Загадка Лаудуотера

Глава IV

Добрых три минуты после ухода Уильяма Ропера лорд Лаудуотер ходил взад-вперед по курительной комнате. Его глаза с красноватым проблеском все еще страшно вращались, и он все еще то и дело щелкал пальцами в муках попытки усмирить бурю у себя внутри и решить, предъявить ли обвинения сначала своей жене или полковнику Грею. Он не мог вспомнить, чтобы когда-либо был так зол за всю свою жизнь; его глаза снова и снова застилала красная пелена.

Тут лорд вдруг решил, что в данный момент больше сердит на полковника Грея. Сначала он разберется с ним. Оливия может подождать. Он поспешил к конюшне и приказал седлать лошадь таким яростным тоном, что два перепуганных конюха оседлали ее для него немногим больше, чем за минуту.

Лорд не сделал никаких попыток поразмыслить о том, что скажет полковнику Грею. Он был слишком зол для этого. Лаудуотер проскакал две мили до «Телеги и лошадей» в Беллингхэме, где остановился полковник Грей, чтобы восстановить свое здоровье и поудить рыбу.

У дверей гостиницы лорд зарычал: «Конюх! Конюх!» Затем, не дожидаясь прихода конюха, он бросил поводья на шею лошади, оставил ее предоставленной самой себе, прошел в бар и проревел испуганной хозяйке, миссис Тернбулл, чтобы та провела его прямо к полковнику Грею. Дрожа, она проводила Лаудуотера наверх, в гостиную Грея на втором этаже. Прежде чем она успела постучать, он ворвался в комнату, распахнув дверь и захлопнув ее за собой.

Грей сидел по другую сторону стола, просматривая книгу о мухах. Он остался совершенно равнодушным как к внезапному появлению разъяренного аристократа, так и к его хриплому реву:

— Вот вы где, чертов негодяй!

Грей посмотрел на Лаудуотера холодно, с отвращением и ответил четко, очень неприятным тоном:

— В следующий раз постучите, прежде чем войти в мою комнату.

Лорд Лаудуотер не ожидал быть принятым таким образом; он мельком увидел, как Грей вздрогнул.

Лорд умолк, а затем сказал, уже менее громко:

— Стучать? Что? Стучать? Стучать в дверь такого чертова негодяя, как вы? — Его голос снова стал громче. — Будто бы я должен утруждаться! Я знаю все о ваших гнусных играх!

Полковник Грей вспомнил, что Оливия предложила ему отрицать этот поцелуй, и его линия поведения была для него совершенно ясна.

— Я не знаю, пьяны ли вы или сошли с ума, — сказал Грей тихим, презрительным голосом.

Это снова было не то, чего ожидал лорд Лаудуотер. Но Грей твердо верил в теорию, что у атакующего есть преимущество, и еще тверже верил в то, что враг в ярости гораздо менее опасен, чем спокойный враг.

— Вы лжете! Вы знаете, что я не пьян и не сошел с ума! — проревел лорд Лаудуотер. — Вы поцеловали Оливию — леди Лаудуотер — в Восточном лесу. Вы знаете, что это было. Ведь вас видели при этом.

— Да вы бредите, — спокойно ответил полковник Грей еще более неприятным тоном.

Разговор пошел не так, как предполагал лорд Лаудуотер. Ему пришлось в ярости сглотнуть, прежде чем он смог выговорить:

— Вас видели при этом! Вас видел один из моих егерей!

— Должно быть, вы заплатили ему за то, чтобы он это сказал, — сказал полковник Грей со спокойной убежденностью.

Лорд Лаудуотер был немного потрясен таким обвинением. Он задыхался и заикался:

— Ч-черт возьми, да к-как вам наглости хватило! З-заплатил за то, чтобы он сказал это!

— Да, заплатили, — сказал полковник Грей, не повышая голоса. — Вы случайно услышали, что мы пили чай в павильоне в лесу — возможно, от самой леди Лаудуотер, — и вы выдумали эту глупую ложь и заплатили своему егерю, чтобы тот сказал это и чтобы издеваться над ней. Это именно та подлость, которую измывающийся над другими негодяй мог бы сделать женщине.

— П-подлость? Я с-сделал? — запинаясь и задыхаясь, выдавил лорд Лаудуотер.

Он привык говорить подобные вещи другим людям, но не выслушивать их от других.

— Да, вы. Вы знаете, что вы гнусный задира и грубиян, — ответил полковник Грей, и его голос стал лишь немного благожелательнее.

Если бы убежденность лорда Лаудуотера в том, что Уильям Ропер рассказал ему правду о поцелуе, была менее твердой, то, быть может, она бы пошатнулась из-за чистосердечной убедительности нападки Грея. Но Уильям Ропер твердо внушил ему это, и лорд был уверен, что Грей поцеловал леди Лаудуотер.

Эта уверенность заставила его предпринять еще одну попытку, и он закричал:

— Нехорошо, что вы пытаетесь одурачить меня, совсем нехорошо. У меня есть доказательства — много доказательств! И я собираюсь этим заняться! Я собираюсь с позором изгнать вас из армии, а эту нахалку, свою жену — из приличного общества. Вы считаете, что раз я не провожу по четыре-пять месяцев в год в этой грязной дыре, в Лондоне, то у меня нет никакого влияния? Так? Если так, то вы чертовски не правы. У меня его больше, чем достаточно, чтобы в два счета изгнать из армии такого негодяя, как вы.

— Не несите такую чушь! — спокойно сказал Грей.

— Чушь? Вот как? Полную чушь? — взревел лорд Лаудуотер с новым взрывом раздражения.

— Да, чушь. Такой бесчестный грубиян, как вы, никак не может навредить мне, и вы хорошо знаете это, — ясно и четко заметил Грей.

— Не смогу навредить вам? Вот как? Я не смогу навредить ответчику в бракоразводном процессе? Вот как? — с трудом выдохнул лорд Лаудуотер.

— Как будто человек, который оскорбляет свою жену и издевается над ней, как вы, может получить развод! — ответил Грей и засмеялся мягким, презрительным смехом, и раздражение сквозило в его словах.

Это, безусловно, раздражило лорда Лаудуотера. Он четырежды щелкнул пальцами и невнятно забормотал.

— Я скажу вам вот что: с меня достаточно общения с вами, — сказал Грей. — То, что вам нужно — это урок. И если я услышу, что вы запугивали леди Лаудуотер из-за этого пустяка — моего чаепития с ней, то я преподам вам такой урок — хлыстом.

— Вы преподадите мне урок? Вы? — прошептал лорд Лаудуотер и в бешенстве подскочил.

— Да. Я задам вам самую крепкую взбучку, которую задавали здесь кому-либо за последние двадцать лет, и начну с того, что снесу вашу уродливую голову с ваших плеч, — сказал Грей, повышая свой звонкий голос, так что в первый раз миссис Тернбулл, дрожащая от ужаса на лестничной площадке, услышала, что было сказано.

Голос лорда Лаудуотера был невнятным, и слова его звучали неразборчиво.

— Вы? Вы зададите мне взбучку? — завопил он.

— Да, я. А теперь — убирайтесь!

Лорд Лаудуотер заскрежетал зубами и снова щелкнул пальцами. Он хотел бы обогнуть стол и вытрясти из Грея душу, но не мог сделать этого — яростные слова, а не жестокие поступки были его коньком. Кроме того, было что-то пугающее в холодном и пристальном взгляде Грэя. Он снова щелкнул пальцами и, извергая поток яростной брани, повернулся к двери и ринулся вон из комнаты. Миссис Тернбулл бросилась в сторону спальни Грея.

На полпути вниз по лестнице лорд Лаудуотер остановился, чтобы прореветь:

— Я еще загублю вашу жизнь, негодяй! Попомните мое слово! Я с позором изгоню вас из армии!

Лорд вылетел из гостиницы и обнаружил, что конюх отвел его коня в конюшню, снял с него уздечку и задал ему корма. Лорд от души проклял его.

Грей встал, закрыл дверь и тихо засмеялся. Затем он нахмурился. Он вдруг понял, что его естественная манера обращения с лордом Лаудуотером была неудачной. По крайней мере, было возможно, что его обращение с ним было неудачным. Пожалуй, было бы разумнее быть с ним учтивым и твердым, а не твердым и провоцирующим. Но не слишком вероятно, чтобы от его учтивости было бы много пользы; эта скотина, вероятно, расценила бы это как слабость. Но ради Оливии ему, возможно, следовало бы попытаться его успокоить. Так же этот зверь ушел в ярости и выместит свой гнев на ней.

Что же ему лучше сделать?

Грею не потребовалось много времени, чтобы понять, что он ничего не мог поделать. Естественным поступком было бы пойти в замок и не позволить ее мужу — силой, если понадобится — оскорблять Оливию и издеваться над ней. Вот что его сильнейшие инстинкты велели ему делать. Но это было совершенно невозможно. Это бы неисправимо скомпрометировало ее. Он причинил ей достаточно вреда своим импульсивным, неосторожным поступком в лесу. Его лицо постепенно хмурилось, пока он ломал себе голову, чтобы найти способ действительно помочь ей. Казалось, что это тщетная попытка, но такой способ необходимо было найти.

Лорд Лаудуотер проскакал половину пути к замку в бешеной спешке, чтобы наказать Оливию за то, что она позволила Грею ухаживать за ней — и еще больше за то, как презрительно Грей обращался с ним. Он также надеялся заставить ее признаться в правдивости истории Уильяма Ропера. Но встреча с Греем настолько разъярила его, что эта ярость даже изнурила его. Из-за этого он сначала осадил коня на легкий галоп, затем на рысь и, наконец, на шаг. Он обнаружил, что чувствует себя усталым.

Однако его продолжали раздражать его обиды, хоть уже и не столь жестоко, но он по-прежнему был полон решимости предпринять серьезные усилия, чтобы выманить у Оливии признание. Достигнув замка, он не пошел сразу к ней. Он сел в кресло в своей курительной и выпил два стакана виски с содовой.

В уголке мыслей Оливии, приятно размышлявшей о прекрасно проведенном послеобеденном времени, мелькало терпеливое и покорное ожидание, что сейчас ее совесть начнет упрекать ее в том, что она позволила Грею ухаживать за собой. Но минуты проходили, а она все не чувствовала, что поступила безнравственно. Ее размышления оставались приятными. Наконец она вдруг поняла, что и не почувствует себя безнравственной. Оливия была удивлена ​​и даже немного пришла в ужас от своей бесчувственности. Затем вполне осознав это, она пришла к выводу, что для женщины, страдающей от такого грубого мужа, такая бесчувственность была не только естественной, но даже правильной.

Ее женское стремление быть любимой и любить было сильнейшей из эмоций, и оно оставалось неудовлетворенным столь долгое время. Ее муж убил или, скорее, искоренил ее любовь к нему, еще прежде чем их брак продлился месяц. Она была склонна верить, что вовсе никогда по-настоящему не любила его. Конечно, он перестал любить ее еще до того, как их брак продлился две недели, если вообще когда-либо ее любил. У нее не было детей, она была сиротой, без братьев и сестер. Муж позволял ей видеться лишь с немногими друзьями, которые ее любили. Она начала подозревать, что совесть не тревожит ее, потому что она просто действовала, желая своего естественного права любить и быть любимой. Этот вывод вновь перевел ее мысли к Энтони Грею, и она снова позволила себе размышлять о нем.

Гонг, уведомляющий ее, что наступило время переодеваться к обеду, прервал это приятное занятие. Она приняла ванну, доверила себя своей горничной, Элизабет Твитчер, и продолжила свои размышления. Она сразу же так глубоко погрузилась в эти мысли, что не заметила мрачного и подавленного настроения своей горничной.

Затем ее снова прервали, и гораздо более жестоким и ужасным образом, нежели звук гонга. Дверь резко распахнулась, и ее отдохнувший муж большими шагами вошел в комнату.

— Я знаю все о ваших делишках, мадам! — закричал он. — Ты позволила этому мерзавцу Грею ухаживать за тобой! Сегодня ты поцеловала его в Восточном лесу!

Таинственная улыбка исчезла с лица Оливии, и ее место заняло выражение самого неподдельного удивления.

— Иногда я думаю, что ты почти сумасшедший, Эгберт, — сказала она своим медленным, мелодичным голосом.

Элизабет Твитчер продолжила свои искусные манипуляции с густыми прядями волос Оливии без каких-либо изменений в своем мрачном и подавленном настроении. По всей видимости, она была равнодушна — или глуха.

Лорд Лаудуотер ввиду мягкости Оливии ожидал, что придется постепенно накручивать себя до соответствующей степени разгневанности и ярости. Отголосок обвинения Грея из уст его жены разожгли в нем гнев и ярость немедленно и без усилий.

— Не лги мне! — заревел он. — В любом случае это бесполезно! Говорю же, я знаю!

Оливия с удивлением обнаружила, что полностью освободилась от своего прежнего страха перед ним. Тот факт, что она была влюблена в Грея, а он — в нее, уже произвел в ней изменение. Это были единственные по-настоящему важные вещи в мире. Это осознание придало ей новую уверенность и новые силы. Раньше муж мог напугать ее почти до смерти. Теперь он не мог сделать этого, и она могла разумно ответить.

— Я вовсе не лгу. Я действительно, и довольно часто, думаю, что ты сумасшедший, — очень отчетливо сказала она.

Лорду Лаудуотеру снова пришлось заскрипеть зубами. Затем он рассмеялся резким, лающим смехом и закричал:

— Бесполезно! Я только что имел короткий разговор с этим негодяем Греем. И я нагнал на него страха, скажу я тебе. Я заставил его признаться, что ты поцеловала его в Восточном лесу.

На секунду Оливия была потрясена. Затем она ясно поняла, что это была ложь. Он не мог нагнать страха на Грея. Кроме того, Грей поцеловал ее, а не она его.

— Это ты лжешь, — быстро и горячо сказала она. — Как полковник Грей мог признать то, чего никогда не было?

Лорд Лаудуотер понял, что вырвать у нее признание будет сложнее, чем он ожидал. Сдержавшись, он остановился. Затем его внимание привлекла Элизабет Твитчер.

— Ты — вон отсюда! — сказал он.

Элизабет Твитчер поймала взгляд своей хозяйки в зеркале. Оливия не подала никакого знака.

— Я не могу оставить волосы ее светлости в таком состоянии, ваша светлость, — сказала Элизабет Твитчер с мрачной твердостью.

— Делай, что тебе сказано — вон отсюда! — заревел лорд.

— Я не хочу на полчаса опоздать на ужин, — сказала Оливия, понимая, что служанка отвлекает лорда, и будет и дальше отвлекать его внимание.

Элизабет Твитчер взглянула на лорда Лаудуотера и более четко, чем когда-либо увидела его сходство с ненавистным Джеймсом Хатчингсом. Она решила не делать ничего, что он ей приказывает, и продолжила мрачно причесывать волосы своей хозяйки.

— Ты выйдешь? Или мне вышвырнуть тебя из комнаты? — закричал лорд Лаудуотер грозным голосом.

— Не будь глупым, Эгберт! — резко сказала Оливия.

С высоты своего нового эмоционального опыта она чувствовала, что ее муж — не более чем шумный и надоедливый мальчишка. Для нее это действительно было совершенно ясно. Она чувствовала себя гораздо старше него и намного мудрее.

Лорд Лаудуотер, с довольно необычным для него проблеском разума, понял, что вводить Элизабет Твитчер в курс дела было ошибкой. Это отвлекло его от его основного дела. Уже менее яростным, но еще более злобным голосом он сказал:

— Глупым? Что? Я тебе покажу, маленькая нахалка! Ты уберешься первым делом завтра же утром. Мои адвокаты разделаются с тобой. С этим негодяем Греем я разберусь сам. Я с позором выгоню его из армии в течение месяца. Может быть, тебе будет утешением знать, что ты погубила его так же, как и саму себя.

Он повернулся на каблуках, вышел из комнаты абсолютно театральной походкой и захлопнул за собой дверь.

Оливию неожиданно поразил приступ паники. Она потеряла всякий страх перед мужем в том, что дело касалось ее самой. Он стал просто отвратительным болтуном. Ее не волновало, попробует ли он развестись с ней или нет. Даже в случае такого большого скандала это было бы легким избавлением. Но Энтони — уже другой вопрос… Она не могла вынести то, что он будет погублен из-за нее… Это невыносимо… это исключено… Она должна найти какой-то способ предотвратить это.

Оливия начала ломать голову, придумывая такой способ, но все было тщетно. Она не могла придумать никакого плана. Чем больше она думала об этом, тем меньше была способна найти выход. Она не могла вынести того, что в воспоминаниях Энтони будет связана с этим несчастьем, и всей душой желала отстаивать все то, что было приятного и восхитительного в ее жизни. Она не позволит этому зверю, ее мужу испортить жизнь им обоим. Он уже достаточно испортил ее жизнь.

После его приказа на следующее утро первым делом покинуть замок, она полагала, что они едва ли будут ужинать вместе, и приказала Элизабет Твитчер сказать Уилкинсу подать ужин в ее будуар. Кроме того, она отказалась надеть вечернее платье, сказав, что пеньюар, который был на ней, более удобен для такого жаркого вечера. Наконец, она приказала Элизабет упаковать кое-что из ее одежды этим вечером.

Элизабет Твитчер отвлеклась от размышлений о собственных бедах на неприятности своей госпожи, задумчиво посмотрела на нее и сказала:

— Я не должна была уходить, миледи. Это выглядит так, будто вы согласились с тем, что сказал его светлость. Но ведь только Уильям Ропер рассказывал эту ложь. Он попросил увидеться с его светлостью насчет чего-то очень важного, прежде чем тот ушел. Но кто станет обращать внимание на Уильяма Ропера?

— Уильям Ропер? Кто такой Уильям Ропер? Что он за человек? — быстро спросила Оливия.

— Он помощник егеря, миледи, и самый большой пакостник в поместье. Все ненавидят Уильяма Ропера, — убежденно сказала Элизабет.

Если так, то это устраивало Оливию. Чем слабее были свидетельства ее мужа, тем свободнее она могла действовать по собственному плану. Но это было не слишком большим утешением, так как она была мало обеспокоена тем вредом, который он мог ей причинить. На самом деле, она беспокоилась только о вреде, который он мог причинить Энтони. Она вернулась к своим поискам способа предотвратить этот вред во время обеда и продолжила эти поиски после обеда, но без каких-либо успехов. Этот грозящий Энтони вред, являющийся для нее самым важным в этой ситуации, тяготил ее все сильнее.

Чем дольше Оливия думала об этом, тем больше тревожилась. В ее мозгу роились самые фантастические планы о том, как помешать мужу и спасти Энтони. Она поднялась и беспокойно прошлась туда-сюда по комнате, доводя себя до настоящего нервного возбуждения.

Мистер Мэнли, разобравшись с письмами, которые пришли с пятичасовой почтой, прочел шесть глав последнего опубликованного романа Арцыбашева с удовольствием, которое не переставал получать от работ этого автора. Затем он переоделся и в очень веселом расположении духа отправился поужинать с Хеленой Траслоу. Его радостные ожидания полностью осуществились. Хелена догадалась, что он наделен не только романтическим духом, но и здоровым аппетитом и разборчивостью в еде, и позаботилась о том, чтобы подать ему хорошую еду и вино — и в изобилии. За кофе он выкурил одну из любимых сигар лорда Лаудуотера. Естественно разговорившись, он говорил горячо и разумно во время обеда и ухаживал за ней после обеда еще более горячо и разумно. Как правило, он остался по вечерам после ужина до без четверти одиннадцать. Но в этот вечер она отпустила его в десять часов, сказав, что устала и хочет рано лечь спать. Выкурив еще одну из любимых сигар лорда Лаудуотера, он быстро направился обратно в замок, еще больше, чем когда-либо твердо убежденный, что должны быть предприняты все возможные шаги, чтобы предотвратить уменьшение дохода женщины с таким превосходным вкусом в еде и вине. Будет едва ли не преступлением препятствовать использованию этого ее превосходного врожденного дара для поощрения гения многообещающего драматурга.

У мистера Мэнли не было привычки рано ложиться спать и, надев тапочки и старый, удобный халат, он еще раз обратился к роману Арцыбашева. Он прочел еще две главы, выкурил трубку, а потом понял, что хочет пить.

Он мог бы здесь же смешать себе виски с содовой, так как и то, и другое было в буфете в его гостиной. Но он был приверженцем правил: он пил красное вино, бургундское вино за обедом и портвейн после обеда, а после красного вина очень подходящим было бы бренди. В маленькой столовой на подставке для графинов с вином было бренди.

Он тихо спустился по лестнице. Большой зал, освещенный одной электрической лампочкой, был полутемным, и он предположил, что, как и было заведено, слуги уже легли спать. Но когда он спустился к подножию лестницы, дверь в задней части зала открылась; Джеймс Хатчингс прошел в нее и спокойно закрыл дверь за собой.

Мистер Мэнли замер на месте. Джеймс Хатчингс тихо прошел по коридору, увидел его и тоже застыл.

— Добрый вечер, Хатчингс. Я думал, ты покинул нас, — сказал мистер Мэнли довольно неприятным тоном.

— Вы можете поклясться в этом! — враждебно ответил Джеймс Хатчингс гораздо более неприятным тоном, нежели у мистера Мэнли. — Я просто вернулся, чтобы забрать пачку сигарет, которую оставил в буфете в моей кладовой. Я не хочу, чтобы их курил кто-либо здесь.

Он осторожно открыл дверь библиотеки, тихо прошел в нее и закрыл ее за собой, оставив мистера Мэнли хмуро смотреть ему вслед. Хатчингс действительно нес в руках пакет, в котором вполне могли быть сигареты, но мистер Мэнли не верил в его рассказ. Он заметил, что тот покинул замок через одно из окон библиотеки. Что ж, это было не его дело.

На следующее утро вначале девятого мистера Мэнли пробудил от глубокого сна без сновидений (который следует после того, как переварена хорошая трапеза и хорошее вино) громкий стук в его дверь. Это был не тот громкий, равномерный и длительный стук, который третья горничная считала необходимым, чтобы разбудить его. Он был более энергичным, дробным и отрывистым. Кроме того, его громко звал голос:

— Мистер Мэнли, сэр! Мистер Мэнли! Мистер Мэнли!

Из-за этого шума и настойчивости зова мистер Мэнли не проснулся быстро. Ему потребовалась целая минута, чтобы осознать, что он — Герберт Мэнли и находится в постели, и еще полминуты — чтобы сообразить, что стук и зов необычайно и удивительно настойчивы. Он сел в кровати и мучительно зевнул.

Затем он выскользнул из постели — стук и зов все еще продолжались, — отпер дверь и обнаружил на пороге Холлоуэя, второго лакея, выглядящего испуганным и охваченным ужасом.

— Мистер Мэнли, сэр, его светлость мертв! — закричал тот. — Он убит! Заколот в сердце!