Загадка Лаудуотера

Глава III

В девятнадцатом веке знатоки живописи приписывали портрет девушки из коллекции графа Элсмира кисти Леонардо да Винчи. Впрочем, в двадцатом веке знатоки живописи стали приписывать его Луини[3]. А судя по оттенку волос девушки, это мог бы быть портрет леди Лаудуотер, хоть и блеклый. Собственно, это с большой вероятностью мог быть портрет одной из ее предков по женской линии, так как ее бабкой была леди, происходившая из старинной тосканской семьи.

Как бы то ни было, у леди Лаудуотер были такие же мечтательные, черные, довольно широко посаженные глаза с мягким взглядом, прямой тонкий нос, соблазнительные, подающие надежду на поцелуй губы, красивый лоб и тонкие, точеные брови — все, как у девушки на картине. Кроме того, когда лорд Лаудуотер отсутствовал, с ее лица почти не сходила таинственная, очаровательная и томная улыбка, которая, возможно, составляет главную прелесть женщин, изображенных на картинах Луини. Но если у девушки с картины были волосы тусклого темно-рыжего оттенка, то у Оливии были насыщенно-каштановые волосы с золотым отливом. Да и вообще цвет лица и прочего у леди были теплее, чем у девушки на картине, а ее очарование и шарм — живее.

Без четверти три в этот день леди Лаудуотер вышла на Восточную лужайку в зеленом шелковом платье и мрачноватой для летнего дня зеленой шляпке. Вообще-то модная гадалка запретила ей носить зеленое, потому что этот цвет приносил ей несчастье. Но леди не обратила внимания на ее предостережение — ведь шляпка этого оттенка прекрасно оттеняла ее цвет лица и темные, глубокие глаза с поволокой. Сейчас в этих глазах пылал огонь ожидания, а на устах застыла манящая улыбка.

Она быстро пересекла лужайку с легкостью и грациозностью опытной гольфистки, какой она и являлась. Пройдя через кустарник на противоположной стороне лужайки, леди Лаудуотер вышла на тропинку, но тут же резко оглянулась через плечо. В окнах Восточного крыла, выходящих на лужайку и заросли кустарника, она никого не заметила, но ее взгляд уловил какое-то движение на лужайке. Оказалось, что за ней шел кот Мелхиседек. Оливия не замедлила шаг, но на мгновение улыбка на ее лице потускнела при воспоминании о том, как разъярился за завтраком ее муж. Затем улыбка вернулась — таинственная и предвкушающая.

Она не стала ждать, пока Мелхиседек поспеет за ней, так как знала, что он притворяется, будто следует за ней, подобно собаке. Также она понимала, что если не станет обращать на него внимания и даже не покажет, что знает о его присутствии, то, скорее всего, он не пойдет за ней дальше. Все тем же быстрым шагом она вышла через калитку, ведущую к Восточному лесу. Осторожно закрыв ее, она вновь бегло осмотрелась — дорожка, по которой она прошла, была пуста. Оливия повернулась, быстро пошла по узкой тропинке через лес и добралась до длинной, заросшей дерном прогалины, уходящей в сторону.

Центр прогалины был глубоко изрыт колесами телег, вывозивших бревна после весеннего прореживания леса. Оливия свернула налево и медленно побрела по также заросшему дерном краю прогалины; ее глаза еще сильнее засветились ожиданием, а заманчивая улыбка стала еще более загадочной и притягательной.

Не успела она пройти и пятидесяти ярдов, как навстречу ей вышел прихрамывающий полковник Грей, сразу ускоривший шаг.

Она остановилась неподвижно и слегка покраснела, смотря на полковника с разомкнутыми от восхищения губами. Он выглядел слишком молодым для звания лейтенант-полковника[4] и слишком хрупким для героя войны, награжденного крестом Виктории[5]. В любом случае, он выглядел болезненным и был бледнее из-за того, что временами все еще испытывал значительную боль от ранения. Но в его благородном лице с тонкими чертами чувствовалась сила. Его чувствительные губы могли быть плотно сжаты, подбородок был квадратным, переносица — массивной, а взгляд серых глаз обычно был холодным и очень острым. Он производил впечатление человека, выкованного из закаленной стали.

В этот момент его глаза сияли так ярко, что утратили и холодность, и остроту. Он с радостью заметил румянец на лице Оливии, но не осознал, что и сам покраснел.

Шагах в пяти от нее он остановился, не отрываясь, восхищенно смотря на девушку, и с пылкой убежденностью произнес:

— Боже мой, Оливия! До чего же ты прекрасна и очаровательна!

Улыбнувшись, она покраснела еще сильнее. Он шагнул вперед, взял девушку за руку и крепко ее сжал.

— Я никак не мог дождаться, когда ты придешь! — воскликнул Грей.

— Я не опоздала, — тихо, нежным и тягучим тоном ответила Оливия.

Полковник отпустил ее руку и сказал:

— Не знаю почему, но сегодня я все утро не мог найти себе места. Я никогда не уверен в том, сможешь ли ты прийти, и эта неопределенность мучает меня.

— Но ты же виделся со мной вчера целых три часа, — сказала она, шагнув вперед.

— Вчера? — переспросил он, также шагнув ей навстречу. — Вчера — все равно, что тысячу лет назад. Я не был уверен, придешь ли ты сегодня.

— И отчего же мне не прийти?

— Лаудуотер мог об этом узнать и остановить тебя.

— К счастью, он не проявляет достаточного интереса к моим делам, чтобы это сделать. Конечно, если бы я не появилась за столом, он устроил бы скандал, хотя я никак не могу понять, почему для него так важно, чтобы мы питались вместе. Безусловно, я получила бы куда больше удовольствия от трапезы, если бы могла принимать пищу в своей гостиной, — бесстрастно сказала Оливия — так бесстрастно, будто бы она обсуждала дела какого-то постороннего человека.

— Я так беспокоюсь о тебе, — встревожено ответил полковник. — С того самого вечера, когда я услышал, как он издевается над тобой, я просто с ума схожу от беспокойства.

— С твоей стороны было мило вмешаться, но, к сожалению… — мягко сказала она. — Это не принесло никакой пользы в том, что касается его поведения. К тому же мы виделись бы гораздо чаще, если бы ты мог приходить в замок.

— Ты хочешь, чтобы мы могли чаще видеться? — нетерпеливо переспросил Грей.

Улыбка леди Лаудуотер померкла, и сама она стала очень сдержанной.

— Ты ведь видишь — из-за отвратительного характера Эгберта у нас совсем мало друзей.

Грей нахмурился. Она всегда так ловко уходила от ответа.

— Эгберт! Что за имя! — прорычал он.

— Тут ничего не поделать — такое уж имя ему дали. Кроме того, это семейное имя, — абсолютно бесстрастно ответила Оливия.

— Может и так. Эгберт… Свинберт! — презрительно выпалил Грей.

Миссис Траслоу и мистер Мэнли были не единственными, кто игнорировал явно бычью внешность лорда Лаудуотера.

Некоторое время Оливия и полковник шли молча, затем она сказала:

— Впрочем, меня не беспокоят его вспышки гнева. Я к ним привыкла.

— Я не верю в это! Ты слишком нежна и чувствительна! — воскликнул Грей.

— Но я привыкаю к ним, — возразила Оливия.

— Ты никогда не привыкнешь к этому. Он снова тиранил тебя? — с беспокойством спросил Грей, заглядывая в ее глаза.

— Не больше чем обычно, — очень равнодушно ответила Оливия.

— Чем обычно! Вот этого я и боялся, — удрученно произнес полковник. — Что же, бога ради, с этим делать?

— Тут нельзя ничего поделать, только стойко, с улыбкой это переносить, — вполне бодро ответила она, с убеждением человека, уже тщательно обдумавшего этот вопрос.

— Но это чудовищно! Просто чудовищно, что самая очаровательная и прелестная девушка в мире должна терпеть издевательства этой грубой скотины! — воскликнул полковник и обнял Оливию.

Леди собиралась увернуться от объятия, когда из-за кустов в десятке ярдов перед ними вышел кот Мелхиседек, а с его появлением Оливии смутно припомнилось побагровевшее, перекошенное от ярости, отвратительное лицо лорда Лаудуотера, когда тот кричал на нее за завтраком этим утром.

Она не стала уклоняться от поймавших ее рук, и Грей склонился и легко поцеловал ее в губы.

Это был невинный, невесомый поцелуй, поцелуй, который он мог бы подарить милому ребенку, как естественную дань красоте и очарованию.

Но вред был нанесен. Плотность населения в Великобритании составляет не более полутора человек на акр[6], причем подавляющее большинство населения сосредоточено в городах, где на акр приходятся тысячи человек. И все же даже в лесу среди бела дня действительно сложно поцеловать девушку и в пределах одного акра — пусть и достаточно лесистого — не быть замеченным каким-нибудь случайным свидетелем. Верно ли было то, что зеленая одежда и шляпка действительно принесли леди несчастье, как и предсказывала гадалка, но у этого поцелуя оказался свидетель.

И, безо всякого сомнения, это был неподходящий свидетель. Все могло бы закончиться хорошо, будь это снисходительный старик, не склонный сплетничать, или галантный юноша, который и сам не прочь кого-нибудь поцеловать. Но этим свидетелем стал Уильям Ропер, молодой помощник егеря, не обладающий и каплей галантности. Да и его отношение к поцелуям было суровым по той причине, что деревенские девушки совсем не позволяли ему целовать их. Он был непривлекательным молодым человеком, довольно похожим на хорьков, которых держал у себя в коттедже. Он был последним юношей в мире или, во всяком случае, в окрестностях, который промолчал бы об увиденном.

И все же, из этого могло и не выйти большой беды. Уильям мог бы разболтать о поцелуе в деревне, и все ее жители и все слуги в замке могли бы говорить об этом на протяжении недель и месяцев, а то и лет, но и тогда эти слухи могли бы не достигнуть ушей лорда Лаудуотера. Но Уильям Ропер увидел в этом поцелуе свой легкий путь к Успеху. Его достаточно большие амбиции нельзя было удовлетворить должностью помощника егеря. Нет, он жаждал сменить Уильяма Хатчингса на посту главного егеря, хотя помимо него на этот пост претендовали еще два помощника егеря, старше него и более достойные этого места. Итак, вот он, путь к мечте! Его светлость не может не отблагодарить человека, сообщившего ему о подобных «делишках», и не может не поспособствовать его продвижению на желанное место.

Он абсолютно ошибался в своих представлениях о его светлости. Обыкновенная благодарность не была свойственна лорду.

Оливия выскользнула из объятий Грея, и они продолжили путь по прогалине. Но продолжили они его уже другими людьми — дрожащими от волнения и несколько ошеломленными.

А за ними следовал Уильям Ропер, неказистый служитель Немезиды[7].

В конце прогалина расширялась до поляны, посреди которой находилась беседка — небольшое строение из белого мрамора в классическом стиле.

Когда они вошли туда, Оливия с сожалением сказала:

— Жаль, что я не могла приказать подать сюда чай.

— Я смог. Во всяком случае, я принес его сюда, — ответил Грей, указывая на стол, на котором стояла корзина. — Я знал, что ты обрадуешься чаепитию.

— Никто еще никогда так не беспокоился обо мне, как ты, — призналась Оливия, благодарно и взволнованно глядя на него.

— Будем надеяться, что твоя судьба изменится, — серьезно ответил Грей, глядя на нее также взволнованно.

Тут Мелхиседек заскребся в дверь и замяукал. Оливия впустила его внутрь. Дружелюбно мурлыча, кот потерся головой о ногу Грея. К лорду Лаудуотеру он никогда не относился с таким дружелюбием.

Тем временем Уильям Ропер облюбовал дерево, росшее ярдах в сорока от беседки, и прислонил к нему ружье. Сам он набил и закурил трубку, сел, прислонившись спиной к стволу, и тем самым скрылся из виду за группой кустов. Не сводя глаз с двери павильона, он ждал развития событий. Для не подозревающих о наличии столь терпеливого наблюдателя Грея и Оливии минуты пролетали мгновенно. У них было так много всего, что нужно было сказать друг другу, и так много вопросов, которые нужно было обсудить. По крайней мере, их было много у Грея, Оливия же больше слушала его, не перебивая замечаниями — если не считать попеременно появлявшийся на ее лице и исчезавший с него румянец — ведь Грей рассказывал ей о ней самой и о том, как сильно она на него повлияла. А для Уильяма Ропера минуты тянулись медленно — ему не терпелось поскорее начать движение по своему пути к Успеху. Он любил долго курить и потому курил крепкий, медленно сгорающий табак; и все же бумажная пачка, в которой он хранил табак, почти опустела к тому времени, как Оливия и Грей вышли из беседки.

Вечер был безветренным, но случайный порыв ветра донес до прогалины едкий запах дыма от трубки Уильяма Ропера. Полковник Грей почувствовал его, не сделав и пяти шагов от беседки.

— Проклятье! — тихо сказал он.

— В чем дело? — спросила Оливия.

Ее мысли были слишком заняты присутствием Грея, и, ощутив запах табака Ропера, она все же не поняла, что это может значить.

— Это может быть только одно, — ответил полковник. — Разве ты не чувствуешь этот мерзкий запах табака?

— Пустые беспокойства, — мягко ответила Оливия, но все же нахмурилась.

Они спокойно направились дальше. Грей был осторожен, не оглядываясь и не показывая своей серьезности, так как не хотел, чтобы наблюдатель понял, что они обнаружили его присутствие. На самом деле, сейчас он и не смог бы ничего увидеть, так как между ним и поляной был слишком густой подлесок, не дававший хорошего обзора, да и Уильям Ропер скрылся за стволом дерева.

Пройдя тридцать ярдов по широкой прогалине, Грей тихо сказал:

— Это чертовски неприятно!

— Отчего же? — спросила Оливия.

— Если это дойдет до Лаудуотера, то он начнет вести себя с тобой попросту ужасно.

— Хуже чем уже есть, быть не может, — со спокойной уверенностью и полным безразличием ответила Оливия. — Почему я не могу выпить с тобой чаю в беседке? Ведь она для этого и построена.

— И все же, если Лаудуотер услышит об этом чаепитии, то поднимет из-за этого бог знает какой шум. Он станет тиранить тебя еще больше, — печально нахмурившись, сказал Грей.

— Зачем же мне сейчас волноваться о Лаудуотере? — улыбнулась Оливия и провела рукой по тыльной стороне ладони полковника. На мгновение он поймал и задержал ее руку в своей, но его мрачность не исчезла.

— Сложность в том, что, кто бы это ни был, он пробыл здесь довольно долго, — серьезно ответил Грей. — Поляна была заполнена этим мерзким табачным дымом. Что если он видел, как я поцеловал тебя здесь, и потом пошел за нами?

— Что ж, если ты так шалишь на открытом воздухе… — улыбнулась Оливия.

— Боюсь, что это не шутки, — почти сурово ответил Грей и снова нахмурился.

— Я просто поддержу твое доброе имя и заявлю, что ты не делал ничего такого. Для твоей карьеры будет ужасно, если станет известно о подобном. А Эгберт не успокоится, пока не сделает все возможное, чтобы навредить тебе. Безусловно, я должна буду заявить, что ты не делал ничего такого, и ты должен будешь сказать то же самое.

— О, не во мне дело — Свинберт не может ничего мне сделать, — возразил он. — Я думаю о тебе.

— Нет необходимости волноваться обо мне. Я больше не боюсь Эгберта, — ответила Оливия, и ее уверенный и смелый взгляд твердо встретился с его глазами. Затем, решив унять беспокойство Грея, она добавила: — Да и зачем заранее волноваться о том, чего может и не случиться? Если кто-то и видел нас, то Эгберт может услышать об этом только через несколько дней, а то и недель. А может и вовсе никогда.

Оливия не знала, что им придется считаться с амбициями Уильяма Ропера.

— Господи, как я хочу еще раз тебя поцеловать! — воскликнул Грей.

— Тебе придется подождать до завтра, — ответила Оливия.

Он не поцеловал ее снова еще и потому, что в пятидесяти ярдах позади них по лесу крался Уильям Ропер, следя за ними во все глаза. И у него уже было что рассказать.

Грей прошел с Оливией оставшийся путь через лес и почти до конца тропинки, что вела через заросли кустов. Оливия прилагала все усилия, чтобы успокоить его, заявляя, что ее ничуть не волнуют яростные нападки и оскорбления мужа. В нескольких ярдах от Восточной лужайки они остановились, мешкая перед расставанием. Она пообещала встретиться с ним на следующий день, в три часа.

Оливия медленно пересекла лужайку и отправилась в свои комнаты, думая о Грее. Переодевшись в пеньюар, она легла на кушетку, закурила и снова стала думать о нем. Она не задумывалась о том, следил ли кто-то за ними. Лорд Лаудуотер занимал в ее мыслях меньше места, чем когда-либо; его яростные припадки стали для нее незначительными. Она испытывала ощущение, что он стал просто тенью в ее жизни.

Пока она лежала и курила, Уильям Ропер уже рассказывал свою историю лорду Лаудуотеру. В лесу он дождался, пока полковник Грей пройдет обратный путь, после чего быстро направился к задней двери замка и попросил возможности увидеть его светлость. Мэри Хатчингс, вторая горничная, открывшая ему дверь, провела Уильяма в комнату для слуг, где пересказала его просьбу Холлоуэю. Оба посчитали его странным: сами они никогда не стремились видеть его светлость, хотя им и приходилось делать это по долгу службы. Любой человек, сам пожелавший увидеться с лордом, должен был быть действительно необычным. Но в Уильяме Ропере едва ли было что-то необычное, скорее уж что-то отталкивающее. Холлоуэй удалился, сказав, что спросит, может ли его светлость увидеться с Ропером.

Когда он выходил, Уильям напыщенно добавил:

— Передай его светлости, что это по очень важному делу.

Этой фразой он разжег любопытство Мэри Хатчингс, и она попыталась выведать, по какому поводу он пришел. Но в результате это ничего ей не дало, кроме крайнего раздражения из-за неудовлетворенного любопытства. Уильям Ропер продолжал загадочно молчать, от чего ее раздражение только распалилось, и, конечно, оно не уменьшилось, когда он мрачно проронил:

— В свое время вы все об этом узнаете.

Но Мэри-то хотела узнать все прямо здесь и сейчас.

Тут вернулся довольно мрачный Холлоуэй и объявил, что его светлость увидится с Уильямом Ропером.

— Но отчего он проклинает меня, если это ты хочешь увидеться с ним по важному делу? Не понимаю, — обиженно пробормотал слуга.

Холлоуэй провел Уильяма к лорду, и впервые в своей жизни Ропер без всякого чувства трепета вошел к хозяину Лаудуотер-Хауса. Он держался необычайно прямо от осознания своей правоты.

Лорд Лаудуотер находился в курительной комнате, той самой, в которой этим утром он разбирал почту вместе с мистером Мэнли. Это была его любимая комната, служившая ему и курительной, и библиотекой, и кабинетом. Немного уставший после продолжительной верховой поездки, сейчас он откинулся на спинку кресла, потягивая виски с содовой и читая «Пэлл-Мэлл газетт»[8]. В области литературы у него был безупречный вкус.

Холлоуэй провел помощника егеря в комнату, объявил: «Уильям Ропер, милорд», и удалился.

Лорд Лаудуотер продолжил чтение только что начатого абзаца. Уильям Ропер по-прежнему без страха смотрел на лорда; его уверенность в важности выполняемого им долга была так велика, что он даже прокашлялся.

Лорд Лаудуотер дочитал абзац и, нахмурившись, взглянул на нарушителя спокойствия:

— Ну, что там у тебя? А? Что тебе нужно?

— Ваша светлость, это насчет ее светлости. Я думаю, вашей светлости нужно узнать об этом — это вольности такого рода, которые ваша светлость не пожелает терпеть.

Некоторые аристократы тут же послали бы Уильяма Ропера к черту. Но лорд Лаудуотер к ним не принадлежал. Он сложил газету, положил ее рядом со своим стаканом, наклонился вперед и глухо сказал:

— О чем, черт возьми, ты говоришь? Выкладывай!

— Я видел полковника Грея… джентльмена, остановившегося в «Телеге и лошадях»… Он поцеловал ее светлость в Восточном лесу.

Первым впечатлением лорда от этой новости было невероятное изумление. Он был глубоко убежден, что его жена — хладнокровное, бесстрастное создание, не способное ни на проявление теплых чувств, ни на то, чтобы пробудить их в ком-нибудь. Он уже позабыл о том, что когда-то женился на ней по любви — и по страстной любви.

— Ты чертов лжец! — задохнувшись, выдавил лорд.

— Ваша светлость, это вовсе не ложь. С чего бы мне врать об этом? — оскорблено ответил Ропер.

Лорд Лаудуотер неотрывно смотрел на него. Парень говорил правду.

— И как она отреагировала? А? Влепила ему пощечину? — разгорячился лорд.

— Нет. Она позволила ему сделать это, ваша светлость.

— Позволила? — взревел Лаудуотер.

— Да. Кажется, она ничуть не смутилась, ваша светлость, — прямо сказал Уильям Ропер.

— И что было дальше? — возопил лорд, вскочив с места.

— Они прошли в беседку, ваша светлость. Там они пили чай. По крайней мере, я видел, как ее светлость прошла к двери и вылила горячую воду из заварочного чайника.

— Чай? Чай? — воскликнул лорд так, как люди обычно кричат: «Горим! Пожар!»

Но затем, даже пребывая в ужасной ярости, он понял, что для того чтобы разобраться с этим делом, нужно взять себя в руки. Он сделал большой глоток виски с содовой, прошелся туда-сюда по комнате, скрежеща зубами, вращая глазами и щелкая пальцами правой руки. Никогда еще гнев не пылал на его лице так ярко — оно побагровело и стало почти пурпурным. Глаза лорда также выкатились, как никогда прежде.

Он остановился и прохрипел:

— Как долго они пробыли в беседке?

— В беседке, ваша светлость? Довольно долго — наверное, часа полтора, — ответил Уильям Ропер, тихо гордясь тем, какое впечатление его доклад произвел на его работодателя.

А работодатель смотрел на него так, будто самым заветным его желанием было прямо здесь и сейчас вышибить из этого вестника дух. Впрочем, таково и было самое заветное его желание в этот момент. Но он сдержался — было бы глупо избавляться от такого ценного источника информации.

— Отлично! А теперь убирайся! И держи язык за зубами, иначе я его отрежу! Понял? А? — Лаудуотер так злобно орал на Уильяма Ропера, что парень инстинктивно попятился назад, к двери, закрывая руками лицо.

— Я и… не собираюсь никому рассказывать, — воскликнул он.

— Вот и не стоит! Убирайся! — прорычал его работодатель.

И Уильям Ропер убрался. Вспотевший и дрожащий, он тут же вышел из Замка через заднюю дверь, не остановившись и не сказав никому ни слова, хотя он слышал, как в комнате для слуг Холлоуэй обсуждает с Мэри Хатчингс его таинственный визит. Только когда он прошел около мили, ему удалось убедить себя в том, что он уверенно движется по дороге к Успеху. Ему не приходило в голову, что это убеждение было необоснованным.