Я не искала любовь

Глава 4

Джейн

Как только Арон уходит, я укрываюсь там, где пряталась раньше, хотя для этого больше нет причин. Под кроватью.

Только когда меня окутывает эта пыльная темнота, начинаю дышать нормально. Полагаю, что предпочитать темноту свету и тесные пространства свободным — это нормально. Никто (по крайней мере, ни один взрослый человек), не смог бы выдержать, оказавшись здесь, внизу. С закрытыми глазами, под матрасом, нависающим, как крышка гроба, и панической атакой на расстоянии миллиметра от сердца. Я же, напротив, прогоняю приступ паники именно так. Темнота, закрытые глаза, шум моего дыхания, похожий на звук прибоя.

Арон Ричмонд проделал весь этот путь.

Он раздобыл мой адрес и только что был перед моей дверью.

Арон узнал мой адрес, стоял за моей дверью, и Натан любезно дал ему понять, что я считаю его самым красивым мужчиной в мире.

Вдох, выдох.

Вдох, выдох.

Вдох, выдох.

Арон Ричмонд, убирайся с глаз моих долой.

Я больше не буду искать тебя, больше не буду преследовать тебя, больше не буду видеть сны о тебе. Я больше не буду ласкать себя по ночам, представляя тебя в своей постели, воображая вкус твоего языка и тепло твоих рук. Но ты исчезни, окей?

Я не могу позволить себе уйти с работы в клининговой компании, пока не нашла другую, но надеюсь, что это произойдёт скоро. Нелегко найти новую работу, а для меня это тем более непросто, ведь я устаю быстрее, чем другие люди.

Когда у меня получается выровнять дыхание, раздаётся звонок в дверь. Затем стук. Потом понимаю, что в дверь входит Натан, у которого есть дубликат ключа от моей квартиры.

— Можно мне войти, Джейн? — почтительно спрашивает он. — Ты в порядке, дитя?

Он останавливается на пороге, продолжая звать меня обеспокоенным голосом. Я выползаю из своего укрытия, хотя мне хочется остаться там подольше.

Натан Рейнольдс — добрый пожилой джентльмен, он сдал мне подвал за символическую плату и всегда относился ко мне как к другу и дочери. Натан не заслуживает, чтобы я злилась, потому что не может, просто не может заставить себя не быть честным. По-своему он нежно-взбалмошный старик. Ошибка моя, а не его.

Мне не следовало признаваться Натану в том, что я безумно влюблена в Арона Ричмонда. Шёл дождь, мы смотрели старый фильм с Фредом Астером и Джинджер Роджерс и говорили о любви — прошлой и потерянной. Натан рассказал мне о красивом юноше, которого встретил на итальянских каникулах, когда был молодым, и о том, что он никогда его не забывал, хотя с тех пор прошло шестьдесят два года. Рассказал мне о глубокой и запретной связи, о путешествии друзей, которое стало любовным путешествием, и об Италии, по которой передвигался автостопом, засыпая под звёздным небом.

Мне нечего было рассказать, ничего такого сказочного, никакого незабываемого первого опыта. Поэтому сама не зная почему, я рассказала ему об Ароне. Я не солгала и не сказала, что между нами что-то есть, только, что тайно им восхищаюсь.

Мне следовало промолчать, но было приятно поговорить с человеком, который не прилагал усилий, чтобы не рассмеяться мне в лицо, а только улыбался, с добротой дедушки.

Сейчас Натан улыбается так же, но с ноткой раскаяния.

— Я не должен был ему говорить, да, детка? — спрашивает он. Я качаю головой, кусая губы, всё ещё взволнованная от одной только мысли. — Как только увидел его здесь и понял, кто он такой, в моём сердце затеплилась надежда, что…

— Он пришёл убедить меня продолжить рассмотрение жалобы. Но меня не переубедить. Я ошиблась, послушав тебя, Натан. Знаю, твой совет был дан из самых лучших побуждений, но… мне следовало сначала хорошенько подумать. Я не хочу оказаться в центре разборок.

Даже он не знает точно, почему. Никто не знает. Я приехала в Нью-Йорк, чтобы забыться, слиться с толпой, стать тенью и не оказываться снова в центре сцены. Мне хватило сцены, той сцены, а теперь я хочу лишь оставаться за кулисами.

— Гомункулы такого сорта должны быть остановлены, дитя, — настаивает Натан, имея в виду Джеймса Андерсона.

— Не мной, — бормочу в ответ. — Я не… не могу. Пожалуйста, давай поговорим о чём-нибудь другом.

Натан смотрит на меня с видимым неудовольствием.

— Тогда давай поговорим об Ароне Ричмонде, — уступает, наконец. — Он на самом деле привлекателен. Если бы я был на сорок лет моложе, а он был бы геем…

— И если бы я была красивой и интересной… — грустно улыбаюсь я, пожимая плечами. — Нет смысла рассуждать о «если».

— Ты прекрасна, Джейн.

— А ты близорук и не дальновиден. Мы можем не говорить об Ароне тоже? Скобки открыли и закрыли.

— Открытые или закрытые это решает судьба, — произносит он своим добрым тоном, который напоминает мне голос рассказчика в романтическом фильме. — Но пока я дам тебе передышку. Сегодня твой день рождения, я прав?

— У тебя слишком хорошая память, Натан. Я надеялась, что ты забудешь, — я правда надеялась на это. Не хочу вспоминать, когда я родилась. Это тот самый день, когда я чуть не умерла одиннадцать лет назад.

— Как я мог? У меня для тебя прекрасный подарок!

— Ты… всегда так добр ко мне. Ты не должен был, — бормочу растроганная.

— Детка, мне восемьдесят два года, не существует того, что я что-то должен или не должен делать. Я просто делаю то, что хочу. И, пока память меня не подводит, я намерен извлечь из этого максимум пользы. Мой подарок тебе очень понравится.

Натан копается в карманах своего твидового пиджака, из-под которого выглядывает яркая жилетка, достаёт конверт и протягивает мне.

Внутри — билет на «Лебединое озеро» в Метрополитен-оперу. Я с благодарностью смотрю на него, потом на этот белый прямоугольник, снова на Натана, и чувствую, как блестят мои глаза.

— Я бы предпочёл, чтобы ты пошла с красивым кавалером, — добавляет Натан. — Может, ты и на меня бы согласилась, но я не смог найти два места рядом, даже заплатив по цене золота.

— Не волнуйся! Всё в полном порядке! — совершенно искренне уверяю я. — Из меня в любом случае не получится хорошей компании. Я буду заворожённо смотреть балет, а мир вокруг может даже взорваться!

***

К сожалению, я не могу заставить себя смотреть спектакль. Мои глаза должны были быть прикованы к прекрасным движениям танцоров, но вместо этого они слишком соблазняются Ароном Ричмондом.

Каждый третий взгляд устремляется к нему, в сторону, примерно в десяти метрах от меня. Каждый третий взгляд фокусируется на собственных руках, нервно сплетённых вместе на фоне моего розового платья из индийской ткани. Один взгляд из трёх замечает запутанную мозаику цвета на сцене, но ни одно из этих мощных, грациозных движений не имеет смысла. Всё смешалось в бессмысленном калейдоскопе.

Почему он здесь? Так близко, такой элегантный и привлекательный?

Арон выглядит серьёзным или, возможно, немного скучающим. Ещё одна причина (словно всех остальных было недостаточно), выбросить его из головы. Я люблю балет, и если ему не нравится…

Тихонько смеюсь, и это горький смех от осознания того, какая я идиотка. Можно подумать, если бы Арон любил балет, мы были бы созданы друг для друга!

Я пытаюсь направить свой взгляд на сцену, но меня словно тянет невидимая нить, заставляя повернуться, чтобы рассмотреть его мужественный профиль, светлые волосы, зачёсанные назад, и татуировку, вызывающе выступающую из-под воротника пиджака-смокинга, надетого по-спортивному, без галстука.

Когда понимаю, что он с Люсиндой Рейес, я испытываю бессмысленный приступ ревности. Но ревность — не самая страшная эмоция. Моё сердце, и без того слишком похожее на несущийся под откос поезд, едва не взрывается, когда замечаю, как её глаза наблюдают за мной. Она заметила, что я смотрю, и улыбается мне с иронией, которая, возможно, не совсем ирония, а что-то вроде сострадания. Потом она возвращается к просмотру спектакля, а я вжимаюсь в кресло, надеясь, что Арон не обернётся, не увидит меня и не проявит такого же сострадания.

Почему я чувствую себя пятнадцатилетней с сердцем, готовым выскочить из груди? Почему каждая эмоция, которую я испытываю, становится сверхъестественным существом, способным поглотить меня? Может это из-за острой потребности в ощущениях, которые прикроют дыры моего одиночества? Возможно, потому, что когда ты действительно встретился со сверхъестественным существом, способным тебя поглотить, ты не можешь жить иначе и испытывать другие эмоции?

А может быть, просто потому, что мне никогда не было пятнадцати?

Мне никогда не было пятнадцати, или двенадцати, или одиннадцати, или девяти, или всех тех лет, из которых состоит жизнь. У меня никогда не было себя. Вот почему сейчас пытаюсь придумать себе интересную личность. Вот почему я придумываю вещи, сцены, моменты, которые связаны с Ароном Ричмондом. Какой смысл мечтать, если не мечтать по-крупному? Какой смысл представлять себя любимой, если не красивым мужчиной? В этих мечтах, в этих сценах и моментах я тоже такая. Красивая, я имею в виду. Красивая, желанная и, наконец, счастливая.

Это любовь, которой мне не хватало, и это любовь, о которой я мечтаю.

Однако я не настолько безумна, чтобы ожидать, что мечты сбудутся. И, прежде всего, я не так безумна, чтобы желать, чтобы мечты сбывались. Если мне уже не хватает дыхания только потому, что Арон рядом, только потому, что он существует, и наш воздух в определённые моменты соприкасается, что со мной будет, если он узнает о моём выпрыгивающем сердце, моих потных ладонях, моём огне и боли?

Поэтому я перестаю смотреть на него, задерживаю дыхание, дышу и снова задерживаю, пока пятнадцатилетняя внутри меня шлёт мне проклятия, потому что она хочет посмотреть на него снова.

В перерыве я понимаю, что у меня ужасно пересохло в горле. Поэтому иду в бар, чтобы выпить стакан воды.

Я чуть не врезаюсь в спину Арона. Боже мой, какая спина, а плечи и всё остальное. Блестящий пиджак смокинга не чёрный, а синий. Он составляет компанию глазам Арона, прилегает к его телу, словно нарисованный. Под ним надеты джинсы, которые так идеально сидят на бёдрах, что моя жажда усиливается вместе с глупой неспособностью сбежать немедленно, пока он не повернулся.

Он действительно поворачивается и мгновенно узнаёт меня.

Смотрит на меня с выражением удивления, раздражения и кто знает чего ещё. Признаюсь, я не уверена, так ли это на самом деле, возможно, его глаза — это просто зеркало, и в нём я увидела то, что вижу, когда смотрю на себя, и то, что думаю, когда думаю о себе. Конечно, я должна помешать Арону услышать, как разрывается моё сердце.

Поэтому решаю уйти. Я давно мечтала посмотреть этот спектакль, но сейчас мне хочется просто выйти, подышать или пройтись. Я иду так быстро, как только могу себе позволить. Но если не буду держаться за балюстраду, то рискую упасть с лестницы.

Надеюсь, он не смотрит на меня, надеюсь, он не смотрит на меня, надеюсь, он не смотрит на меня.

«Зачем ему смотреть на тебя, дура?»

А он, напротив, смотрит на меня. С вершины лестницы его глаза следят за моей неуклюжей походкой. Арон насмехается надо мной? Чувствует жалость или отвращение?

Я говорю себе, что мне всё равно, и почти в спешке покидаю театр. Дохожу до фонтана, который возвышается перед зданием, рисуя стебли яркой воды. Создаётся впечатление, что и они танцуют как умирающие лебеди. Я сажусь на край круглого бассейна, и ко мне прикасается влажный золотистый туман. Здесь всё кажется золотым: фасад здания, тротуар площади, сама вода, которая журчит и клонится, моё тёплое дыхание, сталкивающееся с морозным воздухом.

Я прижимаю руку к области сердца. Всё кончено, всё завершилось. Я больше никогда не увижу его и всерьёз перестану мечтать. Мечты ранят больше, чем их отсутствие. Когда ты такой, как я — мечтать означает пострадать дважды. Так что хватит, остановись раз и навсегда.

Я роюсь в сумочке, чтобы пересчитать оставшиеся у меня деньги. Надеюсь, на такси хватит. Я практически совершила пробежку, а к каблукам не привыкла и сомневаюсь, что смогу сделать больше десятка шагов не рухнув.

К сожалению, я переоцениваю себя. Как только встаю, чтобы покинуть площадь, через несколько метров моё колено протестует, лодыжка деревенеет, спина стонет.

Я падаю, и пока падаю, думаю, что это судьба. Лучше бы я провела этот унылый юбилей, как всегда — за просмотром старого мюзикла по телевизору, закрывшись дома. Почитала бы томик стихов, а потом заснула с двойной дозой успокоительного. Вместо этого я вышла и была наказана судьбой.

Я испускаю сдавленный крик и мне почти кажется, что тело движется, как в замедленной съёмке, чтобы заставить меня почувствовать запах страха, мгновение за мгновением, как в последовательности идеально освещённых кадров.

Я падаю, но… не падаю. Внезапно что-то останавливает падение моих костей. Приглушённый вопль превращается в настоящий крик, когда понимаю, что происходит.

Меня удерживают руки Арона Ричмонда.

Поддерживая, Арон стоит передо мной так близко, что я всем телом прижимаюсь к его тёмно-синему пальто. Это больше похоже на объятие, чем на спасение. И определённо грозит перерасти в нечто похожее на обморок, потому что, клянусь, на несколько мгновений я теряю способность жить. Не только двигаться, дышать и произносить осмысленные слова, а всё вместе, помноженное на тысячу. Меня охватывает внутреннее торнадо, которое вторгается свежим пряным ароматом, смешанным с запахом холода, и я стою неподвижно, сотрясаемая сердцебиением, которое шумит сильнее, чем вода в фонтане.

Уверена, Арон что-то мне говорит, его губы шевелятся, я смотрю на них, как на картину, но ничего не слышу, кроме этого бурного тамтама: шума моего дыхания и слишком быстрого бега крови.

— Всё в порядке? — до меня наконец доносится его голос, сначала растерянный, потом ясный.

— Д-да…, — заикаюсь в ответ.

— Вы чуть не упали.

Я киваю и отхожу. Даже если не хочется. Будь у меня возможность загадать на день рождения желание, я бы пожелала остаться вот так, ещё немного в тепле его прекрасного пальто. Чтобы мы с ним стояли рядом у мерцающего фонтана, парфюм Арона заставлял меня думать о лимонах, корице и мяте, а его руки не давали мне пораниться. Но мой день рождения никогда не был праздником, и я не имею права загадывать желания.

Поэтому я просто отхожу назад, надеясь больше не упасть. Поправляю пальто и укладываю волосы на правую сторону лица, закрывая щёку. Жест инстинктивный, и заставляет меня чувствовать себя ещё более хрупкой, но отказаться от него я не могу.

— Я… я потеряла равновесие, — бормочу в оправдание. — Спасибо за… за помощь, — стараюсь найти что-нибудь более действенное для ответа, оглядываюсь вокруг, будто воздух может дать мне подсказку, а потом решаю, что это бессмысленно. — Всего хорошего, адвокат, — завершаю я.

Дрожа, я делаю несколько шагов. Я не могу, не хочу, чтобы Арон видел, как я пошатываюсь, поэтому возвращаюсь и сажусь на край фонтана.

Он смотрит на меня взглядом, идеально подходящим для зала суда.

— Не думаю, что вам под силу, мисс Фейри, — сурово произносит он.

— Я в норме! — отвечаю я. — Прошу вас, уходите.

— У меня такое впечатление, что если оставлю вас здесь, то завтра утром мусорщики найдут вас окоченевшей в той же позе. Не думаю, что в вашем состоянии целесообразно носить каблуки и пробегать три лестничных пролёта.

— Что вам известно о моём состоянии? — огрызаюсь я. Какая-то часть меня глубоко унижена мыслью о том, что он считает меня старухой, способной ходить только в тапочках.

— Ничего, просто мне под силу делать выводы. Но так как я вам не нянька… если заверите, что с вами всё в порядке, я с радостью избавлюсь от хлопот.

— Я в порядке, — заявляю я, представляя себе реакцию мусорщиков, когда завтра они найдут мой одинокий окоченевший труп.

Арон скрещивает руки на груди.

— Я в состоянии понять, когда кто-то лжёт, а вы лжёте и нагло.

— Возможно, и так, но я всё равно считаю, — это не ваше дело.

— Это моё дело. Я не оставил надежду убедить вас подать иск против Джеймса Андерсона, и как ваш адвокат, не могу позволить вам умереть.

— Вы не мой адвокат, и что касается иска, я бы хотела, чтобы вы перестали о нём говорить.

— Я бы не добился того, чего добился, если бы позволял клиентам взять верх над собой.

— Я вас не понимаю. Мне показалось — вы были не рады взяться за моё дело, а теперь настаиваете. Мне звонила и ваша коллега. Что вы хотите от меня? Разве у человека нет права передумать?

— Любой человек имеет право передумать, я тоже. А теперь идёмте.

— Куда мне идти?

— Я провожу вас домой.

В знак протеста я плотно смыкаю губы.

— В этом нет никакой необходимости, — возражаю я, пытаясь придать своему голосу твёрдость.

— Я не понимаю причины этого всплеска гордости. Мне неинтересно оценивать вашу силу или слабость, мисс Фейри, я лишь хочу, чтобы вы не загнулись здесь и сейчас. Я не причиню вам вреда, если боитесь этого. Я лишь хочу знать, что вы в безопасности.

— И тем временем выяснить, что я скрываю?

Ироничная улыбка растягивает уголки его губ.

— Это вы сказали, а не я. Значит, признаёте, что что-то скрываете?

— Мы все что-то скрываем.

— И всем нам время от времени нужна помощь. Теперь ваша очередь. Воспользуйтесь моей доброй волей, я не всегда так доступен. Не обращайте внимания на то, что думаю, позвольте проводить вас и перестаньте вести себя так, будто я делаю непристойное предложение. Я не из тех мужчин, которые домогаются женщину против её воли.

— Я… Я никогда… Я никогда не думала о подобном! Не поэтому… это…

— Хорошо, тогда пойдёмте, — говорит Арон деловым тоном.

Он подходит ближе, протягивает мне руку. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, и прищуриваюсь, как это делают перед солнцем. Затем, без дальнейших раздумий, на грани сердечного приступа я принимаю его руку и чувствую, что лечу.

***

Другая девушка обратила бы внимание на его машину, тогда как я даже не знаю, что это за модель. Конечно, вне всякого сомнения, машина дорогая, словно вышла из фильма, но мне всё равно. Это мог быть и трактор, и рикша, и сани, запряжённые эльфами.

Я чувствую, что парю. Ощущаю себя пустой и лёгкой.

Я в машине Арона Ричмонда. Или на его тракторе, рикше или в его эльфийских санях.

«Я должна успокоиться. Я должна успокоиться. Я должна успокоиться».

Пристёгиваю ремень безопасности и молчу. Одной рукой я вцепилась в ткань платья, выдавая парадоксальное напряжение. Разжимаю ладонь и стараюсь не выглядеть на грани паники, но предпочитаю не говорить.

Не то чтобы Арон был особенно разговорчив. Я смотрю на его медленные, уверенные движения, на то, как он переключает передачи, на его изящные ладони, тыльную сторону которых избороздили чувственные вены. Мне интересно, есть ли в мужчине что-то некрасивое, неприятное или посредственное?

Машина покидает Манхэттен и доезжает до моста Роберта Ф. Кеннеди, а затем сворачивает на шоссе. Я пялюсь в окно справа от себя, чтобы не смотреть на него, даже краем глаза.

Внезапно, среди вечных огней этого никогда не спящего, никогда по-настоящему не затихающего города, Арон спрашивает меня с обескураживающей откровенностью:

— Какие секреты вы скрываете, Джейн Фейри?

— Вас это не касается.

— Я знаю, что на ваше имя есть закрытое дело, в котором упоминаются события, произошедшие, когда вы были несовершеннолетней. Не так давно, заметьте. Сколько вам лет? Или это тоже секрет?

— Вы… пытались… узнать… Вы не можете этого делать! Ваша настойчивость…

— Возмутительна? Бесчувственна? Даже вульгарна? Возможно. Но мне всё равно любопытно. Я не могу ассоциировать вас с насильственными действиями.

Робкое беспокойство, которое испытывала несколько минут назад, превращается в ярость, не вызывающую ничего, кроме страха. Я расстёгиваю ремень безопасности, будто хочу разорвать тот в клочья, хотя главное, что хотела бы сделать, это разорвать в клочья Арона за то, что позволил себе копаться в моей жизни.

— Остановитесь здесь, — приказываю ему, — я выхожу!

— На I-278? Даже не думайте об этом.

Я пытаюсь открыть дверь, но та заблокирована.

— Выпустите меня! — настаиваю я. Его ладонь с неожиданной нежностью ложится на мою руку. Я смотрю на его пальцы, кажется — они горячие и могут проникнуть сквозь ткань, обжигая мою кожу.

— Успокойтесь, — говорит он ободряющим тоном. — Я заблокировал дверь не для того, чтобы удерживать вас против вашей воли, а для того, чтобы вы не выскочили из машины на большой скорости и не попали под колёса. Не смотрите на меня так, будто у меня притязания, как у Джеймса Андерсона.

По правде говоря, я ни о чём подобном не думала. И меня удивляет, что не подумала об этом. Я злюсь на его бестактность, а не из-за страха, что он хочет причинить мне боль.

— Неужели вы решили подвезти меня только для того, чтобы разузнать побольше?

— И по этой причине. А ещё вы выглядели так, будто вот-вот сломаетесь.

— Поберегите свою жалость и позвольте мне выйти.

— Не здесь, говорю вам, это опасно. Какой вы странный человек, мисс Фейри. Обычно женщины не предпочитают совершать самоубийство на скоростной дороге, лишь бы не находиться со мной в машине.

— Я не… Меня не волнует, как ведут себя другие. Я просто хочу выбраться. Тот факт, что вы богатый, влиятельный и красивый, не даёт вам права делать всё, что ни заблагорассудится, не соблюдая границ, — Я краснею с неумолимой скоростью. Смотрю вперёд, на дорогу, на которую падает свет уличных фонарей и фар, растекаясь, как желтоватый дождь. Я держу пальцы на рычаге, открывающем дверь машины: причин для желания выйти и убежать стало вдвое больше.

Арон повторяет, заставляя меня смутиться.

— Красивый? — переспрашивает он. — Вы меня понизили? Мне помнится, вы считали меня самым красивым в мире… — Арон не выглядит ироничным или провокационным, он говорит об этом так, словно просто рассуждает о факте.

Решаю оставаться молчаливой и неподвижной. Я не делаю никаких дальнейших комментариев или жестов. Мы почти приехали, и я должна просто немного потерпеть эти эмоции, потому что через несколько миль всё закончится.

Внезапно движение на I-495 заставляет нас сбавить скорость. Затем Арон двигается, поворачивается, наклоняется ко мне. Я издаю тихий вздох, немного напуганная, немного удивлённая, фантазируя о невероятных вещах, которые оказываются невозможными. Мужчина просто поправляет мой ремень безопасности. При этом он прикасается ко мне, и я чуть не умираю, задаваясь вопросом: закрыла ли я глаза. Боже мой, я опустила веки и он заметил? Я не помню, сделала ли я это, дав ему понять, что ожидаю поцелуя?

Я кусаю губы, сжимаю кулаки под рукавами пальто и с нетерпением жду завершения поездки.

Спустя чуть больше часа после выхода из Линкольн Центр Плаза я замечаю свой дом, и мне кажется, что вижу землю после кораблекрушения.

— Спасибо, за поездку, — говорю я, готовясь выйти. Дверь открывается, я заставляю себя встать, не спотыкаясь и не падая. Он не должен видеть меня хрупкой, я хочу показать свою расторопность. Это нелегко, потому что тело собирается предать меня. Тем не менее я выхожу, с невероятной силой закрываю дверь, дохожу до тротуара и направляюсь в подвал. Я не оборачиваюсь, хочу, чтобы вечер поскорее исчез.

— Джентльмен провожает даму до дверей дома.

Я вздрагиваю, когда оборачиваюсь.

Рядом со мной снова Арон, хотя я не понимаю зачем. Чего он хочет? Почему он это делает? Почему он протягивает руку, чтобы помочь мне спуститься по ступенькам?

Жалость.

Милосердие.

Сострадание.

Добрый поступок вечера. Или, возможно, всей жизни.

Надежда на то, что, проявив доброту, я что-то ему открою, а затем позволю зарезать себя в зале суда.

Но я опираюсь на его руку. Моё колено почти не реагирует на нагрузку спуска. Я достаю ключ, вставляю в замочную скважину, приоткрываю дверь и уже собираюсь сказать Арону что-то, похожее на прощание, когда дверь самостоятельно распахивается, и как порыв ветра, на меня обрушивается неожиданный гул.

— Сюрприз! — восклицает Натан вместе с полудюжиной других людей; они выскакивают из немногочисленных углов моей маленькой квартиры. — С днём рождения, дитя!

Я недоверчиво моргаю, а Натан замечает позади меня Арона Ричмонда. Старик бесцеремонно подмигивает мне, хватает Арона за руку и заявляет:

— О, адвокат, вы тоже здесь! Заходите! Джейн исполнилось двадцать три года! Прекрасный возраст, вы не находите? Нам обязательно нужно отпраздновать!

***

Не будь ситуация такой трагичной, она была бы гротескной. Натан буквально затаскивает Арона в квартиру и знакомит с теми немногими друзьями, которые у меня есть. В основном это соседи, средний возраст которых около семидесяти лет и выше. Клянусь: я не знаю, смеяться мне или плакать.

Нельзя не назвать сцену комичной, когда почти двухметровый мужчина в смокинге и с волосами, непомерно длинными для буйного адвоката, пожимает руки группе маленьких, говорливых незнакомцев, которые по сравнению с ним выглядят как гномы. Но, к сожалению, эта сцена и драматически комична. Потому что более чем очевидно, Арон, несмотря на ироническую резкость, которой отмечено его выражение лица, — человек воспитанный, не говорящий всё, что думает, именно тогда, когда думает (по крайней мере, не всегда). И уж точно не сейчас. Уверена, он хотел бы сказать всему этому сборищу пожилых людей, заваливающих его вопросами, что он сожалеет, что довёз меня до дома, и кто знает, что бы отдал, чтобы развернуться и дать мне замёрзнуть до смерти перед фонтаном. Но Арон не воплощает это чувство в действиях и словах, которые покажут, насколько он действительно раздражён. Он позволяет моим гостям вести себя, как им хочется, несомненно, мысленно их проклиная, но его внешний вид невозмутим.

Я знаю это, вижу, как он ошеломлён всеми этими морщинистыми маленькими руками, тянущимися к нему, но мужчина не вздрагивает, не показывает презрения и отстранённости. Арон по-своему подыгрывает им. Когда миссис Клей, почти 80-летняя женщина, живущая романтическими романами, спрашивает его щебечущим голосом, не мой ли он парень, я прошу, молю все божества небес разверзнуть пропасть под моими ногами и поглотить меня навсегда. Я пробираюсь к Арону, намереваясь крикнуть «нет», которое будет слышно во всём Бронксе, но вынуждена остановиться.

Свет гаснет, кто-то везёт тележку с праздничным тортом, освещённым двадцатью тремя свечами, и моя спасательная операция упирается в обязанность проявить доброту к человеку, устроившему вечеринку, которую я не хотела.

Впрочем, я немного тронута.

Никто никогда не отмечал мои праздники, и хотя присутствие Арона заставляет чувствовать себя неловко, часть меня отчаянно благодарна за этот сюрприз.

Кто-то предлагает мне загадать желание, прежде чем задуть свечи.

— Дорогая, ты можешь попросить выйти замуж за этого красивого молодого человека!

Я даже не смотрю на этого красивого молодого человека, о котором идёт речь: я слишком боюсь встретиться с его испуганным взглядом или, более того, с той пустотой, которую он оставил, убегая. Однако теперь я знаю, о чём просить: чтобы Арон Ричмонд не поджёг дом со всеми нами внутри.

Когда снова зажигается свет, я замечаю Арона в глубине комнаты. Он выглядит суровым, скрестив на груди руки и прислонившись к стене. Один из моих соседей протягивает ему кусок торта. Отказываясь, Арон качает головой. Возможно, он ненавидит нас, хотя я не понимаю, почему он до сих пор не ушёл. Я прохожу мимо гостей, подхожу к нему с недоумением во взгляде, и киваю, чтобы он шёл за мной к входной двери.

— П-почему вы до сих пор здесь? — спрашиваю я.

— Меня пригласили на вечеринку, — отвечает он, с загадочной улыбкой.

— Уходите, вам не обязательно оставаться.

Арон устремляет на меня взгляд, от которого бросает в дрожь.

— У вас странные друзья, Джейн Фейри. Не то чтобы меня это удивляло, потому что вы тоже довольно странная. У меня не получается с вами определиться, что ещё более странно, потому что обычно я умею навешивать ярлыки на людей и редко ошибаюсь. В вас же есть что-то, что ускользает от моего понимания.

Я не хочу, чтобы он классифицировал меня, формулировал идеи, считал меня каким-то уродцем. Поэтому отрезаю:

— Спасибо, что проводили меня, можете идти.

— Вы делаете всё возможное, чтобы избавиться от меня, потому как боитесь, что я снова спрошу вас о вашем таинственном прошлом.

Джейн, маленькая девочка, которая так и не выросла, которая заикается и прячется, та, кто осталась привязанной к тем дням, тем событиям, той панике, отходит в сторону, уступая место женщине, которая ненавидит тех, кто смеётся над ней. Я могу быть уродливой или, что ещё хуже, ничтожной, но я не заслуживаю того, чтобы надо мной смеялись.

— В моём «таинственном прошлом» нет ничего, что могло бы вас заинтересовать, — заявляю я, внезапно ожесточившись. — Возможно, сегодня вечером вам скучно, не понравился балет, подруга оказалась менее возбуждающей, чем ожидалось, и вы ищете альтернативное развлечение. Ну знайте, я не намерена становиться объектом чьего-то любопытства, или потакать вашему интересу, вызванному только желанием насолить своему отцу. Вы поэтому настаиваете, не так ли? До тех пор, пока ваш отец хотел, чтобы вы занимались моим делом, вы были категорически против. Едва поручили вашему коллеге связаться со мной, вы вдруг оказались заинтригованы моей историей.

Арон Ричмонд хмурится, его губы сжаты, ноздри слегка раздуваются.

— Вы думаете, что много знаете, мисс Фейри, — говорит он сквозь стиснутые зубы.

— Вы ошибаетесь, я не… Я не настолько самонадеянна.

— У меня сложилось чёткое впечатление, что вы такая. За вашим покорным видом и повадками бабочки с порванными крыльями скрывается осторожная ведьма.

— А за вашим надменным видом и манерами лидера скрывается незрелый подросток!

Ярость Арона колет меня, словно она твёрдая, даже если мужчина не прикасается ко мне. Он едва приближается, наклоняется и говорит близко у моего уха. Его голос, хотя и почти шёпот, входит в меня с агрессивностью ножа, полного ржавчины.

— Но ты бы с удовольствием переспала с этим незрелым подростком, правда, маленькая Джейн?

Моя реакция быстрая и импульсивная. Одной рукой я закрываю лицо, а другой даю ему звонкую пощёчину. Я чувствую удар на фоне биения сердца и бешеного дыхания.

Понятия не имею, какого цвета у меня лицо — огненно-красное или мраморно-белое.

Я не знаю, какое выражение лица у Арона, я не смотрю на него, чтобы не узнать. Всё, что понимаю, это как указываю ему на дверь и больше ничего не добавляю и не позволяю ему сделать это в свою очередь.

Итак, я отворачиваюсь и возвращаюсь к своим странным друзьям, вечеринке, которую не хотела, к торту, который не буду есть, и к боли, которую изо всех сил постараюсь скрыть под своей кожей.

***

Нелегко обуздать любопытство группы пожилых людей. Они продолжают спрашивать меня, когда я выйду замуж за «того красавца», «того великолепного молодого человека», «того высокого сексуального блондина» и даже (после нескольких бокалов дешёвого шампанского), за «того, с ощутимым оттенком быка». Нелегко заставить их понять, что бык, о котором идёт речь — это мираж, как и то, что он проводил меня домой, больше не повторится, и в любом случае мне хорошо одной.

Это нелегко, потому как они не верят в одиночество. Они не верят в тишину. Может, они боятся тишины. Старость и тишина — заклятые враги.

Я люблю тишину и одиночество.

Мне нравится, когда никто не говорит мне, что и как делать. Например, когда есть, что есть, что носить и в какого Бога верить. Мне нравится приходить домой и не слышать зовущий меня голос, готовый бросить слова, полные упрёков. Мне нравится, что из-за скудной мебели мои шаги на деревянном полу отражаются эхом.

Мои соседи верят в большую любовь. Ту из сказок, другими словами. Про принцесс, заключённых в темницу драконами, и рыцарей, которые пересекают мир, чтобы спасти и защитить. О поцелуях, пробуждающих от глубокого сна.

Очевидно, они много любили и были любимы. Я же знаю, что любви не существует. По крайней мере, любовь не предназначена для меня. Никто никогда не полюбит меня. Я не создана для любви, я слишком много делаю неправильно, у меня нет таланта, я не смешная и не красивая. Это не принижение себя, это правда. Вот почему мне хорошо одной.

Однако время от времени и я предаюсь мечтам.

Арон Ричмонд был одной из самых смелых. Я осмелилась, раздвинула границы дозволенного даже в фантазиях. Я занималась с ним любовью. Мы вместе обедали. Мы вместе смотрели старые фильмы, которые я так люблю. Он любил меня с нежностью и страстью. Конечно, только в моём воображении.

Но мои мечты ничего не стоят, это банки с дыркой на дне, туфли из дутого стекла. Хрупкие, бесполезные, просроченные. Пришло время разбить стекло, выбросить банки и вернуть пустые фантики.

Поэтому, как только я остаюсь одна, я твёрдо решаю, что с завтрашнего дня попрошу клининговую компанию направить меня в какой-нибудь другой офис. Задача не из лёгких: я уже просила освободить меня от работы в здании, где располагается юридическая фирма Андерсонов, и не уверена, что мне снова пойдут навстречу.

В любом случае у меня больше нет намерения иметь дело с Ароном. Он ранил меня. Обидел тем, что плохо сказал правду.

Может быть, я на самом деле ведьма, внутри и снаружи.

Меня переполняют гнев и обида.

Я никому не доверяю.

Иногда, хотя мне стыдно в этом признаться, я действительно боюсь, что завидую. Я не хочу, чтобы так было, но когда вижу счастливые семьи или влюблённые пары, я завидую. Я смотрю на них и говорю себе, — они почти наверняка не счастливы и не влюблены, и утешаю себя, представляя, что они скрывают секреты, более разрушительные, чем мои. Словно такое возможно.

Но именно последний комментарий Арона задел меня больше всего.

Потому как это мучительная правда. Он слишком много понял обо мне. Я хочу переспать с ним. Отчаянно хочу. Хотя бы один раз. Я бы хотела чувствовать себя красивой, желанной, нормальной. Но у меня этого нет, и это делает меня несчастной, завистливой, хрупкой и грязной.

Я одинокий человек, с огромным скелетом в шкафу. И я ведьма. Ведьма, жаждущая непристойных удовольствий.

По этой самой причине я никогда больше не должна его видеть. Даже на расстоянии.