Земля, до востребования - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Евгений Воробьев Захарович (ч. 3)

Речь не о том, что придут более слабые работники. Но новые работники - каковы бы они ни были - легче могут стать жертвой дезинформации, им труднее сопоставить "вчера" и "сегодня", они не знают повадок, привычек, приемов, манер тех противников, с которыми их предшественники незримо воевали в течение долгих, долгих лет.

По всем правилам, каким подчиняется его дело, никак нельзя было Этьену приезжать в Геную. Но риск оправдывается необычайной важностью поездки. Он не имеет права держать втуне столь ценные материалы, он обязан передать их в Центр.

Это, так сказать, генеральная задача. А в ближайший час ему нужно решить локальную, маленькую, но в то же время сложную задачу - остаться в Генуе незамеченным.

Как приезжему явиться в отель налегке, абсолютно без багажа, и не обратить на себя внимания?

Он терпеливо дождался, когда откроется универсальный магазин "Ринашенте", и купил чемодан желтой кожи. Вообще-то говоря, он умеет носить пустой чемодан, чтобы тот выглядел увесистым. Но коридорный в отеле сразу выхватит чемодан и потащит в номер... Нет, пустой чемодан его не выручит.

Он накупил в "Ринашенте" всякой всячины и кое-что из одежды. Сорвал этикетки с пижамы, носков, новых рубашек, чтобы все это не выглядело как только что приобретенное, купил и надел новую шляпу борсалино, обулся в новые туфли, не снял с себя после примерки новый костюм, а все ношеное тоже уложил в чемодан.

Теперь он может себе позволить стать постояльцем респектабельного отеля.

Рядом со стойкой портье на видном месте висит таблица - перечислены ближайшие церкви, указано, когда и какие идут службы в будни и праздники. Тут же стоит медная урна, куда всем входящим в отель надлежит в дождливую погоду ставить мокрые зонтики.

Он спустился в ресторан при гостинице, уселся за дальний столик, но уже через несколько минут перед Этьеном вновь мелькнули короткие и широкие, почти квадратные усики. "Усики" уселись за выступом стены, а увидел его Этьен потому, что напротив висело зеркало под углом. Шляпа, обычно надвинутая на глаза, лежала рядом на стуле.

"Нужно уйти быстро, но не торопясь".

Он еще раз глянул в зеркало напротив и увидел отраженный зеркалом взгляд, устремленный на него в упор. Этьен даже заметил, что "усики" ничего не успели себе заказать. Такой взгляд Этьен называл про себя легавым - взгляд ищейки, преследующей дичь.

С какого времени, с какого пункта неразлучен с Этьеном его назойливый спутник - с вокзала в Болонье или еще раньше?

Ничем не выдавая своей наблюдательности, Этьен не спеша допил кофе, оставил на столике сколько-то там лир и устало поднялся.

Да, никуда не торопится. Да, остановился в этом отеле. Ключ от номера на деревянной груше он держал в руке и позвякивал им.

Однако в номер он не вернулся, а вышел на улицу, сунул деревянную грушу в карман и вскочил в проходящий мимо автобус, идущий в сторону порта.

Он вышел из автобуса возле мола Веккиа и зашагал через торговый пассаж, который коридором вытянулся на весь квартал под вторыми этажами жилых домов. И здесь продавцы контрабандных сигарет преследовали прохожих, назойливо совали свой товар в карманы.

Напротив часовой мастерской - прилавок, заваленный книгами. Как же пройти мимо старого букиниста и его такой же старенькой помощницы, если можно порыться в книгах и израсходовать еще десяток никчемных, бросовых минут? Последние месяцы были перегружены делами, и ему некогда было наведываться в книжные магазины.

Сейчас он с удовольствием ворошил, перебирал книги на развале. Ко всякого рода приключениям, похождениям детективов и шпионов он относился без особого интереса, но огорчался, держа в руках стоящие книги, которые ему по нехватке времени не суждено прочесть.

Маленькая книжечка в обтрепанной голубой обложке. Записки американского летчика-испытателя Джимми Коллинза. На английском языке. Он слышал об этой книжке уже давно и когда-то справлялся о ней в магазине издательства Мондадори. Но на итальянском языке книжка еще не вышла. Развернул, прочел несколько фраз, торопливо и щедро уплатил букинисту. Так хотелось скорее дойти до скамейки на бульваре, углубиться в чтение, что он ускорил шаг.

Этьен уже подходил к порту - за крышами домов виднелись мачты, снасти, трубы пароходов. До него доносился шум работящего порта - гудки буксиров, звонки подъемных кранов.

Он обошел несколько причалов, поглазел на пароход, название которого нельзя было издали разобрать, а подойти ближе не разрешил карабинер. Пароход стоял под погрузкой. С причала доносился прилежный скрип такелажа, без устали работали подъемные краны. Какие-то исполинские ящики совершали путешествие в воздухе, прежде чем скрыться в трюме.

Чтобы не привлекать к себе внимания карабинера, Этьен зашагал дальше, прошел мимо портового управления и среди прочих увидел вывеску "Нотариальная контора". Вот и хорошо, не придется искать контору в центре города.

В такой конторе бывает немало клиентов, которые делают в Генуе пересадку с поезда на пароход, с парохода на поезд с парохода на пароход. В порту не так будет обращать на себя внимание транзитный пассажир, иностранец, оформляющий доверенность на имя какой-то женщины - право распоряжаться его текущим счетом в швейцарском банке.

В нотариальной конторе, насквозь пропахшей сургучом, он чувствовал себя в полной безопасности. Ни одному сыщику не придет в голову искать его в таком укромном, тихом помещении.

С новоиспеченной нотариальной доверенностью в кармане он шагал по оживленной улице.

Как во всех южных городах, рыбные магазины, фруктовые лавки и цветочные магазины располагались только на теневой стороне улицы. Никакие тенты не могли бы спасти скоропортящийся товар от солнца.

В рыбном магазине стеклянной витрины нет, и Этьена обдали острые запахи. В корзинах, выстланных листьями папоротника, в стеклянных ящиках, питаемых проточной водой, можно найти все дары Лигурийского моря. Осьминоги, лангусты, крабы, устрицы, мидии, кальмары, креветки, рыба-меч, нарезанная большими кусками, и - как приправа к будущим рыбным блюдам шампиньоны в плетеных корзинках.

Цветочный магазин с густым букетом запахов и яркой палитрой. Фруктовая лавка со своим пиршеством красок и ароматов, вобравшим в себя всю свежесть садов, плантаций и фруктовых рощ.

По-видимому, Этьен позавтракал второпях, потому что решил зайти в фруктовую лавку поблизости от причала Сомали.

Он незаметно и зорко огляделся перед тем, как переступить порог лавки.

Ящик, похожий на дощатый домик. Подъемный кран снял с платформы, на борту которой эмблема германских железных дорог, этот ящик и понес его к краю пристани. Грузчик отцепил стропы и накинул на крюк другого крана, который приводила в действие корабельная лебедка.

Погрузкой командовал стивидор Маурицио, мужчина атлетического сложения. За его выразительными жестами следили и крановщик, и лебедчик, и все грузчики.

С палубы на пристань кто-то крикнул по-немецки:

- Предупредите их, лейтенант Хюбнер: если погрузят до обеда - получат премию!

Баронтини подмигнул крановщику, и тот понимающе кивнул. Поднося ящик к проему трюма, крановщик резко бросил его вниз, на палубу. Ящик разбился, из-под дощатой обшивки показалось нечто не сельскохозяйственное - башня легкого танка с дулом орудия.

Ругань, крики, визг лебедки.

- Немедленно вызвать капитана! - закричал по-немецки тот, кто отдавал приказы лейтенанту Хюбнеру.

Баронтини стремглав понесся к трапу и ворвался в каюту к капитану:

- Вас требуют немцы!

- Что случилось?

- Ящик разбили.

Капитан выбежал из каюты и захлопнул дверь. Слышно было, как он стремительно поднялся по железному трапу.

Баронтини подождал, открыл своим ключом дверь в каюту и вошел...

Грузчики уже накрывали разбитый ящик брезентом.

- Это саботаж! - кричал капитан на Маурицио. - Вас всех будет судить военный трибунал!

Маурицио кричал на крановщика:

- Если тебе Клаудиа не дает спать ночью, пусть она днем сидит в будке и будит тебя!

Крановщик кричал лейтенанту Хюбнеру:

- А что указано в вашей накладной? Фальшивый вес!

Баронтини, который успел отдышаться после беготни по трапу, стоял на палубе и показывал капитану накладную:

- Груз-то весит шесть тонн! При чем здесь стивидор, крановщик? Мы составим акт.

Капитан протянул накладную немцу, тот что-то сказал вполголоса и махнул рукой, подавая команду к дальнейшей погрузке...

"Патрию" погрузили до срока, и как можно было разойтись, не посидев своей компанией, не спрыснув премию, выданную немцами?

Лампа освещает комнату на задах фруктовой лавки, все заставлено ящиками, корзинами, лукошками с фруктами. На стене, по обеим сторонам олеографии, изображающей апельсиновую рощу, висят гитара и мандолина.

За столом Маурицио и его гости: помощник капитана "Патрии" Атэо Баронтини, по прозвищу Блудный Сын, крановщик, два докера - долговязый и одноглазый.

Из лавки, освещенной ярким дневным светом, вошла Эрминия; она принесла корзинку с фруктами и подсела к столу.

- Эта граппа покрепче виски, - похвалил крановщик. - За вас, синьора!

Эрминия выхватила у Маурицио стакан, до краев налитый виноградной водкой, торопливо перекрестилась, выпила одним духом и звонко рассмеялась.

Маурицио потянулся к мандолине, долговязый докер взял гитару и принялся ее настраивать. Маурицио затянул песню "Голубка то сядет, то взлетит". Он пел, прижимая ручищи к груди, отчаянно жестикулируя, пел высоким проникновенным тенором, хотя к его внешности больше подошел бы бас.

Он смотрел на Эрминию влюбленными глазами, а говорил заискивающим тоном:

- Эрминия, сегодня же необычный день! У нас новый гость. И какой! Если бы он только захотел... Он мог быть не помощником капитана, а капитаном. И не на вонючей "Патрии", а на... "Куин Элизабет"!!! Да что там "Куин Элизабет"... Он мог бы командовать всем итальянским флотом... Эрминия выразительно поглядела на Маурицио, тот умолк на полуслове, но быстро вернул себе словоохотливость. - Знаешь, кто его отец? Ты слышал про верфи, пристани, суда Баронтини? Вот он чей сын!

- Блудный сын, - поправил Баронтини.

- А он плюнул на все верфи, и плавает на "Патрии", потому что он настоящий моряк!

- Без него мы бы сегодня с молотилками не управились, - сказал одноглазый, потирая руки.

- Думаете, не знаю, что в этих ящиках? - Эрминия рассмеялась.

- Остается только удивляться, - подал голос Баронтини, - как испанские крестьяне ухитрялись раньше убирать свой урожай без этих машин?!

- Лучше бы вы Франко большой гроб послали, - сказала Эрминия.

Компания рассмеялась, а Маурицио вновь заискивающе посмотрел на Эрминию:

- Ради твоего знакомства с синьором Баронтини!

Эрминия отрицательно покачала головой. Маурицио оглянулся, ища сочувствия у собутыльников, и сказал:

- В такие минуты я жалею, что не принял приглашения генерала Нобиле и не улетел на Северный полюс.

- Очень нужен был медведям захудалый лейтенант пехоты, - прыснула Эрминия.

- Если бы я поддакивал фашистам, меня давно бы сделали капитаном...

- А я удивлена, как тебе удалось с таким длинным языком и с такими легкими мыслями дослужиться до лейтенанта...

- Эрминия, можешь меня разжаловать в рядовые, но сжалься над гостями!

Эрминия погрозила Маурицио пальцем и достала бутыль граппы. Прозвенел звонок на входной двери.

- Опять несет покупателя, - поморщился Маурицио.

Эрминия вышла, и тотчас же из приоткрытой двери в лавку донесся ее мелодичный голос:

- Здравствуйте, синьора Факетти. Мы получили мессинские апельсины.

- Пожалуйста, три килограмма.

Маурицио разлил граппу, порылся в бумажнике, достал фотографию и протянул ее Баронтини:

- Синьор, если у "Патрии" будет стоянка в Альмерии, разыщите там стариков Амансио, привезите мальчишку.

Маурицио не заметил, как вошла Эрминия. Она слышала последние слова Маурицио и с нежностью смотрела на него.

Новый звонок вызвал ее в лавку...

На звонок Этьена вышла полнотелая, веселоглазая, миловидная женщина. На щеках у нее нежный пушок, как на персиках, которыми она торгует; пухлые губы, казалось, подкрашены гранатовым соком; глаза походят на две большие иссиня-черные виноградины.

Лавочница улыбнулась и спросила с дежурной вежливостью:

- Чем могу служить почтенному синьору?

Он с удовольствием посмотрел на Эрминию и приветливо кивнул. Его появление - полная для нее неожиданность. И такое самообладание, такая естественность тона!

Дверь в заднюю комнату за прилавком приоткрыта, оттуда доносятся мужские голоса, табачный дым пробивается сквозь сгущенный аромат плодов. Позванивают стаканы, слышатся отголоски жаркого спора. Легко догадаться, что там угощаются на славу.

"Вот не повезло!.."

Только он собрался что-то сказать Эрминии под шум, доносящийся из-за загородки, как там все стихло. Теперь следовало выждать, когда там снова начнется галдеж. А пока он спросил:

- Самый хороший виноград?

- Рекомендую "слезы мадонны". Только вчера привезли. Более сочный виноград под небом Италии еще не родился.

Эрминия говорит сущую правду: овальные розовые виноградины налиты густым сладким соком. Но Этьен выжидает, когда можно будет начать деловой разговор, а потому капризничает:

- Кисти какие-то жидкие... А в том ящике?

- "Голова негра". Только полюбуйтесь! Каждая ягода - величиной с мелкую сливу.

Эрминия снова говорит правду: бронзовые и темно-фиолетовые ягоды на редкость крупны.

- А что у вас в крайнем ящике? "Золотая саманна"?

- Да, синьор, этот самый сорт...

"Этот самый сорт у нас в Средней Азии называют "дамские пальчики", вспомнил Этьен, а вслух сказал:

- Смешайте все три сорта. Килограмма полтора.

Она взвесила кулек, получила деньги, лукаво улыбнулась, отсчитывая сдачу, и пригласила покупателя заходить.

- Благодарю, синьора. Я помню дорогу в вашу лавку. Как-нибудь загляну еще. - Он нагнулся к весам и, так как в задней комнате снова загалдели, спросил шепотом: - Сегодня?

- Сегодня после четырех. Будет свежий товар.

Он поспешил ретироваться, пока его не увидел никто из сидевших за перегородкой.

Этьен свернул на приморский бульвар, прошел мимо маяка до причала Пароди, сел на скамейку под платаном и раскрыл книжку, а ненужный кулек с виноградом положил рядом на скамью.

Этьен знал, что Гитлер тайно посылает войска к Франко кружным путем, через Мюнхен, Геную, через порты Сеуту и Мелилью в испанском Марокко. Но как узнать подробности?

Даже невооруженным глазом видно, что в порту идет погрузка оружия и военных материалов. Все пути товарной станции забиты не только итальянскими, но и немецкими вагонами. Нетрудно догадаться, что грузы направляются в порты Франко, в обход решений Международного комитета по невмешательству.

Но что именно упрятано в эти громоздкие ящики, сколько солдат посылают в Испанию, много ли военных грузов идет из Германии транзитом через Геную - все это он узнает сегодня после обеденного перерыва.

Крайне важно переговорить сегодня без свидетелей с Эрминией и предупредить, что временно рвет с ней всякую связь. Он не имеет права подвергать ее опасности. Сегодня же нужно снабдить ее шифром и сообщить почтовый адрес в Турине, далекий от подозрений тайной полиции.

Анка будет получать ерундовские, болтливые бабьи письма и переправлять их дальше Ингрид.

Познакомился он с Эрминией полгода назад, на палубе парохода, которым возвращался из Барселоны. По произношению он тотчас узнал, что миловидная пассажирка второго класса родом из Генуи: у жителей Генуи произношение одновременно и певучее и гортанное. Как молодая генуэзка очутилась в Барселоне? Она тут же поправила Кертнера: правда, ей удается молодо выглядеть, но разве она смеет называть себя молодой, если уже больше года как овдовела? Она ждала, что интересный пассажир, черноволосый и широкоплечий, с серо-зелеными глазами, станет горячо возражать и наговорит ей комплиментов. Он промолчал, а она позабыла, как только что кокетничала, и с искренними слезами на глазах начала рассказывать о своей жизни.

Вышла замуж за шахтера Хосе Амансио, он тогда работал докером у них в Генуе, потому что не мог найти работу у себя в Испании. После забастовки докеров, которая окончилась поражением, Хосе вернулся в Астурию и с трудом устроился на шахте. Умелый забойщик, он был доволен, что работает на откатке пустой породы. В октябре 1934 года фалангисты утопили в крови восстание шахтеров. Овдовев, она переехала в Барселону и, как истая генуэзка, начала торговать. Открыла маленькую фруктовую лавочку, но дела шли хуже и хуже, лавочку пришлось прикрыть. Мальчика своего она отправила к родителям мужа, в Альмерию, сама с трудом собрала деньги на билет второго класса и возвращается в Геную. Может, кто-нибудь из родных поможет ей стать на ноги.

Этьен доверился первому впечатлению о спутнице. Он опирался и на свою интуицию, и на ее рассудительность и ответил доверием на откровенность молодой вдовы шахтера Хосе, расстрелянного фашистами. Он сказал, что сам пострадал от фашистов и уже не первый год борется с ними. Он искренне сочувствует своей новой знакомой. Он обещает помочь ей в обзаведении на новом месте, если она займется в Генуе торговлей фруктами. В их общих интересах открыть небольшую фруктовую лавку где-нибудь в районе порта.

Конечно, лавка, где так аппетитно смешивались ароматы плодов из итальянских, испанских провинций и с африканского побережья, не зарегистрирована в Торговой палате Милана как филиал фирмы "Эврика". Что общего у международного бюро патентов и изобретений, где царит скупая мудрость технических расчетов, с этим благоухающим закутком? Тем не менее фруктовая лавка Эрминии имеет к "Эврике" и к ее совладельцу Кертнеру самое непосредственное отношение.

И после всего пережитого молодая вдовушка не потеряла вкуса к жизни, она любила посмеяться, повеселиться. Скоро у нее в Генуе появился сожитель весьма привлекательной внешности. Появление сожителя было для Этьена неожиданностью и нельзя сказать - приятной. Может ли он теперь доверять Эрминии, как прежде?

Эрминия познакомилась с Маурицио, когда он еще ходил в военной форме, только что уволился из армии, где служил пехотным лейтенантом. Маурицио вернулся из армии недовольный и не собирался скрывать недовольства. Он был напичкан идеями мелкобуржуазного анархизма, хотя горячо уверял Эрминию, что является убежденным последователем Грамши, Террачини и Тольятти.

Несмотря на три ранения, его наградили скупее, чем других, и отпустили из армии, так и не присвоив чина капитана, который он, если ему верить, давным-давно заслужил. А все потому что Маурицио отказывался хвалить фашистов, чаще ругал их.

Маурицио работал в генуэзском порту стивидором, то есть ответственным за укладку грузов. Он распоряжался на причале, зычным командирским голосом подавал команды крановщикам и всем, кто попал под его начало. Он единолично решал, какой груз, в какой трюм и в какой очередности загружать. О, это большое искусство! Стивидор должен учитывать и тоннаж, и тару, и габариты, и характер груза. Он не смеет забывать об остойчивости судна. А если не весь груз следует в конечный порт? Будет партиями разгружаться по пути следования? И это должен предусмотреть стивидор, он отвечает за то, чтобы центр тяжести судна опасно не сместился. Он обязан предвидеть, как грузы будут вести себя при самом сильном шторме, при боковой и килевой качке. Стивидор - единственный человек, который, помимо капитана и его первого помощника, досконально знает содержимое трюмов, знает, какой именно груз, укрытый непромокаемым брезентом и привязанный, находится на палубе.

Маурицио хотел повенчаться с Эрминией, но она не спешила отправиться с ним под ручку в церковь. Смущало, что Маурицио моложе на четыре года, и она чистосердечно призналась Кертнеру:

- Я предупредила Маурицио, что слишком стара для него, а сама подумала при этом: это ты для меня слишком молод. Каково мнение синьора Кертнера? Я старше на четыре года, но на каких длинных четыре года!

- А может, он моложе вас на четыре очень коротких года? - спросил Этьен, и Эрминия охотно рассмеялась; у нее был удивительно звонкий, совсем девичий смех.

Маурицио был недоволен тем, что Эрминия оставила мальчика у стариков. Она оправдывалась: кто же знал, что кровавый карлик Франко подымет мятеж и что мальчонка останется у него в заложниках? Маурицио поставил фотографию Гарсиа на полочку у зеркала, перед которым брился, причесывался. Он твердо решил, что поедет за мальчиком в Альмерию. К тому же у него бесплатный билет туда и обратно на любой пароход, совершающий навигацию в порты Испании. Гарсиа пора учиться итальянскому, даже азбуки не нюхал, как же он поступит в генуэзскую школу?! Этьен знал со слов Эрминии, что Маурицио в мыслях и чувствах сильно привязан к Гарсиа, она бесконечно благодарна Маурицио и готова простить ему за это и некоторое легкомыслие, и компанию портовых дружков, сидящих под винными парами, и бахвальство.

Эрминия уже показала себя преданной и предприимчивой помощницей, ненависть к фашистам переполняла все ее жизнелюбивое существо. Однако весной и в начале лета хозяйка маленькой лавочки была еще одинокой вдовой и не спала так близко от уха красивого и словоохотливого мужчины.

При первом знакомстве Маурицио не понравился Этьену. Больше всего он боялся, что бывший лейтенант станет болтать лишнее собутыльникам. Но Эрминия божилась и клялась, что ему особенно и болтать-то не о чем. Конечно же он может что-нибудь насочинить, расхвастаться, не случайно он любит читать книжки, где полно вранья. Послушать Маурицио, когда он размахивает своими ручищами и фантазирует, - так он вот-вот слетает на луну, а потом поселится на Северном полюсе с Нобиле и с белыми медведями. Но что касается дела...

О содержании трюмов и о грузах на палубе, тщательно укрытых брезентом, он говорит только ей, Эрминии, и не знает, что она передает все эти сведения.

- Пусть меня Иисус с пресвятой матерью лишат благословения, если я расскажу ему, кто вы и откуда.

- Ну, а если, не дай бог, его схватят черные рубашки?

Эрминия поспешно показала Кертнеру два пальца, согнутые как рога, что равноценно заклинанию "типун тебе на язык".

- Лучше бы этого не случилось, - глубоко вздохнула она. - Характер у моего жениха, скажу откровенно, мягче, чем каррарский мрамор. В крайнем случае пострадаю сама. А у меня характера хватит на обоих...

В порту по-прежнему деловая сутолока и толчея.

Этьен смотрел на ближний причал, на товарную станцию, на другие пристани:

"В сущности говоря, здесь проходит сейчас линия фронта, хотя не слыхать ни перестрелки, ни канонады. Сижу на самом что ни есть переднем крае. А лавка Эрминии - не что иное, как хорошо замаскированный наблюдательный пункт", - подумал Этьен и тут же снова углубился в записки летчика-испытателя, которые не выпускал из рук.

Он так увлекся книгой, что потерял точное представление о времени. Но нельзя сидеть здесь весь день с книгой в руках и с кульком винограда, не привлекая к себе ничьего внимания! Он слишком хорошо одет для того, чтобы так долго торчать без дела возле причалов. Хорошо бы затеряться среди тех, кто околачивается в порту, но для этого нужно быть одетым в потертый костюм, носить на голове мятую кепку или берет, а не новую шляпу борсалино.

С набережной пора ретироваться, он уже поймал на себе несколько излишне любопытных взглядов. Этьен отдал кулек с виноградом маленьким голодранцам, которые бегали взапуски между платанами, и зашагал прочь.

Этьен решил поискать приют в дешевом отеле. Может, там нет слежки. Он предусмотрительно нанял таксомотор; не потому, что отели далеко от порта они совсем рядом, - а для того, чтобы в случае надобности сразу уехать.

Он изрядно поколесил по городу, прежде чем остановился у плохонького отеля "Аурелио". Портье встретил его с приторной любезностью, как это и полагается портье пустующей гостиницы, заинтересованной в хорошем постояльце.

Но смотрел портье на Этьена не только предупредительно-вежливо, но откровенно изучающим взглядом. Такое выражение лица бывает, когда с трудом узнают старого знакомого.

Этьен догадался - сличает его внешность с уже виденной фотографией или перебирает в памяти загодя сообщенные ему приметы.

- Синьор хочет принять ванну? Приготовят быстро. Ванна рядом с вашим номером, в коридоре.

- Разве я так грязен, что мне нужно срочно выкупаться?

Портье смутился и тут же пригласил пообедать в ресторанчике при отеле. Но время-то еще не обеденное.

"Старается задержать меня в гостинице".

- А телефоны в номерах есть? - спросил Этьен, уверенный, что в захудалом "Аурелио" телефонов нет.

- Только здесь, внизу...

Этьен сокрушенно развел руками:

- Вынужден отказаться от ваших услуг. Мне нужно звонить ночью в несколько городов...

Он вышел из "Аурелио" и сел в таксомотор, который его поджидал.

Портье выбежал следом, и Этьен увидел в зеркальце - тот стоит на тротуаре, всматривается в номер автомобиля и шевелит губами, отпечатывая на них цифры.

Этьен отпустил автомобиль на другом конце города, где-то у подножья горы Сан-Мартино, и просидел часа полтора в пустынном сквере с той же книжкой в руках, прежде чем решился пойти назад, в сторону порта.

Траттории напоминали о себе дразнящими аппетитными, сытными запахами. В обеденный час запахи еды всегда сопровождают прохожих в южном городе. Этьен отказался от несвоевременного обеда, которым его пытался накормить портье в "Аурелио", но теперь изрядно проголодался.

Он прошагал по знакомой галерее и снова увидел старичков букинистов. Они сидели у своего лотка с книгами и аппетитно обедали: спагетти, сыр, лук финоккио, бутылочка кьянти. Чувствовалось, живут старички душа в душу - в каждом жесте сквозила взаимная предупредительность. Можно, оказывается, ухаживать друг за другом и в старости и за самой скромной трапезой - уступали друг другу последний глоток вина, кусок сыра. Или старички показались Этьену симпатичными потому, что снабдили его такой желанной книгой?

В скромной портовой траттории обедали докеры, матросы, лодочники, носильщики, крановщики, ломовые извозчики, припортовый люд, сновавший в поисках работы.

Он уселся в дальнем углу у окна и поглядывал на улицу.

Прошла мимо компания грузчиков, видимо, они тоже спешили в тратторию. Все одеты в робы из мешковины, но не одежда делала их похожими друг на друга - было что-то неуловимо схожее в их походке. Они шли сутулясь и в то же время наклонившись вперед, как бы противостоя невидимой тяжести, оттягивающей назад их могучие плечи и жилистые шеи. Походка людей, чьи спины так часто сгибаются под тяжелой кладью. По-русски - грузчик, по-грузински - муша, по-итальянски - факкино, по-тюркски - амбал, по-немецки - аусладер, по-китайски - кули. И в каком бы порту они ни трудились, - пусть одни из них едят на обед спагетти, другие - луковый суп, третьи - щи да кашу, четвертые - харчо, пятые - рис, - их прежде всего роднит специфическая походка. Кто подсчитает, сколько ящиков, мешков, тюков, кулей, бочек, корзин перетаскал каждый из шагающих мимо портовых грузчиков на своем горбу? Ни один океанский пароход не увезет такой груз.

Этьен помнит портовых грузчиков в самые первые дни советской власти в Баку. Девятнадцатилетний Маневич стал тогда бойцом Первого интернационального полка и воевал в отряде Мешади Азизбекова. К ним в отряд пришел молодой амбал в рубище. Он работал на нефтяной пристани, и отрепья его были насквозь пропитаны керосином, мазутом и маслом. А его рубаха из мешковины, грязная до потери естественного цвета, была настолько пропитана потом, что на спине мельчайшими крупинками выступала соль. Когда молодому амбалу выдали красноармейское обмундирование, его отрепья торжественно сожгли, и они горели, как факел...

Не потому ли Этьен вспомнил того молодого амбала, что увидел крупинки соли на рубахах грузчиков, сидевших за соседним столиком?

Этьен заказал себе рыбный суп. Он прилежно вылавливал ложкой всякую морскую мелюзгу, начиная с креветок, мидий и кончая кальмаром, нарезанным кружочками. Рыбный суп жидковат, где ему сравниться с знаменитой ухой "буйабесс", которую Этьен едал в лучших ресторанах Марселя. Кажется, "буйабесс" приготовляют из девятнадцати сортов рыбы, а полагается запивать уху розовым вином.

Трехчасовой дневной перерыв в магазинах был на исходе, когда Этьен вновь добрался до той улицы, где держала лавку Эрминия.

Огляделся, перешел на теневую сторону. Дверь распахнута настежь.

- Ну, как поживаете, Эрминия?

- Как горох при дороге.

Она ничем не выдала своего удивления и вела себя так, словно они условились с синьором Кертнером о свидании, словно они расстались вчера, хотя на самом деле виделись в последний раз месяца полтора назад, перед тем как синьор отправился в Испанию.

Эрминия сделала Кертнеру комплимент - синьор прекрасно выглядит, исчезли все его морщинки и седины. В самом деле, плаванье на "Патрии" и жизнь под испанским небом пошли на пользу: он прокоптился не по сезону до черноты, волосы же слегка порыжели, густые брови и вовсе выцвели, а глаза, казалось, поголубели.

Ни покупателей, ни гостей. Только что закончился дневной перерыв, и не торопясь могли они поговорить наедине обо всем, что их интересовало.

Не теряя времени, Эрминия достала из-под корзины с виноградом сверток с бумагами, завернутый в листья папоротника. Если судить по тому, как Эрминия бросила на прилавок сверток, тот был не ценнее куска обоев.

- Синьор Мессершмитт "потерял", - сказала чуть слышно Эрминия и показала подбородком на сверток, - эти чертежи. А Блудный Сын, - она подмигнула, - "нашел". В каюте капитана...

Этьен молча кивнул.

Эрминия отодвинула ящик с инжиром, нашла какие-то листки и протянула их Кертнеру. Листки были сплошь исписаны цифрами.

Он бегло взглянул на листки и торопливо сунул их в карман.

- А я все считаю, синьор Кертнер, сбиваюсь со счета, снова считаю, пересчитываю. У меня в лавке бухгалтерия намного проще. Знать бы только, что от моей портовой арифметики будет толк...

- А вы знаете, как добывается один грамм розового масла? Мне рассказывал французский парфюмер из Драгиньяна: чтобы получить этот грамм, нужен букет из двух тысяч роз.

- Вот это букет! Не пожалела бы на гроб каудильо!

Этьен усмехнулся и отрицательно покачал головой: несущественно, как именно будет украшен гроб Франко. Важнее нанести ему поражение и устроить пышные политические похороны, а для этого каждому предстоит еще сделать очень много.

Он начал инструктировать Эрминию. Сейчас выяснится, в каких она взаимоотношениях с арифметикой. Шифр-то двойной, к одному хитрому секрету добавляется второй, а ключом служат шесть букв, составляющих слово "Франко".

Нет, Эрминию не смутили ни четыре действия арифметики, ни шесть букв-отмычек.

Время от времени ее ненадолго отвлекали покупатели, а часа через полтора в лавку с шумным оживлением ввалился Маурицио.

- Вижу, ты загрузил уже свой трюм, - сказала Эрминия недовольно.

- Не выше ватерлинии.

Мужчины вежливо и даже чуть-чуть церемонно поздоровались. Ну и ручищи у Маурицио! Удержит три бильярдных шара.

- Синьор Кертнер, - сказала Эрминия, скрыв смущение, - любезно согласился отсрочить взнос в счет нашего долга.

- О, синьор, - расплылся Маурицио. - Я всегда знал, что вы благородный человек. Когда Эрминия согласится пойти со мной под венец, вы будете почетным гостем на нашей свадьбе.

Не хотел, ох как не хотел Этьен сегодня этой встречи!

Но он умело скрыл досаду. Впрочем, скрыть досаду не стоило большого труда - все, о чем нужно было переговорить с Эрминией, уже переговорено. Маурицио мог ведь ворваться и раньше! Но раз уж это произошло, было бы глупо, бестактно не ответить приветливой улыбкой и любезностью на его любезность.

Маурицио был весь - душа нараспашку и, как показалось Этьену, искренне обрадован встречей. Разве можно отпустить такого гостя без того, чтобы не посидеть с ним в задней комнатке за бутылкой?

Кем был Кертнер для Маурицио? Дельцом с приятной внешностью, не слишком разборчивым в своих коммерческих занятиях, знакомым Эрминии еще по Барселоне. Когда-то богатый синьор дал взаймы деньги на покупку этой лавки, причем, по словам Эрминии, на весьма божеских процентах.

Маурицио недавно с работы, раньше срока закончили погрузку парохода "Патриа". Докерам, крановщикам и самому стивидору досталась солидная премия, ради такой премии стоило попотеть. Крановщикам сегодня пришлось особенно тяжело: огромные деревянные ящики не пролезали в трюмные люки, и их устанавливали на палубе.

Эрминия звонко рассмеялась - нашел чем бахвалиться! Сократили стоянку судна, которое везет фашистам вооружение!

- Ты мой комитет по невмешательству! - Маурицио обнял Эрминию. Машины для сельского хозяйства погрузили на три часа раньше, зато на сутки позже.

Он долго и широко рубил воздух ребром ладони, чтобы собеседники могли представить себе объем ящиков. Даже если мерить итальянской меркой, Маурицио жестикулировал много и размашисто. Уж не профессиональное ли это у него? Стивидор весь день обменивается жестами с крановщиками, как глухонемой. Может, от этих постоянных движений и руки у него стали такие большие?

В судовом журнале записано, что "Патриа" везет сложные молотилки, косилки, лобогрейки, сеялки и всякую такую сельскохозяйственную всячину.

"Может, на этой самой "Натрии" уйдет в очередной рейс Паскуале?" неожиданно подумал Этьен.

Для него не было секретом, что молотилки и комбайны в громоздких ящиках, не влезающих в трюмы, изготовлены на заводах "Мессершмитт", "Капрони", "Изотта-Фраскини". Сложные молотилки умеют летать со скоростью до четырехсот километров в час, сложнее некуда...

Эрминия ни на глоток не отставала от мужчин. С возлюбленным она разговаривала тоном полного послушания и покорности, нежно называла его своим муженьком, но ей всегда удавалось при этом, без властных интонаций, щадя его самолюбие, настоять на своем. Нежный тон, не допускающий, однако, никаких возражений, быстро усмирял строптивого Маурицио. Только, например, Маурицио пытался по какому-нибудь поводу прихвастнуть, как следовал выразительный взгляд Эрминии, и тот умолкал на полуслове.

Маурицио снова пригубил стакан и рассказал о новой траттории, она открылась недавно против причала Эфиопия. Траттория захудалая полутемная, без вентиляции. Но сколько в ней толчется народу! Все хотят поддержать одноглазого хозяина, выразить с ним солидарность. Прежде хозяин содержал тратторию в центре города, возле пьяцца Верди. Посетители часто слушали там радиопередачи из Парижа - французский диктор правдиво рассказывает о войне в Испании, о порядках в Германии и в самой Италии. Чернорубашечники расквитались с хозяином и подожгли его тратторию. Пожарным разрешили приехать, когда зал уже выгорел внутри.

Сгорели и стулья, и столики, и посуда, и буфет, и прилавок, и тот самый радиоприемник, который накликал на хозяина беду.

Многие из тех, кто не кричит, что "дуче всегда прав", дают одноглазому трактирщику взаймы на обзаведение, очень честный человек, деньги у него - как в "Банко ди Наполи".

Дать деньги такому человеку - святое дело...

Информация предназначалась для красивых ушей Эрминии, но она сделала вид, что не услышала в словах Маурицио никакой просьбы, и тот поскучнел лицом.

- Ты что такой кислый? Римских мандаринов наелся, что ли? - спросила она притворно заботливым тоном: римские мандарины кислые, им не хватает тепла, чтобы созреть по-настоящему.

- По-своему она права, синьор Кертнер, - спустя минуту Маурицио вновь влюбленно смотрел на Эрминию. - Не умела бы так хорошо считать лиры, разве ей удалось бы сколотить капитал на эту лапку?

Он обвел широким жестом благоухающий, сочный, вкусный товар, отхлебнул еще граппы, а сделал это с таким видом, будто Эрминия попросила его срочно освободить посуду.

Но едва Маурицио отнял стакан ото рта, как вновь наполнил; стакана в его пятерне и не видно.

Как ни бедна траттория у причала Эфиопия, одноглазый хозяин повесил на стене гитару и мандолину к услугам того, кто захочет поиграть и спеть: так было заведено еще на пьяцца Верди.

И Маурицио вдруг затянул во весь голос любимую песню "Голубка то сядет, то взлетит". Эрминия догадалась, что эту песню он исполнял уже сегодня в траттории.

Вот не думал Этьен, что с таким удовольствием проведет время с Маурицио и Эрминией! Или хорошее настроение объясняется тем, что он чувствует себя тут в безопасности?

Полному спокойствию мешала лишь мысль, что оно вот-вот кончится, что ему нужно отсюда уйти и вновь искать приюта.

Конечно, доверяй он Маурицио так же, как Эрминии, - взял бы да попросил у них убежища, пусть его до утра запрут в лавке заодно с фруктами. Но признаться Маурицио, что он от кого-то прячется, что его кто-то преследует, значит саморазоблачиться, испортить репутацию синьору Кертнеру, лишить его "легенды"...

Минут за двадцать до закрытия лавки Эрминия и Маурицио принялись втаскивать с тротуара выставленные туда корзины, ящики и плетеные лукошки.

Дольше оставаться неприлично, невозможно. Этьен с деланной бодростью поднялся, взял на прилавке свой сверток и книжку "Летчик-испытатель".

Мелодичная "Голубка то сядет, то взлетит" проводила Этьена до дверей.

Он вышел из фруктовой лавки, памятуя, что должен быть сейчас очень осторожен, намного осторожнее, нежели утром, - право же, у Этьена были для того основания.

В руке сверток, взятый у Эрминии, и жгла карман нотариальная доверенность, дающая Анне Скарбек право распоряжаться всеми его деньгами в швейцарском банке - и теми, которые лежат на текущем счету, и теми, которые могут быть переведены из Италии.

На вокзале появляться сейчас более чем рисковано.

На пристанях, от которых отходят пароходы, тоже лучше не показываться.

Переночевать бы в укромном местечке, утром уехать автобусом в пригород, нырнуть там в рабочий поезд, а через одну-две станции пересесть на поезд Генуя - Турин. Он обязательно должен возвратиться в Милан не прямым поездом, а через Турин.

Он сидел на берегу Лигурийского моря, а вспоминал Каспий, где о грязные камни бьется мутная, в нефтяных пятнах, почти черная вода. Столько лет уже прошло, столько тысяч километров отделяет Баку от Генуи, но так же пахнет подгнивающими сваями, так же несет смолой от баркасов, сохнущих на сухопутье, обративших к солнцу свои черные днища. Правда, в бакинском порту все заглушал запах нефти, и на воде, где стояли под погрузкой наливные суда, отсвечивали огромные пятна нефти, они были как перламутровые помои. Но точно так же, как некогда в Баку, в здешнем порту околачивается портовый люд, который предлагает свои мозолистые руки и не умеет ничего, кроме как переносить, подымать и опускать тяжести.

Стоило отвернуться от пристани, от портовой набережной и обратить взгляд на город, как сходство между Баку и Генуей сразу улетучивалось. В Баку их казарма находилась в Черном городе, там при малейшем ветре срываются пыльные бури, пропахшие нефтью, а сама пыль смешана с копотью, и потому листва редких худосочных деревьев черная. А Генуя лежит на ярко-зеленых холмах, дома весело раскрашены, и издали может показаться, что город сплошь населен беззаботными курортниками.

День выдался не по-ноябрьски теплый. Солнце успело прогреть камни города. Ни дуновения ветерка, - если не смотреть на море, то и не догадаешься, что стоишь на берегу. Вода в гавани как голубое зеркало. Застыли, как неживые, веерные пальмы на бульваре. Брезентовые тенты над витринами магазинов не шелохнутся. Недвижимы цветастые полотняные зонтики над столиками уличного кафе. Воздух не в силах покачивать синие очки у дверей "Оптики", шевелить золотой крендель у кондитерской.

Он шел неторопливым шагом человека, который не знает, когда ему удастся отдохнуть и где именно.

В торговой галерее, куда вновь привела его дорога, закрывались магазины. Без нескольких минут семь. Приказчики, лавочники вооружились длинными шестами с крючком на конце. Снимали, уносили товары, выставленные снаружи. Вышел толстяк с лицом цвета ветчины и снял связку бутылок с оливковым маслом, висевшую над дверью в бакалейную лавку, снял головки сыра и еще что-то.

Железным грохотом провожала и оглушала Этьена торговая Генуя, заработавшая себе ночной покой. Цепляли наверху баграми железные гофрированные шторы, и они громоподобно низвергались, закрывая стеклянные витрины. Иные шторы опускались до самого тротуара, а легшие на землю замки принимались стеречь опустевшие притихшие магазины. В других местах железные шторы были приспущены не до самого низа, в щели еще пробивался яркий свет, но увидеть Этьен мог только ноги лавочников.

Старички букинисты складывали в пакеты и перевязывали бечевками свою обтрепанную, зачитанную кочевую библиотечку. Рядом стояла тележка, на которую они грузили книги. Каждый вечер старички увозили библиотечку на ночлег, чтобы утром впрячься в тяжелую тележку снова, снова распаковывать и раскладывать еще более постаревшие книги. И так каждый день, каждый день, кто знает, сколько лет подряд...

Узенькая улочка св. Луки пересекает старый город параллельно набережной. Высоко над головами прохожих сохнет разноцветное белье. Улочка сдавлена высокими домами, и каменные плиты, которыми она выстлана, не видят солнечных лучей.

Улочка вымощена так, что желобки для стока воды тянутся вдоль стен, а мостовая посередке, она же тротуар, чуть почище и посуше. Но нет такого ливня, который мог бы промыть улицу и унести все нечистоты, все помои, всю вонь, всю грязь, все миазмы.

К стойкому запаху гнили и тухлятины примешаны запахи прокисшего вина, немытого тела и дешевых духов. Где и когда Этьен еще бродил по такой убогой и нечистоплотной улочке? Пожалуй, только в Неаполе. А где такие улочки содержатся в музейном порядке? Пожалуй, в старой Вене, в Кракове. А где и когда он разгуливал по еще более узкой улочке? В Германии, в старом, уютном Бонне. Там улочка так и называется Мышиная тропка. В Праге, на Градчанах, выжила со времен средневековья франтоватая Злата улочка. Однако современные алхимики живут вовсе не в домиках, сошедших со старинной гравюры или декорации, а под охраной часовых, за семью замками... Даже в Париже сохранился узкий-узкий переулок Кота-Рыболова. Там в угловом доме приютилась самая маленькая парижская гостиница, она выходит на набережную Сены. В гостиничке всего две комнаты. Этьен слышал, что комнаты очень дорогие: богачи заказывают их за много месяцев вперед. У аристократов и миллионеров считается модным останавливаться в гостинице в переулке Кота-Рыболова.

"Сегодня я за модой не гонюсь. Хоть какую-нибудь комнатенку! Но даже в самую захудалую гостиницу, вроде "Аурелио", дверь закрыта. Найти бы какие-нибудь меблированные комнаты, что ли? Но в подобном заведении нельзя переночевать одному и при этом не вызвать подозрения..."

Горланят продавцы контрабандных сигарет, сигар, табака. Из-под полы продают часы, бритвы и бритвенные лезвия "жиллет", продают все, вплоть до коллекций порнографических открыток.

Где-то играет шарманка, в дверях винного погребка и на подоконнике второго этажа наперегонки шипят-хрипят граммофоны, а сквозь шипение-хрип откуда-то из-за гирлянд сохнущего белья, чуть ли не с неба, доносятся звуки печальной мандолины. Колокол старинной церкви, грубо зажатой домами, почти сплошь публичными, зовет на вечернюю молитву.

Он совсем забыл про репутацию улочки св. Луки. Подошел час, когда на промысел выходят проститутки. Они стоят на углах улицы, у подъездов домов и бросают зовущие взгляды. Как обычно в портовых городах, они окликают мужчин интернациональным "алло". Не разберешь, кто тут синьор, мистер, месье, герр, пан, господин, да это вовсе и не важно.

Стайкой прогуливаются французские военные моряки в синих беретах с красными помпонами. Проходя мимо проститутки, сухопарый матрос сказал ей что-то оскорбительное. Он ждал ответа, предвкушая возможность посмеяться самому и посмешить всю компанию. Но проститутка не удостоила его ответом и лишь громко рыгнула в лицо. Сухопарый отпрянул, он так растерялся, что ушел молча, провожаемый насмешками дружков и проституток, ругавших французских матросов и французскую болезнь.

Этьен знал понаслышке, что в Генуе на улице св. Луки живет приятельница Блудного Сына. Еще молоденькой девушкой, когда Муссолини праздновал десятилетие похода на Рим, она угодила в тюрьму за распространение прокламаций. В женской тюрьме ей обманным путем удалось получить желтый билет проститутки, и она попала в группу женщин, которых высылали под присмотр полиции в местности, откуда проститутки были родом. Она не погнушалась путешествием в такой компании, не испугалась желтой репутации.

После начала испанской войны она приехала в Геную и поселилась на улице св. Луки. Она одевалась и красилась с вульгарностью, присущей тем, кто зарабатывает на своей миловидности. У нее не раз скрывались дезертиры из дивизий, которые Муссолини направил к Франко; они прятались, пока их не снабжали подложными паспортами.

Жаль, Этьен не знает адреса, не может укрыться у нее этой ночью...

Однако, как ни многолюдно и толкотно на улице св. Луки и как ни мало опасение, что его станут здесь разыскивать, Этьен уже начал обращать на себя внимание костюмом с иголочки, шляпой, габардиновым плащом на руке, внешностью. Он разумно не показывался в центре города, а тем более на пристанях, откуда пароходы отчаливают. Но одежда у него совсем не подходящая для улицы св. Луки. Сколько можно фланировать, вызывая недоумение проституток, сутенеров, уличных продавцов, зевак, может быть и карабинеров, которые тоже фланируют по улице из конца в конец? Никто так не настораживает праздношатающегося, как другой, незнакомый уличный гуляка.

Сколько он уже снует в толпе? Посмотрел вверх - узкая полоска неба между домами потемнела. Сохнущее белье сделалось серым, почти черным, а лампы, светящиеся в окнах, становились все ярче.

Ему пришла в голову неплохая мысль: отправиться в справочное бюро порта и узнать, какие пароходы ожидаются сегодня ночью. Там висит грифельная доска, похожая на школьную, и мелом пишут - когда, какой пароход, откуда прибывает. Прикинуться встречающим легче легкого. А в минуту, когда пароход пришвартуется и первые пассажиры сойдут с трапа стать оборотнем, выдать себя за пассажира, который только что приплыл.

"Усики" понимают, что Кертнеру опасно оставаться в Генуе, когда все гостиницы перестали для него существовать. Значит Кертнер обязательно попытается поскорее уехать. Скрыться за границу он не может, тайная полиция знает, что визы он не получал. Значит, "усики" взяли под наблюдение вокзалы, дальние поезда, а также пристани, откуда отплывают пароходы в другие порты Италии.

Но его не станут искать на пристанях, когда пароходы встречают. В этом Этьен был твердо убежден...

Он позвонил в гостиницу, где оставил вещи, из телефона-автомата на набережной, сообщил, что говорит с вокзала, неожиданно уезжает, просит выслать в его контору чемодан, а также счет для оплаты номера и других расходов... На все утренние покупки в "Ринашенте" наплевать, но брошенный в номере новехонький чемодан с вещами вызвал бы кривотолки в гостинице, дал пищу для подозрений...

Пароход из Марселя "Жанна д'Арк" опаздывал на полтора часа.

Из осторожности Этьен обошел стороной зал ожидания, завернул в таможню, в пустующую, но хорошо освещенную комнату для осмотра багажа, уселся на скамью и раскрыл записки Коллинза.

"Спасибо старичкам букинистам, желаю им отпраздновать золотую свадьбу, припасли для меня такую книжку!"

Все-все бесконечно интересно - каждый испытательный полет Коллинза, все, что относится к поведению и самочувствию летчика при исполнении фигур высшего пилотажа. Этьен настороженно вчитывался в строчки, где упоминался Чарлз Линдберг. Тот был когда-то кумиром Этьена, а сейчас Этьен относился к нему с брезгливым недоумением. Как же такой выдающийся человек мог стать фашистом? Или человек он заурядный, а только летчик выдающийся? Загадка, которую Этьен тщился разгадать...

На грифельной доске появилась поправка: "Жанна д'Арк" опаздывает дополнительно на сорок минут. Ну и пусть, Этьен даже рад провести еще сорок минут в обществе летчиков-испытателей.

Особенно сильное впечатление произвело на него завещание Джимми Коллинза. Тот отправился в Буффало испытывать для военно-воздушного флота бомбардировщик Кертиса. А перед отъездом Коллинз пообедал со своим старым другом Арчером Уинстеном, который вел в газете "Пост" колонку "Новости дня". Уинстен просил Коллинза рассказать об испытаниях в Буффало после возвращения оттуда. Коллинз заявил, что эти испытания - последние, он согласился только ради того, чтобы обеспечить семью. А после полетов в Буффало Коллинз намеревается всецело посвятить себя литературной деятельности. Уже после обеда с Арчером Уинстеном он написал сестре:

"Мне пришло в голову, что я могу и не вернуться, работа ведь опасная, - и тогда бедный Арчи останется без заметки... На всякий случай я, шутки ради, написал заметку о том, как я разбился. Предусмотрительно с моей стороны, не так ли?.. Я никогда еще не разбивался. И напрасно, потому что Арчи отлично бы на этом заработал..."

В конце книжки Этьен прочитал эту заметку-завещание, которая называется "Я мертв". Джимми Коллинз описал гибель летчика-испытателя с подробностями, трагически схожими с теми, при которых вскоре сам погиб...

Помимо знакомых и близких, прибытия "Жанны д'Арк" ждала суетливая толпа агентов из городских отелей, а также из окрестных курортных местечек, где полным-полно пансионов и санаториев.

Агенты, комиссионеры соревновались между собой в яркости формы, в количестве галунов и золотых пуговиц, в величине козырьков у цветных фуражек с названиями отелей, санаториев на околышах. Ничего не поделаешь. Конкуренция! Агент того отеля, в котором Этьен бросил утром свой чемодан, был даже с аксельбантами, лампасами и очень походил то ли на бранд-майора, то ли на генерала игрушечной армии.

Этьен смешался с толпой вновь прибывших пассажиров, только что сошедших с палубы "Жанны д'Арк". Жаль, ему пришлось расстаться утром с чемоданом желтой кожи. Не очень-то солидно выглядит пассажир с бумажным свертком в руке.

Он выбрал дорогой пансион в предместье Генуи, близ железнодорожной станции на ветке Генуя - Турин, это вторая или третья остановка от города.

Ему еще раз удалось сбить со следа ищейку с усиками, взятыми напрокат у Гитлера, и в шляпе, надвинутой на самые глаза.

"А еще подался, олух, в сыскные агенты! Как же этот шустрый дурачок, который так ловко прыгает на ходу в поезд, не понимает, что его короткие, почти квадратные усики бросаются в глаза, потому что сразу приходит на память физиономия Гитлера?! А сыскному агенту необходимо бывает затеряться в толпе еще более умело, чем тому, кого сыщик разыскивает. Вот для этого и нужно отказываться от всех крикливых примет... - рассуждал Этьен, глядя в черное окно и ничего не видя там, кроме отражения нутра самого автобуса. А когда они проезжали мимо фонарей или освещенных витрин, в окне смешивались отражение автобуса и мимолетный пейзаж ночного пригорода. - Я, кажется, перебрал в строгости. Раздражение против "усиков" мешает мне рассуждать объективно. Олух, олух, а догадался искать меня - и нашел! - в самом дорогом отеле города. Если бы я туда сдуру не сунулся, а сразу подался в гостиничку третьего разряда, может, и не устроили бы на меня облаву, не объявили бы аларм во всех отелях, не разослали бы всем портье в Генуе мою фотографию, не подстерегали бы всюду, в том числе и в "Аурелио"... Так что неизвестно, кто из нас двоих олух царя небесного..."

Спустя полчаса маленький юркий автобус подвез его к пансионату.

Достаточно было войти в вестибюль, чтобы убедиться: пансионат поставлен на солидную ногу. Этьен попросил комнату с ванной, а хозяин, слегка обидевшись, ответил, что в его пансионате нет комнат без ванных.

Этьен предупредил хозяина, что багаж придет попозже, уплатил вперед за трое суток полного пансиона, попросил прислать ему пижаму и прошел к себе в комнату.

Вот когда он с удовольствием принял ванну, от которой отказался в "Аурелио", вот когда с наслаждением лег в постель! В необъятной перине можно утонуть.

Он так измучился, будто его в самом деле мотало по штормовому морю много суток подряд, будто он и в самом деле только недавно ступил с шаткой палубы "Жанны д'Арк" на твердую землю. Он был уверен: едва коснется головой подушки, сразу заснет сном человека, принявшего тройную дозу снотворного.

Вот не думал, что к нему привяжется бессонница, да еще такая неотвязная!

Летчик-испытатель смог точно предугадать все обстоятельства своей гибели, мог, хотя бы после смерти, рассказать об опасностях своей профессии.

Этьен отлично знает, что перегрузку, действующую на самолет при выходе из пике, показывает акселерометр; перегрузка эта выражается в единицах тяжести, Коллинз шел на такие испытания, что его при выходе из пике прижимало к сиденью в девять раз сильнее нормального. Значит, центробежная сила в девять раз превышала силу тяжести! И когда Коллинз брал ручку на себя, то громко кричал, напрягал мускулы живота и шеи, это помогало сохранять сознание.

У Этьена возникло ощущение, что ему тоже пришлось сегодня выходить из смертельного пике, что он тоже испытал многократную перегрузку, его тоже прижимало к сиденью с невероятной силой. У летчиков есть акселерометр, они имеют возможность все точно подсчитать с помощью "g" - единицы силы тяжести. А какова единица измерений тех перегрузок, которые несет разведчик?

Да, Коллинзу удалось рассказать об опасностях своей профессии. Но это никак не разрешается военному разведчику, потому что все его находки, открытия, так же как ошибки, просчеты, оплошности, промахи, провалы, - все секреты работы должны умереть вместе с ним, секреты не должны его пережить - нет у него такого права и такой возможности...

"Я мертв!.."

И вот уже не на "Жанне д'Арк" приплыл Этьен сегодня на ночь глядя в этот пансионат, а только что прилетел из заокеанского Лонг-Айленда, потрясенный авиационной катастрофой. Он сам, сам, сам был ее очевидцем. Бомбардировщик Кертиса падал с десяти тысяч метров, а когда Этьен подбежал к обломкам, Джимми Коллинз был мертв, тело скрючено, исковеркано, изуродовано.

"А поскольку мое завещание - не для публикации, лучше с ним вообще не торопиться, - усмехнулся Этьен. - Для дела во всяком случае будет полезнее".

И сказал себе вполголоса:

- Я жив...

Он еще раз взглянул на ночной столик, где вместе с книжкой Джимми Коллинза лежал сверток, похожий на рулон обоев, дотянулся до ночника и потушил его. Последнее, что он с удивлением увидел, - маникюр на своих ногтях.

Судя по осадке, погрузка "Патрии" была закончена. Вся палуба заставлена огромными ящиками.

Корабельный прожектор освещал трап, по которому поднимались итальянские солдаты. Может, пополнение для экспедиционного корпуса?

Тщедушный солдатик с трудом вырвался из объятий могучей синьоры и побежал к трапу, но синьора догнала его на полдороге - новая остановка по требованию.

- Скорей, скорей! - покрикивал капрал. - Осталось пять минут. - Он увидел солдатика в объятиях любвеобильной синьоры и крикнул: - Благородная синьора! Вы рискуете стать женой дезертира!

Солдатик воспользовался заминкой, ловко вывернулся из объятий и помчался к трапу, придерживая одной рукой заплечный мешок, а другой прижимая к груди карабин.

Отгрохотала лебедка, подняв последние звенья якорной цепи.

К трапу подошел запыхавшийся Паскуале. В руках у него портфель и чемодан. Он предъявил вахтенному документы. Рядом с вахтенным стоял молодой человек с усиками.

- Синьор Эспозито? - обратились к Паскуале "усики". - Прошу пройти со мной в таможню.

- Но "Патриа" сейчас отплывает, - заволновался Паскуале.

- Успеете.

- Только оставлю вещи в каюте.

- Они вам понадобятся в таможне. Если тяжело нести, я помогу.

Паскуале и "усики" пересекли железнодорожные пути, идущие вдоль причала, и товарный состав скрыл от них корпус "Патрии", видна была только труба и султан черного дыма над ней, а также палубные надстройки.

Прощальный гудок. Товарный состав остался позади, и Паскуале увидел с кнехтов сбросили канаты, трап отделился от набережной и стал медленно подыматься вверх.

- "Патриа" уходит! - рванулся через рельсы Паскуале.

- Вам некуда торопиться, - сказал человек с усиками и быстро надел наручник на руку, которой Паскуале держал чемодан.

Время от времени Анка получала из Милана открытку с каким-нибудь видом города. Открытка не содержала ничего, кроме привета, нескольких слов по-польски, заготовленных впрок самой Анкой и подписанных именем несуществующей Терезы.

В Милане много достопримечательностей, и туристам продают множество видовых открыток. При желании можно составить богатую коллекцию - Дуомо во всяческих ракурсах, церкви, часовни, монастырь, чью трапезную украшает картина Леонардо да Винчи "Тайная вечеря", памятники, театр "Ла Скала", кладбищенские ворота, могила Верди, могила Бойто, здания многих банков, кафе Биффи, галерея Виктора-Эммануила.

Место очередного ожидания подсказывала сама видовая открытка. Свидание назначалось на третий день, не считая даты на почтовом штемпеле. Час встречи также был оговорен заранее - середина обеденного перерыва для банковских служащих, когда на улицах Милана очень оживленно, когда все озабоченно спешат в кафе, в траттории, остерии, пиццерии и назначают друг другу свидания.

Ко дню свидания с Тамарой приурочивала Анка все дела, в частности покупала в Милане всевозможные фотоматериалы для ателье. Совсем не такие утомительные поездки: от Турина до Милана полторы сотни километров, не больше.

В исключительных случаях они встречались не в Милане, а на узловой железнодорожной станции близ Турина, в два часа с минутами, перед отходом поезда на Милан.

Скользящие встречи были умело обставлены вешками секретности и безопасности. Мало кто мог сравниться со Скарбеком в конспирации.

Никто из помощников Этьена, кроме Тамары, жены Гри-Гри, не знал о существовании фотоателье "Моменто" и уж во всяком случае не имел с ним никаких контактов. Предстоящее свидание Этьена с Анкой - вынужденное и небезопасное исключение из правила, и лишь чрезвычайные обстоятельства оправдывали это свидание.

Анка и не подозревала, что вместо Тамары увидит сегодня в необычной роли связного самого Этьена.

Не только сверток, вынесенный из фруктовой лавки, не только листки, испещренные цифрами, беспокоили Этьена. Он все время помнил о доверенности, которую оформил в нотариальной конторе.

У Этьена в "Банко Санто Спирито" есть два текущих счета: обыкновенный счет в лирах и счет в иностранной валюте. На второй счет может быть зачислена только валюта, зарегистрированная в таможне при переезде через границу. Ввоз и вывоз валюты регламентировали еще до начала войны в Испании: предупредительная мера против прогрессирующего падения лиры. Официальный курс доллара составлял тогда девятнадцать - двадцать лир, а на "черной" бирже в Милане за доллар платили двадцать пять - тридцать лир.

Года полтора назад Этьен получил нелегальным путем через курьера крупную сумму в валюте, да еще в купюрах по одному фунту стерлингов. Вложить деньги на свой валютный счет в "Банко Санто Спирито" или в другой банк нельзя - требовалась отметка о провозе валюты через итальянскую границу. Как поступить, чтобы валюта стала легальной? Приняв все меры предосторожности, Этьен передал тогда увесистый пакет Анке; она "случайно" оказалась рядом в кино. Анка выехала в Лугано, остановилась там в отеле "Бристоль", внесла валюту в Швейцарский кредитный банк и перевела ее в Италию, в миланское отделение "Банко Санто Спирито", на счет Кертнера. Если паспорт в порядке, то сама поездка ерундовская: от Милана до швейцарской границы ближе, чем от Москвы до Вязьмы.

Ну, а сейчас, когда Этьен убедился, что итальянская контрразведка ведет на него облаву и признаков опасности все больше, он предусмотрительно решил перевести всю валюту, до последнего пенса, сантима, цента, в Швейцарский кредитный банк и одновременно оформил нотариальную доверенность на имя Анки. Он как бы возвращал какой-то состоятельной госпоже, проживающей в Швейцарии, деньги, какие получил от нее взаймы полтора года назад; так это должно выглядеть...

В станционном буфете многолюдно, хотя время не сезонное, в дачных пригородах затишье.

Этьен уже доедал свою пиццу, перед ним стоял недопитый стакан вина, когда в буфете появилась Анка с мальчиком. В ответ на ее вопрос: "Свободны ли места?" - Этьен безмолвно кивнул. Они втроем посидели за столиком, не заговаривая.

Подошел поезд в сторону Милана, буфет опустел, всех как ветром выдуло на платформу.

Перед тем как встать, Этьен бросил на стол бумагу, бросил небрежно, как старый ресторанный счет, который случайно завалялся у него в кармане.

А после этого торопливо, не оборачиваясь, вышел на платформу.

На четвертом стуле, задвинутом под столик, лежали сверток и фотоаппарат. Анка, оглядевшись, взяла сверток, а "лейку" надела мальчику на шею.

Затем Анка расторопно сунула к себе в сумку бумагу, скользнув по ней беглым взглядом.

По лицу ее прошла тень тревоги. Анка знала, что получит эту доверенность только в самом крайнем случае, если опасность для Этьена станет реальной.

Анка отлично понимала, что Этьен ни в коем случае не явился бы на свидание с нею, а тем более ничего бы не стал ей передавать, если бы за ним тянулся "хвост". Так что само по себе свидание в станционном буфете ее не очень встревожило. Но вот то, что Этьену пришлось взять на себя функции курьера и он явился сюда вместо Тамары...

Пожалуй, Анка права в своих мрачных прогнозах.

Этьен вышел из вагона, прогулялся по перрону миланского вокзала, подождал, пока схлынет поток пассажиров, и лишь после этого направился к выходу в город.

Медлительность его и осторожность были вовсе не лишними. На перроне околачивался синьор неопределенного возраста, без особых примет, в новеньком канотье. Этьен почувствовал на себе его пристальный, изучающий взгляд. Было что-то неуловимо знакомое в синьоре без особых примет; чутье подсказало Этьену, что за ним следят. Это весьма тревожно: Кертнера логично было бы поджидать и ловить на генуэзском вокзале, а он вернулся через Турин и прибыл на другой вокзал.

Слежка вдвойне опасна, потому что Тамара, освобожденная от свидания в буфете на станции близ Турина, сама решила встретить этот поезд - на тот случай, если Кертнеру нужно будет передать ей какие-нибудь материалы, которые ему небезопасно носить при себе, а тем более держать в конторе или дома. Ведь Тамара не знала - увиделся он вместо нее с Анкой или нет. К тому же он передал бы только материалы, которые нуждаются в фотообработке, которым еще предстояло купаться в ванночках с проявителями-закрепителями, а иным еще и ложиться под свет увеличителя...

"Однако где и когда уже мельтешило перед моими глазами это канотье? Да при чем здесь канотье?! Никакого канотье не было и в помине, размышлял Этьен, шагая по площади. - Синьор без особых примет и в дождливую погоду ходил с непокрытой головой. Канотье у него новенькое. Плетеная соломка блестит, будто смазанная бриллиантином. Но вот серые брюки обтрепались..."

Тамара уже не раз встречала здесь Кертнера - ему лишь нужно пересечь привокзальную площадь, повернуть направо на виа Боккаччо и пойти по четной стороне улицы до часовни на перекрестке.

Он увидел Тамару за полквартала. Замедлил шаг, приостановился у витрины обувного магазинчика, затем нетерпеливо двинулся дальше, рассеянно посматривая на противоположную сторону улицы.

Сейчас им нужно притвориться незнакомыми! Он не хотел оборачиваться назад, но физически ощущал на своей спине взгляд синьора в новеньком канотье.

Этьен не смотрел на Тамару и все же каким-то боковым зрением успел увидеть, что ее голубой плащ застегнут на все пуговицы и не скрадывает, а подчеркивает ее статную, спортивную фигуру.

Идет она, высоко подняв голову, губы решительно сжаты.

Тамара догадалась, что за Кертнером следят, если он ведет себя подобным образом. Тем более ему опасно тогда являться к себе домой или в контору.

А Этьен понимал: если Тамара вышла к этому поезду, значит, за его домом и за конторой следят. Нужно во что бы то ни стало улизнуть от охотника, который считает, что держит дичь на прицеле, нужно затеряться в городе, сделать все, что можно успеть, из тех самых важных дел, какие накопились. И только к концу делового дня, не прежде чем избавиться от секретного багажа, он смеет появиться в конторе "Эврики" или дома.

Он поравнялся с будкой телефона-автомата, ему хотелось позвонить Джаннине, узнать, вернулся ли компаньон Паганьоло, узнать, что нового в "Эврике". Но он, конечно, проследовал мимо будки.

Он шагал по улице, обсаженной толстыми буками. Когда его стал нагонять трамвай, Этьен резко обернулся, якобы привлеченный грохотом трамвая, а на самом деле - чтобы проверить: шпионит ли за ним канотье?

Он успел заметить - кто-то спрятался за могучий ствол бука.

На пьяцца Пьемонте стояли извозчики и тут же рядом - таксомоторы.. Он остановил таксомотор на подходе к стоянке, торопливо сел и попросил шофера как можно быстрее доставить его на стационе Централе, это на другом конце города. Когда просишь ехать быстро, как можно быстрее, лучше всего называть вокзал или пристань.

Этьен заглядывал в зеркальце к шоферу и все отлично видел сквозь заднее стекло - канотье преследует его по пятам в автомобиле серого цвета.

Проезжая мимо парка, Этьен неожиданно попросил шофера:

- Стойте, я забыл купить сигареты.

Шофер резко затормозил, их таксомотор как вкопанный остановился возле табачного киоска, а позади с натужным скрипом тормозов, едва не врезавшись в зад таксомотора, остановился серый "опель".

Этьен невозмутимо купил сигареты и вновь сел в таксомотор. Он изменил первоначальный маршрут и, не доезжая до вокзала, сошел на виа Москова.

"Поскольку они считают, что я у них в руках и никуда скрыться не могу, им нет смысла задерживать меня на улице, - рассудил Этьен. Наверное, им приказали только не терять меня из поля зрения..."

Улица Москова названа, чтобы отметить победу Наполеона. Именно так французы и вся Европа расценивали когда-то его вступление в Москву...

"Кто сейчас ближе к конечной победе - защитники Мадрида или франкисты, которые наступают на Мадрид? Или история снова ошибется".

А пока он обязан вести себя на этой тихой виа Москова так же смело и решительно как вел бы себя сейчас в Университетском городке Мадрида, на мосту Принцессы или в кварталах Верхнего Карабанчеля, залитого кровью республиканцев. Сейчас он обязан предпочесть риск всяческой предосторожности. Конечно, риск должен быть не безрассудным, а осмотрительным и умным. Он всегда придерживался строгих правил конспирации, но бывает такое стечение обстоятельств...

Вот так же фронтовой лазутчик должен жертвовать жизнью ради добываемых им разведданных, если они могут решить судьбу завтрашнего сражения.

Он вышел из таксомотора на Корсо Семпионе и пошел вдоль трамвайной линии. Он так рассчитал шаг, чтобы поравняться с остановкой в момент, когда отходил трамвай, и вскочил во второй вагон.

Задняя площадка была отличным пунктом для наблюдения.

Пассажир в сером "опеле" тоже понял это и прекратил откровенную погоню за трамваем. Так как трамвай шел по направлению к конторе "Эврика", в сером "опеле", по-видимому, решили, что Кертнер направляется к себе.

Однако он сошел, не доезжая одной остановки до конторы, шмыгнул в боковую улочку, вышел проходным двором на бульвар, вскочил в другой трамвай и поехал в центр.

Ему обязательно нужно было наведаться в "Банко ди Рома", и не в зал банковских операций, а в подвальную кладовую, где под защитой стали и бетона стоят сейфы, а в их ряду - сейф "Эврики".

Вкладчик не может ни закрыть, ни открыть свой сейф без банковского ключника, а тот в свою очередь лишен возможности открыть сейф без вкладчика. Но как только ключник вслед за вкладчиком производил свои секретные манипуляции и замок с секретами, наконец, открывался, - ключник тут же отходил в сторону.

В "Банко ди Рома" строго сохранялась тайна вкладов, и никто не подглядывал за тем, кто и что кладет в свой сейф или вынимает оттуда.

Сегодня Кертнер ничего не намеревался прятать, он пришел для того, чтобы изъять из сейфа некоторые бумаги, - осторожность совсем не лишняя при сложившихся обстоятельствах, хотя речь идет о зашифрованных материалах, которые притворялись безобидными коммерческими письмами. Но сейчас лучше, чтобы эта коммерческая корреспонденция была сдана на почту и пошла по своему адресу.

Он вышел из банка, завернул по дороге к почтовому ящику и пригородным трамваем, который отправляется с Корсо Семпионе, поехал по направлению к Галларате. Настолько важно передать сегодня радиограмму, что он в первый и, наверное, в последний раз решился взять на себя функции связного с Ингрид.

В коммерции, в экономике есть понятие "убыток" и понятие "упущенная выгода". Бывает, от прямого убытка ущерб куда меньше, чем от неумения воспользоваться ситуацией на рынке, на бирже. А кому нужен даже очень точный прогноз погоды на позапрошлый четверг, кого интересует устаревшая театральная афиша или билет давно разыгранной лотереи, который не принес выигрыша?!

Почему нужно послать радиограмму сегодня? Дело в том, что радиокод менялся в зависимости от того, в какой день недели шла передача. Сегодня на рассвете в тихом пансионе под Генуей Этьен зашифровал донесение Эрминии об отправке войск и вооружения через генуэзский порт, а также подробное письмо товарищу, который замещал Старика, в расчете на то, что радиограмма будет передана именно сегодня, во вторник. Иначе ее пришлось бы заново шифровать...

Перед тем как войти в парадный подъезд, Этьен осмотрелся. Он поднялся на последний этаж, поглядел с лестничной площадки в окно, выходящее на улицу, - ничего подозрительного. Прислушался к двери в квартиру, позвонил.

Дверь открыла пожилая благообразная синьора.

- Добрый день, джентилиссима синьора. Здесь живет фрейлейн Ингрид?

- Проходите, пожалуйста. - Хозяйка постучала в дверь. - Синьорина, к вам.

- Вы легко меня нашли? - Ингрид удалось скрыть крайнее удивление, даже растерянность. - Познакомьтесь. Синьора Гуттузо, моя добрая покровительница. Конрад Кертнер, друг моего отца, коммерсант, тоже из Вены.

Она пригласила гостя к себе, он вошел, оглядел богато обставленную комнату, прежде всего непроизвольно бросив взгляд на рояль, на патефон, затем подошел к окну.

- Какой прекрасный вид! И озеро совсем близко. Полагалось поздравить тебя с очередным новосельем, но я безнадежно опоздал...

- И не дождались моего звонка? - спросила Ингрид с тревогой.

- Захотелось послушать хорошую музыку. - Этьен устало сел в вольтеровское кресло. - Ты, кажется, купила последние пластинки Тоти даль Монте?

Вскоре Ингрид и в самом деле завела патефон, и весь дальнейший разговор шел под аккомпанемент арии Амелии из "Бала-маскарада".

- За одни сутки три свидания с тремя женщинами в трех городах... Помнишь, у вашего Генриха Гейне? Блаженства человек исполнен, но очень человек слабеет, когда имея трех любовниц, он только две ноги имеет... Этьен грустно улыбнулся. - Трижды за эти сутки я нарушил конспирацию. И каждый раз это было необходимо. Понимаешь, Ингрид? Иногда высший закон конспирации заключается как раз в том, чтобы его умело нарушить...

- Что произошло? - спросила она, понизив голос.

- Без риска в нашем деле нельзя. Но риск должен быть обеспеченный и умный!.. И поэтому сегодня вечером "Травиата" выйдет на связь в последний раз. - Этьен достал из кармана бумагу, сложенную вчетверо.

- Давно знаю, что я для вас не Ингрид, а только "Травиата", - сказала Ингрид обиженным тоном.

- А еще передай в Центр, я не успел зашифровать: мною точно установлено, что контрразведки Франко, Муссолини и адмирал Канарис держат между собой тесную оперативную связь.

Она торопливо зашифровала последнюю фразу, а Этьен сказал вполголоса:

- Тебе нужно срочно уехать в Швейцарию. Завтра же. Комнату оставь за собой. Передатчик разбери. Сама знаешь, куда его девать... Озеро рядом.

- А как моя встреча с Анкой в среду?

- Я уже вызвал Анку на свидание из Генуи и съездил вместо тебя.

- И я не услышу больше голос моего хозяина?

- Во всяком случае - в ближайший месяц.

- А разве вы не уезжаете?

- Я уехал бы, срочно уехал, если бы не война в Испании. Но во время боев такой наблюдательный пункт не оставляют. Не дай бог, пропадут все наши труды и кому-нибудь придется начинать все сначала.

- Вам здесь опасней оставаться, чем мне...

- Да что ты меня хоронишь! Если бы они хотели меня арестовать... - Он махнул рукой. - Им нужны мои связи, нужна "Травиата". - Этьен поднялся, мимолетно прислушался к пластинке и сказал громко, подойдя к самой двери: - Какой тембр! Какое дыхание! Есть у кого учиться... Музыку не бросай, тебе еще поступать в консерваторию... Ауфвидерзеен, ауфвидерхёрен, моя милая Травиата! - Он поцеловал ее в лоб. - Сердечный привет Фридриху Великому... А сейчас, - он взглянул на часы, нахмурился, - угости меня еще какой-нибудь арией из своего будущего репертуара...

Он вдоволь наслушался патефонных пластинок и вокальных экзерсисов Ингрид, вышел от нее и, соблюдая все мыслимые меры предосторожности, подался в обратный путь.

Он шел, ехал и снова шел с чувством всеохватывающего облегчения - не только потому, что в случае ареста и обыска лишал своих преследователей каких бы то ни было улик и вещественных доказательств, но прежде всего потому что, независимо от исхода событий, выполнил свой долг...

Кертнер застал Джаннину за машинкой. По обыкновению, она мурлыкала себе под нос что-то легкомысленное и при этом перепечатывала копии банковских счетов. Вручила почту за эти дни, доложила, что вчера прислали заказанные шефом новые визитные карточки; карточки лежат наверху в его кабинете, на письменном столе. Сообщила, кто звонил по телефону.

Кертнер рассеянно поблагодарил и спросил:

- А совсем недавно, за последний час, кто-нибудь звонил в контору?

- По делу? Никто. Впрочем, один звонок был. Женский голос. Просили позвать синьору Анжелу. Очередная ошибка. Какая-то рассеянная особа не умеет правильно набрать пять цифр.

Вздох облегчения. Значит, Ингрид передала материал без помех. Джаннина не обратила внимания на то, что при ошибочных вызовах по телефону всегда называли синьора или синьорину, чье имя начинается с гласной буквы.

Этьен был так измучен, что с трудом скрывал это от Джаннины.

Он давно уже решил уйти из конторы и отдохнуть дома, но продолжал сидеть в кресле, бессильно опустив руки, склонив голову.

- Жаль, - сказал он наконец после трудного молчания. - Жаль.

- О чем вы, шеф?

Он сокрушенно махнул рукой:

- Понимаете, Джаннина, иногда мы делаем в жизни ошибки, совершенно одинаковые по масштабу... Но некоторые ошибки можно легко исправить, а другие, такие же, - невозможно. Как на пишущей машинке. Легко переправить ошибочную точку на запятую или букву "с" на "о". Никто и не заметит. А вот когда нужно переправить "о" на "с" или вместо запятой поставить точку ничего не получается...

Джаннина ждала, что шеф скажет что-нибудь еще, но он сосредоточенно и угрюмо молчал, а мешать его молчанию она не хотела. Она хмурила красивые брови, но лоб при этом оставался чистым, без единой морщинки.

Перед уходом из конторы, уже стоя в дверях, он попросил Джаннину позвонить из телефона-автомата в учреждение, где служит русская по имени Тамара, срочно повидаться с ней, соблюдая обычную предосторожность, и передать его просьбу: если она может, пусть придет завтра к нему на свидание.

Джаннина понимающе кивнула. Она никогда не задавала своему шефу лишних вопросов, касающихся его работы в антифашистском подполье. А он по молчаливому уговору ничего не объяснял, уверенный в ее понятливости, в ее преданности и в том, что она заслуживает его доверия...

Дома он еще раз пересмотрел все свои бумаги, книги - ничего компрометирующего.

"Почему меня не арестовали сегодня? Преследуют по пятам не первый день. Решили собрать против меня побольше улик? Значит, таких улик не должно быть вовсе".

Под диваном лежал свиток чертежей и технических документов, касающихся самолетов русского происхождения. Чертежи и документы предельно безобидные, но на них стоят русские штампы "Совершенно секретно". Этьен держал свиток у себя дома неспроста - русские "совершенно секретные" чертежи могут помочь ему в случае надобности.

Единственное, что он забыл уничтожить, - русский журнал "Техника молодежи" No 2 - 3 за 1936 год, он берег журнал из-за письма академика Ивана Павлова к молодежи. "Мы все впряжены в одно общее дело, и каждый двигает его по мере своих сил и возможностей. У нас зачастую и не разберешь - что "мое", а что "твое", но от этого наше общее дело только выигрывает", - наскоро перечитал сейчас Этьен. Будто не про свою физиологию пишет Павлов, не про обезьян Розу и Рафаэля, но о военной разведке! Еще много ценных мыслей было в письме - и насчет последовательности, и насчет того, что нужно всегда иметь мужество сказать себе - "я невежда", и насчет страстности в работе... Перед тем как сжечь журнал в камине, Этьен еще раз пробежал глазами письмо Павлова, стараясь запомнить как можно больше.

Теперь при обыске в его квартире можно было найти только два слова, написанных по-русски: "Совершенно секретно".

- Жаль, до слез жаль, - сказал Этьен самому себе по-русски. - Все рушится, и ваши старания, уважаемый герр Кертнер, больше ни к чему...

Он потерянно повертел в руке свою визитную карточку, вынутую из коробки, и машинально положил ее в бумажник.

Перед тем как лечь, он не забыл закрыть жалюзи на окнах, выходящих на площадь, чтобы это не пришлось делать рано утром. Очень удобно наблюдать сквозь жалюзи, когда тебя самого никто не видит.

Он внимательно посмотрел в сторону трамвайной остановки, на асфальтовый островок, и уже не прекращал наблюдения. Прошел трамвай, второй, третий...

Входили и выходили пассажиры, и на остановке продолжал торчать тот самый сеньор неопределенного возраста, без особых примет, в новеньком канотье. Он вновь притворялся пассажиром, ожидающим трамвая, а на самом деле поглядывал наверх, на окна "Эврики" и квартиры Кертнера.

В то утро Этьен был озабочен предстоящим, вне графика, свиданием с Тамарой. Их свидания обычно происходили вечером в парке, но только при одном условии - если она в тот день не заглядывала в обеденный перерыв в кафе "Мандзони", где Кертнер в это время завтракал. Если он хотя бы мельком через окно или раскрытую дверь видел Тамару - вечернее свидание отменялось. Значит, или не пришла свежая почта, или были другие обстоятельства, делающие свидание в парке, в заранее назначенной алее, невозможным или ненужным.

В контору он наутро не спустился. К тому же компаньон должен приехать только днем, особо срочных дел нет. На телефонные звонки не отвечал.

Трамвайная остановка несколько правее его окон, а слева - стоянка таксомоторов. Выходить на площадь, когда там торчит агент, а на стоянке поджидают таксомоторы, никак нельзя.

Но к полудню уличное движение оживленнее, и все автомобили разъезжаются. Этьен решил дождаться такой ситуации, при которой агент, дежуривший без авто, был бы лишен возможности отправиться за ним в погоню.

Он дождался, когда на стоянке остался только один таксомотор, стремглав сбежал по лестнице, вскочил в него и уехал. Уезжая, он успел заметить, что растерявшийся агент побежал к телефону-автомату.

Небольшое кафе при "Гранд-отеле" не имело своего названия, но все называли его "Мандзони". Кафе и бар помещались в доме на углу виа Алессандро Мандзони и виа Гроссо Россо, это неподалеку от театра "Ла Скала". Мемориальная доска напоминает о том, что в "Гранд-отеле" умер Джузеппе Верди, а ниже этой доски висит табличка с названием улицы.

Кертнер сидел в кафе "Мандзони" и все поглядывал по обыкновению на раскрытую дверь и на окна. На всякий случай он вышел к газетному киоску на углу, купил свою всегдашнюю "Нойе Цюрхер цейтунг", вернулся к столику Тамара не появлялась.

Значит, все благополучно и вечернее рандеву состоится.

Не хотелось звонить в контору утром из квартиры, а сейчас, когда отсутствие Тамары успокоило его, важно было знать - приехал ли Паганьоло.

Он позвонил в контору, но не успел отойти далеко от стойки бара и опуститься на стул, как в кафе раздался звонок.

К телефону подошла буфетчица. Держа трубку, она, по-своей неопытности, не удержалась от подозрительного взгляда в его сторону.

Этьен понял: осведомляются о человеке, который только что набирал телефонный номер "Эврики".

Он быстро расплатился, вышел из кафе и повернул по тротуару налево мимо магазинов парфюмерии, ювелирных изделий, мехов, мужского конфекциона, фотографии, кафе.

Подошел к "Ла Скала"; вот трамвайная остановка, до которой он обычно провожал Ингрид.

Куда уехать?

Трамвай уже отходил, а он еще не решил, где провести время, оставшееся до вечернего свидания с Тамарой.

И тут он подумал неожиданно, что вряд ли кому-нибудь из агентов придет в голову мысль искать его в Дуомо. Он решил зайти в собор и побыть там до вечера среди молящихся.

Этьену повезло. В соборе торжественная месса, служит кардинал. И, в меру тяготясь, Этьен провел в Дуомо около трех часов, внимая богослужению, которое украшал превосходный хор.

Цветные витражи собора теряли с приближением вечера свою яркость. А когда он вышел на паперть, уже подоспел ранний вечер, скоро зажгут фонари на площади.

Вот когда он в полной мере оценил удобства своих свиданий с Тамарой в городском парке. Там на скамейках сидят или гуляют в глухих аллеях парочки, ищущие уединения. Такое же удобное место для конспиративных свиданий в Париже, в Люксембургском саду, около фонтана Медичи. Там всегда встречаются студенты, молодые влюбленные. Этьен с горькой усмешкой подумал, что когда-то, лет десять назад, ему легче было притворяться влюбленным, пришедшим на свидание, чем теперь. А придет время, когда подобная маскировка будет уже совсем не к лицу.

"Ну что же, стану тогда завсегдатаем пивной или любителем карточной игры".

С утра стояла, как говорил Этьен, "промокательная погода", а после мессы в соборе выдался погожий вечер.

Луна сегодня приторно-желтая, неправдоподобная, театральная. В парке околачивалось столько парочек, что трудно было найти свободную скамейку. Он шагал по темным аллеям парка, невольно мешая кому-то, спугивая кого-то, подсматривая за кем-то, а его провожала безоглядная, торопливая и откровенная парковая любовь.

Тамара принесла депешу, полученную на имя Этьена. Его подгоняло нетерпение, захотелось тут же эту депешу прочесть, и они пересели на скамейку, стоявшую под фонарем.

Тамара всегда удивлялась умению Этьена расшифровывать письма, лишь изредка прибегая к карандашу и бумаге. Для этого надо обладать феноменальной памятью. А Этьен считал, что ничего особенного в этом нет. Постоянная тренировка, мозговая акробатика - вот и весь секрет. Есть шахматисты, которые любят играть вслепую, то, что французы называют "a l'aveugle", не глядя на доску, но это вовсе не значит, что те шахматисты самые сильные.

Этьен рассказал Тамаре о том, как настойчиво за ним охотятся. Он не сомневается - нити тянутся из Испании. За ним охотились там немецкие тайные сыщики. Он уверен, что за ним шпионили также агенты Франко, и его тревожит, что они остались неузнанными. От испанской контрразведки он ускользнул, но его передали итальянской.

- Ты видишь? - Этьен показал на свою тень, отброшенную фонарем на песчаную аллею. - Это только одна моя тень. Вчера на улице Боккаччо ты видела мою вторую тень. Она гуляла в новеньком канотье.

- Но ведь ты был в Генуе, - перебила Тамара с тревогой, - а я на всякий случай встречала туринский поезд. Как ты в него попал?

- Это я путешествовал вместо тебя. Видел проездом Анку. Крайние обстоятельства заставили пойти на крайний риск.

Этьен заговорил о своем плохом предчувствии, что было совсем на него не похоже. Тамара не помнит случая, чтобы Этьен поддался панике.

- Впрочем, это не предчувствие, - вздохнул Этьен, - а чувство самосохранения. Все время слышу за своей спиной топот погони.

- И сегодня?

- Я три часа молился в Дуомо, чтобы не сорвалось наше свидание. Этьен не улыбнулся своей шутке и мрачно добавил: - Кажется, это наше последнее свидание. И моя завтрашняя встреча со связным - мы должны были встретиться в "Банко ди Рома", в подвале, где сейфы, - тоже отменяется... Жаль, очень жаль... Пока идет война в Испании, каждый день бесконечно дорог.

На случай катастрофы Гри-Гри должен заблаговременно выработать план действий, чтобы из конспиративной цепи не выпали отдельные звенья. Как хорошо, что у него с Гри-Гри не было никаких личных контактов!

Их последние свидания состоялись еще в прошлом году, они проходили по самым строгим законам конспирации.

Встречались они в разных городах, в дни, которые упоминались как бы невзначай в каких-то деловых корреспонденциях. При том коде город и день встречи были величинами переменными, а постоянной величиной было место свидания и время дня - всегда в час дня, всегда в зале ожидания первого класса главного вокзала.

Перед тем как расстаться с Тамарой, Этьен еще раз напомнил: Скарбек должен в самые ближайшие дни выехать за рубеж со всеми материалами, которые ему передала Анка.

Ради этих драгоценных материалов Этьен ездил в Испанию. Ради них пил за здоровье фалангистов, подкармливал фашистские газеты, давал деловые советы Хуану-Гасу Гунцу, аплодировал фильму "Триумф воли", чинил шасси "бреге", играл в кошки-мышки с гестаповцами из "портовой службы", состоял в адъютантах у святой девы Марии.

Он еще раз взглянул на запыленное зеркало, в котором отражались часы. Судя по тому, что стрелки часов показывают в зеркале десять минут восьмого, сейчас без десяти пять.

Паскуале опаздывал уже на двадцать минут. Странно, потому что прежде он всегда являлся минута в минуту - лишь бы поскорее отделаться от свидания. А сидя за столиком, Паскуале нетерпеливо поглядывал на часы, он всеми силами старался сократить пребывание в обществе Кертнера на виду у посетителей траттории.

Человек он нерешительный, робкий, и если уж сам решился назначить встречу, значит, у него есть для этого серьезные основания.

По-видимому, он задержался в Испании дольше, чем предполагал. Последние три недели от Паскуале не было ни слуху ни духу. Это тем более странно, что они с Блудным Сыном ушли в рейс на одном пароходе, а тот уже вернулся.

Кертнер не был похож на человека, который заглянул в тратторию, чтобы впопыхах перекусить. Хозяин бросил оценивающий взгляд - этот посетитель уже не впервые наведывается сюда. Он хорошо одет, в руках немецкая газета. Этьен сегодня надел новый английский костюм - черный, в белую узкую полоску, - в котором ходил накануне в "Ла Скала".

В свое время осторожный Паскуале отказывался являться на встречи по вызовам Кертнера и поставил условие: он сам, когда ему удобно, необходимо и он уверен в полной своей безопасности, назначает встречи, вызывая Кертнера условной открыткой. Постоянными величинами в этом условии были время дня, место и день недели.

Было еще условие, на котором настоял сверхосторожный Паскуале: они сидели за столиком в углу зала как чужие, не заговаривали друг с другом. Но кто позволит себе подсесть к незнакомому посетителю при обилии пустующих столиков? Вот первая причина, почему встречи происходили после работы. А вторая причина - час "пик", можно затеряться в уличной толпе, в трамваях давка; легче приехать, уехать незамеченным и тому и другому.

Этьен был уверен, что Паскуале при его осмотрительности не явится в тратторию с "хвостом", так что с этой стороны безопасность встречи гарантирована. Что же касается самого Этьена, то вот уже одиннадцатый день, как агенты оставили Этьена в покое, он вновь свободно передвигается по городу и ведет размеренную жизнь делового человека, пытающегося забыть о полицейских передрягах.

Сколько он ни посматривает по утрам на улицу сквозь закрытые жалюзи не видать больше агента на трамвайной остановке. Каждое утро Этьен отправляется к газетному киоску за своей "Нойе Цюрхер цейтунг" и ни разу не заметил ничего подозрительного. Одним словом - отвязался от второй тени.

"Удалось сбить легавых со следа? - гадал Этьен. - А может, я был все те дни напуган зря? Может, я поторопился отправить Ингрид? Нет, в любом случае я могу рисковать только собой..."

Тотчас же после возвращения в Милан компаньона Паганьоло они вдвоем колесили по городу и прилежно искали новое помещение для конторы. Компаньон искал помещение более просторное, а главное - в деловом центре города, где-нибудь возле пьяцца Кордузио, галереи Виктора-Эммануила.

Объем коммерческой переписки фирмы "Эврика" увеличился, так что Джаннина сидела за машинкой не разгибаясь по нескольку часов подряд. Соответственно стала объемистей и ежедневная почта. Последняя поездка Этьена в Кадис, Альхесирас, Севилью оказалась весьма плодотворной. Крепли также связи с рядом немецких фирм, особенно с "Центральной конторой ветряных двигателей".

Компаньон знал о давнем пристрастии Кертнера к опере. И от избытка чувств пригласил его вчера вечером в "Ла Скала": давали "Аиду" с участием Беньямино Джильи. "Браво, брависсимо, Беньяминелло!" - весь вечер исступленно и ласково орали поклонники певца.

Этьен и сегодня оставался под впечатлением вчерашнего спектакля. Может быть, впервые за последние годы он пошел в "Ла Скала" просто так, ради удовольствия, а не потому, что у него была явка в шестом ряду партера, второе кресло от прохода слева, если идти к оркестру.

Совсем иначе слушаешь музыку, когда ты озабочен тем, чтобы незаметно передать что-то Ингрид или получить нечто от нее. Ему не нужно было пробираться в последнем антракте в театральный музей и слоняться там по пустынным комнатам, выжидать, когда они останутся в одиночестве и Ингрид раскроет нотную папку.

Он вышел в первом же антракте на балкон, в ненастный ветреный вечер. Этьен ежился от холода, но с балкона не уходил и с удовольствием всматривался в черное декабрьское небо, которое так редко показывает миланцам звезды, и с чувством той же невыразимой душевной свободы поспешил обратно, в зал, навстречу шумным восторгам.

Все это было вчера вечером, а сегодня утром новая радость: в почтовом ящике No 172 на главном почтамте лежала долгожданная открытка, адресованная Джаннине, но написанная вовсе не для ее сведения.

Паскуале благополучно вернулся из плавания, но дела не позволяют ему выехать из Турина и повидаться с падчерицей, по которой он сильно соскучился. Значит, Паскуале в пятницу, то есть сегодня, будет в условленном месте, в условленный час, там и тогда, где и когда они встречались прежде.

Одновременно из Генуи прислали чемодан с пожитками. Само собой разумеется, в тамошний отель был отправлен ключ на деревянной груше, а все расходы "Эврика" оплатила с лихвой...

Хотя миновало уже десять спокойных дней, Этьен был далек от благодушия и беззаботности. Все-таки сам он после недавней слежки не назначил бы Паскуале свидания и временно прервал всякую связь с Ингрид. Но и отказаться от свидания, при соблюдении всех мер предосторожности, оснований не было. Нельзя ни на минуту забывать, что идет война в Испании и материалы Паскуале могут представлять большую оперативную ценность.

Он многого ждал от предстоящей встречи с Паскуале. И какое счастье, что Кертнера оставили в покое, иначе он не мог бы откликнуться на приглашение и вынужден был бы отказаться сегодня от встречи.

Отправляясь на свидание, Этьен особенно прилежно осматривался - нет ли второй тени?

Он добрался до фабрики "Мотта" кружным путем, сделав несколько пересадок.

Если бы Паскуале знал, что еще недавно за Кертнером велась слежка, он и не заикнулся бы о свидании, струсил бы.

Траттория, где они уже несколько раз виделись, находилась вблизи ворот фабрики кондитерских изделий "Мотта". На улице, застроенной фабричными корпусами, всегда жили кондитерские запахи.

"Кто знает, - улыбнулся про себя Этьен, - может, у кого-нибудь эти запахи и отбивают аппетит, да только не у меня..."

По своему обыкновению, он расположился в углу второй комнаты, где было и вовсе шумно, многолюдно. Небольшой пакет, который Этьен принес с собой, он рассеянно положил на стул, в углу за скатертью виднелась лишь спинка стула.

Он заказал ризотто миланезе, цыпленка "по-дьявольски", то, что грузины называют "табака", взял бутылочку кьянти. Он успел съесть свой рис и доедал цыпленка, когда в зале появился Паскуале.

Нерешительно и медленно подошел к столику в углу, попросил у Кертнера разрешения сесть за свободное место и плюхнулся на стул до того, как получил разрешение. Кертнер знал, что Паскуале - не из храброго десятка. Но чтобы перетрусить до такой степени...

Паскуале принес с собой точно такой же небольшой пакет в серой оберточной бумаге, перевязанной крест-накрест шпагатом, какой уже лежал на невидимом сиденье.

Паскуале положил свой пакет на тот же стул в углу, Этьен заметил, что руки его в этот момент дрожали.

Вскоре в комнатке стало еще более шумно и оживленно. Едва освободился один из столиков, как ввалилась компания из четырех мужчин; они расселись за этим столиком у двери.

Паскуале заказал только чашку кофе с печеньем "Мотта", сидел и нервно облизывал губы, пока кофе не подали. Пил, обжигаясь и не подымая глаз.

Этьен обратил внимание на то, что лицо у Паскуале помятое, так же как и его костюм. На лице нездоровая бледность, и чувствовалось по всему, что встреча потребовала от него всех душевных сил без остатка. А может, он так плохо выглядит потому, что плавал в жестокие штормы и его мотало-качало все последние дни? Паскуале сильно страдает от морской болезни.

Он торопливо доглотал горячий кофе, сунул руку под скатерть, взял со стула один из пакетов-близнецов, облизнул губы и направился к буфетной стойке. Он не стал дожидаться, когда подойдет официант, и хотел поскорее расплатиться. Хозяин был занят приготовлением коктейля.

Кертнер краем глаза видел, как Паскуале отсчитывал деньги, путаясь в монетах. Или кошелек у него все еще набит песетами?

Паскуале вышел из комнаты какой-то неверной, заплетающейся походкой, - можно подумать, что он выпил не одну чашку кофе, а два стакана граппы. И чувствовалось - он принуждает себя идти медленно, а на самом деле готов бежать опрометью подальше от Кертнера, из постылой траттории.

Конечно, можно осуждать Паскуале за робость, за неумение владеть собой. Но, может быть, человек достоин уважения именно за то, что совершает подчас поступки вопреки своей бесхарактерности и заставляет себя, как ни мучительно, выполнять свой долг.

Кертнер с аппетитом доел цыпленка, выпил еще винца, закусил сыром пармиджане, затем расплатился, щедро отсчитав чаевые, достал бумажный пакет, лежавший на укромном сиденье, и неторопливо направился к выходу.

Едва за ним дребезжа закрылась стеклянная дверь траттории и он вышел на улицу, к нему вплотную приблизились двое рослых мужчин. Оба, как сговорившись, держали правую руку в оттопыренном кармане пальто, а пальто казались скроенными в одной мастерской.

Они могли бы и не представляться Кертнеру. Один из двоих хотел показать свой значок на изнанке лацкана, другой грубо его одернул, - ясно, кто такие.

Но и в этот момент Кертнер не испугался до потери контроля над собой. Он уже понял - безопасность последних одиннадцати дней была мнимой, его пытались обмануть и обманули...

- Вы арестованы, - донеслось до него издалека, хотя прозвучало рядом. - В ваших интересах не поднимать здесь шум.

Кертнер с удивлением оглядел пакет, который держал.

- Чужой пакет! Только сейчас заметил. А где же мой?

Он сделал шаг назад и уже взялся за ручку стеклянной двери, но его оттянули, и дверь в тратторию дребезжа закрылась.

- Это провокация! Мне подбросили чужой пакет!

Кертнер бросил пакет на тротуар, но агент заботливо поднял его.

- Зачем же сорить на улице? Вы специально за этим пакетом приехали.

Кертнер собрался что-то ответить, но не успел. Подкатил полицейский автомобиль, распахнулась дверца. Он почувствовал грубый толчок в спину, и одновременно чьи-то цепкие железные руки, протянутые из автомобиля, схватили его и втащили внутрь.

- Так можно смять галстук и рубашку, - сказал Кертнер тоном, каким делают выговор плохому лакею.

И еще до того, как захлопнулась дверца и автомобиль тронулся, он принялся тщательно и неторопливо поправлять свой галстук.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

Паскуале Эспозито успел сделать на "Патрии" три рейса в Испанию. Конец лета и всю осень он бы занят доставкой самолетов и сборкой их в портах Франко, преимущественно в Альхесирасе. Обычно такой рейс длился недели три или четыре.

Вернувшись из плавания, Паскуале отправлял из Турина открытку Джаннине на почтовый ящик конторы "Эврика" и извещал, что пока хлопоты не позволяют приехать к ней. А это означало, что, в соответствии с конспиративным регламентом, Паскуале в ближайшую пятницу приедет в Милан и встретится с Кертнером в траттории близ виале Корсика.

Приезды Паскуале в конце концов не могли вызвать ни у кого подозрений - отчим хочет повидаться с падчерицей, успел соскучиться.

Кертнер познакомился с Паскуале вскоре после того, как Джаннину приняли в контору.

Завод "Капрони" выполнял тогда большой заказ для Советской России. Оказалось, у нескольких самолетов моторы с дефектами, хотя и хорошо скрытыми. Русские приемщики забраковали моторы. Дирекция фирмы "Капрони" решила, что это происки заводских коммунистов. На заводе прошли аресты. Паскуале тоже арестовали, но вскоре, убедившись в ошибке, освободили, и фирма даже командировала его в Ленинград, где он учил русских собирать эти самолеты.

По возвращении из России Паскуале с возмущением узнал, что фирма получала за него по договору двести лир в день, а ему выплачивали из них всего тридцать. Ну не грабеж ли? Скупой Паскуале одинаково страдал, когда его обсчитывали или когда ему приходилось вынужденно быть щедрым.

Но когда дело касалось Джаннины, он денег не жалел. Какое Паскуале купил ей ко дню ангела батистовое белье с кружевами, да еще сразу полдюжины! И если жена упрекала его в скупости, он оправдывался, что хочется сколотить денег на приданое Джаннине.

Сыновья-близнецы были совсем взрослыми, когда Паскуале женился во второй раз. А через год после свадьбы потерял обоих сыновей. Он помнит, как Фабрицио молодцевато приколол к отвороту пиджака красную повестку рекрута, а рядом понуро стоял Бартоломео с такой же повесткой; красными бумажками была расцвечена вся толпа новобранцев.

Нельзя сказать, чтобы Паскуале стал примерным мужем. Но он полюбил падчерицу, обратил к ней отцовскую любовь, которой ему в прошлом так не хватало на сыновей.

Паскуале не отличался твердым характером или твердостью убеждений. Когда-то, еще в молодости, он бывал в Турине на улице Арчивесковадо, где в старинном доме работал Грамши, а позже Тольятти, где помещалась редакция "Ордине Нуово" - первой ежедневной газеты коммунистической партии. Но после разгула реакции, после резни в Турине в декабре 1922 года Паскуале отошел от коммунистов. Он стал аполитичным и, хотя часто склонял революционные фразы, по существу примиренчески отнесся к рождению фашистского режима. Позже, будучи в армии, он присоединился ненадолго к анархистам, потом отошел и от них и лишь после трагедии с сыновьями снова сделался врагом Муссолини. Но и теперь иные его поступки, убеждения были половинчатыми. Робость мешала его активной деятельности.

А меркантильность и скопидомство отчима заставляли Джаннину иронически улыбаться, когда он с пафосом провозглашал:

- Я пролетарий, и мне нечего терять, кроме своих цепей!

Он проработал в фирме "Капрони" без малого тридцать лет и вот-вот должен был выйти на пенсию. Он скопил кругленькую сумму на домик в родной деревне, он давно мечтал о домике с садом и виноградником. Джаннина знала, где находится тайник с накопленными деньгами, - между двойными стенками ночного столика у кровати родителей...

Кертнер полагал, что Паскуале вновь уплыл вместе с Блудным Сыном в Испанию, а Паскуале уже находился в руках тайной полиции, его терзали ежедневными допросами...

Свет померк для Паскуале, когда следователь сообщил, что Джаннина тоже арестована.

- Видимо, вы очень плохо ее воспитали, - ухмыльнулся следователь. Упрямая девчонка! Конечно, вы - не родной отец с вас спрос меньше. Но могли бы все-таки воспитать своего звереныша построже и в большем уважении к дуче и королю. Даже непонятно, как молодая набожная итальянка может так непочтительно отзываться о короле, в котором ведь тоже есть божественное начало! Но нам некогда играть с капризной синьориной в фанты. Поскольку она столь неразговорчива и не захотела быть искренней, как на исповеди, пришлось проверить - не боится ли она щекотки.

Следователь с удовольствием потер руки, будто именно он щекотал Джаннину, и встал на цыпочки во весь свой карликовый рост. Он прошелся по кабинету, заложив руку в карман, подбоченясь и выставив вперед плечо, стараясь принять вид победителя.

Паскуале побледнел и опустился на табуретку.

На следующий день следователь снова вызвал Паскуале на допрос и снова потребовал от него помощи в поимке с поличным важного государственного преступника, врага благородных идеалов фашизма.

Все, что от него, Паскуале Эспозито, требуется, - явиться на свидание с Конрадом Кертнером и передать ему сверток чертежей, тех самых, которыми австриец интересовался в последний раз.

- В последний раз Кертнер интересовался чертежами спортивного самолета, они вовсе не являются секретными, - возразил Паскуале неуверенно.

- Вот эти самые чертежи и передайте ему в траттории, которая вам знакома по предыдущим встречам.

Паскуале долго молчал, понурив голову, беззвучно шевеля сухими губами, и наконец ответил еле слышно:

- Я отказываюсь от такого поручения.

- Значит, вы не патриот Италии.

- Я патриот Италии, но не считаю Кертнера врагом итальянского народа.

- Вы говорите не подумав. А ведь у вас было время поразмыслить на досуге. Или кто-нибудь мешает вам в камере сосредоточиться? Если вы не хотите подумать о своем будущем, то, может быть, вас обеспокоит будущее вашей дочери? Правда, она не родная дочь, однако...

На следующий день Паскуале снова вызвали на допрос. Он сидел, облизывая сухие губы, в горле першило, но сглотнуть было нечего - ни капли слюны во рту.

А в конце допроса следователь открыл ящик своего стола, достал сверток, выложил его на стол, неторопливо развернул.

- Узнаете?

Какая-то тонкая голубая материя в бурых пятнах.

- Нет. - Паскуале отвернулся, он инстинктивно не хотел вглядываться.

- Я сам не поклонник такого рода интимных бесед с молодыми, тем более интересными женщинами. Но когда речь идет о безопасности государства... Синьорина Джаннина слегка наказана за излишнее упрямство.

Паскуале никак не мог отдать себе отчет в том, что произошло и о чем идет речь. Да, Джаннина иногда любит поупрямиться, но какое все это имеет отношение к делу?..

И вдруг его будто ударили по глазам - он узнал окровавленную рубашку; одну из полдюжины батистовых рубашек, какие купил Джаннине в день ангела.

Паскуале оттолкнулся обеими руками от стола, на котором лежал сверток. Ни кровинки в потерянном лице. Нетвердыми шагами направился он к двери.

- Проводите его в камеру, - жестко распорядился следователь, вставая из-за стола.

Он побоялся, что подследственный рухнет сейчас у него в кабинете без чувств, не хотел с ним возиться, отпаивать водой, давать ему нюхать нашатырь и потому прервал допрос.

На третий день сцена в кабинете следователя повторилась, только на этот раз окровавленная рубашка, лежавшая в свертке, была не голубая, а кремовая.

Паскуале вошел с обмирающим сердцем, узнал свой подарок и снова вышел после допроса, после уговоров следователя пошатываясь, простерши руки впереди себя, как слепой.

На четвертый день перед Паскуале лежал новый сверток.

- Все-таки отчим не чета родному отцу, - театрально вздохнул следователь. - Разве родной отец стал бы подвергать мучениям свою дочь? Вы ведете себя так, будто речь идет только о вашей судьбе. Решается судьба синьорины Джаннины, вашей падчерицы. Своими легкомысленными поступками, недостойными патриота фашистской империи, вы превратили падчерицу в узницу тюрьмы, и она выйдет оттуда наказанной по всей строгости. Если не искалеченной... Во всяком случае, она может расстаться со своей красотой. Между прочим, девичья кожа намного тоньше и нежнее вашей. В том, что вы человек толстокожий и плохой отец, я уже имел неприятную возможность убедиться.

Накануне пятого допроса Паскуале услышал во время прогулки по тюремному двору о подобной же истории. Сперва одному парню пригрозили: "Если ты не назовешь своих коммунистических сообщников, мы привезем в тюрьму твою мать, разденем ее донага и будем пытать при тебе". Парень не допускал мысли, что чернорубашечники могли выполнить свою угрозу. Но в момент, когда в камеру втащили за волосы его мать и начали ее раздевать, парень не выдержал и во всем признался.

На пятый день, как только Паскуале ввели в кабинет, он бросил взгляд на зловещий стол следователя - свертка не было

- Четыре дня подряд я добивался от вас согласия выполнить патриотический долг, загладить вину и дать основание досточтимому синьору прокурору Особого трибунала просить для вас снисхождения или даже прощения. Но сегодня в моей просьбе уже нет такой необходимости. Ваша дочь во всем созналась. Она согласилась выполнить то самое задание, которое вы считаете для себя неприемлемым. Она сама явится туда, где вы встречались с австрийцем. Я офицер, - коротышка обдернул на себе мундир, который топорщился и морщился так, словно был с чужого плеча, - а вы - бывший офицер. Дайте честное офицерское слово, что о нашем разговоре никто не будет знать. Я не имел права сообщать, что ваша дочь согласилась отнести те чертежи австрийцу.

- Нет! Нет! Нет! - Во рту у Паскуале пересохло, он тщетно пытался сглотнуть. - Нет! Дочь должна забыть о своем согласии. Пусть ее совесть останется чистой, без единого пятнышка. И если кому-то из нас суждено... Я выполню поручение вместо нее.

- А я вам в свою очередь, - торопливо, скрывая свое торжество, прервал следователь, - даю честное офицерское слово, что о вашем свидании с Кертнером мы ничего синьорине не скажем...

- Да, да, она не должна этого знать...

Последнее, что Паскуале услышал, когда выходил из кабинета:

- Завтра ваша дочь будет дома.

Сразу же после обыска составили опись вещей арестованного. Для этого пишущую машинку перенесли из конторы в квартиру Кертнера, этажом выше. Полицейский комиссар сам принялся медленно и неуклюже тыкать толстым пальцем в клавиши.

- Синьор комиссар не обидится на меня, если я скажу, что он печатает не слишком хорошо? - усмехнулась Джаннина.

- Синьорина права. Есть много других дел, которые я делаю значительно лучше. Если синьорина не возражает, я берусь ей это доказать, - при этом полицейский скабрезно расхохотался.

- В помощницы к вам не набиваюсь. Но чтобы ускорить ужасную процедуру и чтобы я смогла завтра утром уехать в Турин, повидаться со своими, - сама напечатаю.

Полицейский комиссар охотно уступил место за машинкой, и Джаннина напечатала опись.

Она сознательно оставила между последней строкой описи и местом, уготованном для подписей, полоску чистой бумаги. На всякий случай.

Комиссар не включил в опись саму машинку, он полагал, что это инвентарь конторы "Эврика". Джаннина подсказала, что машинка - личная собственность шефа и только временно стояла в конторе: на ней удобнее печатать, чем на конторском "континентале".

- Синьор комиссар, вы могли меня подвести. Ведь я работала на этой машинке. Когда недоразумение выяснится и шеф вернется, он заподозрит меня в том, что я утаила его "ундервуд".

- "Вернется"... Святая наивность! Твой шеф - опасный государственный преступник.

- Синьор комиссар, наверное, хотел сказать, что моего шефа подозревают в государственном преступлении. Разве кто-нибудь имеет право выносить приговор раньше суда?

- Синьорина очень охотно рассуждает о правах. И забыла о своих патриотических обязанностях. Не пора ли строго напомнить тебе о них?

- Свои конторские обязанности я выполняю добросовестно. Спросите хотя бы синьора Паганьоло, компаньона фирмы. В церковь хожу часто. Исповедуюсь у падре Лучано каждый месяц. На какие другие обязанности намекает синьор комиссар? Не считает ли он, что я должна была отбивать хлеб у него, у его агентов и доносить на австрийца? Этому меня на курсах машинописи и стенографии не обучили. Тем более если донос нужно высасывать из мизинца...

- Я знал синьорину, которой дверью прищемили пальчики за то, что она не хотела ими указывать на наших врагов...

Угроза полицейского комиссара подсказала Джаннине, что нужно быть осторожнее и даже покладистее на словах, если ты не хочешь ничего менять в своем поведении.

Полицейские составили длинную опись личных вещей Кертнера, включили разные мелочи. Джаннина правильно рассудила: если имущество будет конфисковано по суду, никакого ущерба шефу эта дотошная, мелочная опись не принесет, все равно отсылать, дарить вещи или передавать по наследству некому. А если конфискации не последует, шефу даже выгоднее, чтобы опись была подробнее...

Джаннина вручила полицейскому комиссару расписку в том, что ей передана опись личных вещей Конрада Кертнера. Опись она сознательно напечатала в одном экземпляре, а полицейский комиссар про копию и не вспомнил. Не его обязанность возиться с чужим барахлом, во сколько бы его потом ни оценили. Он и так проторчал в конторе и на квартире этого фальшивого австрийца чуть ли не до самого рассвета. Всю ночь перелистывать книги и бумаги, выпотрошить матрац, подушки, перину, обшарить все костюмы, висящие в шкафу, вспороть обивку на креслах - хлопот не оберешься...

Джаннина не уехала в Турин утренним поездом, да и не собиралась этого делать. Сперва нужно поставить в известность обо всем, что случилось, синьору Тамару. Кто знает, какие дополнительные беды могут нагрянуть?