Выбор невесты

V

Проклятие Манассии еще более поразило коллежского асессора, чем колдовская выходка Леонарда; ненавистный жид призывал Далеса к нему в дом: это в самом деле ужасно.

Не знаю, известно ли читателю, что разумеют евреи под именем Далеса.

Жена одного бедного еврея, так говорят талмудисты, нашла однажды на чердаке своего небольшого домика голого, худого, истощенного человека, просившего у ней убежища, пищи и питья. В ужасном испуге женщина сошла вниз и сказала мужу: «Какой-то голый, изнуренный человек пришел к нам в дом и просит пристанища и пищи; но где нам кормить незнакомых, когда мы сами едва достаем себе насущное пропитание?» — «Постой, — молвил еврей, — я пойду и постараюсь его спровадить». — «Зачем ты пришел ко мне в дом? — сказал он незнакомцу. — Ты видишь, я беден и не в состоянии тебя накормить. Встань и поди в дом богача, где уготованы яства и гости созваны на пиршество». — «Как я выйду от тебя? — молвил пришлец. — Видишь, я наг и немощен, мне ли идти к богатому? Одень меня хорошенько, тогда я оставлю тебя в покое». — «Лучше, — подумал еврей, — одеть его за последнее и спровадить от себя, чем видеть, как он будет пожирать все, что достается мне в поте лица». И так он убил последнего теленка, которым еще долго предполагал питаться с женою, продал мясо и купил пришельцу хорошее платье. Но взошедши на чердак, он увидел, что незваный гость его, бывший худым и истощенным, вдруг растолстел так, что принесенное платье везде было ему узко и коротко. Бедный еврей сильно опечалился, но незнакомец сказал ему: «Брось нелепую мысль выжить меня из дому: знай, что я Далес». Тогда бедный еврей начал ломать в отчаянии руки и воскликнул: «Боже отцов моих! Лоза гнева твоего постигла меня, и я пропал навеки; ибо если ты Далес, то никогда от меня не удалишься, но будешь пожирать все мое доброе, а сам станешь толстеть и расти». — Далес есть нищета: поселясь где-нибудь однажды, она никогда не удаляется, но возрастает все более и более.

Напуганный злобным евреем, коллежский асессор не менее опасался Леонарда, в котором было для него что-то ужасное. Но как он не в состоянии был отмстить им, то весь гнев его обратился на Эдмонда, которому приписывал все случившееся; он написал к нему самое ругательное письмо, запрещая навсегда переступать за порог его дома.

В тот же вечер Леонард посетил молодого живописца и нашел его в ужаснейшем отчаянии.

«Какую пользу доставило мне ваше покровительство! К чему послужили все усилия ваши избавить меня от этого несчастного соперника? — сказал Эдмонд. — Все это кончилось тем, что я потерял всякую надежду, и теперь вдвое больше препятствий. С горя еду в Рим!»

«В таком случае ты исполнишь величайшее мое желание! Вспомни слова мои, когда ты в первый раз признался мне, что любишь Албертину: молодой художник может влюбиться, но, по мнению моему, не должен и думать о женитьбе. Ступай же радостно в отчизну искусств, изучи с любовию памятники древности и проложи себе верную дорогу к славе».

«Ах, — воскликнул Эдмонд, — вижу, что я был глупец, вверив вам тайну любви! Я ожидал от вас благодетельного содействия, а вы разрушаете все мои надежды. Я уж утешал себя сладким именем жениха, думал отправиться в Италию после сговора и воротиться через год более достойным носить имя супруга божественной Албертины!»

«Как, Эдмонд! — вскричал ювелир. — Ты не шутя хотел ехать в Италию?»

«Разумеется, — отвечал Эдмонд. — Любовь не потушила во мне священной страсти к искусствам».

«А ты даешь мне честное слово отправиться в Италию, если Албертина будет твоею невестою?»

«Без всякого сомнения! Это первейшее мое желание, и я клянусь его исполнить».

«Если так, то по рукам! Ободрись, милый Эдмонд! Обещаю тебе, что Албертина будет на днях твоя невеста; ты верно не усумнишься в том, что я могу это сделать?»

Леонард поспешно удалился, оставив молодого человека предаваться сладостным надеждам и мечтам.