Хоженой тропой

Раннее декабрьское утро — ясное, морозное. По глухой лесной тропе, петляющей среди сосен, бредет старушка негритянка в красной косынке на голове. Зовут ее Феникс Джексон. Старенькая, согбенная, бредет потихоньку в тени сосен, покачиваясь из стороны в сторону, точно маятник больших старинных часов. В руке у нее тонкая тросточка — палка от старого зонта, и она постукивает ею перед собой по мерзлой земле. Чирк-тук-чирк — слышится в тихом лесу, точно завела спозаранку песню, жалуется на что-то одинокая птичка.

На старушке темное полосатое платье, длинное, до самых ботинок, и такой же длинный фартук, сшитый из отбеленных мешков из-под сахара, с большим карманом, — все очень чистое и аккуратное, только ботинки не завязаны, и шнурки тянутся по земле, того и гляди упадет. Смотрит Феникс прямо перед собой. Глаза у нее от старости поголубели. На лбу протянулись несчетные веточки морщин, словно целое деревце выросло с переносицы, но под ним просвечивает золотистая кожа, и темные кругляшечки ее щек отливают желтизной. Из-под красной косынки выбиваются легкие и все еще черные завитки с медным оттенком.

В кустах то и дело что-то шуршало и подрагивало. Старая Феникс шла и приговаривала: «Лисы, совы, жуки, зайцы, еноты и всякое там что ни есть зверье — прочь с дороги! Не суйтесь мне под ноги, куропаточки! Держитесь подальше, злые страшные кабаны. Не бегите в мою сторону! Мне еще так далеко идти». И гибкая, точно хлыст, трость в ее руке, покрытой темными пятнышками, нет-нет да и проходилась по кустам — попробуй, мол, только кто спрятаться от меня.

Шла она и шла. Лес стоял тихий, сумрачный. А в вышине, там, где ветер раскачивал кроны сосен, иглы светились под солнцем так ярко, что на них невозможно было смотреть. И легкие, точно перышки, выскакивали откуда-то еноты. А в лощине ворковал голубь — самое время ему было поворковать.

Тропа пошла в гору.

— Ну что ты будешь делать — как подступлю к этой горе, что цепями тебе ноги обмотает, — сказала вслух Феникс, точно сама себя в чем-то убеждала, как часто делают старики. — Так и хватает кто-то за ноги, так и хватает — стой, мол, не ходи дальше!

Поднявшись на взгорок, Феникс обернулась и сердито поглядела вниз, откуда пришла.

— Мимо сосен вверх, — проговорила она наконец, — а теперича вдоль дубков да вниз.

И, глядя во все глаза, осторожно двинулась вниз. Но до самого низа не дошла — какой-то куст вцепился ей в юбку.

Пальцы ее быстро заработали, но юбка была длинная, широкая, и едва она отцепляла одну колючку, как сейчас же цепляла другая. Не приведи Господь порвать юбку!

— Угораздило меня влезть в терновник! — сокрушалась Феникс. Уж вы, колючки, свое дело знаете. Разве кого пропустите, как же, жди! А мои-то старые глаза не разглядели, я-то думала, вон стоит такой маленький зеленый кустик…

Наконец она высвободилась, вся дрожа, и, чуть передохнув, нагнулась за своей тростью.

— Солнце-то как высоко! — воскликнула она, выпрямившись, и глаза у нее заслезились. — Небось засветло и не дойду.

Под горкой тек ручей, а через него было перекинуто бревно.

— Вот она где, смертушка, меня поджидает! — сказала Феникс.

Она подняла правую ногу, встала на бревно и зажмурилась. Одной рукой она подхватила подол, а другую, с тростью, вытянула вперед и, размахивая ею, как тамбурмажор на параде, двинулась вперед. Потом открыла глаза — слава Богу, она была на другой стороне ручья!

— Не такая уж я, выходит, и старая, — сказала она.

Однако села передохнуть. Раскинула вокруг себя подол юбки, сложила на коленях руки. Над ней жемчужным облаком нависла омела. Глаза она закрыть не решалась, и, когда какой-то малыш поднес ей на тарелке кусок слоеного пирога, она с ним заговорила.

— Вот спасибо-то, в самое время, — поблагодарила она. И хотела взять кусок, но рука ее повисла в воздухе — пирог исчез.

Феникс вышла из-под дерева, и тут ей пришлось пролезать под изгородью из колючей проволоки. Надо было встать на колени, вытянуть вперед руки и ползти, цепляясь за землю пальцами, как младенец, который пытается вскарабкаться по ступенькам. Но она громко твердила самой себе: нельзя, никак нельзя ей порвать платье, потому что другого уже не сшить, и нет у нее денег заплатить, чтобы отпилили ей руку или ногу, если она тут напорется на шипы.

Но она благополучно пролезла под изгородью и поднялась на краю убранного хлопкового поля. Посреди пурпурной стерни стояли большие высохшие деревья, точно однорукие негры. На одном сидел канюк.

— Ну, чего пялишься? — прикрикнула на него Феникс и пошла вперед по борозде.

— Хорошо, быки об эту пору в загонах, — бормотала она, поглядывая по сторонам, — и Господь милостив и определил всем своим змеям зимой свернуться в клубок и спать. И слава те Господи, нет вон на том дереве двуглавой змеи, а ведь вилась она по стволу, своими глазами видела, когда проходила тут летом. И как только меня тогда мимо этого дерева пронесло!

Кончилось убранное хлопковое поле, потянулось убранное поле кукурузы. Сухие стебли шептались и качались над ее головой.

— Ну, пойду я теперича плутать, — сказала Феникс, потому что не было через поле тропы.

И тут явилось перед ней что-то высокое, худое и черное.

Ей показалось — человек. Может, решил кто поплясать на раздолье? Она стояла, не двигаясь, и прислушивалась. Ни звука. Этот Черный молчал, как привидение.

— Эй ты, привидение! — громко крикнула она. — Это чей же ты дух, а? Не слыхала я, чтобы кто-то в здешних местах помер.

Не ответил ей лохматый, знай, пляшет на ветру.

Крепко зажмурившись, Феникс протянула руку и дотронулась до его рукава. Нащупала пиджак — внутри была пустота, холодная, как лед.

— Пугало! — сказала она. И лицо ее просветлело. — Видать, пришла мне пора отправляться на тот свет, — со смехом продолжала она. — Ничего-то я не вижу, ничего-то не слышу. Совсем старая стала. Я таких стариков и не встречала. Пляши, чучело несуразное, а то давай попляшем вместе!

Феникс дрыгнула ногой, нижняя губа у нее чуть отвисла, и она с важным видом качнула туда-сюда головой. Сухая шелуха закружилась струйками вокруг ее подола.

И побрела дальше сквозь шепчущиеся стебли кукурузы, раздвигая их своей тростью. Добрела до конца поля, до проселка, где между красными колеями серебрилась под ветерком трава. А вокруг, ни на что не обращая внимания, словно они невидимки, разгуливали грациозные куропаточки.

— Надо мне поспешать, — сказала Феникс. — Дорога теперь пошла ровная. Знай себе шагай.

И она пошла по дороге, протянувшейся через тихие голые поля, через рощицы, серебрящиеся в увядшей листве, мимо хижин, отбеленных солнцем и непогодой, с заколоченными дверями и окнами — точно сели рядком вдоль дороги старушки подремать.

— Ну и пусть себе спят, а я мимо пройду, — сказала Феникс, решительно мотнув головой.

В лощине тихо струился из полого бревна родник. Старушка нагнулась и попила.

— Амбровое дерево воду сластит, — сказала она и попила еще. — Знать бы, кто обустроил этот родничок, — я еще не родилась, а он уж тут был!

Проселок спустился в болотистую низину, с каждой ветки здесь белым кружевом свисал мох.

— Спите крепко, крокодилы, — шла и приговаривала Феникс, — спите, спите да пускайте себе пузыри.

Немного дальше проселок влился в большую дорогу, и она пошла вниз, вниз меж двух высоких зеленых откосов. Наверху смыкали ветви вечнозеленые дубы, и было тут темно, как в пещере.

У канавы из высокой травы выскочил черный пес, язык у него свисал чуть не до самой земли. А Феникс шла и думала о чем-то своем и совсем не была готова к такой встрече, и, когда пес подбежал к ней, она только легонько ткнула его своей тростью. И пошла дальше, точно травинка закачалась на ветру.

Но тут, в низине, на нее нашло словно бы забытье. И было ей видение, и она подняла руку, только ни до чего не дотянулась, и рука упала вниз и потянула ее за собой. И теперь она лежала на дороге и рассуждала сама с собой.

— Он тебя попутать хотел, этот черный пес, — говорила Феникс, — выскочил на тебя, старую, из травы, а теперь сидит, хвост кренделем свернул да еще лыбится.

Лежала она лежала, покуда не появился на дороге белый человек, охотник, совсем еще молодой парень, с собакой на поводке, и наткнулся на нее.

— Чего это ты тут лежишь, бабуля? — со смехом спросил он.

— Опрокинулась вот на спину, мистер, как июньский жук, да жду, кто меня поднимет, — ответила она, протягивая ему руку.

Он поднял ее, качнул в воздухе и поставил на землю.

— Чего-нибудь сломала, бабуля?

— Нет, мистер, хоть и стар бурьян, да крепок, — сказала Феникс, переведя дух. — Вы уж меня извиняйте за беспокойство.

— Где ж ты, бабуля, живешь? — спросил он, а псы тем временем рычали друг на друга.

— Далече, мистер, за горой. Отсюда и не видать.

— Домой путь держишь?

— Да нет, мистер, в город.

— В такую даль! Я и то туда пешком не хожу, если только дело важное есть. — И он похлопал по своей набитой охотничьей сумке; из нее свисала скрюченная лапка куропатки, клюв ее горько изогнулся, свидетельствуя о том, что птица мертва. — Шла бы ты домой, бабуля.

— Да в город мне надобно, мистер, — сказала Феникс. — Срок пришел.

Тут охотник опять засмеялся, так громко, что все зазвенело вокруг.

— Знаем мы вас, цветных! Уж вы не упустите случая поглазеть на Санта-Клауса!

Но Феникс вдруг замерла. Глубокие борозды морщин разбежались во все стороны по ее лицу и словно закаменели — прямо у нее на глазах из кармана охотника выскользнула и упала на землю блестящая монетка. А он все расспрашивал ее.

— Сколько же тебе лет, бабуля?

— Да разве их сочтешь, мистер! — отвечала Феникс.

И вдруг она громко вскрикнула и захлопала в ладоши.

— Пшел отсюда, пес! Нет, вы только гляньте! — Феникс засмеялась, будто пришла в восторг от этого пса. — Ишь какой, никого не боится. Образина черная! — И шепнула: — Шуганите его!

— А ну пошел отсюда! — крикнул охотник. — Ату его, Пит! Ату!

Собаки понеслись друг за дружкой, а охотник за ними. Он швырял в них сучьями, и Феникс даже услышала выстрел. Но она в это время уже начала клониться вперед, все ниже и ниже, и веки у нее опустились, как будто она наклонялась во сне, а подбородок чуть не уткнулся в колени. И рука выскользнула из складки фартука желтой ладошкой кверху. Пальцы скользнули по земле к монетке так легко и бережно, точно она вынимала яйцо из-под курицы. Потом она медленно выпрямилась — монетка уже была у нее в кармане. Над ее головой пролетела какая-то птичка. Губы Феникс зашевелились.

— А Господь Бог — он ведь все видит. До воровства я дошла!

Охотник возвратился, его пес, тяжело дыша, бежал с ним рядом.

— Пугнул я его, теперь близко не подойдет, — сказал он, потом засмеялся, вскинул ружье и нацелил на Феникс.

Она, не дрогнув, посмотрела ему в глаза.

— И ружья не боишься? — не отводя дула, спросил он.

— Нет, мистер. В меня и ближе целились, хоть и вовсе без всякой причины, — сказала она, все так же не шевельнувшись.

Он улыбнулся и вскинул ружье на плечо.

— Ладно, бабуля, — сказал он, — тебе небось уже за сотню перевалило, тебя ничем не испугаешь. Дал бы я тебе десять центов, да вот, жаль, деньжат с собой не прихватил. А совета моего послушай: сиди дома, тогда ничего с тобой не случится.

— В город мне надобно, мистер, — сказала Феникс. И склонила голову в красной косынке.

Они разошлись в разные стороны, и она еще долго слышала выстрелы за пригорком.

Феникс шла. Дубы откинули на дорогу тени — точно занавесями завесили. Вот потянуло дымком, запахло рекой, и она увидела колокольню, домишки с высокими крылечками. Вокруг нее закружила стайка черных ребятишек. Впереди сиял Натчез. Трезвонили колокола. Она шла.


На мощеные улицы города пришло Рождество. Повсюду висели гирлянды из красных и зеленых лампочек, и все они горели хотя был день. Потерялась бы тут Феникс, заблудилась, да только глаза ее вели и ноги сами несли куда надо.

Она остановилась на краю тротуара, по которому шли люди. К ней приближалась дама с красными, зелеными, серебряными свертками в руках, источая аромат, точно пунцовая роза в жаркий летний день. Феникс остановила ее.

— Прошу вас, мэм, завяжите мне, пожалуйста, ботинок, — сказала Феникс и подняла ногу.

— Чего тебе, бабуся?

— Да вот, ботинок, — сказала Феникс. — В нашей глуши оно и так сгодится, но как же я в таком виде войду в большой дом.

— Стой и не шевелись, бабуся, — сказала дама. Она сложила рождественские подарки на тротуар и затянула и туго завязала шнурки на обоих ботинках.

— Палкой-то мне никак с ними не управиться, — сказала Феникс. — Спасибо вам, мэм. Я как приду на эту улицу, завсегда прошу добрую леди завязать мне шнурки.

Припадая на обе ноги, она осторожно вошла в большой дом, ступила на подножье высокой башни из ступенек и стала взбираться все выше и выше, пока ее ноги сами не остановились, потому что они знали, где им остановиться.

Она вошла в дверь и увидела на стене документ с золотой печатью и в золотой рамке — в точности такой, какой и представлялся ей, когда она об этом думала.

— Ну вот и дошла я, — сказала Феникс и торжественно застыла у двери.

— Похоже, по части благотворительности? — сказала сидевшая перед ней за столом дежурная.

Но Феникс ничего ей не ответила, только смотрела куда-то поверх ее головы. Лицо у нее вспотело, и морщины заблестели на нем, точно густая металлическая сетка.

— Говори, бабушка, — попросила дежурная. — Как тебя зовут? Нам ведь нужно узнать, что у тебя за дело. Ты здесь раньше бывала? Что с тобой приключилось?

Лицо у старой Феникс дернулось, точно ей докучала муха.

— Глухая ты, что ли? — повысила голос дежурная.

Но тут в комнату вошла медицинская сестра.

— А, это тетушка Феникс! — сказала она. — Она не ради себя ходит — у нее внук есть. Приходит точно в срок, никогда не пропускает. А живет чуть не на краю света, за старой дорогой. — Сестра наклонилась к Феникс. — Да садись ты, тетушка Феникс, чего стоишь. Столько отшагала. — И она показала Феникс на стул.

Старушка села и снова застыла.

— А теперь рассказывай, как внук, — сказала сестра.

Феникс молчала.

— Как внук-то, спрашиваю?

Но Феникс все так же молча смотрела прямо перед собой, и лицо у нее было очень серьезное и строгое.

— Как у него с горлом-то? — спросила сестра. — Ты меня слышишь, тетушка Феникс? Получше у него стало с горлом после того, как ты последний раз приходила сюда за лекарством?

Крепко сцепив руки на коленях, старушка молча ждала — выпрямившись, недвижимая, точно закованная в броню.

— Ты отнимаешь у нас время, — сказала сестра. — Рассказывай-ка побыстрее, как там твой внук, у нас других дел полно. Надеюсь, он не умер?

Наконец-то в глазах у Феникс затеплились искорки, лицо ее ожило, и она заговорила:

— Внучек мой… Вроде бы на меня затмение нашло. Сижу вот и думаю: а зачем это я так долго шла? Совсем забыла…

— Забыла? — Сестра нахмурилась. — Столько прошла и забыла?

Лицо у Феникс стало виноватое, как бывает у старушек, что проснутся вдруг ночью, испугавшись неведомо чего.

— В школе-то я не училась; когда свобода пришла, мне уже много годов было, — тихо сказала она. — Необразованная я старуха. Вот и подвела меня память. А внучек мой — ему не лучше, нет, только, покуда я шла, я про него забыла.

— Значит, горло у него не зажило? — громким, настойчивым голосом спросила сестра. Но теперь в руке у нее была карточка, там что-то было написано. — Так… Глотнул щелоку. Когда же это случилось? В январе… два, нет, три года назад…

Теперь Феникс заговорила сама, хотя сестра ни о чем больше не спрашивала:

— Нет, мэм, не помер он, только все такой же. Горло у него опять заплывать стало, и глотать он опять не может. И дышать тоже. Ничего не может. Вот и подошло время опять мне идти за лекарством.

— Ясно. Доктор сказал: пока будешь приходить, будем тебе давать лекарство, — сказала сестра. — Только вот вылечить твоего внука нелегко.

— А он меня ждет, внучек-то мой. Сидит дома один-одинешенек и ждет, — продолжала Феникс. — Нас с ним только двое осталось. Очень ему плохо, никак не лучшает. А сам такой милый. И уж терпеливый какой! Завернулся в одеяло и выглядывает оттуда, а ротик открыт, как у птички. Теперь я все вспомнила — так и стоит он у меня перед глазами! Больше я уж про него никогда не забуду, до самой своей смерти не забуду. Сколько ни есть людей на свете, из всех его отличу.

— Ну и хорошо, и хорошо. — Теперь сестра старалась ее утихомирить. Она принесла бутылку с лекарством. — Бесплатно, — сказала она, делая пометку в журнале.

Старая Феникс поднесла бутылку к глазам, потом осторожно опустила в карман.

— Спасибо вам, — сказала она.

— Сегодня Рождество, бабушка, — сказала дежурная за столом. — Хочешь, я подарю тебе несколько пенсов?

— Пять пенсов — целый никель, — напрягшимся голосом сказала Феникс.

— Вот тебе никель, — сказала дежурная.

Феникс осторожно поднялась со стула и протянула руку. Она взяла монету, выудила из своего кармана другую, положила на ладонь рядом с первой и, склонив голову набок, стала их внимательно разглядывать. Потом стукнула тростью об пол.

— Знаю я, что сделаю, — сказала она. — Пойду сейчас в лавку и куплю своему внучку маленькую мельницу — там такие продаются, из бумаги сделаны. Он и не поверит, что такое на свете бывает! И обратно пойду — он ведь меня ждет не дождется. А мельницу вот в этой руке понесу.

Она подняла левую руку, слегка кивнула им, повернулась и вышла из докторского кабинета. С лестницы послышались ее медленные шаги.


Перевод И. Архангельской

Загрузка...