Annotation
Михайленко Владимир Петрович
Михайленко Владимир Петрович
Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова
''ЗАПИСКИ УЧИТЕЛЯ СЛОВЕСНОСТИ э...НСКОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ НИКОЛАЯ ГЕРАСИМОВИЧА НАУМОВА''.
Книга первая.
Краткая предыстория появления на свет '' Записок''.
Одно время, когда я ещё учился в школе, в нашем классе, да и не только в нашем, стихийно возникло поветрие среди моих сверстников вести дневники. Сразу оговорюсь, большинство, попавших под влияние этой моды, составляли девочки. Мне никогда так и не довелось, по понятным причинам, прочитать дневник хотя бы одной моей одноклассницы, но представляется, что содержание его, кроме каких-то собственных переживаний и чувств, которые автор доверила бумаге, чередовались со стихами, в своём большинстве о любви, принадлежавших перу классиков мировой поэзии и молодых советских поэтов, с цитатами и высказываниями великих мыслителей, с текстами песен - новинками советской эстрады, с какими-то красочными открытками, которыми мы поздравляли друг друга со всевозможными праздниками и собственноручно изображёнными с помощью цветных карандашей цветами, отдалённо напоминающих фиалки, ландыши и разноцветные тюльпаны. Отдельным шиком считались засушенные цветы, те же фиалки, всевозможные листочки деревьев и кустарников, сорванные ещё зелёными или опавшим в пору осеннего увядания природы, вложенные между листками, что при отсутствии меры делали общую тетрадь до неприличия толстой и пухлой.
В моей голове даже мысли не было начать вести дневник. И останавливало, разве что, единственное: он мог попасть в чужие руки. Я даже представить себе не мог, что чувства и мысли, переполняющие меня в те времена, и, доверенные тетрадному листу, будет читать, кроме меня кто-то другой. Это уже гораздо позже, когда мои литературные работы были выложены в интернете, каждый рабочий день за письменным столом начинался с просмотра статистики полиставших их читателей, что является, пожалуй, единственным плюсом и преимуществом электронной книги перед печатным изданием, пахнущим типографской краской, ибо явно ощущаешь при этом неиссякаемый живой интерес прикасающихся к твоему творчеству людей, так согревающий душу и настраивающий на позитивный лад - писать и писать дальше.
Правда, когда я уже учился в институте, при себе всегда носил небольшой блокнотик, в который записывал, практически на ходу, заинтересовавшие меня чьи-то мысли, высказывания или понятия, разобраться в сути которых можно было уже только в спокойной обстановке дома и в редкие наезды в гости к родителям. До сих пор помню, что в самом первом своём блокноте я сделал для себя сокращённую пометку, как звали любимого коня Александра Македонского, а с пойманным на лету и помеченным - Азорские острова?, пришлось потратить вечер в тишине читального зала городской публичной библиотеки.
Таких блокнотиков у меня скопилось пять. Они и до сих пор лежат в ящике письменного стола, и я допускаю, что их листали в своё время мои дети, хотя вряд ли они могли почерпнуть для себя что-то полезное, потому что, когда-то, допустим, записанное на ходу - '' А.М. Буцефал'', пожалуй, вряд ли им проливало свет на истину, не говоря уже о коротких тезисных строчках, впитавших в себя целые истории, живущие в памяти, чтобы со временем найти своё место в моих произведениях.
Я не знаю, как это происходит с другими авторами, когда у них появляется необходимость поделиться мыслями и переживаниями со своими будущими читателями, но моя литературная деятельность началась именно вот с этих самых ''Записок''. В памяти сохранилось, как поздним вечером я установил на кухонном столе новенькую, ещё пахнущую заводской краской портативную пишущую машинку ''Москва'', вставил в барабан серовато-жёлтый лист дешовой писчей бумаги, разложил по левую сторону от нёё разрозненные, но пронумерованные листочки из школьной тетради, мою первую рукопись, чёрканную и перечёрканную вдоль и поперёк, и уже занёс указательные пальцы обеих рук над клавиатурой, чтобы напечатать первое предложение: ''Хочу прежде оговориться: село мне изначально не приглянулось''. Но что-то остановило меня. Я начал перебирать листочки, опять таки, с ручкой в руке, и... вот они, самые первые приятные муки творчества (а сколько их ещё впереди?!), когда, казалось бы, собственноручно отредактированная от первого да последнего слова рукопись, где уже всё, будто бы, выверено, где глаз настолько привык к тексту, что ничего не хотелось ни менять, ни тем более убирать или добавить, встал вопрос: ''А мог ли я за туманом увидеть село?''
Поначалу ''Записки'' задумывались, как небольшое документальное исследование, цель которого пролить свет истины на историю происхождения села э...Нского, нежели художественное произведение. Но чем глубже я вникал в суть дела поставленной перед собой задачи, тем больше во мне росло желание расширить эту тему, вписав в канву повествования несколько рассказов, небольших повестей и даже подборку глав романа, пусть не связанных между собой общей сюжетной линией, но героями которых являются э...Нчане, люди, вершившие историю села, с которым сроднился и прикипел всем сердцем.
Что получилось в итоге, судить тебе, мой уважаемый читатель.
'' Рейсовый автобус свернул с автотрассы на грейдерную дорогу и, набирая скорость, по накатанной автомобилями обочине, пошёл на подъём. Натужно преодолев большой бугор, как я узнал позднее, прозванный в народе Суркульским, получивший такое название от текущей неподалёку речки Суркуль, он облегчённо покатился мимо лесополосы, что оборвалась так же неожиданно, как и начиналась, и, проскочив между колхозными ремонтными мастерскими, располагавшимися по левую руку и нефтебазой с правой стороны, стал въезжать в плотную туманную массу. Ещё несколько минут назад я думал, что школу, в которой мне предстояло начинать свою трудовую деятельность, о которой знал только по наслышке, увижу из окна. Теперь и мечтать об этом не приходилось и потому я попросил сидящую рядом пассажирку, далеко немолодую, простую с вида женщину с загорелым лицом, в платке в мелкую чёрно-белую клетку, подсказать, где лучше сойти, чтобы поскорее добраться до неё, на что та ответила простым кивком головы, слегка прикрыв при этом глаза. Тем временем автобус сделал остановку, из салона вышло больше половины пассажиров и мы поехали дальше по грейдерной дороге вниз. Вот этот самый грейдер, и это тоже я узнал позднее, являлся ничем иным, как сохранившийся и служащий людям до сих пор Александровский почтовый тракт. Вскоре по правую руку из тумана выплыли очертания небольшой, огороженной штакетинной оградой церквушки, что легко взбежала и удобно примостилась на взгорке. Автобус, повернув направо и, продолжая трястись, на мокрых булыжниках грейдера, катился дальше и дальше. Именно тогда я впервые подумал, как трудновато приходится сельским мальчишкам-велосипедистам: в центр села мчишься с ветерком, а вот назад двухколёсного друга приходится катить. В этот самый момент я почувствовал прикосновение руки соседки к своему локтю. Она сказала, что скоро остановка, мне придётся пройти по ходу движения автобуса немного ниже и слева будет школа. Вот, наконец, передо мной и двухэтажное, старинной постройки кирпичное здание с красивой, замысловато сработанной крышей под железной кровлей. У входа, почти у самых дверей, стояло несколько парт, выстроенных в неровный ряд, ожидающих, как я понял, ремонта и последующей покраски. Мне повезло, директор оказался на месте. Это был моложавый, средних лет мужчина, широкоскулый, с выступающим вперёд квадратным подбородком, разделённым глубоко залегающей складкой. Пока он знакомился с моими документами, я написал заявление.
- Теперь Вас надо определить с жильём, Николай Герасимович, - сказал он, снимая большие роговые очки с толстыми линзами, и, продолжая держать их в руке, коснулся полусогнутым мизинцем гладко выбритой щеки, несколько раз провёл им вверх-вниз, словно проверял чистоту бритья. - Давайте сделаем так: я предлагаю Вам первое время пожить у Елизаветы Андреевны Синенко. Старушка она одинокая, чистоплотная и отзывы Ваших предшественников о ней только самые положительные. У неё же, за умеренную плату Вы сможете и столоваться. Я сказал - первое время, - подчеркнул директор, - потому что к ноябрьским праздникам председатель колхоза обещает закончить строительство двух коттеджей специально для школы в коттеджном комплексе ''Ромашка'', но, как Вы сами понимаете, коллега, - продолжил он, улыбнувшись при этом, - жильё в первую очередь будет предоставляться молодым семейным парам.
Уже через каких-то полчаса, я стоял во дворе небольшого аккуратного с виду домика под черепичной крышей, с небольшим палисадником у окна, поглядывающим на противоположную сторону улицы, мимо которой проезжал, но из за тумана видеть, естественно, не мог. Тем временем распогодилось, выглянуло солнце. За плетнёвой изгородью просматривался огород , со следами выкопанного картофеля на большей его части, а прямо у плетня красовались два длинных ряда разлапистой капусты с огромными белыми вилками, на листьях которой всеми цветами радуги переливались капельки влаги, оставленные туманом. Елизавета Андреевна Синенко, в девичестве - Полулях, худощавая, но удивительно прямая, невысокого роста пожилая женщина в черном, до пят платье, в чёрном, под стать платью платке, с живыми карими глазами в обрамлении сеточек морщинок, под узкими дугами густых бровей, едва не смыкающихся на переносице, сомкнув руки под цветастым передником, пристально рассматривала меня, явно догадывалась о причине моего появления в её дворе. В свою очередь я отметил для себя, что и бросающаяся в глаза непомерно большая горбинка длинного носа Елизаветы Андреевны, и крылышки складок упрямости идущие от тонко очертанных ноздрей к острому подбородку, обрамляя старчески сморщенные губы, вроде бы должны были придавать строгость и грубоватость её облику, тем не менее, только подчёркивали былую красоту лица с явно выраженными чертами женщины-горянки. Улыбнувшись белозубой улыбкой, она приветливо пригласила меня в домик, чтобы показать мою половину, в которой мне предстояло жить, и тут же предложила отобедать. Для приличия я попытался отказаться от предложения, хотя, честно говоря, был голоден, но согласился сразу, когда услышал, что она тоже перекусит со мной за компанию. Пельменный суп был настолько хорош, что я даже не отказался от добавки. Здесь же, за столом мы сговорились о стоимости моего месячного проживания и столования и, заплатив за месяц вперёд, я поднялся и, поблагодарив хозяйку за вкусный и сытный обед, сказал, что до вечера поброжу по селу с целью ознакомления.
-Пойди, Коленька, погуляй, - совсем как старому знакомому, запросто ответила она и, проводив до калитки, коротко махнула мне рукой вслед. Я шёл и ещё не знал, что благодаря этой доброй женщине, ну хоть убейте меня, не налегает рука написать старушке, бабке Синенчихи, как её называли соседи, именно с её подачи, сяду за ''Записки учителя словесности'', параллельно с ''Записками'' напишу свой первый рассказ ''Сватовство рябого Дударика'', сюжет которого подсказал мне мой любимый ученик, а потом и пронзительно-трогательную, на мой взгляд, историю любви Виктора Синенко и Маши Дубовой ''Про любовь''. Именно Елизавета Андреевна сподвигла меня к литературной деятельности. Со временем пришло осознание того факта, что не могу обойти стороной её интересную судьбу, а это способствовало в конечном итоге взяться за написание многопланового романа, отдельные главы которого посвящены родителям её мужа.
Пока же я быстро шёл вниз по обочине грейдера и, опять таки, не знал, что пройдёт не так уж много времени и, начиная с затяжных осенних и зимних вечеров, когда наскоро проверив ученические тетради, до поздней ночи, рискуя в очередной раз не выспаться, буду слушать рассказы своей хозяйки о старине, (а рассказчиком Елизавета Андреевна была превосходным), о быте и нравах э...Нчан .
Там, где ниже церкви грейдер делает поворот, я увидел длинное одноэтажное кирпичное здание, которое оказалось, как впоследствии выяснилось, школой начальных классов, ранее - церковно-приходской школой, и я пошёл по направлению к нему, но, не дойдя, свернул к глубокому оврагу, перешёл через мост и направился вдоль него по тропинке, всё время сбегающей вниз. Тропинка то вплотную приближалась к оврагу, то опасливо отступала от кромки почти отвесного склона со следами свежих обвалов и вскоре я вышел к небольшой речушке, в которую впадал ручеёк, неторопливо текущий по дну оставшегося за спиной оврага. На бережку, поросшем мелкой, со следами гусиного помёта травой лежал видавший виды велосипед с прислонённым к раме старым трёхлитровым алюминиевым бидоном с глубокими вмятинами на боках, а в запруде неподалёку, двое ребятишек марлевой хваткой ловили пескарей. Увидев велосипед, мне тут же подумалось, что мальчишки живут где-то неподалёку, потому что хватку такой хрупкой конструкции, представляющую собой изогнутые, скорее всего из ивы, дуги, обтянутые марлей с прикреплённой к ним длинной толстой палкой можно было носить только в руках, да и то с определённой долей осторожности. Периодически, мальчишка, тот, что постарше, темноволосый, с выгоревшими за лето вихрами, вырывал хватку из воды и подносил к рыжему, веснушчатому карапузу с обгоревшим до облезлости кончиком носа, стоявшему чуть поодаль. Малыш принимался восторженно выхватывать подпрыгивающую, поблёскивавшую на солнце серебром чешуек мелкую рыбёшку, потом подбегал к бидону, чтобы проворно освободить руки от улова. Они настолько были увлечены своим занятием, что заметили меня не сразу, а заметив, насторожились. Тот, что постарше, стал изучающе рассматривать меня исподлобья, а карапуз, это бросилось в глаза сразу, боязливо заморгал глазёнками. Скорее всего, представилось мне, что совсем недавно, кто-то из старших либо уже пугал их, либо предпринимал попытку для каких-то своих целей воспользоваться велосипедом. Может быть, я даже и ошибался, но чтобы разрядить обстановку, я улыбнулся карапузу, подмигнув при этом, спросил: - А как называется речка? - Каламык, - было мне ответом. И тут же старший, как-то светлея лицом, с деловитостью в голосе поправил его- Сухой К-карамык.
Я не стал больше смущать рыболовов и, помахав им рукой на прощание, пошёл вдоль крутого бережка в западном направлении. Тогда я ещё, не знал, мог только предполагать, что вот эти вот ребятишки, как позднее выяснилось, братья Кизик, станут моими учениками. Действительно, старший из них - Алёша будет прилежным учеником, твёрдым ''хорошистом'' и что самое приятное - проявит прилежание к моему предмету, русскому языку и литературе. Я буду стараться как можно реже, только в крайних случаях, вызывать его к доске, вместо этого, поднимал при опросе и разрешал отвечать в основном с места, потому, что он заикался и, стоя на виду перед классом, очень стеснялся своего недостатка. У парты он чувствовал себя куда более уверенней. Зато почти всегда читал его сочинения перед классом, да зачастую и в ''учительской'', особенно если это были сочинения на свободную тему. Когда он учился в старших классах, я посоветовал ему написать небольшую заметку в районную газету ''Коммунист''. Не сразу, но он согласился и, когда она была готова, мы вместе подредактировали её. Я уже не помню о чём шла там речь, но память сохранила, называлась она ''Не красна изба углами''. Так с моей лёгкой руки вскоре он стал внештатным сотрудником районной газеты. Парню бы после школы поступать на факультет журналистики, но в семье произошло несчастье - умер отец и Алёша стал студентом-заочником того же ВУЗа и того же факультета, что заканчивал и я. После его окончания, отслужив в армии, он работал в краевой газете. Теперь у Алёши появилась возможность чаще приезжать в эН...ское. И всякий раз, по приезду, он наведывался ко мне в гости. Когда во время одного их таких визитов Алеша положил передо мной пухлую стопку скреплённых скрепками листов писчей бумаги, исписанных его рукою и уложенных в папку ''Скоросшивателя'', я понял: свершилось! Ещё когда он был студентом, а особенно когда уже стал работать журналистом, я ненавязчиво принимался подталкивать его к тому, чтобы он попробовал заняться художественной литературой.
- Вот, Н-николай Герасимович, - сказал тогда Алёша, - Вы будете п-первый. И пожайлуста - по-строже.
Да, это были рукописи первых рассказов Алексея Кизика. Почти все они после моей небольшой правки вошли в сборник рассказов ''эНские рассветы'', выпущенный Ставропольским книжным издательством. Первая Алёшина книга имела потрясающий успех. По мотивам нескольких рассказов была создана литературно-музыкальная композиция, занявшая далеко не последнее место в фонде краевого радио. По прошествию двух-трёх лет, Алексей Кизик написал пьесу не сходившую с подмостков краевого драмтеатра в течении нескольких сезонов, а потом и сценарий к фильму, который задумал снимать известный советский кинорежиссёр, и уже, насколько мне стало известно, приступил к съёмкам, но что-то там не заладилось, не срослось и съёмки были приостановлены. В середине восьмидесятых Алексей сел за большой роман о афганской войне, я даже читал несколько рукописных глав из этой незавершённой книги и должен признаться, был потрясён прочитанным материалом, настолько проникновенно-трагически этот материал был изложен. Сам Алёша в Афганистане не воевал, срочную службу проходил в танковой части, и как любил потом при случае, не без улыбки говорить: все два года ''кормил своих солдатиков хлебом'' - пёк его в армейской хлебопекарне. Попробовал хлеб Алёшиной выпечки и я. На что уж его мать, тётя Нюра Кизик была мастерицей хлебопечения, но вкус Алёшиного хлеба я помню до сих пор. Остаётся только сожалеть, что книга осталась незаконченной, потому что жизнь талантливого и удивительно скромного, обаятельного человека оборвалась в автомобильной катастрофе -он погиб в новеньком, только что купленном ''Жигулёнке'', не доехав до отчего дома каких-то десяти километров, по вине пьяного водителя, выехавшего на ''встречку'', в результате лобового столкновения.
Однако, хочу вернуться к рукописям первых Алёшиных рассказов. Должен признаться, что занимался их правкой я, лёжа на диване, с карандашом в руке. И вот однажды из рукописи, не помню уже какого рассказа, выпал сложенный пополам листок из школьной тетради в клеточку. Я развернул его и начал читать.
Вот он сейчас, у меня в руках. Стёрся на сгибе, уголки слегка поистрепались, пожелтел от времени, чернила достаточно выцвели, но память до мельчайших подробностей сохранила всё изложенное в нём от первого до последнего слова. И только сейчас я начинаю понимать, как он мне дорог, этот листочек из простой школьной тетрадки в клетку.
Вот его содержание. Вспоминаю по памяти. Если листок развернуть, то по верху можно прочитать, выведенное крупным каллиграфическим почерком: '' Сватовство рябого Дударика''. Чуть ниже, правее, помельче: ''Показать, как формировался характер Серафима через его поступки в детстве: уход за огородом, например''. ''Пожалуй, нет, начинать надо с рассказа о его отце''. Дальше, совсем мелко - ''Первый послеоккупационный год в колхозе. Женщины на горбах пашут колхозное поле''. Ещё ниже - ''Приехавший после госпиталя в кратковременный отпуск танкист Николай Баринов вместе с местными подростками собрал трактор''. И, наконец, '' Серафим Маркович, разодетый, как жених, приходит свататься к Таиске Бариновой?''.
Становилось понятным, что это тезисные наброски к одному из задуманных, по так и ненаписанных рассказов. Я не ошибся. Когда Алексей забирал рукописи, он развернул листок, лежащий на лицевой стороне ''Скоросшивателя'' пробежал его быстрым взглядом и, усмехнувшись, положил рядом на стол.
- Знаете, Николай Герасимович, - сказал он. - Не м-могу объяснить, что происходит. Основной сюжет рассказа давно сложился в г-голове, а вот переложить мысли на бумагу, первоначально оказалось з-затруднительно. Иной рассказ даже без с-стройного сюжета идёт, как по маслу. Знаете, как у классика, ''... и тянется рука к перу, перо к бумаге, минута и ...'' А этот - нет. Ни в к-какую!
Я слушал Алёшу и, честно говоря, ничего не понимал, о чём это он. Понял много позже, когда прошли годы и я попробовал претворить Алешину литературную задумку в жизнь. И странное дело. Сюжетные линии рассказа в голове сложились тоже отчётливо, а вот переложить их на бумагу оказалось настолько затруднительно, что мне несколько раз приходилось откладывать работу, что-то напрочь вычёркивать, переиначивать, перелицовывать, на какое-то время даже вообще положить работу в стол, как говорят в таких случаях - дозревать. С горем пополам я управился с ней. Что из этого получилось? - судить читателю. Однако, понадобилось ещё какое-то время, чтобы утвердиться в мысли, почему этот рассказ дался мне с таким трудом. Всё очень просто. По количеству сюжетных линий он не укладывался в рамки рассказа, в них ему было тесно. Писать же большую повесть не входило в мои планы, изначально ведь настроился на рассказ, как и Алёша.
''СВАТОВСТВО РЯБОГО ДУДАРИКА''.
Маленькая повесть.
Светлой памяти моего любимого ученика,
безвременно ушедшего из этой жизни, посвящается.
- 1 -
'' Рябого Дударика хватил апоплексический удар, или как теперь принято говорить - инсульт. И случилось это в самый, что ни есть, неподходящий момент, во время сватовства. Он, уже заранее обдумавший, с чего начнёт предложение руки и сердца , казалось бы предусмотревший все возможные ходы и выходы предстоящего разговора со своей избранницей до последних мелочей, даже если тот повернётся в нежелательное русло, хотел было обратиться к хозяйке хаты Таиске Бариновой, но так и остался сидеть на табуретке у окна , держа в полусогнутой, онемевшей руке карманные часы ''Победа'' на поблескивающей толстой цепочке с истёртыми местами до желтизны звеньями, и, чувствовал, как неожиданно увеличившийся в размерах, разом переставший подчиняться сознанию язык, заполонил всю полость рта, да так, что и сам рот не открыть, и слова не вымолвить.
Рядом заливался захлёбывающимся, испуганным рёвом трёхлетний Витюшка, зажавший ладошками уши, ещё какое-то время назад мирно стиснутый его, рябого Дударика, коленями. Окинув нежданного гостя недобрым взглядом, от которого спина, потерявшего дар речи Дударика буквально прилипла к стене, метнулась к ревущему сыну напуганная мать, подхватила на руки, и, крича ему, Дударику, в лицо, что-то растерянно-несвязанное, повторяя несколько раз к ряду - '' часы - часы!'', как будто он должен был знать, что Витюшка на дух не переносит цоканья этих проклятых часов и именно потому полгода назад были остановлены старинные, доставшиеся ещё от старой Баринихи стенные ходики с начинающими ржаветь гирьками, напоминающими еловые шишки, безнадёжно застывшими теперь на полпути к глиняному полу хаты .
Только что это всё было в сравнении с тем, что неподвластная ему левая рука, всё ещё держащая луковицу карманных часов с открытой крышкой-стеклом, не разгибалась в локте, а попытка оторвать левую ногу в начищенном до блеска хромовом сапоге от пола горницы не увенчалась успехом.
Как-то разом в комнате установилась пронзительно-настороженная тишина и только с улицы доносился удаляющийся всё дальше и дальше плач Витюшки. Дударик понял: Таиска с сыном сейчас где-то на полпути к хате Дашки Коротихи, живущей на противоположной стороне улицы, той самой Дашки, что за вознаграждение в виде натуральных продуктов оказывала различного вида вспоможения, как то - принимала роды, выливала испуг у детишек, вправляла грыжи всем от мала до велика, лечила всевозможные вывихи, практиковала заговоры будь-то крови или рожи страждущим сельчанам и жителям ближайших хуторов и сёл. Сам же Дударик относился к такому обширному роду деятельности Коротихи с долей определённого недоверия и скептицизма ( самому приходилось сталкиваться с этой семейкой, только не с самой Дашкой, а её матерью, бабкой Коротихой), потому как, заике, считал он, необходимо просто какое-то время, чтобы перерасти недуг, а вправленные грыжи, рано или поздно давали о себе знать новыми неприятностями: взрослому от тяжёлого крестьянского труда уберечься на селе было практически невозможно, где он тут лёгкий? а у младенца изначально необходимо лечить первопричину заболевания и разобраться, почему дитя орёт днями и ночами напролёт.
Когда на смену чувству страха пришло осознание полной беспомощности, а надо было что-то предпринимать, ведь не сидеть же и ждать возвращения Таиски, Дударика охватил ужас. Мысли перемешались в голове, путались одна за другую, а подходящей, как на зло, не находилось. Прежде всего он осознал необходимость каким-то образом, каким, пока ещё не знал, сползти с табуретки на пол и попытаться добраться до двери, если это удастся, но вот дотянутся ли пальцы правой руки, которыми сейчас он нервно касался рубчика, оставленного после глажки утюгом на чёрном сукне полного галифе, до дверной щеколды, чтобы открыть самому дверь и выбраться в сенцы? К тому же на улице с раннего утра моросил затяжной осенний дождик, дорожку возле хат развезло (ему немалых трудов стоило пройти от грейдера до хаты Таиски, обходя и переступая лужицы в многочисленных выбоинах, чтобы не набрать в колоши, обутые поверх сапог мутно-желтоватой жижицы, но тогда он был в полном здравии и на ногах). Что же теперь? Не ползком же ползти по дорожке? Что станется с его совсем недавно справленными обновками? С предметом особой гордости, скажем, - первый раз одетыми галифе или с защитного цвета шевиотовым кителем полувоенного покроя? Хуже того, по пути он мог столкнуться с кем-либо из колхозников и тогда те смогли бы увидеть своего председателя в беспомощном состоянии, а этого ему меньше всего хотелось.
- 2-
С малых лет Дударик не отличался крепким здоровьем, рос хилым и болезненным, но как большинство крестьянских детей старался всегда и во всём помогать матери, Мотьке Гончарке, худощавой женщине с раньше времени постаревшим лицом: то огород прополоть, то натаскать в деревянную бочку для прогревания из неблизкого от хаты колодца воды, чтобы вечером полить огурцы и капусту, пусть ополовиненными, но всё равно такими тяжёлыми вёдрами, то нарезать серпом травы кроликам, то надёргать щирицы и лебеды для вечно голодного, целыми днями напролёт визжащего поросёнка. Мать работала почтальоном, ну-ка, потаскай полдня, а то и больше огромную кирзовую сумку, набитую письмами, газетами и журналами. Приходила домой никакая, тут не до огорода. Это Дударик хорошо понимал, потому и старался к её приходу прополоть и окучить картофель и не три-четыре рядка, как та наказывала, уходя на работу, а целых пять. Иной раз от нещадной жары ему становилось дурно, кружилась голова, подташнивало, и тогда он выбирал самый высокий и толстый стебель молодого укропа, обламывал его, устраивался в тени густого, растущего на меже куста бузины и, очищая от кожуры, принимался жевать. Пожуёшь - и, вроде как, легче становилось. А если это не помогало, подходил к бочке, опускал руки по самые плечи в начинающую нагреваться воду, мочил волосы, голову и шею. Иной раз его охватывало желание забраться в бочку и окунуться с головой прямо, как есть, в коротковатых штанишках, едва прикрывающих колени, с косой помочёй через плечо, застёгивающейся на большую жёлтую пуговицу, но это бы означало только одно, что потом надо будет сбегать к колодцу ещё пару раз, потому как вода выплеснется из бочки, пролитое пришлось бы восполнить, а этого по такой жаре, ему ой как не хотелось делать.
Вообще-то, звали его Фимкой, т.е. Серафимом. Но так обращалась к нему только мать и ослепшая вконец бабка. Взрослые же сельчане большей частью за глаза, а пацаны - так те прямо в лицо, могли бросить непонятное, и уж очень обидное - Дударик, прозвище, доставшееся ему от отца, которого он не знал.
Это случилось в конце гражданской войны. В село нежданно-негаданно нагрянул продотряд. Не сказать, что за всю войну в селе не было ни красных, ни белых, проходили как-то ''ваньки'', подкормились, те которые легко ранены были - подлечились и так же незаметно ушли, как и появились. Налетели в девятнадцатом кадеты, грабить особо не грабили, но ведь, опять таки, кормить-поить надо, да ещё фураж лошадям - вынь, да положь! Как не крути - расходы. А всё потому, что село не на обочине где располагалось: неподалёку железная дорога, связывающая Георгиевск с Ростовом, а через всё село - почтовый тракт, пролёгший от станции Нагутской до уездного села Александровского. Облегчённо перекрестились мужики, когда его стороной разбойничья банда ''волчьего полковника'' Шкуро пролетела, а о рейдах красного казачьего полупартизана, полуанархиста Вани Кочубея на железнодорожную станцию Курсавку и станицу Невинку сельчане узнали только по слухам, после произошедшего и снова перекрестились. Правда, в самом начале гражданской войны, когда в Медвежанской волости, запылали мужицкие сёла и хутора и начали гибнуть ни в чём неповинные люди, потому как в пределы северных районов Ставропольской губернии вторглись белоказаки с Дона и Кубани, огнём и клинком изничтожавшие зарождавшуюся на Ставрополье Советскую власть, на селе появился молодой командир Красной Армии, с обескровленным, осунувшимся лицом в сопровождении двух конных красноармейцев. Не слезая с усталого, понуро клонящего голову коня, он принялся агитировать мужиков, сгрудившихся вокруг сельского старосты Ефима Бондаря кряжистого, ещё довольно крепкого седобородого старика, идти на подмогу медвежанцам. Действие происходило на сходской площади подле церкви. Несмотря на ненастное утро день обещал быть солнечным. В корявых ветвях тополей охвативших сельский майдан в полуокружье, щебетали, радуясь неожиданно появившемуся солнцу, птички. У мужиков в головах своё: со дня на день надо выезжать в поля. А тут такое. Потому желающих воевать и подставлять свои головы под пули ради какой-то новой власти, среди присутствующих не оказалось. Честно говоря - от германской ещё не отошли.
Воякой красный командир, может быть, был и неплохим, а вот агитатором - никаким, потому что допустил такую оплошность, после которой любая агитация просто теряла всякий смысл. Приподняв за козырёк черной кожи картуз с красной звездочкой, чтобы поправить сползающую набок окровавленную повязку на голове, он сказал буквально следующее:
- Согласно приказа губернского комиссара все гражданы, способные держать оружие в руках, но отказавшиеся записаться в добровольческий отряд самообороны, будут считаться контрой и пособниками помещицкой и буржуйской власти. Именно поэтому они подлежат немедленному аресту с обязательной конфискацией укрываемого ими оружия! (Оружие у мужиков водилось причём, более, чем в достаточном количестве, - считай, каждый из вернувшихся с германской, что-то с собой принёс, да ещё с прихватом.)
Заслышав произнесённое с явной угрозой заявление, мужики ещё плотнее сомкнулись вокруг Ефима Захарыча. Тот что-то тихонько шепнул сельчанам и те, согласно закивав головами, вскоре по двое, по трое стали покидать сходскую площадь. Со временем на ней остались только старики, особо любопытствующие бабы, да ребятишки, что оказавшиеся без отцовского пригляда подняли беготню и невообразимый гвалт, и тем самым окончательно сорвали такое важное мероприятие.
Командир продотряда, в отличии от своего незадачливого двухгодичной давности предшественника оказался на редкость словоохотливым малым и, вроде бы, не пугал. Невысокого росточка, кривоногий, он, прохаживался вдоль пустых пока ещё продотрядовских подвод, на которых с винтовками в обнимку сидели хмурые трудармейцы. Жестикулируя при этом руками и время от времени поправляя ремень, сползающий с намечающегося под гимнастёркой брюшка, он нарисовал такую страшную картину нынешнего политического момента, что отдельные бабы, кончиками платков принялись вытирать выступающие на глазах слёзы и не понарошку всхлипывать.
- Костлявая рука голода, - ораторствовал командир продотряда, - безжалостно передавила горло молодой Советской Республики. - С этими словами, он на своей шее, собственной рукой образно показал, как это происходит в действительности. - Голодает рабочий у станка, голодают доблестные красноармейцы, добивающие белогвардейскую контру на фронтах гражданской войны, голодают несчастные сироты, сложивших головы отцов-кормильцев в борьбе за светлые идеалы мировой революции. Потому, Советская власть обращается к вам, - при этом он простёр вытянутые руки к внимательно слушавшей его толпе, - к сознательному крестьянству, с призывом поиметь сострадание и поделиться куском хлеба с сирыми и страждущими.
- Могёт! - послышался одобрительный глуховатый голос сельского старосты в густой толпе собравшихся -. Поёт, чисто соловей, - и тут же добавил с ехидцей. - А усех, ить, не накормишь! - И уже обращаясь к велеречивому оратору. - А скажи-ка, мил человек, каки-таки у тебя имеются полномочия на то, штобы забирать у народа хлебушек?
Командир продотряда, поперхнувшись на полуслове, замолчал и какое-то время так и остался стоять с полуоткрытым ртом, отчего лицо его, изрытое мелкими, но глубокими рытвинками, издали напоминающими обыкновенные конопушки,ещё больше вытянулось. Некоторое время он пристально рассматривал седобородого, с виду ещё крепкого старика.
- Я, Иван Дударев, командир трудармейского продотряда, уполномочен Губернским Исполкомом провести в вашей волости продразвёрстку, - справившись с внезапно нахлынувшим волнением, твёрдым голосом отчеканил Дударев, рубанув при этом воздух рукой, и неожиданно осанисто выправил плечи и, похлопав пятернёй по карману гимнастёрки, со значимостью в голосе строго закончил, не спуская глаз с Ефима Захаровича. - На то у мене имеется соответствующий мандат. Может предъявить?
Та не помешало бы, - с иронией в голосе, но вполне миролюбиво отозвался сельский староста.
Дударев расстегнул нагрудный карман, извлёк из него вчетверо сложенный мандат и махнул им, подзывая сельского старосту к себе. Ефим Захарович степенно вышел из толпы, одёрнул телогрейку, одетую поверх цветастой бязевой ''толстовки'', принял бумагу, пробежал ещё довольно зрячими глазами текст, долго и пристально рассматривал круглую печать, проворачивая при этом мандат по кругу, а потом так и вообще стал рассматривать на свет.
- Чего-небудь не так? - настороженно свёл брови Дударев , и, чтобы поменять тему разговора, спросил. - Сам-то кто таков будешь, дядя?
- Ды-к я сельским старостой буду, - миролюбиво пояснил Ефим Захарович, - иш-шо до германской обчеством выбранный.
- Фь-ю-ю! - прсвиснул Дударев, - выходит ещё при царе Горохе? - Согнутой в локте рукой, с зажатыми в кулак пальцами с оттопыренным большим, он несколько раз помахал через плечо, словно показывая место, где сидел когда-то упомянутый царь.
- Ну почему при Горохе? - с нотками обиды в голосе возразил старик. - При царе-батюшке Николае Втором.
- Та ты хоть знаешь, старик, что Николашку твоего давным-давно турнули? Что в Питере революция случилась. Что Советская власть кругом, - Дударев повёл вытянутой рукой вокруг себя, - до вас вот только не дошла. Живёте тут, как суслики в норах, света божьего за трудами праведными не видите, темнота, одним словом.
- Люди мы не шибко в грамоте приуспевшие, это так, - согласно кивнул головой Ефим Захарович. - Только будь добр, мил человек, скажи. Зачтётся ли нам сдача хлебушка по продразвёрстке твоей в новый продналог?
Неожиданно заданный вопрос поверг Дударева в совершенно полную растерянность. Кое-как оправившись, он понял, что ещё один подобный вопрос и инициатива полностью уплывёт из его рук. Он знал, что в Губисполком пришло из Москвы распоряжение о замене продразвёрстки продналогом, и случилось это после того, как не далее, чем в середине марта, когда он получил на руки мандат и ему в категоричной форме было приказано - вези хлеб, хоть умри, но вези! А тут такое.
- Бэзусловно! - выпалил он, хотя в мозгу промелькнуло - ''А хватит ли деньжат? - И тут же успокоил самого себя. - Ничего, пообещаю, а там видно будет!''
- А рассчёт чем держать будешь? - словно читая его мысли, не унимался въедливый старик.
- Казначейными билетами советского образца, - пообещал Дударев.
- Та то ж хиба гроши, шо ж на их купыты можно?
- Ничего, старик, зато миллионщиками побудете, - миролюбиво улыбнулся Дударев, разводя руками и одновременно пожимая плечами, как бы добавляя к сказанному, что это всё, что у него есть и теперь может быть у них.
Над сходской площадью зависла неопределённая тишина,
- Ну так шо, люды, - оглядывая сельчан, наконец спросил Бондарь, - согласные миллионщиками с голой ж...ой трошке побуть?
Мужики настороженно молчали, только переглядывались и хмурились. Понимали, неизвестно чем обернётся дело, ежели воспротивиться, потому как на подводах не зря трудармейцы с винтовками сидят.
- Раз так, то так! - смиренно заключил разговор сельский староста Ефим Захарович Бондарь, хотел вставить : ''С паршивой овцы хоть шерсти клок'', но вовремя одумался, перемолчал.
И начали крестьяне свозить хлеб в обмен на рулоны и пакеты советских казначейных билетов. Да вот незадача, деньги быстро закончились и Дударев предложил сдавать хлеб в обмен на долговые расписки. Тут-то мужики и упёрлись, то хоть какая-никакая, да денежка, а тут вдруг ''обнаковенная'' бумажка. Дело дошло до того, что Дударев пригрозил оружием, мужики, в свою очередь, кинулись в схороны за карабинами и обрезами. Началась стрельба.
Как ни старался Ефим Захарович, угомонить разошедшихся мужиков, - куда там! Как сложилась дальнейшая судьба Ивана Дударева, история про то умалчивает, но, что в селе стихийно возник вооружённый отряд, организованный вчерашними солдатами германской войны братьями Челомбицкими и поддержанный э...Нскими мужиками воспротивившимися на дармовщинку, за здорово живёшь! отдавать выращенный своими мозолистыми руками хлебушек, стало её достоянием. Прод отряд мужики без особого труда разогнали, однако слухи о скандале моментально долетели до села Александровского и на подавление взбунтовавшихся ''бандитов'' были брошены регулярные части Красной Армии. Сколько при этом погибло ни в чём неповинного люда, история опять-таки упорно молчит, у нас ведь во все времена власть имущие немы к народной молве. Общеизвестно только одно: когда бунтовщики пустились в бега, ведь оставаться в селе стало небезопасно, а пребывание у хуторской родни означало подставить под удар пусть хоть и сочувствующих, но вообще ни в чём неповинных людей, им ничего не оставалось, как укрываться в оврагах да в стогах соломы на убранных полях, больше ведь и негде. Именно под кличкой ''Скирда'' остался в народной памяти старший из братьев Павло Челомбицкий, осужденный и подведённый под расстрел Ревтребунала, а сколько их непокорных сельчан сгорело заживо в скирдах при поимке?
И всё бы ничего, да только вот спустя, эдак, лет пятьдесят, трагедия, о которой э...Нчане предпочитали помалкивать по известным причинам, приняла очертания очередного политического фарса Советской власти и это при всём том, что были ещё живы её свидетели и очевидцы. Под влиянием новых веяний новых времён, народное восстание под острыми перьями особо немудрствующих доморощенных историков превратилось в партизанское движение, а партизанский отряд, якобы, успешно воевал против деникинцев за Советскую власть.
Вот здесь уместно сделать небольшую, но очень существенную ремарку: к концу 1921 года сельская девка не особо строгого поведения Мотька Гончарка принесла в подоле мальчонку. Событие, конечно, из ряда вон выходящее, что и говорить, хотя ни она первая, ни она последняя. Только просматривалось в этом событии одно очень интересное обстоятельство. Мальчик, отметили сельчане, обличием своим, как две капли воды походил на командира продотряда Ивана Дударева, когда только и изловчился, шельмец, между делом ребёнка Мотьке сделать.
- 3 -
Мальчик рос и со временем догадка всё более и более подтверждалась, мало что, вылитый Дударик, так, в добавок, перенял от отца и повадки: Фимка и ходил так же кривоного, и ещё с младенчества принимался частенько жестикулировать руками при разговоре.
За год до окончания семилетки приключилась с ним странная болезнь - по всёму телу, лицу и рукам пошли прыщи. Они чесались, да так, что он раздирал их в кровь. Мать всполошилась, потащила сына в сельскую амбулаторию. Молоденькая фельдшерица, только что приехавшая в село после окончания медицинского техникума, долго рассматривала лицо, спину, грудь и живот мальчика, брезгливо, как показалось матери, прикасаясь к телу кончиками пальцев, разворачивала его и так и эдак, и, неожиданно повернув к себе лицом, попросила показать язык.
- Тама нема, - брякнула, не задумываясь мать. Фельдшерица укоризненно посмотрела на неё и повторила просьбу.
- Перерастёт, - заключила она и быстрыми шажками направилась к рукомойнику, чтобы обильно намыливая тонкие, длинные пальчики рук, смывать их, часто клацая при этом штоком запорного клапана умывальника, в котором заканчивалась вода. На этом приём завершился.
Поскольку сельская медицина дала в очередной раз сбой, ничего не оставалось делать, как обратиться за помощью к соседке-знахарке, бабке Коротихе. Давным-давно от престарелой матери, та переняла навыки народного врачевания и теперь с надеждой поглядывала на подрастающую Дашку, - предать бы и той, что знала сама, как-никак надёжный кусок хлеба: '' выливать испуг'' у детей, наговаривать ''свячёную'' воду, давить глотошную ( ангину) , а то и заговаривать ''рожу''. За шмат застарелого, уже с горчинкой сала, бабка Коротиха вручила матери бутылку из под водки (строго-настрого наказав вернуть посуду) на треть наполненную мутной, желтоватой, отвратительного запаха жидкостью, наказав смазывать болячки по утрам и на ночь, а перед употреблением хорошо взбалтывать. Мало что лекарство подозрительно напоминало запахом жидкие отходы жизнедеятельности любого живого организма, о целительных свойствах которого Фимка знал с малычку, так ещё ранки после её применения начинали нестерпимо жечь и щипать. Фимка стоически терпел. Вскоре он окончательно утвердился в том, что вонючая жидкость есть ни что иное, как обыкновенная моча и, выбрав момент, тайком от матери вылил её, заполнив пустую бутылку своей собственной. Прыщи вскоре стали покрываться корочками, корочки сохнуть и отпадать, но на месте тех, которые в своё время были расчёсаны, большей частью на лице и шее , остались глубокие серые ямочки. На теле, под одеждой, постороннему взгляду, их видно не было, а вот на лице... И стали ребятишки после этого дразнить сына почтальонши - ''рябой Дударик''.
Многие его ровесники, те, кому учёба особо не давалась, недоучившись, бросали школу, шли работать в колхоз, становились трактористами, комбайнерами, счастливчики, подучившись на курсах шоферов, садились за баранки автомобилей, а Дударик особо никогда не отличавшийся прилежанием к учёбе, но настоянию матери, с горем пополам всё-таки одолел семилетку, подучился на зимних курсах бухгалтеров-счетоводов в недалёкой от э...Нска станице Воровско-лесской, в простонародии - Воросколеске и после их окончания определился колхозным учётчиком в полеводческую бригаду. Сельчане отнеслись к такому выбору Дударика с должным пониманием: ''С его-то здоровьем и на тракторе пахать? Нехай луч-че в бригаде сидить штвны протирае, и на счётах клацаить! Кому-то ж и там робыть надо!'' На действительную его не призвали: в добавок к хилости, да болезности, призывная комиссия обнаружила плоскостопие. Через год-два, стала подгребать в свои ряды Красная Армия его погодков, здоровых и крепких сельских ребят, а ещё через год началась война, так та, вообще, подгребла всех мужиков призывного возраста подчистую и бабы с девками, заменившие мужей, отцов и братьев, подхватили и потянули колхозную лямку с её нескончаемым каждодневным трудом от зари до зари. Всеобщая беда чёрной тенью накрыла некогда цветущее село, затмила свет в окошках хат тревожной непредсказуемостью, кроме разве что одной: Мотька продолжала работать почтальоншей, только, ой как полегчала её потёртая кирзовая сумка и теперь сельчане с тревогой и страхом ждали её появления на улице : хорошо если долгожданный ''треугольничек'' от ''нашего'' несёт, а не дай-то Бог - похоронку. Дударик же , за отсутствием лучшей кандидатуры, был поставлен бригадиром полеводческой бригады. И сразу, в один день, из ''рябого Дударика'' превратился в Серафима Ивановича. Попробуй теперь старой погонялкой окликнуть, сразу в немилость попадёшь - на самую пыльную и тяжёлую работу поставит, хотя где она в колхозе лёгкая, да не пыльная. А когда к нему с уважением, да, - Серафим Иваныч! да с улыбочкой, глядишь, он, вроде, как и не замечает, что украдкой во внутренний, потайной карман платья жидкую горсть пшенички или проса перед тем, как домой бежать, сыпанёшь.
Вот так из откровенного замухрышки превратился Дударик пусть не в первого, но и не последнего на селе парня. Если раньше сельские девчата на шумных, да голосистых ночных гульбищах смотрели на него свысока, не скрывая, презрительных усмешек, то теперь от греха подальше оббегали десятой дорогой, издали завидев появление новоиспечённого бригадира в проулке. Самые бедовые из молодых вдов, которых становилось всё больше и больше, скорее не по доброй воле, а от безысходности, нет-нет, да и уступали настойчивым ухаживаниям Серафима Иваныча, чтобы потом, краснея переглядываться да перешёптываться и прыскать в ладошки, провожая откровенно-насмешливыми взглядами, удаляющуюся нескладную, полусогнутую , кривоногую фигуру незадачливого ухажёра. Тайную завесу этой издёвки приоткрыла как-то при случае любопытствующим бабам разбитная вдова бывшего эмтээсовского кузнеца Зинаида Кирина, крепко сбитая женщина с широким и грубым, будто топором вырубленным лицом - ''Гром-баба'', как называли её на селе. ''Никакой, токо и того, шо штаны таскаить! - заявила она. - Мой Василий Иваныч, царствие ему небесное, бывалочи, как четверть самогонки опорожнит, хучь из хаты беги, бо опосля ''энтого дела'' неделю на мягком месте сидеть не могла, рази шо на половинках, та и то, попеременно! А этот полстакана, морду скривив, выцыдил, будто я ему дерьма налила, а дальше иш-шо срамней: мало што на подъём чижолый - а токо пристроился - сразу и запыхтел, як паровоз, потому как, спёкся! Скорострел, одним словом!''
Когда немцы оккупировали село, Серафим Иванович по совету матери, подался в бега к тётке на дальний глухой хутор. Первое время всё боялся, что о нём вспомнят, сыщут и тогда немцы в лоб могут спросить: это ж зачем ты, бригадир, всё остатнее зерно, что не успел вывести в эвакуацию самолично облил бензином и поджёг? Хорошо хоть в партию перед войной не вступил. Уже, было, и заявление написал, да спасибо матери, отговорила.
Оккупация продлилась недолго, немцы пока хозяйничали, колхоз разгонять не стали. Разогнать, как наследие ненавистных Советов, можно, да кому-то ж надо и ишачить задарма и на новую власть, а потом, когда Красная Армия в наступление пошла, не до того стало, драпанули - шкуры бы спасти. И только прошёл слух, что в селе восстановилась Советская власть, Серафим Иванович поспешил домой. На следующий день по возвращению его срочно затребовали в райком, (село сразу после освобождения стало районным центром). Тут и идти до райкома всего ничего, а пока дошёл - весь мокрый, рубаху хоть выжимай. В голову-то думки всякие нехорошие лезут, одна другой хлеще. А ну, как спросят, теперь уже советчики, а чего это ты, голубчик, в оккупацию прятался? Или опять-таки, про зерно напомнят, сожжённое? А того хуже, безо всяких разговоров, заберут ночью, как до войны бывало, и с концами. Пропаду ведь, сверлили мозг навязчивые мысли. - Говорил же матери, - останусь, чему быть того не миновать! Так нет - беги! Вот и добегался. А с другой стороны - не успел порог хаты переступить, столько новостей, аж мороз по шкуре: Жуковых дочку забрали, за то, что переводчицей в комендатуре работала. И Баринову Таиску, что вместо него бригадирствовать осталась, как забрали, так до сих пор от неё ни слуха, ни духа. Вот так бы и остался! Словом, куда ни кинь, всюду клин!
Зашёл в райком, ноги, как деревянные, с сапогами не совладают. Навстречу - незнакомец, невысокого росточка, почти вровень с ним, в военной форме, правда, без знаков различия, но с какой-то медалькой на груди, а за ремень пустой рукав гимнастёрки заправлен, всё понятно - отвоевал своё. Неожиданно ручно поприветствовался. Жильниковым назвался, Иваном Данилычем, сказал, что теперь он новый секретарь райкома . И с ходу присесть предложил. Сразу отлегло от сердца. Вздохнуть облегчённо не успел, а тот - есть мнение, Серафим Иванович, выставить твою кандидатуру на должность председателя колхоза, как-никак ты до оккупации в руководящих работниках состоял.
- Так я, это, - замялся было Серафим, ещё до конца не веря своим ушам, с дуру хотел на слабое здоровье посетовать, да хорошо вовремя опомнился. И потому, сразу выпрямил спину и как-то осанисто приподнимая голову, но сказал тихо, - Не партийный.
- Ну, это решаемо, Серафим Иванович, - обнадёжил Жильников. - Поработаешь, покажешь себя с положительной стороны, там видно будет.
- Ежели колхозники проголосуют, так я...
- Проголосуют, с крестьянством работать уметь надо, - опять успокоил секретарь райкома и улыбнулся.
На собрании Серафим Иванович сидел в гордом одиночестве, аккурат посредине длинной и шаткой лавки. С краешка, правда, по-первах, согнувшись, не отрывая глаз от пола, пристроился колхозный конюх хромоногий дед Первак, про которого говорили на селе - сапожник без сапог, потому как он сторожевал на опустевшей конюшне, что беспрестанно смолил самокрутку за самокруткой, да и тот, перед голосованием, покряхтывая, поднялся и пошлёпал к стенке, сначала прислонился к ней спиной, примостившись '' на корточках'', а потом и совсем исчез из поля зрения. В президиуме, за столом, крытым кумачом , сидела вдовствующая ''Гром-баба'', подменившая погибшего мужа в кузне ( навык к кузнечному ремеслу она получила, ещё в девках, когда какое-то время работала молотобойцем у мужа). У стола, опершись рукой о край, стоял Жильников и ровным, сходящим на монотонность голосом, говорил о том, какой урон нанесла немецкая оккупация краю и колхозу и какие усилия теперь предстоит приложить бабам, чтобы оказать помощь фронту и Красной Армии, для полного разгрома ненавистного врага. В небольшой комнатке бывшей сельской библиотеки было сумеречно, на улице уже смеркалось, под потолком стелились рваные шлеи табачного дыма. Бабы и девчата жались вдоль стен, подле пустых стеллажей для книг. За спиной Серафима Ивановича время от времени возникал шумок, сливающийся в сплошной, не проходящий гул и тогда ''Гром-бабв'' постукивала по графину, наполненному водой и прикрытому гранённым стаканом кончиком химического карандаша, призывая к тишине. Гул усилился, когда секретарь предложил кандидатуру на место председателя и до слуха Серафима Ивановича долетали обрывки шёпота: ''Таиску бы, ото б был толк, а этот, ни рыба, ни мясо!'' ''Где она сщас, Таиска-то?'' '' Так ото ж!''. Его так и подмывало повернуть голову, чтобы только одним взглядом присечь вредные разговоры. '' Опять Ульяна Глущенчиха воду мутит, какой же ещё чёрт, всё ей не так. Ладно, погоди у меня!'' Однако, по неволе, приходилось сдерживаться. Не оглянулся и когда шло голосование, чтобы приметить, кто не торопится поднимать руку. И облегчённо вздохнул, услышав, поспешно оглашённое секретарём райкома: ''Большинство!'' Так Серафим Иванович в одночасье, к добру ли, к худу, стал председателем.
Вскоре в селе нежданно-негаданно объявилась Таиска Баринова. При встрече любопытствующие бабы принимались пытать её, что, да как? Но та, спавшая с лица за каких-то полтора месяца отлучки от дома, только отмахивалась и клонила голову, чтобы не глядеть в глаза вопрошающей товарки, да время от времени вытирать слёзы краем замызганного рукава телогрейки. На следующее утро, едва начало сереть, она была уже на колхозном дворе. Ещё на подходе к кучно стоящим женщинам, Таиска увидела нового председателя, деловито прохаживающегося обособленно в сторонке, что-то говоря, деловито жестикулируя руками.
- Во-о! - скривил в ухмылке рябое лицо Серафим Иванович, смерив подошедшую женщину прищуренным, по-мужски оценивающим взглядом. - И подмога подошла. Значитца так, бабоньки, - продолжил он, - тепла, я говорю, ждать не будем, сегодня и начнём.
- А откуда начинать-то велишь? - выкрикнула стоящая рядом Таискина соседка Ульяна Глущенчиха.
- По бля Церкового пруда, на взгорке земля уже протряхла, от оттеда и начнем, - пояснил председатель, указав рукой с вытянутым пальцем в сторону расположения пруда.
- Про чё это вы? - спросила Таиска, вопросительно посмотрев на Ульяну.
- Та всё про то же. Пахать заставляе.
- Так ведь ни быков, ни лошадей.
- А мы для чего? Вот завместо лошадей, та быков и будем, - ответила Ульяна и взгляд её глубоко посаженных глаз в тёмных обводьях от постоянного недоедания стал обречённым и неподвижным.
И впряглись бабы попарно в два ряда по шесть человек в каждом в два букаря, на скорую руку потремонтированных ''Гром-бабой''. И из последних сил, надрывно храпя от натуги, да смахивая толи солёный пот, толи слёзы застилающие глаза, рвали жилы на нескончаемой пахоте. Пробовали затянуть песню про удалого Хазбулата, не получилась песня. Это когда в праздники, да за столами, накрытыми пусть нехитрой, но такой понятной и привычной, а самое главное сытной, знакомой с детства едой-закуской, да после пропущенной стопочки-другой, да под гармонь, рвалась она, эта знакомая с детства песня украшенная ладным трёхголосым протяжным распевом на широкий простор из тесноватой от множества гостей хаты, потому что сама душа требовала её в такие минуты. А сейчас, заглохла, - надо было беречь силы. В конце загонки попадали бабы, как по команде, на ощерившееся колючей, почерневшей за зиму стернёй, поле. И, казалось в такие короткие минуты роздыха никаких сил не хватит, чтобы подняться потом, но передохнув, поднимались, поправляли лямки из сыромятной кожи вожжей на плечах и, зажав их в кулаке промеж грудей, шли, низко клонясь к земле, отмеряя новые и новые метры дрожащими, негнущимися в коленях ногами.
Непогожий, без конца и края день начал тускнеть. Плотный, низом стелющийся с раннего утра туман стал рассеиваться, зато посыпала мелкая морось. Со стороны села, оглашая окрест гортанным голодным криком и шумом хлопающих крыльев, пролетело на ночёвку чуть ли не над самыми головами сбившееся в плотную стаю вороньё. И стало, вроде бы, темнее вокруг и ещё тоскливей и муторней на душе. Именно в этот момент появился председатель. Он пришёл с аршином на плече. Не поприветствовавшись, даже не подойдя к бабам, принялся обмерять узкую, тускло-чёрную полоску поднятой земли, после чего, воткнув аршин одной ногой в пахоту, достал из кармана ватника блокнотик и сделал в нём какие-то пометки комбинированным красно-синим карандашиком. Управившись со своим нехитрым делом, он снова водрузил аршин на плечо и зашагал в сторону села.
- Ну шо, бабоньки, пошабашим и мы? - хриплым голосом спросила Таиска, - темнеет.
- А этот? - кивнула Глущенчиха в сторону удаляющейся серой фигуры председателя.
- Нехай впряжётся, та с нами хоть часок поишачит! - срывающимся голосом выпалила Баринова, - небось, тода спесь с него, як шкура с линяющей змеи слезить!
- А плуги? - подала голос Ульяна.
- Нехай тут ночують, чего им станется, - махнула рукой Таиска. - А вожжи забрать надо, это точно. Без их мы, як без рук.
Домой Таиска дотащилась кое-как. Пошатываясь,едва преодолела показавшийся таким высоким порожек из сенцев в кухню, не ухватись в самый последний момент руками за дверной косяк, пожалуй, упала бы, вошла в сумеречную холодную хату. Мысль, затеплить печь, угасла отсыревшей спичкой, едва вспыхнув. Как была, в телогрейке, не разоблачившись, даже не снявши сапог, упала на топчан и заплакала.
А с раннего утра всё началось сызнова. Только отдыхали бабы чаще, останавливаясь сбоку свежей борозды. После одного из таких роздыхов со стороны кладбища показалась маленькая детская фигурка. Она приближалась быстро, и когда бабы остановились, неожиданно перешла на бег. Девочка закричала, размахивала чем-то над головой.
- Наташка моя, - испуганно выдохнула Ульяна и перекрестилась, - Господи, не случилось чего?
- Письмо вот, тёте Таисе, -закричала Наташка, подбежала, и протянула треугольничек стоявшей ни живой, ни мёртвой Таиске. Бабы разом сбросили вожжи с плеч и окружили товарку. Таиска немеющей рукой взяла письмо , долго разглядывала адрес, наконец, признала мужнин почерк, поднесла письмо к губам, поцеловала потрескавшимися, обмётанными простудой губами.
Так уж повелось на селе, если с фронта приходило письмо, в хату счастливой товарки набивались бабы и даже старухи и та, сидя, как правило, у распахнутой заслонки топящейся печи, время от времени подбрасывая пучки соломы читала и перечитывала фронтовую весточку при неверном отблеске то вспыхивающего, то угасающего огня. И всякий раз, когда чтение заканчивалось, звучал один и тот же вопрос:
- Ты там погляди, можа идей-то сбоку приписочка, про мого?
И тогда хозяйка передавала письмо вопрошающей товарке, подвигалась, уступая место у печи и письмо тщательно изучалось и перечитывалось ещё несколько раз.
Таиска кое -как развернула треугольничек, застывшими на холодном ветру пальцами. Пробежала глазами исписанный кривыми строчками нелинованный лист плотной бумаги. Сначала в них, вроде как, застыл испуг, потом взгляд прояснился, Таиска даже улыбнулась, а дочитав, облегчённо опустила руку.
- Ну, што там? - нетерпеливо спросила Ульяна, - сказывай.
- Ранитый, обгорел крепко в танке своём, - откликнулась Таиска и наклонила голову, вытирая слёзы .
- А лежить, - оглядев товарок, вспохватилась она, - рядом совсем, в Железноводском. - И добавила с просветлённым лицом. - Как подлечится, обещал на недельку в отпуск прийтить.
- 4 -
Недели через две Николай Баринов и впрямь появился на селе. Погожий день, клонящийся к закату, был тёплый. Он шёл по подсохшей уже дороге в одной гимнастёрке, держа скатку шинели на согнутой в локте руке. Уже на подходе к своей хате, увидел вбегающую в проулок жену и поспешил к ней. Она припала к мужу и он, задыхаясь в кольце любимых рук, чувствовал, как горит от её объятия едва поджившая кожа на шее и плечах, чувствовал, но терпел, сцепив зубы, не подавая вида и только когда Таискины пальцы коснулись спины чуть пониже лопаток, едва слышно прошептал срывающимся от боли голосом:
- Чуть полегче, милая, я ж и не помню, когда спал последний раз на спине.
Она испуганно отпрянула от него, а он, увидев, как слёзы, катятся по её щекам, оставляя светлые, влажные бороздки, принялся неумело растирать их ладонью.
Потом они до самого темна, сидели у себя в хате за столом. Она, придвигая к нему поближе очередную, очищенную от кожуры картофелину, всё говорила, говорила, а он, клоня голову ниже и ниже, неожиданно накрыл её ладони обеими руками и сказал надтреснутым голосом:
-Бедные, вы, бедные. Чем же подсобить вам? Завтра же впрягусь. И замухрышку этого, рядом с собой запрягу. А теперь давай ложиться спать, что-то глаза слипаются.
Ранним утром, когда темнота ещё теснилась в оконце, Таиска услышала, как Николай поднялся с постели и начал одеваться.
- Ты куда, Коля? - слегка осипшим со сна голосом, спросила она.
- Спи, - отозвался он, набрасывая на плечи шинель.
- Я чего сказать-то хочу. Мы с бабами, балакали как-то. Ить в эМ Тэ эСе трактор лежит на боку. Без колёс.
- Какой трактор? - послышался из темноты удивлённый возглас Николая.
- Як вин там называется, ''Универсал'', чи шо? Перед тем, як немцам в село придти, Спивак, тот что с фронта увечный пришёл, с пацанами колёса с него поснимал и на бок перевернул. Так он там до си и лежить. Немцам, видать, без надобности оказался.
- А колёса где? - враз оживившимся голосом спросил Николай.
- Колёса в овраг покидали.
- Пацаны, чьих были?
- Поспрашивать надо. У самого Спивака не спросишь, в конце зимы помер. А сын его, Мишка, кажись, средь тех пацанов був. - И, слыша, как облегчённо выдохнул Николай быстро идя на выход, спросила вдогонку:
- Признайся, Коля, хотел к Дударику идтить?
- Да, уж думал из тёплой постели вытряхивать. Теперь вот надо в МТС бежать, может с трактором чего и сморокую. А ты отдыхай, у тебя трудный лень впереди.
Ещё затемно Николай прибежал к ремонтной мастерской МТС, высокому, длинному зданию, на фронтоне которого кирпичной кладкой было выложено - 1936. Больших усилий ему стоило отодвинуть в сторону поваленную деревянную створку входных дверей, державшейся на нижней петле. Когда это ему удалось и он зашёл вовнутрь, сзади послышался голос:
- Это кто тут спозаранку хозяйнует?
Николай оглянулся. Вслед за ним, боком преодолевая образовавшийся проход в мастерскую, вошёл невысокого роста человек в кожаном полупальто, пустой левый рукав которого был заправлен в боковой прямой карман.
Человек подошёл, протянул руку, представился.
- Жильников, Иван Данилович. Секретарь райкома.
Николай назвался. Объяснил, зачем пришёл в МТС.
- Трактор? - секретарь райкома вопросительно посмотрел на собеседника. - Сам о нём вот уже который день думаю. Вон он, в конце пролёта на боку лежит. Знаешь, танкист, я, скрипя сердцем дал согласие Дудареву, чтобы тот женщин на пахоте использовал. Нет другого выхода, понимаешь. Хоть сам впрягайся. От безысходности всё. Конюшня пустая, на частных подворьях даже коров не осталось. Из всей тягловой силы на селе только один ишак, да и тот в хозяйстве единоличника Тихона Барана. И так по всему району. А цифры сверху спущены, пахать надо, сеять надо, вот, как хочешь, так и выкручивайся. Ладно, давай по существу. - Они молча подошли к лежащему на боку ''Универсалу''. Николай деловито обошёл трактор, временами присаживаясь на корточки, что-то ощупывая руками.
- Что скажешь, танкист? - спросил секретарь, когда Николай выпрямился.
- Сначала машину необходимо выставить, сделать капитальную ревизию. Жена говорила, колёса в овраг сбросили?
- Да, вроде, так.
- Но колёса - это в самую последнюю очередь. Перво-наперво, ключи от кузни нужны.
- Ключи будут, с кузнецом в придачу, - улыбнулся секретарь.
Николай вопросительно посмотрел на Жильникова.
- На Кирина похоронка пришла, Зинаида вместо него, - пояснил секретарь райкома. - Вот уж действительно - ''Гром-баба''! Да, тебе же люди будут нужны. Мужиков, сам понимаешь, нет, могу предложить только женщин.
- Зачем, те же пацаны, что трактор раскидывали и помогут собрать. Ты скажи другое, товарищ секретарь, горючее и нигрол где возьмём?
- А ведь, кажется, я знаю, - хитро посмотрел на Николая Жильников. - На заправке, пожалуй, ничего не осталось, хотя посмотреть надо. Ты подвал в центрах помнишь, в котором до войны керосином торговали? Перед оккупацией земляной накат на нём проломили и землёй засыпали. Может там, что и найдём. В любом случае горючее и смазочные материалы я беру на себя. Ты мне трактор давай. Соберёшь, заведётся и с места тронется, великая тебе благодарность от женщин и всех нас будет.
Вытаскивать колёса из оврага сбежалось полсела, и стар и млад, откуда и прознали только. Едва Николай вышел из конюшни со скруткой сыромятных вожжей в руках и завернул в проулок, за ним уже бежала гурьба ребятишек, позади степенно вышагивали старики, возглавляемые прихрамывающим конюхом, дедом Перваком. К оврагу стали подходить и подростки, среди которых Николай узнал сына покойного Спивака, Мишу. Он резко выделялся в толпе сверстников: за каких-то неполных два года вытянулся, почти на голову был выше своих погодков. Николай подозвал его.
- Место помнишь, куда сбрасывали?
- Мы нэ бросалы, мы их аккуратно скатывалы, шоб не побить.
- Молодцы! - Николай одобрительно кивнул. - А магнето не помнишь где?
- У нас в сенцах и лежит, в мешке замотаное. Где отец положил, там и лежит.
- А сам его поставить сможешь? - спросил Николай и пытливо посмотрел на подростка.
- Тама ничёго хитрого нема, - кивнул подросток, - поставлю.
- А отрегулировать? - Николай прищурился.
- Оце немного посложнее будэ, но я попробую, - просто ответил Миша.
- Вот что, Михаил, пока бери вожжи и спускайся вниз, завязывай первое колесо, да начнём тащить.
Через пару часов все четыре колеса возбуждённые и запыхавшиеся ребята вкатывали в ремонтную мастерскую. Николай катил большое зубчатое колесо вместе с Михаилом. По дороге они разговорились.
- А как ты думаешь, Миша, с чего надо начинать ремонтировать трактор? - хитровато улыбаясь, спросил Николай.
- Я думаю, сначала его надо выставыть.
- Правильно думаешь! Дальше?!
- Тоди надо будэ проверить шейки осей на валах и ступицы колес.
- Так, - подбодрил собеседника кивком головы Николай.
- Проверить рулевые тяги и поворотные рычаги. Апосля одеть колёса и поставить трактор '' на ноги''. А тоди уже сробыть полную ревизию, двигателю, трансмиссии, коробке передач.
- Толково. Миша, скажи, а тебе вкладыши не приходилось баббитом заливать?
- Не-а, - признался подросток, - но я бачил, як это отец робыв. И шабрил як. Дядя Коля, я ведь и ездить умею, - не без гордости похвалился подросток.
- Тогда почему же раньше трактор не собрали?
- Я про то казав Дуда.., то есть, эта, Серафим Иванычу.
- И он что?
- А вин замахав на мэнэ рукамы. Не суй, кажэ, носа нэ у свои дела.
- Так и сказал?
- Так и сказав. И ще добавыв, пиды, кажэ, в сторонку, талучше сопли высморкай .
Поотстав немного от ребят, они последними вкатывали колесо в мастерскую.
- Гляньтэ, шо воны роблють, дядя Коля - возмущённо сказал Миша и Николай посмотрел в ту сторону, куда был направлен взгляд подростка.
Несколько ребят, под руководством деда Первака уже пытались посадить зубчатое колесо на левую ось трансмиссионного вала.
- Непорядок, конечно, - согласился Николай и, уже обращаясь к Перваку, крикнул. - Анисимыч, отставить! - И всё таким же, громким голосом, - Тебе задача будет немного другая. Бери пару-тройку ребят и быстро, одна нога там, другая - здесь - два дышла, покрепче, несите. Всем остальным ребяткам задача будет такая. Вот ту половинку ворот, что на земле валяется, как можно быстрее надо разобрать на доски. Всем, кто живёт рядом - по домам! Тащите топоры. Миша, ты побеги к нам, под навесом, рядом с сараем, на стене должна висеть двуручная пила. Сюда её! Остальным такая команда: до войны, за кузней был сложен кирпич. Выбирать целиковый, стараться не бить, таскать сюда по два и аккуратно складывать по левую сторону от трактора.
Николай боковым зрением увидел, как в мастерскую входит председатель колхоза, но повернулся к нему, только когда Дударик уже стоял за спиной.
Долгим , безучастным взглядом тот рассматривал лежащий на боку трактор.
- Думаешь, надёжа есть? - скептически скривил узкое лицо председатель.
- Я дело делаю, - просто ответил, Николай, - а думать, это по твоей части
- По-твоему, мы тут в бирюльки играем?
- Не знаю, во что вы тут играете, - пожал плечами Николай. - Только у кого-то сейчас шкура на спине трещит, а кое-кто в штанах шары гоняет. Разницу чувствуешь?
- Но-но, я бы предостерёг, с председателем колхоза разговариваешь, не забывайся! - пригрозив пальцем, построжавшим голосом, но с опаской поглядывая по сторонам, не подслушивает ли кто, сказал Дударик.
- А ты меня не пугай, пуганый. Такая война идёт, там отцы, мужья, братья гибнут под огнём и пулями, - продолжал чеканить Николай, - тут, бабы и подростки, как проклятые жилы рвут, глаза на лоб лезут а ему, хоть бы хны! Ты почему ребятам не разрешил с трактором поковыряться? Небось, по другому бы думал, если б самому пришлось в лямку впрягаться. И откуда вы, вот такие берётесь? Хотя, понятно откуда, чего от гнилого корня можно было ждать? Молчишь. Потому что сказать нечего!
- Ну нет, сказать мне есть чего. И скажу. - Председатель рубанул рукой воздух. - Правду, как она есть. Вот ты, танкист, до войны в передовиках-стахановцах ходил, переходное красное знамя - на твоём тракторе постоянно прицеплено было. Так? Так! Почёт, уважение, слава, благодарности, рукопожатия под духовой оркестр - всё тебе! А где моё место было? В сторонке, подальше, там где ни похвал, ни рукоплесканий не слыхать, потому как моим делом были циферки. Так? Так! А теперь фактик небольшой. Ты, при твоих заслугах, где нынче? В пекле, под пулями. Бронь-то, не дали. А моё место где? А тут вот, по бля бабьих подолов. И голодновато порой, и холодновато, но, самое главное, самое основное, я за жизню и здоровье своё не боюсь, и бабами, как командовал раньше, так и буду командовать. Вот потому-то ты и бесишься. Не так ли? - Дударик пытливым взглядом, с прищуром, посмотрел на Баринова
- Нет, - отрицательно покачал головой Николай с полуулыбкой на губах. - Я, как все, на защиту Родины встал, а ты за свою шкуру дрожишь, потому за бабьими подолами и прячешься. Деловым хочешь показаться, а на самом деле душа у тебя с гнильцой. Пройдёт время и жизнь всё расставит по своим местам и каждому воздастся по делам его. Этой истине меня ещё в детстве бабка учила, говорила, так в Писании сказано. Вот, живи и помни слова мои!
В мастерскую, через боковой дверной проём со стороны двора, уже вбегали мальчишки с кирпичами в руках, в главном проходе показался с топором и пилой Михаил. Дударик, круто развернувшись, пошёл на выход.
- Чего это вин? - глядя председателю вслед, спросил Михаил.
- Да вот, спрашивал - заведётся ли?
- И што ты ему сказав, дядя Коля?
- Да так и сказал, что с такими орлами, как ты, да твои друзья, не только заведётся, но и пахать будет!
- 5 -
На пятый день, к вечеру, трактор завёлся. Сначала, как-то нехотя, оглашая разовыми выхлопами, будто пушечными выстрелами замкнутое пространство мастерской, стальная махина стала на глазах оживать, а потом вдруг, затряслась, задёргалась, затарахтела, выбрасывая прерывистые чёрные клубы дыма из выхлопной трубы и рокот заработавшего на повышенных оборотах двигателя, отражаясь от кирпичных стен мастерской поглотил в себя возбуждённые крики восторженной малышни, что подпрыгивая, забегала вокруг заработавшей машины. Михаил с серьёзным лицом шагнул к трактору, отстраняя липнущих со всех сторон мальчишек, потянулся к рычагу дросселя, сбросил обороты до минимума. Трактор затарахтел ровно, словно набираясь сил для предстоящей работы.
- Ну, что, - прокричал ему в ухо Николай, - полчаса на притирку деталей, и - выгоняй?
- А може завтра с утра, дядя Коля, темнеет уже, та и подустали сёдня - прокричал в ответ Михаил.
- Нет, Миш. Сегодня же и плуг прицепим, чтобы завтра с утра время не терять, сразу в поле. Кончилась, Михаил, твоя спокойная жизнь, - крикнул Николай и по-товарищески похлопал парня по плечу.
Заслышав, как ожил трактор в помещении, как выехавший потом в эМ ТээСовский двор огласил он окрест ровным, ритмичным гулом работающего двигателя, устремились к мастерской люди. Бежали женщины и девчата целый день работавшие на пахоте. Поспешали старухи в окружении детворы. Степенно шли старики, пыхтя раскуренными самокрутками. Поначалу Николай, только что успевший подцепить плуг, улыбнулся, увидев как трактор плотным кольцом окружают люди и помахал им рукой. Он был готов к тому, что женщины придут и будут благодарить его и подростков, и он уже придумал, что скажет собравшимся: ''Ну вот, мы своё дело, бабоньки, сделали, теперь слово за вами!''.
Женщины и девчата что-то кричали ему, размахивая руками, в рокоте работавшего мотора было не разобрать - что? В темноте не было видно их лиц, но многие из них, скорее всего, плакали. Тут уж ничего не попишешь, так устроена тонкая женская натура: слёзы у них и в печали, и в радости. И всё это было ожидаемо, все это было понятно, как вдруг неожиданно, словно по команде бабы упали на колени.
Николай оторопел. И вот тут он сделал ошибку, за которую ему потом было стыдно, которую не любил вспоминать, а уж коль вспоминал, чувствовал, как горячая волна озноба тут же пробегала по спине. Он дал отмашку молодому трактористу и Михаил послушно заглушил мотор. И вторглись во внезапно воцарившуюся тишину и женские голоса, и крики, и возгласы, и радостный плач, а одна из баб, лица её было не разглядеть, подползла к нему на коленях и стала целовать сапоги. Её примеру последовали остальные.
-Бабоньки, женщины вы мои дорогиее, не надо! - крикнул Николай и сам упал перед ними на колени. Он гладил их головы, плечи, говорил что-то невнятное и чувствовал, что ещё немного, чуть-чуть, какая-то малость, и он сам в голос заплачет, потому что беззвучные слёзы заливали лицо, а горло железным обручем сдавил спазм. Спас ситуацию Михаил. Он быстро завёл трактор и дал три длинных хриплых гудка.
А руки всё тянулись и тянулись к Николаю, и эти руки, простые прикосновения которых к сапогам, одежде, крепкие ли рукопожатия, означали несоизмеримую ни с чем, не сравнимую ни с чем искреннюю благодарность своему избавителю, от нежданно-негаданно обвалившегося на бабьи плечи лиха.
А через три с небольшим месяца пришла на село похоронка: в танковом бою под Прохоровкой на Орлово-Курской дуге погиб Николай Баринов. Уже в самом конце войны сгорел в своём танке под Прагой Михаил Спивак, что добился всё-таки отправки на фронт, приписав лишний год, в районном военкомате. Но жизнь продолжалась. К концу голодного 1946 года бегал по хате Таисии трёхлетний малыш Витюшка, с лица - чистая копия погибшего на фронте Николая Баринова.
- 5 -
В тот год случился недород. Нещадные, испепеляющие летние суховеи выжгли чахлую пшеничку ещё на корню. Бабы собирали скудный урожай со слезами на глазах. Призрак надвигающегося голода зримо и явно витал в гнетущей атмосфере людского бытия. Особенно страшно было смотреть на высохшие, выгоревшие огороды. На трудодни Таисия Баринова получила всего пуд пшеницы. Принесла тощий оклуночек домой и расплакалось. Как зимовать? Копнула на удачу на картофельной делянке куст картофеля -горох бывает крупнее!
Никогда даже мысли не было взять колхозного. Никогда даже мысли не было пришить потайной карман к платью, чтобы горстью-другой пшенички разжиться. Не осуждала и тех, кто брал тайком, вроде, даже как оправдывала - нас с Витюшкой двое, как-нибудь протянем, а там четверо ртов (а то и больше), и каждый жрать просит. Но когда под веник смели остатнее семенное зерно, приготовленное для сдачи в бездонные государственные закрома, поняла Таисия, если не доберёт кукурузой, всё, пропадут они с Витюшкой. И решилась. Вечером, перед уходом домой сняла косынку, расстелила на земле и сыпанула-то всего тройку скудных горстей золотистого отлива зёрна, да откуда ни возьмись - вот он, Дударик нарисовался! Залила лицо горячая краска. Тут же высыпала всё назад, не больно и выросла от того кучка кукурузы, сиротливо бугрящаяся посреди амбара. Но по глазам председателя поняла, - пропала. Не спустит он ей случившегося с рук. Правда, очень удивилась когда на следующий день, ненастный и дождливый, переступил тот порог её хаты разряженный, как жених и, не снимая грязных калош, прошёл и сел к столу, выставив прежде на столешницу чекушку водки и какой-то кулёчек из плотной серой бумаги, извлекая всё это из глубоких карманов полного галифе. Смешанные чувства по-первах боролись в ней. Если забирать явился, то почему без участкового? И причём тут чекушка с кулёчком? Не сразу поняла, а когда поняла, перекрестилась. И не то, чтобы верующей была, хоть и отъявленной атеисткой себя не считала: сначала в пионерках ходила, потом в комсомол вступила. Как все. Время такое было, а какие времена - такие и песни. А тут потянулось ко лбу троеперстие, наложила на себя Крестное Знамение и так легко на душе стало! Оберёг Господь.
Прибежала от Коротихи, в темноте сенцев нащупала щеколду. Натужно подалась щеколда. Дверь, обычно сама, нехотя поскрипывая, открывающаяся, неожиданно резко распахнулась. И увидела Таисия жуткую картину: гость её непрошеный, лежит ничком у порога, чекушка аж до печки докатилась, рядом со столом, на полу - кулёк пустой, а чуточку поодаль, высыпавшиеся из него, наполовину слипшиеся разноцветные леденцы, не густо посыпанные сахаром. Вот тут-то и озарило её и потянулась рука со сложенным троеперстием ко лбу.
Бросилась Таисия к Ульяне. Пока то, да сё. Пока к Мотьке Гончарке сбегали, пока пьяненький дед Первак запрягал новое приобретение на колхозной конюшне, чудом приблудившуюся кобылу Зорьку, клячу с расшатавшимися жёлтыми зубами и хромающую на обе передние ноги, пока помогли фельдшерице уложить больного на подводу, пока подвода до неблизкого отсюда города Железноводска добралась, уйма времени прошло, когда каждая минута была дорога. Выкарабкался рябой Дударик, но какой ценой. Мало, что рот перекошен, слова вымолвить не может: начинает что-то говорить - сплошная каша изо рта, ничего не разобрать. И левую ногу потянуло, теперь без палочки - никуда. Потому в погожие, тёплые дни, больше у хаты сидит и не на завалинке, а во дворе. Подальше от людских глаз. Люди, они-то разные: иной, проходя мимо, кивнёт, поприветствуется, а то и подойдёт, здоровьицем поинтересуется, а большинство, так со злорадной усмешкой на лице.
Благодарность Богу милосердному, - рассудка не лишил. Вот так и сидит целыми днями рябой Дударик и жизнь прошедшую вспоминает. А вспоминать, вроде как, и нечего. Ну, матери незаменимым помощником был. Ну, подучился маленько, сначала учётчиком стал, потом бригадиром назначили. А после и председателем. Плохим ли, хорошим председателем, но был же. С усмешкой вспоминал, как ходил свататься и не от того ли, когда приходили на память слова: ''И воздастся каждому по делам его!'', начинал трястись, задыхаясь в гневе, пробовал сплюнуть накопившуюся во рту слюну, а плевка-то и не получалось, сил ведь, никаких. И стекала слюна с края опущенного рта на нечисто выбритый подбородок, и росло, увеличивалось в размерах омерзительное мокрое пятно чуть пониже ворота застёгнутой под горло рубахи.''
''ЗАПИСКИ УЧИТЕЛЯ СЛОВЕСНОСТИ э...НСКОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ НИКОЛАЯ ГЕРАСИМОВИЧА НАУМОВА'' ( продолжение).
'' Ещё когда я спускался вниз по грейдеру, то обратил внимание на синеющий впереди огромный бугор, протянувшийся с запада на восток. Теперь я шёл вдоль Сухого Карамыка и в поле моего зрения постоянно находилась единственная улица, лежащая у подножья этого бугра, что местами почти вплотную робко подступала к речке, чтобы потом проворно отступить от неё. В то же время, по левую сторону, насколько мог видеть глаз, на взгорке ничуть не меньшего бугра располагались другие улицы села эН...ского. Именно тогда я сделал для себя вывод, что село лежит во впадине, образованной двумя буграми. И тогда же, в эти минуты, сам не знаю почему, у меня впервые возник вопрос: чем руководствовались люди, стоявшие у истоков зарождения села, когда начали заселять ещё необжитую, степную и бугристую территорию? Селились они, естественно, у источника воды, вот этой речушки. Так оно и произошло на самом деле, но это были в своей подавляющей массе не первопоселенцы. Я не оговорился, уважаемый читатель, и вскоре станет ясно, почему выразился именно так - ''не первопоселенцы'' Название речушки, даже если допустить, что она в те времена была намного полноводней, говорило само за себя и летом, скорее всего, пересыхала, а значит, не могла являться надёжным источником водоснабжения. Немного позднее я узнал, что и в западной части э...Нского, и почти сразу за грейдером неподалёку от места моего проживания, находятся бьющие из под земли под достаточно сильным напором два источники воды, первый из которых направлялся в большой деревянный жёлоб, а второй, так тот вообще по трубам стекал в деревянные корыта. Исходя из этого я сделал предположение, что первые поселенцы могли обустраиваться вовсе не у пересыхающей речушки, а именно у этих ключей, переоборудованных впоследствии для удобства пользования живительной влагой. Впоследствии оказалось, что это соответствовало действительности. С полной уверенностью могу заявить что у истоков зарождения села э...Нского стояли две группы переселенцев: греки-понтийцы, беженцы из восточных областей Османской империи, с одной стороны и выходцы из Тамбовской, Курской и Воронежской губерний, а так же малороссы из Киевской, Полтавской и Черниговских губерний с другой (давайте для удобства изложения материала, назовём их хохлами, в этом, на мой взгляд, нет ничего обидного и оскорбительного, тем более, что в общении друг с другом они так себя и называли). Возникает закономерный вопрос: кому же всё-таки принадлежала пальма первенства? Этот факт мне показался очень интересным и я решил для себя, что постараюсь беспристрастно во всём разобраться. Однако, чтобы окончательно закрыть тему с источниками воды, замечу, что на селе было несколько колодцев, а один из них располагался, вообще, в непосредственной близости от дома Елизаветы Андреевны. Эти колодцы залегали на глубине 20-25 метров. Были и помельче, до пяти, но вода из них, как правило, горьковатая на вкус, годилась разве что для технических нужд. э...Нчане вырыли и первые и вторые гораздо позже.
Со слов Елизаветы Андреевны первыми переселенцами были всё-таки хохлы и даже конкретизировала место, где им пришлось, не по собственной воле, устроить временную стоянку, расположиться, как они сами ''казалы полушутя'', табором, только куда более внушительных размеров, нежели любой кочевой цыганский. Оказалось, что за нынешней нефтебазой располагалось старое кладбище, а в трёх, трёх с половиной километрах от него находится пруд, имеющий двойное название: более распространённое - Широкий и менее употребляемое - Церковый. Пруда, как такового в те времена ещё не было, он появился гораздо позже: со временем э...Нчане насыпали плотину и небольшой родник, заполнил водой довольно широкую и длинную лощину. Почему именно здесь обосновали хохлы стоянку, Елизавета Андреевна объяснила так. Вначале конечным пунктом их длинного и трудного пути был район Сингилея, что располагается под Ставрополем. Приглянулось людям то место, вода, лес, почва неплохая. Да не тут-то было. Чиновники-землеустроители рассудили по-своему: на лакомый кусок земли желающие всегда найдутся, потому-то в первую очередь надо заселять степи, которые когда-то находились во владении ногайских кочевников. Хохлы спорить не стали, так, да и так. И тронулись дальше в южном направлении. Однако, впереди их ждало новое разочарование. Им предложили обустроить временную стоянку, безо всяких на то объяснений, но не вдоль речки или в районе уже упомянутых двух мощных ключей, которые им сразу приглянулись, а в степи в верстах трёх от них.
История, как наука, всегда предполагает оперировать такими точными понятиями, как дата (т.е время), и сам по себе факт произошедшего. И чем дальше от нас любое, имевшее когда-то место событие, тем больше оно обрастает домыслами и даже откровенными выдумками, особенно, если нет никаких документов. И даже если бы они и были, эти документы, к ним нужно относиться крайне осторожно. Ведь у обсуждаемого нами вопроса две заинтересованные стороны - хохлы и понтийские греки. И каждая сторона в изложении своего документа, естественно, будет отстаивать свою позицию, т.е получается две правды. Так часто бывает в истории, вспомните хотя бы социальный переворот в России в октябре 1917 года: у большевиков была своя правда, у защитников старого режима - своя.
Стояла уже середина декабря, снега выпало немного, дни стояли ясные, слегка морозные, хотя к обеду начинало всё подтаивать, и мною овладело желание побывать на Церковом пруду. Я обошёл его вокруг, спустился с крутой дамбы вниз. Прямо передо мной в метрах трёхстах располагалась колхозная птицеферма, правее небольшой овражек, на дне которого просматривался узкий, чёрный ручеёк. Признаков былого жилья я не нашёл ни рядом с прудом, ни ниже. От Елизаветы Андреевны я уже знал, что хохлы, строили свои жилища турлучным способом - плели плетни, укрепляли их и обмазывали глиной, перемешанной с соломой. Не было смысла отстраиваться на временном стойбище, это понятно. Но меня интересовало немножко другое. В своих рассказах Елизавета Андреевна упоминала о двойном названии пруда, так вот Церковый - созвучный со словом - церковь, кое-кто из э...Нчан, пытался представлять в контексте с временной церковью, устроенной хохлами на временной стоянке, ведь люди-то собрались православные и отправлять религиозные обряды для них было наипервейшей потребностью и необходимостью. Эту версию моя хозяйка, человек набожный и искренне верующий, отвергла напрочь. А объяснила предельно просто: она говорила, что в тихую, безветренную погоду в районе Широкого, медноголосый гул церковного колока был слышен настолько отчётливо, будто сельская церковь находилась совсем рядом (речь идёт не о той, на пригорке, о которой я уже упоминал, а о старой, кирпичной, стоящей немного ниже, разрушенной после гражданской войны), а ведь до неё по прямой было, как минимум километра четыре. На определённые мысли навело меня и старое кладбище. Я обошёл его. Да, со стороны пруда захоронения показались мне более поздними, но это ещё ни о чём, ровным счётом, не говорило. И если только предположить, что первые упокоившиеся здесь, были из числа обитателей временной стоянки, достойно удивления насколько органично вписалось кладбище в окраинную часть будущего села.
Тем временем приближался Новый Год. Встречал я его в компании молодых учителей нашей школы у своего тёзки преподавателя физики Николая Ивановича Бондаря, коренного э...Нчанина и его жены Эммы Николаевны, учительницы немецкого языка. Они поженились ещё в студенческие годы, проработали в школе несколько лет и вот теперь поселились в просторном трёхкомнатном коттедже на ''Ромашке''. Нас было три пары, подбором которых, как я узнал позднее, занималась Эмма и благодаря ей именно тогда я поближе познакомился с Нелли Ивановной, учителем химии, ставшей впоследствии моей женой, с которой мы живём в мире и согласии вот уже столько лет и воспитали двоих детей. У второй пары, учительницы начальных классов и физрука школы, по весне намечалась свадьба. Вскладчину мы закупили продукты. Женская половина занималась приготовлением закусок и накрытием стола, мужчины устанавливали и украшали ёлку. Как водится, сели за стол без четверти двенадцать, добрыми словами проводили старый год. Под бой курантов и звон бокалов с шампанским, поздравили друг друга с наступающим Новым годом. Потом под радиолу устроили танцы. Когда немного подустали, снова уселись за стол, Эмма поинтересовалась, как мне живётся у Елизаветы Андреевны. Я ответил, что доволен, что по вечерам часто проводим время в беседах.
- О чём, например? - спросила она.
И тут я поведал историю о временном стойбище переселенцев в районе Церкового пруда. Должен признаться, сделал я это умышленно. От Елизаветы Андреевны мне было известно - Николай Иванович, знаток истории села э...Нского. Потому, использовав момент, я и попытался вытянуть его на интересующий меня и, думаю, не только меня, разговор.
- Не факт, - словоохотливо откликнулся Николай Иванович, - налегая на винегрет, - что именно в том месте ожидали заселения наши предки, как и не факт утверждение, что приехали они на всё готовенькое, потому, что греки уже заложили село, о чём пишет Марченко в своей ''Истории села э...Нского'' (Речь идёт о машинописном тексте на полтора-два десятка страниц скреплённых в папке ''Скоросшивателя'', который я обнаружил в школьном музее и, естественно, тут же прочитал). На мой взгляд, это утверждение несколько неверное, если не сказать более категорично, - совершенно неверное. Всё произошло с точностью до наоборот.
- Вот-вот, начитался Твалчрелидзе ( Твалчрелидзе был инспектором учебных заведений Ставропольской губернии, занимавшийся исследованием и описанием возникновения сёл по пути своего следования из губернского центра до села Александровского во время инспекционной поездки) - вставила Эмма. - Тем более, что писал он эту ''Историю'' под влиянием Сарбаша, и потому изначально не мог быть объективным.
- Кузьма Иванович сам впоследствии наступил на те же грабли - посмотрел на жену Николай Иванович, поправляющую на столе тарелочки со студнем.
- А что, Сарбаш тоже занимался историей села э...Нского? - высказал догадку я.
-Да, - кивнул Николай Иванович. - Он написал довольно объёмную работу о истории нашего района обитания от скифских времён и до наших дней. Он даже делал попытку опубликовать рукопись в районной газете, но что-то там у него не заладилось.
- А ты можешь почитать её, Коля, - посмотрев на меня, улыбнулась Алла, - в сельской библиотеке лежит её машинописная копия. - Мне ещё как-то понятна позиция Кузьмы Ивановича в этом вопросе, - добавила она, - А вот Марченко? Греки и - точка! - Алла пожала плечами.
- Если говорить о первопоселенцах, то нельзя сбрасываешь со счетов и тех солдат, - попытался вставить я, - что бежали сюда со строительства Ставропольской крепости (Об этом неоднократно упоминала Елизавета Андреевна в своих рассказах, об этом же я прочитал и в ''Истории'' Марченко.) Они тоже могли стоять у истоков зарождения села. В пользу этого говорят типично русские фамилии - Стрелковы, Третьяковы, Сотниковы, Мещеряковы,Бушевы, Репкины, Жильниковы. Причём, - заметил я, - большинство возможных потомков этих солдат живут и поныне в непосредственной близости от Сухого Карамыка.
-Данные от Елизаветы Андреевны? - посмотрел на меня Николой Иванович.
- И Марченко тоже, - кивнул я.
- Всяко могло быть, но скорее всего это заблуждение, и твоей хозяйки, и, опять таки, Марченко, - сказал Николай Иванович. - А исходит оно, от Твалчрелидзе. Простой вопрос: зачем солдату или солдатам бежать из строящейся Ставропольской крепости в неизвестность. Частные случаи могли иметь место, не исключаю, но чтобы в массовом порядке... Ведь выходя в отставку после двадцатипятилетней службы они селились и в самой крепости или поблизости от неё. Кроме того, существуют достоверные доказательства, что отставные солдаты заложили село Александровское и ещё ряд ставропольских сёл, которые были не только поселениями, но являлись опорными сторожевыми пунктами Азово-Моздокской оборонительной линии.
- А греки, откуда они вообще взялись, из Греции своей приехали, что ли? - неожиданно спросил молчавший до сих пор физрук Паша.
- Нет. - Николай Иванович расправившись с винегретом, пододвинул к себе тарелку с, порезанным кубиками, холодцом. - Дело обстояло так. После русско-турецкой войны начался геноцид греков-христиан в Турции и на территорию Российской империи хлынул поток переселенцев. Правительство России приняло меры по расселению их на Кубани, в частности в Баталпашинском уезде. Греки начали обживаться на новом месте, но в результате притеснения теперь уже со стороны черкесов с одной стороны и казаков с другой, были вынуждены подумать о новом переселении. Но куда? Именно в это время будущий губернатор Ставропольской губернии Георгий Константинович Властов, грек но национальности, дворянин, участник Кавказской войны стал вице-губернатором. И именно он принял личное участие в судьбе своих соотечественников, предложив, одной греческой общине, может быть даже той же, Баталпашинской, послать ходоков для детального обследования места её будущего оседлого проживания. Прошу отметить, был май 1862 года, я подчёркиваю это потому, что село э...Нское в конечном итоге заселила только третья по счёту греческая община и произошло это через три года после того, как в нём уже жили наши предки. Почему? Давайте разбираться. Что могли увидеть ходоки от первой общины, прибывшие на место будущего поселения, которое указали им чиновники. Остатки ногайского стойбища (кстати, ногайцам, по просьбе их старейшин, были нарезаны земли у горы Кинжал для оседлого образа жизни, именно тогда появилось ногайское село Канглы). Бескрайние, бугристые степи. Вот что они увидели, Леса нет, камня тоже нет. А надо было строить жилища. Ходоки обошли местность и пришли к заключению, что она не совсем подходяще для комфортного проживания. Зато неподалёку отсюда, если двигаться в сторону предгорья, они увидели и роскошные леса, и горы-лакколиты, и извилистую полноводную реку со странным названием - Кума. Вот если бы поселиться там?! Но чиновники из межевой комиссии объяснили, что прилегающие к предгорью земли, уже проданы помещикам Орбелианову и Евдокимову, а повыше, так там, вообще, земли немецких колонистов, да и казаки закладывают свои станицы. Рассоветовали они двигаться ходокам и в сторону Пятигорья, а тем более Георгиевска, потому что Георгиевск, в результате размежевания Кавказской области и образования Ставропольской губернии отошёл вместе с Кизляром и Моздоком во владения Терского казачества. И посоветовали с издёвкой посмотреть бывшие Крымгиреевское и Султанское стойбища, мало чем отличающиеся от первого, а Султанское так то и вовсе с преобладанием солончаковых земель. - Николая Ивановича собравшиеся слушали с большим вниманием, а я так, вообще, боялся пропустить хотя бы одно слово.
- Ходокам, естественно, ничего не оставалась, как ни с чем вернуться назад и объяснить соотечественникам суть дела, - продолжал рассказчик. - Не могу утверждать, какая именно, но одна из греческих общин, может быть даже эта, Баталпашинская или другая, на свой страх и риск решила попытать счастья на территории Пятигорского уезда. Время шло к зиме и греки потребовали от местных властей выделить им хотя бы временное жильё, те же казармы и полагающееся при переселении денежное и пищевое довольствие. В свою очередь чиновники, не без издёвки, предложили переселенцам временно пожить в селе Солдато-Александровском с согласия местных жителей, а те милостливо предоставили им даже пропитание. Обживаться же рядом с селом, когда наступило тепло греки особого желания не проявили, - вот если бы где-то в окрестностях Пятигорска, - другое дело.
Теперь мне необходимо внести ясность, которая позволяет объяснить такое поведение греков. Находясь на территории Российской империи они продолжали оставаться турецкоподданными и отказывались принимать российское гражданство, объясняя это тем, что сначала необходимо определиться с местом постоянного проживания. С одной стороны, разумный подход к делу, но такое положение вещей, с другой стороны, давало им возможность, обращаясь с жалобами в губернские административные инстанции, всякий раз заявлять при этом, что в случае неудовлетворения их просьбы они будут вынуждены вернуться назад в Турцию.
Пока шли тяжбы и разбирательства, на Ставрополье стали в массовом порядке прибывать переселенцы из центральных губерний России и Малороссии. Этими непритязательными людьми двигало только одно желание - поскорее определиться с местом, где можно было бы начинать строить жильё и хотя бы краем глаза увидеть целинную землю, которая на правах общинного землепользования будет в течении пяти лет принадлежать тому или иному хозяину-переселенцу. И единственное недоумение, переходящее в ропот, переполняло наших хохлов: почему им не разрешают приступать к строительству жилья у приглянувшихся уже мощных источников чистейшей и вкуснейшей воды, почему чиновники так неторопливо ведут оформление документов, определяясь, сколько прибыло семей, и подсчитывая сколько мужских душ в каждой из них и пр. Им-то и невдомёк было, что греки не говорят ни ''да'' ни ''нет''. А близилась зима, надо было строить мазанки. Да не плохо бы и поднять клин целины под озимь, ведь не привыкли мужики жить за чужой счёт, испокон веков только тем и занимались, что кормили кого-то, помещика ли, священника или чиновника. Белые мухи уже полетели, когда там, на верху дали, наконец, отмашку и поступило долгожданное распоряжение - разрешить! Долгожданная закладка села э...Нского началась.
Каждый год с наступлением тепла прибывали и прибывали новые партии переселенцев, но каково же было удивление первопоселенцев, со временем перешедшее в недоумение, когда одна из партий была представлена исключительно греками в количестве где-то свыше двухсот семей. Чего греха таить, места для расселения хватило бы на всех, но изначально греки заявили, что первыми ходоками, которые присмотрели это место, были их люди. А это значит, что они имеют право на постройку жилищ близ источников воды. Вот тут первопоселенцы воспротивились не на шутку и в их среде начался массовый ропот. ''Даже если это было и так'', рассудили хохлы, то что тогда помешало грекам заселять эти места сразу? Вразумительного ответа на свой вопрос они, естественно, не получили и в категоричной форме заявили, что не горят желанием жить в непосредственном соседстве с греками. Тем, в свою очередь ничего не оставалось, как рыть норы - временное жильё вдоль русла Сухого Карамыка, но если левый берег был куда более сносный для такого жилья, на который ещё надо было как-то переправиться, ведь моста ещё не было, то правобережье практически на всём своём протяжении отмечалось заболоченным грунтом. Дальше - больше. Стали возникать конфликты. Вначале на бытовой почве, позже уже с национальной подоплёкой. Один из таких конфликтов произошёл, по рассказам моего деда, после убийства грека братьями Зеленскими, причём разрешался этот конфликт с участием судебного пристава и следователя, прибывших из Пятигорска в сопровождении эскорта полицейских. Дело в том, что греки по характеру вспыльчивые и неуравновешенные люди, к тому же все мужчины носили постоянно огнестрельное оружие и кинжалы. Если русские мужики в своём подавляющем большинстве были спокойными, не склонными к конфликтам людьми, то переселенцы из Малороссии, среди которых каждый второй причислял себя к потомкам запорожских казаков, не отличались, мягко говоря, спокойствием характера. Перспективы на мирное сосуществование не было никакой. Две, вернее говоря, три нации, исповедующие одну религию, но с разными традициями, нравами, обычаями, словом, с разными менталитетами вряд ли могли ужиться вместе.
Тем временем гости изрядно подустали. Алла предприняла попытку оставить всех на ночёвку, но молодая пара - учительница начальных классов Аня и физрук Паша ушли, пообещав подойти к десяти утра, а мы с Нелли остались. Алла и Нелли ушли спать, мы же с Николаем Ивановичем, перенесли остатки закусок на кухню, уселись и Николай Иванович продолжил:
- Когда я прочитал ''Историю села э...Нского'', мне стало понятно, что многие факты для своей работы Марченко почерпнул из книги Твалчрелидзе. Я сказал ему об этом прямо в глаза. Он не отрицал, отметив, что нашёл в ней много интересного и познавательного, хотя за основу брал материал, накопившийся у него в результате общения со стариками-старожилами. Именно тогда между нами состоялся откровенный разговор и он признался, что в ходе работы над ''Историей'', ему приходилось сглаживать острые углы в повествовании исключительно только ради того , чтобы не обидеть ныне проживающих в селе греков, пусть даже погрешив в какой-то степени перед истиной. (Николой Иванович рассказывал, а я припоминал реплику Аллы, в которой она упоминала о Кузьме Ивановиче Сарбаше). Меня, признаюсь, несколько удивил такой поход к освещению исторической тематики, - продолжал рассказчик, - помню, мы даже повздорили с ним и тогда я выложил Марченко всё, что думаю о нём и его ''Истории''. Тогда же в запальчивости я сказал, что единственное с чем соглашусь, так это с тем, что греки в отличии от наших мужиков и малороссов вели трезвый образ жизни: никогда и никому из э...Нчан не приходилось видеть пьяного грека на улицах села. С остальными же приведёнными фактами и доводами был категорически не согласен. Ну, например, меня очень удивили строки из ''Истории'', которые гласили, что греки строили, в отличии от мужиков крепкие и прочные дома из камня. Такие дома вполне могли бы сохраниться до наших времён и я попросил Марченко показать мне хотя бы один из них, чем вызвал немалое его смущение. А вот факт, о котором я уже упоминал. В то время, когда наши мужики и малороссы лепили мазанки, греки рыли длинные норы с боковыми отводами, объясняя, что последние предназначаются исключительно для скота. Греческие женщины, гречки, как их называли в обиходе, не имели понятия, что такое настоящий хлеб, пекли пресные лепёшки. По рассказам моей бабушки, в то время как русские бабы перенимали навыки от малороссиянок по приготовлению настоящего борща, да ещё с пампушками, появившегося почти сразу на столах наших предков вместо щей, греки продолжали питаться каким-то безвкусным варевом, основу которого составляли подножные травы. Или вот. Русские женщины имели навыки в выращивании и обработке льна, я своими глазами видел на потолке дедовой хаты старинный ткацкий станок, за которым когда-то работала моя прабабушка. Это позже, когда предки обжились и могли себе позволить покупать разнообразные ткани на ярмарках, в домотканом полотне не стало особой нужды. Гречки, мало, что не имели навыков в производстве полотна, они даже не владели искусством кройки материала, и со слов бабушки это русские бабы научили их шитью. Может возникнуть вопрос - а в чём они ходили, во что одевались? Женщины - не скажу, просто не знаю, а вот мужчины в холодное время - в бараньих шкурах, не имеющих ничего общего с верхней одеждой наших мужиков - полушубками, в тёплое же, - в каких-то накидках, где-то подвёрнутых или подвязанных, как говорила моя бабушка: '' самое главное, поясом опоясаться, а на поясе шоб пистоль, та кинжал''. Не выдерживает критики и упоминание в ''Истории'' факта, что именно греки построили в э...Нске первую церковь. Их ещё и в помине не было, когда мужики, на третий год обживания села заложили её.
Когда греки поняли, что никакой перспективы проживания в э...Нске у них нет, они принялись настойчиво добиваться, чтобы их общине была предоставлена отдельная территория для обоснования своего села. И тогда Властов, ставший к тому времени губернатором, принял воистину Соломоново решение. Он предложил грекам отсчитать от условного центра села восемь вёрст в юго-восточном направлении и приступить там к строительству нового села, что они и сделали, правда, в обмен на одно условие - все они безоговорочно примут российское подданство.
- Отдельно, Николай Герасимович, - сказал, обращаясь ко мне Николай Иванович, - хотелось бы остановиться вот на каком вопросе. Если посмотреть на карту Ставропольской губернии, то не трудно представить маршрут передвижения Твалчрелидзе из Ставрополя в с. Александровское, потому можно утверждать со стопроцентной гарантией, что он побывал прежде в э...Нске, а потом уже попал в село Греческое. Что он мог увидеть по прибытию в строящееся греческое село. Во-первых, оно располагалось гораздо компактнее, нежели э...Нское. Во вторых, там строительство сельской церкви уже подходило к концу (часть средств для этого было собрано греками в качестве пожертвования, а деньги у них, в отличии от мужиков и хохлов, водились, часть выделила губерния). Но самое интересное, что было приятно Твалчрелидзе, как инспектору учебных заведений - а это надо признать безоговорочно, - в то время, как с наступлением весенне-полевых работ э...Нская церковно-приходская школа практически пустела, греческие дети и девочки в том числе обучались круглый год, с перерывом на каникулы. Приехавший чиновник общался и со старейшинами общины и непосредственно с самим населением, потому можно предположить, - не всё, что ему рассказывали греки о прошлой жизни в э...Нском, соответствовало действительности, и именно поэтому позднее данное обстоятельство нашло свое искажённое изложение, если не сказать точнее - неверное толкование, в его книге...
... После новогодних праздников, я посчитал не тактичным обсуждать рассказ Бондаря с Марченко и тем более с ходу бежать в библиотеку, для ознакомления с работой Кузьмы Ивановича, потому, что во-первых, вынашивал задумку писать не документальную работу, а художественное произведение, во-вторых, в моём распоряжении оказались более чем исчерпывающие материалы по интересующим меня вопросам и эту шквалом обрушившуюся на меня информацию необходимо было как-то переварить, обдумать для чего требовалось время. Тем не менее учителю Сарбашу хотелось бы посвятить несколько страниц в своих ''Записках''. О Кузьме Ивановиче говорили, что он педагог от Бога. Но он был не только просветителем, но и активным сельским общественником. Именно с его подачи и при непосредственном участии в э...Нске была заложена сосновая роща, которая и по сей день радует глаз э...Нчан и их гостей. В характере этого человека можно отметить очень важную черту, которая дается не каждому, но именно он был щедро наделён ею: участие и сопереживание к людям, с которыми жил, работал и общался. Когда Кузьмы Ивановича не стало проститься с ним пришло всё село, и стар и млад, а чтобы вы могли представить себе число собравшихся проводить его в последний путь, скажу следующее. Люди шли сплошной колонной, а, когда гроб подносили к могиле, из небольшой тихой улочки, где размещался маленький, аккуратный домик, земное прибежище Учителя и Гражданина, всё выходили и выходили провожающие. Согласитесь, это дорогого стоит. Вскоре на могиле появился бюст на тёмно-красном мраморном постаменте, и тогда я узнал, что эта работа - дань памяти благодарного ученика своему любимому учителю.
Жил в э...Нском ничем не приметный мальчик. Звали мальчика Колей, по фамилии Суходолов. Как все мальчишки его возраста бегал Коля купаться в Сухом Карамыке, помогал матери по хозяйству, на каникулах работал в полеводческой бригаде в колхозе. Детство пришлось на войну, потому не по наслышке Коля познал, что такое постоянное недоедание и даже голод. Знания давались ему с трудом, особого прилежания к учёбе он не проявлял и, скорее всего, постигла бы и его участь большинства сельских ребят - не доучившись, идти работать в колхоз. Всё уже шло к тому. Однако, случилось непредвиденное. Одно время перестал Коля посещать школу. День нет, два, три, неделю. Кузьма Иванович забеспокоился, поинтересовался у соседских ребят, что с Колей, не приболел ли? На последний вопрос те ответили утвердительно - нет, а вот на предыдущие, вразумительного ответа учитель не получил, сказалась исключительно мальчишеская солидарность. Кузьма Иванович знал, что большая семья Суходоловых живёт в крайней нужде, вдобавок отца семейства недавно комиссовали по тяжёлому ранению с фронта и потому он решил наведаться в гости, и, кажется, сделал это вовремя. Подходит ко двору, а из хаты крик, шум, детский плач. Видит, во двор пулей вылетает Коля, следом за ним отец, Макар, с солдатским ремнём в руке. Кузьма Иванович кое-как утихомирил разошедшегося отца, спросил - в чём дело?
- Та вон, поглядить самы, - сказал Макар и указал рукой с ремнём, готовым к самым решительным действиям, на пол в тёмных сенцах, - в школу нэ ходэ, учиться нэ хоче, и вмисто того, шоб в колхоз идты робыть, чёрти шо робэ.
Кузьма Иванович вошёл в сенцы и увидел на земляном полу какие-то светлые глиняные комочки. Наклонился, подобрал один, другой, третий, поднес к глазам и, подслеповато щурясь в темноте, принялся рассматривать их. И чем больше рассматривал, тем больше расширялись они от удивления. В одном из комочков он признал вылепленную из глины курицу, в другом утку, а вот это, это ведь конь, но с отбитыми ногами и хвостом, а это корова.
- Кузьма Ивановыч, та Вы в хату зайдить, - послышался из передней громкий голос матери Коли и, когда учитель переступил порог, сказала, - мы ж думалы, шо вин як уси диты в школу ходэ, а вин вон шо вытворяе, - она указала на узкий подоконник, и уже с какой-то опаской понижая голос добавила тихо, укачивая маленького ребёнка в зыбке, подвешенной к маточному бревну, - хиба ж такэ можно робыть? Дывлюсь-дывлюсь, ну цэ ж, вроде, Ленин, а, Кузьма Ивановыч, чи нэ так? сбоку Сталин,о то дальше, як его, кажись Дзержинский, вон товарыщ Калинин, а ото, - женщина указала пальцем, - ото ж Вы! - При этом она выразительно посмотрела на Кузьму Ивановича.
Учитель подошёл к окну. Он аккуратно брал в руки ещё сырые, поделки из глины, долго рассматривал, восхищённо покачивая головой, так же аккуратно возвращал на место. Подрагивающими, от неожиданно нахлынувшего волнения, пальцами, подержал и свой бюстик.
Потом они сидели с Колей на завалинке.
- У меня, Коля, - сказал Кузьма Иванович, - есть две просьбы к тебе. Первая. Никогда не лепи статуэтки вождей и руководителей нашего государства. Птиц, животных, своих друзей, родителей, братьев, сестёр - да, а вождей и руководителей - нет. Всему своё время. И вторая просьба. Тебе надо обязательно учиться. То, что умеешь делать ты, не умею я, не умеет она, - Кузьма Иванович ответил на приветствие проходящей мимо женщины, - потому что это Божий дар, талант. А развить этот талант можно только благодаря труду и учёбе, прежде всего.
Я не буду рассказывать, сколько и каких усилий стоило Кузьме Ивановичу приложить, чтобы Коля закончил десятилетку. И когда это случилось, учитель повёз Колю в Киев, помочь ему поступить в художественный институт. По этому поводу, со слов Елизаветы Андреевны, в э...Нске ходили разного рода слухи. Ну, например: выдержав блестяще творческий конкурс, он срезался на первом же экзамене по русскому языку и литературе - сочинении. Говорили, что, якобы, когда Кузьма Иванович предпринял попытку исправить ситуацию и обратился в приёмную комиссию с просьбой позволить Коле пересдать экзамен, в ответ ему показали сочинение, где красные чернила проверяющего работу преподавателя составляли большую часть текста, написанного фиолетовыми чернилами абитуриента. И ещё говорили, что вернулись бы домой они ни с чем, не попадись на глаза Кузьме Ивановичу в этом институте его старый приятель, работавший здесь преподавателем. Кто-то даже говорил, что этот знакомец был деканом факультета. Так это или нет, теперь уже никто точно не скажет, но в конечном итоге Николай становится студентом художественного института. А теперь факты, ставшие доступными для всех интересующихся творчеством скульптора Николая Марковича Суходолова, уроженца села э..Нского. Его дипломная работа - скульптурная композиция ''Ленин и дети''. Памятник легендарному герою гражданской войны Щорсу, стоящий в Киеве, тоже его работа, вернее группы скульпторов, в которую вошёл и Суходолов. Вопрос, кому лепить коня, когда ваятели взялись за работу, как таковой не стоял, лепил коня Николай Маркович, причём исключительно по памяти. И в заключении. В э..Нске напротив фасада Дворца Культуры в парке стоит монументальный памятник В.И.Ленина его работы. Все расходы на создание, транспортировку и сборку памятника на месте скульптор взял на себя.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги