- Почему я должна уступать ей своё старшинство!? Чем она это заслужила? Я родила тебе сына. А она что сделала? Ничего!

- Колца, - ответил муж, - иногда своим правом приходится поступиться. И если я узнаю, что в гостях ты вела себя неподобающе, берегись! Пусть ты подарила мне сына, но...

Ещё совсем недавно история княжеской семьи напоминала сказку, начинавшуюся словами: "Давным-давно в одной стране, лежащей между высокими горами, широкой рекой и великим морем, жил-поживал славный государь, и было у него три сына..." Мачеха поломала весь строй повествования, родив славному государю четвёртого сынка. Новорожденного назвали Владом, потому что обычай позволял нарекать братьев одинаково, если это сыновья одного отца от разных жён. "И кто ввёл такой обычай? - негодовал тринадцатилетний Влад, узнав, что у него появился брат-тёзка. - Совпадение имени - как клеймо!"

По пути через горы маленький тёзка, умеющий только пачкать пелёнки и орать, спал на руках у кормилицы. Мачеха ни на секунду не спускала глаз с сына, а тринадцатилетний Влад, покачиваясь в седле, смотрел на младших братьев с их женским окружением, устроившимся в санях, как куры на насесте, и думал: "Проехать что ли вперёд и завести разговор с Сёчке?" Да, проехать было можно. Но вот поговорить не обязательно удалось бы, ведь за последнее время невестка изменилась - сделалась неприветливой.

"Всё ей стало неинтересно, некогда и не в охоту", - вздыхал княжич, удивляясь, почему вдруг впал в немилость. А ведь он старался понравиться и потому выучил мудрёные танцевальные фигуры так, что больше не нуждался в подсказках. Поначалу, когда Сёчке поняла это, то с удовольствием доверилась своему ученику, который теперь вёл её уверенно, а тот совсем осмелел и решил подловить свою учительницу, изменив порядок шагов и поворотов в одной из частей танца. Влад остался невозмутим и так удачно подгадал под музыку, что Сёчке, следуя за его рукой, сразу не заметила, а когда заметила, улыбнулась.

Княжич думал, что это хороший знак, но оказалось наоборот, потому что вскоре после того случая невестка сказала, что в занятиях танцем больше нет нужды. "Почему? " - не мог понять Влад, ведь уроки приносили явную пользу. У ученика почти исправлялась косолапость, появилась осанка, и руки перестали казаться деревянными. Сёчке, видя, как он изменился, должна была бы радоваться, но вместо этого повторяла:

- Всё, хватит. Мне надоело тебя учить.

Она окружила себя служанками, которых прежде не выносила, весело болтала с ними, а стоило появиться деверю, хмурилась. Невестка сделалась холодной, но деверь, направляясь в замок к её родственникам, втайне надеялся на другие перемены - к лучшему: "Поговорю с ней там. Спрошу, нравлюсь я ей или нет. А мой брат в это время будет далеко..."

Потому-то Влад и вспомнил про отцовых драконов и мечтал заполучить в помощники хотя бы одного из них - того, который на обороте золотой иконки - ведь этот дракон наверняка состоял в родстве со змеем-искусителем, беседовавшим с Евой в райском саду. "Бес подсказал бы мне правильные слова в разговоре с Сёчке", - думал княжич, но обстоятельства сложились наперекор стремлениям. Родитель, вместо того, чтобы дать Владу свою иконку и тем самым вверить нечистому, вверил сына священнику - отцу Антиму, который тоже отправился с государевой семьёй к венграм.

Священник ехал в отдельных санях, а Влад, издалека глядя на них, видел лишь чёрную шапочку с острым верхом и спину, прикрытую зимним плащом. "Вон едет моя совесть", - повторял себе отрок, но продолжал размышлять о невестке и дьяволах, не заметив, как путь через горы окончился.

Горные кряжи расступились, открывая для обзора холмистую долину с деревней и широким полем, где темнели пятна-проталины. Дорога из Румынии заняла полторы недели, но если в первые дни сильно порошило, то теперь весна начала утверждать свои права. Горы ещё не окончили зимовать, а в предгорьях сделалось тепло. На деревьях и крышах домов растаял весь снег, и даже на земле он понемногу отступал.

"Наверное, в окрестностях Тырговиште сейчас так же тепло", - подумал княжич, но кроме погоды здешняя местность мало чем напоминала Румынию. Холмы возле Тырговиште казались волнами огромной реки, а тут они застыли, как в озерце, ограниченные горами со всех сторон.

И всё-таки долина среди гор, поросших лесом, представлялась знакомой. Влад даже поймал себя на том, что ищёт среди долины город, в самом центре которого, на перекрёстке, стоял бы трёхэтажный дом длиной в четыре окна и шириной в два. Дом должен был иметь черепичную крышу, нахлобученную, словно крестьянская войлочная шапка, а по соседству следовало искать католический монастырь и улицу кузнецов.

Княжичу захотелось спросить у возниц: "Далеко ли отсюда Сигишоара?" - и он даже вспомнил, как в раннем детстве вместе с братом Мирчей выходил за околицу Сигишоары смотреть на тающий снег.

На таком снегу все отпечатки выглядели тёмными и чёткими, поэтому даже издалека можно было увидеть на поле целые россыпи следов волчьей стаи, которая приходила к овчарне, да не решилась влезть, покрутилась и ушла обратно в чащу, что за холмом. На обочинах дороги виднелись следы кур и рядом - следы той бабы, которая по нечаянности выпустила птиц, после чего, спохватившись, сгоняла назад во двор. Из клёклой снежной кучи могло высунуться горлышко фляги, потерянной каким-то забулдыгой ещё месяц назад, а подобные находки неизменно вызывали у Мирчи с Владом смех.

В незнакомой долине весна чувствовалась именно так, как в Сигишоаре, и, может, неслучайно кисель в небе начал понемногу исчезать именно тогда, когда путешественники окончательно спустились с гор и выехали на поле с проталинами. Белые тучи отступали, как снег, и сквозь них проглянуло солнце, окрасив всю окрестность в золотистые тона.

- Добрый знак, добрый, - пробормотал один из возниц, а другие подхватили.

Между тем Влад подумал, что золотистый свет солнца это признак наступившего вечера, когда пора искать ночлег, однако невесткины служанки, ехавшие в санях вслед за госпожой, вдруг оживились, и их поведение подсказывало - путники заночуют уже в замке у Гуньяди.

Догадку Влада подтвердила и Сёчке, отправившая одного из конных вперёд "предупредить о гостях". Тот помчал во всю прыть по дороге через поле, деревню и, наконец, скрылся в лесу, что за холмом, а когда санный поезд приблизился к лесу, навстречу выехали пятеро всадников в одинаковых синих кафтанах.

Человек, ехавший первым, поклонился Сёчке так почтительно, как только можно это сделать в седле, и произнёс по-венгерски:

- Госпожа, приветствуем вас снова в наших краях! Сиятельный господин Янош приказал проводить вас в замок.

Вместе с этой свитой путешественники въехали в чащу. Сумерки быстро сгущались, так что пришлось зажечь факелы и отогнать темень, которая затаилась где-то вдалеке меж рядами стволов.

За поворотом лесной дороги путники увидели реку, в потёмках казавшуюся чёрной, с красивым каменным мостом... И вдруг Владу послышался знакомый с детства звон:

- Тюк, тюк, тюк, - но эти звуки еле пробивались через журчание близкой воды, топот лошадиных копыт, скрип саней и разговоры. Особенно много болтали сопровождающие слуги-венгры, по обыкновению шелестя словами, как ветер листьями.

Влад закрыл глаза и прислушался, как уже делал когда-то. Теперь звон сделался отчётливее:

- Тюк-тюк, тюк, тюк-тюк...

Княжич знал, что подобный звон получается, когда кузнечный молот ударяет о металл, но Влада смущало, что тюканье звучало так, будто молотов было очень много. "Откуда может взяться столько?" - подумал отрок, но вдруг увидел вдали среди деревьев маленькие жёлтые огонёчки, а через минуту лес кончился. На фоне тёмно-синего, почти ночного неба взору предстало большое селение со светящимися окнами, а за селением возвышались стены и башни замка, тоже усыпанные огнями.

Как оказалось, в селении почти при каждом доме имелась кузница, а неподалёку находились шахты, где добывалась железная руда, из которой здешние жители ковали мечи и ножи, успев широко прославиться своим умением. Стук молотов разносился по округе последние лет сто или дольше, а княжич, услышав эти звуки, вдруг обнаружил, что очень рад - так рад, будто вернулся домой.

Звонкий стук напоминал Сигишоару, и пусть Влад никогда не считал её домом, но ведь именно там он провёл лучшие годы детства, потому что в те времена старший брат ещё не отдалился от Влада, и мать была жива, а отец не оставил привычку рассказывать истории.

"Истории... - вздохнул княжич. - Жаль, что их больше нет". Уже три года он не слышал историй, но помнил их почти дословно, и потому, глядя на незнакомый замок, возвышавшийся за кузнечным селением и в темноте казавшийся огромным, мысленно повторил слова из отцовского рассказа о поездке в Нюрнберг: "Я таких больших замков прежде не видывал".

Тем временем стали видны открытые замковые ворота, и через них - часть ярко освещённого двора. К воротам вёл деревянный мост. Возле него справа и слева от дороги стояли два котла с ярко полыхающим маслом, частично освещая крепостные стены, поверху которых проходила целая череда огней-искорок, и даже в поле возле замка кто-то жёг костры.

Надвратная башня, четырёхугольная и одна из самых высоких, взирала на приезжих мутными стёклами двух верхних окошек, как желтоглазая сова. Проехав под ногами этой совы, передние сани поезда заскребли полозьями о камни мощёного замкового двора и, наконец, замерли. Подле первых саней встали другие, третьи... Влад тоже выбрал себе подходящее место, остановил коня, которого тут же подхватили за повод незнакомые слуги, и спешился.

Его и остальных гостей встречала целая толпа, а впереди всех стоял мужчина лет тридцати, одежда которого блистала золотом, шуба была из собольего меха, да и держался он гордо, по-хозяйски.

"Наверное, это и есть Янош Гуньяди, брат Сёчке", - подумал Влад, вглядываясь в незнакомца и про себя отмечая, что у того высокий лоб, мясистый нос, а глаза большие, как у филина, вылетевшего на охоту.

Санки, в которых ехала Сёчке, замерли как раз напротив этого человека.

- Рад видеть тебя, сестрица, - сказал он и по-родственному пощекотал её усами в обе щеки, когда та ступила на снег.

- И я рада, братец.

- Хорошо ли мой кузнечик доехал?

- Всё благополучно, - улыбнулась Сёчке и расцеловалась с молодой женщиной, стоявшей возле Яноша. - Я так рада, дорогая Эржебет.

Влад поначалу не был вполне уверен в том, кто эта женщина, тоже одетая в золото и кутавшаяся в соболя - может, ещё одна Янышева сестра? - но после того, как Сёчке назвала её по имени, не осталось сомнений, что рядом с хозяином замка находится супруга.

Княжич почти ничего не знал про неё, кроме имени, однако незнакомые венгры тоже мало что знали про румынских родичей, которых сейчас принимали у себя. Гуньяди дружил только с отцом Влада, а вот присмотреться к остальным членам семьи румынского князя смог только сейчас.

Судя по всему, любопытство Яноша разделяли его слуги, потому что Влад сразу заметил на себе многочисленные изучающие взгляды, обращённые из толпы, с лестниц, галерей и из окон. Казалось, на приезжих смотрели почти все, начиная от начальника замковой стражи, и заканчивая младшим поварёнком.

Лишь несколько мужчин, стоявших рядом с хозяином замка, смотрели так, будто им совсем не интересно. Одевались они, как и все здесь, на венгерский лад - в короткие кафтаны, узкие штаны, а шубы едва доходили до колен - но поведение этих людей очень напоминало Владу отцовых бояр, напускавших на себя важный вид. Важные незнакомцы подбоченились, будто отвоёвывали себе простор, но, несмотря на показную величавость, они являлись лишь тенями своего господина, Яноша Гуньяди, потому что ловили каждое его слово и движение.

Такими же тенями по отношению к жене Яноша выглядели находившиеся рядом с ней женщины, а между тем Влад, оглядев эту свиту из теней ещё раз, заметил рядом с Эржебет монаха, облаченного в серую рясу. Монах, вероятнее всего, являлся здешним капелланом, и его присутствие напоминало, что в замке живут католики.

Православным гостям следовало вести себя осмотрительно, ведь отношения между католиками и православными всегда оставались сложными даже в случае родства. Не даром же монах в серой рясе, увидев среди приехавших отца Антима, посмотрел на него с явной озабоченностью, как на соперника в борьбе за христианские души, а отец Антим ответил таким же взглядом.

- В письмах я читал, - произнёс Янош Гуньяди, обращаясь к Сёчке, - что приедете почти всем семейством. Покажи-ка нам трёх своих деверей.

Сёчке улыбнулась, кивнула и впервые за долгое время посмотрела на Влада доброжелательно. Она подняла правую руку в приглашающем жесте и произнесла:

- Влад, подойди. Познакомься с моим братом. Он старший в роду Гуньяди, а мне - как второй отец.

Княжич двинулся к хозяину замка и хотел уже улыбнуться по примеру невестки, но вдруг спохватился и подумал: "А как повёл бы себя мой отец? Когда он представлялся королю Жигмонду, то не любезничал с ним и даже проявил дерзость, ведь ехать в лоб королю - дерзость".

Вспомнив о родителе, тринадцатилетний отрок подошёл к Яношу и посмотрел с вызовом, однако венгр принял эту выходку спокойно:

- Добро пожаловать, - сказал он, положив гостю руку на плечо. - Ты, значит, Влад? Можешь звать меня дядей... дядей Яношем.

Рука показалась княжичу тяжёлой, и ему захотелось стряхнуть её, но такой поступок был бы слишком дерзким, поэтому пришлось сдержался.

- А мой зять Мирча остался при отце? - спросил Янош.

- Да, - ответил Влад.

- Значит, я с ними обоими скоро встречусь, - хозяин замка снял руку с плеча гостя и задал новый вопрос. - А там кто такой, за юбку прячется?

Княжич оглянулся и увидел Раду, которого нянька пыталась оторвать от своего подола и поставить перед Яношем:

- Это мой брат, - сказал Влад.

- Раду, - добавила Сёчке.

- Как живёшь, Раду? - спросил Гуньяди, но малыш, не сказав ни слова, уткнулся в юбочные складки.

- Он не знает по-мадьярски, - пояснил Влад.

- Совсем не знает? - Янош явно удивился, что кто-то из его румынских родичей может не знать языка венгров. - Ну, ничего, научится...

Тем временем брэилянка с кормилицей, по-прежнему державшей на руках Влада-младенца, тоже успели сойти с саней. Свет факелов во дворе и разговоры собравшихся разбудили ребёнка, поэтому он начал капризничать.

- Кто тут у нас? - Янош потянулся к хнычущему свертку и, немного раздвинув пелёнки вокруг маленького розового лица, поделился наблюдениями. - Ууу! Какой грозный! Настоящий государь.

- Не очень-то разворачивай. Холодно ведь, - попросила сестра-кузнечик.

Брэилянка смотрела на всё это с явным неодобрением, но как только Янош повернулся к ней, сразу придала лицу приветливое выражение.

- Тоже Владом назвали? - спросил у неё Гуньяди.

Колца ничего не смогла ответить, потому что не поняла вопрос - подобно маленькому Раду она совсем не говорила на венгерском языке.

Сёчке ответила вместо неё:

- Да.

Обернувшись к тринадцатилетнему гостю, с которым знакомился первым, Гуньяди уточнил:

- Значит, ты Влад, и он Влад?

- Да, - натужно произнёс княжич.

Янош вдруг понимающе хмыкнул и сказал:

- У меня тоже младший брат есть, которого Яношем зовут.

Без сомнения, венгр сделал такое признание, желая пробить стену недоверия, и этой цели он достиг.

- А вы по возрасту очень разные? - спросил Влад.

- Не очень, - Гуньяди помотал головой. - Он всего на несколько лет меня младше. Так уж случилось. Я, помнится, поначалу был недоволен, когда появился у меня брат-тёзка, и ещё больше был недоволен, когда вслед за братом появилось у меня множество сестёр. Однако родня есть родня, - Янош улыбнулся своей сестре-кузнечику.

- Да, родня есть родня, - согласился Влад, после чего хозяин замка решил перевести разговор на другое:

- А ты знаешь, откуда мы с твоим отцом знакомы? Тебе про короля Жигмонда, небось, рассказывали? Так вот у Жигмонда мы с твоим отцом служили вместе. Даже случилось вместе повоевать.

Когда Гуньяди сказал про своего младшего брата, тоже зовущегося Яношем, Влад подумал, что хозяин замка - человек неплохой. Княжичу даже захотелось забыть про обидный покровительственный жест - руку на плече. Этим жестом венгр явно утверждал своё превосходство, но с другой стороны такой поступок казался вполне обоснованным для того, кто принимает гостей.

Влад почти успокоился, но тут прозвучали слова о войне, и он не смог удержаться от язвительного замечания:

- Дядя Янош, а когда ты в поход выступаешь, чтобы вместе с моим отцом прогнать турков? Отец своё войско уже собрал.

- Ууу! - засмеялся Гуньяди. - Да вот выступаю со дня на день. Последние сборы заканчиваю. А пока тут за хозяина останется...

В это мгновение под руку Яношу проворно поднырнул какой-то мальчик лет десяти, и большая пухлая пятерня взрослого легла на хрупкое детское плечо. На этот раз жест был не покровительственный, а оберегающий.

- ...вот. Это мой сын Ласло, - сказал Янош и, обратившись к отпрыску, добавил. - Ласло, будь приветливым хозяином. Покажи гостю, как мы живём. Влад теперь нам родня, вот пускай и посмотрит.

Маленький Гуньяди хитро улыбнулся. Так улыбаются люди, которым есть, чем похвастаться, а ведь хвастовство это тоже способ показать превосходство над другим человеком, если, конечно, тот признает, что восхищён. Вот почему Влад, следуя за Ласло и внимая ему, дал себе слово, что не станет ничем восхищаться только из вежливости: "Мой отец не заискивал перед мадьярами, и я не буду".

Показывать что-то необыкновенное хозяйский сын не спешил. Сперва провёл по сумрачным коридорам подвалов, где то и дело указывал на двери, казавшиеся Владу одинаковыми, и говорил:

- Тут - вино в бочках. Тут - солонина. Тут - зерно и крупа, но это на случай осады, а что не про запас, хранится в другом месте.

Перед одной из дверей маленький Гуньяди почтительно остановился и сказал:

- Тут - порох, много пороха.

Влад не выразил восхищения, но провожатый, казалось, только пробовал силы, и, как ни в чём не бывало, повёл гостя дальше, наверх. "Нет, я не поддамся, - говорил себе Влад. - Одно дело, когда старший Гуньяди утверждает надо мной своё превосходство, и совсем другое дело, когда то же самое пытается проделать десятилетний. Ему меня не перехитрить!" А Ласло меж тем водил гостя по замку, и притворялся, будто всего-навсего показывает устройство этого жилища и ничего не затевает.

Замок кишел народом. В конюшнях кипела работа - там чистили лошадей. Во дворе несколько человек стаскивали пустые сани к стене под навес. Из дверей кладовых постоянно выходили люди с большими мисками и корзинками, а из кухни по всему первому этажу разносился гром металлической посуды, голоса поваров и запах чего-то жареного. В коридорах и на лестницах сделалось очень тесно, потому что слуги бегали туда и сюда, таская перины, кувшины, тазы. В большой зале на третьем этаже заканчивались приготовления к ужину, поэтому в соседних комнатах сундуки были раскрыты, и оттуда доставали блюда и кубки.

Куда ни заглянешь - везде люди. Даже в глухом закоулке, где, казалось, было совсем нечего делать, хозяйский сын и его гость наткнулись на людей. Странный остробородый человек, одетый в пёстрый кафтан с пришитыми там и сям бубенчиками, разговаривал со служанкой-ключницей. Она показала собеседнику связку ключей и потрясла, чтобы связка зазвенела, а тот в ответ зазвенел рукавом, и служанка засмеялась.

Ласло хмыкнул:

- Это наш шут. Мы зовём его Пустозвон.

Увидев хозяйского сына, Пустозвон нисколько не смутился и отвесил почтительный поклон, при этом пританцовывая, отчего зазвенела вся одежда.

- Он ещё посмешит нас сегодня за едой, - сказал Ласло и улыбнулся, рассчитывая, что гость тоже улыбнётся, но Влад остался невозмутим.

Тогда Ласло повёл его дальше, в ту часть замка, которую они ещё не посещали, и оказалось, что там есть, на что посмотреть. До сих пор княжичу приходилось видеть помещения, которые выглядели очень просто и скромно - настолько скромно, что стены там были неоштукатуренными и показывали каменную кладку, как она есть.

Вот почему Влад заинтересовался, когда в одной из частей замка увидел совсем другую обстановку. Стены там оказались не просто ровными и белыми - их разрисовали цветными узорами и сценками из придворной жизни. На полу лежали турецкие или татарские ковры, всю мебель украшала резьба, а скатерти и покрывала выглядели так красиво, что вполне годились на то, чтобы пошить из них праздничную одежду. Светильники были сделаны из золота, поэтому в каждой комнате, окажись то спальня, столовая или просто комнатка без названия, сидел слуга, отвечавший за сохранность вещей.

- Отцовы покои, - сказал Ласло.

В одну из комнат зайти не удалось.

- Там отец обсуждает дела, - шёпотом произнёс Ласло. - Там стол, на столе карта, и вокруг неё всегда толкутся люди. Но нам смотреть нельзя.

Соседние покои тоже выглядели богато, но помимо ковров и резной мебели, там имелось множество изящных вещей - небольшие настенные зеркала, шкатулки, деревянные раскрашенные статуэтки святых и прочее. И опять во всех помещениях сидели сторожа с той лишь разницей, что это были не слуги, а служанки.

В самой большой комнате расположилась хозяйка замка и другие женщины, которые увлечённо слушали рассказ Сёчке о жизни в чужих краях. "Вот любопытно, что Сёчке расскажет обо мне и расскажет ли?" - подумалось Владу, но Ласло не стал задерживаться возле женщин, лишь коротко пояснил:

- Здесь мамины покои.

Кое-где делался ремонт. Рабочих не было видно, потому что наступил поздний вечер, и они ушли отдыхать, но признаки их присутствия - строительные леса, кучи каменного крошева и деревянные бадьи, испачканные побелкой - оставались.

- Отец говорит, что скоро все жилые комнаты станут такие же красивые, как его и мамины, - похвастался Ласло. - А когда к нам приедут гости из Буды, то умрут от зависти. Мы много чего тут перестраиваем. Завтра увидишь, что снаружи делаем.

Влад пожал плечами. Он не одобрял подобной роскоши, потому что его отец никогда не стремился отделать дворцовые покои в Тырговиште так, чтобы кто-то завидовал. "Неужели для Ласло быть счастливым значит вызывать зависть? - размышлял княжич. - Если есть завистники, значит, есть, чему завидовать - так он думает? А откуда у него взялись такие мысли? Их внушил ему Янош, его отец, который тоже хочет вызывать зависть у всех вокруг? И тоже уверен, что тогда будет счастлив?"

Как бы там ни было, Влад не разделял этих убеждений. Княжича смешила мысль, что его отец вдруг станет рассаживать сторожей по всем комнатам дворца в Тырговиште. "Странные тут люди", - решил тринадцатилетний гость и совсем перестал беспокоиться, что у Гуньяди ему покажется лучше, чем дома, а Ласло тем временем всё водил Влада по замку, но теперь путь лежал через комнаты и коридоры, где жили воины. Устроившись на скамьях, а то и прямо на полу, эти воины чистили оружие, чинили одежду, играли в кости, спали, пели.

Многие из них говорили на языке, которого княжич прежде не слышал - язык был явно не венгерский, не румынский и даже не немецкий - поэтому Влад, когда иноязычные воины в очередной раз попались на глаза, спросил у Ласло:

- А они откуда?

- Из дальних земель. Из Словакии и Богемии, - ответил маленький Гуньяди.

- Это ведь не замковая стража? Это воины?

- Да, - сказал Ласло. - Они из войска, которое собрал отец, чтобы бить турков.

- А войско собралось большое? - спросил Влад.

Десятилетний хитрец с напускным безразличием произнёс:

- Пойдём, покажу.

Чтобы увидеть войско, пришлось подняться на крепостную стену. Уже настала ночь, с гор дул холодный зимний ветер, но гость не обращал на это внимания, потому что смотрел вдаль, захваченный восхитительным зрелищем.

В темноте небо слилось с землёй, так что замковая стена, озарённая светом факелов, казалось, парила в чёрной бездне. Единственное, что виделось Владу, это маленькие пляшущие огоньки, густо рассыпанные по чёрному полю и подступавшие к подножию крепости. Сколько их было? Сто? Двести? Тысяча? Казалось, что пространство, занятое ими, тянется до самого горизонта. На самом же деле оно тянулось до ближайшей чащи, в ночи сливавшейся с небом, но Влад понял это уже после, а в ту минуту он совсем не задумывался, откуда в небольшой долине среди гор взялись такие просторы. Тринадцатилетний отрок лишь смотрел вдаль и не мог отвести взгляда.

Влад никогда прежде не видел воинский лагерь с высоты птичьего полёта. Да что уж лукавить! Княжич вообще не видел воинских лагерей, потому что ни разу не участвовал в войне или даже в военном смотре. Как было не поддаться восхищению, когда Ласло показал такое!

"Значит, эти огни я и заметил в поле, когда подъезжал к желтоглазой башне! - догадался отрок. - Каждая точка - походный костёр. У каждого костра могут греться человек по пять-шесть, а это означает, что всего на поле собралось... Нет, лучше взглянуть на лагерь при свете дня и подсчитать точно".

Ласло улыбался, довольный, что наконец-то сумел удивить гостя и заставить его признать верховенство хозяев замка:

- Ну что? Большое войско? - победно произнёс маленький Гуньяди. - Шесть тысяч. И они - не ополченцы какие-нибудь. Это наемники. Это люди, для которых война - ремесло. Они год за годом изучают его всё лучше и лучше, и воюют всё лучше и лучше. У отца самое лучшее войско во всём королевстве, и это войско только отцово и больше ничьё. Даже король не может командовать этими людьми, потому что им платит не король, а мой отец. А ещё у отца есть преданные вассалы, которые тоже ходят с ним в поход, и это ещё пять тысяч.

- А эти пять тысяч тоже здесь? - спросил княжич.

- Нет, они ещё не собрались. Отец сказал, что они понадобятся ему позже, когда будет большая война.

Пять тысяч прибавить к шести это одиннадцать тысяч... Если бы зависть могла убивать наповал, Владу бы сделалось сейчас очень плохо, ведь Ласло объявил, что у Яноша личное войско больше, чем вся румынская рать! Княжич припомнил, как слуги называли старшего Гуньяди "сиятельный господин Янош". Получалось, что по титулу этот венгр был всего лишь графом, а войск у него имелось больше, чем у князя!

Влад вдруг подумал, что его нынешняя поездка к венграм похожа на давнюю отцову поездку в Нюрнберг совсем не случайно. Много лет назад мудрый и дальновидный государь Мирча отправил своего среднего сына на север, за горы, к королю Жигмонду, чтобы сын обрёл могущественного покровителя. А теперь история повторилась - отец отправил Влада за горы с той же целью. Правда, тринадцатилетний отрок понимал, что сейчас никак не смог бы устроиться на службу к Яношу - по возрасту слишком рано. Серьёзной удачей было уже то, что во время вечерней трапезы в большом зале княжич сидел на почётном месте, по правую руку от хозяина замка.

Янош Гуньяди продолжал относиться к своему тринадцатилетнему гостю снисходительно, называя его "мальчик", но в то же время всячески показывал, что считает "мальчика" почти взрослым. Во-первых, Янош то и дело призывал его пить вино "наравне с настоящими мужчинами", то есть с теми людьми, которые казались Владу похожими на отцовых бояр, а во-вторых, поощрял разговоры о политике и не считал, что кому-то здесь рано всё это слушать. Даже десятилетний Ласло мог бы участвовать в беседе, если б захотел, но он увлечённо кормил из своей тарелки двух откуда-то взявшихся борзых собак, заставляя их прыгать, и не интересовался больше ничем.

В Тырговиште Владу внушали, что политика - дело сложное, но в здешних застольных разговорах всё было настолько просто, что даже хозяйка замка спокойно рассуждала о ратных делах:

- Надеюсь, эта война с турками закончится быстро, - сказала она. - Янош, ты сможешь разбить их всех до Пасхи?

- Окончить войну до Пасхи? - усмехнулся супруг, - Чтобы король не отменил дворцовые празднества, назначенные на Пасхальное Воскресенье и последующие дни? Ты слишком строга ко мне, дорогая Эржебет. Ты даёшь мне всего месяц сроку.

- Так это возможно или нет? - капризно спросила хозяйка.

- Война не закончится за месяц, - ответил Гуньяди. - Но даю тебе слово, жёнушка - за этот месяц я прогоню турков достаточно далеко, чтобы никто не отменил празднества, и ты могла бы повеселиться.

Янош говорил таким шутливым тоном, что преспокойно мог взять "слово" назад, если бы понял, что выполнить обязательства никак не получается, да и Эржебет вела себя под стать мужу:

- Тебе нужно не только прогнать нехристей, но и успеть приехать в столицу, ведь я не стану веселиться без тебя, - кокетливо произнесла она, но на её лице ясно читалось: "Или всё-таки повеселюсь...".

Хозяин и хозяйка то и дело обменивались ничего не значащими клятвами, а Влад слушал и удивлялся, ведь для него подобные беседы звучали ново и непривычно. Получалось, что Янош и его жена ценят друг в друге непостоянство, а верность и преданность не ценят.

"Как такое может быть?" - думал княжич, потому что не представлял своих родителей, беседующих в подобном тоне. Да, они часто смеялись и шутили, но делали это по-другому. Они вообще жили по-другому. Из рассказов, памятных с детства, явствовало, что отец, сватаясь к матери Влада, не обещал ей лёгкую жизнь, когда можно ни о чём не думать, кроме дворцовых праздников. Он обещал ей другое, говоря, что может оказаться бедным изгнанником, которого даже слуги покинули. Это было сказано не просто так! А мать согласилась, если нужно, терпеть лишения, и потому училась стирать, шить и стряпать. Окажись она капризной и непостоянной, отец Влада по возвращении из турецкого плена вряд ли застал бы жену в Тырговиште, да и не смог бы уговорить поселиться в Сигишоаре.

Вот почему княжич диву давался, глядя на Яноша и Эржебет, но всё же не осмеливался судить, ведь есть такая пословица: "Сколько домов - столько обычаев". Влад решил, что должен проявлять терпимость, но всё-таки оглянулся в поисках отца Антима, чтобы получить у него молчаливое одобрение как у "совести", назначенной родителем.

Как ни странно, отыскать чёрную рясу среди людей за столом удалось не сразу. "Совесть" сидела вдалеке, на одном из последних мест, так что Влад поначалу насторожился: "Что бы это значило?" Правда, он тут же нашёл для хозяев замка оправдание: "А куда прикажете сажать православного священника, участвующего в трапезе католиков? На почётное место?"

Как-никак в замке жили католики, и даже Сёчке, казалось, забыла, что она больше не католичка. Вместе со всеми читая молитву перед трапезой, невестка произнесла "амэн". А ведь должна была сказать "аминь". Влад сидел достаточно близко, чтобы расслышать. Он удивился, но опять не решился осуждать, ведь "амэн" и "аминь" это одно и то же слово.

Отец Антим не мог слышать, как Сёчке оговорилась, но по его лицу было заметно, что он всё равно не одобрял происходящее. Ему не нравились весёлые разговоры и то, что за столом много пьют, несмотря на Великий пост. Конечно, священник знал, что католики в такие дни ограничивают себя главным образом в мясе, а не в винах, и всё же выражал неодобрение. Наверное, он предпочёл бы провести вечер уединённо, но не считал возможным удалиться.

"Совесть недовольна", - подумал княжич и усмехнулся, потому что наставник вдруг показался ему строгим сверх всякой меры. Владу нравилось, как жили здешние люди. "Они не лицемерят и не строят из себя святых", - рассуждал тринадцатилетний отрок, а Янош тем временем продолжал рассуждать о ратных делах:

- Думаю, на Пасху посетить столицу мне придётся в любом случае, - сказал он. - За месяц наше уважаемое Государственное Собрание должно решить на счёт войны хоть что-нибудь... Я не хочу бить турков, полагаясь лишь на свои силы.

Хозяин замка, уже достаточно развеселившийся от вина, посмотрел на Влада, всё также сидевшего рядом, и спросил:

- А знаешь ли ты, мальчик, отчего в королевстве, в котором ты сейчас гостишь, никто кроме меня не воюет с турками?

- Нет, - сказал княжич.

- Оттого, что королевское войско выступает в поход только с разрешения Государственного Собрания. А это Собрание пока решит что-нибудь, может пройти месяц или два. Хорошо, что у меня есть войско, которое я содержу сам, а не за счёт государственной казны. Если я сам оплачиваю войну, то могу выступать в поход, когда захочу. Поверь мне, мальчик, такая свобода обходится дорого!

- Я верю тебе, дядя Янош, - сказал Влад.

- А Собрание пока что-нибудь решит... - весело продолжал Гуньяди. - Там считается позорным говорить кратко, а ронять свою честь никто не желает - сам понимаешь. Вот и болтают. Хочешь посмеяться на болтунами?

- Мы ведь и так смеёмся над ними, дядя Янош.

- Не-ет, - возразил Гуньяди, - ещё не смеёмся. Ты слушай... Вот к примеру, умер король, который не оставил после себя взрослых сыновей, поэтому надо решить, кто же будет править страной. Сколько слов я потратил, чтобы выразить эту мысль?

Княжич начал было считать, но Янош прервал подсчёты, потрепав гостя по голове:

- Не трудись, мальчик. Сколько бы ты ни насчитал, это ничтожно мало. А вот скажи... Если б я желал выразить то же самое, но более витиевато, сколько слов я мог бы потратить?

- Полсотни, - сказал Влад.

- А если очень витиевато?

- Я думаю, сто слов.

- Сто? - засмеялся Гуньяди. - Этот рубеж давно преодолён моим шутом Пустозвоном.

- Две сотни? - неуверенно спросил Влад.

- И этот рубеж преодолён!

Отхлебнув из кубка, хозяин замка закричал:

- Где мой шут!? Эй! Позвать его! Эй, Пустозвон!

Конечно же, человек в одеянии, обшитом бубенчиками, находился поблизости и ждал, когда кликнут. Он вышел из толпы слуг, теснившихся у дверей в залу, одетый в своё полное облачение - не только кафтан, но и шапка с обувью теперь звенели, а в правой руке позвякивал посох.

- Я здесь, хозяин! - весело воскликнул шут.

- Скажи-ка, - Гуньяди откинулся на спинку своего кресла, - готов ли ты снова потягаться с самим собой и заодно развлечь нас? Произнеси снова ту речь, которая мне так понравилась, но теперь затрать ещё больше слов.

Шут молча поклонился, отставив руку с посохом, а затем выпрямился, отчего бубенчики разом зазвенели. Участники застолья перестали разговаривать, ожидая потехи, поэтому, когда смолк последний бубенчик, наступила удивительная тишина.

- Уважаемая публика, - громко произнёс Пустозвон, и его голос эхом отразился от стен залы, - я прошу вас представить, что вы находитесь на Собрании государственных пустозвонов в большом зале королевского дворца в Буде. Заседание открывается торжественной речью, и я, Пустозвон, милостиво назначенный моим господином на должность Первого Пустозвона, сейчас произнесу эту речь.

Там и сям раздались тихие смешки. Гуньяди не смеялся, поэтому Влад тоже почёл за лучшее сдерживаться.

Шут, подождав, когда опять наступит тишина, сделал три шага вперёд и три раза стукнул посохом в пол.

- Уважаемое Государственное собрание Мадьярского королевства! Уважаемые Королевский совет! - Пустозвон поклонился Яношу и его приближённым. - Уважаемые представители Святой Католической Церкви! - шут поклонился капеллану. - Уважаемые представители сословий! - шут поклонился слугам, толпившимся возле дверей. - Приветствую вас от лица всех подданных короны, которые сейчас молят Бога, чтобы Он избавил наше Собрание от всегдашних свар, скандалов, перепалок, перебранок, потасовок и рукопашных... а также схваток, сшибок, стычек, столкновений, драк, дрязг и прочих раздоров, дабы мы могли принять важное решение.

Нарочито громко прокашлявшись, оратор продолжал:

- Как вы знаете, наше славное отечество в очередной раз осталось без короля, потому что Его Величество Альбрехт, блистающий всеми добродетелями и любимый всеми подданными, скончался от болезни, которая... короче, от поноса. Этот понос, сильный и нестерпимый, продолжался несколько дней кряду, пока благородная душа Его Величества не вылетела вон... через совсем не благородное отверстие.

Чтобы стало ещё яснее, откуда вылетела душа, Пустозвон высунул язык и очень натурально изобразил звуки долгого пердения, которое получилось особенно звучным благодаря эху в зале.

Гуньяди захохотал так, что лицо побагровело, а на глазах выступили слёзы. Однако шутка понравилась не всем.

- Янош, вели ему перестать, - попросила хозяйка замка. - У меня сейчас пропадёт аппетит.

- Эй, шут! - крикнул Янош. - Ты слышал, что сказала госпожа? Продолжай... но чуть мягче.

Пустозвон поклонился и продолжал:

- Уважаемое Государственное собрание! Возвращаясь к теме нашего пустозвонного заседания, сообщаю, что вам предстоит сегодня совершить. Во-первых, выбрать себе нового короля и надеяться, что он не скопытится... А, во-вторых, поскольку выбор ваш ограничен, и выбирать придётся между сосунком и шалопаем... то есть между грязными пелёнками и побитыми окнами... необходимо назначить регента, который до времени достижения нашим королём зрелого возраста будет защищать страну и всех нас от этих распроклятых турок, которые налетают на нас, как саранча.

Шут говорил витиевато и непонятно, поэтому Влад наверняка запутался бы, если б не знал, что произошло в Венгерском королевстве за последние несколько лет. А произошло многое.

Король Жигмонд состарился, ослаб здоровьем и умер от простуды, после чего корону унаследовала дочка Жигмонда, но при условии, что выйдет замуж. Она вышла за некоего Альбрехта, который вскоре умер от дизентерии, оставив после себя полный разлад в делах и совсем маленького сына. Впрочем, венгры не признали младенца своим новым монархом.

Очевидно, именно об этом "сосунке" говорил шут, а шалопаем называл другого претендента, которого, в конце концов, и выбрали королём. Сейчас этому "шалопаю", приглашённому из Ляшской страны, уже исполнилось семнадцать, но он продолжал зависеть от мнения венгерских вельмож и пресловутого Собрания. Вдобавок, приходилось слушать регента, назначенного Собранием, а этим регентом был не кто иной как Гуньяди.

"Получается, Янош недолюбливает короля, если позволяет своему шуту насмехаться над ним", - догадался Влад.

- Ты закончил? - спросил Янош, услышав слово "саранча".

- Нет-нет, хозяин! - ответил Пустозвон. - Я бы уронил свою шутовскую честь, если б закончил так рано. Мной потрачено чуть менее двухсот слов, а подобное количество недостойно Первого Пустозвона. Мне ещё надо рассказать о каждом из двух претендентов на королевский трон.

- Тогда говори! - повелел хозяин замка, предвкушая новую порцию веселья.

Пока Пустозвон говорил, Сёчке тоже смеялась. Её смешило далеко не всё, что смешило Яноша, но шут, наверное, сознательно сочетал грубые шутки с более тонкими, чтобы угодить каждому из присутствующих. В итоге всё остались довольны, а Влад, вслушиваясь в звонкий смех невестки, порой выделявшийся среди общего гама, вдруг подумал, что она никогда не веселилась так непринуждённо, пока жила в Тырговиште. "Неужели она боялась, что кто-то осудит её за вольный смех? - думал княжич. - Или ей так сильно не нравилось жить при румынском дворе?"

Вскоре он бросил об этом рассуждать и просто слушал. Смех Сёчке чем-то напоминал звон, который бывает от удара металла о металл - как на Кузнечной улице в Сигишоаре или как в здешнем селении возле замка. В сознании Влада звуки смеха и звона слились воедино и дополняли друг друга, как части одной мелодии. Даже в слове "сёчке" ясно слышалось "тюк". "Сёчке - такое сокровище. Почему она досталась не мне? - в очередной раз спрашивал себя княжич. - И почему я вижу этот клад, а мой брат как будто не замечает?"

Застолье закончилось ближе к полуночи, но Влад совсем не хотел спать. В своё время точно такая же бессонница одолевала его после переезда в Тырговиште, поэтому, увидев приготовленную для него кровать, он понял, что уснуть в ней вряд ли получится.

- Не буду сейчас спать, - объявил княжич слугам и отправился бродить по крепости, вопреки его настроению уже начавшей погружаться в сон. Ещё слышались шаги и приглушённые голоса по коридорам, на лестницах мелькали люди со светильниками, но жилище Яноша Гуньяди всё-таки засыпало.

С каждой минутой становилось тише, и, наверное, благодаря этой тишине до Влада вдруг донеслось нестройное мужское пение в несколько голосов. Он, сам не сознавая, для чего, пошёл на эти звуки, миновал галерею, свернул в некий проход, спустился по лестнице. Одной прогулки по замку в сопровождении хозяйского сына оказалось недостаточно, чтобы запомнить, где что находится, поэтому Влад начал опасаться, что заблудился, и будет плутать полночи.

Вдруг в очередном коридоре показался отсвет, который никуда не двигался. Оттуда тянуло холодом, и при ближайшем рассмотрении стало видно, что посреди коридора возле раскрытого окна стоят несколько человек. Один из них был Янош Гуньяди, а остальные со светильниками - слуги. Наверное, господин направлялся в свои покои, но вдруг что-то случилось.

Теперь Влад ясно слышал песню. Незамысловатые вирши. Четверо или пятеро пьяных голосов горланили без всякой музыки.

Красотки любят смелых, отчаянных парней,

Но также и для Смерти смельчак всего милей.

Кто первым в бой стремится, к тому красотки льнут,

Но храбрые вояки короткий век живут.

Несомненно, горланили в лагере, ведь он начинался совсем близко от замковых стен. Слова песни легко достигали ушей Яноша, который с удовольствием внимал нестройному пению. Он стоял у окна, не замечая холода, и улыбался, а Влад благодаря свечам в руках слуг видел эту улыбку, больше похожую на усмешку.

Смерть, как седая курва, пусть завлекает нас -

А мы пойдём к красоткам, оттянем смертный час.

Временами пение сбивалось на простую декламацию - певуны отчеканивали каждое слово, будто втаптывали в землю - а иногда начинали чуть ли не кукарекать, растягивая слово в середине фразы.

Улыбчивы красотки, Смерть скалит зубы нам.

Ой, Смерть, не нарывайся! Схлопочешь по мордам!

Костлявые ручищи нас тянутся обнять,

Но стылая могила - не лучшая кровать.

Мы на других постелях покуда отдохнём,

А как настанет время, заснём могильным сном.

- Нескладно поют, - заметил Влад.

Гуньяди обернулся и, увидев, кто с ним говорит, снисходительно ответил:

- Они поют так, как должны петь воины. Их талант не в песнях, а в другом. Запомни это, мальчик - кто хорошо поёт, тот плохо воюет.

V

"Кто хорошо поёт, тот плохо воюет", - так говорил Янош Гуньяди, а Влад слушал и принимал как неоспоримую истину, хотя теперь, много лет спустя, мог бы завязаться спор, ведь если соглашаться с Яношем, то выходило, что у каждого есть только один истинный талант, на основе которого и надо выбирать себе занятие.

"Нет, Гуньяди ошибался", - говорил себе младший Дракул, который стал толковым государем, хотя в ранние годы не проявлял к этому способностей, потому что не верховодил сверстниками и не мыслил себя главным. Он готовился стать помощником отца и старшего брата, а переменил намерение лишь тогда, когда отец и старший брат внезапно умерли. Тут-то и пришлось взять на себя роль, совсем не привычную - роль вождя, а не того, кого ведут; роль победителя, а не того, кто заранее готов уступить первенство.

Тринадцатилетнему отроку, который слушал Яноша Гуньяди, было ещё очень далеко до подобного перерождения, но, повзрослев, Влад говорил себе: "Нет. Кто хорошо поёт, может и воевать хорошо, если деваться некуда". Он был готов и подтвердить это, но не собственной судьбой, а на примере другого государя - сербского князя Стефана Лазаревича, пусть и не певшего песен, зато имевшего близкий к этому талант, поэтический, вовсе не мешавший Стефану укреплять государство.

Правители балуются стихосложением довольно часто, однако большинство подданных не одобряет этого и радуется, если вирши получаются неуклюжие:

- Вот и хорошо, - говорят люди. - Вот и правильно. У государя талант должен проявляться не в стишках.

Когда рифмовать строки выходит плохо, народ прощает венценосному сочинителю такое баловство, но у Стефана Лазаревича, как на грех, получалось выразительно, звучно и складно, поэтому начались пересуды - не своим делом занимается! - а кое-кто даже говорил, что сочинение стишков удаётся этому князю лучше, чем управление страной.

Особенно часто слышались такие суждения в первые годы Стефанова правления - дескать, он, как ребёнок, уцепился за юбку матери, и родительница заправляет всеми делами, а сынок потакает. Говорили, что слюнтяя в нём сразу видно, потому что стишки любит, однако Стефан Лазаревич не обращал внимания на эту болтовню и продолжал сочинять.

Затем стали говорить, что он не может жить в согласии с младшим братом и с племянником, зато сохраняет согласие с турками. Люди судачили, что из-за стихотворства их князь стал чувствительный. Брат слово скажет поперёк, а Стефан сразу обижаться и воевать.

- Был бы нравом погрубее, так сказал бы брату пару крепких слов, вот и спору конец, и незачем войну затевать, и уж тем более незачем брать турков в союзники, - шептали злые языки, а Стефан Лазаревич продолжал своё.

Затем стали говорить, что он не на то тратит деньги. На его землях располагались два богатых серебряных рудника. Кое-кто из ближнего круга сетовал, что с таких доходов можно было увеличить армию, построить новые крепости, а Стефан Лазаревич вместо этого собрал при своём дворе толпу оборванцев, называющих себя служителями искусств, накупил книг... Бояре очень досадовали из-за "ненужных трат", а правитель сочинял стихи и поощрял других к проявлению талантов.

Так и жил Стефан Лазаревич, пока не умер, а после его кончины все заголосили:

- Государь был великий! Чтил родителей. Не давал младшему брату верховодить. Многие земли, принадлежавшие сербам, но отобранные турками, вернул. Кое-что отвоевал, но по большей части добыл хитрыми разговорами, притворяясь другом нечестивцев. Он заодно с искусствами поощрял ремёсла, а вслед за ремёслами оживилась торговля. Хорошие настали времена! Народ не голодал, множился числом, - вот что стали говорить, а пока князь жил и здравствовал, все эти дела оставались как будто незамеченными.