Я не искала любовь

Глава 11

Арон

Я не могу быть влюблен в Джейн.

Я влюблен в Лилиан.

Было бы нелепо, если после четырнадцати лет мучительных воспоминаний я обнаружил, что больше ничего не чувствую. Это было бы абсурдно и гротескно. Я не могу потратить более пяти тысяч дней своей жизни, думая о женщине, ненавидя и боготворя её, представляя себе момент, когда снова буду обладать её телом, чтобы внезапно забыть про неё. Забыть из-за девчонки, на которую не оглянулся бы и не посмотрел на улице. Я не мог перестать думать о Лилиан из-за Джейн.

Необходимо найти решение, иначе я сойду с ума.

Возможно, самое лучшее — это воссоединиться с Лилиан.

Я позвоню ей, мы немного поговорим о нас, о прошлом, об ошибках, которые мы совершили, а потом я приглашу её пойти со мной на свидание. Я дам ей понять, что готов заключить перемирие, что она мне нужна, и когда она снова станет моей, я обязательно почувствую, как во мне вспыхнет былая страсть.

Таким образом, Джейн исчезнет, как исчезают кошмары, когда их вытесняет счастье. Её губы перестанут наводить меня на мысли о похотливом сплетении языков. Я перестану представлять, как она танцует для меня, а единственной одеждой на ней будут розовые пуанты. Перестану представлять, как беру Джейн за руку, заставляю лечь везде, где есть свет, чтобы лучше видеть её, чтобы видеть её целиком, как вхожу в неё, одновременно неистово и нежно. Пот и поцелуи. Крики наслаждения и вздохи перед тем, как заснуть.

Я остановлюсь обязательно.

Я должен прекратить это.

Мне следует перестать беспокоиться о ней.

Мне нужно перестать постоянно интересоваться, как она, что делает, в безопасности ли, не побеспокоил ли её Джеймс снова, боится ли она или храбрится, какова на вкус её кожа и не прикасается ли она к себе, думая обо мне.

Потому что если я не остановлюсь, то услышу в голове тревожный сигнал, который предвещает очень серьёзную проблему.

«Арон, у нас проблема».

***

Я веду Лилиан в греческий ресторан, где был несколько месяцев назад. Там хорошая кухня, само заведение простое, не из тех роскошных мест, к которым привыкла Лилиан, так что могу проверить её искренность. Если начну сразу с шикарных мест и дорогих подарков, у меня останется сомнение, что за маской раскаяния до сих пор скрывается продажная Лилиан, которая предпочла мне Эмери по чисто экономическим причинам.

И чтобы подкрепить своё намерение дать ей понять, что я не буду рыцарем на побегушках и намерен держать нож за рукоятку, мы добираемся до «Аркадии» каждый на своей машине.

Выбираем уединённый столик, садимся и разговариваем. Лилиан сообщает, что Эмери покинул их дом в Нью-Джерси и переехал в квартиру в Нью-Йорке. Они официально расстались, но его эта ситуация далеко не устраивает. И если бы он узнал, что мы встречаемся, то начал бы против меня войну.

— Думаешь, меня волнуют войны Эмери? — иронично спрашиваю я.

— Он гораздо хуже, чем ты себе представляешь, Арон. Эмери совсем не тот человек, каким кажется. Но не будем сейчас говорить о нём. Давай лучше поговорим о нас. Я была рада, что ты мне позвонил. Что заставило тебя передумать?

— Мне надоело ходить вокруг да около «нас». Ты знаешь, что я думаю о прошлом. Мне необходимо понять, что будет дальше, — говорю, отчасти искренне. — Прежде всего, кем мы стали. Быть вместе — это возможность или иллюзия.

— Это реальность, Арон. Я уже говорила тебе и скажу снова: я совершила ошибки, которые не повторю. Ты… ты был моей запретной мечтой все эти годы. Я ни на минуту не переставала желать тебя.

Уже собираюсь спросить, не посещала ли её эта мысль даже тогда, когда она была в постели с Эмери, но появление официантки заставляет меня прерваться.

И у меня перехватывает дыхание.

Что, чёрт возьми, судьба пытается мне сказать?

Что нет смысла строить планы, потому что всё предрешено?

Конечно, встреча с Джейн не оставляет меня равнодушным. Я смотрю на неё с кажущейся злостью, которая отчасти является гневом, но в то же время и беспокойством.

Мне невыносимо, что я не могу контролировать свой разум и не имею контроль над своей жизнью. Меня бесит, что судьба вдруг подло, решила испортить все мои усилия и ввергла в полную растерянность.

Не должно быть такого. Я должен просто удивиться, увидев её.

Вместо этого я потрясён и, несмотря на то, что рядом со мной прекрасная женщина, которая не только является любовью всей моей жизни, но и приползла ко мне, я не могу оторвать глаз от маленькой официантки в бело-голубой одежде, которая приносит нам ужин.

Что со мной происходит?

— Ты в порядке, Арон? Ты стал неразговорчивым, — спрашивает Лилиан, ковыряя салат.

— Это одна из моих особенностей, с которой тебе придётся смириться, если мы решим, что есть смысл дальше двигаться вместе, — говорю я, хотя смысл нашего совместного движения вперёд имеет тенденцию ускользать от меня прямо сейчас. — Я немногословный одиночка. Мне нет дела до благотворительных вечеров и улыбок, адресованных тому или иному влиятельному мудаку. В прошлом я пытался притворяться тем, кем не являюсь, но у меня это вызывало тошноту.

Лилиан накрывает своей ладонью мою руку.

— Мне они тоже надоели. Я не против мысли о небольшом уединении. Кроме того, нам так много нужно сказать друг другу и так много сделать, что у нас будет мало времени на общественную жизнь, не находишь? Но ты не слушаешь меня, Арон. Ты отвлекаешься. Что-то не так?

Не так то, что Джейн выпила. Она никогда не пьёт, но сейчас она выглядит так, будто выпила что-то покрепче кока-колы. У неё остекленевшие, влажные глаза человека, который немного пьян.

Это меня бесит. Хочу сказать ей, что если она не согласилась выпить со мной, то тем более не должна делать это во время работы. Меня это взбесило, потому что мне должно быть безразлично, что пьёт Джейн Фейри, что делает Джейн Фейри, что думает Джейн Фейри. Мне должна быть безразлична уверенность в том, что она устала, страх, что у неё из рук что-то выпадет, грусть, которую я, кажется, вижу за её макияжем и улыбкой.

Остаток вечера я стараюсь посвятить Лилиан. Я мало говорю, в основном говорит она. Лилиан рассказывает мне о своём сыне Люке, который, по её словам, самый умный в мире. Упоминания об этом мальчике, из-за которого она ушла от меня, не вызывают у меня никакой неприятной реакции. Это должно навести меня на мысль о том, что я чувствую и чего хочу. Но на данный момент для меня важнее всего понять, где сейчас Джейн. Другая официантка обслуживает нас и приносит счёт. Джейн, похоже, исчезла.

Выйдя из ресторана, Лилиан берёт меня за руку.

— Я не дура, Арон, — начинает она. — Я понимаю, что твои мысли витают в другом месте. Весь ужин ты был задумчив и угрюм. Временами казалось, что ты вот-вот сломаешь столовые приборы, так крепко ты их сжимал. Когда официантка чуть не уронила на меня содержимое тарелки, ты чуть не сломал ей запястье. Что происходит? Что тебя беспокоит? Это из-за женщины, о которой ты мне рассказывал?

— Какая женщина?

— Ты сказал, что есть кто-то… кто-то важный. Я думала, это ложь, сказанная, чтобы отомстить, но… это правда?

Лилиан подходит ближе, она почти такая же высокая, как и я, ей не нужно задирать голову, чтобы поцеловать меня. Её тело прижимается к моему, я обхватываю ей плечи одной рукой, а другой удерживаю лицо. Вот что мне следовало сделать сразу. Поцеловать её.

Её губы мягкие и чувственные. Я прижимаю Лилиан к себе крепче, надеясь почувствовать ту искру, которая раньше зажигала меня, когда я не хотел быть нигде, кроме как с ней и внутри неё. Когда её дыхания было достаточно, чтобы возбудить меня, и того, как она касалась моих волос, и того, как смотрела на меня из-под ресниц, полузакрыв веки.

Но кроме воспоминаний, быстрых, как сцены в короткометражном фильме, в которых вижу, каким я был, что делал, чего хотел и каким мудаком был, ничто не заставляет меня гореть, ничто не мешает мне желать оказаться в другом месте.

— Хочешь зайти ко мне? — спрашивает Лилиан. — Люк сейчас у моих родителей. Я обещаю, что заставлю тебя забыть любую другую женщину, которая могла соблазнить тебя. Ты не пожалеешь.

— Не сегодня, Лилиан, — твёрдо отвечаю я. — Ты не получишь меня так просто только потому, что попросишь.

— Ты хочешь заставить меня страдать ещё больше. Хочешь отомстить по полной. Я не могу не дать тебе и этого. Я в долгу перед тобой. Но не говори мне, что у тебя есть кто-то ещё, потому что я не верю.

— Лилиан, я ничего не скажу тебе, кроме того, что мне пора уходить.

— Сейчас? То есть прямо сейчас? — спрашивает ошеломлённая. — Ты занят или пытаешься держать меня в напряжении?

— И то и другое.

— Понятно, вот почему ты предложил приехать на разных машинах. Ты уже планировал не отвозить меня домой. Думаю, мне придётся пройти через многое, прежде чем услышу от тебя признание, что ты всё ещё меня любишь.

— Ты даже не представляешь, через сколько.

— Я же скажу сразу. Я люблю тебя, Арон. Я никогда не переставала любить тебя.

— А я перестал тебя ненавидеть, — это единственное признание, которое даю.

Когда Лилиан уезжает, несколько разочарованная (ведь я так и не попытался её остановить), я снова вхожу в ресторан.

Он почти закрывается, немногие клиенты, что остались, увлечённо болтают, атмосфера более расслабленная. Одна из молодых официанток, самая симпатичная, замечает меня и останавливается посреди зала.

— Добрый вечер, — говорит она, глядя на меня со знакомым мне выражением лица. Озорная, остроумная, притворная наивность. Сексуально доступная. — Вы что-то забыли? Я могу вам помочь?

— Где Джейн? — обрезаю я.

Вторая официантка тоже подходит, как раз вовремя, чтобы услышать мой вопрос.

— Джейн? — спрашивает она, более чем озадаченная, и совершенно недоверчиво.

— Девушка, которая обслуживала мой столик: Джейн. Или у вас здесь не одна Джейн? — добавляю нетерпеливо.

— Нет, только одна, но… вы ищете именно Джейн? Я имею в виду, ту самую Джейн?

— Если вы перестанете повторять её имя и скажете мне, где она, мы сменим эту заевшую пластинку.

Обе девушки ошеломлённо смотрят друг на друга.

— Она сделала что-то не так? — спрашивает одна.

— Если хотите подать жалобу… — предлагает другая.

— Ничего подобного. Я просто хочу знать, где она. Чтобы отвезти её домой.

— Вы хотите проводить Джейн домой? — Тон более симпатичной девушки почти шокированный.

— Почему? — настаивает её коллега, также ошеломлённая таким поворотом событий.

Они, очевидно, считают невозможным, что Джейн, эта Джейн, могла привлечь моё внимание. Мне хочется сказать им, что я тоже задаюсь вопросом, почему? Почему не могу выбросить Джейн из головы, в силу каких невероятных чар я не в доме Лилиан, а здесь, спрашиваю о ней.

— Да, — отвечаю сухо. — Я пытался ей позвонить, но, кажется, её мобильный телефон выключен.

— У вас есть номер мобильного Джейн?

— Значит, вы уже знакомы?

— Заезженная пластинка становится слишком заевшей. Здесь можно получить ответ?

Мне на помощь приходит владелица ресторана.

— Она почувствовала себя плохо и ушла раньше. Думаю, Джейн поехала на метро. Остановка в трёхстах метрах, — сообщает она.

Я улыбаюсь ей, недобро смотрю на её сотрудников и выхожу из помещения, злясь на Джейн, переживая за Джейн и, возможно, влюблённый в Джейн.

***

Я отвёз Джейн домой и был на грани того, чтобы сказать ей, что хочу её. Я почти сказал ей: «Знаешь, ты стала похожа на навязчивую идею. Или не знаю, как называется эта штука, но она мешает мне спать по ночам и думать, когда бодрствую. Я встретился с Лилиан, но смотрел только на тебя. Я поцеловал её, но ничего не произошло. Ни черта не произошло. Я последовал за тобой, потому что мне нужно было быть с тобой, прикасаться к тебе, говорить с тобой. А теперь я просто хочу твой рот». Я почти сделал это, клянусь. И Джейн дала отличный совет, как мне вернуться к Лилиан и любить её до конца дней. Отличное предложение, пришедшее как раз вовремя, чтобы не дать мне выставить себя на посмешище.

Конечно, с того самого дня я стал похож на идиота, но, по крайней мере, только перед самим собой. Только я знаю, насколько я неспокоен. Я снова начал курить как сумасшедший, занимаюсь спортом больше, чем может выдержать тело, изнуряю себя до тех пор, пока кости и кровь не начинаю гореть. Плаваю, бегаю, играю в сквош, и я ни с кем не трахался. Ни с Лилиан, ни с другими женщинами.

— Как дела, мой мальчик? — спрашивает дедушка, отвлекая меня от размышлений. — Когда ты начал так много курить? Ты больше времени проводил в саду с сигаретой, чем в доме с семьёй. Не то чтобы я винил тебя, твой отец, когда приступает к делу, может быть очень утомительным. Женщина, с которой он пришёл, вызывает крайнюю скуку.

Делаю очередную затяжку Dunhill Blues в полумраке крыльца его особняка на 6-й авеню в Бруклине. Передо мной раскинулся сад, который невозможно представить в нью-йоркском доме. Чтобы иметь столько акров зелени, дедушка скупил все окрестные участки и засадил их таким количеством деревьев со всего мира, что это больше похоже на королевский ботанический сад при дворце, чем на частный парк городского дома.

Дедушка не ошибается, он никогда не ошибается. Он осторожен, как волк. С момента, как приехал сегодня после обеда, я выкурил почти целую пачку сигарет. Я никогда не был заядлым курильщиком. Выкуривал сигарету время от времени или в моменты сильного стресса. Сегодня я побил рекорд.

На его вопрос я не отвечаю, поскольку честно не смогу, а ложь он заметит и станет вытягивать из меня правду, которую выпускать из себя я не хочу. Поэтому я отвлекаю его внимание от причин моего беспокойства и переключаю на отца.

— Тебе не нравится мисс де Морнэ? Могу сказать, что у неё есть всё необходимое, чтобы стать новой миссис Ричмонд. Она родственница английского графа, вдова, унаследовала от мужа кучу денег, её дети живут в Европе, так что они не будут сильно беспокоить, и у неё очень хороший пластический хирург. По приблизительным подсчётам, на ней успешных операций на триста тысяч долларов. Чего ты ещё хочешь?

— Если считаешь, что для меня это женский идеал, значит, ты забыл, кем была твоя бабушка, — протестует он почти обиженным тоном. — Грейс, как и я, возникла из ничего. Она была практичной, решительной, бесхитростной женщиной. Мы не дворяне по рождению, Арон, мы строили своё состояние пенни за пенни, учась и работая. Я ненавижу женщин, которые наследуют состояние и ничего не делают, чтобы стать лучше. Когда мы говорили о греческой мифологии и я упомянул о суде Париса, она хихикнула, подумав, что речь идёт о Париже и о влиянии французской моды на следующие весенне-летние коллекции. Она сколько угодно богата, выглядит презентабельно, но она глупа.

— Тогда она идеальная женщина для твоего сына.

Дедушка ехидно хихикает.

— По крайней мере, она не поставит его в неловкое положение и всегда будет зависеть от каждого его слова. Корнеллу это необходимо. С Дит ему было неловко на публике, потому что люди сразу же тянулись к ней, к её интеллекту, к её свету, который неизбежно затмевал его. С миссис де Морней, или Лулу, как она предпочитает себя называть, подобного эффекта солнечного затмения никогда не будет. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Что за вопрос? — спрашиваю я, будто пропустил его мимо ушей.

— В чём дело? Почему ты такой невротик? Я надеялся, что после отдыха от работы ты будешь выглядеть более расслабленным, а не напряжённым, как чёртова резинка.

Как всегда, когда дедушка использует выражения, менее изящные, чем обычно, это означает, что он серьёзен, у него появились чёткие идеи, и он твёрдо намерен загнать меня в угол.

— Это ты хотел, чтобы я ввязался в дерьмовые проекты, — отвечаю я, в свою очередь не склонный к дипломатии. Не после двадцати сигарет за четыре часа. Не после ужина, во время которого я ел очень мало или совсем ничего, и вынужден был слушать высокопарный смех новой партнёрши моего отца.

— Думал, ты на самом деле заинтересовался тем делом и теперь следишь за ним с удовольствием. Я знаю, что скоро будет назначено предварительное слушание. Я разговаривал с Мелиндой.

— Ты всегда на шаг впереди, дедушка. Ты мог бы разобраться со всем этим делом, сидя за своим столом, но вместо этого решил поиздеваться надо мной.

— Я сделал тебе подарок, мой мальчик, просто ты ещё не знаешь об этом. Мелинда сказала, что Джейн Фэйри может отлично выступить перед присяжными, что она очень чувствительная и умная девушка. Она сделала то, что сделала в прошлом, в целях самозащиты, хотя присяжные из арканзасских фанатиков всё равно её осудили. И очевидно, ты принял её историю близко к сердцу. Но я уже знал об этом. От Дит я знаю, что ты устроил Джейн на работу к ней в галерею.

— Проклятье, дедушка, а есть что-то, чего ты не знаешь? — бурчу я, откровенно разозлившись.

— Не новость, мы с твоей мамой часто встречаемся за обедом. И неизбежно разговор заходит о тебе. По её словам, мисс Фейри настоящая жемчужина. Она игнорирует историю девушки, и я, конечно, не рассказывал ей. Тяжёлая история, одна из самых жестоких, с которыми мне пришлось столкнуться за всё время работы в этом бизнесе, полном зверских историй. Я думаю, что Дит взяла Джейн под своё крыло. Как, по-твоему, пройдёт слушание? Есть шанс победить эту свинью Джеймса Андерсона?

— Не знаю. Зависит от того, какую чушь они придумают в своё оправдание.

Некоторое время мы молчим, пока дедушка не бросает на меня ласково-заискивающий взгляд.

— Ты встречался с Лилиан?

Настала моя очередь сверкнуть едкой ухмылкой.

— Разве ты не знаешь и этого? Я считал само собой разумеющимся, что ты знаешь все подробности моей жизни за последние два месяца.

— Арон, я не нанимаю частных детективов, чтобы они следили за моим внуком. Я знаю только то, что мне подсказывает интуиция, и то, что узнаю из нашего общего круга знакомых.

— Дедушка, ты недостаточно удивлён, поэтому ты всё знаешь. Из-за длинной белой бороды ты выглядишь невинным, но ты проницательнее лисы.

Спенсер Ричмонд смеётся, снова похлопывая меня по спине.

— Я знаю, что она разводится с Эмери. В нашей среде невозможно не знать. Я предположил, что ты воспользуешься этим.

— Это она воспользовалась. Я не сделал ни шагу. Я ни для кого не буду это делать. Тот, кто не хочет меня и толкает в объятия другого, может смело отправляться в ад.

— Лилиан толкнула тебя в объятия другой?

Кончик моей сигареты светится в темноте ноябрьской ночи. Парк простирается так глубоко, что, кажется безграничным и позволяет мне смотреть на всё, не глядя ни на что. Затягиваюсь, задерживаю дым, выдыхаю. Внутри меня бушует буря, которую я плохо скрываю. И то, что курю, как ненормальный, говорит о моём безумии.

— Мы изучаем, — говорю я неопределённо. — Мы с Лилиан изучаем друг друга. Посмотрим, что из этого выйдет.

— И это лишило тебя аппетита? Ты почти ничего не ел за ужином, у тебя под глазами огромные тёмные круги. Создаётся впечатление, что ты висишь на волоске от нервного срыва, который может взорваться в любой момент.

— Идиотская болтовня Лулу не улучшила моего настроения, — отвечаю неопределённо.

— Ты умеешь менять тему, но я более искусен в упорстве. Арон, я хочу знать, как ты. Я беспокоюсь о тебе.

— Я в порядке, у тебя нет причин для беспокойства. Я просто немного напряжён, но ничто не одержит верх над моим разумом. Ничто и никто. В конце концов, победа будет за мной.

— Не буду спрашивать, в какой битве ты сражаешься, касается ли это Лилиан, работы или чего-то ещё, но я уверен, — в конце концов ты победишь. Возможно. Однако вместо того, чтобы проводить День благодарения здесь, тебе лучше было бы провести его с матерью. Ты бы расслабился больше в Хэмптоне с Дит и той странной компанией, которую она собрала, а не здесь с твоим старым дедом.

— Ты знаешь, проблема не в моём старом дедушке. Ты всегда был и будешь самым молодым, с самыми современными и смелыми идеями, самым дальновидным из всех. Проблема в твоём несимпатичном сыне, который на протяжении всего ужина постоянно находил шпильки в мой адрес. Тот факт, что в прошлом году я выставил счётов на большую сумму, чем он, не может ослабить его критику, и это начинает меня раздражать. Однако я не думаю, что мне понравилась бы странная банда Дит. Иногда она собирает действительно абсурдные личности, с которыми мне неинтересно знакомиться.

— С некоторыми из них ты уже знаком. Я точно знаю, что она пригласила своего сегодняшнего протеже, художника, чьи работы выставлялись на последней персональной выставке, и эту девушку, Джейн Фэйри… — Сигарета дрожит в моих руках и почти обжигает пальцы. Джейн в доме Дит? И Томас Мур тоже там? — Ты же знаешь, какая у тебя мама, со всеми этими штучками про большую любовь, страсть, предначертанными узами судьбы и так далее. Не то чтобы я не соглашался с её фаталистическим подходом, я по-своему очень романтичен. Однако — и я уверен, ты и Мелинда также разделяете эти доводы — девушке следует пока избегать встреч с мужчинами. Ей и так будет трудно доказать свою правоту без того, чтобы Андерсоны вытащили из шляпы доказательства сексуальной интрижки с полусумасшедшим художником. Я сказал об этом и Дит, но, по её мнению мисс Фейри и этот парень Томас предопределены, и она сделает всё возможное, чтобы они были вместе.

Сохранять спокойствие нелегко. Совсем непросто. Если бы крыльцо освещалось сильнее, дедушка увидел бы, как сжались мои челюсти, как сузились веки, как на лбу собрались морщины. Он бы увидел мой гнев в сочетании с тенью смущающего замешательства. Джейн и Томас вместе? Она согласилась позировать для портрета, или как? И почему, приглашая меня, Дит не упомянула о её присутствии? Она в общих чертах рассказала о милой компании, но больше ничего не сказала. Может, она не хотела, чтобы я приехал? Может, она хочет, чтобы Томас мог свободно общаться с Джейн?

Мысль о том, что эти двое вместе, заставляет меня закипать от злости.

Но я должен контролировать себя, не хочу, чтобы дедушка читал меня и внутри, и снаружи, и везде. Не хочу, чтобы он ясно увидел то, что я сам боюсь увидеть. Поэтому я просто комментирую с притворным безразличием:

— У вас с Дит, конечно, бывают очень странные разговоры. Представлял вас обсуждающими искусство и культуру, а вместо этого вы — сплетники.

— Мы с твоей мамой говорим о многих вещах. Тебя удивит, насколько мы близки. Она дочь, которой у меня никогда не было, и я скажу тебе, что она мне нравится больше, чем мой сын. А теперь, однако, пойдём в дом. У меня есть отличный скотч, который я хочу, чтобы ты попробовал и …

Я перебиваю его, резко и не совсем вежливо.

— Не думаю, что задержусь у тебя надолго.

— Ты не переночуешь здесь?

— Я… нет. Я просто вспомнил, что у меня есть ещё одно обязательство.

— Очень странно, что у тебя другие планы, ведь ты проводишь День благодарения со мной уже тридцать два года и всегда остаёшься на ночь.

Но почему он так чертовски внимателен ко всему?

— Извини, но мне пора, — повторяю я, и это мои последние слова перед тем, как покинуть крыльцо, и дом, и удушающее чувство, что я должен сделать что-то кардинальное, пока не сошёл с ума.

Что-то конкретное: поехать к маме, попытаться выяснить, что происходит между Джейн и Томасом, и разбить ему зубы и яйца, если он хоть пальцем к ней прикоснулся.

***

К месту назначения я прибываю через два часа, в полночь. Если бы подумал, что найду тишину спящего дома, я бы разочаровался. Но я этого и не ожидал: когда у неё гости, Дит никогда не ложится спать раньше рассвета. В отличие от своей городской жизни, отмеченной рабочим ритмом, не включающим в себя безудержные развлечения, в Хэмптоне, собирая компании артистов, Дит не позволяет себе никаких правил. Всё сводится к импровизации: делает что-то, когда хочется, ест, когда голодна, и спит, когда хочет спать. Обычно ночь посвящена вечеринкам, разговорам, кострам на пляже, смелым культурологическим дискуссиям между полярными противоположностями на любую тему и любому занятию, которое она и её гости находят интересным.

Поэтому я не жду ни сна, ни тишины.

В каком-то смысле я оказался неправ.

Не потому, что Дит спит — она в гостиной, перед французским окном, выходящим на пляж, пишет одну из своих кроваво-красных картин, — а потому, что в доме нет той суматохи, которую я ожидал. Кажется, кроме неё здесь никого нет.

Когда мама открывает дверь и приглашает меня пройти за ней в гостиную, то не выглядит удивлённой моим присутствием.

— В итоге ты решил приехать, дорогой? Как прошёл ужин с дедушкой?

Я рассказываю о её бывшем муже и новой спутнице, которую он нам подсунул, но пока говорю, я неспокоен, как ребёнок. Мои слова служат лишь для того, чтобы заполнить пространство, пустоту, и как можно дольше сдерживать потребность спросить, где Джейн. Я оглядываюсь по сторонам, наливаю себе полстакана миртового ликёра, который Дит присылают прямо из Италии и который никогда не пропадает из её бара, смотрю в сторону дверей, ищу следы постороннего присутствия.

К счастью, она сама даёт мне все объяснения.

— Наверняка ты удивляешься, почему такая тишина. Очень необычно для моего дома. Как правило, в это время кто-то играет на гитаре, а кто-то приглашает других окунуться голышом в океан. Дело в том, что на этот раз нас мало. Я подумала, что Джейн не очень понравится такая неразбериха и ей будет некомфортно в компании эпатажных артистов. Поэтому я пригласила только Томаса. Они сейчас на пляже.

— На пляже? — мой прямой вопрос, брошен, как щелчок кнута, и тоном, непохожим на простой разговор. От него попахивает непреодолимой потребностью знать, о чём, бля, она говорит.

— Да, — отвечает абсолютно спокойно. — Они гуляют. Мы поужинали, потом они ушли, а я начала рисовать, — Дит смотрит на меня, улыбается и спрашивает, не голоден ли я. — Ты похудел, любовь моя. Хочешь, я тебе что-нибудь приготовлю? Даниэлла ещё не спит и может приготовить тебе пасту или стейк. Если предпочитаешь десерт, есть отличный «Захер».

— Благодарю тебя, но я не голоден.

Дит садится в кресло, потягивается, а затем бормочет вкрадчивым тоном:

— Я знаю, почему ты передумал и приехал.

— Знаешь? — раздражённо спрашиваю я.

— Я видела её сегодня днём, на улице. Лилиан, я имею в виду. Я была вынуждена с ней заговорить, потому что обо мне, можно сказать всё, кроме того, что я грубая. Так вот, я узнала, что она рассталась со своим мужем, находится в процессе развода и в последнюю минуту решила провести День благодарения в этих краях, вместе с сыном. Ты приехал встретиться с ней? — спрашивает, как бы разочарованная самой мыслью о том, что я сделал такой выбор.

Я всё равно не стал бы ей отвечать. Не сказал бы, что понятия не имел, что Лилиан здесь. Я бы не сказал, что не разговаривал с ней с того вечера в греческом ресторане, и не потому, что она этого хотела, ведь она всё время звонила мне, а я не отвечал. В любом случае я не стал бы ничего рассказывать. Если бы я мог говорить.

Но я не могу.

Внезапно нас прерывает тихий голос.

— Можно? — спрашивает Джейн, входя в комнату через французское окно.

Я сижу в кресле. В руке рюмка с ликёром, в глазах выражение, которое я хотел бы назвать равнодушным, но уверен, — оно какое угодно, только не спокойное. Возможно, отвращение, а возможно, высокомерие и немного стервозности.

Я смотрю на Джейн, но не здороваюсь. Делаю глоток мирта, откидываюсь в кресле и веду себя так, словно её присутствие не имеет значения.

Думаю, моё отношение дестабилизирует её. В последний раз, когда мы виделись, она говорила со мной о дружбе, давала советы как обозреватель колонки «дела сердечные», и полагаю, Джейн не ожидала такой отстранённости.

Широко открыв глаза, она немного хмурится и сомневается, и мне чертовски нравится. Джейн мне нравится, это точно. Она слегка накрашена, на ней красная плиссированная юбка в стиле «девочка из школы», плотный белый джемпер и огромный шарф, выполняющий роль накидки. Юбка короткая, под ней длинные непрозрачные носки выше колен, такие же чёрные, как ботинки из лакированной кожи.

Бля, она мне безумно нравится.

И мысль о том, что ей нравится Томас, мучает меня.

— Дит, Моррис хочет тебе кое-что показать, — тихо говорит Джейн. Она называет его настоящим именем, и эта демонстрация близости сводит меня с ума. — Он увидел ракурс. На пляже есть дом, который по-особому светится при свете звёзд, и Моррис хочет узнать, не подойдёт ли тебе в качестве фона для одной из его ночных картин. Он фотографирует его, но хотел бы, чтобы ты увидела вживую.

Дит радостно вскакивает на ноги.

— Конечно, дорогая. Уже иду. Составишь компанию Арону, ты не против?

Затем Дит выходит из комнаты и исчезает в темноте.

Джейн неподвижно остаётся на месте. В этой одежде, с бледным лицом, большими глазами и длинными ресницами она похожа на куклу. Почему я сразу не заметил, как она красива? Почему сначала она показалась мне непривлекательной? Я позволил ввести себя в заблуждение этой неуместной раной, её неровным шагом, её застенчивостью, и не обратил внимания на гармонию всего остального. Не обратил внимания на её грацию, на неотразимую миловидность, на то, как она сталкивается с призраками сложной жизни, на смелость, с которой рычит, защищаясь. На её непроизвольную чувственность, которую теперь хорошо вижу, я вижу слишком хорошо, и это меня глубоко возмущает.

Томас был менее слеп, чем я. И я был большей сволочью, чем Томас. Это бесит меня вдвойне, заставляет чувствовать себя глупым и бездарным второгодником, одним из тех придурков, которые смотрят на абстрактную работу и видят лишь обрывки вместо силы, элегантности, эмоций и вызова.

Я пью миртовый ликёр, пока она стоит рядом с дверью, и мне хочется сказать ей: «Подойди, садись ко мне на колени, не оставайся в стороне».

Но вместо этого я говорю лишь:

— Итак, ты будешь позировать для портрета. В конце концов обычное женское тщеславие взяло верх.

Её смущённый и нежный взгляд становится опасной пороховой бочкой.

— Если бы я решила позировать, то сделала бы это не из тщеславия, — огрызается, и она так непредсказуемо порывиста, что мне приходится прилагать огромные усилия, чтобы не встать, не обнять её и не раскрыть её губы своим языком. — Я бы сделала это с надеждой. Надеждой на то, что такой великий художник, как Томас, сможет разглядеть во мне что-то такое, чего не вижу я, что-то за пределами этой маски. Тщеславие… я не знаю, что это. Ничто из того, что я собой представляю, не вызывает у меня гордости, и если ты не понял этого обо мне, то ты ни хера не понял… — И тут же подносит руку к губам, словно хочет остановить очередное ругательство, чтобы оно не преследовало то, что уже вырвалось. От этого жеста мне ещё больше хочется её поцеловать.

Я встаю, ставлю бокал на столик и приближаюсь к ней с медлительностью, не соответствующей ритму моего сердца.

Она отступает мелкими шажками, плиссированная юбка шуршит по бёдрам с шелестом, почти похожим на тонкий вздох. Шарф сползает с плеча и свисает в сторону, открывая целомудренный вырез белого джемпера и ямочку у основания шеи.

Путь Джейн к отступлению преграждает стена. На ней висит картина с изображением моей матери, самая плотская из возможных, тёмно-красная в пастозной технике, с мазками настолько насыщенными, что на холсте они стали трёхмерными. Я подхожу к Джейн и останавливаюсь напротив, при этом выражение моего лица не перестаёт быть хмурым.

— Нам нужно решить одну проблему, — заявляю негромко и наклоняясь, чтобы говорить с ней вплотную.

— Какую… какую проблему? — заикается она.

— Прежде всего, я хочу знать, что происходит между тобой и Томасом. И не надо нести чушь, что это не моё дело, а касается только тебя, и я не имею права вмешиваться, потому что ты прекрасно знаешь, что это не так… — Она ничего не говорит, от изумления широко раскрывает глаза, прикрывает удушливо губы, ёрзает в своих лакированных ботинках, юбка продолжает шептать, как атласная. Я продолжаю говорить, придвигаясь всё ближе и ближе. Через секунду и миллиметр мои губы коснутся её уха. — Тебе не нужны глаза художника, чтобы узнать о себе больше. Тебе могу сказать я. В тебе больше красоты и больше души, чем я когда-либо видел в мире. Ты не монстр, за которым ты прячешься от страха. Ты вызываешь во мне желание защитить тебя, а я никогда никого не хотел защищать. В каком-то смысле ты заставляешь и меня открывать свою собственную красоту и душу. Я пугаю тебя, Джейн? — Она кивает, её щёки того же цвета, что и юбка в школьном стиле. — Почему?

— Я не… Я не знаю, что… что ты от меня хочешь.

Я слегка хрипло вздыхаю.

— Ты удивишься, если скажу, что я и сам не знаю? Я чертовски запутался. Хочешь помочь мне разобраться, Джейн?

Не целовать её — это усилие, граничащее с болью. Мне хочется протянуть руку и коснуться её везде. Но я не должен и не могу. Не сейчас, когда мои мысли полны «почему» и не в месте, где нет уединения, когда она дрожит, как только что проросший листок, такой нежный и юный, ещё не знающий, как трудно пережить ветер.

Её ответ, однако, превращает меня самого в совсем юный листок.

— Да, — шепчет она, — я хочу помочь тебе понять это.

Я улыбаюсь ей, будто она только что подарила мне солнце, но в это время снаружи раздаются голоса.

Я отстраняюсь от Джейн, делаю шаг назад и провожу рукой по волосам. В ноздрях у меня ещё стоит аромат её талька. И я всё ещё испытываю желание прикоснуться к ней.

В этот момент входят Томас и Дит.

Взгляд Дит устремляется ко мне со скоростью удара хлыста. На меня смотрит не Дит, не подруга, с которой можно свободно болтать о чём угодно, а мать, далёкая от подруги, куда более традиционная, чем когда-либо за тридцать два года жизни. В общем, злая мать.

Джейн говорит, что устала, извиняется и собирается лечь спать. Томас смотрит на неё так, словно она ему небезразлична на самом деле, и это высвобождает во мне нового собственнического монстра.

Когда они оба уходят, я резко спрашиваю Дит:

— Что это такое? Надеюсь, они остановились не в одной комнате!

Дит улыбается мне ангельской улыбкой.

— Они разделят спальню только по своей воле, если захотят, а не потому, что я выделила им обоим одну комнату. Однако на данный момент, похоже, у них нет такого намерения. Скорее, я хотела бы знать, каковы твои намерения. Мне кажется, я что-то прервала или ошибаюсь?

— Я не понимаю, о чём ты говоришь, — вру я.

— Ты всё прекрасно понимаешь. Ты и Джейн ведёте себя не совсем как адвокат-клиент. Ничего не хочешь мне об этом рассказать?

— Нет, я бы сказал — не хочу, — сухо отвечаю я. — И я был бы признателен, если бы ты тоже избегала этого.

Дит подходит ко мне ближе, сохраняя на лице выражение больше похожее на материнское, чем на дружеское.

— Если ты запутался, постарайся прояснить мысли. Я не позволю тебе причинить боль этой девушке. Не позволю тебе прикоснуться к ней, если только на ладони не лежит твоё сердце.

— А на ладони у Томаса оно лежит? — вызывающе спрашиваю я.

В ответ Дит улыбается мне, и к ней возвращается частичка подруги.

— Ты предсказуемый дурак, дорогой. Верю, что надежда есть. А сейчас, однако, иди и отдохни. Я приготовила для тебя комнату.

Я не могу не смотреть на неё с недоумением.

— И когда ты это сделала?

Дит недоуменно пожимает плечами.

— Несколько часов назад. Несмотря на небольшое расстояние между Саутгемптоном и Саг-Харбором, я была уверена, — ты не захочешь ехать к себе домой и предпочтёшь остаться на ночь у меня.

Мой взгляд остаётся скорее растерянным, чем убеждённым.

— Но как ты узнала, что я приеду?

Она разражается смехом, а потом заявляет весело:

— Не знаю… шестое чувство?