Юрьевская прорубь

Глава двадцатая. БУНТ МАРТИНА

После ухода дедушки Мартин долго сидел в оцепенении. Он не в силах был пошевелиться, в голове у него не было ни одной мысли. Наконец его вывел из этого состояния скрип лестницы где-то внизу. «Дедушка вернулся», — подумал Мартин. Но скрип затих, и в спальню никто не поднялся.

Смеркалось. Комнату быстро наполнял мрак. Мартину захотелось спуститься в кухню или столовую — куда-нибудь, где светло и есть люди. Но он вспомнил, что сидит взаперти. Зачем дедушке понадобилось запирать его, идучи выручать его друга? Мысленно он то оказывался в темнице у Николки, то отправлялся с дедушкой в замок к епископу, то снова возвращался к самому себе, запертому в спальне.

Уходя, дедушка сказал, что Мартину вообще лучше некоторое время не отлучаться из дому, и было в его лице и в голосе что-то уклончивое. Почему не отлучаться? Почему дедушка был так похож на мальчишку, который сделал или собирается сделать что-то недозволенное? Это его-то дедушка, городской старейшина, всегда такой спокойный и уверенный в себе!

А вдруг дедушка обманул его, просто-напросто выудив у него признание? Может быть, сейчас они с епископом сидят в замке и громко смеются над его глупостью?

Тревога Мартина росла, становилась нестерпимой. Им овладело непреодолимое желание куда-то бежать и что-то делать. Он подошёл к замёрзшему окошку и продышал во льду глазок. На улице было темно, горевший в некоторых окнах огонь почти не освещал ее. Из-за стужи на улице не было ни одного прохожего. На чёрном небе виднелся тоненький серпик месяца и, словно иней, серебрился Млечный путь.

«Нужно во что бы то ни стало убежать, — думал Мартин, — сейчас же убежать и что-то сделать!» Что он может? Мартин страшился признаться себе, что бессилен помочь Николке, и боязливо гасил этот вопрос. Он найдёт епископа, вымолит прощение, а если нет — погибнет вместе с Николкой! Прежде всего убежать отсюда, а там видно будет!

Но как убежать? Чердак, на котором помещается спальня, очень высоко над землёй — если прыгнуть, наверняка убьёшься. Дедушка недаром запер его именно здесь!

Мартин вперил глаза во мрак, пытаясь вспомнить, нет ли здесь какой-нибудь верёвки. Но верёвки в спальне, увы, не оказалось. И вдруг Мартина осенило. Когда-то давно, ещё в Любеке, он слышал рассказ о том, как один рыцарь, заточённый в высокую тюремную башню, убежал из неё, спустившись по верёвке, которую он сплёл из простынь, разрезанных на полосы.

У Мартина не было времени разрезать простыни на полосы и плести из них верёвку, но он мог просто связать три простыни с трёх кроватей, стоявших в спальне! Ведь и тюрьма его, наверно, не так высока, как тюрьма того рыцаря!

Сказано — сделано. Мартин крепко связал углами простыни, а потом изо всей силы дернул окошко, плотно заткнутое по щелям паклей. Окошко распахнулось, и он ощутил могучее дыхание стужи. Высунувшись, Мартин спустил связку простыней вниз, чтобы посмотреть, хватает ли её. Связки почти хватало. Конец нижней простыни на мгновение попал в поток света, струившийся из окна приказчичьей комнатки, а это было уже совсем невысоко над землёй. Правда, надо было ещё привязать связку простынь к ножке кровати, тогда нижний конец её придётся несколько выше приказчичьего окна, но там уже можно будет и прыгнуть.

Одежда? Да, в такой мороз в одной рубахе долго не пробегаешь! Но лишь бы успеть спуститься до возвращения дедушки, тогда одежду Мартин возьмёт в прихожей без всяких затруднений. А потому надо действовать как можно быстрее!

Мартин привязал связку простынь к ножке кровати на несколько узлов, и связка укоротилась от этого значительно больше, чем он предполагал. Но у него не было времени сообразить, что можно снять покров с одной из пуховых перин, служивших одеялами, и удлинить своё сооружение, к тому же рыцарь в рассказе пользовался именно простынями.

Окошко спальни выходило в нишу, и Мартин без особенного труда вылез наружу; здесь он мог даже стоять. Дальше пошло труднее. Спускаясь, он должен был упираться ногами в стену, чтобы руки не прижимало к стене, и поэтому спускаться он вынужден был только на руках.

Всё шло благополучно, как вдруг он угодил ногой в окно столовой. Раздался звон разбитого стекла. Сердце Мартина оборвалось, а руки его чуть не выпустили простыню. Он замер. Сперва не было слышно ни звука, потом заскрипела входная дверь и кто-то вышел на крыльцо. Мартин затаил дыхание. Повернуть голову и посмотреть на крыльцо у него не хватило смелости. Ему почудилось, что под ним захрустел снег. Мартин прислушался, но хруст не повторился. Дверь снова отворилась и затворилась — кажется, тот, кто выходил, вернулся в дом, не заметив его.

Вскоре Мартин добрался до конца своего сооружения и, повисев мгновение в нерешительности, разжал руки. В следующее мгновение он оказался в чьих-то объятиях. При слабом свете, падавшем из окна приказчичьей комнатки, он увидел над собой отвратительно ухмыляющееся лицо старшего приказчика. Рядом стоял дедушка. Его лицо было искажено злобой.

Мартина потащили наверх. Он делал отчаянные попытки вырваться из рук старшего приказчика, дёргался и лягался. Ни дедушка, ни приказчик не произносили ни слова. Мартин начал кричать:

— Не хочу! Пустите!

Дедушка велел заткнуть ему рот. Пока старший приказчик запихивал Мартину в рот какую-то тряпку, Мартин успел укусить его за палец. Приказчик не ударил его только потому, что не знал, как на это посмотрит хозяин.

Дедушка взял внука из рук приказчика, и внук незамедлительно почувствовал разницу: приказчик по силе далеко уступал старику, хватка у дедушки была железная. Он попросил приказчика принести в спальню розги и сказал:

— Это бунт. А бунт следует подавлять.

Хотя Мартин перестал сопротивляться, дедушка отнёс его наверх на руках и отпирал дверь спальни одной рукой, держа другой Мартина.

Из двери пахнуло холодным ветром. Дедушка бросил Мартина на кровать и, втянув в комнату связку простынь, затворил окошко.

Вскоре пришёл приказчик с пучком розог. Мартин вспомнил, как он боялся их когда-то. Но это было так давно! Что значили розги в сравнении со всем происходящим?

Георг Фекингузен был добропорядочный бюргер и никогда ничего не делал спустя рукава. После этого вечера Мартин не мог лежать на спине и сидеть гораздо дольше, чем Николка в тот раз, когда отец выпорол его за нападение на немецких мальчишек.

Однако рассудительный городской старейшина и расчётливый купец ошибался, полагая, что победил своего внука. Страх Мартина перед дедушкой сменился ненавистью к нему. Вообще с этого вечера страх уже никогда не имел прежней власти над душой Мартина.