Загадка острова Раутана

Золотая лихорадка Леньки

Тропинка змеится по склону крутой сопки.

Впереди Ник Палыч. В руках у него геологический молоток с длинной ручкой. Чуть сутулясь, он постукивает молотком по встречным камням — словно негромко спрашивает: «Как дела?»

За ним семенят Ленька и Светка, Ленька размахивает кинокамерой, но ничего не снимает, пристально смотрит себе под ноги. В одной руке у него такой же, как у Ник Палыча, молоток. Светка держит наготове блокнот, заносит в него впечатления об увиденном.

Под ногами трещат острые камни. Там и сям ярко белеют куски кварца, издали они кажутся разбросанной яичной скорлупой. Приметив особый интерес Ник Палыча к этим камням, Ленька теперь колотит усердно своим молотком по кварцу. Но так как он не умеет одним легоньким ударом точно расколоть камень, то много энергии у него расходуется вхолостую: на пыхтение, приплясывание вокруг зловредного образца и остервенелые удары молотком.

Светка напускается на Леньку:

— Ты почему не снимаешь? Такие виды кругом, а ты баклуши бьешь!

— Не баклуши, а камни… то есть кварцы! Ник Палыч, посмотрите, золото!

Но геолог охладил его пыл:

— Пирит. Между прочим, спутник золота. Но самые ближайшие спутники золота здесь — галенит и сульфид железа.

— Какие они с виду? — хрипит Ленька.

— А похожи на золото. Легко спутать.

Ленька шарит глазами по склону.

— Ты же совсем не снимаешь! — возмутилась Светка. — Возьми хоть блокнот, записывай.

Она отобрала кинокамеру. Но Ленька не глядя сунул блокнот в карман.

— Да что с тобой? — строго спросила она. — Учти, ты срываешь съемки.

Ленька умоляюще посмотрел на нее:

— Погоди ты, Светочка, я сейчас… — и кинулся вверх по склону, размахивая молотком.

— Типичная золотая лихорадка, — махнул рукой Ник Палыч. — Весьма частая болезнь у тех, кто впервые сталкивается с золотом.

— Болезнь? — встревожилась Светка.

— Нестрашная, — успокоил ее геолог. — Пройдет. Пусть поколотит камни…

Перевалив через сопку, они увидели на склоне две фигурки.

— Наши геофизики. Ищут ископаемые приборами.

Оба геофизика были одеты в телогрейки и сапоги, оба румяные от ветра. Один стоял и записывал в тетрадку то, что говорил ему второй у какого-то сложного прибора на треноге.

— Отойди подальше, беспокоишь прибор!

— Да я и так дальше чем за пять метров…

— А почему искажаешь показания?

Геофизик с тетрадкой растерянно хлопнул себя по карману.

— Фу ты, опять ножик перочинный с собой прихватил…

— Тогда удались на десять метров!

Ребята остановились в недоумении:

— Вот это прибор! Ножичек в кармане учуял.

— Магнитометр, — объяснил Ник Палыч. — Если потеряешь ключ, перочинный нож, с магнитометром найти их легко. А мы с помощью этих приборов ищем золото.

— Так вам же ничего не стоит его найти! — воскликнул Ленька. — Такой у вас чувствительный прибор…

— А золото — металл непростой. Магнитометр укажет его присутствие, но как оно располагается, на какой глубине, жила это или россыпь, в каком направлении идет — неизвестно.

— Как же тогда быть?

— Есть другие методы.

Ленька вскоре опять увлекся, замельтешил впереди по склону. Бросался то к одному камню, то к другому и стучал, как дятел.

— Этот метод у геофизиков называется исхаживанием, — указывая молотком на Леньку, заметил Ник. Палыч. — Только делается это не так бестолково. Геолог лесенкой спускается или поднимается по склону, проверяет попадающиеся куски кварца — есть ли там спутники золота, а уж потом начинаем копать, исследовать магнитометрами, другими приборами.

Ленька перевалил через вершину и исчез.

— Привал, — сказал Ник Палыч и сразу же, как подкошенный, опустился на камни. Вытащил коробку леденцов, угостил Светку и лег, блаженно щурясь и посасывая конфету.

Вокруг зашуршали, запрыгали камни. Геолог рывком сел, озираясь.

— Батюшки, что это такое?

С вершины сопки, кряхтя, сползал туго набитый рюкзак. Из-под него виднелись две ноги, отчаянно упирающиеся и обрушивающие каменные лавины.

— Р-ры! — в облаке пыли и скрежете рюкзак затормозил и; грохнулся у ног Ник Палыча. — Я… золото нашел!

Вид у Леньки был ужасный: весь перемазан в земле, будто в нору ввинчивался, с ушей свисают клочья моха, руки в ссадинах.

— Ну-ка, — геолог спокойно придвинул к себе рюкзак. Высыпал камни, бегло поворошил. — Да, небогато… Даже спутников нет. Вот только мышьяк, кажется… нет, слюда.

На Леньку жалко было смотреть. Обмякнув, он уселся на камни и принялся отряхиваться.

— Как же так… в кварце полно золота. А вот, смотрите, блестит!

— Ковырни ногтем, — не глядя, посоветовал геолог. — Осыпалось? То-то. Не все золото, что блестит. Народная мудрость.

Он лениво поднялся, вдруг сделал стремительный рывок и плашмя упал на землю. Торжествуя, поднялся, держа что-то в руках.

— Попалась, любопытная, — ласково говорил он.

— Что там? — подскочил Ленька.

— Лемминг. Полярная мышка. Ее называют мышка-олень. Смотрите, какие у нее коготки! Зимой они превратятся в настоящие маленькие копытца.

Ленька бережно взял лемминга. К нему боязливо придвинулась Светка.

— Я мышей боюсь, — сказала она на всякий случай.

— Это же олень! — Ленька чуть больше разжал ладонь. Диковинная мышка с черными коготками смотрела испуганными бусинками глаз. Вдруг она прыгнула на землю и молниеносно исчезла в камнях.

— Эх ты! — сказала Светка. — Упустил.

— Ничего, мы еще поймаем, — сказал Ник Палыч. Он оглядел окрестные синевшие горы. — Да. Это произошло где-то здесь. Но где именно? Вот в чем вопрос. И мы над ним сейчас бьемся…

— Что произошло? — насторожились ребята.

— Случилось это в самом начале войны. Летом 1941 года работал в этих местах легендарный геолог Дмитрий Пухов. Мы называем его легендарным, по: тому что он в те времена, когда еще не было такой совершённой поисковой техники, открыл несколько месторождений олова. На металлы у него было какое-то сверхъестественное чутье. Такой геолог рождается раз в сто лет. Да-а. А здесь его группа наткнулась на золото. Группа была маленькой — всего пять человек. Но эти пять человек сделали столько, сколько не сделает иная поисковая партия. Они работали как дьяволы — день и ночь. Стране в то время особенно остро нужно было золото, и вот месторождение оконтурено, детально нанесено на карту.

Но Пухов решил обследовать эти места шире. А документацию на месторождение и образцы он отправил в город с одним геологом тракторным поездом. Кстати, среди образцов был уникальный самородок весом почти в десять килограммов. По форме он напоминал собачью голову, его так и назвали — Собачья голова. Сохранились зарисовки этого самородка, сделанные самим Пуховым. Никто в поезде не знал ни о самородке, ни о документации. И тем не менее в пути геолога ограбили и тяжело ранили.

— Э-эх! — стиснул кулаки Ленька. Светка смотрела на Ник Палыча, широко распахнув глаза.

— Да, ребята, на этой северной земле случалось такое из-за золота, — продолжал Ник Палыч. — Негодяи, наверное, думали, что убили геолога, и бросили его. Но он выжил. Однако похищенное так и не удалось найти. Когда Пухов вернулся из поля поздно осенью и узнал, что документы и образцы пропали, он был в отчаянии. Ему удалось по памяти нанести месторождение на карту, а потом он попросился добровольцем на фронт. Это был отважный, благородный человек. С войны он не вернулся.

Несколько минут Ник Палыч молчал.

— И вот до сих пор мы «Ищем это месторождение.

— Но ведь он оставил карту! — задышал у него над ухом Ленька.

— Карта эта несовершенная. Окажется на местности ошибка хотя бы в сто метров — и долби шурфы сколько угодно, выходов золота не найдешь. Правда, геологи оставляют обычно после себя точные ориентиры на местности — траншеи, шурфы, но ведь прошло столько лет! Мы находим лишь старые отметки Пухова. Чувствуем, золото здесь есть, то и дело попадаются его следы, а по-настоящему никак его не нащупаем. Нужна светлая голова Пухова, его точные разработки. Вот так-то…

Ну, — сказал Ник Палыч, закидывая за спину свой тощий рюкзак, — потопали.

Солнце опустилось к горизонту в мягкие белые облака, отдыхает перед тем, как снова поползти вверх. Стало холоднее, ветерок — резче.

Сопка, еще сопка, еще… Последняя — самая высокая. Долго карабкались они по ее угрюмым склонам, пока не взобрались на вершину.

— Вот она, красота Чукотки! — раздался восторженный, какой-то детский голос Ник Палыча. Он стоял на вершине, подставив разгоряченное лицо ветру, поблескивая очками. Ленька и Светка встали рядом и огляделись.

Покоясь в розовых облаках на дальних горах, солнце, словно из-под полуопущенных век, освещало все вокруг. Там, вдали, где белели игрушечные палатки, бежал живой серебряный ручей, вокруг него все ярко зеленело, в этой зелени поблескивали лужицы. Направо громоздились черно-сизые сопки. Светлой нитью петляла по ним каменистая дорога, а слева почти все закрывал туман — плотный и нежный.

Здесь снова сделали привал. За вершиной, в низинке, Ник Палыч вскипятил на спиртовке чай, и они перекусили.

— Куда теперь пойдем? — спросила Светка.

— К старателям. Вон дымок на излучине…

Теперь солнце било им прямо в глаза. Чем ниже они спускались, тем становилось холоднее.

Они дошли до широкого серого отвала — груды промытой пароды. За ним рокотали бульдозеры.

— Вовремя, — пробормотал Ник Палыч. — Погодка портится.

Солнце пригасло. В воздухе возникли и закружились пухлые снежинки. На берегу ручья стояли две избушки, к их стенам привалились железные бочки.

— Вот старательская колода.

Они подошли к длинному желобу. Человек в коричневом клеенчатом плаще и клеенчатой кепке держал в руке наконечник шланга, во многих местах заклеенного и замотанного изоляционной лентой. Из него во все стороны били струйки. Шланг походил на длинное дерево с серебряными веточками.

— Здорово! — крикнул Ник Палыч.

Человек повернулся, но глаз его из-под глубоко надвинутого козырька не было видно. Торчал лишь толстый сизый нос да густая бородища, какая-то пегая, с подпалинами.

Человек выпростал из рукава широкую ладонь и пожал всем руки. Ленька почувствовал, что рука у незнакомца мокрая и ледяная.

— А где звеньевой?

— Якименко? — переспросил человек. — Чешет сюда.

Из-за отвала, ревя, вылезла машина. Кабины у бульдозера не было. На сиденье, укутанная в брезент, возвышалась широкая, как копна, фигура, ее секло мокрым снегом.

— Я звеньевой! — прохрипела фигура. — А вам чего?

— Вас и надо, — сказал Ник Палыч. — Переночевать здесь можно?

И он, забравшись на гусеницу бульдозера, зашептал что-то, кивая на Светку и Леньку. Звеньевой внимательно слушал и стряхивал снег. Казалось, слушал и бульдозер, тихонько ворча.

— Уразумел! — и фигура проворно соскочила с бульдозера. — Жмакин, покажи пионерам, как моют золото лотком.

Человек в плаще вытащил из-под желоба большой деревянный совок без ручки. Дно у совка было составлено из двух досочек, сходившихся под тупым углом. Старатель зачерпнул лотком грунт и пошел к речке. Ребята бросились за ним.

— Жмакин коричневой большой лягушкой сидел у воды, красные ручищи его вертели и поколачивали лоток, а набегавшая волна уносила то, что не нужно, — мусор, пустую породу, песок… И вот лоток совершенно сухой, а на дне — словно веснушки проступили.

— Россыпное! — выдохнул Жмакин.

Как зачарованный, Ленька потянулся к веснушкам и накрыл их ладонью. Повернул ладонь к небу — что за нежные золотинки!

Вдруг вспыхнула боль в руке. Жмакин резко ударил по пальцам. Золотинки осыпались в речку.

— Эхе-хе! — старатель погрозил пальцем-сарделькой. — Маленький, да скороспелка. Уже липнет золотишко к рукам!

— Да я… — Ленька поперхнулся от обиды. Неужели он думает, что пионер Пузенко может украсть золото?

— То не игрушки, — ватным серым голосом говорил — старатель. — Государственное ископаемое. На строгом учете.

Казалось, он механически повторяет накрепко заученные фразы. У Леньки дрожали губы, но звеньевой успокаивающе потрепал его по плечу.

— Ну-ну, Жмакин, — сказал он, — хлопчик ничего» плохого не хотел. А ты навалился…

Жмакин, выворачивая сапогами камни, покарабкался к желобу.

— Строгий товарищ, — одобрительно кивнул звеньевой. — Вы уж, пожалуйста, на него не обижайтесь. Бережет золото.

И приставив ладони ко рту, заголосил:

— Приготовься на съем!

У колод зашевелились фигуры старателей. По временам их закрывала пелена мокрого снега. Ребята ежились, носы у них посинели.

— Подадимся в теплушку, — махнул рукой звеньевой.

Теплый, пахнущий нагретым свежим деревом воздух охватил ребят. Они сели на длинную лавку, чувствуя, как оттаивают уши и носы.

Половину просторной комнаты занимали двухъярусные деревянные нары. На них спало несколько человек. В углу пыхала жаром раскаленная железная печка. Под вырубленным в стене оконцем на столе покачивали черными чашечками блестящие аптекарские весы.

— Тут мы проживаем в свободное время, — пояснил звеньевой. — Когда не работаем, значится. У джурмы греемся, — он кивнул на печку, — фарт подсчитываем на тех весах.

— Фартит вам? — спросил Ленька солидно. Из книг о золотоискателях он уже знал некоторые их словечки.

— Пофартит, как потом умоешься… Однако пока дела катятся по-доброму. Идет металл… Тьфу-тьфу. И работают хлопчата отменно.

— С энтузиазмом! — сказал кто-то на нарах.

Ребята оглянулись. Там лежал белобрысый парень, — видно, очень усталый, но веселый. Он как вошел, так и бухнулся на нары, — в телогрейке, в штанах, только сапоги успел снять, и одна портянка тянулась с ноги и исчезала под нарами.

Звеньевой закивал головой:

— Во, во…

Дверь открылась, медленно вплыл Жмакин. В руках он бережно нес маленький цинковый совочек. Кепочка сбита на затылок. И только теперь Ленька по-настоящему увидел его лицо — белое, как недожаренный блин, а борода отсыревшая, висит мочалом. Он умиленно и растроганно улыбался, будто нес новорожденного.

— Хороший вес, чую! — сказал Жмакин.

Сунул совок в раскаленную топку. Совок запарил. Жмакин осторожно подбрасывал его, словно дитя. Вот он вытащил совок и тихонько сдул дым. Тотчас лицо его плаксиво сморщилось.

— Пирит обозначился. Здешнему золоту конец.

— Точно, — звеньевой глянул через его плечо. Заглянул и Ник Палыч. Очки его блеснули. — Клади на весы.

Ребята, чувствуя на себе настороженный, косой взгляд Жмакина, подошли. И тотчас замерли в восхищении.

На белом цинковом совочке мерцал красным пламенем пологий холмик. А у самого края, словно черная накипь, — разные примеси.

Самолет с громадной скоростью несся прямо на ледяную глыбу. Эдька хотел крикнуть, вскочить, но не мог пошевелиться. Он только смотрел, как стремительно вырастают ледяные клыки.

Тут Цуцаев поднял голову. Он чуть тронул штурвал — и самолет с ревом пронесся над оскаленными торосами.

— Как я испугался! — зашумел Эдька. — Смотрю: летим прямо на айсберг. Ну, думаю, конец… Аж похолодел!

— Если на разведчике летишь, пугаться и холодеть не стоит, — усмехнулся капитан. — Не будешь успевать разогреваться. Так и превратишься в сосульку. А таких летчиков, как Цуцаев, даже в Арктике мало.

Мимо пробежал штурман.

— Приготовиться к повороту! — крикнул он. — Побережье.

— Ага, — оживился Елисеев. — Смотри-ка, точка в точку выходим.

Самолет накренился и стал разворачиваться.

— Колыма!

Внизу, совсем близко, чернела среди зеленых берегов широкая река. На ней белели льдины, потом они исчезли, стали появляться, как подсолнечные семечки, катера и лодки, срёди которых изредка арбузными корками проплывали большие морские суда.

Елисеев с силой потянул носом воздух.

— Видать, обед знаки нам подает.

Ребята тоже почувствовали, что по самолету разнесся вкусный запах борща. Это бортмеханик Торопов хлопотал у блестящих высоких бачков. Он поманил ребят:

— Сюда, с ложками!

Но ложки и миски он раздал сам, налил по большому черпаку борща. Ребята молниеносно опорожнили миски. Они даже и не подозревали, что у них такой аппетит. Бортмеханик обрадовался:

— Это по-нашему! Получайте второе.

В те же тарелки он горкой положил дымящейся гречневой каши, а на каждую горку бухнул по куску сливочного масла.

— Стоп, стоп! А шницели?

Большие коричневые шницели были очень аппетитными.

— Когда вы успели все это приготовить? — удивился Миша.

— Если бы готовил, то не успел бы. Все это получаем на земле, остается только разогреть. Но кое-что и сами готовим. Покушаете, загляните в книгу отзывов нашего ресторана «Крыло ворона».

— Какого ресторана? — не понял Василек.

— «Крыло ворона». Так мы называем «кухню» нашего самолета.

Пообедав, ребята чинно составили миски в стопочку. Сверху положили ложки и вилки.

— Эге, так не пойдет! — Торопов сделал большие глаза. — У нас твердое самообслуживание. Каждый моет тарелку за собой.

Ребята ужасно смутились, а Миша даже покраснел. Он схватил свою миску и начал мыть ее в тазу с теплой водой.

— А то небось дома папа и мама моют за вами тарелки? — допытывался Торопов, когда они сдали ему чистую посуду.

— Нет, — обиделся Василек, — по воскресеньям я сам мою посуду.

— Только по воскресеньям? А ешь-то каждый день?

Василек понял, что сморозил глупость, и, чтобы скрыть растерянность, уставился в иллюминатор.

— Черский! — сказал Миша. Самолет задрожал, подпрыгнул несколько раз и покатился по земле.

— Бежим искать Ксаныча, — зашептал Эдька Васильку. — Самолет стоит пятнадцать минут.