Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова (СИ)

- Вроде так, - с улыбкой на лице откликнулся Апанас и ладонью одобрительно похлопал по широкому сыновнему плечу. - Ну, так чего ж?

- Не знаю с чёго и начинать, - неуверенно сказал Савелий.

- А ты начинай с краю, - усмехнулся отец.

- Надумал я, батя, к купцу идтить. Вот отмолотились. Дело к зиме идэ, без меня тут с Андрюхой управитесь пока.

- И чего дед каже? - враз изменившимся голосом спросил Апанас.

Савелий помялся, часто засопел и опустил голову.

- Ясно, а теперь послухай, шо я тоби скажу, - рассудительно начал отец. - Если б ты, сынку, знав, скоко лет-годков я ждав, кода вы с Андрюхой выростэтэ, та свои плечи под отцовское хозяйства подставытэ. Пятый год уже без работников с хозяйством управляемся. Так? Так! Думка була, шо обженю вас, ще рабоча сыла в хозяйстве добавятся, а там внучата народяться и так оно отето вот жизненное колесо дальше крутиться будэ. - Апанас покрутил перед грудью указательными пальцами обеих рук вооброжаемое колесо. - Не-ет, не получается, ты в спыцы того колеса палку хочешь воткнуть и стопор сделать. Думаешь, шо если купец тебя мошной облагодетельствовав, так теперь в грошах купаться будэшь?

-Та ничёго я такого не думаю, - нахмурив лоб, возразил Савелий.

- А ты отца не перебивай, и не встревай, а то не погляжу, шо в два раза мэнэ шырше и на голову выше. Оти дурны гроши як прыйшлы, так и уйдуть. То не за труд заработано, а за риск. И запомни, только то, шо кровавымы мозолямы на ладонях, та горбом зароблено, ото твоё, кровное. Шо ты у его будэшь робыть? Посадэ вин тэбэ на линейку кучером. Хорошо, дай Бог. Но ты ж не забувай, там иде большие деньги крутятся, там всегда должно быть тёмно. А значит може он тебя втравить в свои тёмные делишки. Ты парень здоровый, видный, всё может быть.

- Почему сразу о плохом нужно думать? - возразил Савелий.

- Потому, шо сразу надо думать и о плохом и хорошем, шоб потом поздно не було, - сказал Апанас с передыхом и добавил. - Робы, як хочешь, тоби жить, всё равно не переубежу. Помни токо, отута, - Апанас кругом повёл головой, - корни твои, и с бедой, не дай-то Бог, и с радостью завсегда батько с матерью примут и подмогут...

И вот теперь, вспомнив этот разговор, Савелий с надеждой посмотрел на мать.

- Надо помочь дивчине, надо, - убеждённо произнёс он. Ну, чого вы мовчитэ, мамо?

- Та чем же помочь? - бросаясь к сыну на шею, в слезах прошептала мать.

- Купец-то мой на поверку гнидой оказался. Сначала девчонку-черкешенку, содержанку свою, в нашу веру перекрестил, а теперь вот под венец собрался вести. Нехай она у вас маленько поживёт.

Снова наступило напряжённое молчание, но длилось оно недолго.

- Тебе-то до этого якэ дило? - настороженно спросила мать, глядя то на растерянного сына, то на мужа, в нерешительности переминающегося с ноги на ногу.

- Ксюха, - вдруг подал голос дед Прокофий. - выды дИвчину во двор, - приказал он, - а ты, - Апанас, - он посмотрел на сына, - отчиняй ворота, нечего на вулице чужому добру красоваться. - И посмотрел теперь уже на внука. - Небось, ворованое?

- Линейку я верну, - с каким-то внутренним облегчением отозвался Савелий и с благодарностью в глазах посмотрел на деда.

- 1-

Курсавская ярмарка шла на убыль. Ранним утром, стылым от липнувшего к земле непроглядным, густым туманом, сквозь чуткую полудрёму Апанас Полулях услышал приглушённые голоса на той стороне торгового ряда, из которых выделился хриплый старого солунского знакомца Митрия Гетманского: ''Ну, шо, трогаемся?'', тут же сразу: ''Цоб, цоб, Тычёк'', завершившийся похлопыванием ладони по крупу вола, и сразу ронял,- солунские съезжают. Митрий наведывался вчера, после полудня, поинтересовался, как идёт торговля и, услышав от Апанаса утвердительный ответ, что они уже, управились, Бог сподобил, предложил: ''Можа с намы поидытэ, мы вже сбыраемся!'' Что там от Солунки добыраться, каких-то семь вёрст, через Суркуль перевалил и дома, но Апанас, сдвинул на бок ''кубанку'', почесал затылок, и повёл головой в бок, что могло означать только одно, - без земляков он с места не тронется: как бы там ни было, а обчество превыше всего.

Вообще-то, честно говоря, где-то там, подспудно, внутри, у Полуляха ворочалась, требуя выхода, обида на своих мужиков, а тут представлялась возможность, вроде как, утереть нос хотя бы тому же Мыколе Ковбасе, по прзвищу Кэндюх, но будучи от природы человеком незлобливым, Апанас переломил себя и махнул на обидчика рукой.

Всё случилось, именно в тот момент, когда мужики выезжали на ярмарку. Как не прятал он от людских глаз, как не прикрывал соломой да мешковиной свои гарбузы, аккуратно уложенные на новенькую, справленную, минувшей зимой можару - ещё покойная мать учила, прятать от сглазу добро, которое бы не вёз на продажу, а особенно на подворье, - так нет же, доглядел всё таки сосед, что, пристроившийся сзади со своей подводой, с чувалами пшеницы и старой, раскачивающейся на ходу можарой, как-будто грозящейся тем самым развалиться на ходу ещё до выезда из села, гружённой непонятно чем, крикнул, с тем расчётом, чтобы слышали едущие впереди мужики:

- И куда ото чоловик со своими гарбузами рыпается? Э-ка, невидаль. Оставил бы на прокорм скотыняке, та Одарке на пироги, если до бабской еды такой уж охотник.

Апанас съёжился, но вида не подал, даже не оглянулся. И немного стало легче дышать, когда услышал ответ не в меру разошедшемуся соседу, прозвучавший строжающим от слова к слову голосом самой Одарки:

- Ты бы, Кэ..., чи это, Мыкола, не совав носа в чужи дела, луч-че б на своё добро поглядував.

Семья у Кэндюха была большая, десяток душ только одних детей, жила бедновато, зачастую впроголодь, иной раз даже хлеба вдоволь в хате не водилось и потому Ковбасы пробавлялись в основном пустыми затерками, сменяемые мамалыгой, да и той не вдоволь.

Хозяином Кэндюх был никаким, однако значимости о себе был пребольшой. Как-то на кануне Великого Поста, перед заговлением, учуяли мужики чесночный дух, исходящий от него, и хотя каждый сразу понял, что на обед сегодня Мыкола в худшем случае съел краюху хлеба, натертую чесноком с солью, в лучшем с тем же сальцом, Ефим Поламарчук, въедливый, острый на язык мужик, похлебавший борщеца со свинной солонинкой, не приметнул подковырнуть:

- Небось, ковбасы доедал? - стараясь из всех сил сохранить серьёзную мину на лице, спросил он.

- Кэндюх, - отрицательно покачал головой Мыкола, ещё не зная, чем этот ответ обернётся для него прямо сейчас.

- Пшённый? - переспросил Ефим, заинтересованно поглядывая на мужиков с единственной целью, узнать их реакцию на возникший диалог.

Мужики усмехались и отводили головы в стороны. Кому неизвестно, что бабы в первый же вечер, когда кабан заколон и разделан, принимаются начинять колбасы и мясной или пшённый кендюх. Это уже на завтра, хозяин оставляет засолку сала и мяса, готовит рассол для соления окороков, с целью последующего их копчения, женщины из пузонины скручивают рулеты со специями и запекают их в русской печи. Сегодня же, до поздней ночи будут изготовляться колбасы. И до поздней ночи с не спящего подворья будет разноситься пряный дух отварной свинины, круто замешанный на чесночной приправе. Начинённые колбасы отваривают, укладывались в макитры, заливают смальцем. Они же и разойдутся в первую очередь, не успеешь и глазом моргнуть, вкуснятина-то необыкновенная.

Пойманный врасплох неожиданным вопросом, Мыкола заморгал поначалу глазами, но нашёлся быстро, и постарался не только оправдаться, но и поставить в неловкое положение собеседника.

- Нэ знаю, як у тэбэ, а моя баба робэ всегда тильки мясный кэндюх.

С тех пор и прилепилось к Мыколе это прозвище - Кэндюх, да Кендюх.

А ведь не знал ещё Мыкола, да и никто из э...Нских мужиков не знал, что тыквы у Полуляха были далеко не те, которые росли у них на огородах, и которые им самим частенько приходилось видеть на Апанасовском подворье, а необычные, вытянутой грушевидной формы, прозванные в народе ''перехватками'', пуда по два-три весом каждая. Ни у кого на селе таких не сыскать, да что там на селе, может быть даже во всей волости. Это выяснилось немного позже, уже на самой ярмарке. А началось всё в прошлом году.

Приспичило Апанасу на базар в Пятигорск съездить, срочно надо было распродать молочных поросят, чтобы зря корм не переводили. Занятие свиноводством досталось ему в наследство от отца. Не особо, чтобы и прибыльное дело, зато мороки хоть отбавляй, но все сельчане и ближайшие хуторяне знали, что по весне они спокойно могут приобрести у Полуляхя свинку, а если с учётом развода, то и кабанчика, или даже парочку, порой без предварительного сговора и расти себе, не зная никаких забот и хлопот. Когда приплод получался сверх ожидания большой, как правило, раз на раз не приходилось, или мужских особей при опоросе оказывалось больше, тут уж деваться некуда, надо ехать на базар распродавать излишки.

По приезду на базар, Одарка со старшим сыном Савелием не мешкая сразу занялись торговлей, благо она задалась с самого начала, - не успели дух перевести и к месту пристроиться, как несмотря на зоревой час, сбежалась тьма народу, будто их только и ждали, - а хозяин, оказавшийся немного не у дел, пошёл поглядеть, чем люди торгуют. То, что увидел он в овощном ряду с самого края, поразило его. Неказистого вида дедок со всклоченной редкой бородёнкой торговал гарбузами, белыми с репчатой поверхностью, каких по осени собирал Апанас со своего огорода в таком немереном количестве, что хватало и на прокорм скоту, и самим на каши, да на пирожки с пирогами. Только увиденные тыквы были такого размера, что он невольно остановился, и даже наклонился, чтобы прикинуть на вес крайнюю из них.

''Пуда на два потянет, - выпрямляясь, подумал он, - а ота, - взгляд его остановился на тыкве, украшающей верх кучи, - на все три, а то и три с половиной будет''.

- Это ж иде такие гарбузы произрастают? - спросил Апанас, с трудно скрываемым удивлением, у дедка, всё это время пристально наблюдающего за ним.

- Ды-к, дело понятное, - не вынимая заслюнявленную самокрутку изо рта, словоохотливо отозвался дедок, - на ей, на земле-матушке, ёханый Бабай, етой самой, иде-ж ещё?

- Не могёт быть, - растерянно выдохнул Апанас.

- Пошто ж не могёт, - ухмыльнулся дедок. - От твоя баба, к примеру, мил человек, тыкву як сажает? Небось, под тяпку? - хитовато прищурив подслеповатые глаза, спросил неожиданно он.

- А як же ще можно ? - удивлённо подняв брови и, откидывая голову назад, спросил Апанас.

- Ото-то и оно, ёханый Бабай. Передай своей бабе, шо вона дурна! И возьмысь за энто дело сам. Оно не больно хлопотное, но того стоить, - словоохотливо продолжал дедок. - Сёдня до хаты приидэшь, - выкопай на городе яму, отакой вот глубыны, - дедок ребром сухой ладони провел по животу. - перекрести её и засыпай лыстьями, сухымы тонкымы ветками с саду, ботвою с огороду. Натруси поверх соломки, навозу горячего четверти в две толщиной не поленись накидать и чудок землицей усё присыпь. От-тэти все процедуры, повторяй до тих пор пока полностью яму не засыпишь, токо старайся дальше завместо навоза перегной пользовать, та бабе скажи, шоб обмылки и помои всякие, не куда попало, а в энто самое место выливала. Усё понял? - раскуривая затухшую самокрутку, смешно втягивая при этом дряблые, морщинистые щёки с редкой седой порослью, спросил дедок. - А раз понял, по весне, ёханый Бабай, як потеплеет, нехай баба в том мисти семечки гарбузные покидает, та оставит токо три ростка. Не гарбузы вырастут, а отакенные гарбузищи, - скрюченным пальцем, дедок указал на тыквенную кучу.

Слушал Апанас старика, а сам думал: ''А ить дело, Ёханый Бабай, балакает. С картохой поначалу сомнений скоко було, а ить получилось. Правильно старые люди балакают - век живи - век учись! Заковыка токо в одном получится, опять Одарка гай поднимить : '' Помэрзным зимою, увесь навоз дуром по земле растаскаешь, ни с чего будэ кизяка слепыть!''''

Лет с десяток назад на той же пятигорской ярмарке познакомился Апанас с казачком из станицы Бекешевской. Уж больно картошечка у того казачка ему приглянулась: одна в одну, да ровнёхонькая, с добрый кулак каждая. Сговорились насчёт семян. Пообещал казак. Ранней весной, когда Апанас приехал покупать семена, казак спросил: '' А ты картоху по старинке садышь?''

- Як это? - переспросил тогда Апанас.

- Та под лопату, - пояснил казак.

- А як ще можно?

- Та попробуй под букарь. Оно, конечно, время займёт, то б баба с дитями сами картоху в землю покидали, а ты б своим дилом занимався, но выгода будэ, обещаю. Токо вот чего, картоху в борозду не просто покидайте, заставь дитэй писыпь её перегноем. Хошь на мой город поглядеть?

-'' Что там необычного могёт быть на твоём городе?'' - поначалу подумал Апанас, но потом, когда уже ходил по казачьему огороду, удивлению его не было предела, - никогда, ничего подобного доселе не видел. И не огород это был вовсе, а какие-то клумбы, сделанные с таким расчётом, чтобы можно было подойти к каждой из них с обеих сторон: одни длинные, другие совсем короткие с пару саженей, не больше. И огорожены эти клумбы были стволами срубленных деревьев, а между ними, протоптаны дорожки, соломой присыпанные.

- Отето дивись Панас, - рассказывал казак, - ничёго тут николы не копаетца, не пашетца, не полеца. Единственно, шо перегной подсыпаетца. А перегной, знаешь якый? Свинной, та куриный, пяти-шести летней выдержки. Баба моя не знае, шо цэ такэ - тяпка. Прысила возле такой грядки, траву подёргала и в грядку покидала, шоб влага задэржувалась.

Ехал Апанас от казака домой, а все мысли уже больше не о картофеле были, а об обустройстве нового огорода. Казалось бы, не мужицкое это дело, у мужика своих забот хватает по горло, так ведь с другой стороны, - попотеешь, а выгода какая будет. Не сразу, не за один год, а за целых пять лет Апанас огород свой обустроил. Поначалу сельчане, особенно соседи, посмеивались - совсем Полулях рехнулся, всю акацию на улицах повырубал, и к себе на огород перетащил. Но это только поначалу, а когда увидели какую морковь, лук, да капусту Одарка по осени собирает, язычки-то и прикусили. А какие помидорчики да огурчики у неё произрастают? Ого-го! Заглядение!

Время проходит, Апанас новой идеей ''заболел''. Надумал фруктовый сад заложить. Старый, который и садом-то не назовёшь, - сплошная поросль вишняка, алычи, да заросли терновника. Выкорчевал всё это, а за саженцами в Темпельгоф поехал, к немецким колонистам, у которых и подглядел многое и многому подучился: как саженцы правильно посадить, крону дерева сформировать, или ту же живую изгородь устроить? Немцы - народ трудолюбивый, аккуратный и хозяйственный, есть чему поучиться! И такие яблоки у него пошли, груши, сливы, что сельчане не только в жизни никогда в руках не держали, вкуса не знали. Правда, с садом появились и проблемы, сельские ребятишки, особенно соседские, стали докучать набегами. Не так сорванного зелёнцом раньше сроку яблока жалко стало, как обломленных после набегов веток, да привитого материала. Прививками Апанас заниматься одновременно с закладкой сада. Увлёкся этим делом. И не сад у него подростал, а чудо чудное: почти на каждой яблоньке яблоки трёх-четырёх сортов, и зелёные, и жёлтые, и красные, и с фиолетовым отливом, и мелкие и крупные, и круглые, и вытянутой формы, которые для себя он ''толкачиками'' назвал, услышал когда-то это слово - понравилось. Жаль вот, сортов не ведал. Можно было книжицу какую или журнал по садоводству в городе прикупить, но вот беда, грамоте Апанас не обучен, когда бумагу какую там подписать было надо, какую-то закорючку рисовал, с натяжкой букву ''П'' напоминающую.

Однажды, после очередного набега, Апанас нарвал целых две цебарки верхом отборных яблок, с земли ни одного не подобрал, то на сушку сгодиться, и отнёс на кендюховское подворье, а поскольку хозяев дома не было, а детвора с испуга попряталась, высыпал их на травке, неподалёку от двери, подпёртой бузиновой палкой, предварительно место подыскав, не загаженное детскими ночными лепёшками и подсыхающими колбасками.

- Думаешь, отблагодарят кендюшата и вредить не будут? - упрёком встретила его Одарка. - Лучше Рыжика по проволоке через увесь сад пропусти, тот отблагодарить, та так, шо разом всю охоту отобъёт зариться на чужое добро.

Самое обидное было потом, когда увидел Апанас в соседском дворе то тут, то там разбросанные, кое-как обгрызенные, а в большинстве накусанные яблоки. Оторопел, словно ведро с помоями на него выплеснули и долго успокоиться не мог. Детишки малые, да неразумные, это понятно, из-за одного яблочка могут передраться, когда же их две цыбарки - лучшее выбирают. Но родители-то? Подними накусанное яблочко, порежь, да подсуши. Зимой, какой азвар можно попить, кисель тот же, ведь и вкуса, небось, ни тому, ни другому не знают.

С тех пор фруктами никогда и никого он не одаривал, как ножом отрезало. Угощал, - было, но не одаривал, те накусанные и разбросанные по неухоженному соседскому двору яблоки всё перед глазами стояли.

- 2 -

Чуткая полудрёма, прерванная отъездом солунских мужиков, так больше и не вернулась. Апанас, покряхтывая, поворочался с боку на бок, потом разом, откинул овчинный полушубок, которым был укрыт и слез с можары. Не успеешь и глазом моргнуть, вот оно уже и утро, хоть и выморочное не проходящим туманом, но утро. Надо быков поить-кормить, самим, чем Бог пошлёт перекусить. Сыновей долго расталкивать не пришлось, старший, Андрей, услышав, что отец поднялся, так тот сам вскочил.

Андрей, и характером и внешним обличием весь в отца. Невысокий, крепкий, волосом тёмный, ''под горшок'' стриженный, лицо мелкими родинками, как конопушками побито, отцу первый помощник, пробовал даже привоем в саду заниматься, и хоть всё, вроде, так делал, как отец показал, ни одна прививка не прижилась. ''Рука, видать чижолая,'' - подумал тогда Апанас. Подтвердилось это предположение, когда впервые старшему доверил кабана заколоть. Не дёрнулся кабан, даже ногой не дрыгнул. ''Хоть бы мясо не спортилось,'' - промелькнула неприятная мысль в голове. Как в воду глядел. И облегчён кабан был в своё время, как положено, нет, не то мясо, хоть убей, не то. С горем пополам солонину доели. Вроде и солил как всегда, какая там особая хитрость нужна, всё, как обычно делал, а вкус у мясца получился с горчинкой какой-то. Помалкивал, ни с кем из домашних словом о том не обмолвился, и уже смирился с тем, что больше себе надумывает по этому поводу, как вдруг однажды за обедом, Одарка, поставив на середину столешницы огромную глиняную чашку, доверху наполненную дымящимся борщом, с плавающими по багрово-красной поверхности внушительного размера кусками жира, сказала, с каким-то внутренним недовольством:

- И шо оно такэ мясо у нас получилося? Як деревянное. И привкус якый-то.

- Та шо Вы такое, мама, балакаете, - под шумок выхватывая деревянной, вырезанной когда-то из грушевого дерева дедом Прокофием ложкой кусок попостнее, возразила Ксюха, - Мясо, як мясо.

- А ты бы не встревала в разговор, кода старшие балакают, - строго присекла её мать.

С тех пор колол кабанов либо сам Апанас, либо доверял это дело младшему сыну, Савелию.

Савелий, - полная противоположность младшему. Высокий, ликом красив, с выразительными, василькового цвета, глазами, волосы светлые, пышные, словно специально завитыми кольцами на лоб ниспадают. Одарка частенько, бывает, нашёптывает на ухо мужу, - всех сельских девок, мол, перепортит их любимчик, на что Апанас всегда переворачивается на другой бок и отмахивается рукой: ''Перекрестись! Накаркаешь!'' Савелий в кости широк, силы в руке немалой, одними пальцами, как-то новый, ещё в смазке гвоздь согнул и, видя, как недовольно насупился отец, - чего попусту добро переводить? - тут же аккуратненько, без особой натуги, выровнял, опять-таки пальцами. В отличии от Андрея рассудительный, и даже покладистый, в движениях не резкий, лишнего слова из него не вытянешь: спросишь чего - сначала подумает, только потом скажет. Иной раз так и приходится за язык тянуть, что да как? Подметил Апанас, так у него только с родителями, а между собой братья иной раз и спорили, однако за Андреем меньшой признавал старшинство безоговорочно. Разница между ними-то и была каких-то полтора года, а всё таки. На глазах вроде росли, а Апанас уже и не помнит, когда Савелий стал перерастать старшего брата. Теперь вон что получилось, на целую голову выше. И в кого такой удался? В Полуляховском роду все мужики, вроде, не выше среднего роста. Ещё от деда Апанас знал, что предок их, казак Запорожской Сечи, привёз из набега панночку, которую сделал своей женой. Своенравная попалась полячка, с характером, по-первах намучался с нею казак, не проведи Господь - цэ не так, та ото не оно! Терпел, сколько мог, а когда всё терпение вышло, схватил в горячке плётку, да так отходил, что та с неделю спать могла только на животе и, как бабка пошептала, всю спесь до капельки выбил. Так и прожили до старости в мире и согласии. Дети, которых породили они, были уже полупольской, полухохлацкой крови, отсюда и фамилия - Полулях.

На ярмарку собирались не без ругани. Не обошлось. В отцовскую можару накатали гарбузы первого урожая, выращенные по новой методике. Выбирали самые, что ни есть крупные. Зато и расхватали их за пару дней, да так, что иной раз дело до потасовки доходило, уж больно пригляделся необычный товар покупателям. Казалось бы, -эка невидаль тыква, ан нет! Сметнул чуть позже Апанас, брали товар люди больше на семена, а ведь тут не в одних семенах дело. Андрей торговал картофелем. Тоже с распродажей управился быстро, а вот у Савелия с яблоками торговля застопорилась. Ещё когда загружали подводу Андрея, Савелий сказал отцу:

- А яблоки валом сыпать не будем, батя.

- С якого- какого перепугу? - недоумённо нахмурился Апанас.

- А с такого, батя, шо яблокы це тоби нэ барабуля. Если насыпать валом, хохлы станут яблокы выбырать, а значит, в общей куче ковыряться, як свинья в корыте.

- Ладно, если не валом, як? - всё ещё не понимающе посмотрел на сына отец.

- В сапетки наложим. У нас шесть продолговатых сопеток. Так?

- Ну, так.

- В каждую сопетку будэмо укладывать яблоки по сортам. Вот они яблочки перед тобой, один в один. Выбирай на здоровье!

- Это шо ж, недогруз получается? Скоко пустоты дуром повезёшь.

- Пустоты заложим другими сортами, твёрдых пород, шоб меньше подавились. Возни, конечно, больше и торговать поначалу затруднительно, зато продукт рассортированный будет.

- А шо, батя, правильно Савка говорэ, - поддержал брата Андрей.

- Ты-то хочь помовчи, - раздосадованный поучением сына, но больше потому, что своей головой не дошёл, недовольно оборвал старшего Апанас. - Не рановато цыпля начинае курицу учить?

Тут за сыновей вступилась мать и с доводом Савелия пришлось согласиться. Дед Прокофий участия в сборах не принимал, советов тоже не давал, всё больше на младшего поглядывал, пряча довольную усмешку в бороде: толковый хлопец вырос.

Вначале, и правда, торговля у Савелия застопорилась. Сапетку с приглянувшимися покупателю яблоками, можно было и вытащить, да вот беда, не дай-то Бог ручки оторвутся, к тому же легко попортить уложенные вокруг неё плоды другого сорта, поэтому продавать сначала приходилось из сапеток, и потом ещё какое-то время ушло на сортировку. Апанас с усмешкой поглядывал на суетящегося вокруг подводы сына, но помочь ничем не мог, не до того было, у самого из рук гарбузы рвали.

Вскоре, однако, управились и сыновья. Оставив отца приглядывать за быками, они пошли передохнуть, да за одно и на ярмарку посмотреть. К обеду вернулись, что-то бурно обсуждая на ходу, но замолкли, как по команде, когда подошли.

''Не иначе, як затеяли чего-то?'' - подумал Апанас, но с расспросами не приставал. После обеда, когда сыновья уселись в тени подводы, спор между ними снова возобновился и, хотя разговаривали они тихо, отец, для вида дремлющий, облокотившись на колесо можары, понял, о чём идёт речь. Савелий отговаривал брата, задумавшего сорвать приз - сапоги, что были подвешены к тележному колесу на самом верху гладко обработанного столба возле ярмарочной карусели и циркового балагана ''Шапито''.

- Ты видал, до середины хлопцы залазят без особого труда, а дальше - ни в какую, - говорил он, - столб намазан толи салом, толи парафином.

- А если руки и ногы ниже колен намазать мёдом? - предложил Андрей.

- Не-е, - отрицательно покачал головой Савелий, - понимаешь, шо получится, руки, та и ногы тоже, с самого начала будут липнуть к столбу, и шоб оторвать их и подтянуться, нужно большое усилие. С самого начала сил много растеряешь, а ведь впереди самое трудное - другая половина столба, вот где силёнка и сноровка потребуется.

- Может пылью натереть?

- Нет, - снова не согласился брат и предложил, - хорошо бы смолой, та где её взять, разве что, канифолью попробовать. Я приметил, в конце ряда мастер лудильщик сидит, вот у него и купим. - Пошли, - не обращая внимания на похвалу, сказал Савелий.

- Шо, прямо сщас?

- А чего тянуть, дожидаться пока удалец найдётся и твои сапоги сорвёт.

Уже у самого столба Савелий отдавал последние распоряжения:

- Самое главное, не суетись и силы расходуй экономно. Береги канифоль, шо между ногами натёрта, то на самый трудный участок. Ладно, с Богом! - Савелий подтолкнул легонько брата в плечо. - Давай! - И обращаясь к прыщавому парню, что в нерешительности топтался возле столба. - Ну-ка, паря, чуток в сторонку отодвинься. Наша очередь подошла судьбу пытать.

Апанас ожидал прихода сыновей всё так же, откинувшись на колесо можары. Заслышав их приближающиеся возбуждённые голоса, он приоткрыл глаза и какая-то приятная истома пробежала по его расслабленному телу. Он даже слегка подался туловищем вперёд. Через плечо старшего сына висели новенькие хромовые сапоги. Сыновья подошли.

- Вот, батя, - протягивая сапоги отцу, сказал Андрей, светясь лицом, как начищенный пятак, - поглянь. Со столба снял.

Апанас по-хозяйски принялся рассматривать сыновью добычу. Прежде всего он оглядел тонкий хром голенищ, щелчками опробовал начищенные до зеркального блеска головки, долго, под снисходительными взглядами сыновей пробовал отделить внутреннюю красную сафьяновую подклейку и только потом, сощурившись, принялся рассматривать подошвы. Неожиданно заскорузлым ногтём большого пальца он провёл по чёрной краске подошвы сапога и тут же принялся им же расширять получившуюся царапину. Сыновья, теперь уже переглядываясь, откровенно посмеивались, благо, что отец настолько увлечённо был занят своим делом, что ему было не до них. Неожиданно ноготь его замер, он нахмурился, стал более тщательно расковыривать царапину и, наконец, помогая указательным пальцем, не без труда оторвал от подошвы тонкую полосу бумаги.

- Поди, выкинь, - протянул он сапоги Андрею. - Умный не подберёт, а дурак через полдня сам выкинет!

- Морду пойти ему набить, што ли? - обиженным голосом выдавил Андрей.

- Кому-у? - язвительно протянул отец.

- Та приказчику этому?

- Тебе оно надо? Он при чём? Хотя, конечно, одна шайка-лейка. Потому сразу иди купцу морду бить, а он тебя - в каталажку. И чего добьёшься? То-то! - отец иронически посмотрел на сына. - Ото бери цыбарку и топай в овражек, обмойся. Та будем потихоньку сбираться, завтра мужики сговариваются до дому с утречка йихать.

Небольшой овражек, куда мужики бегали за водой в верстах полторы от крайнего ярмарочного ряда. В небольшой родниковой запруде на дне оврага вода набиралась быстро, другое дело, что постоянно была мутной, не успевала отстаиваться, и потому надо было ей дать какое-то время постоять в ведре, чтобы она стала чистой...

... Так часто бывает. Наступает определённый момент и происходит в твоей жизни какое-то событие, о котором ты вчера, да что там вчера, считанные минуты назад даже не помышлял, не подозревал, а принимать решение надо моментально. Сейчас. Незамедлительно. В одно мгновение ты должен его принять, потому что счёт идёт на секунды? И ты неосознанно делаешь шаг вперёд, не задумываясь о том, что он может стать роковым в твоей судьбе, а может коренным образом изменить всю твою жизнь. Это есть ничто иное, как Его Величество Господин СЛУЧАЙ. Сколько людей прошли и проходят мимо своего СЛУЧАЯ, чтобы потом по прошествии многих лет с сожалением вспоминать об упущенной возможности. Ничего не поделаешь, так устроена наша жизнь, живёшь и не знаешь, где потеряешь, где найдёшь...

... Братья неторопливо шли к оврагу. До него оставались считанные сажени, когда позади послышались лошадиные ржания, их внутриутробный храп и громкие, испуганные крики людей. Они повернулись почти одновременно.

Всякий раз, когда Савелий вспоминает произошедшее с ним, ему становится не по себе, ведь всё могло случиться иначе и вполне объяснимое чувство страха всякий раз охватывает его, но это сейчас, а тогда...

Он оборачивается и видит, как прямо на них мчится линейка, запряженная двумя обезумевшими лошадьми. Ещё мгновение и кони накроют их с братом, а сама линейка сорвётся в овраг. С неё уже спрыгивают люди, спрыгивают и падают, и катятся по земле. Время на раздумье не было. Савелий отталкивает брата в сторону, он даже слышит, грохот пустого ведро, выпавшего из его руки, сам же бросается к кореннику, в прыжке забрасывает левую ногу за гривастую шею, а обеими руками хватает лошадиные уши. Прямо перед глазами оскаленная лошадиная пасть, с крупными, жёлтыми с прозеленью от недавно поедаемой травы зубами, горячее дыхание вырывающееся из неё и клочья зеленоватой пены, хлопьями разлетающимися в разные стороны. Резким движение он отворачивает лошадиную голову от лица, таким резким, что в шее у коня что-то хрустит, этот хруст он тоже отчётливо слышит, но зато теперь перед ним расширенный в бешенстве зрак, налитый кровью и враз обострившимся зрением Савелий тут же уловил, что этот, ещё миг назад, страшный зрак начинает тускнеть, шея коня всё ниже и ниже клонится вниз, так быстро, что ещё мгновение и спиной он коснётся земли и тогда всё, верная смерть. Что есть силы он ногой упирается в шею коня, упруго отталкивается от неё и летит в сторону. В коротком полёте Савелий успевает увидеть, как коренник падает на колени и тут же заваливается на упавшую пристяжную, посторомки обрываются, ломая ноги, он кубарем летит с диким не лошадиным воем в овраг, а сама линейка, описывая крутую дугу, теряет устойчивость и переворачивается, а с неё, в самый последний момент успевает спрыгнуть седобородый человек в чёрном сюртуке и в высоких лакированных сапогах. И ещё долго-долго будет крутиться заднее колесо линейки, а потом, остановившись, замрёт, сделает несколько оборотов назад и, даже, казалось бы, успокоившись, примется, как маятник, какое-то время коротко раскручиваться вперед-назад.

Так уж случилось, что они лежали какое-то время рядом, голова к голове, на степной, наезженной телегами дороге, которая делает поворот почти у кромки оврага и ведёт к мосту, располагающемуся совсем неподалёку от этого страшного места. Они почти одновременно привстают и неотрывно смотрят друг на друга. К ним уже подбегают люди, вот на своих плечах Савелий чувствует прикосновение рук брата, тот что-то кричит ему в ухо, но он пока ещё ничего не понимает.

Седобородый криво улыбается:

- Цел? - спрашивает он надтреснутым голосом.

- Вроде бы, - улыбается в ответ Савелий.

- Я твой должник, - говорит седобородый. - Почитай, на белый свет заново народился. Проси всего, чего хочешь.

- Так уж и всего? - пробует отшутиться Савелий.

Седобородый подрагивающими, окровавленными руками, пробует расстегнуть верхнюю пуговицу сюртука, перепачканного в пыли и зелени травы, с треснувшей по шву сшивкой плеча с рукавом, из под которого просматривается белая подкладка, Наконец, из бокового, внутреннего кармана, с трудом достаёт пухлый бумажник, набитый ассигнациями, сложенными пополам.

- Я не шучу, - он протягивает бумажник Савелию.

- Это много, - отрицательно мотает головой парень.

- Денег много не бывает, они либо у тебя есть, либо их нет, - усмехнулся бородач.

- Дай вот брату на сапоги и хватит.

- Какие сапоги? Здесь целое состояние. Дело сможешь своё завести. Держи, от души даю. И вот что. Я смотрю, ты парень рисковый и в лошадях толк имеешь. А мне такие хлопцы нужны. Подумай. Если надумаешь, найдёшь в Пятигорске купца Ахвердова, меня там каждая собака знает.

- 3 -

Особняк купца Ахвердова - в самом центре Пятигорска, неподалёку от железнодорожного вокзала. Когда-то на этом месте был заброшенный пустырь. Именно его и присмотрел для строительства дома ещё в пору своей молодости начинающий купец Афанасий Ахвердов. Из верных источников ему стало известно, что этот обширный пустырь архитектурный отдел городской управы намеревался застроить кварталом купеческих и чиновничьих особняков, который бы органически вписался в архитектурную структуру строящегося города-курорта.

Ещё учась в гимназии Афоня Ахвердов спал и видел себя архитектором, но мечте так и не суждено было сбыться - воспротивился отец. Он пообещал собравшемуся ехать в Петербург на учёбу в университет сыну, что оставит его без средств к существованию, если тот пойдёт против воли родителя и не станет приемником купеческого дела. Мечта так и осталась мечтой, но как пригодились юношеские познания начинающему молодому купцу, когда вплотную стал вопрос о проекте будущего особняка. По его чертежам и рисункам маститый архитектор, приехавший когда-то ''на воды'' поправить здоровье и подлечить застарелую язву желудка, да так и оставшийся здесь на постоянное проживание, потому как влюбился в эту броскую красоту кавказского предгорья, богатого бьющими из под земли минеральными источниками, сделал проект будущего особняка. В целом, Афанасий Ахвердов с предложенным проектом согласился и вскоре на запущенном пустыре вырос двухэтажный красного кирпича красавец-особняк, ставший первенцем будущего купеческого квартала. В обширном дворе особняка, огороженным металлического литья узорчатым забором, ощерившегося частоколом заострённых пик, были выстроены дворовые постройки для прислуги, гармонично сочетающиеся с хозяйскими хоромами.

Было утро, когда Савелий подошёл к этому забору и заинтересованным взглядом осмотрел особняк и дворовые постройки. Начал накрапывать мелкий дождик. За макушками недалёких отсюда деревьев, проглядывал Машук, вершину которого обволакивали серые, насыщенные дождевой влагой тучи. Из-за стоящего во дворе фаэтона с откидным кожаным верхом, готовящегося к выезду, вышел человек в высоком картузе, сером, длинном почти до пят, прикрывающим грубые сапоги, плаще с откинутым капюшоном, на плечах и груди которого отчётливо проступали тёмнеющие сырые пятна дождя, и прямиком пошёл на Савелия. По мере приближения лицо его менялось. Изначально строго-предупредительное, теперь оно излучало саму любезность.

- Чего изволите-с, хлопчик? - не отрывая цепких глаз от Савелия, спросил он.

Савелий без особого труда узнал его. Это был тот самый приказчик, который заправлял аттракционами на минувшей ярмарке. Это он, похлопав тогда Андрея по плечу, сказал:

- Ай, молодца! Носи на здоровье. Этим сапогам сносу не будет!

- Купец Ахвердов тут проживает? - открыто глядя приказчику в глаза, спросил Савелий.

- Тут-тут, а по что он тебе?

Савелию показалось, что в голосе приказчика прозвучала какая-то вкрадчивая настороженность.

- Хотел побачить его. Разговор есть.

- Боюсь, что сейчас разговора не будет-с . Заняты Афанасий Серафимович. Торопятся они-с.

И именно в это самое время на резном крыльце особняка показался купец Ахвердов.

- А-а, надумал всё-таки, - крикнул он и жестом руки пригласил Савелия проходить во двор. - Вот и ладно. Это, Порфирий Егорович, наш новый кучер, - пояснил Афанасий Серафимович, обращаясь к приказчику. - Поэтому определи его с жильём, но в первую очередь накорми. И вот что, приодень нового кучера. А поскольку он у нас богатырь, всю справу закажешь у Изи Рамцера, да смотри не скупись, хлопец должен выглядеть так, чтобы издали видно было, что это кучер купца Ахвердова. Ты меня понял? - купец выразительно посмотрел на приказчика, - вот этим сегодня и займитесь.

Чуть позади купца, за его спиной, стояла черноглазая девушка, но сегодня Савелий, ещё не до конца поверивший во всё сказанное купцом и от того занятый своими мыслями, внимания на неё не обратил, только и того, что отметил пальто касторового сукна, тёмную турецкую шаль, покрывающую голову и плечи, да высокие, коричневого цвета ботинки-румынки на шнуровке...

... Савелий уже в который раз поправил подушку под головой, повернулся на другой бок и взгляд против собственной воли опять упёрся в светлое пятно оконного проёма, задёрнутого пёстрой, в мелкий горошек занавеской - во дворе, под овальной крышей крыльца с вечера до самого утра горел фонарь. В ветреную погоду фонарь, раскачиваясь, поскрипывал, но Афанасий Серафимович строго-настрого наказал не смазывать его, безо всяких на то объяснений. Вот и сейчас до слуха доносился этот монотонный, безжалостно дробящий ночную тишину скрип и в такт ему, призрачно искажённые теневые полосы как бы крадучись перемещаясь из Святого Угла на лубочную картину, висящую не над кроватью, а на противоположной стене, где когда-то, видимо, при прежнем жильце, стояла кровать.

- А чего б и не смазать, - в сердцах как-то бросила кухарка Наталья, крепко сбитая, ещё молодящаяся казачка, проживающая в соседней комнате с отдельным входом со двора - иной раз так скрипит, с тоски выть хочется, хоть на стенку лезь.

Первое время, общаясь с кухаркой Натальей и тем же хромым конюхом Герасимом, Савелий вольно-невольно ощущал их настороженные взгляды на себе. Как могло случиться, что хозяин приблизил незнакомого парня и с первого дня доверил ему освободившееся после осенней ярмарки место личного кучера. Да, поговаривали, что там, на ярмарке, случилось несчастье, Афанасия Серафимовича понесли лошади и старый кучер настолько покалечился, что по слухам был определён в дом призрения, и какой-то хлопец предотвратил беду, укротив коней прямо перед отвесным склоном оврага. В их представлении бесстрашный удалец должен быть почему-то непременно невысокого росточка, подвижный, чем-то напоминающий прежнего кучера, старика Архипа, а этот высокий, широкий в плечах, какой-то медлительный и нерасторопный, не по возрасту степенный, меньше всего походил на героя. Уж не он ли это на самом деле? И если даже это он, почему тогда Наталья, и конюх были взяты на работу по рекомендациям, поначалу работали с испытательным сроком, а этого, стоило ему только переступить порог, хозяин приблизил, приодел, и тот через три дня приставил к исполнению непосредственных обязанностей. И главное не спросишь, с виду такой серьёзный, не знаешь с какой стороны подступиться. Сам же Савелий считал, что так оно и должно было быть. В тот день, когда купец, почитай, народился на белый свет заново, он настолько проникся доверием к незнакомцу, что любые испытательные сроки теперь выглядели бы просто смешными - ведь он, рискуя жизнью, спас Афанасия Серафимовича от верной гибели, а это уже говорило о многом, тем более, что по природе своей Савелий особой разговорчивостью не отличался и больше предпочитал помалкивать, нежели говорить.

Хотя среди дворни был ещё один мужичок-мастеровой, каретных дел мастер по прозвищу ''Божеупаси''. Дело в том, что до приобретения фаэтона и ''линейка'', и бедарка (исковерканное местным диалектом двухколёсная повозка - бестарка), и те же лёгкие зимние саночки, находились под присмотром конюха и кучера, и при необходимости починкой их они же и занимались. С появлением фаэтона, да ещё на резиновом ходу, мороки прибавилось, нужен был уже специалист, и такой вскоре нашёлся. Невысокого росточка, с простоватым, одутловатым, землистого цвета лицом, мужичок, оказался мастером на все руки. Он тебе и плотник, и столяр, и слесарных дел мастер. Всё бы ничего, да частенько от него разило спиртным перегаром. Порфирий Егорович ни разу не поймал его на месте преступления, однако частенько, почёсывая затылок, под опущенным при этом по самые глаза картузом, хитровато вопрошал: ''Было?'' на что всякий раз получал скоропалительный ответ мастерового: ''Боже упаси!''. И совершенно непонятно становилось, почему Афанасий Серафимович строго-настрого наказал присматривающему за порядком приказчику, разве что стращать каретных дел мастера, но не более того. ''Сам такой!'' - впервые выслушав из уст хозяина наставление, подумал он тогда. И действительно, купец частенько уходил, как правило, в недельные запои, правда, последний, по случаю счастливого спасения на ярмарке, с ресторанными гуляниями, цыганами, да шумными выездами под Машук, затянулся на целых две.

Обязанности Савелия были несложными. На выездном фаэтоне он возил купца Ахвердова по необходимости для решения неотложных купеческих дел, но, кроме этого, каждое утро, за исключением выходных и престольных праздников (в церковь купец всегда ходил исключительно пешком, благо располагалась она неподалёку), он должен был отвести содержанку Афанасия Серафимовича в городскую женскую гимназию, а после полудня встретить и привезти домой. Вот это, режущее слух - ''содержанка'', как выразилась Наталья, по большому секрету, на ушко, по прошествии какого-то времени, когда та достаточно пообвыклась с присутствием рядом нового работника, которого надо было и покормить и обстирать, поначалу немного коробило слух, но Савелий не стал придавать этому особого значения, хотя вдобавок ко всему Наталья обстоятельно поведала о проживающей в особняке черкешенки Марьям много интересных подробностей.

Лет с десяток назад у купца Ахвердова был телохранитель черкес Шамиль. Так случилось, что в одной из дальних поездок в горы, на фаэтон напали разбойники. Шамиль спас своего хозяина ценою собственной жизни, прикрыв Афанасия Серафимовича телом от разбойничьей пули. Именно после этого случая в доме купца и появилась угловатая девочка-подросток кавказского обличия по имени Марьям.

Шло время, девочка росла и вскоре в обширных апартаментах хозяйского дома появилась новая жиличка, поговаривали, выписанная из-за границы француженка-гувернантка. Та, по рассказу той же кухарки, обучала Марьям ''разным культурным примудростям и манерам'', давала уроки французского языка и даже приобщала к игре на фортепьяно.

- Ото я прикинула, - доверительно наклонясь, шёпотом закончила тогда кухарка, пододвигая Савелию второе блюдо - тарелку гуляша с двойной порцией мяса, - не спроста всё. Ой, не спроста! Афанасий Серафимыч под себя басурманку растит.

Она легко поднялась и вышла из-за стола, несмотря на свои довольно таки объёмные пропорции, плавно проплыла к разделочному столу, покачивая крутыми бёдрами и из-за спины парня положила в хлебницу горку тонко нарезанного, как она любила говорить, ''по-ресторанному'', хлеба, как бы невзначай при этом касаясь своей пышной грудью плеча Савелия.

- Мужик он ещё в силе, особливо не сработался. Годок-другой, перекрестит девчонку в православную веру, та и сведёт под венец. Помянёшь моё слово, Савелий. Так и будет!

Савелию было совершенно безразлично, что там было на уме у Афанасия Серафимовича, его больше интересовало другое, вот это - ''не сработался''. Какая там работа у купца? Поди и чувала пшеницы на горбу не таскал. Зато когда понял, стыдливая краска залила лицо, хорошо хоть Натальи уже не было рядом. Его больше смущало откровенное поведение Натальи по отношению к нему самому. Всякий раз, когда она, с виду, вроде бы, случайно и совершенно без всяких задних мыслей касалась его толи руки, толи плеча, толи спины, он моментально заливался кумачовой краской, а вспыхивавшее внутри, ещё неразбуженное, и от того непонятное влечение кружило голову. Однажды он набрался духу и решился на невозможное для себя: пересиливая нахлынувшее волнение, попытался неумело притянуть её к себе и поцеловать в припухлые, такие зовущие губы. Но случилось непредвиденное: Наталья откинулась назад в его объятьях и посмотрела таким укоризненным взглядом, что он оторопел, да так, что аж во рту моментально пересохло. И прочитал тогда Савелий в этом взгляде: знать - не всё, что дозволенно женщине, позволено и тебе.

Вот так, изо дня в день, между ними устанавливались отношения, казалось бы, ни к чему не обязывающие ни его, ни её, но однажды родилась в голове Савелия шальная мысль примерять их, эти отношения, к той, которая каждое утро выбегала на крыльцо. Природный такт, подсказывал ему, что надо бы соскочить, подать черкешенке руку, помочь подняться в фаэтон. Но только от одной этой мысли он холодел. Как это сделать? И спасало в его положении разве только то, что место конюха на козлах, а потому руки, в момент посадки гимназистки в фаэтон, должны держать вожжи. Зато рукам своим, да и не только им, он дал волю в наполненной фонарным скрипом ночи, когда в предшествующий ей серый, ничем неприметный зимний день, Наталья, как-то заговорчески выдохнула в его сторону, пронзая нагловатым взглядом своих, слегка прищуренных, глаз:

- Ты сёдня на ночь дверь в комнату не зачиняй, я подтапливать перед сном приду. Холодать ночами стало, хозяин наказал.

А случилось это после полудня, когда он вбежал в комнату, расстёгивая на ходу пуговицы на новеньком дублённом полушубке: с утра подмораживало, даже срывался снежок, но после обеда выглянуло солнце, потеплело, с крыш потекло - обычная кавказская зима и он, изрядно вспотевший, решил обновить ''казачок'', тёплое суконное полупальто, отороченное серым каракулем понизу подола, рукавам и невысокому, обхватывающего шею вороту. В это время Наталья убиралась. Увидев его ещё в окне, она, тем не менее, вскинула на него наигранно удивлённые глаза, скрестив руки на груди, с зажатой тряпкой, которой вытирала пыль. И столько в них было плутовства, в этих серых глазах, и светились они такой хитринкой и чистый грудной голос, которым она просила не закрывать двери на ночь, всё это было настолько неожиданным, неестественным, наигранным, двусмысленным, что он всё понял и неровно задышал, но ответил растерянным голосом с расстановкой : '' Та я их николы не зачиняю! Кого мне бояться?''. И до самого вечера находился под впечатлением её слов, поначалу ожёгших нутро горячим пламенем, а потом спирающих дыхание в горле от осознания предстоящего.

После ужина, он, по обыкновению, пошёл в дворницкую поиграть в карты, зная, что там будет и Наталья. Она, и, вправду, сидела в уголке, поближе к керосиновой лампе, занятая вязанием на спицах. При его появлении она нисколько не изменилась в лице, даже не подала виду, а он, хоть и сидел так, что постоянно держал вязальщицу в поле зрения, старался как можно меньше поглядывать в её сторону. Внутреннее волнение не позволяло ему сегодня сосредоточиться, он часто ошибался, иной раз даже сбрасывал не ту карту, отчего напарник его Порфирий Егорович бурчал что-то недовольное под нос, а вечно проигрывающий Герасим, частенько похохатывал, подмигивал ''Божеупаси'' со словами: ''Это вам не с мухами возиться!''. И даже Наталья, постоянно придерживающаяся нейтралитета, сегодня не приметнула уколоть, подливая масло в огонь: ''Не расстраивайся, Савва, не везёт в карты, повезёт в любви!'' и впервые за весь вечер посмотрела на Савелия светлым, лучистым взором, от которого тот оторопел, словно был пойман на месте какого-то страшного преступления и от того, вконец, стушевался, поднялся и, сославшись на усталость, ушел.

На улице подмораживало. Подметённый ещё посветлу Герасимом двор, до предела был залит жёлтым отсветом поскрипывающего фонаря. Изредка в эту, какую-то гнетущую, не радующую глаз желтизну, влетали мелкие, колкие снежинки. Потянув на себя дверь, отзывчиво прогремевшую запорным крючком, он лицом почувствовал тепло натопленной комнаты. В отместку за брошенную Натальей фразу в голове промелькнула не злая, больше озорная мысль: ''Вот как запрусь, протопишь, как же!'', но разделся быстро и улёгся в тёплую постель.

Он всегда засыпал легко, в любой обстановке, шумно ли было или стояла тишина, обжитое было помещение или новое, а тут впервые в жизни ему показалось жёсткой и пуховая подушка, и это надсадное поскрипывание фонаря, и эти размеренно передвигающиеся по стенам полосы теней, раньше всегда действующее на сознание успокаивающе, раздражали его. А с чего было быть спокойным? И какой тут сон? В голове роились, путались и рвались, как тонкие нити мысли. А вдруг пошутила и не придёт? А если придёт, как всё ЭТО произойдёт? Или, может, придёт, чтобы просто подсыпать совок угля в печь и тут же уйдёт прочь? Не удерживать же её силой.

Сколько прошло времени, Савелий не знал, когда за окном промелькнула быстрая тень. Дверь отворилась заговорчески тихо, почти беззвучно. Шлёпаньё приближающихся босых ног, заглушаемое частым биением сердца в ушах, оборвалось разом. Обострённый слух уловил лёгкое шуршание сбрасываемой с плеч тёмной шали и почти одновременное падение к ее ногам ночной рубашки. И всё внимание Савелия теперь было приковано только к смугло светящемуся в сумраке комнаты обнажённому телу. Сначала глаза жадно впились в тёмные пятачки сосков на слегка обвисших больших грудях, потом поползли ниже-ниже к непрестанно притягивающему взор волосяному треугольнику внизу живота, оторваться от которого уже стало никак невозможно. Он протянул к ней подрагивающие от страсти руки и почувствовал, что начинает задыхаться, окунаясь в мутный омут грешной любви.

- 4 -

После случившегося Наталья не находила себе места. Она уже жалела о содеянном, да что там жалела, проклинала себя. Савелий настаивал на новых и новых встречах и, хоть делал это осторожно, с оглядкой на окружающих, если они были не одни, связь могла раскрыться в любой момент и тогда уж неминуем скандал, да ещё какой! Она меньше всего боялась за себя, хотя потерять место, для неё тоже многое значило. Рассчитывать на то, что между нею и Савелием в дальнейшем могут быть какие-то отношения, не приходилось. Не могла она допустить, даже мысли такой не промелькнуло в голове, что её избранник, с которым она свяжет свою жизнь, - молодой парень. Как жить дольше среди людей? Ведь осудят, упрекать станут, Богом стращать и по своему окажутся правы. Савелий молодой, видный парень, а она перестарок, и как не молодись, как не разглаживай морщинки на ещё моложавом лице, всё тщетно. Годы своё берут. Ну, не пара они, не пара, с какой стороны не глянуть. Ему молодая нужна, да глупая, в женской любви ничего не смыслящая. Ведь пройдёт какое-то время и станет он на молодух заглядываться, мужик, что ни говори. Чем тогда удержишь? Ребёночком? Но ведь дитя нужно сначала зачать да выносить, а ей этого не дано: большой грех, совершённый хоть и в страсти, да по глупости, довлел над нею - вытравила нагулянного ребёночка и стала пустышкой.

До сих пор с каким-то внутренним содроганием вспоминает она тот день, когда старший брат Степан, казачина, каких поискать, косая сажень в плечах, высокий, статный, арапником гнал её за пределы предгорной станицы Суворовской, только-только опроставшуюся от плода у бабки-повитухи в недалёком отсюда мужицком селе. Вначале, как могла, пыталась бежать, да куда там! От Степана, может и убежала бы, а от арапника... Тугая плеть, рассекающая страшным посвистом удушающую парнЮ застоялого степного воздуха, огненной петлёй обвивала то живот, то ноги; рывком Степан валил её на сухую траву, чтобы потом пинками поднимать и гнать дальше, дальше, и, ощерив при этом жёлтые, крупные зубы без верхнего резца, выбитого в ещё по молодости в жёсткой пьяной драке с иногородними, чтобы временами звериным рыком вопрошать : ''Кто? Кто?'': гнать от людских сплетен и пересуд, тем самым оберегая свое честное имя среди братьев-казаков. Не чаяла выжить, да Бог смилостивился.

Когда, теряющая, сознание, упала, сжалась в комок и прикрывала только одно лицо от пудовых братовых сапог, даже небеса воспротивились творящемуся на грешной земле беспределу и ниспослали сильную грозу и проливной дождь. Вконец обессиливший истязатель пнул её напоследок, метя в живот, а получилось в наполовину прикрытую грудь, плюнул, развернулся и хрипя, как загнанный конь, ушёл прочь, а она так и осталась лежать обочь придорожного куста ежевики. Пришла в себя, омытая благодатным дождём. Сообразила, с этого места надо уползать. Не дай-то Бог вернётся. Тогда уж точно забьёт. Вон туда, в заросли терновника, а проливной дождь кровяные следы смоет.

Вернулся Степан, и вправду, под вечер, но не один, с матерью. Та, с плачем, всё звала её, звала, а Наталья, зажав рот руками, задыхаясь от боли и слёз, таилась в густых колючих зарослях, прижимаясь к сырой земле.

Спаслась чудом. На следующий день, уже к вечеру, возвращался домой в Пятигорск, пребывавший в станице чиновник землемерной службы. И случись же такое, надумал тот перед дорогой неблизкой по малой нужде опорожниться. Глядь, с краю терновника баба бездыханная лежит, а весь подол в крови. Тут и сообразил, это о ней краем уха в станице слышал, что какой-то казак сестру свою арапником за бабий блуд забил. Сжалился, кое-как на таратайку затащил, поначалу думал просто к фельдшеру по пути определить, а так вышло, что к себе на квартиру в Пятигорск привёз.

Наталья оправилась недели через две, не зря ведь в народе говорят, - бабы живучи, как кошки, и, когда сошли синяки и ссадины, пред ним предстала красивая, статная женщина, каких ещё поискать, а когда самый первый обед приготовила, чиновник, насытившись и, отложив ложку в сторону, впервые посмотрел на неё долгим, изучающим взглядом. Такую бы, да при себе оставить, да обвенчаться, да жить, как все люди живут, мысль в голове промелькнула, сколько ж можно вдовствовать? Ну и что, что грех за ней, кто ныне без греха? Долго размышлял, не знал, как и с какой стороны к красавице подступиться. А когда всё-таки разговор затеял, Наталья не сразу и поняла, чего хочет от неё спасатель, поняв же, посмотрела на него благодарным взглядом, и, клоня очи долу, отрицательно покачала головой. И хоть боролась сама с собой, согласия не дала: с таким грехом за плечами создавать семью с человеком, знающим твою подноготную - нельзя!

Уж как там случилось, что купец Ахвердов прознал об умелой кухарке, толком никто не скажет, скорее всего через того же чиновника-землемера или его знакомых. Но взял он её к себе с обязательным месячным испытательным сроком и началась жизнь Натальи понемногу налаживаться, а тут новая напасть - хромой конюх прохода не стал давать, мало что с любезностями, да недвусмысленными намёками домогается, так ещё норовил больно, а главное прилюдно ущипнуть в непотребное место. Что делать, если человек доброго слова не понимает? Однажды, выбрав удобный момент, она зажала бесцеремонного ухажёра в тёмном углу и, защищаясь одной рукой, второй так цепко перехватила мужское достоинство наглеца, что тот вскричал благим матом, а из выпученных глаз его полились крупные слёзы. С неделю Герасим недвижно провалялся на топчане в своей коморке. Наталья добросовестно выполняла свои обязанности, кормила Герасима обедами, а вот выносить из под него отхожее ведро, категорически отказалась, препоручив это несложное дело ''Божеупаси'' Как шёлковый Герасим после этого сделался. Да только в последнее время как-то слишком хитровато стал посматривать в её сторону. Уж не про связь с Савелием пронюхал? А тут вскоре произошло то, с чём Наталья когда-то пророчески поделилась с возлюбленным, - перекрестил Афанасий Серафимович Марьям в православную веру. Правда, было давно подмечено, что в Храм по воскресениям купец ходил не один, а с басурманкой, а как-то раз Наталья своими глазами видела, как та, стоя на коленях перед Образами, молилась, неистово крестясь. Прослышав о том, Наталья тут же утвердилась во второй части своего предсказания, - не иначе купец готовит Марию, к венчанию. И перевернулось у неё всё внутри, неуёмный казачий бунт затмил рассудок, возникла дерзкая мысль, - не допустить того. Для неё, значит, Натальи, брак с молодым парнем, дело постыдное, греховное, а ему, старому кобелю, дозволено ломать жизнь девчонке-соплюхе. Только потому, что знатен и богат? Надо что-то делать. Но что и как? Греховная любовь не долговечна, это Наталья понимала. Рано или поздно придётся разрывать отношения с Савелием, к тому идёт, а коль так, лучше раньше. По живому придётся резать, не обойдётся без слёз и сердечной боли. Так пусть лучше любимому басурманка достанется, чем престарелому купцу. Нет, не в руки передаст, просто отпустит парня, как птицу на волю из клетки отпускают, а там уж, как сложится. Может и счастливы будут.

И вот настал день и Савелий рассказал, что Мария изъявила желание обучаться верховой езде, а Афанасий Серафимович, нисколько не противясь, тут же отдал распоряжение Герасиму подобрать для неё спокойную, не норовистую лошадь. Вот оно! - обрадовано подумала тогда Наталья. - Само собой, вроде как, складывается.

Видя, с каким смущением поделился Савелий новостью, Наталья воспрянула духом. Она хорошо понимала, что творится на душе у парня. Как же, Мария к лету закончит курс обучения в гимназии. К тому же находится под бдительной опекой гувернантки, и хоть та оказалась, как выяснилось впоследствии, совсем не француженкой, а русской девицей, да ещё с поддельными документами, Афанасий Серафимович скандал поднимать не стал, себе дороже(это могло повлиять и на его репутацию), к тому же, по его мнению, уроки французского имели определённый успех, в чём он успел убедиться, держа процесс обучения под контролем, чего нельзя было сказать о музыкальных занятиях, - у Марии оказалось полное отсутствие музыкального слуха. А потому, рассуждала Наталья, содержанка не такая уж великая барыня, как может показаться на первый взгляд и вполне могла бы составить пару Савелию.

Эх, если бы только любимый знал, каких трудов ей стоило подтолкнуть эту упрямую черкешенку к верховым прогулкам, а тут ещё учителка, которою по-хорошему взашей надо бы гнать из хозяйского дома, влезла: ''Да нет, да как можно? Да это всё ни к чему!'' Чуть весь план не поломала.

Как бы там ни было, вышло по её, по Натальиному, и теперь она живо интересовалась после каждой прогулки, где они были и чем занимались, а, услышав однажды, что сегодня собирали ландыши на Машуке, съязвила:

- Это ж сколько разов ты снимал её с кобылы и подсаживал?

- А чего там снимать? - не поняв намёка, простодушно откликнулся Савелий, - она ж, как пушинка лёгкая!

Болью отозвались эти слова в сердце, да ничего не поделаешь. Знала, на что шла. И чтобы вконец смутить парня, спросила:

- А хороша басурманка?

Тот залился румянцем и перемолчал. И именно в эту минуту подумала Наталья, что не плохо бы как-то пересадить басурманку с лошади на линейку, больше не потому, что ревность в конец извела её, а потому что это являлось следующим этапом её тщательно продуманного плана. Из разговоров с Савелием, она уже знала, что село э...Нское, находится не так уж и далеко от Пятигорска, и что если добираться до него не почтовым трактом, а просёлочными дорогами, да срезая углы, преодолеть весь путь можно меньше, чем часа за три, если двигаться даже неторопливым ходом. Кроме того Наталья уже знала, что работа у купца Савелия особенно не прельщала. Она хорошо запомнила его ответ, когда он заявил, что это больше баловство, чем работа. ''Вот когда с раннего утра у тебя рубаха на спине не просыхает от пота до самого вечера, - сказал он, - ото работа! - И добавил. - Дома даже воздух другой, им надышаться невозможно. И и облака белей, и небо синЕе''.

Через неделю Савелий впервые подогнал линейку вплотную к крыльцу особняка и так больно сжалось сердце у Натальи, что дыхание перехватило, - опять желанный увезёт басурманку в невидаль. У них одна дорога, а у неё сто. А может, плюнуть на всё, собраться налегке, да самой сесть на линейку, да умчать подальше от этих мест, в какое-нибудь глухое мужицкое село. Успокаивало только одно. Сердцем чуяла Наталья, ох чуяла, хоть и хороша черкешенка собой, только не лежит у парня душа к ней. По всему ведь видно. Не горят глаза у него, нет, не горят, только и того, что одно смущение на лице. А тут как-то в ночи, когда обессиленный и тяжело дышащий, отвалился он к стене и принялся снова ласкаться к ней, сказал: ''Вот бы брательнику моему такую невесту, он больше худосочных девок любит''. И прижалась она к любимому, облегчённо выдохнула от слов услышанных, задышала ровно и легко, словно неподъёмный груз, на плечи навалившийся, сбросила.

А тут время подошло и стало понятно, что решаться надо и как можно быстрее. Как-то по доброте душевной поделилась содержанка с Натальей сокровенным и лишний раз та убедилась, насколько права была в своих предсказаниях. Перестала Мария выходить к обедам. День голодная ходит, другой, третий. Только и того, что утром, как птичка поклюёт, да и то, потому, что завтрак почти всегда проходил в узком кругу, без хозяина. А Афанасий Серафимович, знай себе, только посмеивается. Поначалу Наталья подумала, приболела басурманка, но ещё больше встревожилась, когда купец запретил отдельно кормить её. Что такое? Бросилась с расспросами к Марии, та и призналась, что купец предложил ей руку и сердце. Похолодела Наталья.

- А ты што? - спросила она.

- В горы убегу к своим, - решительно заявила девушка.

- К родственникам?

- Нет у меня родни, - призналась Мария. - Может и есть, да только я их совсем не знаю.

- Так куды бежать, милочка. К кому? Не дело говоришь. Ладно, не плачь, авось чего-нибудь придумаем.

В тот же вечер состоялся разговор Натальи с Савелием. Не сразу понял парень чего от него хочет Наталья.

- Вот так вот привезу я её к отцу-матери и что скажу?

- Так и скажешь, нехай девка поживёт пока у них и объяснишь почему.

- Верхами или на линейке?

- На линейке, так меньше подозрительней будет.

- Воровство получается.

- Какое воровство, на линейке и вернешься.

- Ну да, только порог переступлю, а меня под белы руки и в ''Белый лебедь''.

- Я тебя ждать буду в условном месте. Линейку вернём и в бега. Есть у меня на примете село одно мужицкое, Солдато-Александровское называется, неподалёку отседова. Там первое время и перебудем, а дальше видно будет.

. . . . .

Как Наталья и обещала, ждала она Савелия в условном месте и не одна, а с племянником фаэтонного мастера ''Божеупаси''. Ранним утром, поправив на согнутой в локте руке плетёную корзину, Наталья вышла с ним за пределы двора и, пройдя всего квартал они свернули, но не в сторону рынка, а к месту условной встречи, где их уже поджидал вернувшийся из э...Нска Савелий. Племянник заправски влез на линейку со стороны возницы, лихо взмахнул кнутом и кони, выбивая дробь коваными копытами по булыжной мостовой, понеслись к особняку. А в особняке тем временем уже вовсю бушевал переполох. Афанасий Серафимович рвал и метал. Вымеряя нервными шагами из угла в угол пространство своего огромного кабинета, он кричал грозно в сторону стоящего у дверей приказчика, покорно склонившего изрядно облысевшую голову.

- Полицию вызывать? - Иронически скривил купец губы. - С ума сошёл? Опозорить меня, вконец, хочешь на весь Пятигорск. Что значит, - не обойтись? Ты мне этого Савелия, хоть из под земли достань, слышишь, и сюда, сюда! - Афанасий Серафимович согнутым указательным пальцем указал на середину многоцветного, дорогого ковра, лежащего посредине кабинета, на котором стоял.

Сквозь тяжёлое дыхание, он неожиданно услышал, как с той стороны кто-то скребётся в дверь.

- Кого там ещё нелёгкая принесла? Ну-у?!

Дверь слегка приоткрылась и в узкой щели её притвора показалось испуганное лицо Герасима.

- Чего тебе? - бешено закричал купец.

- Так это, линейка прикатила. С этой самой. С корзинкой. А в ей кошель, а в кошеле, того, деньги.

- С какой корзиной, дурак, с каким кошелем?

- Так это, Наташка, с ранья, с корзиной и кошелем на базар собиралась.

- Кучера сюда! - взревел Афанасий Серафимович.

- Мальчонку, што ль?

- Какого мальчонку? Этого удальца- шельмеца!

- Так это, самого Савки нема...

А беглецы, тем временем, уже вышли из Пятигорска и окольными путями быстро уходили на юг, в сторону засушливых ногайских степей.

- 6 -

Полковник Берестов ещё за несколько лет до выхода в отставку, как человек целеустремлённый и последовательный в своих жизненных планах, не раз и не два подумывал, чем он будет заниматься в новой, не совсем понятной для него гражданской жизни. Как запасной вариант он держал в голове имение принадлежавшее отцу, пять лет назад почившему в бозе, в глубинке Рязанской губернии, куда мог вернуться в случае крайней необходимости, но два обстоятельства сдерживали его в этом намерении. Во-первых в имении доживала свой век его тётушка Елизавета Степановна, некогда состоявшая в бездетном браке с председателем дворянского губернского собрания и поселившаяся у родного брата сразу после кончины супруга. Нарушать привычный, устоявшийся быт тётушкиной неторопливой, размеренной провинциальной жизни, Павел Степанович посчитал крайне неприличным, даже не смотря на то, что с каждым годом хозяйство приходило всё в больший и больший упадок, и срочно нужно было предпринимать какие-то кардинальные меры, с другой стороны, ему самому хотелось начать новую гражданскую жизнь если не с ''нуля'', то, по крайней мере, с тех начинаний, которые соответствовали его пытливому уму и неугомонному характеру.

От своих хороших знакомых и приятелей по офицерскому Собранию, Павел Степанович знал, что в последнее время царская администрация способствуёт активному заселению пустынных степных земель Ставропольской губернии, что многие из его собратья по оружию воспользовались этим обстоятельством, а некоторые уже переселились в означенные места не дождавшись полной отставки. Отзывы переселенцев, по рассказам, естественно, были самые разные, но когда он услышал, теперь уже и не упомнит от кого, хвалебные, из зоны рискованного земледелия губернии, Павел Степанович тут же обзавёлся, скудной правда по тем временам, литературой, чтобы не по наслышке знать, что это такое - зона рискованного землепользования. Каково же было его удивление, когда и тучные отары овец, и бескрайние арбузно-дынные бахчи, и плантации виноградников - всё это являлось результатом труда рук человеческих в этой зоне, он загорелся идеей переселения именно туда и только туда, настолько, что приступил к исполнению плана её реализации незамедлительно. Прежде всего, необходимо было найти толкового управляющего хозяйством и такой человек был найден не без помощи приятелей по тому же офицерскому Собранию. Это был двоюродный брат его хорошего приятеля из обедневшего старинного дворянского рода Глазовых, Евгений Викторович, получивший в своё время приличное университетское образование в столице и теперь служивший в сельскохозяйственном ведомстве в комитете землепользования. Мужчина средних лет, слегка начинающий полнеть и лысеть, изнывающий на рутинной работе в ведомстве, сводящейся к каким-то подписям на бумагах с гербовыми печатями, с целью их дальнейшего перемещения в кабинет этажом выше, чиновник Глазов на глазах настолько оживился, услышав из уст Павла Степановича предложение стать его управляющим хозяйства, что даже устыдился обговорить вопрос об увеличения размера будущего жалования, не превышающего по договору нынешнего месячного содержания в ведомстве. Он всегда рвался к практическому применению своих познаний в каком-либо настоящем деле и вот теперь, когда такая возможность представилась, ухватился обеими руками за перспективное, на его взгляд, предложение.

Заручившись необходимыми в подобных случаях юридически-нотариальными документами и даже имея на руках проект будущей помещичьей усадьбы, управляющий в срочном порядке выезжает на юг и начинает свою кипучую деятельность. Рисковал ли Павел Степанович, доверив все хозяйственные дела, начиная от покупки земель в личное пользование, взятие крупных денежных кредитов в сельхоз банке под льготный процент и постройки той же усадьбы, человеку, практически незнакомому, наслышанный о его репутации только из уст хорошего знакомого? Естественно, рисковал. Но это был именно тот случай, когда риск необходим именно сейчас и диктовался он рядом обстоятельств, промедление или затягивание которых в какой-либо сделке имели бы негативные последствия в будущем, край-то заселялся стремительными темпами. Так или иначе, но выйдя в отставку, Павлу Степановичу уже было куда ехать и приниматься за неведомую для него работу, которая принесёт, как думалось, тогда ему, в ближайшем будущем не только моральное, но и финансовое удовлетворение. Однако, прежде было прощание с о ставшим родным за два десятка лет службы полком.

Он объезжал полк на строевом коне ''взяв под козырёк'' и, вглядываясь в знакомые лица солдат, обратил внимание на то обстоятельство, что у многих из них влагой поблёскивали глаза на солнце.

- Прощевайте, братцы! - повторял Берестов через какие-то промежутки времени, взволнованным голосом, - служите, как и прежде Верой и Правдой Царю и Отечеству нашему Российскому, и помните, вы всегда можете рассчитывать на мою посильную помощь и поддержку, если будет у вас в том надобность!

Приехав на место своего нового жительства, Павел Степанович остался очень доволен и месторасположением усадьбы и её внешним видом. Располагалась она в полутораверстах от реки Кумы, правда, делавшей здесь один из многочисленных своих поворотов.

- Евгений Викторович, а вёснами угрозы подтопления не будет? - обеспокоенно спросил Берестов, глядя в светлые глаза управляющего.

- Обратите внимание, Павел Степанович, усадьба стоит на достаточно приличном взгорке. Я разговаривал с местными мужиками из Успеновки, так называется мужицкое близлежащее село, расположенное отсюда в четырёх верстах, (кстати, оно имеет тенденцию прирастания к усадьбе) так вот они объяснили мне, что лет пять назад проток Кумы выдержал напор большой, после продолжительных ливневых дождей в верховье, воды, а если будем содержать русло под постоянным контролем, чистить его и углублять, угроза разлива реки будет минимальной. Естественно, это повлечёт дополнительные денежные расходы, но куда от этого денешься?

Понравилась Берестову и усадьба. Кирпичная, двухэтажная с вычурной кладкой, под железной крышей, украшенной замысловатыми башенками по углам, она смотрелась внушительно и солидно. Под фронтоном усадьбы на углу с южной стороны Берестов прочитал свою, вырезанную в кирпиче фамилию и дату окончания постройки - 1912 год. Берестов обратил внимание и на внутридворовые постройки, как то - одноэтажный флигель, домики для прислуги и вытянутое кирпичное здание, оказавшееся будущим конюшенным помещением, но в особенный восторг его привели кузнечные работы мастера, украсившие и парадный вход в усадьбу и небольшие, будто витые, балкончики второго этажа усадьбы.

-Мастера, наверно, из города выписывали, Евгений Викторович? - спросил Берестов.

- Представьте себе, Павел Степанович, нашёлся местный, успеновский. Но согласитесь, любому городскому фору даст. Вот подумываю теперь сделать общее ограждение территорию усадьбы кованным ажурным забором, правда есть ещё один достаточно оригинальный вариант решения этой проблемы. Посмотрите вот сюда, Павел Степанович, - управляющий рукой указал на огромную насыпную цветочную клумбу подле усадьбы. В перспективе я думаю создать парковый ансамбль вокруг усадьбы, но для этого нужен специалист-садовник. Хорошего садовника можно выписать из немецкой колонии Темпельгоф. Он же сможет и решить вопрос с живой изгородью, и больше того с закладкой фруктового сада неподалёку от усадьбы, место для которого я уже присмотрел.

- Но, Евгений Викторович, и цветы, и сад, и живая изгородь, потребуют большого количества воды для полива. Кума рядом, но согласитесь, доставка воды из неё - будет достаточно затруднительным и дорогостоящим мероприятием.

- Я продумал и этот вопрос, - улыбнулся управляющий. - Местные мужики подсказали, что мощные водяные пласты с вкуснейшей питьевой водой залегают в этих местах на глубине плюс-минус двадцать саженей. Пойдёмте, я Вам кое-что покажу. - Он взял Берестова под руку и они вскоре подошли к деревянному срубу колодца, над которым был закреплён деревянный барабан с намотанной на него цепью и металлической ручкой на боку. - Дебит не иссякаем, вода вкуснейшая, хотите испробовать?

- С удовольствием.

Испробовав холодной, ломящей зубы колодезной воды из резного деревянного ковшика и похвалив её, Берестов снова обратился к своему управляющему.

- Евгений Викторович. Ответьте мне ещё вот на какой вопрос. Я понимаю, планы у Вас обширные, что очень похвально но всё-таки, какие-то основные вопросы, скажем, хозяйственные, надо решать безотлагательно в первую очередь. Так с чего Вы считаете, нам надо начинать?

- Как Вы помните, Павел Степанович, ещё в прошлом году мы обсудили с Вами вопрос о затратности производства крупного рогатого скота в промышленных масштабах в данных условиях, но по моему глубочайшему убеждению, жить в сельской местности и не знать вкуса молока и молочных продуктов, крайне безнравственно. Опять-таки, опыт успеновских мужиков подсказывает, что козоводство в какой-то степени позволит решить и эту проблему. Отдельного разговора требует вопрос производства бахчевых культур.

- Но насколько я знаю в этом направлении мы, Евгений Викторович, получили в прошлом году первый доход в размере десяти тысяч рублей.

- Капля в море, незаметно просочившаяся сквозь пальцы в горячий песок, Павел Степанович, хотя, должен признаться, я ожидал прибыли в двое больше расчётной. Знаете, мужики теперь пошли себе на уме, чуть что не так - ищи, господин хороший, в поднаём другого работника и вместо предполагаемых мною двух червонцев за наёмного работника по результатам труда, мне пришлось расплатиться по три с полтиной червонца на каждого. Они ведь как рассуждают: если барин отстроил такую усадьбу, да прикупил землицу, у него денег куры не клюют. А ведь мы, Павел Степанович и вами в долгах, как в шелках. Мало того, что на племенное маточное овцеводство придётся брать новый кредит, так еще отделочные работы в усадьбе полностью не завершены. А Вы мужчина ещё и не старый, того и гляди, семьёй надумаете обзаводиться.

- Ну, это исключено, хотя бы в ближайшее время, Евгений Викторович. Когда обжигаешься на молоке, невольно начинаешь дуть на воду.

Павел Степанович в молодости был женат. Сначала семейная жизнь его складывалась, как нельзя лучше. Жена родила ему сына, но семейная трагедия развивалась почти как по сюжету известного романа Льва Толстого ''Анна Каренина'', даже имя жены пророчески совпадало с героиней известного романа. Анна полюбила другого и будучи в положении от любовника бросилась под поезд. Когда страсти и переживания немного улеглись, Павел Степанович отвёз сына пяти лет на воспитание к деду в Рязанскую губернию. Мальчик вырос, изъявил желание продолжить военную династию рода Берестовых, и теперь несёт службу в далёком жарком Ташкенте.

- А вот Вам, Евгений Викторович, я бы настоятельно рекомендовал, обзавестись семьёй, - в продолжении темы, сказал Берестов. - Человек вы ещё достаточно молодой, деятельный, начнёте заниматься своим делом, у Вас к этому есть все данные, хотя поверьте на слово, отпускать Вас мне буде крайне, ой как нелегко!

Так, с первого дня своего пребывания в поместье Павел Степанович Берестов с головой окунулся в хозяйственные дела и вскоре в округе о нём заговорили, как о деятельном, рачительном и, в то же самое время, чудаковатом помещике.

. . . . .

К вечеру начал накрапывать нудный дождик, что для этих мест считается явлением довольно таки редким и необычным особенно средь жаркого лета. Основательно промокнув, Савелий и Наталья решили попытать счастья остановиться на ночёвку в селе, в которое они входили. Беременная хозяйка хаты, возле которой они остановились, рыхлая, с огромным обвислым животом, встретила их откровенно враждебно и замахала руками:

- Куда я вас уложу? У нас одних дитэй восемь душ, друг на дружке спят на полу.

Невзрачного вида мужичок, длинный и нескладный, со сбившейся рыжей бородкой, стоящий подле неё, то искоса, каким-то осторожным взглядом поглядывал на свою бабу, то изредка пожимал плечами, тем самым, как бы выражая с ней полное молчаливое согласие.

Хватать бы Савелию Наталью за руку, да бежать подальше от этой хаты, ведь именно отсюда начнётся такой поворот во сей его последующей жизни, о котором он не мог даже помыслить, но не суждено человеку знать свою судьбу наперёд и вместо этого он достал из кармана штанов несколько пятикопеечных медных монет, две протянул хозяйке. Глаза мужичка при виде денег заметно оживились, загорелись и, как показалось Наталье, он вроде бы, даже сделал попытку рачительно улыбнуться.

-Вот, купи глейчик молока и поляницу хлиба, - сказал Савелий бабе - Устали мы, промокли, да и голодные очень, за одно и вы с детишками пристроитесь с нами.

Наталья с Савелием, сидя за шатким скрипучим столом, в окружении хозяйских ребятишек, пили козье молоко из глиняных кружек с отбитыми краями, вприкуску с хлебом, хозяева и дети хлебали ложками молочную тюрю, с такой жадностью, что было слышно, как у тех и других потрескивало за ушами, да посапывали текущие носы у детворы.

Спать улеглись сразу после ужина, Наталья с Савелием на хозяйском топчане, хозяин с хозяйкой в повалку с детьми,на полу, присыпанном соломой. По обыкновению Наталья уложила Савелия к стене, сама легла с краю. Савелий уснул почти сразу, без задних ног, Наталья же ворочалась до самого рассвета. Сначала вслушивалась в перешёптывание хозяев, она даже чётко уловила несколько раз это слово - ''гроши'', потом в голову полезли нехорошие мысли, вдруг как хозяин, позарившись на савельевские копейки, задумает ''чёрное дело'', и чёрт же дёрнул того при таких нехороших людях доставать их на показ, да хотя бы действительно, деньги, а то так - мелочёвку, ничего ж подобного раньше никогда за ним не наблюдалось, как вдруг беспокойный сон сморил её, и, почти сразу, до слуха донёсся плач грудного ребёнка. Ей приснилось, что хозяйке приспичило рожать, Наталья вскочила на постели, растерянно увидела в темноте хаты, как всполошённая хозяйка проворно прошлёпала на выход, отчётливо услышала, что младенческий крик стал приближаться всё ближе и ближе, пока, наконец, в неверном свете нарождающегося утра увидела в дверном проёме хозяйку с ребёнком на руках.

- Во-от! - закричала та, - подкинули. Як не лежала душа принимать вас, и на тоби! Куда теперя его девать? У самих мал-мала- меньше, скоро новым оброжусь. Вставайтэ, чуетэ. Ото, як хочитэ, цэ ваш прибыток!

В хате поднялся переполох, разбуженные дети, те, что поменьше, в голос испуганно заревели, Савелий со сна долго не мог понять, что произошло, а когда, наконец, понял, подтолкнул Наталью в бок:

- Ну, чего ждёшь, иди бери!

- И куда мы с им?

- Куда сами, туда и дитё!

Изначально Савелий рассчитывал добраться до Святого Креста. Они шли просёлочными дорогами, опасаясь погони, держались подальше от Зеленокумского тракта, постоянно не упуская из поля зрения берег реки Кумы. ''Теперь же, с появлением ребёнка, всё придётся менять'', - подумал он. - ''Надо где-то оседать. Но где и как?''

День был воскресный. Заговорчески тихо шептала о чём-то своём река, на берегу которой они сидели.

- Распеленай дитя, хочу поглядеть, хлопец или девка? - попросил Савелий.

- Зачем, шо это меняет? - каким-то чужим голосом спросила Наталья. - Нам от его надо избавляться. Такая обуза для нас. Куда мы с им? Може быть отдадим хорошим людям на воспитание, а, Савва, или в приют сдадим?

Савелий исподлобья посмотрел на свою спутницу, такою свою полюбовницу он видел впервые. Та сразу умолкла, опустила голову, но подчинилась и быстрыми, нервными движениями пальцев стала распеленовывать дитя.

- Мальчик! - восхищённо прошептал он, склонившись над ребёнком. - Хлопчик. Мужик! Ну, а теперь бери, - резко сказал он, - и швыряй в реку. - И концы в воду. Ну, чего ждёшь? Бери, сказал. Швыряй, чего ждёшь? Только следом сама полетишь. Собачонку, и ту жалко, а это ж человек. Зх, ты! Какое сердце надо иметь, штобы про дитя вот так. Добрым людям отдать, в приют, - уже с иронией в голосе проговорил он. - Слухай меня. От сщас - скажу, и так отныне будет, потому шо я мужик, и я в ответе перед Богом и совестью, - он постучал кулаком в грудь, - и за тебя, и за него. Ты меня понялА? Сщас я пойду в село на базар. Самим надо кормиться и дитя чем-то кормить. А ты сиди тут и жди меня.

- Прикупи отрез тонкой холстины, - попросила Наталья, не поднимая глаз.

Он посмотрел тяжёлым взглядом на женщину, тело которой ещё вчера ласкал, которую называл коханой, а теперь откровенно ненавидел. Разве можно с этой женщиной начинать совместную жизнь, если в непредсказуемой жизненной ситуации она может повести себя подобным образом. Савелий круто развернулся и пошёл. Самка зверя, и та, никогда не бросит своего детёныша, а мы люди! Понятно, что ребёнок чужой, но в чём повинна эта безгрешная кроха, от которой уже единожды отказалась породившая его мать? Конечно, сегодняшнее положение беглецов незавидное, одному Богу известно, что будет завтра, но ведь когда-то всё с Божьей помощью наладится, должно наладиться, рано или поздно, так как потом жить с грузом нечистой совести в душе? Нет, ребёночка бросать нельзя, нельзя брать такой грех на душу.

Савелий ходил по базарчику, покупал необходимые продукты и думал, думал. Нет, ни за что и никогда он не бросит этого хлопчика.

Возле винной лавки внимание его привлекли подвыпившие мужики, которые что-то громко обсуждала. Он прислушался.

- Чудит барин, ой чудит! - покачивая головой, прикрытой рваным картузом, съехавшим на бок, говорил невысокого росточка мужичок. - Это ж додуматься только, прикупить кусок речки в самом, шо ни есть гиблом месте, иде она поворачиваить, а, Егорыч?

- Гроши е, ото и чудит, - согласно кивнул Егорыч, мужик, с заметно выпирающим из под простенького ремешка, опоясывающего темной расцветки толстовку брюшком. На голове его красовался картуз с высокой тульей, плисовые штаны в широкую синюю полоску были заправлены, несмотря на теплынь, в тяжёлые, обильно смазанные дёгтем яловые сапоги. - А без грошей, шо ты зробышь?

- Балакают, шо артельщикам, которые зараз у него русло речки чистят, он хорошо платит,- вмешался в разговор высокий, худощавый мужичок, - со свалявшейся, давно нечёсаной рыжей, редкой бородкой, одетый в какие-то лохмотья, отдалённо напоминающие одежды и совершенно босой. - Я б тоже к ему нанялся, - икнув, добавил он, - та токо куда мени с моею ревматизмой.

Савелий без особого труда признал в этом мужичке хозяина хаты, в которой они ночевали. И тут его осенило. Вот что ему надо: найти этого чудаковатого барина и попытаться устроиться работать в артель. Вскоре он остановил проходящую мимо дородную бабу с двумя полными корзинами.

- Иде найтить чудаковатого барина? - переспросила она. - Церковь, милок, бачишь? - указав головой, спросила она. Ото к ей иды, а там за ею и усадьбу его побачишь.

Щуплый, невысокого росточка с хохолком седых волос вздыбленных посреди высоких проплешин на висках, с пышными седыми, слегка всклоченными бакенбардами, в посконной мужицкой рубахе, стянутой в поясе дорогим кавказским ремешком, набранным пластинками серебра, чудаковатый барин сидел как-то полубоком на широкой массивной лавке, посапывая трубочкой. Пряный запах дорогого табака витал в людской. Савелий сидел напротив, на добротно сколоченной табуретке.

- Давай, беглец-молодец, договоримся сразу, - окинув Савелия с ног до головы прищуром своих пытливых умных глаз, сказал барин, - если ты прибежал ко мне и в работы просишься, значит, в том есть нужда, а коль так, я должен знать всю твою подноготную. Расскажешь всё без утайки, может, и помогу, чем могу.

- И Вы, барин, откуда знаете, що я в бега кинулся?

- Слухами земля полнится. Пятигорск он, вроде как, далековато, но и до нас слухи доходят. Вчера двое молодцов ко мне наведывались. Интересовались тобой и твоей полюбовницей, описали ваши обличия, значит, по пятам идут? Купец Ахвердов, нанял сыщиков частного сыска, для твоей поимки и девки. Крови у вас на руках руках нет?

- Боже упаси, барин, я не разбойник и не лихоимец какой.

-Да что ты заладил, барин, барин. Я ведь, к твоему сведению, гвардии отставной полковник. Говори мне, Павел Степанович. Выходит, это ты купца Ахвердова спас, когда его кони понесли? - неожиданно спросил хозяин.

- Я, Павел Степанович.

- Он вознаградил тебя?

- Очень щедро, Павел Степанович.

- И на хорошую работу пристроил, жалование приличное положил. Так?

- Всё так, Павел Степанович.

- Так зачем же ты тогда у купца черкешенку карапчил? Он столько для тебя добра сделал, его только разве что благодарить надо, а ты так подло поступил.

- Попросила, Павел Степанович, девка, чтобы я её от старика спас, надумал он её женой своею сделать.

- Ну, надумал и надумал, твоё тут какое дело? Тебе самому, небось, приглянулась?

- Та, не, по мне она, так, обыкновенная девка. Плакала, просила избавить от купца, как не помочь, дитё ить совсем, Павел Степанович. Не пара они.

- И опять тут не твоё дело. С чего ты решил, что не пара. Ты не Господь-Бог, чтобы судить. И куда ж ты её?

- К родне своей э...Нской, куда ж ещё можно было?

- Купец на тебя официального заявления не подавал. Как ты думаешь, почему?

- Откуда мне, Павел Степанович, знать.

- А я тебе скажу. Лишнего шума не хочет, чтобы репутацию собственную не подмочить, но тебя найти желает, и наказать примерно, по-своему. Это я знаю точно

- Спасибо, Павел Степанович, што упредили, я-то догадывался, шо шукать будут, но мыслил, когда всё уляжется в Старом Кресте на жительство осесть.

- Э-ка, планы у тебя, однако! Вот ты пришёл ко мне на работу наниматься, значит, что-то у тебя не заладилось Так?

- Так, Павел Степанович.

- Что?

- Дитём я обзавёлся.

- Каким ещё дитём? - нахмурил лоб помещик.

- Аккурат вчерась, напросились мы на ночёвку в Успеновке. И надо ж было такому приключиться, шо к утру хозяевам младенца подкинули.

- Вот оно что. Ну, а ты?

- Я, Павел Степанович, як хлопчика разглядел, у меня внутри што-то перевернулось. Не сказать, шоб я к малым дитям дюже охочь, а тут склонился над им и дохнуть на его боюсь. А эта, под руку, обуза така для нас, давай добрим людЯм отдадим, або в приют. От ведь як бывает. Николы не думав, даже мыслей таких в голови нэ появлялось, шо змею под боком пригрев. Потому, для себя решив, шоб там впереди меня не ждало, николы мальчонку не брошу.

- Да, дела-а! - сочувственно протянул Павел Степанович. - Что же мне с тобой делать? И помочь хочется, - то есть, соучастником твоим сразу стать, и в беде оставить не гоже.

Помещик склонил голову в раздумье, некоторое время так и сидел неподвижно, вдруг, словно очнувшись, принялся раскуривать трубочку. Та, поначалу не подавала никаких признаков жизни, но неожиданно лёгкий, ещё робкий сизоватый дымок тонкой ленточкой взвился над чубуком.

- Ладно, - выдохнул вместе с клубом дыма помещик, - возьму грех на душу. Мне сейчас работники по зарез нужны. Русло реки необходимо основательно почистить. Мужики, что по найму этим занимаются, в шалашах прямо на реке живут, к осени, думаю, управятся. Вот и ты там поживёшь, поработаешь, а бабу с дитём я в поместье возьму. На выходные их навещать будешь.

Савелий поднялся, и первым естественным желанием его было повалиться на колени перед помещиком, но встретив его строгий взгляд, выдохнул:

- Спасибо, Павел Степанович, век буду помнить Вашу доброту, - и, видя, как помещик только отмахнулся, быстро-быстро заговорил. - Побегу, мне ещё сегодня надо в церковь обязательно зайти.

Помещик вопросительно посмотрел на парня.

-?

- Хлопчика перекрестить надо, он же не нехристь какой!

- А вот с этим, парень, ты пока повремени, мой тебе совет. Батюшка у нас хороший, но с норовом. Придёшь ты к нему, а он возьми и спросит: а не похитил ли ты чада, отрок? Да приведи хотя бы одного свидетеля, который подтвердит, что хлопчик подкидыш. Чем крыть будешь? То-то! И потом, мне мысль одна покоя не даёт. Вы ж не венчаны. С этим как быть? Поэтому мне надо прежде со священником переговорить и все эти вопросы уладить. А теперь беги, веди свою полюбовницу с ребёночком сюда, а я пока распоряжения отдам.

Сначала Савелию показалось, что работа, которой он занимался с мужиками, лишена какого там ни было здравого смысла. Ну, спрашивается, зачем надо было лазить по реке, вытаскивать из воды топляк, прибитый течением к берегу, а то и перекрывающий кое-где течение поперёк. Благо, что погода стояла жаркая, солнце палило нещадно и работать в реке было одно удовольствие. В береговых кустарниковых зарослях приходилось прорубать неширокие просеки, в основном удаляя кусты шиповника и густо поросшего тёрна, чтобы через эти просеки протаскивать топляк и складывать его, но не в одну кучу, а сортируя: толстоствольные кривые деревья отдельно, прямоствольные отдельно. Ясность внёс старшОй, молодой, покладистый мужик, рыжебородый и под стать Савелию, крупнотелый и высокий:

- Не дай-то Бог большой воды при весеннем паводке, али ливневых дождей в верхнем течении, вот тогда побачим, шо труд наш не зряшный, - раздумчиво произнёс он, - соображаешь теперь?

Частенько наведывался к работникам управляющий.

- Башковитый, похваливал его частенько старшой, когда они оставались наедине. Мы-то просеки, вроде как, для облегчения работы рубим, а ить не только. На них опосля, на просеках энтих, кода заосеняет, саженцы сажать будем. Один раз, вон на той просеке, - старшой указал рукой, - увидал Евгений Викторыч росток дубовый примятый, поругал меня, шоб аккуратней впредь был. Помнишь, пришлось тебя тогда заставить энтот росток колышками обгораживать и приглядывать за ним. Ты ещё спрашивал тогда - зачем? А ить, отошёл дубочек, растёт. Ить што такое лес? Лес, Савелий, это птички разные-всякие, зверушки для охоты, грибочки со временем пойдут, это трава для покоса. Не-е, што не балакай, а правильно барин участок речки прикупил и стал его обустраивать. Дело, конечно, затратное, выгода - плёвая, но это пока. Эх, если бы за всей речкой так следить!

. . . . .

С появлением в семье Полулях басурманочки, Андрея будто бы подменили. Если раньше, даже не дождавшись сумерек, он облачался в чистую рубаху, чистил сапоги и, собрав голенища гармошками, бежал на выгон, на ночные игрища, то теперь по вечерам оставался дома и до поздней ночи просиживал с Марией и Ксюхой возле сада, всякий раз стараясь всеми правдами и неправдами выпровадить сестрёнку пораньше идти спать. Как-то так уж получилось, что Мария быстро стала новым членом семьи, словно прожила у Полуляхов всю жизнь. С Ксюхой она легко освоила дойку коров, почти каждый день до полуденной жары дёргала с нею сорную траву на опытных грядках Апанасовского огорода, а когда Одарка ставила опару на субботу, непременно и тут старалась чем-то помочь. Дед Прокофий, с лёгкой руки которого домашние ласково стали называть Марию басурманочкой, как-то однажды хитро поглядывая на Аапанаса, улыбаясь, молвил:

- Ото гляди, Панас, не иначе, как нашему Андрюхе пара будет. Як вьюн вокруг девки вьётся.

- А можа усё-таки Савелию? - подкручивая ус, возразил сын отцу.

- Не-е, у Савелия, видать краля е! Ежели б к басурманочке сердце лежало, возвернулся бы скоренько, а то пыхнул со двора, и дэ вин, шо вин, одын токо Бог знае.

Однажды утром, едва выйдя за ворота, дед Прокофий, не без помощи, правда, палочки, вприпрыжку прискакал назад и сразу устремился в огород.

Басурманочка встретила его встревоженным взглядом.

- Случилось что, дедушка? - приподнимаясь с пучком сорной травы в руке, спросила она.

- Случилось, внученька. Ото, бросай уси свои дела и беги в соседский терновник, шо за нашим садом. Сховайся тама и сиди до самых потёмок, шоб нэ слышно тебэ и нэ выдно було. И не лякайся. Чуешь? Беги.

Вскоре к дому Полулях подъехала таратайка, запряженная двуконь, и из неё выпрыгнули два молодца в чёрных сюртуках и таких же чёрных шляпах. Тот, что постарше, невысокого росточка, пухлотелый, с тонкими усиками под разляпистым носом с остро подкрученными вверх кончиками, быстрыми, семенящими шажками проследовал во двор. Второй, совсем ещё молодой, высокий и от того слегка сутуловатый, как то суетно переставляя длинные, как у журавля ноги, едва поспевал за ним. Но не успели они дойти и до середины двора, как навстречу им, грохоча цепью со злобным лаем бросился Палкан, тушинской породы кабель, новое обретение Полуляхов взамен околевшего Рыжика.

- Уйми, кабеля, старик? - прокричал пухлотелый деду Прокофию, отступая назад и оттаптывая при этом носки ботинок сутулому, что замешкавшись, с опаской посматривал то на яростно рвущую цепь собаку, то на старика преспокойно сидящего под домом в тенёчке, опершись обеими руками на суковатую палку и поглядывавшего одобрительно на Палкана. Когда пухлотелый начал кричать, он оторвал руку от палки и, собрав её лодочкой, поднёс к уху, повернув голову слегка в бок, сделав вид, что плохо слышит. Пухлотелый дальше двигаться уже не мог, старик же неторопливо, кривясь лицом, поднялся, но подошёл легко, опираясь на палочку.

- Кабеля, тебе говорят, уйми, - прокричал из-за спины сутулый.

- Я с такой зверюкой не совладаю, -пожал плечами дед Прокофий.

- А что домашних, никого? - прокричал пухлотелый.

Старик сделал вид, что не расслышал вопроса.

- Я спрашиваю, дома - никого?

- Так усе в поле. Страда.

- А черкешенку где прячешь?

Старик опять сделал вид, что не понял вопроса.

- Тебя спрашивают, черкешенка где? - выходя из терпения, прокричал длинный.

- Так нету её, с неделю как, - дед Прокофий, как-то скорбно развёл руки, Палкан зубами ухватил конец, мелькнувшей было перед носом палки, ещё больше свирепея, дёрнул на себя, однако старик на ногах устоял и легко высвободил её из зубов вконец рассвирепевшего кабеля, - унук её к родне черкесской спровадил.

- А если найдём?

-Ищи. - старик опять равнодушно пожал плечами и повёл рукой, с освободившейся палкой, как бы предлагая заняться этим незамедлительно. Некоторое время незваные гости ещё постояли во дворе, наконец, поняв безрезультатность своего визита, вышли на улицу, о чём-то накоротке переговорили, сели в таратайку и удалились. Старик же подошёл к всё ещё лающему Палкану, наклонился, бесстрашно потрепал пса по загривку.

- Молодец, Палкан, а за палку извиняй, видит Бог, случайно задел.

Вечером, прискакавший с покоса Андрей, переговорив с дедом, уже под покровом темноты отвёз басурманочку в Крым-Гиреевское, к тётке Нюське, отцовой сестре.

. . . . .

После исчезновения черкешенки один из богатейших скотопромышленников юга России, купец второй гильдии Афанасий Серафимович Ахвердов основательно запил. Был грех, случалось с ним подобное и раньше, правда продолжались запои недолго, с неделю - дней десять от силы, если не брать в расчёт последний, по случаю благополучного спасения, затянувшийся без малого на две недели. Как правило, дня за три до этого Афанасий Серафимович, человек по натуре незлобливый, с общительным, даже чрезмерно добрым характером испытывал какое-то, необъяснимое внутренне томнение, а временами даже беспокойство, он становился раздражительным, безо всякой веской на то причины мог наорать на прислугу или обидеть ни с того, ни с сего проверенного не в одной сделке компаньона, чтобы потом унизительно приносить свои извинения. Приказчик, знавший все повадки своего хозяина, в такие дни старался не попадаться на глаза и ограждал от этого тех, кого считал нужным.

И вот теперь каждое утро, испытывая тяжёлое, гнетущее душу чувство, которое вот уже более трёх недель никак не удавалось развеять, Афанасий Серафимович поднимался с постели, звонил в колокольчик и, встречая изучающим взглядом вбегающую с китайским, тонкого фарфора тазиком под мышкой, таким же, сервированным фарфоровым кувшином, обязательно наполненным тёплой водой (это потом, когда он выйдет из запоя, обязательно потребует подавать исключительно студеную воду), новую девку из прислуги, допущенную в дом вместо сбежавшей Наташки по рекомендации приказчика Порфирия Егоровича, и, строго следя за каждым её движением, как то, - какой струйкой она поливает ему на руки, как подаёт полотенце, перекинутое до времени через плечо, рассеянно думал, что может быть на уме у этой новой вертихвостки именно сейчас, когда он, проливая воду сквозь растопыренные, подрагивающие мелкой дрожью пальцы, чтобы хоть как-то обмыть заросшие седой, белой, как снег, щетиной щёки и подбородок, а больше глаза, и что думает потом, когда ускользнув на самое короткое мгновение, чтобы тут явится снова для сервировки стола. Сама сервировка до предела была проста. Основу стола составлял хрустальный графинчик, наполненный водкой, с хрустальной рюмочкой на тонкой ножке, хлебница, покрытая отбирающей глаза ослепительно белой салфеткой, на которой были уложены тонко нарезанные ломтики чёрного хлеба, большая глубокая чашка верхом наполненная квашеной капустой, тщательно отжатой и обязательно обильно сдобненная подсолнечным маслом и мелко нарезанным лучком, небольшая тарелочка с горкой теснящимися мочёными бочковыми яблочками (продукты ещё Наташкиного приготовления), да серебряная вилка, лежащая по правую руку.

Афанасий Серафимович поправил салфетку, заправленную за расстегнутый ворот накрахмаленной, отглаженной, пахнущей свежестью рубашки, - запой запоем, а выглядеть он должен безукоризненно, (правда, без галстука, недолюбливаемому в обычные времена, а теперь так и вовсе напрочь отменённому), - наполнял рюмочку по узкую кромочку, придвигал к графинчику, слегка касаясь его, и, наслаждаясь чистым тонким звоном, отзывчивого даже на лёгкое прикосновение хрусталя, что называлось им - ''пьём Сам-на-Сам'', подносил её, рюмочку, к слегка оттопыренной уголком нижней губе, чуть-чуть запрокидывал голову назад, выливал водку в рот, чтобы одним глотком проглотить. Согревающая нутро влага приятно разливалась по желудку. Выждав какое-то время, он неторопливо брал кусочек хлеба, вдыхал в себя кисловатый, ржаной запах и, шумно выдыхая воздух через ноздри, бережно ложил хлеб на место и только тогда, подавляя в себе желание вздрогнуть всем своим большим, сильным телом и передёрнуть плечами, - естественную реакцию организма на начавшееся возлияние, брался за вилку и подвигал чашку с капустой поближе. Частыми уколами вилки, он нанизывал капусту на зубцы, отправлял в рот, принимался тщательно пережёвывать и, проглотив первую порцию продукта, что приятно снимала водочную горечь в горле, а потом и в пищеводе, продолжая накалывать капусту дальше, чувствовал постепенный прилив умиротворённости в сознании, и во всём, начинающем расслабляться теле.

Так что у неё может быть на уме, у этой новой вертихвостки? Плавно потекла, требуя логического завершения первая, неотступно преследующая мысль. До какой степени всё-таки неблагодарен народец, окружавший когда-то и окружающий теперь его, народец, который он в своё время пригрел и облагодетельствовал. Сколько хорошего ему не делал, а всё как вода в песок. Ну, вот чего, скажем, не хватало той же Наташке? А ведь, как выяснилось в последствии, далеко не безупречной репутации была. Ладно, все мы не без греха. Но какая же неблагодарная. Ведь даже на её шашни с Савелием, он, Афанасий Серафимович смотрел сквозь пальцы, думал, люди же, пускай жизнь свою устраивают. Не присёк, а надо было. Смотри, и дело до скандала не дошло бы. И всё-таки, где та мера добра, если у добра может быть мера, а по глубочайшему убеждению Афанасия Серафимовича, душевная доброта либо она есть и дана человеку от рождения, либо её нет вовсе, чтобы противоположная чаша весов - ЗЛО, не стала перевешивать настолько, что начинаешь сомневаться, а стоит ли, вообще, делать людям что-то хорошее, получая взамен одни неприятности, сплошную, и даже порой ''чёрную'' неблагодарность.

Мысль прервалась так же неожиданно, как и возникла, потому что от внимания Афанасия Серафимовича не укрылось, как слегка, самую малость, чуть-чуть, приоткрылась массивная белая дверь, и в узеньком проёме показалось озабоченное лицо приказчика. Опять заявился со своим пустяковым докладом или поднадоевшими просьбами взять себя в руки и как-то выходить из щепетильного положения, как он называл затянувшийся запой хозяина? Предупреждал же, подобными вопросами не беспокоить, однако, перехватив взгляд незваного посетителя, место которого с девчонкой-прислужницей должно быть, там за дверью столовой в коридоре, чтобы удовлетворить любую прихоть хозяина в любой момент, понял, дело, если и не серьёзное, но не терпит отлагательства и потому пальцем поманил к себе.

- Что ещё, горит, что ли? - недовольно спросил купец, когда Порфирий Егорович вошёл.

- Упаси Вас Господь, Афанасий Серафимович, пока всё благополучно. Человек от фабриканта Афонина.

- Управляющий новый? Как его там, Кружилин, что ли?

- Он.

- Чего хочет?

- Бумагу просит подписать.

- Какую еще бумагу?

- На поставку овчины.

- Сколько времени этот Кружилин у Афонина служит? - спросил Афанасий Серафимович, и тут же сам ответил. - Четыре месяца. Так вот пойди-ка ты, Порфирий Егорович, и скажи этому Кружилину, чтобы он знал впредь, что слово купца Ахвердова дороже чести, поэтому поставка первой партии товара, как и было обговорено с фабрикантом Афониным начнётся15 ноября, ни днём раньше, ни днём позже. Всё?

-Нет.

- Что ещё?

- Пальчиков на приём просится.

- Пальчиков, это который, м-м-м...

- Да, из частного сыска.

- Что, есть хорошие новости?

- Не могу знать, - помялся приказчик, - говорит, есть разговор с глазу на глаз.

- Ладно, через пять минут в моём кабинете. Да, непорядок! Я не вижу колокольчика на столе. Если подобное повторится, у твоей протеже могут быть неприятности, так ей и передай.

- Сейчас моментом исправим, Афанасий Серафимович. Больше подобное не повторится.

Приказчик ушёл, а Афанасий Серафимович, наскоро наполнил рюмочку, опрокинул в рот, не закусывая, сорвал салфетку с груди и нервно бросил на стол. Твёрдым, степенным шагом, он прошёл в кабинет, сел в своё любимое кресло, удобно вытянул ноги и, взяв со стола первую попавшуюся под руку бумагу, принялся с деловым видом рассматривать её. Дверь отворилась. Вошёл агент частного сыска Пальчиков, тот самый, пухлотелый, с тонкими усиками подкрученными вверх острыми кончиками. Сняв шляпу и, поприветствовав хозяина, он стоял посреди ковра, в ожидании предложения присесть. Однако, такового почему-то не последовало. Переминаясь с ноги на ногу, сыщик, тем не менее, с каким-то достоинством во взгляде посмотрел на купца.

- Я слушаю, - прервал затягивающуюся паузу хозяин.

- Итак, разрешите доложить, Афанасий Серафимович. Прежде о барышне, - начал было сыщик, но купец прервал его.

- Погодите, погодите. Кого Вы имеете в виду, называя барышней? Если сбежавшую черкешенку, то у неё был шанс стать таковой, а поскольку она его не использовала, речь пойдёт об обыкновенной девке, - недовольно расставляя слова, уточнил купец.

- Простите, Афанасий Серафимович. Прежде о гражданке Тутаевой Марьям, в крещении, Марии. След её первоначально был обнаружен в селе э...Нском, это где-то в верстах тридцати отсюда, в семье местного крестьянина Полулях Апанаса Прокофьевича.

- Очень интересно, и?..

- Но на сегодняшний момент она находится в селе Крым-Гиреевском, что располагается в шести верстах от села э...Нского на подворье родной сестры Полуляха, Анны Прокофьевны Колещатой, куда была доставлена старшим братом Вашего бывшего кучера гражданином Андреем Апанасовичем Полулях.

- А причём тут старший брат? Где сам кучер? - в нетерпении подаваясь всем телом вперёд, спросил Афанасий Серафимович.

- Одну секундочку, Афанасий Серафимович, тут, скорее всего, мы имеем дело с родственным сговором. По нашим сведениям, семья Полулях укрывала беглянку, а когда мы напали на ёё след, родня переправила беглянку в Крым-Гиреевское. Самое интересное, что гражданина Полулях Савелия Апанасьевича, Вашего кучера и его подельницу Наталью Николаевну Кучерову, Вашу бывшую дворовую прислугу, мы обнаружили совершенно в противоположном месте, за добрую сотню вёрст от указанного мною села э...Нска.

- Вот как? Значит, кучер выкрал черкешенку не для себя?

- Именно так, Афанасий Серафимович. Причём , гражданка Кучерова с младенцем проживает в имении помещика Берестова.

- С младенцем? Насколько мне известно, у моей бывшей кухарки не было детей.

- Совершенно правильно, но после ночёвки в селе Успеновском, у неё появился младенец. Подкидыш. Я не стал выяснять подробности дела с младенцем, меня больше интересовало, где же сам Савелий Полулях ?

- И где же он? - спросил купец .

Чем дольше Афанасий Серафимович беседовал с частным сыщиком, тем больше проникался уважением к этому человеку, распутывающему его дело, и пусть даже он где-то и преподносит не самую достоверную, приукрашенную информацию, но ведь всё возможно проверить и перепроверить.

- Так где же всё-таки кучер, Юрий Львович? - впервые обратился к сыщику по имени-отчеству купец,

- Сам кучер находится неподалёку. Работает в артели, которую нанял помещик Берестов из села Успеновка для расчистки русла реки Кумы.

- Вот ка-ак! - с каким-то удивлёнием в голосе, слегка на распев произнёс Афанасий Серафимович. - Так-так, неплохо. Выходит, лазить по воде лучше, чем править лошадьми? Дальше.

- Вот я и прибыл к Вам, чтобы уточнить, какие будут Ваши дальнейшие указания, Афанасий Серафимович? - сыщик вопросительно посмотрел на купца.

Тот долго молчал, для чего-то снова взял отложенную в сторону бумагу, невидящими глазами пробежал её.

- А знаете что, Юрий Львович, никаких указаний не последует, - наконец, произнёс он, отложив бумагу.

Афанасий Серафимович на минуту призадумался, потом запустил руку в боковой карман сюртука, извлёк кошель, отсчитал три тысячи рублей четвертными ассигнациями, положил на край стола, ближе к сыщику.

- Вот, возьмите, Вы славно потрудились, честно говоря, превзошли все мои ожидания. Поскольку, мой бывший кучер причастен только к похищению девицы и никакого имущественного вреда мне не нанёс, претензий я к нему не имею, - сказал купец, - он мне стал неинтересен, как и черкешенка. Ничто так не угнетает человека, если их можно назвать людьми, как неведение, грядущее завтра. Поэтому пусть живут дальше, как велит им совесть, если таковая у них имеется, тот плещется в воде, а та влачит жалкое существование, которое по своему разумению выбрала. Единственное, что постарайтесь сделать, Юрий Львович, довести до сведения помещика Берестова, каких людей он приблизил. Я очень доволен Вашей работой, Юрий Львович, думается, что и Вы не обижены мной, - Афанасий Серафимович пальцем указал на деньги, лежащие на краю стола. - Спасибо Вам.

Сыщик подошёл к столу, забрал деньги, поклонился.

- Благодарствую!

- Желаю всего наилучшего.

Когда сыщик вышел, купец без промедления сразу же направился в столовую. Проходя по коридору, он не удостоил даже взглядом, сидящую как-то робко на краешке стула у распахнутого окна, девку-прислугу, но в столовой первым долгом посмотрел на стол: колокольчик стоял на месте, правда не на своём, как обычно, до него надо было ещё дотянуться рукой.

Он сел. Ну вот, все проблемы, кажется, и разрешились, дышать стало легче. Даже если в чём-то сыщик и слукавил, где-то приукрасил, обстоятельства дела выглядят не так уж и плохо. Афанасий Серафимович наполнил рюмку, выпил. Он вспомнил тот, далеко не самый лучший день в его жизни, когда сообщения одно другого неприятней, посыпались, как из рога изобилия человеческого зла и коварства. Найти и примерно наказать всех, причастных к этой неприятной истории, - вот что переполняло его в те минуты. Непременно найти и непременно наказать. Но сегодня, слушая доклад частного сыщика, он всё больше и больше утверждался в мысли: и беглянка, в первую очередь, сама уже наказала себя, не только тем, что обречена на непредсказуемую будущность, но прежде всего на новый уклад жизни, который ещё неизвестно, чем и как обернётся для неё, и тот же кучер, сам, скорее всего так до конца и не осознавший для чего, и ради чего он сотворил, то, что сотворил, и теперь, уж точно, готов кусать локти, да не достанешь. Афанасий Серафимович выпил еще, основательно закусив капустой. И тут, совершенно неожиданно, его посетила мысль, насколько всё-таки благородно он поступил, если даже пусть и, не простив обидчиков, не стал судить их, а предоставил эту возможность промыслу Божьему. Он выпил ещё одну рюмочку и, впервые за время запоя, подумал: не пора ли заказать новой поварихе бараний шулюм, конюху Герасиму закладывать экипаж, а Порфирию Егорычу позаботиться к вечеру о номере в городской бане, что могло бы означать только одно, - выход из запоя, но время было уже далеко за полдень, да и не было у него никогда ещё такого, чтобы торжественное мероприятие выхода совершалось не с раннего утра, а глядя на ночь и потому рука непроизвольно потянулась к графинчику.

На какое-то мгновение он замер, почувствовав нетерпимо резкую боль в сердце. Такого с ним никогда ещё не было. Сразу стало не хватать воздуха и чтобы умерить боль, он придвинулся вплотную к кромке стола левой стороной груди, а легче не становилось и уже угасающим взглядом окинул стол и совершенно равнодушно остановился на колокольчике, подумав, что нет теперь никакой возможности дотянуться до него и единственное, на что его хватило, это отодвинуть как можно дальше чашку с квашеной капустой, чтобы упокоено уложить на освободившееся место свою седую голову.

. . . . .

Накануне Казанской неожиданно похолодало. Если ещё несколько дней назад артельщики, выбираясь по утрам из шалашей, и по крутому склону сбегали к реке, чтобы обмыть со сна руки и лица чистейшей, студеной водой, то сегодня, зябко поёживаясь, они, кто с потаённой ухмылкой, кто с откровенной усмешкой поглядывали на старшого, Михаила Третьяка, что по обыкновению, каждое утро купался, покрякивая и озорно брызгаясь при этом, тем самым привлекая к себе внимание. Как тО будет сегодня, рискнёт ли старшой искупаться? Рискнул. Он уже выходил из воды и поднимался вверх по тропке, растираясь на ходу не первой свежести тряпицей, когда увидел помещика Берестова, подъезжающего верхом на коне к сгрудившимся подле крайнего шалаша мужикам, так что усмешек и подковырок с их стороны благополучно избежал. Берестов, тем временем, осадил жеребца, пытаясь утихомирить его, но не тут-то было, тот не слушаясь повода, норовисто перебирал копытами, скалился, то задирая голову обнажая крупные ровные зубы и разбрасывая пенистые хлопья, то изгибал красивую шею с коротко остриженной гривой, стараясь ухватить хозяина за колено. Савелий вышел из толпы, принял у Павла Степановича уздечку, но вопреки ожиданиям мужиков не погладил коня по загривку, успокаивая и лаская, а наоборот, ухватив ручищей пук гривы, с силой стал клонить к земле голову коня. Конь, чувствуя силу, захрапел, попятился назад, хищно скосил налитый кровью глаз в бок, однако начал смиреть на глазах, чем самым дал возможность седоку соскочить на землю.