Заверните мне луну

Глава пятая Пять стадий

Горе всепоглощающе. Горе изолирует человека от мира. Горе эгоистично. Психологи скажут вам, что существует пять стадий скорби: отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, смирение. Я считаю, что существует шесть стадий: отрицание, гнев, торг, депрессия, обвинение и только потом смирение.

Отрицание. Я ни оком, кроме него, не думала. Я жила в прошлом. Я закрылась в своей скорлупе и прокручивала всю свою жизнь. Мне дали четырехнедельный отпуск по семейным обстоятельствам. Четыре недели на оплакивание жизни. Я находилась главным образом в своей спальне, где пряталась под пуховым одеялом, слушая тиканье антикварных часов бабушки. Я спала, спала и спала, и когда глаза принуждали меня проснуться, я обнимала подушку и разговаривала с Джоном.

«Помнишь, как мы сказали родителям, что собираемся жить вместе? Помнишь, как они взбесились? даже Ноэль получил по шее. Помнишь? Мама употребила слово „Боже“, Ноэль стал распекать ее, и она повелась. Ты успокаивал ее, даже папа был против этой затеи, а с ним всегда можно договориться. Ты был великолепен. Я орала как четырнадцатилетняя девчонка, но ты все расставил по своим местам. Ты всегда умел спорить. При желании из тебя бы вышел неплохой адвокат. Из тебя мог получиться кто угодно». До меня доносился шум грозы. Встать с места меня заставила кошка, орущая на подоконнике. Я потянулась к занавеске и резко дернула за нее, испытывая омерзение из-за того, что реальность прервала приятную беседу, я посмотрела в окно: дверь в сарай бешено раскачивалась, ее петли взвыли о помощи. Горшки с цветами на улице катались, вращая содержимое во всех мыслимых направлениях. Прошло несколько секунд, прежде чем я вспомнила о звуке, который заставил меня притащиться к окну. Кошка отчаянно орала и куда-то таращилась. Если бы кошки умели разговаривать, думаю, последовала бы фраза: «Впусти меня, хренова тупица!» Я открыла окно и поразилась: в подоконник своими недоразвитыми лапками вцепился крошечный котеночек. Я взяла это промокшее существо, которое было всего лишь парой ошеломленных глаз в окружении меха, и осторожно втащила его в комнату. Я чувствовала биение его сердечка. Я бросилась в ванную и завернула малыша в полотенце, а затем аккуратно вытерла его.

— Ты всего лишь ребенок. Взгляни на это, Джон! Котеночек.

Я заглянула в его мордочку и тут же определила, что это мальчик, у котенка была чисто мальчишеская мордочка, овальные черные глаза, черный мех, стоявший дыбом, а под подбородком виднелось белое пятнышко. На самом деле чем дольше я смотрела на него, тем больше он напоминал мне сокурсника Джона Леонарда Фоули. У Леонарда были черные глаза овальной формы и черная копна волос, отрицающих силу земного притяжения. Леонард сделал великое множество попыток укротить пылкий нрав своей гривы — однако в итоге единственным вариантом, не считая бритья наголо, оказался ирокез. Он походил на инопланетянина, а после фильма «Звездный путь» решил, что это даже круто. А так как он был первой гитарой в единственной музыкальной группе во всем колледже, мы все согласились. Я трепала шерсть на голове котенка, придавая ей форму ирокеза. Котенок осторожно посмотрел на меня и потерся о полотенце. Теперь он еще больше напоминал Леонарда.

— Привет, Леонард! Как твой музыкальный бизнес? Тебя уже взяли?

Моя трескотня не очень интересовала котенка. Он обсох, и теперь его крики означали, что его нужно покормить. Я отнесла малыша вниз на кухню, посадила на стол, а сама стала искать подходящую чашку. Высвободившись из моих рук, он тут же задвигался, но остановился у самого края раковины. Затем посмотрел на пол и попятился к окну. И тут до меня дошло.

— Каким образом, черт побери, такому крошечному котенку удалось забраться на карниз второго этажа?

Он не отвечал.

— Это невозможно.

Леонард не был заинтересован в раскрытии своих секретов, потому что занялся поеданием тунца двухдневной давности.

— Откуда ты взялся? Это ты его прислал, Джон? Ты прислал его, чтобы вытащить меня из постели? Тебе ведь не нравилось, когда я просыпала? День коту под хвост, как ты любил выражаться. Леонард закончил есть. После пережитых испытаний ему хотелось спать. Я не могла обвинять его. В конце концов его неожиданная встреча с яростью природы на моем подоконнике была сродни землетрясению для нас, людей, Я отыскала коробку из-под обуви и положила в нее бумажное полотенце. Когда я поместила Леонарда в коробку, он мгновенно свернулся калачиком и заснул. Я оставила коробку на кровати рядом с собой, снова вернулась под одеяло и стала наблюдать, как сон прогоняет его заботы.

— Эй, Джон, ты помнишь двигающуюся статую? Тысячи людей совершали паломничество, чтобы помолиться у подножия статуи девы Марии в каком-то амбаре в Северном Керри. (В Ирландии явления Девы Марии давно стали привычными. Но с 1985 года начали постоянно появляться ожившие статуи. Первое сообщение пришло от детей из местечка Эсди, графство Керри, в феврале, а к сентябрю в Ирландии задвигалось более 30 статуй Богоматери. Видели, как они раскачиваются, разговаривают, улыбаются, источают кровь или светятся.) А помнишь, как Леонард убрал статую девы с Младенцем со двора у кабинета директора? Он спрятал ее в женском туалете, оставив на ее месте записку со словами «Ушла на обед!» — Я рассмеялась. — Директор остервенел и обозвал его богохульником.

Леонард открыл один глаз, чтобы посмотреть, в чем заключалась эта шутка. Я больше не смеялась. Вскоре после этого мы оба заснули.

Гнев (Клода)

Кло звонила мне раз в день.

— Ты в порядке?

— Да.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Нет.

— Хочешь, чтобы я пришла?

— Нет.

На этом разговор прекращался, и мы обе испытывали облегчение.

Ей не дали четырехнедельного отпуска по семейным обстоятельствам. Она потеряла друга, но она не была его родственницей. Ее боль не оценивалась так высоко. Кло вернулась к своей нервной работе на следующий же день после похорон. Она зашла в офис, где ее поприветствовали семьдесят писем, требующих срочного внимания, три пресс-релиза, журнальная фотосъемка для недели овощей и фруктов и клиент в весьма дурном настроении. Кло тотчас разобралась с почтой. Ее клиент успокоился через несколько минут. Ей удалось написать три пресс-релиза за час, при этом к поставленному сроку у нее еще осталось время.

Съемка же оказалась настоящим кошмаром. Две недоедающие модели, одна из которых была одета капустой, другая яблоком, холодные и капризные, ожидали «фрукта» и начала съемок. Он попал в пробку на шоссе М50. Девушки отражали атаку обзывающихся подростков, которых не устраивал их «фруктовый» внешний вид. Фотограф брюзжал по поводу времени. Кло до конца держалась профессионально. Она вернулась домой после семи, достала с полки банку кофе. Та выскользнула из ее рук и упала ей на голову, Кло даже не успела почувствовать удар, далее банка стала падать на пол. Кло почти поймала ее, но руки в очередной раз подвели подругу. Банка ударилась о белый кафель, кофейные зерна, жаждущие свободы, вырвались из стеклянной тюрьмы.

— Довольно!

Кло взорвалась, слезы обжигали ей глаза.

— Я всего лишь хотела чашку грёбанного кофе! Неужели это так много, черт возьми! Хрен с тобой, я не буду это убирать, даже не притронусь!

Она начала кричать, и тут началось. Кло принялась вытаскивать бокалы и бросать их, наблюдая за тем, как они ударялись о стену, превращаясь в осколки. Затем она прицелилась в картину с изображением лодки в синем море с сосредоточенностью и профессионализмом звезды MВА. При ударе стекло разбилось вдребезги, разорвав картину, которая теперь свисала с поврежденной рамы. Кло кричала, плакала и танцевала на кофе и стеклянных осколках. Затем она вдруг остановилась. Ее сердце бешено колотилось, руки тряслись, перед глазами все поплыло.

«Достаточно». Потом она долго сидела на полу и стонала, неуверенно пытаясь сгрести плоды своих разрушительных действий в совок, когда в дверь позвонили.

— Пошли вон! — взревела она, зная, что никто из непрошенных гостей не услышит ее голоса, находясь четырьмя этажами ниже на шумной улице. Она ответила после пятого звонка. Пришла ее мать. — Клода, впусти меня!

— Я хочу побыть одна.

— Ради Христа, впусти!

— Иди лесом!

В итоге Кло все-таки нажала кнопку домофона, и мать вошла в дом. Клода обводила взглядом кухню, в то время как родительница поднималась в лифте.

— Просто оставь меня в покое! — прорычала Кло, стоя у стола, после чего изо всех сил бросила тарелку, безобидно лежавшую в раковине. Минуту спустя в дверь позвонили.

— О, милая! Поди ко мне! — Мать достала из кармана салфетку и вытерла ей слезы.

Мать не выпускала ее из своих объятий, пока та плакала и ругалась.

Позже, выплакавшись, Клода попросила мать рассказать об отце, которого она совсем не помнила. — Отец любил «Бумтаун рэтс» (Ирландская группа новой волны, исполнявшая оригинальный поп-рок с остроумными текстами и нестандартными аранжировками (1975–1986)). Ему нравилась их неугомонность и раздражительность. Он занимался политикой и хотел перемен. Он говорил, что прежняя Ирландия умерла. Он был страстен и упрям.

Мать улыбнулась. Кло видела, как та успокаивается, давая волю воспоминаниям.

— Когда он смеялся, все в комнате тоже смеялись, — сказала она, продолжая улыбаться. — Он был такой же упрямый, как и ты.

Кло улыбнулась.

— Он всегда считал, что прав, даже если ошибался. Он любил пляж и лодки.

Кло отметила про себя, что нужно будет повесить новую картину.

— С успехом он перебарщивал. Он мог довести меня до безумия.

— Как я, — сказала Кло.

— Да, как ты, — признала мать, гладя волосы дочери.

Момент лирического отступления закончился быстро, и Кло почувствовала, что она снова закипает.

— Это несправедливо. Я так зла! — выпалила она.

— Я знаю, — согласилась мать. — Состояние кухни тому свидетельство.

Кло не могла не засмеяться.

— Когда умер отец, тебе едва исполнилось пять, но в день похорон ты разбила все до единой чашки и блюдца из своей игрушечной посуды, а ведь они были пластмассовые. Я знала, что ты понимаешь: папа больше не вернется. Вот какой ты была и такой же осталась. Ничего не изменилось. Клода растаяла.

— Как? — спросила она.

— Ну, ты и сейчас бьешь все, что под руку попадется, — ответила мать.

Кло плакала. Из-за мамы, из-за друга, из-за меня, из-за себя. Плакала, пока мать не выпустила ее из своих объятий, уверенная в том, что та будет жить.

Торг (Ноэль)

Ноэль заходил ко мне чуть ли ни каждый день. Он подолгу сидел у меня, пока не убеждался, что со мной все в порядке, и только после этого уходил. Большую часть времени он проводил в молитвах. Они с Джоном были друзьями… нет, они — даже ближе, чем друзья. Они вместе выросли. Ноэль был на два года старше Джона, но они нашли общий язык. Джон восхищался теми чертами брата, которые я терпеть не могла. Ему нравилось, что Ноэль не идет за толпой, — Джон любил обсуждать с ним темы, которые правили только его вселенной. Джон постоянно смешил Ноэля. Брат скучал по этому. Ему не хватало их религиозных споров: «Бог или наука?» Это было старым и любимым предметом их дебатов, к которому они возвращались снова и снова.

«Господи, пожалуйста, не позволь мне забыть! Если ты должен был забрать его, пожалуйста, позволь мне услышать его смех!

Ноэль жалел, что не мог сказать нам, будто Джон пребывает в покое и его смерть означает воскрешение в раю, и мы должны порадоваться за него, праздновать его возвращение домой. Но он не мог. Брат так не думал. Он слишком сильно скучал по другу.

„Пожалуйста, Господи, помоги мне понять“.

Ноэль переживал свою боль единственным известным ему способом. Он проводил мессу, посещал дом престарелых, больницу, регулярно проводил беседы в школе. В конце каждого дня он отправлялся в квартиру, в которой жил с соседом, шестидесятилетним священником отцом Рафферти, переехавшим из графства Корк. Отец Рафферти смотрел новости, а Ноэль готовил ужин. Ноэль ел молча, время от времени кивая отцу Рафферти, который посвятил себя болезненному переживанию за состояние современного мира. Когда Ноэль наконец удалялся в свою комнату, он ставил диск Нины Симон (Нина Симон (1933–2003) — талантливая американская темнокожая певица, пианистка, композитор, аранжировщица. Придерживалась джазовой традиции) и слушал ее песни, стоя на коленях у кровати и сложив руки в молитве.

„Пожалуйста, Господь, я посвятил тебе свою жизнь, прогони эту боль. Я кланяюсь перед тобой. Прогони это одиночество“.

Как я узнала позже, Ноэль познакомился с Лорой во время кондитерской акции. Она испекла более четырехсот больших тортов для кампании против рака груди, из-за которого она потеряла мать. Лора считала, что сбор средств лишь малая часть того, что она могла сделать. Она была приветливой и словоохотливой. В основном люди не болтают со священниками, по крайней мере не каждый день. Ноэль был обезоружен. Ему нравились ее беззаботные манеры и открытость. Она не боялась высказывать свое мнение, но не боялась и слушать. Они ходили пить кофе, и она говорила о своей матери, улыбаясь и смеясь, и это общение придавало ему сил. Брат даже обнаружил, что и сам рассказывает ей о себе. Подобное было для него внове. Они встречались много раз, порой случайно, порой, казалось, что случайно. Между ними не было близости — он никогда и не думал об этом, однако ощущал чувство вины за свою новую дружбу. Но все это было до смерти Джона. А теперь одиночество, которое он так долго испытывал, стало невыносимым.

„Господи, пожалуйста, умоляю тебя, прогони это одиночество“.

Ноэль схватил палто и, не говоря ни слова, прошел мимо отца Рафферти, который гладил жилет. Он закрыл за собой дверь и зашагал по улице, готовясь поймать первое попавшееся такси. Брат явился без предупреждения. Лора открыла дверь. Ее лицо озарила счастливая улыбка. Она провела его в теплую гостиную. Ноэль опустился в кресло. В комнате было темно, не считая горящей лампы у стула, на котором лежала открытая книга. Брат понял, что прервал ее. Его смущение застало его самого врасплох. — Тебе будет уютнее, если я включу свет? — спросила она, догадываясь, что он чувствует.

— Нет, — извинился он, — прости, мне не следовало приходить. — Ноэль склонил голову, чтобы не встречаться с ней взглядом.

— Я думаю, именно это тебе и было нужно. — Лора улыбнулась. — Позволь, я угощу тебя чаем, и мы поговорим. Он кивнул.

Позже она сидела на стуле, на котором читала, а Ноэль рассказывал ей о друге, погибшем в аварии. Он говорил ей о своем гневе и стыде. Он говорил о боли, сожалениях и даже о страхах. Потом она обняла его, и он плакал на ее плече. Лора поглаживала его по спине и говорила, что ему полегчает. Ноэль ощущал на своей шее ее дыхание, вдыхал аромат ее духов и чувствовал, как она грудью прижимается к его жакету. Он отпрянул, испугавшись, что не сможет совладать со своими эмоциями. — Мне пора.

Лора кивнула:

— Если тебе что-нибудь понадобится…

Он кивнул в ответ.

Она проводила его до двери, и Ноэль обнял ее.

— Спасибо, — сказал он.

— Обращайся в любое время, — грустно ответила она.

Лора смотрела, как он идет по дорожке и закрывает ворота. Он не обернулся. Ноэль отправился домой пешком. Он шел более часа, но ему показалось, что всего несколько минут. Голова болела.

„Я желал ее. О Боже, помоги мне, я в таком смущении! Пожалуйста, Боже, я принадлежу тебе, дай мне сил!“

Депрессия (Шон)

После похорон Шон отправился прямиком в паб. Он сел в углу бара, вывернул все карманы, выложил деньги перед собой на стойку и заказал виски, затем еще и еще. Он пил, пока оставались деньги. Он ни с кем не общался, что, наверное, удивило нескольких завсегдатаев. Когда он свалился со стула, бармен прекратил его обслуживать. Шон не спорил — он просто взял оставшиеся деньги и поковылял прочь. Он ушел так же тихо, как и пришел. По дороге домой Шон завернул в магазин. Его чуть не хватил удар, когда он увидел, что наличных не хватит даже на сэндвич. А тут еще смесь из двенадцати порций виски и свежего воздуха ударила ему в голову, и у него подкосились ноги. Шон не помнил, как добрался до дома. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что сидит на своем любимом стуле. В ту ночь он так с него и не встал. Он сидел в темноте и пил, задаваясь вопросом: „В чем смысл?“

На следующий день он взял недельный отпуск, в течение которого не выходил из своей маленькой гостиной. Он не мог читать и смотреть телевизор, слишком болели глаза. Он не мог слушать музыку, звуки раздражали его, он почти ничего не ел. Он даже не мог спать и пил до тех пор, пока не впал в небытие. Он игнорировал телефонные звонки и не открывал дверь, когда звонили.

Ему все время казалось, что скоро придет Джон, и на мгновение все будет хорошо. Джон повернется и скажет: — Боже, брат, да ты похож на кусок дерьма!

Шон кивнет и улыбнется.

— Ну и напугал же ты нас, — скажет он, а Джон сядет на кровати и ухмыльнется:

— Мне нравится эта лампа.

— Это не смешно. Мы подумали, что ты умер.

Шон отойдет к окну, зачарованный сияющим солнцем, которое словно танцевало в воздухе, как ярко-оранжевый воздушный шар. И услышит за своей спиной смех Джона.

— Никто не умирает — мы просто уходим в другой мир, только и всего.

Шон попытается отвернуться от окна, но не сможет оторвать взгляда от солнца.

— Что ж, я рад, что ты остался, — ответит он, борясь с собой и пытаясь повернуться к Джону.

— Я не остался.

Освободившись каким-то образом, он обернется, но будет слишком поздно: перед ним пустая кровать. Затем он просыпался, пугаясь собственных криков. Сон повторялся, только менялись детали: вместо танцующего солнца он видел желтую луну или белое облако. Однажды это была шоколадная конфета. Он пил уже пять дней, когда в замке повернулся ключ и вошла Джеки, девушка, с которой он иногда встречался. — Привет! Кто-нибудь есть?

Будучи не в состоянии ответить, Шон продолжал сидеть, пьяный, истощенный, измученный видениями и последствиями алкогольного отравления.

Он встала над ним, оглядывая разруху, которую он устроил за последние пять дней: пустые бутылки, выстроившиеся на полу, гора окурков в пепельнице и запах, от которого у нее сперло дыхание. У Шона были совершенно больные глаза. Он не мылся и не переодевался уже пять дней. Пожелтевшие пальцы тряслись. Он обливался потом.

— О боже! Что ты с собой сделал?

Вместо ответа Шон, уставившись перед собой, глубоко затянулся. Девушка не понимала, игнорирует он ее или же не знает о ее присутствии.

— Ты превратился в Шейна Мак-Гована (Полное имя Шейн Патрик Мак — Гован (р. 1975) — один из самых выдающихся ирландских исполнителей и авторов песенных текстов; публике известно о его пристрастии к алкоголю)!

Джеки медленно приблизилась к нему, боясь совершить резкое движение. Когда она наконец оказалась совсем рядом, он не шелохнулся. Девушка опустилась на колени на безопасном от него расстоянии, не решаясь протянуть руку, и попыталась достучаться до него.

— Шон… Шон… Шон…

Ничего. — Это я, Джеки, — сказала она, кивая и показывая пальцем на свое лицо.

— Я знаю, кто ты такая. Я не слепой, — протянул он, уставившись в пол.

— Тогда посмотри на меня, — потребовала она.

Он не хотел смотреть. Он даже не помнил, что дал ей ключи.

— Уходи.

— Я знаю, что ты потерял друга, но это нелепо. — Она показала на комнату, и у него закружилась голова.

— Уйди, — снова выдавил он.

— Я уйду, когда ты примешь душ, переоденешься и выбросишь эти бутылки..

Ее вмешательство не было принято „на ура“.

— Просто уйди, — умолял Шон.

— Не могу.

— Убирайся, — простонал он.

Джеки не двинулась с места. Шон собрался с силами и произнес как можно более угрожающе — Убирайся из моего дома к чертовой матери! Ты мне не нужна. Нам не о чем разговаривать. Ты мне даже не нравишься.

Он взял бутылку и допил остатки жидкости.

— Ты просто переживаешь, — спокойно сказала Джеки, вставая. — Ты просто пьян.

Он посмотрел на нее стеклянными глазами и презрительно улыбнулся ей. Он решил, что, если она не хочет уходить, он заставит ее.

— Я пьян, а ты — шлюха. — Шон зажег очередную сигарету, радуясь предстоящему уходу девушки.

Ты, хренов идиот, — начала она, — ты не можешь построить отношения и пытаешься свалить все на меня. Шон и не собирался отвечать.

Джеки заплакала.

— Я хотела, чтобы у нас все получилось, но для этого мы оба должны постараться. — Она направилась к двери. Ты ничего не забыла? — сказал он, прикрывая глаза и чувствуя облегчение.

Джеки обернулась и смущенно осмотрелась.

— Мои ключи.

Она бросила их на стеклянный стол, сбив металлическую банку с промокшими окурками. Шон больше не взглянул на нее. Она ушла, хлопнув дверью. Он открыл глаза, и слезы, которые он так долго сдерживал, потекли ручьем.

Смирение (Энн и Ричард)

Энн и Ричард страдали не меньше нашего. Они не верили в то, что случилось, злились и испытывали чувство вины, но в то же время они были вместе, и поэтому — в безопасности. Они дарили друг другу надежду, которую мы, все остальные, утратили. Когда Ричарду становилось совсем плохо, Энн была рядом. Когда то же происходило с Энн, ее поддерживал Ричард. Они потеряли друга, но благодарили Бога за то, что были вместе.

Неделю спустя после вечеринки в честь получения наследства они сидели на диване, прижавшись друг к другу, и смотрели запись речи Джона, который был свидетелем на их свадьбе. Он тянул себя за галстук и ухмылялся, а его руки сами того не желая, перетасовывали телеграммы.

— Я не отниму у вас много времени… — Пауза. Он усмехнулся. — Как это сделала мама Энн.

Собравшиеся гости поочередно рассмеялись. Оператор поймал в кадре мать Энн, которая улыбалась и изображала смущение, беззвучно шевеля губами и пытаясь сказать: „Ой, прекратите! „Отбой“ — и оператор опять вернулся к выступающему.

— Я лишь прочту несколько поздравлений от людей, которые не соизволили приехать.

Гости снова засмеялись. На лице невесты сияла широкая улыбка. Ричард вытирал глаза, глядя на Энн. Четыре года спустя Энн смотрела эту же запись и плакала в объятиях мужа. Они снова видели Джона. Вот он стоит в очереди, чтобы поцеловать невесту, смеется и причмокивает. Затем отмахивается от них, потом снова обнимает, а после кружится, опьяненный радостью за друзей. Энн и Ричард плакали, но и смеялись тоже. Они вспомнили о его дурных привычках и любимых поговорках, они вспомнили добрые времена и не забыли плохие. И именно так к ним пришло смирение.