Время дракона

Светило яркое солнце, которое теперь припекало совсем по-летнему, и это тоже показалось княжичу предзнаменованием, а затем среди деревьев он вдруг увидел островки зелени, такие странные среди жухлой листвы. С каждым шагом островки становились всё заметнее и вот они уже слились в один большой остров, усеянный белыми, синими и жёлтыми точками.

Даже кора на ближайших деревьях была не тёмная, а ярко-зелёная, потому что здесь её покрывал мох. Рядом журчал ручей, сбегавший с пологого холма, и своим журчанием подпевал невидимым птицам, чирикавшим в ветвях. "Вот оно, место, где случится волшебство!" - понял княжич.

- Ну-ка... Кто быстрее? - задорно произнесла Ивола и, приподняв юбки, побежала к цветам.

Остальные девицы бросились за ней, но Влад не стал их догонять, хотя на коне мог бы сделать это в два счёта. Княжич подъехал к цветочному острову, спешился, крепко примотал повод к ветке куста, а девицы меж тем разошлись кто куда, каждую минуту нагибаясь за очередным цветком, чтобы добавить его к только что сорванным. Лесные первоцветы, или пролески, как их порой называют, это слишком мелкие цветы, чтобы получилось сплести из них венок, поэтому собирательницам оставалось делать букетики и прикреплять к платьям.

Украшая себя цветами, феи распахивали накидки, но через некоторое время солнце, припекавшее уже по-летнему, оказало Владу услугу и заставило девиц избавиться от накидок совсем. Теперь он увлечённо наблюдал, как лесные феи в разноцветной одежде ходят среди цветущего острова, наклоняются и показывают в вырезе платья кое-что красивое, а солнце меж тем украшало этих девиц ещё больше. Оно тянулось лучами к их головам, благодаря чему становились отчётливо видными все волоски, выбившиеся из причёски, которые окружали голову каждой собирательницы, как светящееся облачко.

"Волшебство! Не иначе!" - думал княжич и вдруг сообразил, что если поможет феям рвать цветы, то сможет участвовать и в украшении нарядов. Получалось, что это становится и мужским занятием, если помогает в ухаживаниях, так что Влад принялся за дело. Собрав букетик или найдя крупный цветок, он подходил по очереди к каждой волшебнице и говорил:

- Это тебе. Я думаю, его можно приладить вот сюда. Тебе будет очень к лицу.

Девицы-феи одобрительно улыбались, и он наряжал их, затыкая цветы за шнуровку платьев, либо прикрепляя в причёски.

- Жаль, что здесь нет зеркала, - сказала Ануца.

- Зеркала? Сейчас ваше зеркало - это я! - почти прокричал княжич. - И я говорю, что вы все очень красивые!

Служанки кокетливо смеялись, и этот смех звенел, повторялся эхом в пустом лесу и перекликался с голосами птиц. Смеялась ли Сёчке? Нет, но она улыбалась. Даже взяла у деверя букетик синих первоцветов, хоть и сказала, что прикрепит их на платье сама.

Вдруг Ануца, Марика и Лия запели. Они пели по-румынски, что сначала удивило Влада: "Почему служанки поют то, что непонятно госпоже?" - но затем он понял, что остальные девицы, хоть и не знают слов, знают смысл песни. Это было видно по лицам.

Мы узнаем по приметам,

Когда придёт Драгобете.

Придёт целовать девушек,

Заставит зардеться румянцем.

Тает снег на крышах нагретых?

Это к нам спешит Драгобете.

Спешит целовать девушек

И участвовать в танцах.

"Неужели, сговорились заранее? - насторожился отрок. - А для чего? Опять намёки, невнятные пожелания..."

Ранними стали рассветы?

Значит, пришёл Драгобете.

Кидает в окошки золото,

Зовёт веселиться и петь.

Зацвели в лесу первоцветы?

Их дарит тебе Драгобете.

Скажи ему: "Вечно молод ты.

А нам, людям, стареть?"

Улыбнётся в ответ Драгобете,

Шепнёт: "Послушай совета.

Не думай о днях далёких,

А то юность быстро пройдёт".

Невзирая на все запреты,

Поцелует тебя Драгобете,

Зарумянятся твои щёки,

И не спрячешь румянец тот.

В румынских легендах утверждалось, что Драгобете - сын княжны Докии, той самой, которая пасла овец. Стал ли его отцом Траян-завоеватель или кто другой, не говорилось. Рассказывали только, что Драгобете родился красивым, но очень легкомысленным. Ему всё прощали, потому что Драгобете не старел, а тому, кто вечно молод, остепеняться незачем.

Считалось, что он начинает проказить в начале марта, когда солнце печёт сильнее, оставляя на носу и щеках людей лёгкий румяный загар, особенно заметный на нежной коже молодых девушек и женщин. Даже сложилась поговорка: "Драгобете целует девушек". Священникам это не нравилось, они не уставали повторять, что Драгобете - выдумка, а люди кивали, и оправдывались, дескать, Драгобете это ещё одно название первого месяца весны и более ничего.

Кто же такой Драгобете?

Тут нет никакого секрета.

Драгобете - вешнее солнце.

Он - тёплый месяц март.

Как явится к нам Драгобете,

Главной будет примета,

Что коварным сделалось солнце:

У всех девушек щёки горят.

На последней строчке певуньи засмеялись, а вслед за ними и остальные четыре девицы. Даже Сёчке. Они все лукаво смотрели на своего провожатого, а тот таращился на них в полном недоумении: "Что вы от меня хотите? Я что, должен вас поцеловать сейчас, как это делает Драгобете?"

В песне говорилось, что Драгобете дарит цветы, и Влад только что делал то же самое - дарил цветы. Хотели ли девицы, чтобы княжич уподобился герою песни и во всём остальном? Эта мысль казалась очень заманчивой, но риск был велик. Что если невестка и её служанки просто хотели смутить своего ухажёра и немного посмеяться, а целоваться совсем не хотели? "Если ошибёшься, то в следующий раз гулять не позовут", - подумал Влад, глядя на них, а те смотрели на него - смотрели и смотрели. Молчание затянулось, и вдруг Чилла громко взвизгнула, заставив всех оглянуться в её сторону:

- Что случилось? Чилла, что такое?

- Лягушки! - плаксивым голосом ответила та. - Коричневые и с бородавками! Фу! Одна лягушка на меня чуть не прыгнула!

- А ты не ходи вдоль ручья, - сказала Сёчке. - Иди к нам. Здесь тоже много цветов.

- Ходить в лес одни не боитесь, а лягушек боитесь, - злорадно заметил Влад.

Про Драгобете больше никто не упоминал, и вскоре феи засобирались обратно.

В замок они возвращались без накидок, потому что накидку лучше нести в руках, если не хочешь помять цветочные украшения, однако и на обратной дороге Владу не суждено было восхититься своими спутницами, глядя сверху в вырезы платьев. То одна, то другая девица просили подвезти их - дескать, ноги устали. Княжич выполнял эти просьбы, но посадить в седло вместе с собой не мог. У седла были слишком высокие луки, так что приходилось просто уступать место, а девицы меж тем полагали, что выглядят очень привлекательно в седле, если свешивают обе ноги на одну сторону. Каждая девица поглядывала на свои башмачки и почти любовалась ими.

"И я тоже должен ими любоваться? - усмехался княжич. - Лучше бы вы садились по-мужски". Он однажды видел, как женщина сидела верхом по-мужски. Это была румынская крестьянка, и она нисколько не смущалась, что при такой посадке юбка задиралась до колен. Как видно, крестьянка больше думала об удобстве, а не о том, кто что подумает, на неё глядя. "Вот бы и невесткины служанки были такими!" - мечтал Влад. Впрочем, они и так вели себя достаточно смело. Княжич понял это, когда увидел, как во дворе замка на всю весёлую компанию недоумённо таращились конюхи и две прачки, и ключница, и шут Пустозвон.

Конечно, для недоумения имелись основания. Как по-другому можно было смотреть на девиц, которые ходили в лес вместе с ухажёром, а заявились обратно, украшенные цветами и необыкновенно весёлые?

Их веселье прекратилось само собой, когда из главных дверей замка во двор вышла Эржебет. Оглядев улыбающихся девушек и тринадцатилетнего провожатого рядом с ними, она грустно сказала:

- У меня есть новости от Яноша.

- Что случилось? - забеспокоилась Сёчке. - Брат заболел? Или ранен?

- С ним всё хорошо, - ответила Эржебет. - Он сообщает, что здоров, и желает того же нам.

- Тогда что случилось?

- Король отменил праздники.

Пока Влад с девицами гулял за пределами замка, приехал гонец от Яноша Гуньяди и сообщил, что турки разбиты. Было два сражения с промежутком в четыре дня. Во втором сражении армия Гуньяди и румынское войско действовали совместно. От турецкого отряда остался только пух и перья, однако вместе с приятными новостями пришла новость неприятная.

Ещё до того, как случилось первое сражение, молодой венгерский король отменил дворцовые празднества, назначенные на первую неделю после Пасхи. Его пытались переубедить, но монарх якобы сказал: "Вы можете устраивать всё, что вам угодно в своих домах, но во дворце ничего не будет! Идёт война! У нас нет повода для беспечного веселья".

- Турков разбили, а толку-то! - вздыхала расстроенная Эржебет. Она не понимала, почему судьба преподнесла ей такое огорчение, зато Влад понимал.

Получалось, что три недели назад на пиру княжич верно истолковал кривляния шута, высмеивавшего венгерских монархов - у Гуньяди с королём были плохие отношения, ведь разгром большого турецкого отряда мог бы стать вполне достойным поводом для пиршеств и для танцев, но Его Величество заранее отказался праздновать. "А почему всё-таки отказался? - думал княжич. - Наверное, король не хотел, чтобы его вельможи, сидя за столами во дворце, поднимали кубки в честь Гуньяди. Всему виной зависть молодого монарха к успехам своего регента. Да, всему виной зависть!" Других причин такого поведения Его Величества быть не могло, поэтому Влад решил: "Этому неблагодарному Величеству я точно служить не буду, а когда мне станет чуть побольше лет, напрошусь на службу к дяде Яношу".

Тем временем Янош Гуньяди вместе с отцом Влада продолжал воевать против турков. Это означало, что Пасху, которая в этом году выпадала на первое апреля, семья румынского князя встретит в гостях.

До Пасхи оставалось чуть больше недели, поэтому настроение княжича начало меняться. Он давно привык, что в последнюю неделю перед Пасхой положено соблюдать очень строгий пост, ведь в это время вспоминаются события, связанные с распятием Спасителя, а значит - нельзя играть ни в "Поймай-угадай", ни в другие игры, пусть даже самые безобидные. Влад заранее смирился с мыслью, что скоро начнёт жить, как до приезда к венграм - всё станет строго и серьёзно - и пусть солнце светило ярко, и птицы щебетали, как полоумные, но он всё равно готовился скорбеть из-за распятого Христа, которого искренне жалел, потому что Христос умер за чужие грехи.

Наверное, не было ничего удивительного в том, что княжич, вспомнив о Христовых муках, почувствовал, что нуждается в покаянии, ведь чувства к Сёчке были греховными. И всё же каяться на исповеди Влад не собирался. Конечно, любой священник скажет, что истинное очищение души невозможно без исповеди, проведённой по всем церковным правилам, но тринадцатилетний отрок считал, что способен исправить свою жизнь и без вмешательства церковников.

Влад захотел стать примерным и даже вспомнил про учёбу. К сожалению, здесь, в замке отец Антим не донимал своего ученика уроками, хотя княжич очень обрадовался бы, если б они появились. Влад был бы не прочь наложить на себя тайную епитимию, то есть наказание, а в качестве такового очень подходило изучение наук, которое не приносит удовольствия. Вот почему отрок сам обратился к наставнику с просьбой возобновить занятия - зашёл к нему в комнатку и, подождав, пока тот закончит читать очередную молитву, спросил:

- Отче, а почему с тех пор, как мы приехали сюда, ты не учишь меня наукам?

Отец Антим улыбнулся и сказал:

- Сейчас в твоей голове всё равно ничего не удержится. Мы лучше подождём.

- Я хочу избежать праздности, - произнёс княжич и тут же задумался: "А догадывается ли учитель, к чему привела меня праздность?"

Наверное, отец Антим не догадывался. Как и всякий монах, он стремился ограждать себя от мирской суеты, не слушал сплетен и не собирал слухов, а всё свободное время проводил в уединении, творя молитвы или читая книги. "Нет, вряд ли учитель подозревает, - думал Влад. - Если подозревает, то странно, почему не спрашивает меня ни о чём. Или, может, ждёт, пока я сам расскажу? Долго придётся ждать".

Тем временем отец Антим встал с колен, порылся в сундуке и вынул небольшую книжку-тетрадку с мягкой кожаной обложкой:

- Хочешь избежать праздности? Тогда читай, - с необычайной серьёзностью сказал наставник. - Когда закончишь, начни сначала. Прочитай столько раз, сколько сможешь, а через некоторое время я спрошу тебя, как ты понял прочитанное.

Книжка, которую он вручил княжичу, оказалась Евангелием от Иоанна. Это Евангелие Влад впервые осилил лет в восемь. По этой книге отец Антим учил его и Мирчу славянскому языку, а почему именно по ней, не знал даже сам отец Антим. Как-то раз он сказал своим подопечным, что Евангелие от Иоанна - одна из самых коротких библейских книг, а в другой раз сказал, что эту книгу надо изучить, поскольку все румынские князья получают при крещении имя Иоанн.

Такое имя носил дед Влада - великий Мирча - а также отец и старший брат, и сам Влад, и младшие братья. Правда, в разговорах крестильное имя не использовали. Государям полагалось упоминать его в грамотах и чеканить на монетах, а в кругу семьи никто не обращался друг к другу как к Иоанну. Случалось даже, что Влад забывал о своём "истинном" имени, под которым числился в небесной канцелярии.

Так или иначе, теперь княжичу велели перечитать Евангелие от Иоанна, поэтому отрок вернулся к себе, сел за стол, принялся читать и успел прочитать полтора раза, как вдруг в комнату заглянула Ивола.

- А! Вот ты где. Что это у тебя? Книга? Тебя посадили за чтение? - прощебетала она.

- Я сам решил читать, - ответил княжич.

- Что-то тебя не видно и не слышно, - сказала девица. - Раньше ты приходил к нам каждый день и звал играть, а теперь не приходишь.

- Разве в последнюю неделю перед Пасхой можно играть? - возразил Влад.

- Последняя неделя ещё не наступила, - прощебетала девица. - Последняя неделя наступит завтра. А сегодня Цветочное воскресенье. Скорбеть ещё рано. Это было бы даже грешно, ведь сегодня Господь только вошёл в Иерусалим и ещё не распят, - Ивола улыбнулась и добавила. - Оставь свою книгу. Пойдём. Пойдём же!

- Куда? - удивился княжич.

- В сад. Мы решили устроить праздник, пока можно.

Влад понял, что не способен ей противиться. Он закрыл книгу, встал из-за стола и спросил:

- А что за праздник?

Ивола прежде времени рассказывать не стала. К тому же, надо было спешить - в саду уже ждали остальные пятеро служанок и Сёчке.

Все они стояли возле раскидистого деревца, сплошь усыпанного розоватыми цветами. На ветках ещё не появилось ни единого листа - только цветы, и на всей лужайке это дерево оказалось единственным, уже успевшим расцвести.

Княжич не настолько хорошо разбирался в деревьях, чтобы знать, что в марте зацветает миндаль. Это не те сведения, которые полезны в государственных делах, поэтому Влад узнал про миндаль гораздо позже, через много лет, когда случайно увидел в саду в Тырговиште такие же ранние цветы на ветках и спросил садовника. Через много лет Влад посчитал, что название дерева важно, а в тринадцатилетнем возрасте даже не задумался над этим. Отрока волновало лишь то, что же собираются делать девицы.

- Помнишь, ты рассказывал про мерцишоры? - спросила Сёчке, выговорив последнее слово с едва заметной запинкой. - Мы решили соблюсти обычай. Мы будем вешать кружевные цветы на ветки.

- Соблюсти обычай точь-в-точь у нас не получится, - добавила Ануца. - Мы ведь должны были сплести мерцишоры первого марта, а мы сплели только сейчас. Но это ничего. Правда?

- Большой разницы нет, - пожал плечами Влад, хотя он одобрил бы затею девиц даже в том случае, если б Сёчке со служанками решила вешать мерцишоры в мае, а не в марте.

- Вот и нам кажется, что ещё не поздно, - подхватила Марика. - По обычаю мы должны подарить кому-нибудь наши цветы, чтобы этот кто-то хранил их до Цветочного воскресенья. Мы решили подарить тебе. Хранить уже незачем, поэтому ты вешай на ветку сразу.

- Тогда давайте их сюда, - проговорил княжич.

Семеро девиц переглянулись и звонко засмеялись. Влад не понимал, из-за чего они смеются, но смех казался особенным. В прошлую весну всё это вызвало бы у княжича сильнейшее замешательство. Он бы стоял, готовый провалиться сквозь землю от стыда, и наверняка крикнул бы: "Нечего смеяться!"

А в этот раз всё ощущалось по-другому. Смех как будто приглашал. "Наверное, и в прошлые разы он был приглашением, а не издевательством", - подумал Влад и, глядя на смеющихся девиц, повторил:

- Где же цветы? Я спрашиваю потому, что у вас в руках ничего нет.

Ануца передразнила баском:

- Давайте их сюда, - а затем уже своим обычным голосом добавила. - Это же праздник! На празднике всё должно быть по-особенному, а не просто "давайте".

- Весна, начнись! Цветочек, появись! - торжественно произнесла Лия, а затем потянулась к небольшому тёмно-жёлтому кошельку, висевшему у неё на поясе. Запустив руку в кошелёк, девица вынула кружевной цветочек из красных и белых шерстяных ниток.

- Надо же! Появился, - улыбнулась Лия и отдала цветок Владу.

Княжич старательно повесил подарок на дерево, привязав за две специальные верёвочки, которые есть у каждого мерцишора.

Затем то же самое повторилось с остальными девицами. Они торжественно произносили весеннее заклинание, вручали княжичу свои подарки, а получатель вешал на дерево. Даже Сёчке вручила Владу мерцишор, но достала его не из кошелька, а из рукава.

Деверь, хоть и пытался обращаться со всеми девицами одинаково, принял подарок из рук невестки особенно бережно и привязал к дереву особенно старательно. Если б княжич мог, то оставил бы этот цветок себе. "Может, прийти вечером и снять?" - подумал Влад.

- А ты ничего не замечаешь? - вдруг спросила Чилла.

Княжич, смотревший на цветок Сёчке, чтобы получше запомнить и не перепутать с другими, когда придёт время снимать, беспокойно оглянулся по сторонам:

- А что?

- Как что! - притворно обиделась Чилла. - Ты уже не помнишь, что дарил нам недавно?

- Посмотри внимательно, - произнесла Беке и указала глазами куда-то вниз, но княжич так и не понял, на что она указывает.

- Мы думали, ты сразу узнаешь свой подарок, как только мы начнём доставать цветы, - разочарованно сказала Ануца.

- Посмотри на наши кошельки, - устало сказала Ивола. - Посмотри, чем они украшены.

- А! Вот вы про что! - наконец понял Влад. - Ну-ка дайте посмотреть.

Он подошёл к Иволе, взял в руки бордовый кошёлёк, висевший у неё на поясе, и начал пристально изучать, так что девице пришлось немного отклониться назад, чтобы княжич не упёрся лбом ей в живот. На кошелёк было пришито три золотые фигурки и один квадрат с ажурным рисунком - это золото в прошлом украшало пояс, подаренный Владом! Получалось, что служанки срезали с пояса все украшения и поделили их, нашив на бархатные кошельки. Ничего не пришлось носить по очереди. Хватило всем.

Чтобы ни одна из служанок не чувствовала себя обделённой вниманием, княжич рассмотрел кошелёк у каждой, пусть даже эти вещи различались только цветом: бордовый, коричневый, синий, зелёный, чёрный и жёлтый. Притворяясь, что занят разглядыванием, отрок задавал себе вопросы, на которые уже пытался найти ответ: "Что же девицы задумали? Зачем устроили праздник?"

- Ну, теперь ты вспомнил, что нам дарил? - шутливо произнесла Чилла, когда рассматривание кошельков закончилось.

- Конечно, - отозвался Влад. - Я всегда помнил, но вы так всё переделали, что не узнать.

- А ты помнишь, как мы тебя благодарили? - спросила Чилла.

- Да...

- А сегодня мы подарили тебе подарки, но ты не хочешь нас отблагодарить, - добавила Марика и сделала грустное лицо.

- Почему же не хочу? Хочу. То есть, я должен поцеловать вас? Я готов, - княжич шагнул к Марике, но та отпрянула.

- Ты можешь целовать нас, - сказал она, - но сначала поймай. Это ещё один весенний обычай - играть в догонялки с девушками, которые тебе нравятся. Мы будем соблюдать этот обычай точь-в-точь.

- Да, сыграй с нами в догонялки, - подхватили остальные пять служанок. - Сыграй. Сегодня мы принимаем тебя в игру. Будешь нас ловить?

- Буду, - обрадовался Влад.

- Только не меня, - покачала головой Сёчке. - Это затеяли они, а я тут ни при чём.

Служанки уже схватились за свои юбки, готовясь броситься врассыпную, и напряженно ждали, а княжич оценивающе оглядел всех, как хищный зверь выбирает себе добычу в стаде. Похоже, девицам нравилось такое внимание.

Нарочно не делая резких движений, ловец потянулся к Марике, которая по-прежнему стояла близко, но всё-таки расстояние не позволяло дотянуться. Он подался корпусом чуть вперёд, но тут участницы игры разом взвизгнули, и понеслось.

Догонять и ловить не вслепую показалось княжичу проще простого. Марику он успел поцеловать ещё на поляне, и поцеловал, конечно, не в щёку. Затем ловец быстро выбрал новую цель: "Ивола. Вон притаилась за деревом". Она была в ярко-синем платье, а безлистые деревья и кусты легко выдавали ярко одетых беглянок, пытавшихся спрятаться.

"Вон за живой изгородью Ануца", - сразу отметил про себя Влад, как только отпустил Иволу. Платье Ануцы было светло-коричневое, плохо видное среди веток, но его украшала спереди голубая лента, а пояс девица выбрала ярко-зелёный, под цвет своего кошелька. Недалеко от неё княжич заприметил Беке, чьё фиолетовое платье отражалось в водах озерца.

Так Влад и гонялся за девицами, лихо перепрыгивая через свежевскопанные клумбы, через камни, уложенные там и здесь, через низкие кусты. Княжичу только и слышался его собственный топот по песчаным дорожкам, шорох веток, когда требовалось срезать угол, вскрики, смешки. Поймав очередную девицу, Влад временно не слышал ничего, потому что его внимание обращалось на другое, а затем всё повторялось - топот, шорох веток.

После Ануцы бегать стало тяжелее.

- Запыхался? - насмешливо спросила Беке, когда ловец, крепко держа её, решил выждать полминуты, чтобы перевести дух.

Влад ничего не ответил, поцеловал и побежал догонять оставшихся. "Вон Чилла. На ней жёлтое платье, - мысленно отмечал он. - Надо же! Чилла даже не прячется, а стоит посреди аллеи и как будто ждёт. А вон голубое платье Лии в конце той же аллеи".

Наконец, княжич догнал всех, после чего подумал, что шесть девиц за один раз это всё-таки многовато. Возвращаясь вместе с ними к цветущему дереву, где осталась Сёчке, он вдруг осознал, что толком не запомнил поцелуи - запомнил лишь, что губы у девиц мягкие, а дыхание горячее, но горячим оно сделалось из-за бега.

Сёчке меж тем стояла и любовалась мерцишорами на дереве. Служанки, не сговариваясь, взяли госпожу за руки и начали водить вокруг дерева хоровод.

Марика, Ануца и Лия привычно запели по-румынски:

Мы узнаем по приметам,

Когда придёт Драгобете.

Девицы в отличие от ловца запыхались гораздо меньше, потому что каждой из них пришлось бегать в шесть раз меньше. Сейчас они пели, как ни в чём не бывало, а Влад не мог даже говорить толком, зато это дало ему возможность собраться с мыслями.

- Дорогая невестка, - наконец сказал он, перекрывая слова песни. - Я тут подумал и понял, что должен поцеловать тебя тоже.

Хоровод остановился, и пение смолкло.

- Я должен это сделать ради приличия, - продолжал Влад. - Это ведь очень невежливо отдавать всё внимание служанкам, а госпожой пренебрегать. Госпожа должна получать не меньше служанок, а иначе это урон для её чести. Я хочу быть вежливым. Кроме того, я твой родственник и тем более должен следить, чтобы твоя честь не умалялась. Вот и получается, раз ты дарила мне подарок, я должен тебя поблагодарить, как благодарил других. Тогда никто не скажет, что госпожа хуже служанок.

- А ведь верно, дорогой деверь, - улыбнулась Сёчке, - нам придётся поцеловаться.

Она приблизилась и встала напротив него, глядя прямо в глаза, после чего деверь взял её за плечи и поцеловал, но оказалось, что он, несмотря на то, что уже шесть раз делал это с разными девицами, целоваться толком не умеет. Невестка аккуратно показала, как должно быть, а её служанки тем временем начали водить хоровод вокруг княжича и своей госпожи, продолжая петь всё ту же песню.

"Так вот про что говорил змей!" - думал Влад, вспоминая то Цветочное воскресенье. Поцелуй Сёчке в отличие от поцелуев её служанок запомнился очень хорошо, но подходящих слов для воспоминаний подобрать не получалось. Отец Антим сразу подобрал бы слово, назвав всё блудом, но княжич не мог с этим согласиться. "Блуд" звучало грубо и тяжеловесно, так что невольно возникал вопрос - неужели, нет ничего покрасивее?

"Нет", - ответил бы отец Антим, потому что не раз повторял: "Люди стремятся назвать свои грехи красиво, чтобы не чувствовать вины. Тяжеловесные слова давят на твою совесть, а красивые и изящные не давят".

В прежние времена Владу казалось, что священник прав, но теперь тринадцатилетний "блудник" принялся бы спорить: "При чём тут совесть?" Княжич совсем не чувствовал укоров совести и даже гордился собой. Хотелось рассказать каждому, как случился поцелуй, и про всё предшествующее тоже рассказать - всю историю, начиная с приезда Сёчке в Тырговиште.

Раньше Влад постеснялся бы рассказывать о чувствах, которые его одолевали, ведь ему было немного стыдно, а вот теперь, когда невестка ясно намекнула, что относится к ухаживаниям деверя благосклонно, стыд вдруг исчез без следа. Исчезли все оттенки этого чувства: смущение, неуверенность, робость. Даже осторожничать больше не хотелось. Сейчас Влад легко рассказал бы всё. Только не на исповеди, а просто так, потому что каяться по-прежнему не собирался, даже если бы ему пригрозили самыми страшными муками, уготованными грешникам в геенне огненной.

В последние дни Великого поста мысль о геенне приходит сама собой. Особенно в Великую Субботу, когда верующие вспоминают, как Христос, умерший на кресте, спустился в ад и устроил там переполох. Зато в последующие дни мысль о наказании за грехи больше не посещала Влада.

Княжич начал думать лишь о приятных вещах, поскольку получил новые доказательства, что невестка ему благоволит. Первым доказательством стало то, что она попросила деверя сопровождать её на деревенский праздник. По случаю Пасхи веселились все окрестные селения, и Сёчке отправилась в одно из них, потому что хотела танцевать. Служанки по обыкновению сопровождали госпожу, поэтому Влад, отплясывая под деревенскую музыку, плясал и с ними тоже, но с невесткой плясал всё-таки больше.

Он был счастлив, однако почувствовал себя ещё счастливее, когда Сёчке перестала отказываться от участия в игре "Поймай-угадай". Теперь, выступая в роли ловца, княжич жалел только о том, что не может выбирать, кого ловить. "Вот бы всегда попадалась Сёчке!" - думал он, но Сёчке попадалась не чаще остальных.

Когда та всё-таки попадалась, Влад узнавал её почти сразу и прилагал все усилия, чтобы не измениться в лице, как только понимал, что невестка вот - так близко, что ближе некуда. Раньше его мечты о ней были неясные, а теперь он очень даже ясно представлял, что мог бы сделать, окажись Сёчке с ним наедине. Теперь княжич чувствовал себя по-настоящему взрослым. Только вот незадача - развить успех в ухаживаниях и заставить свои новые мечты сбыться никак не получалось.

Формально отрок продолжал ухаживать за семерыми девицами, и это ставило его в безвыходное положение. Если бы он ухаживал за одной, то привёл бы её в укромный закоулок в саду и добился большего, чем просто поцелуй. "А как проделать такое одновременно с семерыми? - думал Влад. - Это же целая толпа! Куда ни приведи этих семерых, любой закоулок сразу перестанет быть укромным. А порознь они не ходят. Прямо как овцы в стаде - всегда вместе, и не растащишь!"

Очевидно, девицы не спроста ходили вместе. Они понимали, что ни один поступок не может считаться предосудительным, если его совершили все. А если кто-то делал, а кто-то остался в стороне - вот тут и начинается грех. Они вели себя в соответствии с этими понятиями, так что отказывали Владу, регулярно пытавшемуся под благовидным предлогом отделить ту или иную овечку от остальных.

Княжич, конечно, досадовал, но ему казалось, что рано или поздно он добьётся своего, потому что в запасе целая вечность. Одна неделя сменялась другой... и вдруг вечность закончилась, потому что приехал гонец, который привёз письма от "сиятельного господина Гуньяди" и от "валашского государя". Так Владу стало известно, что турки окончательно разбиты, и что скоро настанет пора возвращаться домой. Княжич забеспокоился: "Как же теперь успеть с девицами?"

Наверное, румынский государь стремился обрадовать семью, когда сообщил, что турецкая опасность позади, и что он приедет к началу мая, однако Влада это не радовало, а наоборот. Княжич понял, что времени мало, и, наверное, поэтому решился на то, о чём после жалел много раз. Он хотел рассказать о своих чувствах хоть кому-нибудь! Ещё давно, в Тырговиште, стоя у колодца, пытался признаться брату, но так и не признался. Затем, уже в замке Гуньяд, появились мысли рассказать обо всём отцу Антиму, однако княжич не стал этого делать. И вот плотина прорвалась - Влад рассказал обо всём Сёчке, заявившись в её покои в один из дней после обеда.

Сёчке в это время занималась вышиванием, и её служанки, по обыкновению сидевшие вокруг госпожи, тоже. Поначалу, увидев гостя, девицы приветливо улыбнулись, но затем увидели на его лице выражение отчаянной решимости и заподозрили неладное.

- Дорогая невестка, я хочу с тобой поговорить, - произнёс Влад, - и ты должна меня выслушать.

Сёчке выпрямила спину и села в кресле очень ровно, став чем-то похожей на натянутую струну.

- Я буду говорить даже при них, - продолжал Влад, указывая взглядом на Иволу, Чиллу, Ануцу, Марику, Лию и Беке, - но лучше бы они ничего не слышали.

Наверное, в тот миг и разрушилось хрупкое волшебство, созданное благодаря совету змея. Своими словами княжич ясно дал понять, кем увлечён на самом деле, а за кем ухаживал просто так. Сёчке побледнела.

- Так что? Мне начинать? - спросил Влад.

Невестка, тоже оглядев служанок, строго произнесла:

- Подождите в соседней комнате и закройте за собой двери, - повернувшись к Владу, она так же строго добавила. - Наша беседа не продлится долго.

Дальнейшее уже можно было предугадать, но княжич ещё на что-то надеялся:

- Ты ведь не любишь моего брата? - начал он, когда услышал, как дверь за спиной закрылась. - И жить с ним тебе не нравится? Я вижу, что не нравится. А со мной? Ведь я нравлюсь тебе. Я знаю, что ты меня не любишь, но ты смогла бы меня полюбить, если бы мы жили вместе? Смогла бы?

- Я - жена твоего брата, - возразила Сёчке. Несомненно, её голос прозвучал теплее теплее, чем она хотела сама, но прозвучал твёрдо.

А вот Влад не замечал очевидного. Он заметил только плохо скрытую теплоту и обнадёжился ещё больше:

- Я знаю, что мне ещё мало лет, - сказал княжич, - поэтому сейчас я завишу от родни, но если ты подождёшь три с половиной года, пока мне не исполнится семнадцать, мы с тобой сбежим. Уедем в далёкую страну, где нас никто не знает. Я наймусь там на службу к государю или другому важному человеку...

- Подождать три с половиной года? - невестка вдруг улыбнулась. - Боже мой! Слышал бы ты сам, что говоришь!

- А что?

- Боюсь, что через три с половиной года я никуда уже не смогу уехать, потому что у меня появятся дети.

- Дети? - в замешательстве переспросил Влад. - Но ведь мой брат избегает тебя. Я это знаю точно!

- И всё же он посещает меня раз в неделю, - Сёчке пожала плечами, - во всякую неделю, если на дворе не пост.

- Не может быть! - воскликнул княжич. - Я ведь видел, что Мирча даже улыбается тебе натужно.

- Это так, - невестка опять пожала плечами, - но брак это обязанность, поэтому твой брат всё равно ко мне приходит, а я его принимаю.

Влад увидел на лице Сёчке снисходительную усмешку: "Мальчик, ну до чего же ты ещё глупый!" - однако он смутился из-за этой усмешки лишь на секунду и тут же предложил новый выход из положения:

- Тогда... тогда я просто скажу всем, что я тебя люблю. Хочешь?

- Даже думать об этом не смей! - воскликнула Сёчке. Только что она сидела, держа в руках вышивание, но слова деверя заставили её всё бросить и вскочить.

- Почему не сметь? - удивился Влад, внимательно глядя на невестку. - Ты боишься, что о тебе подумают плохо? Не бойся. Я не стану говорить, что мы с тобой целовались. Я просто попрошу отца и Яноша, чтобы тебя отдали мне.

- Отдали? - переспросила Сёчке, посмотрев на Влада, как на безумца. - Я жена твоего брата, и этого не изменить. Или ты думаешь, что можно обратиться за разрешением на развод в Константинополь...

- ...к патриарху, - подсказал княжич, но его подсказка осталась неуслышанной.

- Никто не станет этого делать. Пойми! - закончила невестка.

Влад был согласен с этим замечанием, но продолжал верить, что жизнь можно повернуть по-другому:

- Главное, чтобы мой отец и Янош согласились, а мой брат не будет долго обижаться, ведь ты ему не нравишься. Ваша с Мирчей женитьба это всё политика, а для политики нет большой разницы, кто с тобой живёт - я или он.

- Не смей никому говорить эту ерунду! - твердила невестка. У неё сделалось такое лицо, как будто она падает в бездонное ущелье, и не за что ухватиться.

- Почему ты думаешь, что это ерунда? - успокаивающе спросил Влад. - Ведь я могу сказать Яношу, что для политики будет лучше, если с тобой буду жить я, потому что я пойду к Яношу на службу, и сделаю всё, что он скажет, если тебя отдадут мне. Всё, что он скажет! Главное, чтобы мой отец был согласен, - княжича вдруг осенило. - Мой отец повелит, чтобы в той книге, которая хранится в митрополичьем соборе в Тырговиште, исправили запись, кто с кем повенчан. Пусть счистят имя Мирчи и впишут моё. Тогда не надо будет обращаться в Константинополь.

Отроку казалось, что это действительно совершится, но Сёчке продолжала смотреть на него, как на безумца, и схватилась за голову:

- Боже мой! Ты так ничего и не понял. Ничего! Эржебет думала, что ты поймёшь, и уговорила меня попробовать, а теперь... Я знала, я с самого начала знала, что именно этим всё закончится, - она уронила руки, как будто её только что приговорили к казни.

- А что я должен был понять? - спросил Влад.

- То, что я навсегда отдана твоему брату! Навсегда! - отрезала невестка. - И что ты не можешь любить меня так, как хочешь, но ты мог бы любить меня по-другому.

- По-другому?

- Помнишь, Эржебет спрашивала тебя, что ты знаешь о рыцарях и дамах?

- Она спрашивала меня про моего отца и про кольцо, которое тот выиграл, а не про рыцарей и дам, - ответил княжич.

- Эржебет подумала, что ты понимаешь, как проявлять обходительность в любовных делах, - сказала Сёчке, - но Эржебет ошиблась.

- Нет, она не ошиблась, - усмехнулся княжич. - Я всё понял. Любить тебя по-другому это значит, что мы будем обниматься и целоваться на людях, но при этом говорить: "Ведь праздник же! А в честь праздника можно". Так ваши рыцари и дамы делают? Да? Я так не хочу.

- Разговор окончен, - строго сказала невестка. - Я устала слушать глупости. И знай, что если ты заговоришь с Яношем или со своим отцом обо мне, я не стану тебе помогать. Я буду повторять, что мой грех только в этом, что я учила тебя танцам, и из-за этого тебе взбрело в голову, что ты должен стать моим мужем. А про Цветочное воскресенье я буду говорить, что ты всё выдумал. Никто не подтвердит, что мы целовались.

Княжич вдруг обнаружил, что Сёчке считает его своим врагом, и это так просто не исправить. Она смотрела почти с ненавистью и говорила:

- Ты не настолько глуп. Ты знаешь, что твоя дурацкая затея уговорить всех может и не удаться, но ведь тебе терять нечего. Если что, тебя поругают и простят, а вот меня... Твой брат и твой отец, и даже Янош до конца моих дней будут считать меня... я даже боюсь представить, кем. Не говори, что ты не думал об этом.

Невестка ошибалась - Влад действительно не думал, но теперь задумался и потому засомневался в себе. Княжич чувствовал, что должен оправдаться, но не мог подобрать слов, а пока он стоял в растерянности, Сёчке уже подошла к двери и открыла её.

Служанки, которых в начале разговора выставили вон, сидели в соседней комнате на стульях и пристенных лавках, скромно сложив руки на коленях. Девицы делали вид, что так и оставались всё время, но по лицам было заметно - только что подслушивали, приникнув к дверной щели.

- С этой минуты я запрещаю вам шестерым разговаривать с моим деверем, играть с ним в игры и даже находиться с ним рядом, - ледяным тоном произнесла невестка. - И вы больше не должны принимать от него никаких подарков. Ясно?

Влад укоризненно посмотрел на рассерженную Сёчке: "Ну, зачем ты так?" - однако она стойко выдержала этот взгляд, и гостю ничего не оставалось, как уйти. Попросить прощения княжич не пытался - решил подождать, ведь он уже понаделал дел.

В бездействии прошло полторы недели. Затем вернулся Янош Гуньяди, а вместе с ним приехали отец и старший брат. Все приехали без войск, лишь с небольшой свитой.

Увидев родителя, Влад поначалу похолодел. Теперь он прекрасно сознавал - если отец узнает, что делал сын в замке последний месяц, то не одобрит такого поведения. Наверное, поэтому Влад не стал обниматься с отцом, а просто пожелал ему доброго дня, в ответ заслужив похлопывание по плечу.

Совсем по-другому прошла встреча с Мирчей. Первый страх прошёл, и Влад вдруг понял, что властен над своей судьбой. "Всё останется как прежде, если я сам не проболтаюсь о Сёчке", - подумал он, поэтому с братом обнялся крепко и тепло, будто потерял его и вновь обрёл.

- Ну что? Как ты здесь? - спросил Мирча, явно хвастаясь - дескать, я был на войне, а ты не был.

- Не всем же на войну ходить, - нарочито небрежно ответил Влад. - Кто-то должен остаться, чтобы утешать скучающих женщин и девиц.

Старший брат одобрительно усмехнулся и даже не подумал, что Сёчке тоже могла получить "утешение".

Тем временем во двор выбежала брэилянка. Она обняла мужа и зарыдала в голос, говорила про свою тоску и про тревоги, но почти никто вокруг не понимал её речей. Она ведь голосила по-румынски.

Сёчке, сопровождаемая служанками, встречала своего мужа более сдержанно - просто вышла и ждала. Она стояла, потупившись, но Мирча сжал ей голову ладонями, заставил жену обратить лицо вверх и с силой поцеловал. Получилось грубо. К тому же Сёчке явно не собиралась целоваться.

Зачем Мирче надо было так делать в присутствии старшего Гуньяди? Венгру ведь могло не понравиться, как обращаются с его сестрой. А Мирча как будто добивался этого и даже бросил косой взгляд в сторону жениного брата.

Тут-то Влад и заметил, что отец с Яношем ведут себя странно - они перекинулись всего парой фраз и даже не смотрели друг на друга. "Неужели это люди, которые знакомы более десяти лет? - изумился княжич. - Неужели это люди, которые породнились? Неужели это люди, которые только что вместе воевали?"

Эржебет и десятилетний Ласло тоже заметили странное поведение. На их лицах застыл вопрос: "Как нам теперь вести себя с гостями?"

Влад дёрнул Мирчу за рукав и глазами указал на отца и на Гуньяди:

- Эй... Они что, повздорили?

- Да, - многозначительно ответил брат.

- А из-за чего?

- Долгая история. Расскажу после.

Тем временем во дворе появилась нянька с маленьким Раду. Ведя мальчика вперёд, она указывала ему на приезжих и говорила:

- Смотри, там твой тятя, - а Раду не знал, радоваться или нет, потому что даже в Тырговиште видел родителя редко.

Отец Антим как всегда вышел навстречу позже всех. Протиснувшись сквозь толпу венгерской и румынской челяди, встречавшей хозяев, священник подошёл к своему государю.

- Как тут дела? - спросил государь.

- Всё слава Богу, - ответил отец Антим. Возможно, он хотел сказать что-то ещё, но собеседник не дослушал и произнёс, как отрезал:

- Завтра с утра уезжаем.

Влад, отчётливо слышавший эту фразу родителя, не поверил ушам: "Завтра!? Так скоро!?"

Вечером состоялось последнее общее застолье. Наверное, старший Гуньяди решил соблюсти формальную сторону гостеприимства, но застолье получилось совсем не весёлым. Шут Пустозвон кривлялся так и сяк, однако не мог повлиять на хмурое настроение участников трапезы.

Влад сидел на одном из почётных мест, поэтому видел, как ведут себя родитель и Янош - отец, сидя справа от Гуньяди, говорил что-то, цедя сквозь зубы, а венгр отвечал так же нехотя. Тем не менее, суть сказанного от княжича ускользала, потому что беседа велась на латыни. Отец Влада, хоть и провёл в Венгрии почти всю молодость, так и не выучился говорить по-венгерски. В разговорах с католиками он всегда обходился латынью, а сын, который много раз становился свидетелем подобных разговоров, только сейчас подумал: "Жаль, что я не понимаю".

Мирча тоже не понимал латинскую речь, но, сидя рядом с собеседниками, многозначительно кивал. Очевидно, он догадывался, о чём говорят, потому что много знал о сути возникшей размолвки.

Влад знал мало. Он успел выяснить только то, что Гуньяди затеял большую войну с турками, а когда "валашский союзник" отказался поддержать затею, венгр обиделся. Из-за этого все теперь хмурились, передавая своё настроение окружающим предметам. Вот почему свечи в больших напольных светильниках горели тускло и сильно чадили, участники трапезы выглядели, как гости на поминках, а тени, бродившие по стенам, были ещё печальнее. Казалось, вино в кувшинах вот-вот скиснет - от досады на людей, не желавших веселиться.

В противовес хмурому настроению, царившему в замке, утро следующего дня выдалось ясным и солнечным. Княжич даже удивился такой погоде, ведь человеку часто кажется, что погода должна соответствовать его чувствам. Увидев безоблачное небо, Влад призадумался, но тут же нашёл подходящее объяснение: "А вдруг погода отвечает тайным мыслям Яноша, который с удовольствием спроваживает тех, с кем поссорился?"

Янош, конечно, вышел проститься, но его жена и сын не вышли. Наверное, венгры таким образом хотели показать, что отношения с семьёй румынского князя испортились, но румыны почти не обращали на это внимание. В обозе, готовящемся вот-вот покинуть замок, все были довольны скорым возвращением домой, так что солнечная погода могла быть отражением и этих чувств.

Пожалуй, из всех румын только Влад не был доволен. Он оставался хмурым, как накануне, считая, что его отцу незачем враждовать с таким могущественным - а главное умным и хитрым - человеком, как Гуньяди.

- Загостились, - громко сказала брэилянка, садясь в повозку, но поскольку это было сказано по-румынски, никто из венгров не понял.

Наверное, в прежние времена брэилянка получила бы отповедь от мужа за такое "неподобающее поведение", но сейчас он лишь усмехнулся. Государыня высказала то, что думали все. Все, кроме второго государева сына - окажись у Влада больше времени, он бы переговорил с Яношем, чтобы услышать его мнение по поводу случившегося. Жаль, не довелось.

Усевшись на коня, хмурый княжич в последний раз оглядел многочисленные окошки, выходившие во двор замка, как вдруг заметил в одном из них знакомое лицо, которое совсем не ожидал увидеть наверху. Той, которую он увидел, следовало находиться здесь, вместе со всеми отъезжающими. Влад посмотрел на повозки, которые явились на смену саням - одни были нагружены скарбом, в других сидели путешественники. Обозу вот-вот предстояло тронуться в путь, но ведь кое-кого не хватало!

Княжич ещё раз глянул вверх, на окно, чтобы удостовериться, но теперь никого не увидел. "Что же такое случилось?" - с тревогой подумал он и повернулся к Мирче:

- Брат, а где же твоя жена?

- Курица, - досадливо произнёс Мирча.

- Что? - не понял Влад.

- Эта курица сказала, что с нами не поедет, - повторил Мирча. - Сказала, что братец предложил ей остаться в замке, если она хочет.

- Она с нами не поедет!? - изумился Влад.

- Не поедет. Решила погостить у родичей ещё некоторое время, - сказал Мирча, явно повторяя слова Сёчке, после чего уже совсем другим тоном добавил. - Ты подумай, а! Как только мы с её братом разругались, она сразу решила от нас убежать. За прежнее своё житьё держится, а не за нас. Ой, я ей это припомню! Дура! И все её родичи - спесивые дураки! Они не понимают, что им придётся с нами помириться. Придётся! Потому что брак расторгнуть нельзя. Мы теперь связаны навсегда. А этой курице, когда она вернётся, я покажу, как от меня бегать. Ой, покажу! Век не забудет!

VI

Вспоминая давнее прошлое, государь Влад и не заметил, что до села Отопень осталось всего ничего. "Наверняка в этом селении тоже собрались люди, которые хотят судиться, - сказал он сам себе, - а значит, от мыслей о пятнадцатилетней девочке, в которую ты когда-то был влюблён, придётся отвлечься".

"Эх, ну зачем дорога такая короткая!" - досадовал князь. Когда его вынуждали оставить воспоминания, в которых жила Сёчке, он переживал расставание с ней ещё раз. Даже сейчас это казалось неприятно - Влад будто отрывался от чего-то, к чему прирос кожей. А в отрочестве, когда расставание случилось впервые, казалось хуже. Казалось, что он потерял половину себя, оставил рядом с любимой, раздвоился и снова станет самим собой, только если увидит предмет своих мечтаний. Хорошо, что, уезжая из замка, тринадцатилетний княжич не знал будущего. Не знал, что ему суждено увидеться с невесткой ещё только раз, да и то на короткое время.

Нет, она не умерла. Она продолжала жить и здравствовать где-то в венгерских землях, за горами. Нашла себе другого мужа. По иронии судьбы, этот новый муж тоже оказался кровным родственником Влада - не братом, но всё же. Влад подсчитал, что сейчас бывшей невестке уже не пятнадцать лет, а тридцать три года. "Возможно, у неё есть дети, - размышлял он, - и если так, то она наверняка располнела".

Хотел ли Влад увидеть её? Нет, не хотел. Ведь это была уже не Сёчке, а незнакомая женщина, которая даже имя теперь носила другое. "Сёчке" это было прозвище, а на самом деле её звали... Даже произносить не хотелось! Главное, что пятнадцатилетней девочке это настоящее имя совсем не подходило, а степенной женщине среднего возраста очень даже подходило.

Влад не хотел видеть, что стало с бывшей невесткой, и что в ней изменилось. Не хотел знать, разучилась ли она смеяться тем звонким смехом, которым заливалась раньше, когда играла со служанками в догонялки. Не хотел знать, разлюбила ли она танцы. Не хотел знать, потеряла ли она охоту по весне собирать лесные цветы. Время не щадит никого, и Сёчке тоже не могла избежать взросления. Сейчас встреча с ней вызвала бы только досаду и разочарование. Нет, Сёчке не умерла, но всё же этот клад оказался потерян, потерян безвозвратно.

Хорошо, что, уезжая из гостей, тринадцатилетний Влад не знал, как всё дальше произойдёт. Он рассчитывал, что невестка рано или поздно вернётся к румынскому двору и больше никуда не денется. "Первым делом, как увидишь её, надо сразу попросить прощения и пообещать исполнять всё точно, как она хочет", - думал княжич, успевший сто раз пожалеть, что последний разговор окончился ссорой. Конечно, поначалу любому человеку обидно, когда он слышит от любимой, что ему уготовили роль тайного воздыхателя, а не мужа, но время проходит, и сердце смиряется. "Если она хочет, чтобы я проявлял обходительность в любовных делах, пусть будет так", - решил тринадцатилетний воздыхатель.

Кстати, примерно тогда же воздыхатель выяснил, что вести себя обходительно значит ещё и стихи сочинять. Готовясь к новой встрече с Сёчке, он напридумывал целую кучу рифмованных комплиментов на венгерском языке, а затем стихотворство вошло в привычку, и захотелось сочинять на румынском. Лет в двадцать Влад сочинил вот такое стихотворение:

Расставшись навсегда, не упрекай ни в чём.

Ту, с кем рассорился вконец. Зачем браниться?

Поверь - как след в пыли стирается дождём,

Уйдёт и горечь вся, что побуждала злиться.

В подруге ты запомнишь лишь приятные черты,

Привычки милые, что сердце волновали.

Забудешь дни, когда ты допоздна, до темноты

В саду напрасно ждал. А радость встреч едва ли

Ты позабыть сумеешь. И один в чужом краю,

Поняв, что душу некому излить, тоска заела,

Ты вспомнишь невзначай то чувство, что дают

Глаза любимой, если озорно и смело

Они глядят в твои глаза. А дальше - больше.

Ты вспомнишь всю её - улыбку, голос, шаг

И рук касанье, силясь удержать подольше

Виденье сладкое. Затем сожмёшь кулак,

Воскликнешь мысленно: "Да неужели

Расстались с ней, и не сойтись опять!?"

Почувствуешь - на сердце раны отболели,

Забыта горечь, снова ты готов страдать.

Дороже и дороже с каждым одиноким днём

О счастье память. Как же с ней бороться!

Расставшись навсегда, не упрекай ни в чём

Ту, с кем расстался. Вдруг увидеться придётся...

Вспоминая пятнадцатилетнюю девочку, в которую когда-то был влюблён, государь Влад уже не заботился о том, чтобы его мысли соответствовали мыслям паломника. "Да, - про себя усмехнулся он, - по дороге в обитель негоже вспоминать свои старые грехи, в которых до сих пор не раскаялся и каяться не собираешься. Ну и ладно!" Паломник перестал себя одёргивать и на радость змею-дракону дал мыслям полную свободу.

"Раз уж я задумался о женщинах, - сказал себе Влад, - то почему бы ни вспомнить заодно и ту, которая живёт сейчас в городе Букурешть. Ту, которая ждёт тебя по вечерам, наряжается и перед самым твоим приходом ест мёд, чтобы целовать её было слаще. Она не похожа на Сёчке. Но кто сказал, что пристрастия отрока и взрослого человека должны совпадать? Красавица, которую многие именуют "государыня", хороша по-своему".

Слухи об этой государевой привязанности, которая не ослабевала вот уже три года, распространились далеко за пределы столицы. В монастыре про привязанность знали тоже. Знали и потому пеняли - дескать, что ж ты, государь, не желаешь жениться, а нашёл себе... И всё-таки от мыслей о женщинах князю пришлось временно отвлечься, потому что село Отопень приближалось.

Чтобы добраться до села, путешественникам требовалось проехать лишь узкую полоску леса, который и лесом-то мог считаться лишь с натяжкой. Он был настолько мал, что в нём не водилось крупной дичи - ничего интересного охотнику. Да и дровосеки тоже не нашли бы там ничего достойного - деревья в этом лесу росли сплошь тонкоствольные. Его не свели под пашню лишь потому, что он защищал от северного ветра прилегающие поля, а вот люди, проезжающие или проходящие через это место в летнюю пору, неизменно радовались, что лес по-прежнему есть, ведь деревья давали защиту от жары. Каждая кучерявая крона отбрасывала на дорогу такую же кучерявую тень, так что уже через минуту путешественникам становилось прохладно.

Эта прохлада неизменно напоминала Владу о лесах возле монастыря. Паломнику, который стремился успеть в обитель вовремя и всё торопился, казалось, что это дорога возле озера, и что конечная цель пути совсем близка. На самом же деле до обители надо было ещё ехать и ехать. "Это другой лес, не монастырский, - напомнил себе князь. - Когда он кончится, ты увидишь вовсе не озеро, а дорожный перекрёсток посреди равнин... Да вот и перекрёсток! А за ним по обе стороны от тракта белеют домики села Отопень. Хоть куда-то ты доехал!"

* * *

Из-за того, что Влад решал дело с цыганами, дорога до села отняла ещё больше времени, чем обычно. Оглянувшись на солнце, которое теперь светило в правую часть затылка, венценосный путешественник решил, что время близится к девяти часам. Теперь он не мог даже мечтать о том, чтобы успеть в монастырь к обедне. "Она начнётся совсем скоро, как раз в девять или в начале десятого, а до святой обители путь ещё долог", - досадовал князь.

Тем временем на околице селения собралась толпа человек в полтораста. Она запрудила собой всю дорогу и, казалось, вот-вот могла повалить плетни у крайних домов. Собравшиеся заметили государя издалека и заголосили, заволновались, но как только он приблизился, все разом смолкли и поклонились.

В этот раз правитель не приказывал охране, чтобы та перестроилась и стала для него заграждением. В Отопень всё совершалось по-другому - никто не кричал "выслушай и рассуди". Зачем кричать, если здесь уже давно установили, кто встречает князя, и кто может к нему обратиться первым.

Впереди всех на дороге стоял седоусый человек, одетый по примеру большинства собравшихся в белые льняные штаны и рубаху, однако по некоторым приметам в нём сразу можно было узнать представителя власти. Вид он имел степенный. На ногах красовались начищенные чёрные сапоги, а не опанки с обмотками. Поверх рубахи, несмотря на жаркую погоду, был надет кафтан - серый с цветной вышивкой по краям. В правой руке этот человек сжимал деревянную палку-посох.

Звали степенного селянина Тадеу. В Отопень он занимал должность старосты, а в большом селении на такую должность обычно выбирают людей деятельных. Конечно, деятельный человек не мог безучастно смотреть, как в деревню стекается множество народа, неизвестно откуда взявшегося. Народ заявлялся, как на ярмарку, но только без всякого разрешения, однако запретить им приходить было нельзя, поэтому для "ярмарки", случавшейся четырежды в год, староста придумал правила и самолично следил, чтобы они соблюдались.

- Доброго тебе утра, Тадеу, - произнёс Влад. - Давно не виделись. Кажется, с июня.

- И тебе доброго утра, государь, - громко ответил Тадеу.

После этого староста позволил себе распрямиться, а вслед за ним распрямилась и вся толпа.

- Ежели желаешь, государь, то я могу сказать точнее, когда ты меня видел, - продолжал Тадеу. - Это было на второй день после Троицы. Ты возвращался из монастыря и по обыкновению остановился в нашей деревне, чтобы творить суд. Вот тогда мы и виделись.

- А теперь ты приготовил мне для разбора новое дело, - усмехнулся князь. - И чьё же дело мне придётся разбирать?

- Ты по обыкновению шутишь, государь, - скромно улыбнулся староста. - Что я могу приготовить, если я тут ничего не решаю. Я лишь говорю людям: "Выбирайте заранее, кто из вас предстанет перед государем. Выбирайте заранее, чтобы государь не терял время, ожидая, пока вы наспоритесь и накричитесь". Вот люди и выбирают, а кого они выберут, зависит не от меня. Я лишь слежу, чтобы не дошло до драки, чтобы был порядок, и чтобы никто не шатался по селу просто так, если уж приехал к тебе на суд.

Правитель терпеливо слушал, как староста рассказывает про свои заслуги. "Торопиться некуда, - думал он, - так пускай Тадеу похвастается".