Выстрелы в Сараево

Глава десятая МИССИЯ ДОКТОРА КАЗИМИРОВИЧА, или САНКЦИЯ НА УБИЙСТВО

Известный протоиерей Лев Лебедев[428] утверждал, что «Черной рукой» руководил «Великий Восток Франции», а связным между масонскими центрами и «Черной рукой» был масон Р. Казимирович, опиравшийся на «братьев» Танкосича и Цигановича. Вот что мы узнаем из его книги:

Накануне Сараевского убийства Казимирович объездил Париж, Будапешт и Санкт-Петербург, в последний раз согласовывая детали плана и испрашивая последнего приказа «свыше». По некоторым данным, этот последний приказ Казимировичу был передан через масона Льва Троцкого (Бронштейна). Он, как и российские «товарищи» Луначарский, Натансон, Радек, был лично знаком с организаторами убийства Фердинанда и связан с ними через масонские клубы «Великого Востока», куда входили эти (и многие другие) «россияне», участвовавшие не только в российских, но и в мировых делах[429]. Советский историк Николай Полетика чуть более осторожен:

В кругах «Черной руки» о подготовке покушения, как можно думать, знали только сам Димитриевич, его друг и помощник Танкосич и некий Радован Казимирович, близкий знакомый Танкосича[430].

Впервые имя Радована Казимировича прозвучало в Сараевском окружном суде во второй половине дня 17 октября 1914 года, причем, похоже, совершенно неожиданно для всех. Допрашивали Принципа и Чабриновича. Кроме их двоих, а также Цигановича, Танкосича, Буковаца[431], Шараца и еще одного приятеля Танкосича, никто не знал о подготовке покушения, сообщил Чабринович. Но тут же оговорился: «Может быть, знал кто за границей, там, где он побывал». Далее привожу отрывок из стенограммы почти в буквальном переводе (обратите внимание, как коряво поставлена речь у террористов, что выдает их плохое владение родным языком):

Пр/едседатель/: — Кто он?

Чабринович: — Тот Танкосичев приятель.

Защитник Премужич: — Чем занимался тот приятель Танкосича?

Чабринович: — Не знаю. Он вообще какая-то мистическая личность.

Др Премужич: — Знаешь ли ты его имя?

Чабринович: — Я не знаю.

Принцип: — Он звался Казимирович и закончил Духовную академию в России.

Др Премужич: — Это очень важная вещь, если не знали другие, кроме вас шестерых, нужно, чтобы ты дал доказательства.

Чабринович: — Это чистая правда; я не могу доставить доказательства.

Др Премужич: — Кто вам давал указания относительно поездки?

Чабринович: — Циганович.

Др Фельдбауэр: — Принцип, как ты говоришь, это Казимирович?

Принцип: — Думаю, он зовется Казимирович, а завершил Духовную академию в России. Рассказывал мне о нем Циганович. Он не хотел стать священником, а завершил, думаю, в Киеве.

Пр.: — Как ты сказал ранее: «Как только узнал о покушении, тут же выехал»?

Чабринович: — Нам требовался материал, а мы не имели средств. Тогда Циганович поговорил с Танкосичем, а Танкосич с кем-то другим, и тот тогда выехал. После, когда снова приехал, через несколько дней приходит Циганович и говорит, что получим.

Защитник др Перишич: — Имелось ли в виду, что именно ради покушения он выехал за границу?

Чабринович: — Не знаю.

Принцип — Когда мне Циганович говорил о тех вольных каменщиках, то сказал, что скажет Войе Танкосичу и тому человеку. Но я его просил и отговаривал от того, чтобы он говорил и чтобы каждый узнал, а затем он сказал, что тот человек надежный. Я сказал, что не буду участвовать, если кто другой узнает, а он сказал, что тот человек надежный и добрый приятель и зовется Казимирович.

19 октября допрос продолжился:

Пр/едседатель/: — Чабринович, то, что ты рассказывал в субботу о третьем ученике, который знал о покушении, как его зовут?

Чабринович: — Я не знаю, как его зовут.

Пр.: — Рассказывал ты точно.

Чабринович: — Я не знаю, что его зовут Казимирович. Он не ученик, а закончил какую-то академию и был авторитетной личностью из Белграда.

Др Премужич: — Сколько ему лет?

Чабринович: — Он Танкосичев друг, и ему 30–40 лет.

Пр.: — Что было с ним?

Чабринович: — Я, когда сказал Цигановичу, когда мы говорили: надо бы совершить покушение, и мне нужны средства, он сказал, что есть какие-то люди, которые бы дали средства, и он договорится с ними. После мне сказал, что говорил с Танкосичем и тем другим, кто также вольный каменщик и, вроде, какой-то старейшина ихний, и тот отправился сразу после того за границу и объехал весь континент. Был в Пеште (восточной части Будапешта. — И. М.), во Франции, и в России… Каждый раз, как я спрашивал Цигановича, что с этим делом, он говорил: когда тот приедет. Рассказывал тогда Циганович, что вольные каменщики уже 2 года назад осудили на смерть пок. престолонаследника, но не имеют людей. После, когда мне дал браунинг и патроны, то сказал, что тот человек приехал вчера вечером из Пешта. Я знал, что он путешествовал в связи с этим и что ездил за границу и проводил какие-то конференции.

Пр.: — Знали ли другие, что он также в курсе дела, и присутствовал ли тут Принцип?

Чабринович: — Присутствовал несколько раз.

Пр.: — Что сказал Принцип, когда услыхал, что и он в курсе дела.

Чабринович: — Принципу было не по душе, что каждый знает, но Циганович сказал, что без этого нельзя.

Пр.: — Да не байки ли ты рассказываешь?

Обв/иняемый/:— Это чистая правда, во сто раз более истинная, чем все ваши документы о Народной одбране[432].

(…) Советник Хофман: — Кто вам сказал, что помянутый несколько /раз/ выезжал за границу?

Обв.:—Это мне сказал Циганович.

Др Премужич: — Разговаривал ли ты с тем человеком?

Обв.: — Нет.

Др Премужич: — Почему?

Обв.: — Потому что не был знаком с ним. Он не входил в наше общество. Наиболее интимно он дружил с Танкосичем, Цигановием и Джуро Шарацем.

Др Премужич: — Говорил ли Джуро Шарац о нем?

Обв.: —Да, говорил, что не хотел стать священником и что влиял на него в том смысле, чтобы и он не стал священником.

Др Премужич: — Как среди священства принят тот Казимирович?

Обв.: — Я не знаю.

Др Премужич: — У меня здесь есть Hriљuanski Vijesnik, в котором тот Казимирович был сотрудником.

Пр.: — Как он может быть и вольным каменщиком, и сотрудником Hriљuanskogo Vijesnika?

Обв.: — Вольные каменщики входят во все общества и во всех обществах работают на свои цели.

Др Премужич: — Здесь говорится, что др Радован Казимирович суплент (младший преподаватель гимназии. — И. М.).

Обв:. — Я не знаю.

Пр.: — Устанавливается из Hriљuanskog Vijesnika, церковно-богословская газета, которая выходит в Белграде под редакцией доктора Воислава Янича. Этот номер издан в апреле 1914 года и среди сотрудников главный доктор Радован Казимирович, суплен т.

Содержание: Первое слово, Дубровницкая религиозная политика, О национализме Ньегоша…(?), пения, О втором браке священника, Забытый Лепид, Второй съезд священников, Наши молодые богословы, Обозрение искусства, Библиография и затем Хроника.

Др Премужич: — Стало быть, нет ничего религиозного?

Пр.: — В биографии и критике есть Жизнь и деятельность митрополита Петра от Илича.

Др Премужич: — Пусть будет зачитан первый абзац, чтобы было видно, что пишут о вере.

Пр.: —Позднее.

Наумович — Почему вы только сейчас говорите о Казимировиче, а следствие и дознание так долго ведется.

Обв.: — Я не думал вообще о нем говорить. Я никак не упоминал то его имя и не знаю, идентичен ли он с тем.

Пр.: — Вы сами сказали, что просили оружие сначала у Народной одбраны, а сейчас выходите с вольными каменщиками.

Обв. — Я думал, что вы знаете больше о вольных каменщиках. Меня спрашивали, и они говорили, что я там хвалился, что сам стал вольный каменщик. Я ничего о том не говорил. И не имел намерения о том говорить. Только то могу утверждать, что не имею никакой связи с Народной одбраной. Знаю, что война между Австрией и Сербией, и потому та Народна одбрана притягивается.

Др Премужич: — Почему раньше не говорил о нем?

Обв. — Я его не знаю, только слышал о нем.

Пр.: —Принцип, что с тем Казимировичем?

Принцип: — Я не знаю, тот ли это др. Радован Казимирович, только знаю, что тот человек звался Казимирович, что ему около 28 лет и что закончил 4 года назад Духовную академию в России. Рассказывал мне Шарац о нем, что он Шараца отговаривал, чтобы тот также не стал священником. Знаю, что он интимный приятель Танкосича. Знаю, что мне Циганович говорил о вольных каменщиках. Я сказал, что не имею желания знакомиться с ними и что смешно, когда приходят другие люди со стороны[433].

Обратим внимание на важное замечание Принципа: Казимирович не хотел быть священником и отговаривал от этого товарища. Что его так отпугивало? До конца не ясно, но, обратившись к сайту Сербской патриархии[434], я обнаружил, что Р. Казимирович не был высокого мнения о духовной академии как научной институции, и более чем вероятно, что это предубеждение он вынес из стен Киевской духовной академии, которую окончил в 1907 году.

В Киевскую академию, самую южную в Российской империи, обычно принимали выходцев с Балкан и Ближнего Востока (сербов, черногорцев, болгар, румын, греков, сирийцев). Так, в 1911 году из 209 студентов Академии иностранцами были 43 (в их числе 13 сербов). С 1900 по 1904 год в Киеве обучался иеромонах Досифей (Васич), впоследствии ставший Загребским митрополитом (ныне прославлен Сербской церковью в лике святых).

Тем не менее вольнодумие тут цвело пышным цветом. В 1908 году Святейший Синод поручил Волынскому архиепископу Антонию (Храповицкому) провести ревизию Киевской академии. Отзыв Антония оказался резко отрицательным. Преподавательская корпорация обвинялась в сочувствии революционным настроениям и даже в нигилизме. Среди киевских профессоров даже оформилась «либеральная партия», выступавшая за коренную реформу духовных академий. Эти мысли, ясное дело, внушались и студентам; так что Казимирович прошел в Киеве хорошую школу нигилизма. Осенью 1905 года студенты начинают требовать внедрения в академическую жизнь самоуправления («автономии») и в знак протеста бойкотируют занятия. Совету академии ничего не оставалось, как распустить студентов до нового года.

Вот какие мрачно-нигилистические воспоминания остались о Киеве у самого Казимировича:

Здесь существует обычай, когда все публичные женщины осматриваются, чтобы «чистую публику» охранить от «зараженных». Осмотр обычно производит полицейский писарь (который, походя скажем, всё и вся) в присутствии двух жандармов, а иногда в обществе еще какого-нибудь лица. По вечерам они смело дефилируют по тротуару, а затем ночью останавливают всех тех женщин, которые не имеют кавалеров!.. Их спроваживают в участок, а оттуда «на осмотр» лекарю, где и награждают титулом проститутки, если случайно при них не окажется нужного документа…

Вследствие такой жестокой цензуры, которую ввели киевские цензоры, недавно была и попытка самоубийства одной невинной девушки, Марии Бобровниковой, причем в арестантской участка… Мария Бобровникова гуляла вечером по дивному «Крещатику» (это самая величественная улица в Киеве), как и всякая девушка, но затем была «задержана» только потому, что усомнились в ее «честности». Она пыталась совершить над собой самоубийство, потому что предпочитала смерть жизни в арестантской с какими-то жуликами и пропащими личностями. Перспектива препровождения к лекарю в сопровождении жандарма, позор насильного лекарского осмотра — это чересчур для мало-мальски честной женщины[435].

И заметьте, эту чепуху пишет не нахальный репортер, набивший руку на вранье, а выпускник Киевской духовной академии! Более того, из подобных баек он сочиняет книжку «Россия. Письма о культуре» и издает ее в Сремских Карловцах, сербском городке с богатой церковной традицией.

Отголоски вольнодумства Казимировича звучат и в публикации на тему религиозного образования на упомянутом сайте. Мы узнаем, что в 1913 году, будучи уже не только теологом, но и доктором права, киевский питомец выпустил специальную брошюру, добиваясь открытия теологического факультета в Белградском университете, которое натолкнулось на сильное противодействие с разных сторон. По словам Казимировича, в силу «восточно-сербской медлительности в среде нашей интеллигенции укрепилось даже мнение о ненужности богословского факультета»; в то же время «радикальные миряне» считают, что «научное изучение богословских проблем» нужно доверить философским факультетам, поскольку в научных трудах теологов «веет узкий дух конфессионализма», что ставит под сомнение «свободу научного исследования». А «наши церковные консерваторы», в его видении, суть «самые ревнивые поборники духовных академий и противники богословских факультетов», полагающие, что богословские занятия в университете подвержены «обмирщению».

Отвергнув оба этих мнения, Казимирович указал, что основание теологического факультета в интересах Сербии, сербства и Сербской православной церкви, науки и просвещения. По его мнению, духовная академия готовит специалистов «с отсталыми взглядами, поскольку в закрытой академической среде они не в состоянии хорошо познакомиться с теми науками, которые университет предлагает своим студентам». Признав, что ему не понятно, почему государственное руководство определилось за основание духовной академии, он назвал ситуацию с богословским факультетом «неслыханным промедлением», за что наибольшую ответственность несут «неэнергичные министры просвещения» и «непроницательные церковные представители».

Обратимся к биографическим сведениям об этой «мистической личности»:

Казимирович Радован (27.07.1882, Ябуковац близ Неготина — 5.09.1950, Белград) — теолог, профессор, публицист, участник Первой мировой войны. Отец Никола (1859–1934) — учитель, позднее священник, протоиерей, активно участвовал в политической жизни; о матери известно только то, что ее звали Марией.

После начальной школы в Ябуковаце, гимназии в Неготине (1894-98) и училища богословия в Белграде (1898–1903) завершил Духовную академию в Киеве, получив степень кандидата богословия (1904-07). В немецком Тюбингене изучал право (1907-11) и защитил докторскую на тему бракоразводное право в сравнении с русским и немецким», которая была издана в Бонне (1911). Затем завершил теологический факультет в Белграде (1912), но духовному служению предпочел научную работу.

Служил преподавателем христианской науки в крагуевацкой гимназии (1907-08), вальевской гимназии (1908-14), женской гимназии (1920-30), мужской гимназии в Белграде и белградском реальном училище (1930-39). Вышел на пенсию в 1939. Во время оккупации (1941-44) служил в министерстве просвещения. Преподавал русский язык на юридическом факультете (1949-50). Писал эссе, научные сочинения, статьи на тему религии, истории, права, литературы и искусства. Переводил с русского, немецкого и румынского. Собирал и описывал этнографический материал. Изданный им «Альбом народных украшений» был преподнесен королеве Марии по случаю ее венчания с королем Александром Георгиевичем.

Как признанный поборник югославянских идей пользовался поддержкой и благорасположением официальной власти. Награды: Албанская памятная медаль (1921), Памятная медаль в честь освобождения и объединения (1920), Орден св. Савы IV (1925) и III степени (1936), Орден Белого орла V степени (1927), Золотой крест за заслуги Польской республики (1930), Орден Югославской короны IV степени (1933) и орден Румынского королевства (1937). Дети: сын Живорад, дочери Лилька, Драгица и Йела.

Пикантное обстоятельство: Р. Казимирович накануне Первой мировой пописывал хлесткие статьи в газету «Пьемонт», служившую рупором «Черной руки» (не пренебрегая, впрочем, сотрудничеством с другими изданиями; в справочниках приводится 31 название). Связи с «Пьемонтом» были хорошо налаженными: Казимирович даже хлопотал за границей о покупке типографии (фактически для «Черной руки»), в связи с чем часто выезжал в Будапешт, Вену и Прагу, попутно занимаясь в этих столицах и своими издательскими делами. 21 мая 1913 года в «Пьемонте» вышла его статья «Что может случиться со славянами, когда они проезжают через Австрию», которая у австрийцев вызвала подозрение, что он помогает «Черной руке».

При этом Казимировичу удавались и работы на церковные темы. Так, за исследование о необходимости автокефалии Польской православной церкви Радован был удостоен Ордена военного креста (1931); не обходила его наградами и Сербская академия наук и искусств[436].

В тридцатые годы, как сторонник самостоятельных радикалов, Казимирович пытался стать депутатом Скупщины Сербии, правда, безуспешно. Удовлетворяя свое тщеславие, писатель- богослов прибегал и к нечистоплотным политическим интригам. В этом смысле показательно его личное письмо премьер-министру Югославии Милану Стоядиновичу от 29 мая 1938 года:

Многоуважаемый господин Председатель, мой великий благодетель, д-р Любица Димитриевич, народный посланник уезда Ключки, надоел нашему простому народу в Краине своими безобразиями… Ко мне часто приходят люди и жалуются, что в уезде несносное положение, и просят послать депутацию лучших людей из Кладова, которые Вам расскажут правду…. Я всегда Вам говорил правду, потому сообщаю Вам, что Любица был любимцем Перо Живковича[437] и Ефтича[438] и только в силу наших нездоровых политических обстоятельств пробился в «народные» посланники… Ранее как член банской управы натворил таких дел, что его и П. Живкович выгнал… Нужно его свалить. Он публично рассказывает о том, что Вы его возьмете министром, что будет баном (крупным администратором. — И. М.) и т. д. Об этом в кулуарах скупщины и шутки ходят… И Влайко, брат, Вам все об этом расскажет...[439] Народ хочет дойти до Вас и требует на будущих выборах другого, достойного кандидата.

Далее Казимирович сообщает, что высылает премьеру некую немецкую, умело написанную статью, «из которой видно, что нашу государственную консолидацию невозможно провести без конкордата». И в том же предложении, прямиком:

…прошу Вас поставить меня сенатором, поскольку я думаю, что уже сейчас нужно мудро и неслышно все подготовить, чтобы этот вопрос снять с повестки дня. Я был бы Вам правой рукой в этом деле и никто бы не возмутился. Был бы Вам до гроба самым искренним сотрудником и самым благодарным… Примите уверение, что Вас и ценит, и любит Ваш др Радован Казимирович[440].

Особую пикантность письму придает то обстоятельство, что Владимир, брат соискателя сенаторской синекуры, был женат на свояченице премьера. Отсюда понятен и фамильярный тон. Тем не менее М. Стоядинович высоко ценил брата, о чем свидетельствует его личная пометка от 21 апреля 1940 года:

Тяжело поражен вестью о смерти верного друга Владимира Казимировича, мужа моей свояченицы Сафо[441].

К мистической роли Казимировича суд в Сараеве больше не возвращался и 28 октября 1914 года осудил заговорщиков Данило Илича, Мишко Йовановича[442] и Велько Чубриловича[443] на смертную казнь. Тринадцать других заговорщиков, включая Митара Керовича[444] и Якова Миловича[445], которых первоначально также приговорили к повешению, получили большие сроки (только пятеро из них дождались освобождения).

Между тем 27 октября за кулисами суда произошло еще одно необычное событие, связанное с именем Казимировича, но о нем стало известно лишь 24 года спустя, когда судебный следователь Л. Пфеффер опубликовал в Загребе свои воспоминания, но об этом чуть позже.

Увы, заграничная миссия Казимировича весной 1914 года так и осталась тайной за семью печатями. В Сербии о ней быстро постарались забыть. И лишь в начале октября 1930 года информация об этой, без сомнения, мировой загадке (она будоражила даже Г. Форда) просочилась в белградскую «Политику». Повод к тому дал не кто-нибудь, а знаменитый немецкий генерал Эрих Людендорф[446], развернувший в те годы бурную антимасонскую деятельность. Об одной из его лекций 1927 года в Бреслау поведал в той же книге прот. Лев Лебедев:

Он /Людендорф/, в частности, сослался на свидетельство одного известного ему лично бывшего немецкого масона, порвавшего с этой тайной силой, который, судя по всему, занимал видный пост в Германии. Этот бывший масон заявлял следующее: «В периоде времени между 1911–1913 годами я, будучи правоверным масоном, находясь еще в полном неведении конечной цели масонства, сделал глубоко потрясшее меня открытие. Благодаря не совсем обычному сцеплению обстоятельств мне удалось однажды из отрывков разговоров и замечаний узнать о плане убийства эрцгерцога Франца Фердинанда как повода для возникновения мировой войны, конечным результатом которой должно было явиться низвержение тронов и алтарей».

Масон-патриот немедленно сообщил о своем открытии «в соответствующую инстанцию», чтобы предупредить германское общество о грозящей ему опасности. «Инстанция» ответила, что все это касается «масонских лож», к которым патриот и должен обратиться. Он испросил аудиенции у самого великого мастера (гроссмейстера Германии) графа Дона и все ему рассказал. Граф Дон определенно дал понять, что ему нет дела до национальных интересов Германии. «Для меня существует одно лишь масонство», — заявил он своему младшему «брату» по ложе…

В 1911–1913 годах Великим Востоком Франции и подчиненными ему видными масонами самой Австро-Венгрии, то есть людьми из ближайшего окружения императора и его наследника эрцгерцога Фердинанда, в согласии с ложами Германии, России, Сербии, Англии и других стран, было запланировано убийство Фердинанда как повод к мировой войне. Такое предательство никогда не могло бы стать понятным, если не учесть, что во главе масонства стояли вожди еврейства. Весь план был разработан в Бнай Брит и Всемирном Союзе Израэлитов к 1913 году. По показаниям убийц Фердинанда, в это время мировое масонство приговорило его к смерти. Ближайшими советниками германского императора Вильгельма были перед войной евреи Ратенау и Балин. Они всячески подзадоривали и без того тщеславного кайзера на решительные действия против России и в целом Антанты— «во имя Германской нации!..». В упомянутом докладе Людендорф с горечью сказал: «Теперь мне стало ясно, что германский солдат в конечном счете оказался слепым орудием, своего рода ландскнехтом скрытых за кулисами темных сил. Мы не можем теперь не признать, что германским мечом был расчищен путь этим силам, закабалившим Россию». 1919 года сионистская газета «Пейевише вордле» написала: «…Еврейство принудило Европу принять войну, чтобы по всему свету начать новую еврейскую эру». А всемирно известный парижский банкир-еврей Ротшильд примерно тогда же не без удовольствия обмолвился: «Мировая война — это моя война»[447].

На эскапады Людендорфа «Политика» в октябре 1930 года ответила статьей Йована Йовановича Пижона, больше похожей на воинственный масонский манифест. Примечательно, что его подписал бывший сербский посол в Вене, прославившийся на этом поприще тем, что накануне отъезда Франца Фердинанда на маневры пытался завуалированно предупредить министра по делам Боснии и Герцеговины Л. Билинского об опасности, грозящей эрцгерцогу. Ввиду того, что опус Йовановича, отражающий настроения сербских верхов того периода, проливает свет на многие темные стороны Сараевского заговора, приведу его в достаточно полном виде:

Ответственность за мировую войну В книгах, которые говорят о сараевском покушении и об ответственности Сербии за мировую войну, постоянно звучат утверждения: а) что Гаврило Принцип, атентатор, был в связи с вольными каменщиками в Сербии; б) что майор Танкосич со своим обществом был вольным каменщиком; в) что сербиянское правительство в 1914 году было полно франкмасонов; г) что покушение на Франца Фердинанда было произведено по приговору французской ложи франкмасонов, а Сербия была исполнителем этого приговора.

Эти предположения, а иногда и утверждения (Dr Kohler, Dr. Fischer, Prof. Pharos и т. д.) [448] фантастичны, нигде не доказаны.

На суде над сараевскими атентаторами и некоторые адвокаты, и председатель суда начали связывать вопрос о вольных каменщиках с личностями атентаторов — очень вероятно, по внушению упертых католиков, надеждой которых был царь Двойной монархии, Франья Фердинанд, великий католик. На допросе 12 октября 1914 года адвокат Премужич впервые спросил Чабриновича, обвиняемого в сараевском покушении:

— Во что ты веруешь? Ты за или против Бога?

— Атеист.

— Ты не веруешь в Бога. Ты не вольный каменщик?

Затем снова:

— Был ли Воя Танкосич вольный каменщик?

— Да, был, — отвечает Чабринович.

На вопрос, откуда он знает, тот отвечает, что ему сказал друг Танкосича Циганович, который был вольный каменщик. Свое показание подкрепляет статьей из «Пьемонта», белградской газеты «Черной руки», в которой «Танкосич, не подписываясь, напал на правительство Н. Пашича за то, что оно изгнало из Скопье некоего русского анархиста», передав его властям.

Председатель суда хочет вывести Чабриновича на чистую воду:

— Знали ли вы до покушения, что Циганович и Воя Танкосич вольные каменщики?.. Повлияли ли сведения о том, а также тот факт, что вы вольный каменщик, на решение убить Ф. Фердинанда?.. Получали ли вы приказ на убийство от вольных каменщиков?..

Чабринович отвечает:

— Я не ставил масонство в связь с покушением. Я утверждал, что майор Танкосич и Милан Циганович были вольные каменщики… Мы согласны с масонскими идеями… Циганович мне рассказывал, что Ф. Фердинанд был ранее осужден на смерть вольными каменщиками, и об этом он мне рассказывал после моего решения совершить покушение.

— А это не вздор… где его осудили…

Адвокат Премужич:

— Я доставлю доказательства…

Чабриновича, который, очевидно, притянул вольных каменщиков, чтобы замести следы, опроверг главный атентатор Принцип, утверждавший:

— Однажды в «Моруне» (белградская кафана) Циганович сказал, что, не знаю, в каком году, Франья Фердинанд осужден на смерть вольными каменщиками… Это было после нашего решения совершить покушение, такое решение не повлияло на наше решение… Циганович сам сказал нам, что он вольный каменщик, но я не обратил на то никакого внимания… Чабринович мне говорил, что он запишется в вольные каменщики, в какую-то масонскую ложу, не знаю в какую…

Вот на каких, вероятно, навязанных суггестиях и построил всю свою книгу профессор Фарос, обвинив вольных каменщиков в сараевском покушении. Фарос — псевдоним Патера Пунтигама, игумена сараевских иезуитов, вероятно, исповедника и близкого человека Франьи Фердинанда, упертого католика, фанатика в архиепископстве Штадлера [449] , ожесточенного противника сербов и православия.

На всем этом и держится вся легенда о том, что сараевское покушение и мировую войну подготовили вольные каменщики, а именно евреи-масоны. Во главе тех, кто распространяет ее в немецкоязычных странах, находится бывший начальник германского Верховного командования Людендорф. Он написал несколько книг, в том числе и ту, «об уничтожении вольных каменщиков через открытие их тайн», на суггестиях и предположениях Людендорф строит колос сальное здание своей ненависти к вольным каменщикам и евреям. По его мнению, они работали против Германии с момента своего возникновения. По Людендорфу, выходит:

Еще с 1906 года Англия, Франция, Бельгия, Россия, Сербия действовали всеми средствами — тайными конвенциями, писаной и живой речью, военными мерами на суше и море — против Германии и Австро-Венгрии, провоцируя их непрерывно; Люба Йованович, высокий функционер масонства, говорит, что на встрече 12.04.1914 представителей Англии, Франции, России, Сербии и Америки было решено начинать войну.

Евреи и вольные каменщики виновны в том, что в октябре 1910 года свергнута династия и монархия в Португалии.

В Греции правил «еврей» Венизелос, вольный каменщик[450].

Общество «Уединенье или Смрт» в Сербии создали вольные каменщики в феврале 1910 года.

Еще в октябре 1910 года «невидимые братья» решили устранить с престола Франью Фердинанда.

Как говорил граф Чернин, Ф. Фердинанд рассказывал ему, что, как ему предсказано, он станет поводом для мировой войны [451] , а две гадалки, г-жа де Теб и г-жа Савиньи, прорекли, что он не взойдет на престол; что некий высокопоставленный масон из Швейцарии сказал, что он осужден на смерть… что это не будет делом рук венгерской масонской ложи.

Франья Фердинанд знал, что он осужден на смерть франкмасонами, и приказал глубже проникнуть в их тайную работу в Двойной монархии.

Нити от «братьев» из Лондона, Парижа Б. Пешта вели в Сербию, которую они защищали и подстрекали совершить сараевское покушение; «братья» из «Народной одбраны», из «Черной руки», из масонских лож устроили сараевское происшествие, которое есть масонских рук дело.

Сараевское покушение подготовили полковник Димитриевич, майор Танкосич, Циганович, а все они — вольные каменщики.

В Белграде — а это доказательство, что франкмасоны виновны в убийстве Франьи Фердинанда — состоялся первый после войны международный масонский конгресс (сентябрь 1926 года)[452].

Брат Бетман-Гольвег, немецкий канцлер (1914)[453], «принудил» императора Вильгельма II к плаванию по Северному морю летом 1914 года, дабы тот не мог умиротворить австро-венгерский (правильно: австро-сербский. — И. М.) конфликт, который превратился в австро-русский конфликт и вызвал мировую войну.

В Ишле (14 июля 1914 года) иезуиты и вольные каменщики послали плохо подготовленную в военном отношении Австро-Венгрию на войну[454].

Пуанкаре — этот, как пишет Людендорф, потомок старой еврейской семьи Vierreggl из Галиции — в июле 1914 года отправился на переговоры к царю Николаю II, чтобы укрепить его в намерении воевать[455].

Приведя довольно длинный список подобных примеров, автор заключает:

Все это похоже на грубую шутку или на байки с Востока… Дешевые выводы и утверждения.

Через два дня последовало продолжение статьи:

Масонские ложи, которые генерал Людендорф и компания обвиняли в этих вещах, давали и необходимые объяснения. После десяти лет работы, исследования и просмотра тайных документов по разным архивам, нельзя установить какую-либо ответственность франкмасонов за мировую войну, за ее течение и народные страдания по всему миру. Конгресс Международной Лиги вольных каменщиков, в котором участвовали 400 членов — вольных каменщиков из масонских лож Австрии, Англии, Дании, Соединенных Штатов Америки, Франции, Германии, Венгрии, Голландии, Польши, Швейцарии, Румынии, Канады и Чехословакии, недавно здесь прошедший, исследовал этот вопрос, ибо известные клерикалы и фашистские круги начали снова публиковать, а на деле подогревать эти вещи об участии вольных каменщиков в сараевском покушении и их вине в возникновении мировой войны. Дебаты о том были краткими, а единогласное решение было таким: «Конгресс удивляет, что такая клевета может публиковаться и выноситься на публику, когда известно, что в рядах вольных каменщиков состояли и состоят сейчас славные ученые, правители, государственные деятели со всего мира и что двухсотлетняя работа вольных каменщиков была направлена только на благо, на прогресс человечества, на международное согласие, взаимное сотрудничество в интересах всеобщего мира».

Конгресс принял такое решение, потому что сербские и югославские вольные каменщики потребовали, чтобы «Конгресс Международной Лиги вольных каменщиков» занялся этим предметом и вынес свое решение. Вышеприведенное решение в духе декларации Союзного Совета Великой Ложи «Югославия» от 1922 года и от 30 марта 1930 года, согласно которой «ни один вольный каменщик, серб или югослав, ни одна ложа или другое масонское учреждение никоим образом не участвовали ни в подготовке, если таковая имела место, ни в покушении Сараевском».

В правительстве сербиянском в 1914 году не было вольных каменщиков, а вероятно, кроме пок. Косты Стояновича [456] , который был членом одной парижской смешанной ложи, не было министров-масонов в правительствах Сербии с 1903 по 1914 год. Они были в правительстве Светомира Николаевича (1894) [457] и в правительстве Владана Джорджевича [458] . Поэтому отпадают предпосылки к тому, что франкмасоны повлияли на решения правительства Н. Пашича. Их влияние не ощущалось и за пределами правительства, в Сербии 1903-1914-х годов, а это был период растущего австро-сербского антагонизма. Да и на самом видном месте в рядах вольных каменщиков Сербии, начиная с 1904 года, стоял перворазрядный австрофил. Из того, что Светомир Николаевич, глава правительства (1894), как старейшина ложи, делал в 1908 году в кругу вольных каменщиков в Сербии, Венгрии и Германии, добиваясь содействия против австрийской агрессивной политики, можно заключить, что и противники тогдашнего режима в Сербии относились к аннексии Боснии так же, как и все сербы с той стороны Дуная, Савы и Дрины. И никак иначе. Но и тогда масоны из Пешта решительно отказались от всякой помощи, настаивая на том, чтобы белградская ложа «Побратим» отошла от политической работы такого рода.

Равным образом ни в одной Сербия некой ложе вольных каменщиков не состояли ни полковник Драг. Димитриевич, ни майор Танкосич, ни Милан Циганович и никто другой из членов общества «Уединенье или Смрт». О том имеются категорические заявления домашних вольных каменщиков; нет о том никаких следов и в ложах других стран. Заявления Чабриновича на сараевском допросе в октябре 1914 года и ранее, на следствии, из которых может следовать, что и он был вольным каменщиком, если и могут быть приняты во внимание, то как хвастовство или лукавство Чабриновича, но ни в коем случае не как истина. Вступление в общество вольных каменщиков в Сербии всегда было отягощено предварительным анкетированием: в него не мог войти любой, кто пожелает, но только тот, кто имел моральную квалификацию. Поэтому был случай, когда одному из наших послов за границей было отказано в приеме в масонство. Кроме того, никогда вольный каменщик не обнаружит себя кому-либо другому, а только «брату масону».

Ситуация с масонством людей из общества офицера Димитриевича, Танкосича и друзей следующая. Прежде чем прийти к руководству и организовать тайное общество «Уединенье или Смрт», они хотели, наряду с правилами, выработать и известный сценарий, церемониал приема в общество, который должен быть импрессивным, символически таинственным. И поэтому среди основателей пошли разговоры о том, что один из них должен вступить в одну из франкмасонских лож в Белграде и познакомиться со всеми этими вещами. По совету Богдана Раденковича, несостоявшегося рашско-призренского владыки и создателя этого общества, юрист и публицист Люба Йованович-Чупа вошел в белградскую ложу «Уединенье». Люба «Чупа» умер от холеры в Скопье в 1913 году. Вот как представляется и вся связь между сараевским покушением и вольными каменщиками в Сербии. И это тот самый Люба Йованович, покойник с 1913 года, «der serbische Hochgradfreimauer», который, как утверждает генерал Людендорф, 12 апреля 1914 года был на конференции которая «приняла решение о том, что будет мировая война». Никто другой из этого общества не был членом ни одной из лож в Сербии, и тот единственный, кто вошел в ложу «Уединенье», вошел в нее, чтобы взять «мустру» (образец чего- либо. — И. М.) для церемониала при вступлении в членство объединения «Уединенье или Смрт».

Стремление председателя сараевского суда при разбирательстве покушения на Франца Фердинанда на 1914 дознаться у атентаторов Чабриновича и Принципа о той воображаемой связи с франкмасонами выдает влияние католических кругов, которые с 1909 способствовали разжиганию войны против Сербии, подстрекали к «карательной экспедиции против Сербии». С другой стороны, объяснения атентаторов и ответы их на вопросы адвоката Пемужича (правильно: Премужича. — И. М.) и председателя суда выдают желание Гаврило Принципа — Людендорф утверждает, что он, как и другие вышеназванные личности, еврейского происхождения — пошутить с судом[459].

История с ролью Радована Казимировича и неким письмом его, которое вставил в свои показания на суде атентатор Неделько Чабринович, служит тому доказательством. Др Казимирович не был франкмасоном и весной 1914 года не совершал— по приказанию из Белграда — путешествия в Париж, Москву и Пешт как эмиссар Танкосича, вольного каменщика, дабы услышать якобы мнение масонских лож и получить от них одобрение покушения на Франца Фердинанда. Др. Рад. Казимирович, проф. православной Богословии, едва знал Танкосича; в 1914 году он совершил поездку в Вену и Прагу, но для издания своего альбома народных вышивок.

Из этого следует: 1) что официальная Сербия начиная с 1914 года не имела в своем правительстве франкмасонов; 2) что и упомянутые офицеры не были членами каких-либо лож; 3) что ими не были и атентаторы Принцип, Чабринович и другие; 4) что все это творение иезуитского принципала и исповедника Франьи Фердинанда, отца Пунтигама, которое он на основе показаний Принципа и других, притом сокращенных и подправленных, намеренно искажая и перетолковывая, использовал для злонамеренной клеветы на официальную Сербию и вольных каменщиков в Сербии (в книге "Der Prozess gegen Attentdter von Sarajewo"); 5) что утверждение немецкого юриста, тайного советника профессора Колера о том, что «Великий Ориент» из Франции был подстрекателем посредством сербских масонских лож сараевского покушения с намерением «вызвать распад католической Австрии, а затем и Германии и помочь объединению всех славян», никак не отвечает реальности[460].

Видимо, Радован Казимирович был постоянным читателем «Политики» и весьма ревниво относился к своей репутации, ибо стоило Й. Йовановичу всуе упомянуть его имя, как он тут же взялся за перо. И восемь дней спустя в газете появляется заметка под помпезным названием «Заявление г. др. Радована Казимировича» (выделения авторские).

В статье г. Йована Йовановича «Ответственность за мировую войну» (см. Политику от 4 октября сего года) документально представлены все махинации Германии и Австрии, с тем чтобы ответственность за мировую войну свалить на Сербию. Тут г. Йованович коснулся и моей личности, ибо в германской прессе пишут, что в убийстве австрийского престолонаследника Франца Фердинанда якобы и я замешан как франкмасон!..

В стенограмме процесса об убийстве австрийского престолонаследника Франца Фердинанда действительно стоит, что якобы я как курьер отправился в Пешт и Париж и там консультировал франкмасонские ложи об убийстве престолонаследника Фердинанда! Да какие мистификации! По этому поводу считаю долгом категорически заявить, что никогда я не был членом франкмасонства и что, согласно тому, я не мог играть ту роль в сараевском покушении, какую мне отводят.

Долго размышлял, каким образом моя скромная персона могла быть втянута в историю сараевского покушения, и пришел к заключению, что Австро-Венгрия постоянно отслеживала каждое, даже малейшее мое движение, а особенно мое пребывание в Вене, Праге и Томене (? — И. М.), где я действительно был (а в Париже не был вплоть до 1925 года), но ради издания моего Албума народних шара (Альбома народных украшений), который отметила наградой и Академия наук. Я приметил, что меня тогда выслеживали детективы, которые сразу же после перехода мною границы были о том извещены. Тогда ситуация после балканских войн для Австрии была несносной. По возвращении на родину я, как сотрудник Пьемонта, жестоко напал на Австрию (см. мою статью «Что может произойти со славянами, когда они путешествуют по Австрии»— Пьемонт, 21 мая 1913). Это Австрия хорошенько запомнила и даже во время нашей гибели (в 1917 году) искала меня «как комиту» в Вальеве! Она думала, что я там скрываюсь. Я храню у себя оригинальный рапорт на немецком языке «австрийского тайного агента Георга Хубая» от 28 августа 1917 года, который был доставлен высшим властям. Этот рапорт стянул из протокола тайной полиции и доставил мне г. Неделько Савич, бывший школьный инспектор из Вальева.

Австро-венгерские власти тайно отслеживали и разные мои заметки в ежедневных газетах. Так мое имя попало и в книгу Леопольда Мандла («Die Serbische Frage und die Habsburger», Цюрих, 1918) [461] . Схожие сведения вошли и во французскую книгу:»Sarajevo: La conspiration Serbe centre la Monarhie Austro-hongroise». Берн, 1917. Упоминает меня и наш ренегат, бывший дипломат М. Богичевич, который поступил на службу к немцам!.. А на днях получил болгарскую газету («Пастирско дјело», 1930, № 10) от друга, Епископа Николая [462] , где я упомянут и как «поджигатель мировой войны»!.. Оттуда узнал, что меня упоминает и бывший немецкий франкмасон Карл Хайзе: якобы я доставил деньги для убийства Франца Фердинанда!

Да какие мистификации! Всюду толкуют и перетолковывают, как меня пок. Танкосич послал в Париж, Москву и Пешт, чтобы подготовить все, что требуется для покушения!.. Между тем я пок. Танкосича не знал. Я, правда, знал атентатора Гаврило Принципа, ибо сам тогда был младшим преподавателем гимназии (г. Йованович ошибается в том, что я был проф. богословия), а пок. Гавра готовился сдать гимназические экзамены. Но я его никогда не учил убивать австрийского престолонаследника!..

Версия Неделько Чабриновича (которого я не знал), что я по приказу Танкосича отправился в Европу, чтобы консультировать франкмасонов, также неправда. Г. Йован М. Йованович в той воображаемой «связи» атентаторов с франкмасонами дивно увидел влияние католических кругов, которые просто провоцировали карательную экспедицию против Сербии. Что, наконец, касается некоего моего письма (которое Неделько Чабринович вставил в свои показания, упомянув о том в суде по особо важным делам), заявляю, что и тут имеет место мистификация.

В стенограмме говорится, что «это письмо существовало, но потом потерялось!». Очевидно, что его не было, ибо, если бы оно было, то Австрия хранила бы его за семью печатями…

Все эти австрийские мистификации с моим именем г. Йованович дивно увидел и развеял в пух и прах, за что его искренне благодарю. Но я и сам по этому поводу сделал заявление французскому публицисту Альберу Мисе, который его опубликовал в своей дивной книге: L'attentat de Sarajevo. Париж, 1912.

Заранее благодарный за гостеприимство, я вас, господин редактор, прошу принять выражение моего глубокого уважения.

Др. Радован Казимирович[463].

Трагикомично, но уже в феврале 1932 года эта история повторилась почти зеркальным образом. На сей раз адвокатом Казимировича попытался выступить безымянный автор корреспонденции «Вольные каменщики и сараевское покушение». Привожу текст целиком:

Г. Василь Попович [464] позавчера вечером в Историческом обществе дал лекцию о связи вольных каменщиков с сараевским покушением.

В начале своей лекции г. Попович подчеркнул, что оставит в стороне очень важный вопрос общей ответственности за войну и что остановится только на вопросе о том, как случилось, что в сараевском покушении и провоцировании войны обвинили Вольных каменщиков.

Помимо стремления официальных австрийских кругов переложить свою ответственность на официальную Сербию, появилось и стремление других факторов обвинить в покушении масонские организации. Это второе стремление исходит в первую очередь от клерикальных факторов в Австрии и от шовинистическо-националистических кругов в Германии. Оно возникло в основном как следствие старого желания клерикалов показать Вольных каменщиков как революционную и заговорщицкую организацию.

Для понимания немецких шовинистов самыми характерными являются сочинения генерала Людендорфа, который в своем стремлении свалить всю вину на Вольных каменщиков и Евреев дошел до фантастичных выводов, утверждая даже, что и Принцип — Еврей.

Откуда взялись первые утверждения, что масоны виновны в покушении? Первые их предзнаменования появились еще в 1914 году. Г. Йован Йованович в «Политике» уже упоминал кампанию, которую в этом смысле вела лондонская газетка «Джон Бул». Первые вести пришли, следовательно, из очень проблематичной среды и были подкреплены доказательствами проблематичной ценности.

Первые серьезные попытки установить связь между атентаторами и Масонами предпринял Иезуит патер Путингам, который в своей книге, изданной под псевдонимом Фарос, с помощью показаний атентаторов доказывал их связь с Вольными каменщиками.

Немецкий писатель Штрадониц [465] между тем сопоставил показания атентаторов, которые привел Путингам, с показаниями из стенографических записей и доказал, что отец Путингам сокращал подлинные показания и даже искажал их, только для того, чтобы как можно сильнее подчеркнуть свой тезис об участии Вольных каменщиков.

Главные сообщения, которые он использовал, исходили от Чабриновича. Защитник Преможич поставил Чабриновичу вопрос, притом неожиданно, кто он: деист или атеист. Чабринович ответил, что атеист.

— А вы вольный каменщик? — спросил его Преможич.

— О том не могу сказать, — ответил он.

— Молчание значит признание, — заключил защитник.

Далее Чабринович сказал, что Танкосич и Циганович вольные каменщики. Но он узнал об этом, лишь когда решился на покушение.

Затем ему стало известно, добавил он, что некий приятель Танкосича, вольный каменщик, отправился в Пешт, Россию и Францию ради разговора с тамошними масонами о готовящемся покушении. Принцип сказал, что этот таинственный путник был теолог Казимирович. Очень характерно, как в ходе судебного разбирательства втянули в историю вольных каменщиков, которых в ходе следствия никто и не поминал. Атентаторы подхватили вброшенный тезис об ответственности вольных каменщиков, который сворачивал следствие с пути, обозначенного австро-венгерским правительством. Между тем они за него не могли зацепиться, ибо /тогда бы/ показали, что инициатива исходит от них. А сами живые участники утверждают, что этот суггестивный посыл исходил от Преможича и что они его не отвергли, ибо им не было неприятно, что следствие пойдет другим путем — не тем, который желала Австрия.

Преследуя свою особую цель, австрийские клерикалы не посмели стать поперек официальной цели, но все-таки желали впутать венгерское масонство, а также русские и французские организации. Отсюда это путешествие таинственного Казимировича в Пешт, Россию и Францию.

Насколько этот тезис был дорог клерикалам, лучше всего видно из того, что он вошел и в катехизисы.

Г. Казимирович между тем заявил, что не был масоном, что не знал ни Танкосича, ни Цигановича, ни Чабриновича, а знал только Принципа, который был его родственник. В Пешт он действительно выезжал в 1913 году, но не выезжал ни в Россию, ни во Францию.

Доказал вместе с тем, что атентаторы не могли быть вольными каменщиками в организации покушения. Как сказано выше, судя по всему, особенно по неопределенности показаний атентаторов, идею впутать вольных каменщиков подбросил Преможич как защитник, а атентаторы не отвергли ее вполне решительно, потому что им это не было неприятно[466].

И снова реакция со стороны Казимировича последовала молниеносно. Уже на следующий день он строчит ответ с однотипным названием «Заявление г. др. Радована Казимировича, профессора», и «Политика» охотно его публикует:

Многоуважаемый Господин Редактор!

По поводу состоявшейся лекции г. Василя Поповича, проф. Университета, «Вольные каменщики и сараевское покушение», которую описывает и Ваша уважаемая газета (см. Политика, ном. от 21 февр. этого года), а в которой упоминается и мое имя — считаю долгом заявить следующее:

Уважаемый г. Попович совершенно оправданно отвергает связь сараевского покушения с франкмасонством. На основе моего аутентичного заявления французскому публицисту Альберту Мусе (см. его капитальное сочинение: L'attentat de Sarajevo. Париж, 1930), как и другого, данного Политике (см. ном. от 12 октября 1930 года), по поводу Йовановича, он совершенно логично развеял ложь о том, что я франкмасон и как таковой имел связи с убийством австрийского престолонаследника Франца Фердинанда.

Эту удобную ложь придумали австрийские клерикалы только для того, чтобы показать миру вольных каменщиков (а особенно сербских) как революционеров и виновников мировой войны, а тем самым, осуществить свою штрафэкспедицию… В Париж и Москву в 1913 году я не совершал поездок, а только в Прагу, но не ради подготовки покушения, а по совершенно другим делам. Между тем быв. немецкий франкмасон Карл Хайзе говорит, что я оттуда доставил деньги для совершения убийства Франца Фердинанда!

Коварной Австрии было сверхнеобходимо вовлечь меня (вследствие моих статей в «Пьемонте») в покушение, вот почему мое имя и встречается как в немецкой книге Леопольда Мандла («Die Serbische Frage und die Habsburger», Цюрих, 1918), так и во французской «Sarajevo: La conspiration Serbe contre la Monarhie Austro-hongroise». Берн, 1917.

Атентатора, пок. Гавру Принципа, я знал. Он не был моим родственником (или г. Василь о том ошибочно заявил в лекции, или это типографская ошибка). Во время нашего знакомства я был младшим преподавателем гимназии, а он учеником, который готовился приватно сдать экзамены.

Ложную весть о франкмасонах первым принес еще в 1918 году под псевдонимом «профессор Фарос» (на деле это иезуит патер Пунтигам), которого Альберт Мусе хорошо разоблачил.

Австрийский противник вольных каменщиков д-р Фридрих Вихтль сильно распространил эту легенду, но выдающийся противник вольных каменщиков патер Герман Грубер («Stimmen der Zeit», Sd. 96.199) уличил его во лжи («Lugen Strafen lassen»).

Герман Груббер доказал (как и Василь Попович), что во время покушения ни один из террористов еще далеко не достиг тех лет, чтобы стать членом ложи. То же самое доказал и Евгений Ленхоф в своем новейшем сочинении: «Politische Geheimbunde», Bd.l. Wien, 1931. Тут он говорит, что ни Апис, ни Танкосич, ни я с франкмасонством никаких связей не имели (см. стр. 488).

Наконец, выдуманную ложь австрийских клерикалов о нашем франкмасонстве прекрасно выставил на обозрение и д-р Оскар Тарталья [467] (См. «Вечерну Пошту», Сараево, 1928).

Из всего этого проистекает, что идея об убийстве австрийского престолонаследника Франца Фердинанда возникла спонтанно, сама по себе и не была подброшена со стороны в головы наших экзальтированных патриотов, которым опротивело австрийское рабство. Она, следовательно, продукт тогдашней духовно-политической атмосферы… Гаврило Принцип выхватил револьвер и выстрелил в австрийского престолонаследника, поскольку твердо был уверен, что тем самым он принесет освобождение своим порабощенным братьям…

Др. Радован Казимирович.

Белград, 22.02.1932[468].

Казалось бы, Казимирович раздал всем сестрам по серьгам и теперь может почивать спокойно. Но прошло еще шесть лет, и в Загребе выходят воспоминания судебного следователя Лео Пфеффера «Следствие о Сараевском атентате». Именно в руках Пфеффера сосредоточились все главные нити расследования, и его показания имеют особую ценность:

Когда уже завершилось судебное следствие по делу о покушении, явилась ко мне в канцелярию одна особа, имени которой не могу выдать, и сделала мне — предварительно потребовав гарантии в смысле закона, чтобы имя ее не было упомянуто — одно заявление о существовании некой «террористической организации», которая имеет свое местопребывание в Белграде, а филиалы в Сараеве, Мостаре, Бос. Броде и Тузле — для Боснии; в Загребе, Волоско и Сушаке — для Хорватии; в Задаре, Сплите и Дубровнике — для Далмации, и вот Чабринович еще за год до покушения должен был поклясться той организации, что совершит покушение на престолонаследника Фердинанда и на других представителей власти в Австровенгерской Монархии, как и на «радну вечину» (депутатское большинство) в Босанском Саборе (парламенте). Далее, богослов Джуро Шарац из Босанской Крупы в союзе с Цигановичем и богословом Казимировичем был посредником между атентаторами, а также между Танкосичем и другими офицерами, которые подготовили покушение.

В заявлении содержались и другие интересные сведения, но Пфеффера и его начальство они, похоже, уже не занимали. Дело-то сделано, завтра вынесут приговор. И Пфеффер ограничивается простой формальностью:

Это заявление поступило ко мне 27 октября 1914 года, но я не дал его протоколировать, а только показал Шефу Судства (Судебной части) (Хмилевскому), который мне сказал, чтобы я заслушал о том Данило Илича и Неделько Чабриновича.

Илича и Чабриновича допросили на другой день (вероятно, уже после вынесения приговора), но они отделались лишь невнятными фразами, что, надо думать, вполне устраивало следствие:

Произведя эти действия, я показал собранные показания Шефу Судства и мы договорились, что эту «прияву» (заявление) я не запротоколирую и не внесу в служебные акты. Уж коли вынесен обвинительный приговор, то не имеет смысла в этом направлении вести далее следственные действия, тем более что сама эта «приява» очень[469].

Л. Пфеффер словно забыл, что чуть ранее на страницах своей книги он проговорился об истинных мотивах своего поведения: еще в ходе процесса «…Шеф Судебной части издал приказ о том, чтобы вольных каменщиков больше не обсуждать». Запрет, как подчеркивает современный хорватский автор И. Мужич, поступил из Вены. Властям Австро-Венгрии нужно было любой ценой доказать причастность Сербии к Сараевскому покушению и оправдать агрессию против нее, а расследование масонских следов сбивало с этого пути и ломало их политические планы.

Роли Радована Казимировича Иван Мужич посвятил небольшую, но емкую главку своего многостраничного труда «Масонство у хорватов». Вдумчивый исследователь точно подметил ряд противоречий в показаниях сербского теолога:

В дискуссии о роли масонства в покушении особенно оспаривается всякое соучастие Радована Н. Казимировича. Нет сейчас доказательств тому, что он был масон. Но одно лишь подчеркивание того, что это был православный священник, не доказывает, что он не мог быть масоном [470] . Собственно говоря, в Сербской православной церкви было немало влиятельных особ, которые принадлежали к масонству. Казимирович, вообще говоря, остался известен как писатель. Помимо прочего, он издал в Белграде в 1923 году Албум народних шара (Альбом народных украшений), а в 1927 году работу под заголовком «Папская непогрешимость и православие». Между тем он наиболее известен по своей книге «Таинственные явления в нашем народе — Кремонское пророчество — (Колдовство, гадание, знахарство и предсказания в нашем народе. Очерк исследования таинственных духовных явлений)». По словам автора, материал для этой книги он лично «собрал, растолковал и рисунки приложил». Книга издана в Белграде в 1940 году, а предисловие к ней написал Николай Велимирович. Эта книга свидетельствует об огромном интересе Радована Казимировича ко всем оккультным и метафизическим явлениям. Между тем серьезные сомнения в том, что террористы безосновательно вовлекли Казимировича в сараевское покушение, подтверждают его не совпадающие в деталях заявления, сделанные в период между двумя мировыми войнами.

Первое заявление о том, что он не был вовлечен в покушение, Радован Казимирович сделал 5 ноября 1929 года в письме, отправленном из Белграда французскому писателю Альберту Мойсету (Albert Mousset). Этот француз опубликовал его заявление в своей книге. Казимирович, помимо прочего, отметил следующее:

«Я сомневаюсь, что масоны принимали участие в этом покушении. Во время наших несчастий (1915–1918) их печать, особенно в Женеве, пришла нам на помощь, ибо видела нашу погибель и поддержала наше желание возрождения. Но мы равным образом получили помощь в этом деле и от президента США госп. Вильсона, и от мировой интеллектуальной элиты. Я заявляю честно и категорично, что никогда не был членом масонства и, согласно тому, никогда не играл роль, которая мне приписана… Чудная мистификация! Верят, что Танкосич обратился ко мне как приятелю прежде, чем вооружил заговорщиков, и что я должен был для начала отправиться в Париж, Москву и Будапешт! На самом деле я даже не знал Танкосича. Я знал исполнителя покушения (Гаврило Принципа), поскольку был профессором, когда он готовился сдать экзамен, но я никогда не советовал убить Франца Фердинанда. Версия Чабриновича (которого я не знал), согласно которой я отправился по требованию Танкосича (его не знал, я это повторяю), чтобы консультироваться по Европе с масонами, точно так же отпадает. И нет никакого моего письма, которое связано с покушением, а если бы было, Австрия бы хранила его за семью печатями, и оно не могло бы исчезнуть. В стенограмме говорится, что какое-то мое письмо было найдено и потом потерялось. Что это значит? Очевидно, что ложь высосана с инстинктивным желанием впутать в покушение несчастную Сербию любой ценой. Между прочим, сама анкета ставила под сомнение (так в тексте. — И. М.) по той причине, что я, доктор права и профессор православной теологии, был притом агентом международного масонства».

(…) Казимирович в 1930 году пишет в Политике, что в 1913 году отправился в Вену, Прагу и Темен, а в 1932 году в той же газете пишет, что в упомянутом году выезжал только в Прагу. Столь явное противоречие в существенных вещах подтверждает, что Казимирович не написал все, что знал, или не написал всю правду. Казимирович в своем заявлении от 1930 года хвалит статью Йована М. Йовановича, опубликованную 4 октября 1930 года. Между тем Йованович в той же статье подчеркнул, что Радован Казимирович «едва и знал Танкосича»… Вопреки этому утверждению Йованача, Казимирович не исправил ни одной строчки в статье Йовановича. Разве на основании этого нельзя заключить, что он все-таки, пусть и слабо, знал Танкосича? Кроме того, трудно представить, что Казимирович, как сотрудник газеты Пьемонт — вестника организации Уединенье или Смрт, не знал Танкосича, который был в руководстве организации, издававшей эту газету[471].

От себя добавлю, что список странностей и противоречий на этом не заканчивается. Почему выпускник Киевской духовной академии, вернувшись в Сербию, обретается в глубокой провинции на мелкой, если не сказать мельчайшей, должности «суплента»? Почему в оккупированном Белграде он, как масон (или подозреваемый в масонстве), не попадает в лапы Гестапо, а беспечально служит в министерстве просвещения на ответственной должности? Почему после войны коммунисты не преследуют его как коллаборациониста?.. И наконец, почему белградские богословы не могут найти ни одного документа о его пребывании в их научных институциях?

Доктор богословия Р. Казимирович не любил Россию. Вопреки его декларациям, он был проникнут неприязнью к русской крестьянской культуре, а к русскому самодержавию и к русскому государству просто пылал ненавистью.

В книге «Россия. Письма о культуре» (1912) Р. Казимирович, излив поначалу положенный запас лести по адресу Толстого и Пушкина, начинает беспощадно обличать русскую деревню как рассадник варварства и мракобесия. По его мнению, Чехов в своих произведениях подчеркивал мысль, что «состояние духовной и материальной культуры русского сельского населения почти на том же самом уровне, на котором оно было во время Рюрика I, Ивана Грозного и Петра Великого».

«И в их время, — говорит он, — была в России такая же бедность и голод; такие же лачуги с дырявыми соломенными крышами; то же невежество, тоска и чувство удушья. Все эти беды были, есть и сейчас и будут!.. Пройдет еще тысяча лет, а жизнь не станет лучше…» (Слова из его известной драмы «Вишневый Сад»)[472].

Оставим в стороне крайнюю пристрастность Казимировича в оценке русских крестьянских нравов. Но и Чехова он толкует превратно. Начнем с того, что Антон Павлович в «Вишневом саде» сам ничего не говорит; говорят его герои. Но в комедии нет и в помине таких слов! Откуда же их взял Казимирович? Да из рассказа «Студент» (1894), причем заметно исказив. Вот как у Чехова:

Иван Великопольский, студент духовной академии (Казимирович узнал в нем себя?. — И. М.), сын дьячка, возвращаясь с тяги (охоты на вальдшнепов. — И. М.) домой, шел все время заливным лугом по тропинке. У него закоченели пальцы, и разгорелось от ветра лицо. Ему казалось, что этот внезапно наступивший холод нарушил во всем порядок и согласие, что самой природе жутко, и оттого вечерние потемки сгустились быстрей, чем надо. Кругом было пустынно и как-то особенно мрачно. Только на вдовьих огородах около реки светился огонь; далеко же кругом и там, где была деревня, версты за четыре, все сплошь утопало в холодной вечерней мгле. Студент вспомнил, что, когда он уходил из дому, его мать, сидя в сенях на полу, босая, чистило самовар, а отец лежал на печи и кашлял; по случаю страстной пятницы дома ничего не варили, и мучительно хотелось есть. И теперь, пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре, и что при них была точно такая же лютая бедность, голод; такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета — все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше. И ему не хотелось домой.

Чеховский рассказ менее всего похож на обличение социального зла; это философская притча о вечных библейских ценностях. А Казимирович преподносит нам Чехова как эпигона Горького.

Но все это еще цветочки. «Пятое письмо» его опуса — вот где подлинное саморазоблачение мнимого богослова. Прославляя «мученицу г-жу Спиридонову», Казимирович дерзко порывает с главной библейской заповедью — не убий! — и выступает адвокатом лютого эсеровского террора против русских патриотов и государственников в период т. н. революции 1905 года. В его представлении, эсерка Спиридонова убила «зверя Луженовского», потому что ее «нежное сердце принадлежало социально-революционной партии, которая ставила своей задачей все, включая драгоценную жизнь своих идеальных членов, пожертвовать во имя угнетенных ближних своих…»[473]. Так этот субъект— доктор богословия, и не католик, а православный! — величает профессиональных убийц, которые верили только в одну религию— религию террора! У них даже афоризм был: «Каждая молния террора просвещает ум». И своих жертв эсеровские боевики подбирали из числа лучших русских людей, которые защищали устои великой империи.

— Это был поистине русский человек, — писал о Г. Н. Луженовском Н. Н. Жеденов, — огромного роста, богатырского телосложения, с добродушным лицом и ласково смотрящими глазами, глубоко религиозный, пламенно любивший Россию и беззаветно преданный ее историческим устоям[474].

Этого русского богатыря эсерка Мария Спиридонова, переодетая гимназисткой, в начале 1906 года расстреляла на перроне города Борисоглебска. Казаки, не сумевшие спасти своего начальника, бросились избивать Спиридонову, но смертельно раненный Луженовский отдал последний приказ: «Не убивайте!», а затем, узнав, что в него стреляла женщина, он перекрестился и произнес: «Господи, прости ей. Не ведает, что творит». После тяжелых мучений, не дожив двух дней до своего 35-летия, Луженовский скончался. На памятнике, установленном на месте погребения, была высечена надпись: «Гавриил Николаевич Луженовский. Родился 12 февр. 1871, скончался 10 февр. 1906, отдав жизнь за Веру, Царя и Отечество. Раненный революционерами пятью разрывными и отравленными пулями, безропотно прострадав 25 дней, тихо скончался, простив убийцу».

Пройдут годы, и чекистская пуля настигнет Спиридонову. Произойдет это в сентябре 1941 года, перед сдачей Орла немцам. В канун их пришествия арестантов местного централа за ненадобностью решено было пустить в расход: так в одну могилу легли Спиридонова, Раковский, родная сестра Троцкого и кое-кто еще из бывших троцкистов. А в 1992 году Спиридонову реабилитировали — полностью! Свершилось то, о чем мечтал Радован Казимирович еще 80 лет назад.

Комментарии к первоисточникам:

1. Люба Йованович, высокий функционер масонства…

В разговоре с поручиком Протичем, надзиравшим за ним в Салоникской тюрьме, Апис часто возвращался к этой «мистической» личности:

В камере, подбодрившись кофе, Апис завел с Протичем разговор об основателе «Пьемонта» Йовановиче Чупе и о той роли, которую он играл в сербском национальном движении.

— Знаешь, какой это был фанатичный серб, мой сокол? Идеалист, настоящий националист, даже национальный маньяк, мистик… Люба Чупа был франкмасон, и устав нашей организации он писал по образцу вольных каменщиков. Вот почему он любил эту таинственность, о которой, по правде сказать, все знали; знали, что тайная клятва приносилась в затемненной комнате.

Поручик часто беседовал с Аписом о Йовановиче Чупе, делая вид, что ему ничего неизвестно о вольных каменщиках. А все ж таки на пальце правой руки Протич носил маленький золотой перстень, похожий на те, которые носят масоны[475].

2. Нити от «братьев» из Лондона, Парижа, Б. Пешта вели в Сербию…

Не так давно я получил от своего друга, одинокого философа и мечтателя, спортсмена-экстремала Мичо Мартиновича (одного из немногих сербов, оставшихся в Хорватии) любопытное письмо:

Многие люди (почти все) на просторах бывшей Югославии думают, что Сараевское покушение было следствием «случайности» и заговора нескольких офицеров сербской армии. Мало кто знает, что это был проект Великобритании и ее разведывательных служб в их стремлении воспрепятствовать Германии овладеть источниками нефти на Ближнем Востоке. У меня случайно оказалась книга Уильяма Энгдаля «Столетие войны». Мне показалось интересным, что Энгдаль упоминает поездку Гаврило Принципа в Лондон за несколько недель до Сараевского покушения (можно заключить, что в Лондоне он был несколько раз), что бросает новый свет на инспираторов покушения.

Уильям Энгдаль — серьезный американский экономист и политолог. Рекомендованная Мичо книга посвящена стратегии американских и британских финансовых кругов по завоеванию мировой гегемонии. В начале прошлого века, пишет автор, обнаружилось, что Британская империя, бывшая до того мощнейшей экономической сверхдержавой, находится в состоянии коллапса. Первая мировая война была попыткой британской элиты отложить этот крах путем уничтожения своего главного конкурента— Германии. На руинах трех империй расцвел проект глобального политического и экономического доминирования США.

В ноябре 1999 года в предисловии к боснийскому изданию, которое вышло под заголовком «Столетие войны. Англо-американская нефтяная политика и новый мировой порядок»[476], Уильям Энгдаль отмечал:

Убийство габсбургского эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве в 1914 году в большинстве историографических книг обычно трактуется как акт сумасшедшего фанатика-одиночки. Между тем при внимательном изучении изнанки Гаврило Принципа обнаруживаются его тайные поездки в Лондон и Париж за недели до того убийства, которое вызвало целую цепь событий, известных под названием Первой мировой войны. В 1914 году Балканы были пешкой в гораздо более крупной шахматной игре глобальных центров мощи.

Интересно, что в самой книге об этом ничего нет, и имя Принципа вообще не упоминается. Выходит, автор решился доверить эту информацию только боснийским читателям.

3. В правительстве сербиянском в 1914 году не было вольных каменщиков…

Начнем с того, что масоном был Милован Милованович (1863–1912), председатель правительства Сербии (1911-12).

Укреплению связей между сербскими и французскими масонами содействовал аннексионный кризис (1908 год. — И. М.). Он открыл путь к усилению влияния в Сербии французского масонства, а тем самым и Франции. Этому во многом способствовал французский посланник в Белграде Леон Деко, который был масон.

Как и все политические силы в Сербии, масоны были большими противниками аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией в 1908 году и оказали тому значительное противодействие. Старались найти поддержку и у французских масонов. В этой связи могло иметь определенное значение и посещение Парижа министром иностранных дел Сербии Милованом Миловановичем, который был масоном. Милованович направился в Лондон и Париж, чтобы обеспечить Сербии поддержку этих столиц. Его главный собеседник в Париже, министр иностранных дел Стефан Пишон, также был масоном. Не знаем, как это повлияло на их разговор, но нельзя не заметить, что Милованович был связан не с французским, а с итальянским масонством[477].

Масоном был и Лазар Пачу[478], трижды получавший портфель министра финансов. Именно он, в отсутствие премьера Н. Пашича, 23 июля 1914 года принял австро-венгерский ультиматум из рук посла Гизля. Масоном, как уже говорилось, был и министр народного хозяйства Велизар Янкович. Интересен отзыв Пашича, который сам не входил ни в одну из лож, однако на протяжении многих лет был окружен масонами:

Масонство подобно костру холодной зимней ночью. Рядом с ним можно погреться, но тот, кто приблизится к нему слишком близко, может обжечься.

Знаток масонских тайн Зоран Николич сообщает, что представителем концерна «Крупп» в Сербии перед Первой мировой войной был Великий мастер (и один из основателей четнического движения) Дамьян Бранкович (?-1956). Спустя тридцать с лишним лет он посвятил следователей УДБ (Управления госбезопасности Югославии) в такую историю:

Мне доверительно сообщили в Берлине, что ультиматум Сербии составлен в Потсдаме и что война против Сербии была запланирована в Конопиште Вильгельмом и Францем Фердинандом еще в январе 1914 года, за несколько месяцев до покушения. Эту весть сообщил мне, как представителю «Круппа», директор фабрики доктор Милон. Кроме того, он сказал мне, что Германия дала Австрии свободу рук в акции против Сербии— в выборе времени и повода для нападения. Я сообщил об этом и нашей ложе вольных каменщиков, и правительству (Пашичу). Ложа предприняла действия, чтобы предотвратить войну. Французская ложа Grand Orijent проявила живой интерес, и при ее посредничестве в большинстве французских газет по разным вопросам выражалась симпатия к нашей стране… То же самое было и в лондонских газетах. Тогдашняя власть, занятая непрерывной политической борьбой, потеряла всякий интерес к вопросам внешней политики, озабоченная лишь предвыборной агитацией в новый парламент, но после предъявления ультиматума о ней уже не могло быть и речи[479].

4. Ситуация с масонством людей из общества офицера Димитриевича, Танкосича и друзей следующая.

Изложенное далее не выдерживает критики, что подтверждает и такой крупный знаток сербского масонства, как Зоран Ненезич:

Один из основателей организации «Уединенье или Смрт» Любомир С. Йованович Чупа был еще и членом ложи «Уединенье». Предположения о том, что он или кто-то другой из «чернорукцев» вступил в масонство ради знакомства с тайными ритуалами и ради усвоения мистики, которая могла быть перенесена на ритуал приема новых членов в организацию «Уединенье или Смрт», должны быть отвергнуты как неосновательные, потому что и Люба Йованович, и остальные члены этой организации (всего их одиннадцать) были вольными каменщиками с момента ее формирования[480].

5. …12 апреля 1914 года был на конференции в Кронштадте, которая «приняла решение о том, что будет мировая война».

Прочитав эти строки, я отправился в Музей истории Кронштадта, но там только руками развели. Тогда, благодаря посредничеству одного из старейших членов РОВС (Российского общевоинского союза), историка и геолога Г. Н. Соколова, удалось договориться об обстоятельной беседе с известным знатоком Кронштадта В. Я. Крестьяниновым. Владимир Яковлевич принял меня в своей импозантной питерской квартире, со старинными интерьерами и отдельным выходом во двор, откуда до Сенной площади рукой подать. Мы беседовали около двух часов, обсуждая историю Кронштадта, а заодно Людендорфа и его критиков. Крестьянинов вполне резонно полагает, что масонской конференции в этой морской крепости в 1914 году быть не могло. Трудно представить, чтобы масоны осмелились собраться под самым боком столицы. Попасть в Кронштадт в апреле — сущая проблема, въезд контролировался, да и где взять удобные гостиничные номера для таких важных гостей. Мало того, это был опасный город, с тяжелыми матросскими нравами.

Тогда я предложил Крестьянинову статью А. Смирнова «Масоны на русском флоте», вышедшую в одном из популярных журнальчиков. Автор, действительный член Кронштадтского морского собрания, подводит нас к мысли, что Кронштадт, по сути, был гнездом «вольных каменщиков», как и Белград, впрочем, многие здания которого изобилуют масонскими символами во многом потому, что облик межвоенного Белграда формировали русские архитекторы-эмигранты, которые были братьями ложи «Максим Ковалевский». Получается, что в этом смысле Кронштадт и Белград — города-побратимы. Но ведь Кронштадт— еще и синоним русского флота. И вот что пишет А. Смирнов:

Только по приблизительным данным в разное время «вольными каменщиками» были 52 адмирала российского флота. Пятеро из них — генерал-адмиралы, трое — президенты и вице-президенты Адмиралтейств коллегии, восемь— морские министры, еще пятеро — директора Морского кадетского корпуса, один— президент Российской академии наук. Неслучайно авторитетный русский историк-масоновед Георгий Вернадский прямо обозначил значение масонства в истории Императорского флота: «Ранние ростки русского масонства особенно возможны во флоте, так как флот был создан почти всецело по западному образцу и под западным влиянием».

Императорский флот России в конце XVII века начал свою историю под масонским фартуком. И закончил ее в 1917-м так же. Последний морской министр России, контр-адмирал Дмитрий Вердеревский [481] , как почти все министры Временного правительства Ф. Керенского, был масоном. В кабинет царского морского министра, вскоре после отречения монарха, Вердеревский шагнул с мостика крейсера «Богатырь», вероятно намереваясь добиваться расцвета военно-морского могущества державы. Увы, его коллега и тоже масон, военный министр Временного правительства Александр Верховский, так вспоминал о смысле деятельности адмирала Вердеревского в период сентября 1917 года: «Только два человека понимали, что в действительности происходит — он и я».

В эмиграции масонская карьера экс-адмирала Вердеревского пошла вверх. Ветеран еще дореволюционных русских масонских лож «Астрея» и «Юпитер», министр-изгнанник стал Вторым Хранителем Входов, членом масонского Верховного Совета. А в 1931 году был избран Досточтимым Мастером. Неужели его ценили так высоко за мастерский развал русского флота?..

Что касается исторической фиксации присутствия масонов на русском флоте, тут осторожность ученых до некоторой степени понятна. Помимо признания, что большая часть российского высшего адмиралитета и столичного морского офицерства — «вольные каменщики», придется доказывать и неизбежную связь между решениями мастеров лож и приказами флотоводцев и министров. И, следовательно, дать этой связи оценку — вред или пользу принесло российскому флоту управление руками в масонских перчатках[482].

К сказанному стоит добавить, что, «возвратившись из заграничного путешествия в 1717 году, Петр I сам лично учредил ложу в Кронштадте по актам, данным ему иноземными масонскими водителями». Об этом писал масонский журнал «Море», выходивший в начале XX века[483].

Как мне показалось, прочитанное стало для флотского историка В. Я. Крестьянинова достаточно большим откровением. В растерянности он набрал телефон контр-адмирала А. В. Спешилова, председателя Кронштадтского морского собрания. Александр Викторович подтвердил, что Александр Смирнов действительно «их человек», состоит членом организации, но где сейчас находится и как с ним связаться, ответить затруднился. «Через несколько дней мы его разыщем и все выясним, — пообещал Крестьянинов. — Тогда и поговорим». Конечно, это была дипломатическая уловка, и я прекрасно понял, что тема закрыта. Как сказал один ведущий российский архивист, некоторые архивные тайны лучше навеки положить под сукно.

Журнал «Тайны XX века» от науки далек, поэтому один из моих коллег попросил оценить изыскания Смирнова известного российского историка, специалиста по февральской смуте М. А. Бабкина. «Прекрасная статья!» — резюмировал профессор.