Закон Мерфи. Том 2

Глава 27 Эмпатия — это…

Пока я пытался выспаться и привести в порядок мысли и физическое состояние, Тайвин много раз ходил вокруг да около, видимо, не решаясь меня разбудить. Пару раз даже наклонялся надо мной, и сквозь сон я всем телом чувствовал его обеспокоенность. Насколько мне удалось понять, мое кратковременное включение в реальность несколько его успокоило, а вот выключение обратно — не порадовало совершенно.

Наконец я не выдержал и распахнул глаза.

— Друже! Если ты будешь каждые пять минут заглядывать мне в… куда ты там заглядываешь, я не знаю, я не то, что озверею обратно, я тебя самого поспать уложу. Принудительно. Часов так на десять подряд.

Тайвин недовольно фыркнул.

— Я о тебе забочусь, дубина. Ты хоть на минуту представляешь, что с тобой произошло? Ты подвергся действию непонятно какого наркотика, обессмыслился, прыгал тут, как человек в норме не умеет, тебя активно ловили и могли даже убить и, собственно, почти убили! Ты в курсе, что в тебя всадили пять игл с парализантом⁈ Пять!

— Не кричи на ухо, — скривился я. — Ну пять, ну и что дальше.

— Послали же мне высшие силы непробиваемого сокамерника, — воздел очи горе ученый. — Нейропаралитические вещества такого сердечника игл могут убить человека при передозировке.

— Не убили же, — проворчал я и осторожно сел. Пара дополнительных часов сна, пусть и урывками, прояснили голову и немножко успокоили перенапряженное тело, и, хотя чувствовал я себя как после зачетного кросса с препятствиями, вполне был функционален. Стараясь отвлечь друга от собственной персоны, я перевел тему.

— Вспомнил. Ты действительно был прав, я довольно много времени провел в поле, пока меня вычислили.

Перебив кучу аппаратуры и химической посуды и рассыпав по полу реагенты и какие-то порошки, моя звериная часть захотела из душной лаборатории, где можно было после учиненных безобразий только всласть чихать, наружу, поближе к природе.

Пойманный за шкирку лаборант, глядя мне в глаза, упорно не понимал самого простого и максимально четкого эмоционального сигнала — выпусти. Выпусти, а то хуже будет.

Рыкнув от бессилия, я отпустил его восвояси и, пока сюда не сбежались еще подобные ему существа с предметами, сулящими боль, принюхался. Удивительный, манящий запах и привкус, сладкий и терпкий одновременно, щекотал ноздри и манил за первую слева рамку в стене.

От нее воняло потными ладонями и неприятным неприродным амбре, создающим металлический привкус на небе, и я, сориентировавшись, подтащил источник запаха к двери, понимая, что самому мне преграду пинком не вынести и когтями не отцарапать. Ткнутый мордой в проход человек трясущимися руками достал серебристую пластину на пахнущей металлом травинке.

Приложенная к мигающему месту на части стены, пластинка пиликнула, и проем открылся. Я этому не удивился, концепцию дверей я уже образно принял, а вот способ их открывать намотал на ус — найти человека, которым пахнет дверь, у него будет открывающая пластинка.

На этом моменте Тайвин меня прервал.

— Что, прям так? Проем, запах, травинка, пластинка?

— Да, — смущенно подтвердил я. — Ну что ты от меня хочешь, как воспринимал, так и описываю. Вот ты знаешь, что такое стул. И даже концепцию платоновского стула знаешь. И вообще в курсе, что стул — это может быть стул, а может быть кресло или табуретка. Или вообще пуфик какой-нибудь. А мне, который был не-я, пофигу было, что такое дверь, цепочка или код-ключ, мне, точнее, не совсем мне, нужно было свежего воздуха глотнуть.

— Да-а-а, — протянул Тайвин. — Как говорил один очень вежливый кролик, что значит «я»? «Я» бывают разные.

— Во-во, — подтвердил я, несколько удивляясь. — Стоп, ты что, советскую классику мультипликации смотрел? Ты в каком мегалополисе родился?

— Как в каком? Ты же знаешь, в Пятом, общегерманском. Там ваши мультики в охотку все дети смотрят. А ты не знал?

— Откуда бы мне. Это ты все обо всех знаешь, и близнецы.

Я немного пригорюнился, за неделю я успел здорово соскучиться по коллегам и подчиненным.

— Эй, не кисни, — пихнул меня локтем в ребра присевший на край кровати рядышком ученый. — Дальше рассказывай, интересно же.

— О чем бишь я. Точно. Открыли мне дверь…

… и я вынырнул во внутренний дворик, огороженный с трех сторон тяжелыми бетонными стенами строений, а с четвертой — высоченным забором с непонятными колючками вверху, от которых явственно пахло свежестью, как после грозы.

Дворик был полон невероятного оттенка травы — сиреневая, красновато-алая и даже насыщенно-сливового цвета, она полнотелыми стеблями кивала такому же ослепительно лиловому небу, глянув в которое я задохнулся от восторга, почувствовав, как кто-то спящий глубоко внутри меня ощутил то же самое. Хотелось одновременно взлететь как можно выше, вдохнуть как можно глубже и бежать куда глаза глядят, пока ноги не перестанут нести.

Но передо мной маячил забор. Около него были сложены штабелями какие-то ящики, и, недолго думая, я сообразил, что шанс преодолеть препятствие у меня есть только с их помощью. Взобравшись на самый верх самого высокого штабеля, я прыгнул и зацепился рукой за край преграды. И тут же был отброшен вниз непонятной мне силой.

Пока я приходил в себя, оглушенный падением, послышались звуки по ту сторону темной рамки прохода — погоня не оставляла надежды меня поймать. Судя по доносившимся отголоскам чувств, их переполнял злой азарт, такой знакомый и такой чуждый одновременно.

— Так. С забором и колючкой под напряжением я понял. Что ты не сообразил замкнуть контур или сложить ящики, чтобы было повыше, тоже понятно, не зверского ума это дело, — резюмировал Тайвин. — А с азартом не понял.

— Как бы тебе это объяснить… — задумался я. — Вот когда собака гоняет кошку — у нее азарт. Это охота, неважно, что будет, когда сам факт погони закончится. Может, сожрет, а может и отступится. Когда волк гонит зайца, у него тоже азарт и цель — догнать и съесть. А тут… я только сейчас понимаю, что цель погони — не факт погони и не сама цель, а самореализация. Человеку важно выделиться, отметить, что он самый-самый: самый быстрый, самый крутой, самый меткий, целого вот меня завалил. Для животного мира такое не свойственно, есть цель — есть ее выполнение, редко когда самцы или самки умениями меряются, и то оно будет биологически обусловлено, даже если у вида есть подобие социальной иерархии. Нет цели завалить самого мускулистого бизона, есть цель пожрать. Или доказать самке, что ты идеальный кандидат-осеменитель.

Тайвин помолчал, затем испытующе поглядел на меня.

— Допустим. А дальше?

…а дальше я схоронился за ящиками в дальний угол, и принялся наблюдать. Во дворике, суетясь, бегали, задорно подбадривая друг друга, люди в странной оболочке, пахнущей металлом, размахивающие предметами, несущими боль, а из глубины ящиков на меня уставились два любопытных, отливающих из темноты светло-сиреневым отблеском, глаза.

Я не вполне понимал, почему до сих пор не обнаружен, и внутренне готовился к тому, что ящики сейчас раскидают, и придется мне защищать свою жизнь. Но два глаза мигнули, и человеческое мельтешение подозрительно быстро стихло — кто-то указал другой ориентир моего возможного пребывания, и люди исчезли.

Я встал на четвереньки, и потянулся носом к обладателю глаз, предусмотрительно остановившись на том расстоянии, что он обозначил.

— Обозначил чем? — Тайвин, как всегда, интересовался такими подробностями, что мне были совершенно непонятны.

— Собой, — незамедлительно ответил я. И тут же озадачился. — В смысле, я почувствовал границы его пространства. Дальше было нельзя.

— Почему?

— Странный ты… Вот ты когда подходишь к незнакомому тебе человеку, ты же не хватаешь его за плечо или за руку, и не ведешь куда тебе надо. Сначала надо познакомиться, представиться, и то определенную степень физической близости не все могут себе позволить. Приближаться ближе комфортной дистанции, ручкаться, обниматься тем более. Как ты это понимаешь?

— Исходя из социального опыта, — незамедлительно отозвался друг. — Я тут думал о том, что ты мне раньше рассказывал, и теперь точно уверен: ты, судя по всему, эмпатией воспользовался.

— Чем-чем? — я уцепился за многообещающий термин. — Эмпатия — это вроде умение понимать чувства других… — тут я и осекся, понимая, сообразив, что именно об этом и думал перед тем, как Алан приставил мне к голове ствол. Так вот оно что, оказывается!

Тайвин, глядя на мое ошеломление и удовлетворенно поблескивая взглядом за очками, пояснил, судя по всему, воспользовавшись цитатой:

— Эмпатия — это умение осознанно воспринимать и правильно интерпретировать чувства других людей, отделяя их от того, что чувствуешь ты сам. Можно их и принимать близко к сердцу, тогда это будет уже сопереживание.

— А если я могу их не только понимать, но и имею возможность ими управлять? — спросил я.

Тайвин немедленно потребовал уточнить, и я рассказал ему о ситуации с Аланом и вывертами моего сознания.

К моему удивлению, ученый даже не особо разозлился.

— Как есть идиот. А если бы тебя пристрелили в итоге?

— Могли, — виновато согласился я. — Но понять, что ты потенциально можешь получить в собственное распоряжение целый новый орган чувств… ты бы отказался поэкспериментировать?

— Конечно нет! — возмутился ученый. И сразу вздохнул, то ли с завистью, то ли с облегчением. — Везет же тебе. Почти как утопленнику. Я и хотел бы оказаться на твоем месте, да вот что-то не тянет, честно говоря. А сейчас как, ты меня эмпатически чувствуешь?

Я проанализировал восприятие и констатировал очевидный для себя факт:

— Тай, оно работает как зрение или слух. Конечно, я тебя чувствую так же, как вижу или слышу. Но превалирует только один канал восприятия информации. Я могу тебя слушать, и осознавать, что ты говоришь. Зрение же будет только фиксировать информацию, и интерпретировать ее для моей реакции так или иначе. Но если я переключусь на зрение, я буду понимать, какие сигналы ты мне посылаешь с помощью жестов и мимики, и слышать я тебя не перестану, но вот слушать и воспринимать, о чем ты говоришь… И с эмпатией так же.

— Так. Давай дальше, — прервал мои откровения друг. — Вот полез ты к глазам…

…Осторожно приближаясь к сверкнувшим в темноте сиреневым отсветом зрачкам, я чувствовал, что руку как манипулятор лучше не протягивать, даже если очень хочется.

Откуда-то я на подсознательном уровне понимал, что ладонь такого крупного существа, как человек, будет скорее угрозой, чем обещанием мирного сосуществования. И выбрал тактику максимально безопасного, но в то же время открытого знакомства.

Припав на все четыре конечности максимально близко к земле, но не лежа — чтобы можно было быстро унести ноги — я медленно тянулся к интересному для меня источнику эмоционального фона. Из темноты настороженно вытянулось к моему лицу чешуйчатое тело сапфирового цвета с ярко-красной опушкой вокруг головы, нежно-лиловым гребнем и какой-то складкой на шее.

Больше всего животное было похоже на миниатюрную копию двулапого синосферного дракончика — образа, распространенного в Восьмом и Третьем мегалополисах, вольготно раскинувшихся на бывших землях Китая и Японского архипелага.

— О, вот тут тебя потихоньку начало отпускать, — констатировал Тайвин. — Значит, период действия вещества не сильно длительный. Или у тебя конский метаболизм.

— Почему ты так решил? — переспросил я.

— А ты подумай, — ответил ученый, — желательно головой. Тот кошак, в которого ты превратился, или кем ты там был на самом деле, знает, что такое синосфера или основная десятка мегалополисов? Я удивлен, что ты сам про синосферу в курсе.

— А почему бы я не мог знать, что это такое, — едко поинтересовался я.

— Все время забываю, что ты не типичные кулаки и мышцы, — покаянно вздохнул друг. — И все-таки мне интересно, если у тебя социальная часть личности отвалилась, то почему ты не достал из бессознательного поведение своих палеолитических обезьяньих предков?

— Может как раз его и достал. Те же неандертальцы, если верить современным теориям антропогенеза, были весьма агрессивными высшими хищниками, и в геноме человека разумного наследить порядком успели, — улыбнулся я.

Тайвин упрямо помотал головой.

— Ну вот чего ты набычился, что я тебе такого сделал? — вопросительно покосился я на него.

— Нашипел ты на меня. Тигра драная.

— Я? — вот тут я здорово изумился. — Нашипел? На тебя? С чего это вдруг? А, слушай, ты у меня что-то забрать хотел.

— Не что-то, а автоинъектор с остатками препарата. Ты его на зуб стремился попробовать, — пояснил ученый. — Я хотел отнять, чтобы ты не поранился или еще пару доз в себя случайно не влил. Куда ты его в итоге дел?

Я порылся по штанам, и с удивлением достал из бокового кармана целехонький автоинъектор со следами царапин на корпусе.

— Это я его так погрыз? Идиота кусок… а если б прогрыз?

— А я о чем говорю, — Тайвин выглядел котом, обожравшимся сметаны. — Дай сюда. А почему он пустой?

Я потер виски, пытаясь вспомнить, чем я руководствовался и где умудрился потерять содержимое.

— Сколько-сколько там доз оставалось?

— Еще три.

— Так. Дай подумать. — я напряг память, пытаясь вычислить логически момент, где я мог бы им воспользоваться. — Мы познакомились со змеем, потом я пролез за ним в лаз под забором и все. Тут отрубает начисто. Ничего не помню, ни сознательно, ни бессознательно.

Я беспомощно посмотрел на Тайвина, но в его ожидающем взоре поддержки никакой не нашел и продолжил:

— А потом помню только, что пролазил обратно, за тобой, кстати. И что-то задел, ящики свалил, шум создал. Охрана сбежалась, человек десять, по-моему. Не считал, но около того. И да, я попробовал отстоять свою свободу, ишь, покусились на святое. Нескольких ребят вышиб ящиками, какие полегче, не просто же так они там валялись.

— Ребята или ящики? Это ты про этих из ларца одинаковых с лица так ласково? — удивился Тайвин.

— Ну… да. А как мне их обзывать? Мужики?

— Бойцы низших рангов в организованной преступности обычно или быки или солдаты. В крайнем случае боевики.

— Ничего у себе у тебя познания о криминальном мире! Пусть будут боевики, а бойцы — это у меня, моих попрошу не трогать — слегка обиделся я.

— Договорились. Насчет познаний… Разбираться досконально во многом ты не можешь, но осведомленным о большинстве сфер деятельности человека быть обязан, — менторским тоном произнесла очкастая заноза, — на то тебе и дан интеллект. Между прочим, ради интеллекта мы, скорее всего, и пожертвовали эмпатией, — задумчиво проговорил Тайвин.

— Это очень может быть, — столь же задумчиво согласился я. — Если подумать, чем мы все время и занимаемся, на чувства и времени не остается. А когда остается — все мысли из головы выветриваются.

— Я не совсем об этом, — терпеливо пояснил гений. — Суть эмпатии в принципиально другом канале коммуникации. То, что мы тысячелетиями оттачивали в вербальном выражении нашей личности, животные понимают мгновенно и безусловно. А здесь, на Седьмом, у них, как и у нас, многовековая практика. Представь, что тебе не надо озвучивать малейшие нюансы эмоционального фона и словесно их интерпретировать, зная, что все равно возможны когнитивные искажения. Прямое восприятие информации. Объективное и точное.

Глядя на то, как Тайвин зажмурился от предвкушения попробовать эмпатию на зуб, я хмыкнул:

— Поменяемся?

— Нет, я пока обойдусь, — опомнился друг и потребовал: — Рассказывай дальше.

— Ну так вот, ящиками я покидался, и тут кто-то меня иглой задел. Так что доз было не пять, а четыре, первая по касательной прошла, но след оставила. Я притворился, что свалило, а как они ближе подошли, автоинъектором воспользовался. И немножко покусался. Непонятно только, кто мне обратно в карман пустой автоинъектор сунул и зачем.

Я виновато потупился. Мышцы челюстей тоже ныли — я сильно сгладил подробности своего пленения. Кусался я отчаянно и от души, пока мне выкручивали руки, отнимали автоинъектор и всаживали в многострадальное тело одну за другой иглы с парализантом.

— Ага, — радостно потер руки Тайвин, — значит, выборка по препарату хоть какая-то есть. Уточним, уточним. Но четыре дозы — все равно многовато на одну наглую кошачью морду.

И, невнятно бурча под нос невразумительные фразы про отсутствие помощников под рукой, гений унесся делать заметки, а я медленно перетек в лежачее положение и принялся без единой мысли в голове лежать и слушать его сосредоточенную возню. Гайяну очкарик поминал с особой частотой, и я про себя с удовлетворением хмыкнул — неплохой диагностический признак! Глядишь, еще полгода, и созреет до внимания к своей помощнице наш сверхтвердый и очень недогадливый грецкий орешек.