Запас прочности

Александр Шевцов ТУМАН

Плавучая база возвращалась в порт из далекой Северной Атлантики. Десятки тысяч бочек с сельдью заполнили трюмы огромного теплохода и даже стояли ровными рядами на всей широкой палубе. Плавбаза огрузла, осела и плавно врезалась во встречную океанскую волну. Шла мертвая зыбь — отголосок недавнего шторма.

Моряки, собравшиеся на палубе, думали уже береговые думы.

Осенняя ночь так плотно обступила теплоход, что, казалось, форштевень резал не только волну, но и эту густую темноту. Полчаса назад судно вошло в полосу стойкого тумана и сбавило ход. Над океаном тоскливо и нудно завыла сирена.

Старые друзья — боцман и шеф-повар — стояли у фальшборта и молча курили. Повар докурил папиросу и бросил окурок за борт. Боцман коротко взглянул на друга:

— Ну, ты-то… тебе-то уж… Ты же старый матрас.

Он всегда говорил «матрос» вместо «матрос». Это была одна из немногих боцманских шуток. Шутил он редко.

— Черт его знает… Машинально.

Боцман долго плавал на море и прочно знал, что море не шутит. Ему столько раз в молодости приходилось попадать в переплеты и каждый раз из-за нарушения каких-то морских правил или традиций, что он стал яростным хранителем уставных требований и неписанных морских законов. А один из них запрещает бросать горящий окурок за борт.

Повар перегнулся за борт, проследил, что окурок упал в воду, а не заброшен струей воздуха обратно на палубу или в какой-нибудь раскрытый иллюминатор, и отшатнулся:

— Смотри, Константинович!

Но боцман тоже увидел сквозь туман неясные очертания небольшого деревянного суденышка. На мгновение оно приблизилось вплотную, мягко стукнулось кормой о борт плавбазы и растворилось в тумане.

— Посудина, — удивленно произнес боцман.

— Видать, норвежская, — подхватил повар.

— И огней нету.

— Верно, ни одного огня.

— То-то и оно. В море, имей в виду, без огней плавают или недобрые люди, или пострадавшие… Надо на мостик доложить.

Он круто повернулся и побежал под полубак. Там, в коридоре, висел телефон.

Перед сном капитан всегда поднимался на мостик. Узнавал, как дела, как правит вахту третий помощник капитана — самый молодой из штурманов, отдавал распоряжения на ночь и тогда уходил к себе.

В этот вечер капитан засиделся в каюте первого помощника и вместе с ним поднялся на мостик. Сначала они прошли в штурманскую рубку. Здесь, на столе, лежала генеральная карта, на которой был проложен курс корабля.

Первый помощник взглянул на карту. Перед ним на чистом, белом поле прочерченная по линейке курсовая линия. Она казалась строгой, суховатой и не оставляла места для размышлений. Ни один человек на судне, кроме капитана, не имел права дотронуться до нее, отклонить в сторону.

Курсовая линия вела на юго-восток, туда, где лежали изрезанные дреними ледниками безлюдные берега Норвегии. Когда судно дойдет до условной точки на этой линии, капитан проложит новую, строго на восток.

Капитан взял циркуль, прикинул расстояние до берега. Далековато еще, около ста двадцати миль.

— К утру подошли бы уже к берегам. А теперь — леший его знает…

Рядом, в рулевой рубке, раздался телефонный звонок.

За тонкой переборкой было слышно, как вахтенный помощник снял трубку. Разговор был коротким. И вслед за этим вахтенный влетел в штурманскую. Он торопился, слова у него вылетали все сразу, потом словно зацепились одно за другое и застряли. Помполит улыбнулся. Капитан спросил:

— Вы не могли бы поспокойней? Если можно, конечно…

Он всегда разговаривал с покоряющей твердостью: ровно, спокойно, не повышая и не понижая тона. А когда бывал недоволен, в голосе появлялась ледяная вежливость. Эту манеру он выработал в себе еще в дни юности, в морском техникуме. Он исподволь готовил себя к капитанской должности и считал, что в трудные минуты (а к ним он тоже готовился) это поможет ему хладнокровно принимать нужные решения.

Штурман смутился было, но, быстро собравшись, спокойно, сухо — он очень хотел походить на капитана — доложил:

— Звонил боцман. Сию минуту о борт нашего судна стукнулась какая-то деревянная посудина. Без огней.

— А вы сами видели?

— Нет. Туман же… Боцман видел.

Боцман — моряк серьезный. Капитан в него верил. Не станет он зря шум поднимать. Дверь из рулевой в штурманскую рубку резко распахнулась, и на пороге появился боцман. Увидев капитана, по-военному подтянулся. За долгие годы плаваний он повидал немало капитанов, но этого считал «самым правильным».

— Что там такое?

Боцман коротко доложил. И тут же добавил:

— Но тума-ан, густейший!

Капитан зябко передернул плечами, повернулся к первому помощнику, и по его глазам было видно, что решение у него созрело.

— Ну, комиссар?

— Что ну? Вы — капитан.

Это было сказано так, словно помполит уже одобрил решение, которое принял капитан. Резко повернувшись, капитан распахнул дверь в рулевую рубку. За ним пошли все. Здесь было совсем темно. Только крохотная лампочка освещала компас; да и она была притенена козырьком.

— Лево на борт! — скомандовал капитан.

Рулевой, недоумевая, негромко отрепетовал команду и стал медленно вертеть штурвал, перекладывая руль.

— Не слышу!

Голос капитана прозвучал повелительно и резко. Рулевой повторил громко:

— Есть лево на борт! — и быстрее завертел штурвал.

Капитан прижался лбом к стеклу. Не видно было не только моря, но и полубака впереди.

— Да… туман, туман. — Эти слова капитан произнес как-то нерешительно. Но затем распорядился с обычной твердостью:

— Боцман! Поставьте на носу двух впередсмотрящих. Вызовите подвахтенных, расставьте людей по бортам. Подготовьте швартовые концы на обоих бортах… — Он неожиданно замолчал. В его голосе почувствовалась нерешительность, и это показалось необычным. Возникло состояние неловкости. Видно, и сам капитан переживал это состояние. Но вот он взял себя в руки:

— Сколько времени прошло?

— Минут двенадцать-пятнадцать.

— Ясно, вижу. Выполняйте.

— Есть выполнять! — И боцман исчез.

Капитан сказал вахтенному штурману:

— Передайте старпому и стармеху — немедленно подготовить катер правого борта.

Штурман бросился к телефону. Капитан снова прижался лбом к стеклу.

Помполит понимал это состояние. В нужную минуту в капитане как будто заводили тугую пружину. А следовавшие за этим распоряжения подтверждали, что пружина начинала раскручиваться.

Из всего экипажа, пожалуй, только один помполит знал, что капитан — веселый и темпераментный человек. Никто на судне ни разу не заметил, чтобы капитан в чем-то поколебался или что-то смутило его. Всем казалось, что у него всегда есть готовое решение. И поэтому помполит был озадачен: и тем, что капитан приостановился, и тем, что он, очевидно, слишком недоволен туманом. Он не знал одного, что туман — единственное явление на море, которого капитан даже боялся. Каждый раз, попадая в туман, он чувствовал, что задыхается от страшной тесноты — тесноты почти физической. Тогда возникало болезненное желание: скорее размести, расшвырять это мутное месиво или стремительно бежать вперед, чтобы вырваться из него.

Убедившись, что поворот на сто восемьдесят градусов завершен, он рспорядился: «прямо руль» и поставил рукоятку машинного телеграфа на «самый полный».

На палубе и на крыльях мостика вспыхнули мощные прожектора. И сразу же стало ясно: пользы от них никакой. Лучи упирались в стену тумана и растворялись в нем.

Тоскливо и надоедно ревел сигнал. Маленький прибор-автомат через определенные короткие промежутки времени включал сирену, и эта методичность выворачивала душу наизнанку.

Прошло уже три часа с того времени, как начались поиски. Многим на судне казалось, что ночью, да еще в таком густом тумане, искать что-либо бессмысленно. Можно пройти в трех-пяти метрах и не заметить.

Время от времени на полубаке, на правом или левом бортах появлялся боцман и проверял — бдительно ли смотрят моряки.

На левом борту стояли два матроса. Один был очень молодой и потому легкомысленный, а другого боцман еще не успел как следует изучить. Он пришел на плавбазу в море несколько дней назад: списался с промыслового траулера.

Боцман увидел, что матросы, разговаривая, невнимательно следят за морем.

— Зря все это затеяли… Ищи ветра в поле, — посетовал один.

Услышав эти слова, боцман рассердился:

— Скомандовал бы я тебе по шее за такие твои дурацкие слова, да…

— Да жаль, что правов нету, — с безобидной усмешкой закончил фразу молодой матрос.

Боцман, когда бывал недоволен, всегда произносил эту фразу. Матросы ее давно знали и нередко, не давая ему договорить, заканчивали фразу сами. И каждый раз старый моряк искренне удивлялся, как это они догадываются, что именно он хотел сказать. В душе ему хотелось, чтобы матросы считали его строгим и даже сердитым. И часто недоумевал: почему его хоть и слушаются беспрекословно, но сердитым не считают.

За три часа капитан только один раз покинул мостик, и то лишь за тем, чтобы надеть короткую меховую куртку, которую обычно носил в море. Плавбаза уже несколько раз меняла курс. При других условиях давно можно было бы разыскать загадочную посудину. Если бы не туман… Капитан, как всегда, был спокоен и хладнокровен. Помполиту он напоминал иногда прибор, который автоматически включает туманный сигнал.

Почувствовав, что начинает зябнуть, помполит спустился к себе в каюту. Здесь светло и тепло. Взглянув на койку, подумал: как славно было бы сейчас нырнуть под одеяло и вытянуться. Но он быстро надел ватник и вышел. Спустился этажом ниже. В конце длинного коридора, где находилась столовая палубной и машинной команд, помполит увидел сквозь матовые стекла дверей свет. Почему свет? Ведь сейчас глубокая ночь. Открыл дверь. За одним из столов, вокруг большого никелированного чайника, сидели моряки. Перед тем как заступить на вахту, они «заправлялись». Чаепитие — особое занятие на кораблях. Хорошим, крепким чайком моряка можно соблазнить в любое время суток.

Помполит обладал счастливой особенностью: где бы он ни появлялся, он всегда был кстати, всегда вовремя. И к нему шли по самым разным делам. С одних он снимал тяжелый груз сомнений, в других поддерживал слабо мерцающий огонек надежды, у третьих как бы принимал на хранение наиболее хрупкие чувства.

Моряки сразу потеснились, освобождая место. Один принес большую кружку, другой пододвинул тарелку с селедкой, третий поставил кастрюльку с картошкой, сваренной в мундире.

— Чайку?

— От чая кто же откажется.

— Вопросик можно, товарищ помполит? — спросил моторист.

Механик заворчал на него:

— Хватит тебе. Дай человеку чаю попить.

— Хороший чай помогает беседе, — заметил помполит.

— Вот скажите, товарищ помполит, вы сами-то верите, что мы найдем что-нибудь в этой мути?

Помполит на секунду задумался. Он и сам задавал себе этот вопрос. И совершенно неожиданно понял весь смысл того упорства, которое он втайне назвал капитанским упрямством. Удивительно это бывает, мелькнуло в голове у него, когда сам задаешь нелепые вопросы — считаешь, что все правильно, а вот когда их задают тебе, понимаешь их нелепость. Хотя что нелепого в этом вопросе? Пожалуй, он даже справедлив. В устах рядового моряка. А в устах первого помощника — он нелеп. И поведение капитана все больше прояснялось. Да, поиски, может быть, ничего и не дадут. Но дело не только в этом.

— Неужели бы вас не беспокоила совесть, если бы мы нарушили закон моря и хладнокровно прошли мимо судна, которое терпит бедствие?

— Но ведь мы даже не знаем, есть ли там люди или нет?

— Потому и ищем, что не знаем.

— Все ясно, — сказал механик, решительно поднимаясь с места. — Закругляемся. Пора на вахту. — И, подходя к двери, обернулся: — Спасибо за науку, Алексей Иванович.

Помполит почувствовал, что мысль дошла. Больше ничего и не нужно. И перевел разговор в шутку.

— За чай спасибо…

Обойдя всю палубу, помполит пробрался на полубак сквозь груды всякого хлама: сломанные бочки, бухты старого троса, тюки изорванных сетей, принятых от траулеров. Здесь, съежившись от сырости и холода, сидели впередсмотрящие.

— Какая жизнь, хлопцы?

— Мутная, Алексей Иванович, — отозвался один. — Тут хоть назадсмотрящих ставь, все равно ничего не видно.

— Ревун этот туманный смертельно надоел, — подхватил второй.

— Вы-то чего не спите, товарищ помполит?

— А вы?

— Мы вперед смотрим.

— А мне приходится и вперед и назад.

— У каждого своя служба.

— Служить хорошо, когда видишь смысл, — продолжал второй матрос.

— При спасании на море ищут не смысл, а возможности.

— Понятно, только противно вот так, в тумане…

Подошли двое, чтобы сменить впередсмотрящих.

Один спросил насмешливо:

— Что, рябцы, нашли чего?

— Нашли. Полное море тумана.

— Ох ты, как вам повезло!

— И на вашу долю хватит. Ну, мы пошли. Хорошей вахты!

— Спасибо!

Здесь, на носу корабля, помполиту еще яснее стала бесполезность впередсмотрящих, ведь если наклониться через фальшборт, то даже воды не увидишь. И капитан, конечно, понимает это, однако своего распоряжения не отменяет… Снова мелькнула мысль об упрямстве, но тут же ее заслонила другая: это — урок. Капитан преподает всему экипажу урок — как должен вести себя в подобных случаях советский моряк…

Прямо с палубы помполит поднялся на мостик. Здесь тоже произошла смена. Заступивший на вахту старший помощник капитана, увидев помполита, пошутил:

— И чего это, Алексей Иванович, на вахту слабаков ставят? — И он указал на только что сменившегося второго помощника. — За четыре часа не могли разыскать какую-то посудину.

— Посмотрю, что вы скажете через четыре часа, — мрачно пробурчал второй. — Я ушел. Хорошей вахты!

— Спасибо, — ответил старпом и тут же сообщил помполиту: — Капитан только что спустился к себе. Спрашивал вас.

Капитан встретил помполита вопросом:

— А почему вы не спите?

— У меня над койкой в рамочке висят правила: что помполит должен иделать в случае пожарной, шлюпочной и водяной тревог. И везде там сказано одно и то же: обеспечивать политико-моральное состояние экипажа. Буквально не помню, но смысл таков.

Помолчали. Помполит в раздумье следил за тем, как извивалась тонкая ленточка дыма от сигареты.

Капитан, взглянул на часы, висящие на переборке:

— Ого, уже шесть. Скоро светать начнет. Идите спать, Алексей Иванович.

— А вы? — не удержался помполит.

— Я подожду до рассвета. Хочу, наконец, увидеть свет, черт побери!..

Помполит насторожился. Что-то неладное почудилось ему в негромких, напряженных словах капитана.

— И мне торопиться некуда.

— Тогда пойдем на мостик.

На мостике было все по-прежнему. Только здесь громче и надоедливей ревел сигнал. Старший помощник уже не таким бодрым голосом, как вначале, доложил капитану, что сделал третий поворот.

— Туман, товарищ капитан.

— К черту туман!

Капитан и сам не забывал о тумане, но всякое напоминание о нем вызывало ощущение бессильной злости. Временами ему казалось, что окружающие уже разгадали эту его слабость и говорят о тумане умышленно. Огромным напряжением воли он сдерживал себя. Но последнее замечание штурмана как бы переполнило чашу.

— Хватит с меня тумана!

Он бросился к двери, ведущей на крыло мостика. В этом порыве капитан забыл, как открывается дверь. Он не отодвинул ее в сторону, а с размаху толкнул обеими руками. Руки попали в верхнюю, застекленную половинку двери. С треском и звоном вылетело стекло. Капитан выдернул руки словно из пасти какого-то чудовища, усеянной громадными зубами. Затем с грохотом отодвинул дверь и выбежал на крыло. Под ногами противно захрустело и даже взвизгнуло стекло.

Этот взрыв ярости потряс помполита и старпома. Они слышали, как капитан шагал по крылу, но не стали мешать.

В открытую дверь сильно потянуло отвратительной сыростью.

Минут через десять капитан вернулся, закрыл за собой дверь, молча подошел к компасу. Во всем этом чувствовалась неловкость. Никто не знал, как избавиться от нее. Слабый фосфорический свет, идущий от компаса, осветил лицо капитана. Оно казалось в этом мертвенном свете особенно мрачным. Потом он резко поднял голову и сказал сухо:

— Ай эм сори. Сорвался.

Это было так неожиданно и не похоже на капитана. Все: и то, что сорвался, и то, что извинился по-английски. И никто не знал, что эта вспышка ярости, пусть внешне и не совсем оправданная, была внутренним бунтом. Это был бунт нравственно сильного человека против собственной, ничем не объяснимой слабости. Неловкость разрядил сам капитан. Он заговорил просто, буднично:

— В старину, когда на парусниках ходили, моряки насвистывали, чтобы вызвать ветер. Капитан спрячется куда-нибудь за рубку и посвистывает. Да еще и приговаривает: «Дуй, дуй, весели хозяина». В наш век это не годится. Нужно что-нибудь более решительное… Вроде разбитого стекла. Вероятно, помогает… Одним словом, от зюйд-веста ветерок поднимается.

Старпом обрадовался этой разрядке. Он стремительно выбежал на крыло и сейчас же вернулся обратно:

— Верно, ветерок! Ну, туману крышка!

Ветер быстро усиливался, и вскоре туман исчез, как будто кто-то снял гигантский кисейный полог.

Заблистали звезды, появилась ущербная луна, нырявшая в тревожно несущихся облаках.

— Выключите этот проклятый ревун, — сухо сказал капитан.

Ветер продолжал крепчать, и вскоре стало ясно, что разыгрывается шторм. А через час, когда рассвело, ветер доходил до семи баллов, и верхушки волн уже залетали на палубу.

— Вызовите боцмана, — распорядился капитан, пусть проверит крепления. — Затем к помполиту: — Возьмите бинокль, Алексей Иванович, посмотрите с левого борта.

И сам ушел на правое крыло.

Помполит оглядывал в бинокль темно-серые водяные холмы. Они торопились, бестолково налетали друг на друга, передвигаясь на северо-восток. Ветер со злостью срывал верхушки волн, перетирал их в муку и расшвыривал по морю. Пена белыми тропками тянулась далеко к линии горизонта.

…«Ничего в волнах не видно». Вот бывает же так: привяжется какая-нибудь фраза, и никак от нее не отделаться. От бессонной ночи мысли ворочались в голове тяжело. «А куда мы идем? Вот сейчас, в данную минуту? В порт или в другую сторону?»

Эта мысль потянула за собой другую: «Ну а чего достигли? На девять часов задержали свой приход в порт. А еще чего?» И тут же чей-то другой голос произнес укоризненно и едко: «А совесть? Разве не беспокоит? Ведь говорил другим про закон моря… М-да… Ничего в волнах…»

— Ничего в волнах не видно, Алексей Иванович?

Помполит даже вздрогнул от неожиданности. Удивительное совпадение! Те же самые слова. Может быть, и мысли те же? Он оглянулся. Сзади стоял капитан и, приложив бинокль к глазам, оглядывал море.

— В общем так, — продолжал капитан, — я распорядился повернуть домой. Сейчас мы с вами позавтракаем и ляжем спать. Между прочим, за ночь в этом треклятом тумане мы здорово отклонились в сторону. Обидно, что не нашли…

— Но поиски не прекращаем?

— Я приказал усилить наблюдение. Сейчас-то легче. Пойдем, Алексей Иванович. У вас что-то очень скучный вид.

Помполит взглянул на капитана. А вот он не меняется: лицо все такое же — чистое, розовое. Только глаза усталые.

— Пошли, позавтракаем.

Однако в салон помполит не пошел: есть не хотелось. Отправился к себе. Каюта показалась чужой. Посторонний человек подумал бы, что здесь произошел погром: мебель разбросана, книги валяются на полу, тяжелая бархатная скатерть сползла со стола, граненый стакан грохочет, перекатываясь из угла в угол каюты. Здесь, наверху, амплитуда колебаний больше, и поэтому качка ощущалась сильнее, чем внизу. Помполит же заблаговременно ничего не закрепил и е припрятал. Даже койка, так соблазнительно манившая к себе ночью, показалась чужой и холодной. Он не стал ничего убирать, кроме стакана, медленно разделся и лег. И сразу почувствовал, насколько хороша постель. Вытянулся во весь рост так, что косточки захрустели. Какая-то мысль шевельнулась было в голове, но додумать он не успел.

Через час его разбудил телефон. Он гремел, как гремят колокола громкого боя, оповещая о тревоге.

Помполит с трудом открыл глаза и приподнялся, все еще не понимая, что звонит телефон. В голове шумело. Да, это телефон. Он протянул руку к письменному столу и снял трубку.

Вахтенный помощник извинялся, что разбудил. Одним словом — нашли эту посудину…

— Какую посудину? — и вдруг понял: — Что-о? Нашли! Здорово! Где она?

— Подходим.

— Капитана разбудили?

— Да.

Он вскочил с койки и сразу же плюхнулся обратно. Качало сильно. Быстро оделся и выбежал из каюты.

На мостике находился только рулевой. Остальные были на левом крыле. Капитан, вооружившись большим мегафоном, спокойным голосом отдавал распоряжения на палубу, где находились старпом и боцман:

— Спустить штормтрап! Когда подойдем вплотную, боцман и два матроса переходят на борт и принимают концы.

Шторм разыгрался изрядный. Огромную плавбазу сильно качало, несмотря на большой груз.

Помполит подошел к капитану, постоял немного сзади, потом неожиданно приблизился и тихо, чтобы не слышали другие, сказал:

— Спасибо, Федор Арсеньевич, за хороший урок.

Капитан обернулся:

— Не понимаю. Какой урок?.. Да, Алексей Иванович, прошу вас, пройдите туда, на палубу, проследите, пожалуйста. Главное — безопасность тех, кто пересядет на борт. Там, правда, старпом. Но ваш глаз нужен.

Быстро спустившись, помполит совсем близко увидел бот. Он был окрашен в темно-бордовый цвет, с ярко-белой широкой полосой вдоль бортов. На корме четко выделялось название знакомого норвежского порта. Крохотная рулевая рубка пустовала, дверь в кубрик плотно закрыта. Что там, за этой закрытой дверью? Какая трагедия произошла? Есть ли там люди? А может быть, и нет никого? Просто штормом оторвало суденышко от причала и унесло в море…

Боцман и два матроса обвязались тонкими, прочными тросами. У борта стояли люди со спасательными кругами и швартовыми концами.

Как ни маневрировал капитан, подойти к боту с подветренного борта не удавалось. Посудину швыряло.

Боцман перелез через фальшборт. Перепрыгнуть со штормтрапа на палубу раскачивающегося судна сможет далеко не каждый. Боцман во время плавания в Атлантике проделывал это так много раз, что считал делом освоенным. Да и те двое матросов, которых отобрал боцман, тоже не новички.

Вот суденышко на мгновение приблизилось к борту плавбазы и сразу же пошло куда-то вниз, как будто его засасывало под корпус большого корабля. Затем вода стала вспучиваться, и бот поднимался все выше и выше. И тут, в какую-то неуловимую долю секунды, боцман прыгнул на палубу бота. Он ловко спружинил ногами и устоял. Женщины на плавбазе ахнули, мужчины молча оценили боцманскую сноровку.

— Принимай, Константинович!

Боцман повернулся в сторону плавбазы, поймал умело брошенный швартовный конец, закрепил его.

— Порядок! — крикнул он, и в голосе его, покрывшем рев шторма, слышалось торжество. Боцман действовал артистически и не скрывал, что работал «на публику». Он развязал конец, который был привязан сам, и, сбросив его за борт, крикнул на палубу:

— Выбирай!

Матросы стали подтягивать бот к плавбазе. И вот с ловкостью, не меньшей, чем у боцмана, на бот спрыгнули еще два моряка. Боцман подошел к двери, ведущей в кубрик. Потрогал — закрыто. Попробовал посильней — не поддается. Позвал матроса. Вдвоем они рванули дверь. Она распахнулась, и видно было, как повисла сорванная задвижка. Боцман спустился вниз, в кубрик, и сразу же поднялся обратно.

— Есть. Трое! — И для наглядности показал три пальца.

За это время плавбаза развернулась так, что своим огромным корпусом заслонила от ветра и волн маленькое суденышко. Опасность разбить его о борт теплохода уменьшилась.

Из кубрика поднялись боцман и матрос. Вынесли норвежца, положили его на палубу. Боцман так ловко обвязал рыбака, что когда его стали поднимать на тросе, он оказался как бы сидящим в веревочном кресле. Норвежец был в темном свитере, желтых непромокаемых брюках-буксах и вязаной шерстяной шапочке с помпоном. На теплоходе его положили на носилки и понесли в лазарет. Потом подняли еще двух. Боцман подошел к рулевой рубке, заглянул в окно. Здесь тоже пришлось выбить дверь. Затолкав какие-то бумаги за пазуху, он окинул взглядом суденышко. Кажется, все. Один матрос уже поднялся по штормтрапу. За ним, улучив удобный момент, поднялся и второй. Наконец уцепился за трап и боцман, но неожиданно отпустил его и снова вернулся в кубрик.

— Что случилось, Константинович? — крикнул старпом.

Минуты через три боцман появился с охапкой верхней одежды:

— Понадобится ребятам, когда отойдут.

С плавбазы сбросили тонкий конец. Боцман быстро перевязал одежду:

— Вирай!

Ему долго пришлось выжидать подходящего момента, чтобы ухватиться за штормтрап. Суденышко никак не могло приблизиться. Наконец схватился обеими руками, оттолкнулся от палубы бота и повис, поджимая ноги, чтобы ступить на перекладину.

— Руби конец! — распорядился старпом.

Матрос взмахнул топориком и, не то от волнения, не то по неопытности, промахнулся. Боцман, уже перемахнувший через фальшборт, как будто ничего не произошло, как будто он и не был только что на норвежском боте, не спасал моряков, попавших в беду, заорал страшным голосом:

— Эх ты, салага! Скомандовал бы я тебе сейчас по шее…

— Да жаль, что правов нету, — добавил кто-то.

Боцман обернулся, ища глазами того, кто сказал.

Матрос, допустивший оплошку, взглянул на боцмана, улыбнулся и снова взмахнул топором. Трос упал в воду, и суденышко сразу же отбросило волной на несколько метров в сторону.

— Чисто! — крикнул старпом на мостик.

И тогда над беснующимся океаном трижды взревел прощальный гудок плавбазы. По установившейся морской традиции другое судно должно было ответить также тремя длинными гудками, после чего суда, обменявшись учтивыми короткими, расходятся. Но ждать трех ответных было не от кого. Плавбаза дала и короткий. Капитан свято хранил законы морской вежливости.

В лазарете старший врач корабля доложил, что двое уже пришли в сознание, в третьем чуть теплится жизнь.

— Выживет, — уверенно заявил врач.

— Вызовите шеф-повара, составьте для них меню, — распорядился капитан. — Да пришлите ко мне сейчас санитарку. У меня там есть бутылочка кагора.

Капитан замолчал. Сейчас и помполит заметил, что капитан устал: розовое лицо его стало серым, углы губ опустились книзу.

— Пойдемте, Федор Арсеньевич, отдохнем.

— Да, да, — живо отозвался капитан, — чего тут деликатничать. Просто пойдем спать.

Шли по коридорам, поднимались по трапам, молча — впереди капитан, сзади помполит. У дверей капитанской каюты остановились.

— Знаете, Федор Арсеньевич, я сегодня сдал экзамен на аттестат зрелости.

Капитан приподнял густые черные брови. В усталых глазах его блеснули живые искорки.

— Ну и как? Я имею в виду отметки.

— Думаю, неплохо. Хотя и было немножко не по себе.

— А кто принимал экзамен?

— Как вам сказать… Я сам.

— И не сомневаетесь в беспристрастности?

— Нисколько. У меня был хороший учитель.

— Любопытно. Кто же?

— Вы, Федор Арсеньевич.

— Мистика какая-то. Вроде того тумана… Ну что ж, раз сдали — поздравляю!

— Спасибо, — улыбнулся помполит и неожиданно спросил: — А что, посудинку эту нельзя было прихватить?

— А как? На буксир взять — водой зальет. Затонет. На борт поднять — зацепить ее не за что. Да и шторм.

— Понятно. Всего доброго.

— И вам тоже.

В каюте капитан снял меховую куртку, умылся. Спать не хотелось — слишком многое он сегодня пережил и передумал. Но главное — было ощущение удивительной легкости, как будто переступил какой-то очень важный и трудный рубеж. Подошел к письменному столу. Здесь лежал раскрытый том толкового словаря русского языка. Еще вчера вечером капитан, готовясь к беседе о странах Южной Америки, где он неоднократно бывал, раскрыл этот словарь. Хотел посмотреть, что написано про такую занимательную птицу, как южноамериканский дятел-тукан. Сейчас он забыл, что искал вчера. Скользнул взглядом по книге и задержался на слове «туман».

— Гм… Занятно.

Сел за стол, начал читать с таким интересом, как будто впервые в жизни узнал, что туман — это «непрозрачное состояние воздуха в нижних слоях атмосферы вследствие скопления в нем водяных паров».

Он с шумом захлопнул словарь. Лукавая улыбка скользнула по лицу. Снял телефонную трубку и набрал номер помполита:

— Не спите? Я тоже… Вы только что говорили насчет экзамена. На аттестат зрелости… Так я тоже сегодня сдал… Кто экзаменатор? Так же, как и у вас. Я сам… Нет, абсолютно беспристрастно… Давайте все-таки поспим.