Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3. Пьесы и киносценарии

Молодая воля историческая драма в четырёх действиях, пяти картинах

ПОСВЯЩАЕТСЯ 300-ЛЕТИЮ ВОССОЕДИНЕНИЯ УКРАИНЫ С РОССИЕЙ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Т. Г. Шевченко.

Ярема — казак, 20 лет.

Оксана — его невеста, крепостная, 18 лет.

Мотря — мать Оксаны.

Петро — брат Яремы, 8—10 лет.

Дед Иван — казак, очень старый.

Охрим — казак, кузнец, 25 лет.

Свашка — крепостная.

Борщ — крестный отец Яремы, казак.

Остап — слепой кобзарь.

Эконом.

Чухненко — барин.

Кваша-Кашенко — учитель гимназии.

Бибиков — генерал-губернатор.

Писарев — правитель канцелярии.

Ефрем Иванович — солдат.

Гулак Микола — чиновник.

Карпо — семинарист.

Кушин — подпоручик.

Адам, Посяда, Вано, Димитр, Андрузский — студенты Киевского университета.

Семен Семенович — рабочий арсенала.

Мехтодь — рабочий с Межигорья.

Люди на свадьбе, повстанцы, дети.

Действие происходит на Киевщине и в Киеве осенью 1846 года.

Свадебный обряд в доме невесты. Полно людей — собрались родные и соседи. С печи выглядывают ребятишки, словно птенцы из гнезда. Старосты, повязанные через плечо рушниками, заводят жениха к невесте на посад. В красном углу — стол, на скамье постелена шуба, вывернутая наизнанку, стоит немолоченый сноп ржи. Невеста, стоя у стола, низко наклонила голову под тяжестью калача, который положил старший дружка. Жениха ведут к невесте, держа за платочек в его руке. За женихом степенно и важно шагает мальчик — его брат Петро, садится на скамью. Старший боярин вносит в комнату бочоночек, младший боярин — каравай, свашки — валик, шишки, подарки. Входит свечница с зажженной свечой в руках. На пороге — Тарас Шевченко в дорожной одежде, лицо безусое, энергичное. С улицы доносится негромкая музыка — играют сопелка и бубен.

Подружки (поют).

Ярема снимает с лица невесты платок и спешит поцеловать, чтобы его не опередил старший дружка.

Свашка. Вот это да! За этим Яремой не угонишься! Ловкий казак! Крепостную сосватал, а не печалится!

Борщ. На то он и казак, а я его, ничего себе, крестный отец.

Шевченко. Здравствуйте, люди добрые, православные, пьяные и еще не пьяные, казаки и крепостные, и так простые хлопы — святые хлеборобы!

Все. Здравствуйте и вы.

Ярема (кланяется). Поздравляю вас, дорогие родичи, и вас, преславные гости!

Оксана смотрит на Ярему счастливыми глазами и тоже кланяется всем, придерживая монисто на груди.

Шевченко. Оксана?!

Мать. Оксана, господин хороший.

Шевченко. Желаю тебе быть счастливой-пресчастливой!

Мать. Спасибо вам, господин.

Ярема. Прошу вас, мама… Прошу вас, крестный… Тебя прошу, Оксана… Да прошу и вас, люди добрые… Уважайте гостя моего дорогого… Как звать вас, господин?

Шевченко. Тарасом крестили.

Ярема. Спасибо, господин Тарас, что не погнушались бедной стрехой! Вы не простой гость, а завещанный!

Шевченко. Ну да!

Ярема. Еще и какой завещанный! Покойник отец мой с обозом ездил на Подолье. Едут яром, волов понукают, а лесу не видно ни конца ни края. И вдруг слышат, кто-то словно бы стонет. Перекрестились батя — исчезни и пропади, нечистая сила! Снова кто-то стонет. Да так, что за душу берет… Пробрались батя через чащу, видят — человек: насквозь прострелян и изрублен, едва живой!

Свашка. Может, человек, а может, и нет!

Борщ. Замолчите!

Ярема. Взяли батя человека на руки, положили на мажу, еще и укрыли кобеняком. Вот смертник очнулся и молвил отцу: "Куда, брат, везешь?" Оглянулись тятя: "А куда везу? В полицию — не иначе. Вы изранены да порубаны, Устим Кармелюк!" — "Боишься Устима?" — "Такое сболтнете! Это же он с господами ссорится, а не с нами". — "Правда твоя, казак, я — Кармелюк!"

Борщ. Истинно было.

Ярема. Пробыл Кармелюк в укрытии, раны зажили, кости посрастались. В знак благодарности Устим завещал моему отцу… "Когда будет идти твой сын к невесте на посад, пускай станет напротив ворот, посмотрит, куда солнце сверит, то и увидит, дескать, человека!" (Низко кланяется Тарасу Шевченко.) Милости прошу за посажёного отца, господин!

Шевченко. Хорошо! Пойду за отца!

Мать. Садитесь, господин Тарас, спасибо вам, на крепостной свадьбе… Может, и судьба наша когда-нибудь сядет…

Шевченко (садится). Свадьбу играть не косой махать! Тут я — пьющий косарь!

Мать. Ешьте, пейте, гости преславные! Единственная дочь у меня, да и ту из дома пускаю…

Борщ. На волю пускаешь, сваха! Разве ей не осточертели барские надругательства?! Спасибо пану ласковому, благословил дочери твоей разрешение! Не за крепостного отдаешь, за казака! К нашей казацкой семье!

Охрим. Если бы хоть за простого казака, а то за сумасбродного Ярему.

Борщ. Какой же он сумасбродный, что ты болтаешь?!

Охрим. Пан Чухненко мешок денег насыпал бы, чтобы этого Ярему в руках подержать. Га-га-га!

Дед Иван. А чтобы этот пан шершня под языком держал!

Ярема. Конец! Зарекаюсь хотя бы яблочко взять с панского двора! Мирюсь за мою Оксану, никто не смеет пана Чухненко трогать!

Борщ. И дело с концом!

Петро (тоненьким голоском). Ну да!

Охрим. Поживем — увидим.

Мать. Пане Тарас, отец мой родной. Да вы же не едите и не пьете!

Ярема. Оксана, милая, угости посажёного отца!

Оксана (наливает рюмку, подносит Шевченко). Хоть пригубить…

Шевченко. Как говорили запорожцы: чтоб мы были живы, а с панов чтоб вытянуло жилы! (Пьет.)

Борщ. Не все и паны одинаковые.

Оксана. Спасибо вам, господин. (Целует Шевченко.)

Шевченко. Словно огонь к устам приложила! Пожар случится! Помнишь, Оксана, прятался я малым от мачехи в бурьяне, а ты через дорогу дергань выбирала, услышала, как плачу, пришла, вытерла мои слезы…

Оксана. Я?

Шевченко. Вот так наш дом стоял, а вот так — твои. Голову, бывало, мне вымоешь, рубашечки выстираешь и так весело-весело запоешь…

Мать. Может, это и не наша?

Шевченко. Погнал меня пан на чужбину, а ее, лучше не вспоминать, погубил гусарин…

Оксана. Подождите, пане! Я об этом в книге читала! (Читает.)

"Есть на свете доля, а кто ее знает? Есть на свете воля, где ж она гуляет?.. Затоплю недолю горькими слезами, затопчу неволю босыми ногами!" О несчастной Катерине это, господин, а я — Оксана.

Шевчепко. Может, и так.

Ярема. Значит, и вы "Кобзарь" читали?

Шевченко. Это какой же?

Охрим. Тот, который Шевченко написал, вот какой!

Шевченко. А вы?

Охрим. Мы — кузнецы, не простые люди!

Ярема. Выучили грамотные, рассказали темным. Деды с бандурами петь стали. И понеслось по людям, как пожар, — Шевченко, Шевченко!

Дед Иван. Говорят, отчаянный гайдамак он.

Борщ. Забудьте, дед, ваши молодые лета! Гайдамаки не встанут, черт возьми!

Шевченко. А мы их разбудим, а, дедушка?!

Ярема. Не ваша забота, господин, как бы на свою голову не разбудили!

Борщ. Не бойся, теперь у нас царь Николай — не то что царица Екатерина!

Охрим. Хрен редьки не слаще! Царя Николая тоже вначале свергали!

Шевченко. Царь с богом контракт подписали, чтобы сообща держаться.

Охрим. Да замолчите вы, господин!

Ярема. А то и у святого терпению придет конец.

Шевченко. Почему же — замолчите?

Дед Иван. Ежели вас пригласили за стол, как говорится, то хоть на стол, дескать, не того…

Шевченко. Разве вы, дедушка, за царя?

Борщ. Мы все, господин, царские дети!

Охрим. Господские разговоры бедным людям часто боком вылазят!

Ярема. Господа любят много болтать…

Борщ. Не говори, Охрим. Разве господа не такие люди, как мы?

Свашка. Может, такие, а может, и нет…

Дед Иван. Гусь свинье не товарищ…

Борщ. Взять, к примеру, нашего Чухненко-барина… Да крепостные за ним как за каменной стеной! По-нашему говорит, одевается по-простому, хлеборобов не гнушается… Записывает в книжечку, как поём да как разговариваем…

Охрим. Святой да божий.

Дед Иван. Только не ржет.

Охрим. Ржет, дед Иван! Прямо пенится да ржет.

Борщ. Поклеп на барина! Стоит какую девушку наделить коровой, как уже и болтают языками.

Ярема. Не болтают! Так и смахивает наш барин на жеребца! Но отныне — мы квиты! Мирюсь с ним! Не буду становиться Чухненко поперек дороги, как деды мои и родители становились! Мирюсь с господским отродьем! За тебя, сердце Оксана! За то, что дал тебе барин волю!.

Охрим. Кузнец кует, пока железо горячо! Твоя Оксана еще крепостная!

Ярема. Барин дал слово!

Борщ. У Чухненко слово твердое!

Дед Иван. Это за тебя деньги говорят…

Борщ. Какие деньги?!

Дед Иван. Те, которые лежат в сундуке…

Борщ. Вы их туда клали?!

Мать. Угощайтесь, дорогие гости… Ну их к лешему этих господ. Я не о вас, господин Тарас!

Шевченко. Потому что из меня такой господин, как из веревки кнут.

Ярема. Чухненко меня с Оксаной уважает! Никому не позволю обижать моего ласкового барина!

Борщ. Умна твоя речь, крестник.

Дед Иван. Господа все одинаковы.

Охрим. Нет, не все, дедушка. Видел я и подходящего…

Свашка. Может, видел, а может, и нет…

Охрим. На скамье лежал… На глазах — вот такие пятки…

Дед Иван. Так это же был не барин, а падаль…

Шевченко. Они и живые не лучше.

Ярема. Подождите! Есть у меня крестный отец, есть посажёный, а дороже всех — господин Чухненхо! Не дозволяю говорить о нем плохие слова.

Оксана. Казак!

Ярема. Казачка!

Свашка. Может, казачка, а может, и нет…

Мать. А кто же она, сватья?!

Свашка. Да как же — барышня.

Мать. Лучше бы не говорили такого!

Свашка. Не буду врать, потому как барышня! Давно ее взяли, маленькой еще, к панской дочери за прислугу, а вишь, и девкой стала на панских харчах… На музыке играет, на господских языках болтает. Руки беленькие, маленькие, лицо — не мужицкое, босиком и через двор не перейдет…

Оксана. Почему не перейти — перейду! Еще и на жатве от вас не отстану!

Мать. Не позволю мою дочь чернить! Я ее от барской мази вот как отчистила, отмыла! Щелоком, душицей да слезами! А кто завидует, пускай хвост подожмет!

Борщ. Грешно на девку поклеп возводить.

Ярема. Мы быстро заставим язык прикусить!

Свашка. Может, заставим, а может, и нет…

Мать. Зовите музыку с улицы! Пускай развеселят нас. Не будем ругаться, люди…

Музыка играет громче. В комнату заходят музыканты (сопелка и бубен).

Музыкант, играющий на сопелке. Ку-ка-ре-ку!

Бубен. Бум-бум-бум!

Борщ. Шире, шире крут!

Дед Иван. А? Для кого это играют? (Сидя, притопывает ногой.)

Ярема. Пускай начинает посажёный отец.

Шевченко. А ну-ка выходи кто-нибудь на танец.

Свашка. А я с барином! Я по-барски!

Охрим. Шесток большой — как раз вам на нем и подпрыгивать.

Ярсма. Иди, Оксана, с посаженым отцом.

Оксана. Иду, Ярема. (Выходит из-за стола, становится напротив Шевченко, танцует.)

Дед Иван. Эй, Ярема! Ты смотри, какая пара!

Охрим. Куют на четыре каблука!

Свашка. Может, куют, а может, и нет!

Мать. Свашенька, голубушка, почему вы такая въедливая? Давайте лучше выпьем с вами вишневки!

С улицы доносится гомон, в двери давка, кто-то вскрикнул, кто-то завопил, на пороге суматоха — входит барский эконом, за ним два надзирателя в шапках, надвинутых на самые уши. Музыка умолкла.

Эконом. День добрый в хате!

Борщ. Здравствуйте!

Шевченко, вытирая лицо платком, становится в сторонку.

Дед Иван. Эх, дьявольское отродье, и потанцевать не дал!

Оксана (обращаясь к музыкантам). Спасибо вам. (Садится рядом с Яремой.)

Эконом. А меня и не видишь?

Оксана. Видим, господин эконом. Просим к столу.

Мать. Будьте так ласковы… садитесь, оконом дорогой… Окажите честь нашей свадьбе…

Эконом. Отвяжись, Мотря, — не к тебе пришел!

Ярема. Шапку снимите, баги в доме!

Эконом. Нехорошо, Оксана, поступаешь! Замуж выходишь, а барина хоть бы раз в руку чмокнула?!

Мать. Молимся за ласкового барина.

Эконом. Молитва — молитвой, а обычай — обычаем. Не мы его вводили, не мы и упраздним. Не пора ли тебе, Оксана, идти к барину за лаской?

Свашка. Может, пора, а может, и нет.

Охрим. Ов!

Эконом. Смотри, Охрим, овкнешь за воротами!

Дед Иван. Уж мы ведаем, за какой лаской к барину ходят!

Эконом. Заткнись! Не за то знайку бьют, что он знает, а за то, что язык распускает!

Мать. (Экономик, голубчик! Не обесславьте. Не поднимайте шума! Не берите мою единственную доченьку! На коленях буду просить вас!

Эконом. Да разве ж барин съест ее или зарежет?! Обсыплет кораллами и монистами, а то, гляди, и коровку подарит…

Ярема. Не крепостная она, а жена казацкая!

Эконом. Пойдет, уважит барина, возврати гея к молодому и казачкой, и с подарками… Я бы и сам пошел, да стар уже…

Дед Иван. Знаем, за какими подарками к барину водят.

Борщ. Господи помилуй и спаси нас, грешных!

Ярема. Где же правда на свете? Барин мне слово дал! Вдвоем с Оксаной отработаем ему подать.

Эконом. Спрячь свой гонор на ужин!

Ярема. Казацкую жену да к барину!

Петро (задиристо). Ну да!

Эконом. Не пойдет сама — за косы потащим!

Ярема. А кукиш вам, мосци пане! Казацкий дом — не барский хлев! Позову соседей — за вами и след простынет!

Эконом. Зови, зови, бунтовщик!

Ярема. Эй, казаки!

Охрим (встает). Я!

Дед Иван (встает). Я!

Петро (поднимается). И я тоже!

Ярема (к Борщу). А вы, крестный? Разве не казацкого рода? Разве вы в реестр не записаны!

Борщ. Род казацкий, да достатки у меня не твои — карпатские!

Эконом. Хорошо, Ярема. Зубы щеришь? Нашивай лубок на штаны, а то больно будет!

Охрим. Руки коротки до наших штанов!

Дед Иван. Хватай барского прислужника!

Эконом. Не твое дело! Старая рвань!

Охрим. Ов!

Эконом. Овкни мне еще раз!

Охрим. Ов!

Мать. Опомнитесь, люди добрые! Пейте чарку, господин аксиом…

Эконом. Не приставай. Барин ждет.

Охрим. Чтоб он лопнул, ожидая!

Эконом. Берите невесту под руки…

Ярема. Люди добрые, станем сообща! Что крепостной, что казак — одна честь у барина! Дадим отпор Чухненко! Роду и прароду отныне завещаю — станем барину поперек дороги!!

Эконом. Бунтовщик!

Ярема. Вон из моей казацкой хаты, барский блюдолиз!

Эконом. А берите-ка невесту за косы, чтобы не вырывалась! Поведем, как царицу! С богом!

Мать. Ох, горюшко мое!

Эконом. Кто будет мешать — бей моей рукой!

Дед Иван. Не подходи!

Надзиратели отталкивают деда в толпу.

Охрим. Бейте их, проклятых!

Надзиратели отталкивают и Охрима.

Ярема. Крепостные! Неужели вас не печалит казацкое горе! Опомнитесь, люди добрые! Встанем, как один!

Борщ. Не замахивайся на барина, крестник…

Ярема. Я не лезу в его дворец! Так почему же он прется ко мне?!

Эконом. Прочь с дороги!

Ярема. Эй, люди! Хоть один встаньте!

Эконом. Зови на сломленную голову!

Шевченко (выходит вперед). Почему же на сломленную? Я стану на целую!

Эконом. Ов!

Охрим. Вот вам и ов!

Ярема. Не ваша забота, господин, к нам становиться! Сегодня вы встанете, а завтра посмеетесь и уйдете прочь… Не нужно!

Шевченко. Сами отобьетесь?

Петро. Ну да!

Эконом. Если шутки не понимать, так захочется и отбиваться! Я узнал вас, господин… Доброго здоровья, господин…

Шевченко. Так это такие шутки? А если мы вас за шутки разложим во дворе, да всыплем палок подходящих?

Эконом. Я барский слуга, господни!

Дед Иван. Вот видишь, самому нужно было бы лубки нашивать!

Шевченко. Как люди скажут? Бить или отпустить?

Мать. Пускай барские слуги идут себе с богом, господин!

Охрим. За чужой головой шли — и свои несли?!

Дед Иван. Дать им трепки!

Оксана. Я прощаю…

Ярема. Пусть будет так, как невеста сказала…

Шевченко. Идите, эконом, подобру-поздорову. Налейте чарку на дорогу…

Эконом. Мы и так… Спасибо, господни… (Пятится к двери, надзиратели за ним.)

Борщ. Видать, вы таки сильный, господин!

Шевченко. Не зря Кармелюк поставил меня посажёным отцом!

Мать. Спасибо вам, господин!

Шевченко. Не за что, мама! Да не зовите меня господином, ну его к лешему, — Тарас, да и все!

Ярема. Если бы Кармелюк был жив, он взял бы вас, Тарас, к себе есаулом!

В дом входит слепой дед-кобзарь с бандурой за плечами, сумка, палка, без шапки.

Кобзарь. (останавливается посреди комнаты, кланяется во все стороны). Добрым людям на многие лета! Жениху и невесте — долгий век, добрый скок и детей ворох! Здравствуйте!

Шевченко. Пугу, пугу!

Кобзарь (повернул голову). А ну-ка еще отзовись!

Шевченко. Пугу, пугу!

Кобзарь. Так это ты, Тарас?

Шевченко. Я, Остап!

Кобзарь. А стань-ка поближе, чертов сын, да обнимемся!

Шевченко. А стану ближе, стану ближе, старый леший! (Целуются.)

Мать. Садитесь, святой человек, к столу! Окажите честь нашему столу, кобзарь! Угощайтесь, гости мои милые!

Кобзарь (садится). Одну свадьбу отгулял, на другую попал!

Шевченко (подносит рюмку). Окропи душу, Остап.

Кобзарь (пьет). Пошла водка по животу, как брехня по селу!

Шевченко. А что, пане Остап, какие новости слышно на белом свете? Может, где-нибудь уху ножами хлебают, а ложками хлеб режут?

Кобзарь. Уху выхлебали, хлеб разрезали, да за господ взялись!

Шевченко. Может, где полицию лихорадка трясет или губернатора за печенку схватило?

Кобзарь. Не слушают ли нас чужие уши, Тарас?

Охрим. Все свои, господин кобзарь.

Борщ. Истинно так!

Свашка. Может, и так, а может, и нет.

Кобзарь. Не раз, бывало, кобзу мне ломали, не раз дорожную пыль своими плечами вытирал.

Ярема. Стоят соседи, кобзарь?

Кобзарь. Это ты, Ярема? А почему же вы не пришли да не стали рядом?

Охрим. Да ведь дороги к ним перерезаны! С чем пойдешь супротив солдатского оружия?

Шевченко. Восстали соседи или только собираются восставать? И где твоя шапка, Остап?

Кобзарь. А где же моя шапка, Тарас? Когда бежал через лес, не чуял под собой дороги, — поводыря своего потерял, не то что шапку.

Ярема. Не устояли соседи?

Кобзарь. Трое убитых, десять в кандалах, избитых плетями бессчетно, полсела горит!

Мать. Ох, горе мне, горе!

Шевченко. Казатчины захотели?

Кобзарь (речитативно). Ой, гудут леса, плачут лощины, стонут реки! Ой, где вы, да где вы, соседушки добрые, соседушки милые, замешкались, задержались?! Гей, жгут нас, режут, еще и пулями уничтожают! Ой, придите, прилетите, за правду встаньте!

Охрим. Дорога-то ведь перерезана.

Кобзарь. Нет головы, нет снасти!

Ярема. Кары панам, кары!

Шевченко (среди общей тишины берет у кобзаря кобзу, перебирает струны, начинает петь, голос его становится все крепче и крепче).

Кобзарь. Хорошим голосом начал, Тарас…

Охрим. Чтоб она захлебнулась!

Шевченко.

Мать. Гуляет, люди добрые, да еще как гуляет!

Шевченко.

Кобзарь (присоединяется к песне).

Ярема. Барин Чухненко псарей к нам пригонит. Арапники длинные, в двенадцать ремней плетенные, еще и струна стальная! Рубашку вместе с мясом секут! Пришлет прислужника своего с винтовкой, помощника с саб^: лей, возьмет сам пистоль в руки — берегитесь, казаки и крепостные!

Борщ. Отдавали пану послушенство!

Дед Иван. Не пугай, Ярема, уже сто лет, как пуганы!

Мать. Боже мой милый! Хотя бы свадьбу доиграть…

Шевченко. Догуляем, мама, есть и на господ управа.

Кобзарь. Уже барин и у вас в печенках?

Ярема. За моей невестой оконома присылал!

Кобзарь. А вы не дали?

Охрим. Да как же пускать на такое посмешище!

Кобзарь. Стоит ли из-за девки ссориться… Барская сила — пускай полакомится. Пока глаза у него вылезут!

Ярема. Господин кобзарь! А правда же где?!

Шевченко. Кобзарь шутит!

Кобзарь. Еще бы не шутить! От таких шуток я и убежал! Паны нарочно дразнят! Чем будете отбиваться, когда злость глаза заслепит?! Голыми руками?!

Дед Иван. Не голыми руками! Мать принесет топор из кладовки, а жених — вилы из сарайчика, а старший дружко — жигало из кузницы! Я — дубину, сосед — кол затешит, кум привяжет косу к ручке…

Оксана. Кобзарь правду сказал. Нужно мне идти…

Мать. Куда, доченька?

Оксана. К барину Чухненко.

Шевченко. Э нет, Оксана! Запрещаю, как посажёный отец!

Кобзарь. Мое дело — советовать, а ваше — злости набираться…

Ярема. Печет злость, до сердца доходит!

Дед Иван. Барская душа легонькая — пурх, и вылетит! Зачем долго советоваться… Пошли к барину, да и того…

Борщ. Побойтесь бога, дед Иван! Вы уже одной ногой на том свете стоите!

Дед Иван. А другой пойду гайдамачить!

Свашка. Может, пойдете, а может, и нет!

Мать. Сопелочка, сыграйте, спасибо вам!

На сопелке играют задиристую песню. В комнату входит сам пан Чухненко. На нем смушковая шапка, вышитая сорочка с красной ленточкой, синие штаны с поясом, белая чемерка, накинутая на плечи. Длинный чубук в левой руке. Играющий на сопелке умолкает, повинуясь небрежному жесту пана.

Чухненко (снимает шапку). Поздравь, боже, со свадьбой! (Не спеша запихивает шапку за пояс.)

Мать. Будто и дом светлее стал от барской ласки! Милости просим, добрый барин! Не утруждайте же свои ноженьки, садитесь в нашем доме…

Борщ. Нижайше просим, милостивый пан…

Чухненко (садится). Мы, Чухненки, не гордые! Разве для бога не все равно, что пан, что крепостной? Живехонькая душа! Однако панской душе хлопот больше. За себя кайся, за крепостные смиренные души отвечай перед богом…

Ярема. Не каетесь вы, барин?

Борщ. Молчи, Ярема! Это в нем лишняя чарка заговорила, барин!

Чухненко. Легко считать чужие грехи!

Мать. Истинно, святая правда!

Ярема. Одной рукой лоб крестите, а другой казацких жен приманиваете?

Дед Иван. Стукните его, дорогой барин, цибуком по лбу! Вишь, какой строптивый! Не дал невесту!

Борщ. А чтоб вам, дед, язык усох!

Дед Иван. Водкой намочим, так не усохнет…

Чухненко. Я к вам за решпектом, дети мои. А до этого эконома присылал. Вы шутки не поняли да и насели, как гончие на зайца… Старыми обычаями пренебрегли, пошел он, слезами умываясь.

Охрим. Из него и хреном слезу не выдавишь!

Чухненко. Получай от меня свадебное, Оксана! (Достает из кармана ожерелье.) А подойди-ка ближе. (Надевает на Оксану ожерелье.) Что надлежит пану за свадебный подарок? Разве мать не учила?

Свашка. Да чмокни, пусть отвяжется! Считай, что дверной косяк поцеловала!

Чухненко. Браво! (Протягивает руку Оксане, которая с опущенной головой стоит перед ним, целует ее.) А теперь иди к своему пану-казаку… (Оксана садится.) Не съел тебя пан? Это — христианский обычай…

Свашка. Так поцелуйте уж и меня, барин!

Дед Иван. А чтоб вас кот целовал!

Чухненко. Живите счастливо на собственной земле!

Ярема. Если не станете на дороге, барин!

Чухненко. Не стану, еще и дом новый поставлю. Пускай лишь Оксана ласковее посмотрит, приветливое слово молвит!

Борщ. А верно!

Ярема. Оставьте Оксану, барин.

Чухненко. Как перешла из барских хоромов в материн дом — всю смелость растеряла! А, Оксанка? На клавикордах играла — не забыла?

Оксана. Забыла, барин.

Чухненко. Божественная душа управляла очаровательными звуками! Сегодня же велю принести тебе клавикорды…

Мать. Спасибо, ласковый барин. Мы и так ваши вечные должники. Где уж там эта музыка! То огород, то нива, то домашние заботы… Крепостная доля у нас, барин…

Ярема. Нет, мама, уже казацкая!

Чухненко. Барская жизнь тоже не с медом…

Дед Иван. Где уж там с медом, барин! Не тем воняет…

Борщ. Хлебнул дед водки сверх меры! Не слушайте его, барин…

Чухненко. Должен слушать. Я — барин простой. Не поляк, не немец. Один у нас бог, одна речь, одинаковая одежда. Ни ростовщиков, ни шинкарей не держу. Зачем христианские души продавать неверным? А кому нужна водка — приходи прямо ко мне во двор, нацежу…

Охрим. Много воды льете в водку, пане!

Чухненко. Пан-шляхтич и церковь пустил бы в аренду! Пан-немец пахал бы не на волах, а на людях, а я? Вместе работаем, сообща и богу молимся…

Свашка. Может; молимся, а может, и нет…

Чухненко. У меня крепостные живут свободней, чем в других местах казаки! Как возвратился я из гусаров — решил жизнь посвятить бедным людям.

Дед Иван. Посвятите ее кому-нибудь другому, барин!

Чухненко. Разве не обо мне пишет наш славный кобзарь Тарас Шевченко? (Читает.)

Шевченко (громко).

Чухненко (прикладывает к глазам лорнет, смотрит на Шевченко). Какой приятный сюрприз! Какая счастливая минута! Я вас ждал со вчерашнего дня! Доброго здоровья, Тарас Григорьевич! (Горячо пожимает руку.) Люди, все кричите — виват!

Голоса. Виват! Виват!

Чухненко. Среди нас присутствует славный кобзарь земли украинской! Сам Тарас Шевченко! Слава!

Борщ. Слава!

Шевченко. Разве эконом не сказал, что я здесь?

Чухненко. Сказал, Тарас Григорьевич! Потому я тотчас же и прибежал, чтобы вас тут случайно не обидели… С пьяного ведь взятки гладки. Сразу не заметил, думал — ушли… Пешком пойдем в имение или послать за лошадьми?

Шевченко. Я тут за посажёного отца.

Чухненко. Оригинально!

Дед Иван. Пустите меня, хочу посмотреть! (Становится перед Шевченко.) Слыхал твою псалму о гайдамаках… Это как же — от дедов перенял или где в реестрах записано? Правду пропечатал. Ожили гайдамаки… Поют… Идут по степям и лесам, да на Умань — и того…

Охрим. Чего же вы плачете, дедушка?

Дед Иван. Ат! (Махнул рукой.)

Ярема. У меня у самого глаза мокрые!

Оксана. Словно во сие летаю… Мама, люди, вы слышите, кто это наш дом благословил?!

Мать. Слышим, доченька.

Чухненко. Я, Тарас Григорьевич, недавно записал новый вариант думы о Коновченке. Хочу с вами посоветоваться. Вариант, кажется мне, древнего происхождения… Живешь здесь скромным хуторянином, а все равно чувствуешь национальные обязанности… Переписываюсь с известным этнографом, он меня напутствует… Как же, как же! Сам пан Кваша-Кашенко… Собираем народные сокровища…

Шевченко. Не имею возможности пойти с вами. Чухненко. Вы с женой еще не знакомы? Со второй, конечно, потому что моя первая жена давно умерла. Швейцарская гражданка, была гувернанткой у дочери… Дочь теперь в институте в Киеве…

Шевченко. Прошу простить, господин Чухненко… Я к вам не пойду…

Чухненко. Ни сейчас, ни потом?

Шевченко. Да.

Чухненко. Но ведь оскорбление чести?!

Шевченко. Все равно. Не нужно было эконома присылать!

Чухненко. Это была шутка, господин Шевченко! Шевченко. Нет, не шутка, господин Чухненко!

Чухненко. Хотите сказать, что остаетесь тут, среди быдла?!

Мать. Не гневайтесь, дорогой барин! Оставайтесь и вы с нами, места хватит!

Сватка. Гуляйте из нашего дома. Вон и ваша шапка!

Чухненко (замахнулся чубуком). Но, но, старая кляча!

Дед Иван. Припекает папу и сквозь портянки! (Поет.)

Чухненко. Старый гайдамака! Видите, в какой толпе вы сидите, господин Шевченко?! Срам! Что они болтают?! Подвыпили и машут языками, как коровы хвостами! Разве это товарищество? Насколько мне известно, вы — академик, господин Шевченко! Не к лицу вам быть в этой пьяной компании!

Шевченко. Они, может, немного и подвыпили, но правда их трезвая.

Чухненко. Пошли бы вы со мной, так не было бы у вас и хлопот! То, о чем мы с вами потихоньку рассудим, вот этих головорезов и к ножам приведет! По соседним селам уже солдаты стоят, шпицрутены пущены в ход! Разве не ваша обязанность успокаивать темных людей?!

Шевченко. Моя обязанность — быть с людьми, господин Чухненко.

Чухненко. Выйдя из рабского положения, вы должны тянуться к высшему свету! Разве на посмешище вызволили вас из крепостничества?! Неужели преждевременно было выписывать на свободу?!

Шевченко. Не вы, господин Чухненко, выписали! Ей-ей, не вы! Не мои землячки просвещенные! От них дождешься воли! Как на скотине ездили бы, пока и подох бы… Не спешите ко мне в благодетели — не вы, господин!

Чухненко. Да уж и не дух божий!

Шевченко. Верно, господин Чухненко. Волю сам не добудешь. Волю мне выхлопотали благословенные русские люди! Душу согрели, к собственному сердцу пустили и сказали — живи! Как же я жить буду? — спросил. Учись, кончай академию, не забывай народ, освобождай его из панских, да поповских, да царских кандалов!

Чухненко. Вот где крамола гнездится! Не успели появиться на селе, как уже ребелия вспыхнула! Бунт! Не позволю баламутить моих людей. Вяжите его! Вы крамольник, Шевченко!!

Ярема. Вы пьяны, барин.

Чухненко. Смеешься, разбойник?! Люди, вы слыхали, какие слова произносятся в моем присутствии?! Бунт!

Дед Иван. Никто ничего не слыхал, барин, а кто и слышал, тот язык прикусит…

Шевченко. Вовсе я не крамольник, господин Чухненко, это вам померещилось… Случалось мне видеть в Петербурге, какой бывает гусарский перепой! Ого!

Чухенко. Если бы вы были дворянином, а не ничтожным крепостным, я вызвал бы вас к барьеру!

Шевченко. Обойдется! И так пойдете.

Мать. Голубчики, не нужно!

Чухненко. Вяжите его! Приказываю!

Оксана. Мне противен ваш подарок, барин. (Бросает ожерелье.)

Ярема. Слушайте, барин! Вы сами пойдете прочь или вас еще нужно просить?!

Дед Иван. Таки-так!

Борщ. Идемте лучше, барии, — разве не слышите, чем здесь дышат? Я вас проведу до самого двора…

Чухненко. Подождите, упрямые мужики! Запомните эту свадьбу! Дорогу, быдло! (Выходит, Борщ — за ним.)

Мать. Ой, что же мы наделали!

Кобзарь. Нужно к соседям за помощью!

Охрим. Барин вызовет солдат!

Шевченко. А ну, вдогонку барину! (Запевает.)

Кобзарь аккомпанирует, все присутствующие подтягивают хором. Мощная маршевая мелодия наполняет дом, слышится и во дворе.

Занавес

Дремучий лес. Могучие стволы дубов. Кусты лещины. Ранняя осень наложила свой отпечаток на листья: они бронзовые, золотолистые, багряные. Лесная дорога. Рядом начинается глубокий яр. Предвечерье.

Кваша-Кашенко (в сюртуке учителя гимназии, с пледом на руке, высокий картуз, выходит на дорогу). Это, видно, и есть тот Холодный яр, где гайдамаки ножи святили… Сто лет не прошло, а уже забылось все начисто… Стихия была, стихии развеяли… Эй, господин Шевченко! Ау! Время ехать!

Дед Иван (выходит из яра). Слушаю, барин.

Кваша-Кашенко. Не подходите! Кто вы такой?!

Дед Иван. Человек, барин.

Кваша-Кашенко. Почему в яру оказался?

Дед Иван. Чтобы не пугать путников, барин… Там вон стоял ваш фурман с таратайкой… Увидел, что я из лесу выхожу, да как крикнет, как причмокнет, как огреет коня плетью! Только пыль столбом поднялась, барин…

Кваша-Кашенко. И не остановился?!

Дед Иван. Где там, барин, останавливаться… Они боятся этого Холодного яра, как черти креста! Гайдамаки, вишь, мерещатся им…

Кваша-Кашенко. Опомнитесь, дед, — какие гайдамаки?! Давно и кости их истлели! Разбойники, может?

Дед Иван. Может, и разбойники, барии.

Кваша-Кашенко. Неужели и до сих пор встречаются?

Дед Иван. Кого встретят, а кому и так сходит, барин.

Кваша-Кашенко. С пистолями, с ножами?!

Дед Иван. Больше с ножами, барин… (Вытаскивает из-за голенища нож.) Свяченый нож надежнее… (Прячет нож.)

Кваша-Кашенко. Господин Шевченко! Ау!

Дед Иван. Далеко сидят, не услышат… Примостились на пне, макают кисточку в глину и рисуют… На святой, мол, образ не похоже — видимое дело, реестры обозначают… Обозначат реестры, да людям и того… раздадут.

Кваша-Кашенко. Что раздадут?

Дед Иван. Лес, пане… Сколько леса, мол, изрисую, столько и раздам людям, а то, сказать по правде, — на кой черт обозначал бы я напрасно панский лес, а? А в хозяйстве лес, как скрипка в руках, только играй… Если бы к тому еще и земельки хороший кусочек… Чего вы дрожите, пане?

Кваша-Кашенко (прикрывается пледом). Сыро в лесу…

Дед Иван. Цыганский пот, пане.

Кваша-Кашенко. Я сам, дед, люблю разбойников… Богатых грабят, бедным дарят… Так и в песнях поется… Я этнограф, дед, собираю народные сокровища…

Дед Иван. Так вы землекоп, пане? Тут в Холодном яру, говорят, огромные сокровища спрятаны… Если слово знать, можно раздобыть сундук червонцев!..

Кваша-Кашенко. Не такие ценности я собираю, дедушка! Этнографические богатства — это из народных уст, понимаете?

Дед Иван. Чего ж не понимать, пане… Понимаю… Маслице, молоко, мол, яички! Из народных уст, ну да…

Кваша-Кашенко. Боже, как вы еще темны, дедушка!

Дед Иван. Темные, барин, да еще и претемные — словно лес вот этот…

Кваша-Кашенко. Какого помещика вы подданный, дедушка?

Дед Иван. Хотя и живем на земельке Чухненко, но, выходит, я не того… С деда-прадеда казак!

Кваша-Кашенко. Хороший у вас барин, дедушка. Грамотный, еще и к людям доброжелательный.

Дед Иван. А ничего себе барин. Толстый да здоровый, ничего себе, как добрый бугаище. Если бы лопнул — завонял бы поле на три мили.

Кваша-Кашенко. Гайдамацкая у вас речь, дедушка.

Дед Иван. Ну да, гайдамацкая, барин.

Кваша-Кашенко. Побегите к моему товарищу, будем мы трогаться к Чухненко пешком… Доведете нас, дедушка?

Дед Иван. Почему не довести? Но напрасно пойдете — такая даль, а барина Чухненко, видать, и дома нет…

Кваша-Кашенко. Пригласил в гости — и нет дома? Где же он?

Дед Иван. Удрал, пане. И не заметили, куда он девался…

Кваша-Кашенко. От кого удрал, господи ты боже мой?!

Дед Иван. От нас, ласковый барин…

Кваша-Кашенко. Свят, свят, свят! Да вы не пьяны ли, дедушка? Не заглядывали в рюмку?

Дед Иван. Когда это было!

Кваша-Кашенко. А ну дыхните на меня!

Дед Иван. Боюсь, пане, чтобы вы не упали…

Кваша-Кашенко. Совершенно трезвый! Выходит, вы правду сказали? Прогнали своего барина?!

Дед Иван. Кто его гнал? Сам удрал…

Кваша-Кашенко. А барыня?!

Дед Иван. Барыня тоже испарилась… Со вчерашнего дня колотимся… В аккурат, как Тарас Григорьевич уехали от нас, и поднялась кутерьма… А до этого барин смирно сидел, забыл, что и спесь имеет. А Тарасу нельзя было не поехать, по соседям расспросить… Тем временем барин Чухненко словно взбесился! Что там творилось… Сначала велел отстегать плетями всех, кто на свадьбе гулял… Били-били крепостных, а к вечеру потащили и казаков… Ярема тогда — трах оконома… а тут вдруг черти и барина несут! Охрим отвесил и ему затрещину. Толкнули Чухненко в лужу, а там мелко… Вынырнул из лужи, да как маханет — только его и видели!

Кваша-Кашенко. Ребелия! Боже милосердный!

Дед Иван. А у пана пистолетище хороший! Раз выстрелил, два выстрелил! Да все пальцем в небо!

Кваша-Кашенко. Бедный господин Чухненко! Пусть бы шляхтич, немец, иноземец какой, а то ведь свой, люди добрые!! Родной, щирый! Господи, пошли нам долготерпение с этим темным и бешеным гайдамацким людом и ныне, и присно, и во веки веков…

Шевченко (входит). Аминь. Вечерняя молитва, господин Григорий?

Кваша-Кашенко. Пане Тарас! Несчастье! Вокруг разбойники, гайдамаки! Помещика Чухиенко выгнали из имения! Что делать?!

Шевченко. В Киеве в уютной гостиной вы сами напевали гайдамацкие песни: "А коник той грае, — клятий пан конае!"

Кваша-Кашенко. Чего только не споешь в уютной гостиной! Я имел в виду польских или иноземных помещиков… А это же наш! Родной! Немедленно к губернатору, даже к генерал-губернатору!..

Шевченко. Успокойтесь, господин Кваша…

Кваша-Кашенко. Не Кваша, прошу, а Кваша-Кашенко!

Дед Иван. Оно и видать! (Выходит.)

Кваша-Кашенко. Вот вам и мужицкая ребелия! Снова гайдамаки… Как пройдет сто лет истории — так и гайдамаки! Это наше горе, господин поэт, кровавое пятно в жизни народа… Забыть нужно, а не отдавать им душу и музу!

Шевченко. Мужицкий бунт — это гнев народа.

Кваша-Кашенко. Приближают ли гайдамаки то царство воли и братства, которое проповедует пан профессор Костомаров? Служат ли они делу всеславянской федерации?!

Шевченко. Приближают и служат, господин Кваша.

Кваша-Кашенко. Кваша-Кашенко, прошу! Вы горько ошибаетесь, господин Тарас! Чернь — страшная. Если бы она могла хотя бы одним глазом заглянуть в историю! Увидела бы, чем заканчивался каждый такой гром… Несчастные слепцы… И к тому же наш прославленный поэт воспевает не мир на земле, но меч! "А в ту пору гайдамаки ножи освятили…"

Шевченко. Куда же это кучер девался?

Кваша-Кашенко. Не хотите и разговаривать? Бежал кучер, едва увидел деда! Остались пешие, без вещей и без еды…

Шевченко. Если б только и горя было!

Кваша-Кашенко. Ясное дело, что вам приключение не новость! Вы были уже у господина Чухненко!

Шевченко. Оно и вам не помешает посетить его, господин Кваша!

Кваша-Кашенко. Прошу, Кваша-Кашенко! Какое там посещение! Немедленно давайте возвращаться из этого леса в культурную среду. Я не намерен встречаться с гайдамаками! Об этом только мигать хорошо! Гайдамаки! Чем они отличаются от обыкновенных разбойников?

Шевченко. Бедная у вас душа, господин учитель гимназии… "За святую правду-волю разбойник не станет, не раскует закованный в ваши кандалы народ темный…"

Кваша-Кашенко. Поэзия никогда никого не убедит, господин любитель поэзии. Живописный у вас талант огромный — школа великого Брюллова, не возражаю. Голос — божественный, хоть в итальянскую оперу, и то не последнее место займете! По вам мало этих божьих даров — влечет поэзия! Ну и пишите, если вам так хочется, — читайте друзьям, дамам, но ии в косм случае не печатайте!

Шевченко. Почему?

Кваша-Кашенко. Какие чувства присущи поэзии? Ласковость, спокойствие, краса, нирвана… А у вас что на бумаге? Кровь и пожары, гнев и черные страсти, мысли несформировавшиеся, чувства дикие…

Шевченко. Лжете, пане Кваша! Хотите видеть меня панком в нанковом сюртуке, который читает стихи в гостиных, чтоб они сгорели со всеми потрохами! Нет, голос дедов звучит из моих уст, голос народа обиженного, крепостных замордованных, прославленных на целую историю рыцарей!

Кваша-Кашенко. Это не поэзия, господин Тарас! Это — бунт!!

Дед Иван с ножом в руке ведет эконома.

Дед Иван. Говори, где твой барин, палач проклятый?!

Эконом (обрадовался). Господин Кваша!

Кваша-Кашенко. Не Кваша, а Кваша-Кашенко!

Эконом. Кем угодно — отцом родным назову! Вы для меня сам янгел божий! Господин Шевченко, вас они послушают, остановите душегубство! (Зовет.) Барин! Выходите сюда, не бойтесь! Считайте, что мы спасены!

Кваша-Кашенко (зовет). Господин Чухненко, выходите! Это мы!!

Чухненко выходит из-за кустов. На нем длинный халат, грудь обнажена.

Чухненко. Пускай дед отойдет в сторону.

Кваша-Кашенко. Встаньте, дедушка, над яром! До чего дожили, господин Чухненко! Новая гайдаматчина! Новые Гонты и Зализняки подстрекают темную стихию против культуры и прогресса! Ужас!

Чухненко. Господин Шевченко тоже приложил руку. Может быть, нет?! Станьте, дед, в сторону!

Дед Иван. А вы тем временем наутек?!

Кваша-Кашенко. Не ваше дело!

Эконом. Это ж разбойник, милостивый барин! Вишь, как ножом размахивает!

Кваша-Кашенко. Вы, эконом, как человек, близкий к народу, должны были уговорить, утихомирить бунтовщиков! Защитить своего барина!

Эконом. Уж лучше я сбегаю в драгонию[5], пускай они поговорят с мужичьем! Проклятые гайдамаки сами себе ямы копать будут!

Шевченко. Эконом, эконом! Вы думаете, вас никто не слышит?!

Эконом. Говорил я барину, чтобы он казаков не трогал, пока не приедет драгония и не окружит всех лошадьми! Вот тогда и бей! Если бы меня барин послушал! Я уж побегу… Вы, барин, за мной потихоньку, а я — рысцой, рысцой! Еще двадцать верст до драгонии…

Шевченко. Подождите, эконом, миром дело разрешим.

Чухненко. Беги, Мехтодь, изо всех сил беги! Когда вернемся домой, подарю тебе самого лучшего коня! Я уже слышу, как свистят над мужицкими спинами нагайки, вижу, как сверкают голые сабли! Мужичье проклятое!

Эконом. Бегу, барин! (Убегает.)

Дед Иван. Стой, шельмина душа! Не беги! (Выбегает следом.)

Кваша-Кашенко. Не догонит! Эконом бегает куда быстрее!

Чухненко. Да и нам нужно за ним, слышите, какой гул в лесу? Полон лес гайдамаков!

Шевченко. Вы не далеки от истины, господин Чухненко.

Чухненко. Видите, зарево поднялось из-за леса? Это по моему приказу верные люди жгут гайдамацкие дома! Пока отцы бунтуют — их выродки горят в огне!

Шевченко. А что, если отцы отблагодарят той же мерой?

Кваша-Кашенко. Не посмеют! Их рабская натура будет целовать карающую руку!

Входит дед Иван.

Кваша-Кашенко. А что, догнали, дедушка? Не очень?

Дед Иван. Чтоб ему пусто было, такой быстрый!

Чухненко. Он вам, дед, отблагодарит за то, что вы гнались!

Дед Иван. Видать, уже не отблагодарит. Я его так поддел ножом, что он не успел и слова вымолвить… Только кровь забулькала изо рта…

Кваша-Кашенко. Вы понимаете, что вы плетете?!

Дед Иван. Понимаю, барин. Пошел оконом к богу овец пасти…

Кваша-Кашенко. И у вас поднялась рука на человеческую душу?! Боже мой милосердный!

Дед Иван. Какая там у оконома душа, господин…

Чухненко. Отойдите от меня! Станьте в сторонку!

Дед Иван. Не бойтесь, барин. Вы же не удираете…

Кваша-Кашенко. Вот вам иллюстрация к моим словам, господин поэт! Нас всех тут порежут! Этот дед сошел с ума!

Шевченко. Вы думаете, что жизнь эконома дороже жизни деда и всех тех людей, которых бы убили драгуны?

Дед Иван. Нет оконома, не будет и драгонов…

Чухненко. Давайте поскорее убежим… Нас троих дед не задержит…

Шевченко. Я остаюсь здесь.

Кваша-Кашенко. Мы сами побежим.

Шевченко. Не раньше как дадите честное слово никому не рассказывать о том, что здесь делается…

Кваша-Кашенко. Какие могут быть колебания? Торжественно даю вам честное слово, клянусь всем дорогим…

Шевченко. Верю. Именно из-за трусости не скажете. А вы, господин Чухненко?

Чухненко. Вас первым повешу на дереве!

Шевченко. Господин Кваша-Кашенко! Идите один.

Чухненко. Не смейте идти! Будьте свидетелем того, как издеваются над дворянином!

Кваша-Кашенко. Господин Чухненко! Вы как ребенок! Дайте честное слово, как я, и мы будем свободны! Нужно учитывать, при каких обстоятельствах даете слово!

Чухненко. Не желаю давать слова!

Кваша-Кашенко. Тогда я один пойду… Будьте здоровы, господин Тарас… До приятного свиданьица…

Шевченко. Стойте! Отменяю свое разрешение! Пускай люди нас рассудят! Дайте знак, дедушка!

Дед Иван. Сейчас, отец… (Подходит к яру, свистит.) Они идут…

Шевченко (сосет трубку). Хорошо, дедушка.

Чухненко (падает на колени). Смилуйтесь! Какое угодно слово дам! Пустите меня живым!

Кваша-Кашенко. Я — официальное лицо! Я — кавалер ордена святого Станислава 4-й степени! Губернатор… Полиция… Попечитель учебного округа…

Дед Иван. Миритесь с богом, барин.

Чухненко. Дайте пистоль… Я дорого продам свою жизнь… Станем, как один…

Кваша-Кашенко (поднимает руки). Будьте свидетелями, что я не оказываю никакого сопротивления. Пан Чухненко, руки вверх! Давайте петь, пускай все слышат, что мы люди мирные… "Дощик, дощик капе дрібненький!.."

Из яра выходит Охрим. За ним — еще четверо, которые остаются у яра. Охрим подходит ближе — у него топор, самодельная пика.

Охрим (снимает шапку). Здравствуйте, люди добрые!

Шевченко. Здоровы. Много вас?

Охрим. Все, батя.

Петро. Ну да!

Охрим. Когда пан подожгли нас и убежали сюда, к нам наехали гайдуки соседнего пана. Нам некогда, пожар заливаем, а они лошадьми топчут, арапниками секут, бьют из винтовок, страшный суд, да и только!

Дед Иван. Страшного суда испугался! А еще гайдамака!

Охрим. Крепостные испугались, казаки — в лес…

Шевченко. Ожила Оксана?

Охрим. Ожила, батя… Пан с окономом убили Ярему — она бросилась в водоворот возле мельницы… Еле вытащили… Долго не оживала…

Шевченко. Куда идете, Охрим?

Охрим. Не знаем, батя.

Чухненко (Кваше). Опустите руки, дурак!

Кваша-Кашенко (опускает руки). Как вы смеете!

Шевченко. А ну-ка тише!

Кваша-Кашенко. Как официальное лицо и кавалер, приказываю всем бунтовщикам разойтись по домам! Я доложу его высокопревосходительству господину генерал-губернатору Бибикову!

Чухненко. Тихо вы, каша из тыквы! Не вмешивайтесь в мои дела! Что, Охрим, хлебнул горького?

Охрим. Хлебнул, барин!

Чухненко. Хочешь сладкого, Охрим?

Охрим. Ох, хочу, барин!

Чухненко. Будет и сладкое. Свой барин, что родной отец. Карает и милует. Зови людей. Все обмозгуем. Не полицию ведь звать! Объест она нас с потрохами. Поладим и так.

Шевченко. А мертвый Ярема? А остальные убитые? А сожженные хаты?

Чухненко. Господин поэт! Поймете ли вы когда-нибудь, что между барином и мужиком — один бог судья?

Шевченко. Негодяи! Не хочу пачкать о вас руку…

Дед Иван. Отец, пускай уж я — у меня все равно грязные!

Чухненко. Оскорбление крепостных не задевает дворян! Вызов на дуэль принимаю лишь от шляхетного, как и сам!

Кваша-Кашенко. Согласно законам чести звание академика или чин дают права дворянства…

Чухненко. Тогда становитесь к барьеру.

Кваша-Кашенко. К какому барьеру? Я вас вовсе не вызывал!

Шевченко. Мерзавец! Застрелю на месте! (Вытаскивает из кармана пистоль.)

Чухненко. В безоружного легко стрелять.

Шевченко (подает деду второй пистоль). Нате, дедушка, передайте барину.

Дед Иван (берет пистоль). Еще и пистоль ему давай! А по морде не хочет!

Чухненко. Осторожно! Может выстрелить! Пускай отойдет от меня! Заберите у него пистоль!

Кваша-Кашенко. Законы дуэли требуют секунданта, пане Чухненко. Если у вас нет возражений относительно моей личности…

Чухненко. А к чертям собачьим вы не пойдете? Охрим, зови людей. Сейчас мы этим господам дадим такую трепку…

Кваша-Кашенко. Я — лицо десятого класса!

Чухненко. Чего ж ты стоишь, Охрим?!

Охрим. Думаю, барин.

Чухненко. За тебя я думаю!

Охрим. Нет, время уже и нам думать! Нет у нас просвещенных людей. Один Остап-кобзарь, да и тот слепой. Только и знаем — умирать. А придет же когда-то и наша пора, вырастут люди смелые и пойдут сообща против господ, против царей, восстанут за ними крепостные, казаки, стар и мал…

Петро. Ну да!

Шевченко. Правда твоя, Охрим. А теперь бери барина за шиворот, пускай идет на суд праведный! Какой люди приговор вынесут — так и будет!

Чухненко. Эй, Охрим, хорошенько подумай! Насилие так не пройдет, за этим закон следит!

Охрим. Закон панский, что ему до нас!

Чухненко. Посторонние подстрекатели поедут прочь, а вам со мной век жить!

Дед Иван. Чтоб ты до вечера околел!

Шевченко. Не стоит зря тратить время, Охрим! Видишь, пожар не прекращается. Нужно тушить. Обидчиков гнать из села.

Охрим. Ох, выгонишь ли их, батько? С оружием они, заклятые!

Шевченко. Выгоним! Правда на нашей стороне! Ведите барина!

Кваша-Кашенко. Тарас Григорьевич! Может, я взял бы его под честное слово в Киев?

Шевченко. Поздно, господин историк. Дед Иван, наставьте пистоль и идите!

Чухненко. Осторожно! Я сам пойду!

Дед Иван. Не гавкай! (Исчезает с паном за деревьями.)

Охрим. Хорошо вы сказали, отец, — суд праведный. Хоть барин ты, хоть простой — все равно становись. Мы не разбойники. К правде идем, за лучшую долю.

Шевченко. А тем временем возьмите пистоль, Охрим. Господин Кваша, ступайте, пока не поздно!

Кваша-Кашенко. Я уже отправляюсь… Я ничего не видел и не слышал…

Шевченко. А что же вы видели и слышали?

Кваша-Кашенко. Ни один человек не услышит от меня ни слова! Торжественно клянусь!

В лесу слышен выстрел.

Боже мой, кто это стреляет?

Шевченко. Это дерево упало…

Кваша-Кашенко. Смертоубийство!

Шевченко. Трухлявое и гнилое дерево…

Кваша-Кашенко. Я пойду, я побегу… Я с ума сойду в этом лесу!..

Шевченко. Дед Иван вернется, запряжет вам коня.

Кваша-Кашенко. Не нужно, умоляю вас, не нужно! Я пешком пойду, не нужен мне дед!

Шевченко. Дело ваше. Пошли, Охрим, время не ждет. (Берет ящик с красками.) На, Петро, неси! В добрый час! (Идет, Охрим и Петро за ним.)

Кваша-Кашенко. (крестится). Упокой, господи, душу раба твоего Тарасия! (Удирает в противоположную сторону.)

Шевченко и Охрим, а вместе с ними и Петро запевают:

С первыми же словами песни словно весь лес откликается на нее, подхватывает, несет.

Занавес

Кабинет генерал-губернатора Бибикова. Сводчатый потолок, стол, огромный шкаф, в канделябрах горят свечи. Бибиков ходит по комнате, размахивая одной рукой (другой руки у него нет), Кваша-Кашенко стоит, вытянувшись, в парадном мундире, поворачивая голову вслед за Бибиковым.

Бибиков. И вообще, милый мой Кваша-Кашенко, его величество наградил меня сверх заслуг, но я — демократ. Я пекусь о народе, как отец о детях. Ценю вашу, искренность, непосредственное обращение ко мне.

Кваша-Кашенко. Разве бы я осмелился, ваше высокопревоходительство, если бы не такое дело, которое может нарушить спокойствие нашего богохраннмого монарха…

Бибиков. Как ваше имя, отчество?

Кваша-Кашенко. Я не осмелюсь, ваше высокопревосходительство, вымолвить в присутствии вашего высокопревосходительства мое скромное имя, которое ничем не прославлено на государственном поприще.

Бибиков. Глупости, говорите!

Кваша-Кашенко. Заранее прошу прощения ваше превосходительство! Я родился в день трех святителей, их же церковь православная празднует на Новый год, то есть — Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, ваше высокопревосходительство…

Бибиков. Который из трех? Три — это много.

Кваша-Кашенко. Григорий, ваше высокопревосходительство! А отец мой, скромный иерей, имел случай появиться на свет именно в день великомученика Федора Стратилата, ваше высокопревосходительство.

Бибиков. Григорий Федорович, таким образом?

Кваша-Кашенко. Так точно, ваше высокопревосходительство! Сознание того, что ваше высокопревосходительство удостаивает меня частного разговора…

Бибиков. Итак… Вы — Григорий Федорович, я — Дмитрий Гаврилович. Вам ясна моя мысль?

Кваша-Кашенко. Не имея высоких военных доблестей вашего высокопревосходительства, не смею осмелиться…

Бибиков. И между прочим — садитесь. Я человек простой.

Кваша-Кашенко. Я, ваше высокопрево…

Бибиков. Садитесь!

Кваша-Кашенко (садится, вскакивает, снова садится). Без меры возвеличенный, ваше высокопревосходи…

Бибиков. Мне пятьдесят четыре, вам — половина того. Понимаете смысл, э… Григорий Федорович?!

Кваша-Кашенко. Смею ли я не понимать, ваше… Дмитрий Гаврилович? Я перед вами — последний червь, а вы, как отец, как возлюбленный отец, в благоглаголании своем… (Достает платочек, громко сморкается.)

Бибиков. Ценю, ценю. Наш светлейший монарх, незримо присутствующий здесь, дает силы и разум отделять преступное от несущественного, священное от кощунственного, глубоко поэтическое от гайдамацкого…

Кваша-Кашенко. Когда я удирал из лесу, я не надеялся дожить до утра! Только поддержка господина помещика Чухненко, который чудом вырвался из разбойничьих лап, помогла мне спастись.

Бибиков. А Чухненко?

Кваша-Кашенко. Побежал к драгунам, ваше высоко…

Бибиков. Хвалю.

Кваша-Кашенко. Как я докладывал, разбойники держат в плену беспомощного поэта, аки волки невинного ягненка, ваше…

Бибиков. Не говорите! Шевченко далеко не ягненок, мой милый Кваша-Кашенко! Совсем не ягненок! Я не встречал ягненка с таким разъяренным пером! Можете представить, что он написал обо мне! "Безрукий черт" — как вам это нравится?!

Кваша-Кашенко (закрывает ладонями уши). Не слышу, ничего не слышу, ваше высокопревосходительство!

Бибиков. Во-первых, православный человек ни в коем случае не может быть чертом. А, что? Тем более — генерал-губернатор.

Кваша-Кашенко. Ясное дело, ваше высокопревосходительство!

Бибиков. Ага. Вы мне нравитесь, э… Григорий Федорович. Итак, по вашему мнению, бунт имеет тенденцию к распространению на другие имения? Не можете ли вы вспомнить, каких именно слов придерживались бунтовщики, какие требования, чем аргументировали, какой был толчок к бунту, их разговоры, ближайшие планы? Вы понимаете мой вопрос, э… Григорий Федорович?

Кваша-Кашенко. Понимаю, ваше высоко… Понимаю, Дмитрий Гаврилович… Я имел честь докладывать, что видел только двух бунтовщиков — старого деда и кузнеца Охрима.

Бибиков. И лес был полон гайдамаков?

Кваша-Кашенко. И лес был переполнен гайдамаками, ваше превосходительство!

Бибиков. Хорошо. То есть плохо! Почему же художник Шевченко не послушал вашего мудрого совета и не бежал вместе с вами, э… Григорий Федорович.

Кваша-Кашенко. Я притаился в кустах, а его…

Бибиков. Потащили на веревке?

Кваша-Кашенко. Потащили на веревке!.. Простите, не на веревке…

Бибиков. Добровольно пошел с бунтовщиками, не так ли?

Кваша-Кашенко. Ваше высокопревосходительство! Клянусь честью, насильно потащили! Спасайте его из пасти зверя, ваше высо…

Бибиков. Имейте в виду, что художник Шевченко в другом случае осмелился назвать меня "глупым капралом"!

Кваша-Кашенко. Мороз идет у меня по коже, ваше высокопревосходительство!

Бибиков. Совершенно неостроумно с его стороны: капрал — нижний чин, а я генерал-адъютант! Однако мы спасем неблагодарного художника Шевченко… Вы никому ничего не сообщали?

Кваша-Кашенко. Помилуйте, ваше превосходительство! Разве бы я осмелился?

Бибиков. Благодарю. Какой национальности, вы сказали, помещик, в именин которого вспыхнул бунт?

Кваша-Кашенко. Чистый наш, малоросс, ваше высокопре…

Бибиков. Гм. Плохо. Я предпочитал бы поляка. Вот где они у меня сидят — паны-поляки! Эксплуатируют русских крепостных, бунтуют против государства, плюют на православную религию, которую исповедует и его величество! Киевщина, Подолье, Волынь — это не генерал-губернаторство, которым я управляю, это паскудство! Не возражайте! Это — дрянь!

Кваша-Кашенко. Я только преподаватель гимназии, ваше…

Бибиков. Знаю. Кроме того, вы патриот, да, да, я вижу. Кто составлял дворянские списки по этим губерниям?

Кваша-Кашенко. Видимо, его величество, ваше пре… высо…

Бибиков. Негодяи составляли, ежели хотите знать! Получили привилегии русского дворянства, а привычки затаили волчьи! Сговор, бунт, крамола! Вы знаете, сколько я вышвырнул из дворянских списков по моему генерал-губернаторству? Не знаете? Восемьдесят одну тысячу фамилии! Как вам это понравится? Кроме того, в "сомнительные" дворяне записал двадцать две тысячи! "Правильных" дворян оставил пятьсот семейств — это вам что?!

Кваша-Кашенко. Все в руке божьей, ваше высокопревосходи…

Бибиков. Начинают, можно сказать, против самодержца революцию и хотят оставаться в дворянах его величества государя императора! Нет, господа поляки! Я вижу вас насквозь! Моя святая обязанность защищать православных крепостных от католиков!

Кваша-Кашенко. Господин Чухненко православный, ваше…

Бибиков. Я ввожу "инвентарные правила", которые будут определять обязанности крепостного перед барином. Народ — это государственное добро. Глупая шляхта не знает границ своим претензиям. Бунты дорого мне стоят. Его величество подал августейшую мысль нормировать труд крепостных. А то, чего доброго, вовсе откажутся быть крепостными.

Кваша-Кашенко. Профессор Костомаров, ваше высокопревосходительство, научно доказывает, что крепостничество якобы великое зло, не совместимое с принципами христианской религии, ваше высо…

Бибиков. Глупости! Наука господина Костомарова непатриотична!

Кваша-Кашенко. Великий пример христианского подвига подают нам просветители всеславянские…

Бибиков. Кому это нам, э… Григорий Федорович?

Кваша-Кашенко. Вообще, всем культурным силам общества, призванным повелением его императорское величества к труду на ниве христианской добропорядочности и веры, ваше высокопревосходи…

Бибиков (незаметно шире приоткрывает дверцы шкафа за спиной Кваши-Кашенко). И в какой степени, вы думаете, университет святого Владимира заражен этими идеями профессора Костомарова, э… Григорий Федорович?

Кваша-Кашенко. Приношу искреннейшие извинения, ваше…

Бибиков. Дмитрий Гаврилович!

Кваша-Кашенко. Дмитрий Гаврилович… Осмелюсь доложить… Я не подготовлен к такому вопросу, ваше…

Бибиков. Хорошо, подготовитесь потом. Только не крутить мне! Всю правду на стол!

Кваша-Кашенко. Осмелится ли кто, ваше…

Бибиков. Ваши литераторы считают, что нужно обращаться к сердцу и разуму помещиков на предмет добровольного отказа этих последних от права собственности на крепостных! Ха-ха-ха! А как же деньги? Кто за них заплатит? Кто будет работать в имениях?

Кваша-Кашенко. Профессор Костомаров, как мне передавали, ставит на первое место вопрос развития культурно-просветительных сил…

Бибиков. Глупости, он хочет революции!

Кваша-Кашенко. Как нам говорит история, ваше высокопревосходительство, революция выглядит совершенно не так!

Бибиков. А художник Шевченко?

Кваша-Кашенко. Я имел счастье докладывать вам, что стихи художника Шевченко не находят отклика в наших просвещенных кругах.

Бибиков. Глупости! И у просвещенных находят и у непросвещенных. Ловим кобзарей по ярмаркам с его стихами — горланят слепые дикари, а люди стоят вокруг стеной и слушают. Пока полиция пробьется к кобзарю, его уже и след простыл!

Кваша-Кашенко. Достойно величайшего сожаления, ваше…

Бибиков. Он нас, говорите, любит и уважает, э… э… Григорий Федорович?.. Почему бы не попытаться уговорить его? Я сам люблю поэзию. Его величество показывает августейший пример, опекая поэтов, например, Булгарина, барона Брамбеуса… Скажите ему: вернись, брат Шевченко, к истинной поэзии! К чистой, прекрасной музе!

Кваша-Кашенко. Святую правду говорите, ваше…

Бибиков. Скажите, я сам буду его первым читателем. Верноподанно похлопочу у его величества о достойной такого пера награде. Перстень с бриллиантами, табакерку…

Кваша-Кашенко. Ваше высокопревосходительство! Подарки нужно давать более достойным, чем этот Шевченко! Он бог знает что о себе подумает!

Бибиков. Вы, э… Григорий Федорович, думаете, что старик Бибиков меньше вас разбирается в поэзии?

Кваша-Кашенко. Прошу прощения, ваше…

Бибиков. Какие тайные кружки вам известны?

Кваша-Кашенко. Ваше превосходительство! То есть высокопревосходи…

Бибиков. Не крутите! В университете? В семинарии? Офицеры? Чиновники? Говорите!

Кваша-Кашенко. Кажется, в университете, ваше…

Бибиков. Мало! Место собраний, участники, цель! Почему молчите? Мне все известно!

Кваша-Кашенко. Ваше высоко… Оклеветан… Помилуйте…

Бибиков. Выбирайте — или домой, или в крепость!

Кваша-Кашенко. Не поставьте в вину… Я искренний патриот, я обожаю монарха… Я узнаю… Обязательно узнаю, ваше высоко… (Достает платочек.)

Бибиков. Испытывая высокое, священное чувство к лицам царствующего дома, можете входить в кружок, в союз, куда вам угодно! В моем лице вы найдете искреннего поклонника и мецената… Можете идти!

Кваша-Кашенко. Спасибо, Дмитрий Гаврилович! Никогда не забуду вашей отеческой заботы!

Бибиков (похлопывает Квашу по плечам). Идите спокойно, мой милый. Я ценю вашу дружескую заботу о художнике Шевченко.

Кваша-Кашенко. Он как ребенок, ваше высоко…

Бибиков. Знаю, знаю.

Кваша-Кашенко (пятится к двери). Спасибо, ваше высокопревосходительство! Честь имею… (Выходит.)

Бибиков (после паузы). И руку не подавал, а вымыть хочется! Николай Эварестович!

Дверцы старинного шкафа казенного образца полностью открываются. В шкафу нет задней стенки, стоит стол. Из-за стола поднимается правитель канцелярии Бибикова — Писарев, вытирая о голову гусиное перо, которым записывал разговор.

Писарев (собирая бумаги). Прикажете переписать набело, ваше высокопревосходительство?

Бибиков. И только собственной рукой! Терпеть не могу лишних читателей! Не первый намек, Николай Эварестович, на противоправительственный заговор?

Писарев. Возможно, нужно было еще нажать на него?

Бибиков. Не думаю, чтобы он знал больше. Побеспокоим немного погодя. Вам, как председателю "секретной комиссии для раскрытия тайных обществ", такой человек — находка.

Писарев. Он имеет на художника Шевченко такое же влияние, как прошлогодний снег!

Бибиков. Его величество изволил когда-то выразить августейшее неудовлетворение по поводу расследования заговора 14-го декабря. По его монаршему мнению, тогда по крайней мере половина виновников выскользнула из рук закона.

Писарев. Я уже завел дело на профессора Костомарова.

Бибиков. Можете завести и на Шевченко, но это нас не продвинет! Нужно научиться избегать ошибок. Не спешите с реляциями в Петербург! Ну, узнали вы об одном, о другом — сразу их и хватать? Глупости! Имейте выдержку. Они все равно уже в ваших руках. Не спуская глаз с выявленных, узнавайте неизвестных. Но разве вас нужно учить?

Писарев. Рад служить, ваше высокопревосходительство!

Бибиков. Кстати, мне жаловался господин гражданский губернатор Фундуклей, что вы какие-то там суммы не туда записали?

Писарев. Случилась ошибка, ваше высокопревосходительство!

Бибиков. За эту ошибку вы успели получить десять тысяч!

Писарев. Клевета, ваше высокопревосходительство!

Бибиков. А чиновник губернатора, которого вы били палкой?

Писарев. Тоненькая тросточка, ваше высокопревосходительство!

Бибиков. Я вас очень прошу. Нет на свете силы, которая могла бы вас исправить, но берите с умом.

Писарев. Клянусь христом-богом, Дмитрий Гаврилович!

Бибиков. Итак. Сколько бунтов подавлено в моем генерал-губернаторстве в прошлом году?

Писарев. Угрожающих четыре, более мелких — до десятка, ваше высокопревосходительство!

Бибиков. Вот видите! В этом году сколько?

Писарев. Известно о шести крупных волнениях…

Бибиков. Рапорты от войска?

Писарев. Согласно вашему приказу — войска покамест разъединяют и окружают очаги бунта! Затем начнут действовать пушки.

Бибиков. Картечь обладает огромной силой воздействия! Шайка разбойников, в которой пребывает этот Шевченко, обнаружена?

Писарев. Чины полиции, драгуны закрывают пути к восставшим в соседних селах!

Бибиков. Одобряю! Не иначе как сам Шевченко все дело начал? Бешеная голова…

Писарев. Так точно, ваше высокопревосходительство, — отчаяннейшая голова.

Бибиков. Можете идти. Подождите. Я цитировал ругань, произнесенную Тарасом Шевченко в мой адрес, — вы ее не записывайте. И вообще…

Писарев. Я ничего такого не слышал, ваше высокопревосходительство.

Бибиков. Вы шельма, Писарев! Курьеру, который повезет приказ командиру драгунского полка, передайте — нет, нет, не записывайте — подавление бунта провести со всей решительностью, беспощадно. Не обращать внимания на количество жертв среди бунтовщиков. Не буду в претензии, если кто-нибудь лишний будет и убит.

Писарев. Предупредив о пленном художнике Шевченко, о его неприкосновенности, ваше высокопревосходительство?

Бибиков. Неужели я неясно выразился?

Писарев. Будет сделано, ваше высокопревосходительство! (Выходит.)

Бибиков (перед трюмо). Итак. Я похож на безрукого черта?! Тьфу!

Занавес

Крыльцо барского дома с шестью белыми колоннами. Раннее утро.

На крыльце сидят Оксана и ее мать.

Оксана. Еще раз взошло солнце.

Мать. Что ты говоришь, Оксана?

Оксана. Еще раз взошло солнце, мама.

Мать. Как быстро прошла ночь. Спала я, что ли?

Оксана. Спали, мама. Склонили голову мне на плечо и спали.

Мать. А ты, доченька, нет?

Оксана. Видно, я уже вовеки не усну, мама. Видится мне Ярема, вот стоит прямо перед глазами. А как усну хоть малость — разлучимся с ним навсегда…

Мать. Ох, и я так убивалась за своим!

Оксана. Вы с отцом век прожили, мама, а я и в глаза его не нагляделась!

Мать. Снилось вот, хлопочу я еще в отцовском доме. Уютно, мило. Сверчок приснился — будто на скрипочке запиликал.

Оксана. И Сверчок из огня не выскочил! Остались, как сидим. Оно, может, и лучше. Все равно умирать…

Мать. А разве только мы? Ветер хорошенько помог пану. Полное село нищих. Казаки, крепостные — всех сравнял.

Оксана. Сравняет нас еще и царская ласка!

Мать. Жаль, пана не поймали. Теперь приведет войска.

Оксана. Есть ли на свете ненависть, большая моей? Словно кипятком кто душу обварил! Ярема в земле лежит, а его убийца жив и на свободе! Держать в руках и выпустить?!

Дед Иван (голос его доносится из-за колонны). Легко вам говорить!

Мать. Разве там, кроме вас, дедушка, и людей не было?

Дед Иван (выходит, на гашнике у него висит старая сабля без ножен, она прицеплена за самодельный крючок). Ну да, не было! Были люди! Выхватил у меня из рук пистоль да — бах в мою шапку. Посек шапку, будто в ней кто раскаленные угли носил! А потом еще и ударить хотел этим пистолем!

Мать. Вы хоть не оправдывайтесь, дедушка!

Дед Иван. Как — не оправдываться?! Что же я, по твоему, напрасно саблю нацепил?!

Оксана. Не шумите, дедушка Иван. Тарас Григорьевич еще, видно, отдыхают.

Дед Иван. Отдыхают! Неугомонный человек, этот Тарас! За всю ночь так ни разу и не прилег. Уже и меня сон сморил, а он и глаз не сомкнул. Сидит за столом, гусиное перо так и ходит по бумаге! Одно испишет, другое берет. Свечка нагорит — пальцами фитиль снимает. Поднесет пальцы к огню, задумается. Огонь печет, а он, того, не слышит…

Мать. Думы записывает на бумагу.

Оксана. Стихи, мама.

Дед Иван. Попишет, попишет, чуб взъерошит и — прыг в кузницу. Там Охрим пики кует, закаляет ножи, варит железо. Постоит возле кузнецов, трубочку пососет, споет с людьми — и снова бегом к столу. Снова гусиные перья бегают по бумаге. Пока и солнышко встало.

Оксана. А как он наших обидчиков гнал! Ярема лежит расстрелянный, Охрим с людьми бежал в лес, чужой наезд хозяйничает в селе, горят дома, — думаю, пропали. Полуживая, руку поднять не могу, только глазами смотрю. Когда это из лесу кто-то выскакивает верхом на коне! За ним, вижу, Охрим, за Охримом — люди… Тарас Григорьевич! Да как крикнет: "Бей барскую сволочь!" — я даже ожила. А они людьми управляют, от пуль, как от шмелей, отмахиваются! С тем и удрали чужие наездники, многие из них и шапки потеряли.

Мать. Если бы не он, разве то было бы! Сунулись к соседям за советом — а на дорогах войско стоит!

Дед Иван. Пускай себе стоит, к нам не посмеет сунуться: руки коротки!

Оксана. Ох, дедушка, у войска и пушки есть!

Дед Иван. Разве мы трогаем царя? Царь себе вот, а мы себе — вот. У нас несогласие с панами. Надо отделить людей от господ. Пускай баре живут сами по себе, казаки — с казаками, а крепостных надобно переписать на божью волю.

Охрим (торопливо выходит). Где Тарас Григорьевич?

Мать. Не шуми ты, Охрим, потому они, может, как раз в этот момент думы списывают!

Дед Иван. Гай-гай, какие там думы! Только солнышко появилось, взял Тарас деревянный ящичек, срисовывает на бумаге сухую грушу!

Охрим. Такое скажете! Зачем им груша?

Дед Иван. Видать, пану хочет послать! Вот, мол, тебе, мерзавец, виселица, а веревку собственную сучи.

Охрим. Не догадались вы из пистоля ударить!

Дед Иван. Э, не допекай!

Охрим. Чухненко тайком прислал пахолка[6]. Если хотите, передает, на свете жить, несите головы с повинной. Зачинщиков свяжите, выйдет им причастие…

Мать. Разве не барин — первый зачинщик?

Охрим. Если бы барин! А то я, да дед Иван, да еще люди, да батько Тарас.

Дед Иван. Ов!

Охрим. То-то же и я сказал — ов!

Оксана. Зачем от смерти меня спасали! Не видела бы судилища, не слышала б позора! Такого человека, как Тарас Григорьевич, да господам выдать.

Охрим. Подожди, никто же его не отдает! Я велел пахолка придержать и боронами улицы преградить, послал охрану, чтобы нас не застукали врасплох.

Шевченко (входит с этюдником в руке. На почтительном расстоянии появляется Петра, садится, следит). Доброе утро! Какое сегодня солнце праздничное! И на осень непохоже… (Всматривается в Оксану с матерью.) Э, да вас грешно вот так не нарисовать! Сидите, дорогие, я с вас этюд сделаю… (Садится на ступеньках, готовится рисовать.) Оксанушка, не смотри так печально. Я вас недолго буду мучить. А что, пан Охрим, налажены ли самопалы, оструганы ли копья? Хватает ли железа на копья, на свяченые ножи? Есть еще порох в пороховницах?

Охрим. Хватает, пане!

Шевченко. Разгорается пожар на целую губернию. Крепостнические реестры, как горсть соломы, сгорят. Нам бы только соседей дождаться. Не возвращался еще кобзарь Остап?

Охрим. Нет.

Мать. Войско стоит на дорогах! Не пробьются к нам соседи. Как рыжие мыши испечемся на огне.

Охрим. Дороги назад нам нет!

Шевченко. Правду молвил.

Дед Иван. Будьте вы Кармелюком, а Охрим — Зализняком!

Шевченко. Рисую, стихи пишу, песни пою. Какой из меня Зализняк или Кармелюк!

Охрим. Нам лучшего и не нужно!

Дед Иван. Гайдамаки тоже писали! Свячеными ножами на панских шкурах.

Охрим. Мы не гайдамаки, дедушка. Избавимся от панов и снова к плугам!

Мать. Если б то!

Оксана. Верите ли вы, Тарас Григорьевич, в нашу силу?

Шевченко. Верю, Оксана.

Оксана. Не разочаруетесь?

Шевченко. Никогда в жизни!

Входит толпа крестьян. Пожилые люди, суровые лица. Поодаль возле Петра собираются дети.

Охрим (после паузы). Слушаем мир.

Первый. Подожди сначала, что скажем.

Шевченко. Садитесь, господа миряне, — в ногах правды нет!

Первый. Так мы и сядем.

Второй. Обчество — большой человек. Что обчество скажет, то и будет. Обчество — не шутка.

Дед Иван. Не зря говорится: одна голова хорошо, а две — лучше.

Третий. Пан своего слугу прислал. Жду, мол, в лесу до раннего обеда. Как солнце к вечеру свернет, то уже и возврата вам не будет.

Второй. Мол, барин добрее стал, легче наказывать будет.

Дед Иван. Он добрый, как волк в пост!

Охрим. Вы, дедушка, как тот овод!

Первый. Давайте думать, миряне, — солнце не стоит!

Второй. Чтобы, как говорится, того… Не было того самого…

Третий. Барин в Драчином лесу сидит. Если браться с умом, можно и окружить. Одно дело, когда он издалека обещает, а другое — когда вблизи.

Охрим. Умна твоя речь, Петро.

Первый. Не слышим твоего голоса, батя Тарас.

Шевченко. Куда мир — туда и я.

Второй. Мы не разбойники, люди добрые. Да ведь нам же в пазуху огня насыпали.

Мать. Нужно взять барина за грудки!

Первый. Молчите, бабка!

Охрим. Два парубка уже пошли к барину.

Третий. В лес нужно через яр пробираться, а у барина где-то и гайдуки на подхвате. Двух парней мало.

Первый. Да еще пошли люди!

Второй. Что же мы барину скажем?

Охрим. Пускай только приведут! Есть о чем поговорить.

Первый. Ну вот. Как-то и на душе легче стало. Что-то значит мир!

Дед Иван. Без меня эта вода не освятится!

Шевченко. Что решили, на том и стоять будем!

Третий. Да поскорее, люди, пока барин снова не удрал!

Охрим. Ну так отправляйтесь в добрый путь!

Толпа уходит, дед Иван тоже.

Мать. Раздобудут барина и из-под земли!

Шевченко. О чем я хочу тебя попросить Оксана. Я вот нарисую Охрима, а ты пойди сыграй нам что-нибудь. Садитесь, Охрим, вот так…

Оксана. Да где уж играть, Тарас Григорьевич! Пальцы словно неживые, душа придавлена камнем. Мне бы наплакаться вдоволь!

Мать. Не печалься, доня!

Шевченко (рисует). Как же ей не печалиться? Тогда, Оксана, и играют, когда грустно. Я видел там на пюпитре сонату Гайдна.

Оксана. Хорошо, Тарас Григорьевич. (Идет в дом, мать — следом за ней.)

Шевченко (рисует). Люблю старого Гайдна! Иногда торжественные шаги всемогущего Бетховена не так по душе, как веселые переливы Гайдновых мечтаний! О, слышите, Охрим? Начала. Как она играет! Никогда не ожидал… Не двигайтесь минутку, смотрите сюда…

Охрим. Кто-то идет!

Шевченко. Сидите, сидите! Такая хорошая поза.

Охрим (достает из-за пазухи пистоль). Не усидишь!

Шевченко (рисует, прислушивается к музыке). Вы слышите, как торжествует старый Гайдн!

К Петру, который сидит вдали, подъезжают на лозинках мальчики.

Охрим. Где ваш второй пистоль, Тарас Григорьевич? Шевченко. Там, в ящике с красками.

Охрим. Принести?

Шевченко. На кой леший мне пистоль?

Охрим. Да так.

Шевченко. Может, безрукий Бибиков наступает?

Охрим. А вы хоть посмотрите!

Шевченко (рисует). Сейчас посмотрю…

Подходит солдат в полной форме: длинные белые штаны, зеленый мундир с красным воротником, кивер, ранец, винтовка со штыком. За ним несколько вооруженных вилами и косами повстанцев.

Шевченко (поднимает голову), Ага, вот это кто! Здравствуй, служивый!

Солдат. Здравия желаю, ваше благородие!

Шевченко. Садись, голубчик. Какое я благородие! Тарас Григорьевич, да и все.

Солдат (садится). Сяду, господа хорошие. Отчего не сесть? (Достает прокуренную трубочку,) И закурить не грех…

Шевченко (достает трубку и табак). Прошу, служивый. Закури нашего.

Солдат набивает трубку, закуривает, Шевченко — тоже. Охрим незаметно прячет пистоль, машет на охрану, та уходит. Мальчишки от Петра тоже "отъезжают".

Солдат. Значит, вот так и живете?

Охрим. Как видите, господа служба.

Солдат. Музыку кто-то играет в доме.

Охрим. Не госпожа.

Солдат. Люблю музыку в доме.

Шевченко. Дело известное. Звать как?

Солдат (попыхивая трубкой). Звать меня, скажем, Иванов.

Шевченко. Имя меня интересует и отчество.

Солдат. А имя, скажем, Ефрем, по отчеству — Иванович.

Шевченко. Приятно познакомиться, Ефрем Иванович.

Солдат. Взаимно, Тарас Григорьевич. Вот что я тебя опрошу…

Шевченко. Послушаем.

Солдат. Не ты ли будешь этот, бишь, как его, — государственный преступник?

Шевченко (сосет трубку). Не задумывался, Ефрем Иванович, возможно и я.

Охрим. Это, видно, как сам Кармелюк?

Солдат. Велено нам, солдатам, во время усмирения первым делом в тебя целить. Близко не подпускать, как есть ты злейший совратитель, и живым тебя в плен не брать.

Охрим. Бабка надвое гадала.

Солдат. Рюмку водки положено за тебя и рубль денег.

Охрим. Спасибо, господа служба, за искреннее слово!

Солдат (сосет трубку, прислушивается к музыке). Смотри, какая музыка душевная! То ровно в церкви пение, а вот, слышь, — жалейка пастушья, скажем…

Охрим. Наша крепостная играет.

Солдат. Это, между прочим, тебя, молодец, сдают в солдаты?

Охрим. Разве меня одного! Сначала думали в солдаты, а теперь уже и Сибири не хватит! Как потурили мы пана да подняли тревогу!

Солдат. Бунтуете до смерти али как?

Охрим. Либо пан либо пропал, господа служба!

Шевченко. Стоп, Охрим! Вот так и сиди. Смотри на Ефрема Ивановича. Хорошо. (Рисует.) Воюем, Ефрем Иванович, пока силы хватит. Пока глаза будут глядеть и руки не ослабнут. Вам, солдатам, стрелять, а нам стоять. От пули не упадем — еще и штыком колете! Так и скажи.

Солдат (курит). Значится, до смерти. Это нам подходяще!

Охрим. Пугать пришли, господа служба.

Солдат. Имей терпение, скажу.

Охрим. Этого добра хватит.

Солдат. Гляжу на тебя, Тарас Григорьевич, чем ты есть государственный преступник?

Охрим. Потому что за народ!

Солдат (люто, возбуждаясь). За народ? А я не желаю за народ! Желаю за себя самого! За жизнь мою загубленную! Десять лет душа горит, думал забуду. Нет, не забывается! В ранах весь. Не могу забыть. Как барин мою невесту украл. Как я к барину в горницу взошел, как топтала меня барская злость. Помню до страшного суда!

Шевченко. Понимаю тебя, Ефрем Иванович!

Солдат. Нет, не разумеешь ты! По зеленой улице тебя не водили! Тысячи шпицрутенов не прошел. Пять раз водой отливали… Выжил я, Тарас Григорьевич! Для чего выжил? Снова по зеленой улице идти?

Охрим. А может, нас поведете по зеленой улице!

Солдат. Молчи, думаешь, солдат — не человек? Не крестьянин? Вот вы бунтуете, а наша рота как в лихорадке колотится. У каждого отец, мать-то есть? Под этой казенной тряпкой собственное-то сердце имеется?!

Охрим. Ваша правда, господа служба.

Солдат. Слышал я, что у вас из-за девки барин мужа ейного убил, крепостным лбы бреет, взяла меня старая кручина. Везде помещичье зверство! И должок солдат усмирять!

Шевченко (рисует). Это уже, Ефрем Иванович, как вам совесть подскажет. Видите, хорошо у нас компонуется: Охрим бунтует, Ефрем подавляет.

Охрим. И верно! Я — Охрим, да и солдат же — Охрим!

Солдат. Кто это в хоромах играет, Ефрем?

Охрим. Молодая вдова, господа служба.

Шевченко. Как она играет!

Солдат (в отчаянии). Что же вы меня в плен не берете, бунтовщики? Думаете, легко в плен идти? Шпицрутены за спиной! Целую ночь по кустам хоронился, только на зорьке пошел к вашим аванпостам. Получайте! (Втыкает винтовку штыком в землю.)

Шевченко. Спасибо! Охрим, бери Ефрема в плен.

Охрим. А зачем?

Солдат. Только свяжите меня покрепче!

Шевченко. Зачем мы тебя, Ефрем Иванович, будем связывать? Нам стыдно тебя вязать. Что же это будет, если свой своего будет вязать? Пускаем на волю!

Солдат. Зачем мне воля?!

Охрим. Нам воля дорога, то и вам не игрушка!

Солдат. Мне воля — опять солдатские щи хлебать!

Охрим. Не хотите брать грех на душу, господа служба?

Шевченко (поднимается). Уже и Оксана кончила музыку. Время идти, Охрим. Нужно подводы готовить, вывозить в лес детей, женщин, стариков.

Солдат. А мне?!

Шевченко. Вы человек казенный, Ефрем Иванович. Возвращайтесь в роту, дядька вам зубы потолчет, пан ротный пропишет шпицрутены, забудете душу, совесть, схватите винтовку и Охрима штыком насквозь — раз и готово!

Солдат (истерично). Слушай! Пришел с открытой душой. Чем могу помочь?!

Охрим. Кулаком, господа служба!

Солдат. Легко говорить! Кто мне поверит в бою?!

Шевченко. Мы поверим, Ефрем Иванович!

Солдат (бьет кивером о землю). Спасибо, Тарас Григорьевич! В таком случае — командуй!

Шевченко (протягивает руку). Здравствуй же, Ефрем Иванович, солдат парода! (Целуется с солдатом.)

Охрим. Здоров будь, Охрим!

Солдат. И ты, друг Ефрем! (Целуются.)

Шевченко (берет винтовку, дает солдату). Наденьте кивер, Ефрем Иванович. Пойдите с Охримом на инспекцию, осмотрите оружие, разбейте людей на батальоны. Разве же я знаю, что там нужно делать?

Солдат (отдает честь). Слушаю, Тарас Григорьевич!

Солдат лихо поворачивается и выходит, Охрим за ним, стараясь шагать по-военному.

Шевченко (достает из кармана книжечку, перелистывает). Ни в какое стихотворение не впишешь. Нужно поэму. Да еще и не простую. Два Охрима добывают одну правду. А когда добудут — считай славянский вопрос решенным. Да, господин Костомаров! "Научно-литературное общество" — дело полезное, но наш путь более верный. Болгары, чехи, поляки — несомненные сообщники, но первое слово принадлежит русским. Братья-славяне присоединятся к нам со временем. В среде славной русской интеллигенции, которая освободила из крепостничества и бедного художника Шевченко, рождаются люди сильные духом, с государственным умом! Молодая воля поднимается над Россией, — кому посчастливится увидеть своими глазами ее лучи? (Перелистывает книжечку)

(Задумался, потом посмотрел в сторону дома.) Оксана! Что ты делаешь! Вытри глаза, слышишь! Вишь, какой твой Гайдн слезоточивый!

Оксана (выходит с поникшей головой). Это вовсе не Гайдн. Что прикажете, Тарас Григорьевич?

Шевченко. Ты не крепостная, чтобы тебе приказывали.

Оксана. Одна честь.

Шевченко. Какая, сестрица?

Оксана. Все равно Ярема из ямы не встанет. Зачем с того света назад меня возвратили?! Положите Оксану к мужу в яму!

Шевченко. Как ты хорошо играла.

Оксана. Позвольте мне умереть…

Шевченко. Не позволю! Революции возрадуешься, Оксана, заплетешь ленты в гривы резвых коней — летите, долгогривые, по барским степям! Везите волю в самые дальние уголки! А кто сестра воли? Оксана. Кто за счастье народа жизнью рискует? Оксана! Кто разжигает факелы восстания?

Оксана. Спасибо. Не женское дело.

Шевченко. Нет, голубушка, женское дело у нас будет не горшки да ухваты, пеленки да барщина! Женщины получат равные права с мужчинами.

Оксана. Тучи разошлись вокруг. Не будет спасения ни человеку, ни скотине. Смерть принимать всем, Тарас Григорьевич.

Шевченко. Хватит тебе смерть накликать.

Оксана. Тараса Шевченко не уберегли. Крепостные бунтуют да за собою и поэта на виселицу тянут! Что нам люди скажут?!

Шевченко. Разве поэты только для свадьбы?

Оксана. Но и не для бунта крепостных!

Шевченко (улыбается), Я не бунтовщик, Оксана. Я скорее усмиритель. Рифмы усмиряю. Вишь, кто я! Нет существа более непокорного, чем рифма! Начнешь ее укрощать, подгонять к месту, а она не хочет, вырывается, хвостом бьет, а потом прыгнет вверх и исчезнет где-то, как привидение…

Оксана (невольно улыбается). Такое скажете!

Шевченко. Или вот краски начнут изменяться, ужас! Ложишь одну — хорошая, яркая, теплая. Отклонился немного, глядь — сгорел цвет! И где он только взялся такой вялый! Схватишь себя за чуб и рвешь!

Оксана (смеется). Оно и видно.

Шевченко. Что видно? Волосы редкие?

Оксана. Нет, что краски вас не слушаются.

Шевченко. Еще и как не слушаются. А ты говоришь, что я бунтовщик. Это у меня такая муза непоседливая. Буря для нее — словно ветер под крылья. Как подбросит вверх да как понесет над белым светом. Жаль, не записываю своих приключений. Когда-нибудь скажут архивные крысы: был себе этакий маляр Шевченко, иногда писал стихи, а больше пил водку да якшался с господами. А где же я якшался, пропади они пропадом! Больше ругался у них же в доме! Да где там, напишут, как им больше понравится! Нет, мол, документов. Черт бы лысый их побрал! Документы Бибиков раньше их прочтет! Да в каталажку меня. В каземат. В солдаты…

Оксана. Откуда это солдат приходил?

Шевченко. Горит земля под ногами царя Николая Тормоза! Его солдаты к нам убегают.

Оксана. Один солдат не войско.

Шевченко. Он стоит войска.

Оксана. Дед Иван!

Дед Иван. Рассудил его солдат по-военному. Чем он, говорит, будет нас вешать, давайте лучше, говорит, повесим его самого.

Оксана. Повесили. Говорите скорее!

Дед Иван. Как янгола! Стриженая девка не успела косы заплести.

Шевченко. Что же, это лучший выход.

Оксана. Слава богу. Заработал, старый пес.

Шевченко (кричит за сцену). Остап!

Голос (из-за сцены). Иду, Тарас!

Входит кобзарь Остап, за ним Охрим с солдатом, толпа людей. Петро подходит тоже.

Кобзарь. Здоров будь, Тарас.

Шевченко. Здоров и ты, мастер.

Кобзарь. Все ли меня слышат?

Охрим. Все, кому нужно слушать.

Мать. А женщинам можно?

Кобзарь. Позвольте, мир, слово молвить.

Голоса. Говори, Остап.

Кобзарь. Ходил я по всей земле, господа мир. Был даже там, где и мышь не проскользнет. Солдат — тьма. Вот этой рукой к пушкам прикасался. Будут нас из пушек сечь, еще и огнем давить. А кто спасется, того в Сибирь.

Мать. Ой, бог мой милый!

Голоса. Хоть живым в яму ложись!

Дед Иван. Загудели, как перед погибелью.

Голос. Ну да, перед погибелью!

Голос. Молебен еще не начинали.

Кобзарь. Солдаты навострили штыки, набили ружья.

Солдат. Солдату тоже жизнь дорога.

Охрим. Давайте послушаем Остапа, господа мир!

Дед Иван. Чтобы умное слово изо рта вылетало, а глупое — в животе урчало!

Голоса. Га-га-га! Дед скажет.

Кобзарь. Господа мир! Соседи ваши, которых вы на помощь ждали, не могут пройти через солдатские кордоны. Они решили не проливать кровь зря и податься в херсонские вольные степи! Там каждая птичка свободна, там земля без барина, а каждый крепостной — хозяин.

Голоса. Как же они пробьются? Так и мы за ними!

Кобзарь. А и за степями земли немеренные: Ковбань, Капказ.

Дед Иван. На Капказе буду жить!

Кобзарь. Барщины своими силами избавились, то нужно искать землю, где нет пана. Где тихие воды, ясные зори, плодоносные нивы. Останемся здесь — замордуют. Пойдем за людьми — может, спасемся. Разве мы первые? Барин сжег хаты, лишил нас всего добра. Остались люди, как вспугнутые птицы. Полетим волю искать! Нет сил отбиться от барских слуг.

Охрим. Доброе слово молвил кобзарь!

Шевченко. Складно сказал!

Солдат. Позвольте и мне сказать, господа мир!

Баба. Говори, голубчик москалик!

Солдат. Видел я, милые, на степях вольную жизнь. Бывал я в тех местах, господа старики. Трудно будет сквозь войско пробиться, но пробьемся. Дойдем, если скажете!

Охрим. До вечера у нас есть время. Говорите, миряне. Нужно собираться. Мое слово — идти!

Дед Иван. А мое — так и бежать!

Голоса. И так горе, и так беда!

Оксана. Разве Ярема за то жизнь отдал, чтобы мы здесь гибли?

Охрим. Кому охота пробиваться на волю, пускай готовится к ночи! Тронемся затемна! Утром на нас должны солдаты пойти войной, слышите?

Кобзарь. Три села прошлой ночью тронулись. Пойдем через леса, пока войско минуем. Берите бочки для воды, мешки с мукой, зерно для посева. Плуги не бросайте. Посеем пшеницу в степях. Какое твое слово, Тарас?

Шевченко. В добрый путь, люди добрые!

Голоса. В добрый путь!

Петро. Ну да!

Охрим. Давайте готовиться к ночи!

Дед Иван. Да сбросьте же мне лет шестьдесят, дорогие миряне!

Голоса. На Капказ! В степи! На волю!

Занавес

Берег Днепра в Киеве. Живописный вид. Днепр, Заднепровье, Подол. Кусты, покрытые осенними листьями. Старая верба. Под ней размытая водой яма, прикрытая хворостом. Стоит корзина, накрытая скатертью, и трактирный большой самовар. Карпо — в рясе и лайковом пояске — держит в руке сапог.

Карпо (кричит за сцену). Эй, господин! Найдите себе другое место! Разве мал берег? Вот туда, к Подолу, ступайте, там уютная рощица. Или в другую сторону к Аскольдовой могиле, тоже превосходно. Обратно ж, перевозитесь через Днепр — краса неописуемая!

Кваша-Кашенко (одет франтом, крылатка на плечах, входит). Здравствуй, божий слуга. Я уже слыхал твое первое предупреждение. Зачем ты вторично кукарекаешь?

Карпо. Потому что вы не слушает умного совета. (Отбрасывает сапог в сторону.)

Кваша-Кашенко. Чем же твой совет умный?

Карпо. А тем, господин, что сойдутся мои богомольцы, да и набьют вам оное место!

Кваша-Кашенко. Что?! Да знаешь ли ты, что я лицо десятого класса?

Карпо. Как на меня, барин, так хотя бы и двенадцатого. Мое дело предупредить. (Крестит самовар.) Во имя отца, сына и святого духа!

Кваша-Кашенко. Когда кто-нибудь прикоснется к моей личности хотя бы пальцем, сразу же пойдет в Сибирь.

Карпо. Не знаю, чем они будут касаться и куда потом пойдут, только, на вашем месте будучи, я отошел бы от греха и сотворил, как говорят, благо.

Кваша-Кашенко. Мели, мели!

Карпо. Бежал бы я отсюда, господин, да варил бы уху где-нибудь на той стороне Днепра…

Кваша-Кашенко. Это мои знакомые, даже друзья, болван!

Карпо. Спаси господи, барин, — я не обижаюсь на болвана, стоя на пороге монашеской обители!

Кваша-Кашенко. Радостными восклицаниями встретят меня!

Карпо. Нужно сначала, чтобы я вас встретил.

Кваша-Кашенко. Разве знаешь всех в лицо?

Карпо. А вы, господин?

Кваша-Кашенко. Во всяком случае я не позволю, чтобы ты спрашивал!

Карпо. Я и не набиваюсь! Отец эконом говорили мне и предупреждали относительно какого-то там барина Кваши, что ли…

Кваша-Кашенко. Относительно кого?!

Карпо. Может, это вы и есть Кваша, барин?

Кваша-Кашенко. Не твое дело!

Карпо. Если вы не Кваша, господин, вам все равно, а если все-таки Кваша — пускай помилуют и спасут вас преподобные Антоний и Феодосий Печерские.

Кваша-Кашенко. Говори, не тяни, печерская ты ворона!

Карпо. Слушаю господина! Отец эконом, распорядитель лаврской гостиницы и трапезной, посылая меня, по заказу богомольцев, сюда, велели предупредить одного барина по имени Кваша, если он поткнется, об опасной поведенции. А как я узнаю этого Квашу, на лбу у него не написано, спаси господи и помилуй, если я что-нибудь грешное молвил прегрешными устами…

Кваша-Кашенко. Я тоже видел отца эконома!

Карно. Видать, отец эконом будет молиться за грешную душу Кваши, пане!

Кваша-Кашенко. Черт знает что ты мелешь, ворона! Немедленно говори, я — Кваша-Кашенко! Скорее, а то кто-то идет!

Карпо. Во имя отца, сына и святого духа! Сейчас скажу. Сначала вас заманят на эту гулянку, а затем бац-бац и все…

Кваша-Кашенко. Боже! Как это — бац-бац?!

Карпо. Бревном или из пистоля, отец эконом не знают…

Кваша-Кашенко. Но за что, за что?!

Карпо. Отец эконом сказали, мол, сам ирод ведает. (Крестит рот.) Прости, господи, за черное слово…

Кваша-Кашенко (достает деньги, тычет послушнику). На, дружище, это тебе на свечи, на ладан, на молебен!

Карно. Целых пять рублей! Да я таких денег и отродясь не видел. Тут не то что на свечи, тут и на пиво хватит! Да что пиво — за такие деньги и отроковицы прибегут!

Кваша-Кашенко. Бери, бери. Я потом еще дам. Только сделай так, чтобы я их слышал, а они меня не видели!

Карпо. Ох, грех великий, пане! Выгонят из обители, когда узнают! Попаду в геенну огненную!

Кваша-Кашенко (дает деньги). На еще. Это за геенну. Скорее думай, как меня устроить! Если злые друзья умышляют на мою жизнь, я должен хоть знать!

Карпо. Будете знать, барин. Боже, какое адское искушение! А может, вы бы пошли себе, пане Кваша? На мне каждый рубец дрожит! Идите себе с богом, а деньги я вам потом верну…

Кваша-Кашенко (дает деньги). На, жадюга! За перепуг! Скорее делай, видишь, кто-то идет по тропинке…

Карпо (крестится). Иоанн Креститель, отгони от меня искушение. (Прислушивается.) Нет, не отгоняет. Даже еще сильнее разжигает. Что мне с вами на свете божьем делать? (Оглядывается во все стороны.) Ага, кажется, надумал. (Отодвигает хворост с ямы под вербой.) Сюда, пане. Лезьте поскорее!

Кваша-Кашенко (заглядывает). Тут сыро. Видно, и лягушки есть.

Карпо. Да не шевелитесь. Потому что в этой яме и загребут вас! (Крестит яму.) Отца, сына, святого духа. Пропади, исчезни, нечистая сила! Лезьте, пан Кваша!

Кваша-Кашенко (лезет в яму, съеживается на дне). Пропал новый мундир… Ох, здесь что-то мохнатое!

Карпо. Корней вербы испугались! Тише, подходят… (Прикрывает хворостом яму.) Увидите и услышите, пане… (В сторону.) Черта пухлого увидите! (Берет самовар, быстро относит его в сторону, хватает сапог и начинает раздувать пустой самовар.)

Подходят два молоденьких студента — Андрузский в шинели, накинутой на плечи, и кавказец Вано.

Андрузский. Дуешь?

Карпо. Дую.

Андрузский. А дыма нет.

Карпо. Нет дыма без огня.

Вано. Свои. Нас уже там проверяли…

Карпо. Тише. Пане студент, дайте мне шинель…

Андрузский. Пожалуйста! (Дает.) Только самовар на нее не вытряхивай!

Карпо (прикладывает палец к устам). Постойте минутку… (Подкрадывается из-за вербы к яме, осторожно накрывает хворост шинелью. А вслух говорит.) Не кладите сюда, господин! Я в эту яму самовар вытряхиваю! (Отходит прочь.)

Андрузский. Комедия, да и только!

Вано. Винца отведал, кацо?

Карпо. Полиция там сидит! Пришла за нами следить…

Андрузский. Чего же ты смеешься, чертова душа!

Вано (хватается за кинжал). Голову с плеч!

Карио. Спокойно, пускай сидит… Я подумал, что там он безопасен… А пусти его — приведет полно! Ждите за кустами.

Андрузский. Ты, брат, смелый!

Карпо. Не последний в семинарии!

Андрузский. Разве не из Лаврской трапезной?

Карпо. Тот спит у кумушки — это только подрясник его на мне да ремешок…

Андрузский. Что и говорить — хват! Как зовут тебя?

Карпо. Карпо.

Андрузский. Меня — Грицко! Салют, коллега! (Вместе с Вано отходит за кусты.)

Карпо (увидел кого-то и снова начинает раздувать пустой самовар). Девушка! Как это будет по-латыни? Дивина пуелла, или наоборот — пуелла дивина? А о ней кто же это?

Подходит Микола Гулак и Оксана в скромной городской одежде.

Гулак. Говорить и тебе пароль, Карпо? Здоров.

Карпо. Знаю и так вас, пане Гулак! Доброго здоровья.

Гулак. А это наша Наталка. Познакомься.

Оксана (протягивает руку). Здравствуйте, я слыхала, что монахам и посмотреть на женщину грех.

Карпо. О день счастливый, о мгновение прекрасное! О юная дева, достойная рая!

Гулак. Осторожно. Ты ей руку оторвешь. Пусти!

Карпо. Простите. От чистого сердца.

Гулак. Успел уже кто-нибудь прийти к твоему ободранному самовару?

Карпо. Двое.

Гулак. Мало.

Карно. Если не считать вас и неожиданной Магдалины.

Гулак. Кого ты имеешь в виду? Смотри мне, боа шуток.

Оксана. Монашеские остроты, нане Гулак! Если женщина, так уже и Магдалина. И вам не стыдно, Карно?

Карно. Господи, сгораю от стыда. Да как вы могли подумать?! Неожиданная Магдалина — это полиция.

Гулак. Как полиция? Ты пьян, калаче?

Карно. Ну, не полиция, так, может, что-нибудь и похуже. Одним словом, пан Кваша собственной персоной.

Гулак. Приходил?!

Карпо. Ну да.

Гулак. Откуда он узнал?

Карпо. Не знаю, папе Гулак.

Гулак. Ну и что же? Сам по себе, и ушел?

Карпо. Где там ушел! Сидит, ждет собрания.

Гулак. Карпо! У тебя есть голова на плечах?! Шпик сторожит, а ты хоть бы глазом мигнул!

Карпо. Мигну глазом, а вы скажете, что это к Наталке!

Гулак. Где Кваша?

Карпо. Вот там под хворостом. Рытвина возле вербы.

Гулак. Нужно было послать куда-нибудь!

Карпо. Посылал.

Гулак. Нужно было припугнуть.

Карпо. Пугал. Он деньги заплатил, чтобы я его пустил туда! Ну, я и пустил. Разве лучше было бы прогнать? Так еще не поздно. Хлюпну кружку воды — мигом побежит.

Гулак. Пускай. Возможно, и на самом деле так лучше. В таком месте он не страшен. Постелю-ка я и свой плащ сверху. (Стелет.) Смотри мне, не проворонь. Остальные придут, сразу же и начнем. Какой знак дашь часовым?

Карпо. Дымок от самовара. В случае опасности — они крикнут нам голосом филина…

Гулак. Молодцы, семинаристы! Из вас будут люди! Хорошая конспирация и охрана — прекрасное начало дела.

Карпо. Тем временем я буду посматривать на мою свинью в свинарнике, пане Микола… (Отходит к вербе, внимательно осматривается, поправляет укрытие, потом останавливается возле самовара, следит за тропинкой.)

Оксана. Не могу опомниться, господин Гулак. Будто во сне все произошло. Обмотали тряпками копыта коням, колеса, чтобы нигде не звякнуло. Через лес да через яры, волы цепляются рогами, дети притихли, никто не заплачет… А сзади гремит бой! Это солдат, который с нами шел, войску голову морочил, глаза отводил.

Гудак. Как же он отводил, Наталка?

Оксана. А так. Собралось их несколько человек — все, кто был с огнестрельным оружием. Папское медное ружье набили, показывают себя совсем не с той стороны, куда мы все двинулись. Ружье раза три — гух-гух-гух! Слышны были выстрелы ружей, а мы удираем. Затем вовсе ничего не стало слышно. Тогда кобзарь Остап остановил нас и говорит: "Стойте, дети, отдыхайте, я пойду за Тарасом, да за солдатом, да за Охримом, да за дедом Иваном…" Пошел Остап, а ночь, как смола. Если бы был зрячий, ни за что не нашел бы дорогу! А слепому все равно — что ночь, что день.

Гулак. Разве Тарас Григорьевич тоже в бой ходил?!

Оксана. И не один раз. Набрел на них кобзарь Остап, а они сообща яму копают — лежит дед Иван, простился со светом. Пуля в грудь попала. Похоронили деда, догнали нас и стали советоваться. Велели мне с Тарасам Григорьевичем трогаться в Киев.

Гулак. Как там люди, надежны, не повернут назад?

Оксана. Очень надежные! Пока с ними кобзарь Остап, да солдат Ефрем Иванович, да наш Охрим-кузпец, будут идти без страха!

Гулак. Не оставим их в беде! (Вдруг.) Как вас зовут?

Оксана. Оксана… Простите, Наталка…

Гулак. Нельзя забывать! И свою новую фамилию, и как хозяйского пса зовут.

Оксана. Балан, кажется.

Гулак. Нужно — без "кажется"! Идемте в сторону, сюда идут. (Отходят в сторону.)

Карпо (снова начинает раздувать пустой самовар). Что-то у меня поджилки трясутся! Три человека идут.

Один офицер. Вот, брат, влип! Помяни господи царя Давида и всю кротость его!

Подходит молодой подпоручик Кушин, студент-болгарин Димитр и бывший студент-поляк Адам. Последние двое в романтических плащах, гражданских фуражках.

Кушин (откашливается, многозначительно поглядывая на Димитра и Адама). Вот мы и на месте. Кажется, не опоздали.

Адам (закрывает плащом подбородок). Он ждет условного знака!

Карпо (прекращает дуть). Это моего занято, господа хорошие!

Кушин (подкручивает усы). Дуешь?

Карпо. Ду… дую…

Кушин (подкручивает второй ус). А дыма нет?

Карпо. Нет дыма без огня?

Кушин. Как по нотам.

Карпо. Проходите вон туда, за деревья, громко не разговаривайте и не торчите на открытом месте.

Кушин. Это, голубчик, бывший студент университета Адам.

Карно. Хорошо, хорошо… Я не из любопытных.

Кушин. Это, к вашему сведению, — тоже студент, с Балкан.

Карпо. Незачем мне все это знать!

Кушин. Я всегда стою за необходимость более широкого привлечения лучших людей к восстанию.

Карпо. Тише.

Кушин. Декабристы полагались на офицерство) Нонсенс, господа. Мы будем умнее. Республика не терпит дискриминации. Вы слыхали о кружке Петрашевского в Петербурге? Это совсем другое.

Карпо. Христом-ботом молю вас, замолчите!

Адам. Пан служка прав, идемте.

Димитр. Неуместное слово тяжелее камня.

Все трое выходят, Карпо снова возится у самовара.

Карно (прилаживает сапог). Снова идет троица. Не могут по одному!

Кваша-Кашенко (отодвигает рукой заграждение). Вы ведете нечестную игру… Я ничего не вижу и не слышу!

Карпо (подбегает с сапогом в руке). Вы с ума сошли, пане! Еще только собираются! Если хоть раз пошевелитесь — будет вам конец! Я удеру, а вы как себе знаете… (Поправляет укрытие, чтобы не было щелочки.) Сидите и ждите!

Подходят трое: Шевченко в дорожной одежде, человек в сапогах, человек в кожаных лаптях.

Шевченко. Самовар стоит, а никто не дует.

Карпо (подбегает). Я дую!

Шевченко. Где же твой дым, отроче?

Карпо. Без огня дыма не бывает.

Шевченко. Будет огонь. Правду говорю?

Карпо. Правду, Тарас Григорьевич.

Шевченко (тихо запевает). "Да забелели снега, забелели белые…"

Карпо. Не пойте, услышат чужие уши.

Шевченко. Чтоб они оглохли! Все пришли, отроче?

Карпо. Одного не хватает.

Шевченко. Грей, проклятый самограй. Потом позовешь. (Выходит со своими спутниками.)

Карпо. Сейчас закипит! Это не Тарас, а подлинный огонь! (Зажигает лучину, бросает внутрь самовара, начинает идти дым.) Дорога закрыта! Наши все дома!

Кваша-Кашенко (высовывает голову). Эй, ты!

Карпо. Что вам нужно?

Кваша-Кашенко. Я дал порядочные деньги, чтобы слышать!

Карпо. Что нужно — услышите.

Кваша-Кашенко. Мне все нужно. (Делает попытку подняться.)

Карпо. Не выглядывайте, барин! Если вам моей головы не жаль, то вы хоть свою пожалейте. Я вам буду знаки подавать. Когда будет безопасно выглядывать, я вот так палкой пырну. (Шыряет палкой в яме.)

Кваша-Кашенко. Постой! Ты мне глаз выколол!

Карпо. А если нельзя будет выглядывать, я этой самой палочкой махну вот так! (Стегает по укрытию.)

Кваша-Кашенко. Ой! Полой рот песку насыпал! Тьфу!

Карпо (предостерегающим голосом). Тише! (Еще раз стегает палкой.) Как я раньше не додумался! (Тащит самовар дальше, туда же и корзину.)

Гулак (заходит). Вот что, Карпо. Будем начинать. Когда сядем пить чай вот здесь, с наветренной стороны, не услышит?

Карпо. А я зачем?! Покамест возьмите тридцать серебреников, которые я успел получить. (Дает деньги.)

Гулак (берет деньги). Хорошо. Пригодятся. Мы были так осторожны… Сколько среди декабристов считалось умных людей, а утопить их хватило одного Шервуда! Костомаров из-за своего благодушия и шпиона посадит рядом с собой. Эй, господа, идите сюда! Отче Карп, благословляй корзину. Садитесь.

Все подходят ближе, садятся.

Шевченко. Наталка, сердце, садитесь возле нас, казаков! Вот это — дядька Мехтодь из Межеигорской фаянсовой мануфактуры… А это Семен Семенович из арсенала.

Карпо. Грицько, давай возьмем корзину… Тащи ко всем, чтобы меньше ноги бить. (Берет с Андрузским корзину, несет. В это время он замечает, что одежда над Квашей шевелится. Он бросает корзину, подбегает к укрытию и стегает палкой сверху. В ответ слышно приглушенное чиханье.)

Мехтодь. Словно бы кто-то чихнул?

Карпо. Сухая веточка треснула.

Андрузский. Если на все обращать внимание, то и чаю не пить!

Гулак. Обращать внимание нужно, но сейчас не стоит беспокоиться!

Посяда (молоденький студент, вбегает). Микола Иванович, ей-богу, не виноват! Мог прийти даже заблаговременно…

Гулак. Подпоручик Кушин. Ваша информация.

Кушик (отпивает чай). Кружок Буташевича-Петрашевского, господа…

Гулак. Господин Кушин! Вы в своем уме?!

Кушин. Простите. Петербургский кружок создан в прошлом году. Знаменательная деталь: через двадцать лет после восстания на Сенатской площади! Заседания проводятся каждую пятницу. Покамест — философские. Утопический социализм Фурье имеет в кружке много страстных поклонников. Я понятно говорю?

Мехтодь. Чтобы очень, так нет, господин офицер.

Гулак. Проще, Кушин.

Кушин. Кружок состоит из разночинцев, в противовес офицерскому фрондерству декабристов, журналисты, чиновники, литераторы, купеческого сословия, ну и офицеры, конечно.

Шевченко. Крепостных нужно!

Кушин. В том случае, когда крепостные подготовлены к восприятию социальных теорий! Как вы, наш уважаемый поэт!

Шевченко. Зато рука у них и сейчас крепкая — не промахнет по панским ребрам!

Мехтодь. Истинно так, Тарас Григорьевич! Вот у нас в Межигорье. Копаем, просеиваем глину, месим ее, делаем посуду, лудим ее, обжигаем. Мастеров мало, рабочей силы — около двух тысяч. Как выдержишь, пока тебя подготовят к этим, как вы говорите, теориям?

Гулак. К науке Фурье нужен еще наш топор!

Семен Семенович. В арсенале топоров хватит.

Кушин. Насколько мне известно, Фурье стоит за организацию фаланг, или ассоциаций, где люди работали бы с удовольствием.

Мехтодь. Какое там удовольствие! Вот если бы без барина!

Шевченко. Фурье отстаивает республику.

Семен Семенович. Дал бы бог! Арсенал истекает кровью от шпицрутенов! Бьют немилосердно. Вот недавно пригнали государственных крепостных на работу. Сегодня нагнали, а через месяц — одни калеки и могилы на кладбище. Объявите сегодня республику — все пойдем. Хоть против самого Бибикова!

Кушин. У Фурье республика бескровная!

Семен Семенович. А разве царь уступит без крови?

Шевченко. Пока науку постигнешь, и век пройдет!

Адам. Наука — дорогая вещь, господа. Восстали офицеры-декабристы. Чего достигли? Восстали в тридцатом году мы, поляки, — снова то же самое. Что же делать? Я вам скажу, друзья мои, — нужно просвещать крепостных!

Оксана. Нужно уничтожить крепостную зависимость.

Шевченко. И я так думаю! А потом — царя!

Андрузский. Разные бывают и цари…

Димитр. Прошу слова. Мы советовались в университете, это будет правильно. Европа кипит, другари! Венгрия неспокойна, Балканы. Время революций приближается.

Вано. На Кавказе пятьдесят наций. Разве нужно пятьдесят обществ революции? Князь Багратион их поодиночке уничтожит! Нужно иметь одно общество на всю Россию. Правда, амханагебо?

Шевченко. Правда, голубчик. Царь у нас один — сообща и валить будем!

Семен Семенович. Только скажите когда — сегодня же восстанем! Кровь закипает!

Мехтодь. Кажется — вот она, воля, а протянешь к ней руку — ей-ей, словно бы ее — и не было! Можно ли так сделать, чтобы жить без царя? Без рабов, без крепостных, чтобы были одни только свободные люди? Или другие государства не позволят? Работать на себя, на свое счастье, на свое племя? Не прятаться вот так у себя в доме, как мы скрываемся.

Посяда. Как я ненавижу дворян! Из-за них мы прозябаем в рабстве и нищете, а монарх благословляет произвол, поддерживает все это штыками! Не будет правды на свете, пока помещики приравнивают человека к скоту. Зачем мне свободная Малороссия господина Костомарова, когда простые люди не причастились света свободы, не вылезли из темноты, не объяли свободными руками свободный мир!

Андрузский. Еще раз тебе говорю, что я за республику, но против хмельнитчины-гайдаматчины.

Посяда. Потому что не понимаешь, чем славен Хмельницкий! Он не только освободил парод от шляхетского ярма, он по-братски соединил народ свой с Россией. Таким образом, не погубил, а сберег народ украинский! За это ему моя благодарность!

Андрузский. У тебя привычка спорить, переходя на новую тему!

Гулак. Хватит, хватит, хлопцы. Как молодые петушки: "Куд-кудах!", "куд-кудах!" Дайте старшим слово молвить!

Шевченко. Что это Карпо сидит в сторонке да палочкой по одежде стегает? Тебе что-то не нравится, Карпо?

Карпо. Нравится, Тарас Григорьевич.

Андрузский. Не понимаю, зачем держать здесь полицию!

Шевченко. Какая полиция, Микола?!

Гулак. Видно, пора таки… На кружку чая, Карпо.

Карпо (берет кружку). Прошу умолкнуть и минутку не шевелиться! (Подходит к яме, отодвигает укрытие, выплескивает туда чаи. Сразу же из ямы доносится визг, чиханье, выползает, как уж, пан Кваша и, вскочив на ноги, убегает прочь. Карпо успевает стегануть его лозиной.)

Шевченко (хохочет). Кваша! Ей-богу, Кваша!

Гулак (перестав смеяться). Должен заметить по этому поводу, мои дорогие сообщники, — нам повезло на первый раз. Не всегда таким образом заканчиваются подобные дела. Нужно следить за каждым словом, соблюдать суровую дисциплину, конспирацию, если мы хотим прожить с пользой для дела, а не плюхнуться в болото с первых же шагов!

Шевченко. Ге-ей, брат Микола, посмотри, какой божественный вечер спускается к нам! Солнце зашло за киевскую гору, все цвета радуги отражаются в тучах, а теперь вот начинает загораться багряным огнем. Видится мне, что в будущем человек будет летать! Право же, летать, говорю! Потому как и сегодня хочется взмахнуть крыльями и полететь, полететь над Днепром.

Мехтодь. Кто не любит помечтать!

Гулак. К сожалению, сегодня для мечтаний у нас не остается времени.

Шевченко. Я заехал в Киев, чтобы посоветоваться с вами. На самом же деле, меня здесь нет — я за много верст от вас, как раз еду на Почаев. Вот "Открытое предписание" Бибикова. Вы меня здесь не видели сегодня и не слышали.

Посяда. О чем речь! Не дети ведь!

Шевченко. Так вот. Одно село в Киевской губернии восстало, повесило своего пана, прорвалось через военный кордон и тронулось на волю.

Мехтодь. А куда?

Шевченко. В степи и дальше. Возможно, на Кавказ.

Вано. Вва! На Кавказ! А наши с Кавказа бегут!

Гулак. Выходит, встретятся на Кубани!

Семен Семенович. Сведения точные, Тарас Григорьевич?

Посяда. Вы сами их видели — этих повстанцев?

Шевченко. Люди рассказывали.

Оксана. Эти повстанцы почитают Тараса Григорьевича, как отца родного! Если бы не он, все погибли бы! Кто с нами рядом на смерть стоял?! Тарас Григорьевич!

Гулак. Спокойно, Наталка…

Шевченко. Чем поможем этим отныне вольным от крепостничества гражданам?

Кушии. Я берусь достать для них оружие!

Мехтодь. Харчи нужны, люди добрые!

Гулак. Все нужно! И харчи, и оружие, и доброе слово!

Посяда. Я готов немедленно примкнуть к этим славным повстанцам! Клянусь умереть за волю народа! Куда ехать?

Авдрузский. Твои необдуманные поступки приносят только вред.

Карпо. Не забудьте семинарию! У нас не один я такой охотник!

Димитр. Посылайте и меня. Рука у меня надежная, не промажет.

Вано. Не спеши, кацо. Я родом с Кавказа!

Адам. А я? Знаю, как такие дела делаются!

Мехтодь. Горячие головы! Как оладьи!

Андрузский. Перед глазами красивой девушки!

Гулак. Снова кудахтаешь?

Шевченко. От имени повстанцев благодарю вас за сердечное слово! Думаю, что в этом году воевать не придется. Вот в следующем году у нас будет много работы! Огонь только в самом начале трудно горит — потом вся Россия вспыхнет! Поджарятся цари, испекутся губернаторы, сгорят паны, словно гусеница на костре!

Карпо. Господин Микола, слыхали — прокричал филин?

Гулак. Слышу. Собрание тайного революционного молодого общества закрываю. Кое-кто из нас состоит в Кирилло-Мефодьевском обществе. Будем готовы к тому, чтобы повести за собой целое общество! За нами народ, за нами правда! Поздравляю с будущей республикой, господа! Тысяча восемьсот сорок седьмой год будет историческим годом народных движений!!

Шевченко. Всенародных восстаний, Микола!

Мехтодь. Дай боже вам здоровья, Тарас Григорьевич!

Гулак. Быстро прячь самовар, корзину и подрясник, Карпо! Вдвоем с Посядой будете охранять Шевченко до выезда из города. Ежели хоть один волосок упадет с его головы…

Посяда. Не упадет!

Карпо. Уже действую! (Снимает подрясник, бросает в корзину, тащит самовар с корзиной в сторону.)

Гулак. Господин Кушин, Андрузский, Вано, — выходите той стороной.

Андрузский. Не вижу причин, почему мы первые!

Гулак. Приучайтесь подчиняться дисциплине!

Кушин. До приятной встречи! От лица моих коллег… (Целует руку Оксане.)

Вано. Пусть ваша дорога простирается красиво и весело, пусть она вьется, как самый лучший кавказский виноград!

Кушин, Аидрузский, Вано выходят.

Гулак. Мехтодь и Семен Семенович! Вам опускаться к Днепру, там вы найдете челн и поплывете на Слободку.

Семен Семенович. Ясно. (Протягивает руку Тарасу Шевченко.) Лети, Тарас Григорьевич, — могучие крылья далеко тебя донесут!

Шевченко. Счастливо!

Мехтодь. И мы полетим за вами хотя бы мысленно!

Семен Семенович. Мы с вами мыслью и делом! (Выходит с Мехтодем.)

Гулак. Адам и Димитр, — вы!

Адам и Димитр выходят.

Шевченико. Остаемся мы с Наталкой, да ты, Микола, да Посяда с Карпом.

Карпо (появляется). Я тут!

Шевченко. Прощай, голубка! Желаю тебе счастья, светлых дней. Пели встретимся будь самой дорогой сестрой! Великое чувство посетило исстрадавшуюся душу, зажгло огнем. Если сможешь, вспомни словом тихим, заря ты моя утренняя! Неужели пути наши так и разойдутся навеки? Живи, моя радость… Вот и все!

Гулак. Пошли, Наталка.

Оксана. Буду жить, Тарас Григорьевич! (Обнимает, целует Тараса Шевченко, выходит, ваяв под руку Гулака.)

Шевченко (утирает платочком глава). Фу ты, соринка попала в глаз, друзья мои, словно бы кто-то тертого табаку, того… А вы не отворачивайтесь, самим когда-то придется! И прошу я вас — будьте ей братьями, ладно? Осторожно выводите меня, я — государственный преступник!

Посяда. Тут есть такие тропинки, Тарас Григорьевич, что только уж проскользнет да мы с Карпом. Выведем вас из Киева, будто вы и вовсе здесь не были.

Карно. Тарас Григорьевич! О чем я нас попрошу… Не обижайтесь на нас… Мы в семинарии ваши стихи, как отченаш, назубок знаем! Почитайте на дорогу!

Посяда. Если, конечно, помните…

Шевченко. Милые мои! Я всей душой с вами… Тяжелая дорога предстоит мне, я знаю… И все равно пойду! (Тихо.) Как умру, похороните…

Карно. Тарас Григорьевич, зачем так печально?!

Шевченко.

Тучи медленно наплывают на луну, темно, вдали сверкает стальное зеркало Днепра.

Занавес

1952–1954.